Черемухи ветка на мокром граните

Вячеслав Сидоров
Врач-ветеринар отошел к окну, с сожалением посмотрел на мрачнеющее к дождю небо:
- Я понимаю, возможно, вы решились на это вынужденно… Хотя… Со многим приходилось мне здесь сталкиваться, всякое бывало. И иногда еле сдерживаешь себя, чтобы не закричать: что же вы делаете, люди?..
      Дмитрий Алексеевич Натаров равнодушно слушал и не испытывал сейчас ничего, кроме навалившейся усталости. Зря он пришел сюда, в ветлечебницу, ни к чему это было. И на что рассчитывал? Выслушать душещипательную беседу? «Ах, как нехорошо вы поступаете! Опомнитесь!..»

      Керри-блю-терьер, словно догадываясь, о чем разговор, положил голову на колени хозяина, смотрел на него снизу вверх все понимающими, по-человечески грустными глазами.
- Я знаю одно: безвыходных положений не бывает, люди выдумывают их. А чтобы решиться на крайнюю меру… Ведь такая порода! И главное, здоровый пес. Абсолютно здоровый. О преклонном возрасте и говорить смешно. Потом, вы не уезжаете куда-то, чтобы нельзя было взять его с собой… Что  еще?.. Да ничего… Тогда,  черт возьми, почему?..
      Дмитрий Алексеевич молчал.

- Короче, усыплять такого красавца - это, честное слово, преступление… Даже если и есть железобетонная причина, у меня рука не поднимется… Да просто подарите его кому-нибудь… Хочется верить, что убедил я вас, а?
      Дмитрий Алексеевич тяжело поднялся, дернул за поводок:
- Идем, Джерри!

На улице он снял с собаки ошейник, коротко приказал:
- Рядом!
И повторил:
- Рядом!
К остановке подкатил автобус. Джерри вопросительно оглянулся на хозяина.
- Нет, пойдем пешком.

      На центральной улице у здания районной администрации рабочие вскапывали клумбы, высаживали рассаду цветов. Проехал трактор «Беларусь» с горой саженцев в прицепе, сегодня планировалась закладка Литературного сквера, блестящая задумка чиновников спрятать от глаз одряхлевший фасад давным-давно наглухо заколоченного городского кинотеатра.
       У входа в среднюю школу толпились юноши и девушки, сегодня, кажется, был первый выпускной экзамен.

       Натаров свернул в переулок, утонувший в тени молодых лип и неудержимо, буйно цветущей в палисадниках сирени. Во дворе одного из домов женщина торопливо убирала развешенное для сушки белье. По дороге промчалась стайка мальчишек на велосипедах.
       Минут через десять брызнули первые капли дождя, он быстро усиливался. Вроде и туча-то была не совсем серьезная, а может, в целях маскировки просто прикидывалась безобидным облаком, разве что малость потемнее, но хлынуло так, что мало не показалось, такого ливня Натаров не видел давно. Как назло, он опрометчиво не захватил с собой зонт, не струйки, ручьи холодной воды бежали по лицу, стекали по рукам, телу, ногам. Джерри коротко поглядывал на хозяина и невозмутимо шагал рядом. За какие-то двести метров пути оба промокли насквозь.

      Дома он махровым полотенцем вытер насухо собаку, переоделся. Чтобы не заболеть, -  только этого еще недоставало, свалиться вдобавок и ему в самый неподходящий момент! - приготовил себе испытанное в таких ситуациях средство: на чашку обжигающего, круто заваренного чая пару столовых ложек малинового варенья, столько же меда, сок выжатого лимона да пятьдесят грамм водки, - всегда в зародыше уничтожало начинающуюся простуду. Выпил, завернулся в одеяло. Бронебойный коктейль скоро прогрел изнутри, заставил хорошо пропотеть и усыпил.

      Поздно ночью Натаров проснулся от щемящей боли в сердце.
      Правда, это была не та боль, которой он остерегался, не страшная. Скорее, то ли сон приснился нехороший, то ли всплыло в памяти что-то жестокое… Нет, не сон… В самом деле
ожил давний кусочек детства. И ведь не зря память подсунула его…

      Во дворе дома, где они жили, однажды вечером их сосед, кумир всех мальчишек, капитан сборных района по футболу, волейболу и хоккею, на глазах у всех убивал свою собаку. Это была великолепная восточно-европейская овчарка, которой он всегда гордился, хвастался ее силой и смелостью. И вот только что она подвела его, струсила перед огромным догом, поджала хвост. Этого оказалось достаточно, чтобы изрядно выпивший спортсмен тут же на месте притянул ее к себе за поводок, кулаком зло ударил по морде, еще раз, а потом, свирепея, к ужасу детворы выхватил нож. Спьяну у него никак не получалось сразу добить ее, исполосовал шкуру, овчарка не могла вырваться, жалобно взвизгивала при ударах ножа, скулила от боли и, вся в крови, пыталась лизнуть руку убивавшего ее хозяина. Никто во дворе не осмелился остановить его. Сердцем Митя рвался к собаке. Броситься, пусть с ревом, неважно, обхватить ее, спасая, — но вид ножа, с лезвия которого при взмахах стекали на землю темные струйки, сковал ноги.

      На всю жизнь он возненавидел этого человека и, не меньше, себя за ту трусость.
      Сейчас Натаров вспоминал сегодняшний взгляд Джерри, там, в ветеринарной клинике, пес как будто понимал, о чем шла речь. «Вот так получается, ты предан хозяину, а он вон как с тобой… Прости, дружище, у меня безвыходное положение… И знаю, случись ежели что, тебе не выжить одному…» 

      До утра Натаров так и не смог уснуть, лежал с открытыми глазами, прислушивался к неровному дыханию спящей в соседней комнате супруги. Когда немного рассеялась ночная тьма, он поднялся, прошел в спальню жены, осторожно присел на краешек дивана.
      Она лежала на боку, отвернувшись к стене, по подушке разметались длинные, поседевшие волосы. В рассветном полусумраке поблескивали на шее золотая цепочка с крестиком и ладанка с изображением святого Серафима Саровского.

     Ладанку привезла средняя сестра Полины, она приехала вчера из Нижнего Новгорода, как только узнала о тяжелой болезни, весь день просидела у постели больной, пытаясь расшевелить ее. Не выпускала ее рук из своих и, пряча глаза, оживленно рассказывала забавные истории из своей жизни. Полина слабо улыбалась, но долго слушать не могла, то и дело проваливалась в короткий сон, а, просыпаясь, виновато пожимала плечами: «Ну, извини, это сильней меня…» Когда подошло время ужина, Нелли мягко отстранила Натарова: «Давай, я приготовлю и сама покормлю сестру». И ведь добилась нужного результата, находила какие-то слова, терпеливо уговаривала, настаивала на своем, - больная нехотя, сопротивляясь, но съела все, что было на тарелке. Натарову такое давно уже не удавалось. Потом уложила Полину спать:
- Отдыхай, сестренка, набирайся сил. Я завтра приду.

       Перед уходом сказала Натарову:
- Дима, забудь, что говорят врачи… Бывает, что и они ошибаются…
- Хорошо бы… Хотя с нашей-то экологией все мы живем на краешке обрыва. И случиться это может с каждым… И мало зависит от…
- Может-не может, нам сейчас никак нельзя опускать рук. Вот тогда, может быть, еще останется шанс… Малюсенький - но шанс…
               
- Самое страшное, Неля, что опустила руки Полина. Я согласен, что надо царапаться до последнего… а вот она смирилась…  Как ни пытался я убедить… Как заставить ее снова захотеть жить, как?.. Не знаю…
- Попробуем вдвоем… Я не уеду домой, пока не поднимем ее… Или… А ладанка та не простая, она намолена, освящена в Свято-Троицком соборе в Дивееве, она спасет. Только бы сестренка поверила в нее…

       «Что же ты наделала, моя старушка?» - с горечью молча спрашивал сейчас Дмитрий Алексеевич, сидя у ног спящей жены. Потянулся, чтобы погладить ее лежащую поверх одеяла руку, но, боясь разбудить, провел кончиками пальцев по рассыпанным по подушке волосам. Когда-то роскошные, русалочьи, всего за один месяц они очень поредели - неизбежные последствия химиотерапии и облучения. Волосы ладно, пусть хоть совсем выпадут, черт с ними, лишь бы все эти процедуры помогли поднять Полину. А вот этого, самого главного, как раз и не происходило.

       «Что ж ты наделала?.. Почему это случилось, почему позволила болезням взять верх над собой?.. Хотя что я, ерунду ведь мелю… Позволила - не позволила, как будто кто-то спрашивает нашего согласия. Кто знает, где, кого и как подстерегает вот такая оплеуха судьбы? И почему не состарившийся еще организм вдруг дает сбой?.. Стрессы?.. Вроде старался я оберегать тебя… Или плохо старался?.. А может, дело вовсе и не в стрессах и в чем-то подобном? А вдруг проблема во мне самом, а Полина просто ненароком подвернулась судьбе под горячую руку?..»

       Чуть ощутимый тонкий аромат розмарина, лаванды и свежескошенной травы пробился сквозь завесу запаха лекарств, любимые духи Полины, еще с тех, первых совместных лет. Вчера утром Нелли поухаживала за старшей сестрой, наложила макияж и, конечно же,  не удержалась, чтобы не порадовать ее своим подарком, флакончиком дорогой туалетной воды «made in France». Натаров был удивлен, как заметно поднялось настроение больной. Она все так же лежала неподвижно, с закрытыми глазами, но лицо ее как-то разом посветлело, поразгладилось, и не столько от макияжа, сколько, пожалуй, от подступившей тихой умиротворенности.

       Сейчас Натаров думал о том, что подспудно мучило его уже не один год.    
       «Не Полина, а ты… да, да, именно ты… Вот что ты наделал такого, - спрашивал он себя, - что в который раз жизнь обходится с тобой так безжалостно? Если правда, что дорогу жизни выбирает сам человек, то где, когда и как ступил ты на тропинку, помеченную роком? Ведь как-то разом судьба твоя перестала отличаться великодушием, если уж бьет, то зло, наотмашь. Так было, когда еще молодой, не набрав и пятидесяти, умерла мама, а потом, через семь лет, ушел отец. Так было, когда спустя еще семь лет - какая-то нелепо роковая цифра! - погиб в авиакатастрофе наш старший сын…»

       До сих пор перед глазами явственно вставало невесть откуда взявшееся, но намертво впечатанное в память Натарова видение, словно в тот момент он тоже присутствовал в салоне самолета и почти физически ощущал последние мгновения жизни Максима: внезапно прекратившийся рев турбин за бортом, нелепое по сути объявление стюардессы застегнуть ремни безопасности, испуганный крик почувствовавшего беду ребенка в кресле рядом и сквозь слезы успокаивающий женский голос, - а в иллюминаторе вырвавшаяся из облачной пелены, неумолимо приближающаяся земля. И удар с силой, корежащей сверхпрочный металл, рвущей его словно бумагу и уж тем более запросто ломающей такие хрупкие человеческие тела. И пронзительная, раскалывающая боль…
       Снова защемило сердце.

       Беспокойно шевельнулась во сне Полина, коротко простонала. Скорее всего, это означало, что ее утомило долгое лежание на одном боку. Натаров  бережно приподнял похудевшее тело жены, уложил лицом к себе, поправил подушку. Полина не проснулась, только слабо шевельнула губами. В последнее время для нее вообще перестало существовать наступающее утро. Когда ее будили, кривила недовольно губы, жалобно стонала и потом целыми днями лежала с закрытыми глазами молча и неподвижно. Натаров наклонился. Близко-близко он видел ее лицо, в утреннем полусумраке выделялись мелкие морщины под глазами и на висках, и ему не нравился нехороший, землистый цвет этих морщин, как будто уже проступала чуть заметная печать приближающейся последней черты. Он чувствовал сейчас, как выстукивает бесшумно в утреннем сумраке время, которого остается все меньше и меньше.

       Полина слегла в начале зимы, вроде всего-навсего обычная простуда, ничего из ряда вон выходящего, к врачам и не подумала обращаться, а просто отлежалась дома несколько дней, компрессы, чай с медом и малиновым вареньем, таблетки из домашней аптечки, даже, морщась,
 послушно пила приготовленный Натаровым его фирменный лечебный коктейль, да к сожалению, нужного эффекта это не дало, наоборот, становилось все хуже и хуже. Пришлось все-таки идти на прием к участковому терапевту, но видимо, уже начались осложнения, лечение мало помогало, а быстро развивалась жесточайшая анемия: через неделю, даже сделав всего-то какой-нибудь десяток шагов, Полина уже начинала задыхаться, бешено колотилось сердце.

Как-то однажды дышала свежим воздухом на лавочке у подъезда и, не дождавшись мужа,  надумала самостоятельно подняться к себе в квартиру на третий этаж, на это ей потребовалось больше часа, останавливалась через каждые три ступеньки, не могла отдышаться и все-таки упрямо карабкалась вверх; понятно, в каком состоянии она вползла в дверь квартиры. Придя домой, Натаров вызвал «Скорую помощь», Полину увезли в больницу. Сразу же подключили к кислородному аппарату, каждый день - уколы, таблетки, капельницы. Потом она рассказывала, что в первую ночь, чтобы только перевернуться с боку на бок, минут десять собиралась с силами, а после еще столько же времени унимала колотящееся сердце. Скоро все-таки понемногу, да полегчало. До выздоровления было еще слишком далеко, да не до жиру, зато, пусть только с тросточкой, Полина уже могла мало-мальски передвигаться, не задыхаясь, как раньше. Хуже, что, кроме анемии, начал обостряться ворох прежних болезней: тут тебе и застарелый сахарный диабет, и стенокардия, и прочая пакость, все как-то разом навалилось на бедняжку.

И пошло-поехало. Полина снова слегла, и ситуация прямо на глазах становилась все более безнадежной, все более заходила в тупик. В отчаянии, не надеясь больше на местных эскулапов, Натаров повез жену на консультацию в столичную клинику, там работал его друг детства, великолепный хирург. Тот осмотрел больную, внимательно изучил привезенную кипу документов: справок, результатов всевозможных анализов, испытаний, исследований, потом сел напротив Натарова, заглянул ему в глаза:

- Я могу положить ее в клинику, не проблема… но… Я сожалею, Дмитрий Алексеевич… Болезнь зашла слишком далеко, точка невозврата уже пройдена. Сейчас любое вмешательство сделает только хуже. Как ни тяжело говорить об этом… нужно готовиться к самому печальному… В лучшем случае остается всего месяц… В лучшем случае… - повторил он. - И как это ни парадоксально, в больнице этот срок будет меньше. Нужнее для нее сейчас именно домашние, привычные условия. И забота близких… Поверь, Дима, это как раз тот случай, когда медицина, увы, на самом деле бессильна.

- Скажи, если бы мы приехали раньше? Месяц назад… Два… Три… Что-нибудь можно было изменить?
- Не думаю… Я не вижу, чтобы можно было предъявить какие-либо претензии лечащему врачу…
- Послушай, но ведь есть еще и нетрадиционная медицина?.. Может…
- Прости, это не по моей части…
- Я готов хоть к черту обращаться, лишь бы…

      Доктор развел руками…
      «Вот так просто и до обидного нелепо, - думал сейчас Натаров. - Сегодня, завтра, послезавтра… в принципе любой день может враз стать листком бумаги, разорванным в клочки, и ничего уже на нем ни прочитать, ни написать, ни-ко-гда… Вот так и протянулась сквозь годы цепь беды, в ней смерть мамы оказалась только первым звеном и к нему цепляются одно за другим следующие, такие же безжалостные звенья. И на подходе очередное… по имени Полина… И самое страшное: снова, в самом деле, отмерены кем-то очередные семь лет… Что это? Что за проклятая семерка?  Для случайности многовато повторений… Выходит, закономерность? И значит - выжжена клеймом на тебе эта зловещая цифра?.. Но тогда естественно возникает жуткий вопрос: чей черед наступит через следующие семь лет?.. Ладно, если мой. А если Виктора? Или, не дай бог, кого-то из ?.. Стоп, такого и в мыслях допускать нельзя… Да и какая тут может быть закономерность? Бред, да и только, чушь несусветная!..» 
 
       На табло электронных часов на стене цифры едва перевалили за восемь, когда пришла Нелли. Она тоже поднялась засветло и успела настряпать шанежек с творогом, булочек с брусникой, с маком, пирог с рыбой. Полина всегда обожала ее сладости, особенно булочки с маком, горячие, прямо из печки, в былые годы могла ухлестнуть их сколь угодно, да и Натаров, честно говоря, не отставал, когда Нелли баловала их разнообразием своих кулинарных изысков.

Сейчас она, конечно, и не рассчитывала, что удастся попотчевать этим Полину, слишком слаба сестренка, вроде и надо бы ей подкрепиться, набирать силенок, чтоб как-никак противостоять навалившимся болезням, да видать, в самом деле, не может она проглотить ничего, кроме жиденькой каши да бульонов, да и то приходится уговаривать, чуть ли не силой вталкивать. Зато важно было хоть чуть-чуть поднять настроение упавшему духом Натарову. Достала из сумки кастрюлю, закутанную в теплую шаль, добродушно пошутила над собой:

- Я уж совсем по старинке.
Выложила на тарелки дымящуюся еще паром сдобу,  кухня сразу наполнилась вкусным, дразнящим ароматом, от которого нельзя было не оттаять душой. Поставила перед мужем сестры:
- Ты ведь еще не завтракал? Поешь, хватит изводить себя… А я покормлю Полину.

       Скоро подошли и Виктор с женой. Отведав с удовольствием деликатесы Нелли Степановны, Марина принялась гладить выстиранную вчера гору постельного белья. Мужчины вышли во двор подышать свежим воздухом.
- Эвон денек какой сегодня выдался, - Натаров грузно опустился на скамейку у подъезда. - Не зря вчера хлестал ливень, прополоскал-то небо до ниточки, ни облачка не осталось.

- Батя, я вот о чем думаю… - сказал неуверенно Виктор.
        Голос у него был немного охрипший и надтреснутый.
        «Ты не бережешь себя, сын,  - подумал Натаров. -  Где умудрился простыть? Или, как и я, гулял вчера мокрым до ниточки? Так организм твой не в пример моему…» 

        Он вяло усмехнулся:
- Да чувствую, что точно не о погоде.
- Если бы единственными проблемами в жизни были непролазные дожди или изнуряющий зной…
- Давай что ли позавидуем первобытным дикарям?.. У них было еще меньше проблем, дожди и зной - эка невидаль, не успели еще люди изнежиться, главное — добыть на ужин мамонта, а все остальное — в воле богов…

       Из-за кустов под окнами дома вынырнул Джерри, подбежал, положил голову на колени Натарову, ожидая ласки.
- Чему я, батя, всегда по-хорошему завидовал, так это твоему характеру, умению шутить, даже стиснув зубы от боли.
- Жизнь заставляет, - Дмитрий Алексеевич машинально потрепал собаку по холке. - Иначе в голове от слишком уж серьезных мыслей и разговоров случиться может перебор.

- Ну вот, а я как раз с серьезным разговором… 
- Догадываюсь, о чем…
- Так можно?.. - с улыбкой спросил Виктор. - Не будет перебора?
- Да мужик же я в конце концов.

       Сын сорвал с нависшей ветки цветок сливы, понюхал:
- Я допускаю, может быть, преждевременно об этом… Послушай, если это все же случится… Как хочешь, а тебе нельзя оставаться одному. Я заберу тебя отсюда, а?
       Натаров молча покачал головой.
- Я давно мечтал жить вместе. Квартира у меня большая, места всем хватит. Любая комната в твоем распоряжении, какую сам выберешь…

- Ты был прав, это слишком ненужный сейчас разговор. 
- Я начал потому, что очень трудно сдвинуть тебя с места. Уйма времени потребуется, чтоб ты свыкся с этой мыслью.
- А меня вот обеспокоило другое… Вы с Мариной ведь вчера прибирали в маминой комнате?
- Да.
- Почему-то маминых книг заметно поубавилось, мне показалось?

- Ба-а-тя, - с обидой протянул Виктор. - Неужели ты подумал, что?..
- Да ничего я не подумал. Меня раздражает это.
- Они же везде валялись, книжки по эзотерике. Пусть бы только на прикроватной тумбочке, так и на комоде, на стульях. На полу даже. Мы аккуратно сложили их в коробку, увезли на дачу. Все равно они маме уже не понадобятся…
- Лучше б ты, сын, последних слов не говорил… - упавшим голосом сказал Натаров. - Меньше всего я ожидал этого от тебя.

- Так я имел ввиду, что в наше время бумажные книжки-то никто и не читает.               
- Как никто? Мы, например, читаем.
- Я ведь купил маме электронный ридер, скачал туда половину ее эзотерики, для нее во сто крат удобнее: хочешь — читай, а хочешь — слушай, там есть аудиовыход.   
- Для нее — не удобней… Да и не в этом дело, удобней не удобней. Вы раньше времени мать-то хороните, - с горечью сказал Натаров, - живая еще, а вы уже выбрасываете ее вещи…

- Никто не выбрасывает. Я же сказал, увезли на дачу. 
- Зачем? Чтобы выбросить там? Или сжечь в печке?
- Нет, конечно.
- Отсюда, Витя, вытекает и ответ на твое предложение. Никуда — я — не поеду.
- Вот этого я и боялся, что ты неправильно поймешь.
- Куда уж неправильней… - Дмитрий Алексеевич наклонился вперед, вставая. - А книжки привезешь обратно, все до одной…
 
- Ладно, привезу… Батя, подожди, - сын рукой придержал его. - За тобой ведь в самом деле нужен уход, как ты один-то?
- Я не один. С женой.
- Ну, а через месяц? Два?
- А вот так, очень просто…

- Знаю я… Ты же не будешь себе готовить, все всухомятку. Или в столовке.
- Ты забыл, у меня за плечами десять лет жизни в общежитиях, в студенческом, потом в заводском. И я все еще абсолютно самодостаточный человек.
- Когда это было, общежития? Ты ведь совсем отвык заботиться о себе, за эти годы мама изнежила тебя…
- Я вижу, сын, ты совсем ничего не понял…

        Встал, направился к дому. Уже поднявшись на крыльцо, хмуро добавил:
- Давай договоримся, к этому разговору больше не возвращаемся…   
 
        Вечером, перед тем, как лечь спать, Натаров зашел в комнату Полины. Она лежала на спине, закрыв глаза, вроде с тем же отсутствующим видом, что и прежде, и все же что-то изменилось, что-то новое появилось в выражении ее лица, почти неуловимое, Натаров не мог понять, что именно, и хорошо это или плохо. И все же замерло в слабой надежде сердце. Он присел на уголок дивана, смотрел не отрываясь на женщину, с которой прожил свою жизнь, и тихонько гладил ее руку.
        Ушел он от нее с неожиданно приподнятым настроением, даже несмотря на оставшийся в душе осадок после неприятного разговора с сыном. 

        Натаров долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, все размышлял, что кроется в той чуть заметной перемене в Полине, хотелось, ох, как хотелось, чтобы маятник качнулся в лучшую сторону, Натаров упрямо твердил себе, заклинал, что будет так и не иначе, хотя в глубине души отлично понимал, насколько велика вероятность того, что может запросто случиться как раз вот это «иначе». 
        И оно случилось.

        Утром Полине стало совсем плохо. Она совершенно не реагировала, когда муж нерешительно пытался разбудить ее, безжизненно лежала на спине, закрыв глаза, и хрипло, с пугающими перерывами дышала. За ночь обескровело, как-то нехорошо набрякло и стало чужим ее лицо, да еще температура оказалась за тридцать девять.

        Врач скорой помощи осмотрел ее, прочитал выписки из амбулаторной карты, поставил укол — скорее, чувствовалось, для того, чтобы успокоить родственников, чем по необходимости. Отводя глаза в сторону, сказал:
- Я не кудесник. И не Господь Бог…
- Она уходит, доктор? - сдавленным голосом спросил Натаров.
- Думаю, вы не не будете настаивать на ее госпитализации?.. Самое лучшее сейчас для нее, это полный покой…

        Трое суток Натаров не отходил от умирающей жены. Теперь уже не боясь, что разбудит, держал в своих ладонях ее руки, гладил их, вслушивался в ее неровное дыхание. 
        «Ну, что, - говорил он себе, - то, чего ты боялся, вот оно, рядом. И изменить уже ничего невозможно».

        Он сидел, облокотившись на спинку стула, рассеянно смотрел в окно, словно пытаясь машинально за что-то зацепиться взглядом, но там был неприветливый майский вечер с вылинявшим от влаги небом, весь день, не прекращаясь, шел по-осеннему нудный дождь, и на душе у Натарова сейчас было так же мерзко и скверно. А в памяти снова возникали обреченно падающий с нарастающей скоростью самолет и стремительно приближающаяся в таком же вот вечернем сумраке неприветливая, такая твердая земля. 

Он чувствовал себя опустошенным, не осталось ни досады, ни горечи, ни боли — все уже выгорело, все, осталось только бессильное чувство собственной вины в том, что жена лежит при смерти, — он уже не отгонял от себя это предательское слово: смерть — жена при смерти, а он, здоровый и сильный, ничего так и не предпринял, чтобы вытащить ее, та поездка в столичную клинику ведь не была единственно возможным вариантом, пусть она ударила по рукам, она ведь не убила последнюю надежду, нет, надежда все-равно оставалась, пусть совсем крохотная горстка, но дальше не последовало никаких действий, ничего, вот теперь и эта горстка таяла на глазах. И время, к сожалению, движется только в одном направлении, и это совсем не то направление, какое можно было бы пожелать себе.

        И ощущение, что он должен был сделать что-то очень и очень нужное, он мог это сделать, — но не сделал, мучило сейчас Натарова, давило тяжелым грузом.
        «Ладно Полина, она слабая женщина, но почему ты потерял волю к сопротивлению и обреченно сложил руки? А ведь раньше всегда самоуверенно твердил, что нет ничего более жалкого, чем мужик, распустивший сопли из-за неудачи…»
        Натаров потянулся, взял с тумбочки стопку тетрадей, полистал.

        Это были записанные торопливым, но очень аккуратным почерком мысли обо всем, выписки из книг по эзотерике, услышанное на семинарах и занятиях, которые она часто посещала до своей болезни. Никогда раньше он не заглядывал в эти тетради, Полина сама охотно делилась с ним впечатлениями от прочитанных книг, от встреч с «посвященными». В лексиконе ее появились новые слова и понятия: аффирмация, ченнелинг, мантры, тонкие миры, вибрации души, трансформация тьмы в свет… Натаров скептически, но с уважением относился к ее новому увлечению, ни разу не отозвался пренебрежительно или насмешливо, наоборот, сам со студенческих лет приученный на курсах «Научного коммунизма» и «Истории КПСС» работать с первоисточниками: трудами основоположников, теперь покупал жене то, что находил на полках книжных магазинов: томики Блаватской, Рериха, Даниила Андреева, Флоренского. Пробовал и сам почитать их, но быстро понял, что это не для него.

        Сейчас выхватывал взглядом кусочки текстов:
        «… Каждый сам выкладывает у себя на пути маленькие камни преткновения, которые и становятся причинами возникновения больших проблем в жизни…»
        «… Открой свое сердце, поверь в себя, впусти в себя божественный свет, и он поможет тебе выстоять в самых безнадежных ситуациях…»

        «… Человек — та же гусеница, которая живет, развивается, приходит время и она становится неподвижном коконом, а уж потом превращается в прекрасную бабочку. Чтобы моя гусеница превратилась в бабочку, я должна сама терпеливо слой за слоем снять оболочку своего кокона и найти свое истинное Я…» 
        « … Познай себя, полюби себя, очисти себя, совершенствуйся за счет общения со своими духовными наставниками и своим Высшим Я…»
        «… Я, Полина, выражаю Намерение быть всегда под защитой Светового Потока Творящего Источника…»

        «… Мы все больны, кто больше, кто меньше, все до единого,  потому что неправильно живем…»   
        «… Я точно знаю, что способна исцелиться силой Духа и силой Намерения. Я выражаю Намерение, чтобы болезнь моя немедленно покинула мое тело, но не перешла в другое, а самоуничтожилась…»
        На этом записи обрывались.

        «А ведь она все-таки до последнего не падала духом, - думал Натаров. - Когда я считал, что она опустила руки, она как могла продолжала бороться за свою жизнь. И надеялась на защиту высших сил. Вот только бессильны оказались силы эти высшие… Как впрочем, и медицина…»

        Каждое утро забегал проведать Виктор, а после работы садился на стул у изголовья постели и оцепенело смотрел на безжизненное лицо матери. Разговаривали мало и очень тихо, словно боялись потревожить больную.
        Приехала Зоя, младшая сестра Полины, она была в археологической экспедиции, не сразу узнала о несчастье. Вместе с Нелли пристраивалась на уголке кровати, какое-то время крепилась, но сдержать себя все-таки не могла и, обхватив руками умирающую сестру, прижавшись лицом к ее плечу, долго навзрыд плакала. Мужчины отворачивались, пряча глаза.

        А ночью Натарова разбудил как будто приглушенный стон Полины. Он дремал в кресле рядом с ее диваном и спросонья не понял, что за звуки раздались в темноте. Вскочил, включил свет. Нет, ровным счетом ничего не изменилось, Полина лежала неподвижно в том же положении и все так же тяжело, с надрывом дышала. Показалось, что ли?.. Или приснилось?.. Уснуть он больше не смог, сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла, ловил каждый шорох и дожидался, когда же, наконец, пройдет это самое опасное, предутреннее время.

        Через час тот звук повторился, на этот раз сомнений не было: простонала Полина, как-то странно, сначала тонко всхлипнула, потом протяжно-скуляще выдавила из себя что-то жалобное, через несколько секунд снова. Натаров не знал, что делать, тряс ее за плечо, он понимал, это прощание и она действительно уходит. 
        Но то ли, чем черт не шутит, по единственной уцелевшей еще цепочке нейронов вопреки коме прошел-таки последний приказ-установка от угасающего подсознания Полины, то ли в самом деле святой Серафим Саровский каким-то чудодейственным образом вдохнул чуток живительных сил, а может, просто встрепенули ее слезы сестер, но утром случилось непонятное.

        Натаров проснулся и ошеломленно застыл, наткнувшись внезапно на пристальный взгляд жены, они не были сейчас безразлично-отрешенными, ее глаза, да и в лице ее что-то расслабилось. Подался вперед всем телом, веря и не веря тому, что увидел. Это длилось всего несколько мгновений, Полина закрыла глаза и снова потеряла сознание. Натаров позвонил Виктору и Нелли, те прилетели сразу же с тревожно-радостным ожиданием, весь день провели у постели больной.

       Вечером, когда больная пришла в себя, Нелли попробовала покормить ее, для начала жиденькой манной кашей с молоком. Полина сжала губы и с тяжелым вздохом отвернула голову к стене.
- Поля …
       Посмотрела умоляюще.
- Сестренка, ну…
        Упрямо мотнула головой.

- Полинка, милая, столько дней у тебя росинки малой во рту не было, тебе нужны силы…
       Прошептала:
- Не хо-чу…
- Господи! - обрадовалась сестра. - Наконец-то голосок прорезался!.. Дима! Зоя! - позвала она. - Бегите сюда… Линочка, золотце, пойми, надо кушать.

        Полина выговорила с усилием:
- От… каши…
- Что от каши?
- … желудок… небось… слипся…
- А что хочешь?

       Тихим жалобным голосом она попросила:
- Неля… Хоть кусочек… оладушки… Картофельной… Со сметанкой…
       Давно уже Полина не произносила так много слов сразу.
       Нелли радостно охнула, бросилась на кухню. Минут через пятнадцать первая сковородка оладий была уже готова. Полина с наслаждением вдохнула аромат приготовленного деликатеса, немножко откусила. Облегченно откинула голову на подушку:
- Какая… вкуснятина!

       В этот вечер она больше не произнесла ни слова, все силы, видно, ушли на длинную для нее речь тогда, за ужином, только слушала, что наперебой рассказывают ей сестры, смотрела на лица самых близких своих людей, и казалось, что губы ее вот-вот тронет слабая еще, но улыбка. Незаметно она провалилась в сон.
       Понемногу Полине, действительно, становилось лучше, и она недоверчиво улыбалась, боясь спугнуть это состояние. Медленно, но верно тело наливалось забытой упругостью силы.
       И через несколько дней уже попробовала встать на ноги.

       Из кухни доносились голоса Нелли, Зои и Натарова. Полина откинула в сторону одеяло, медленно, с опаской опустила ноги на пол, потом, отталкиваясь двумя руками, села. Заколотилось сердце, не от перегрузки, от радостного ожидания предстоящего. Она чувствовала, силы есть, уже угасавших вместе с умирающим телом, их словно подстегнул какой-то стимулятор… - как там у спортсменов называют: допинг? - а может, просто-напросто копились они понемногу за время долгого бездействия и только ждали момента, чтобы нахлынуть.

Сейчас Полине неважно было, что же все-таки случилось внезапно, произошло и произошло, значит, так оно и должно быть, есть и справедливость в жизни. Как бы то ни было, ничего не остается, кроме как вперед, на то и силы, чтобы под их действием тело двигалось, ведь так по законам физики? Опираясь на тумбочку, замирая от ликования и страха: а ну как ноги не выдержат и подкосятся? - она встала. Она уж и запамятовала, когда стояла на ногах, последнее время все в лежку да в лежку, сейчас у нее приятно кружилась голова, сладкая истома растекалась по телу.
       Полина вспомнила.

       Это уже было в ее жизни, много-много лет тому назад, в бесконечно далеком детстве. Тогда девочка лежала в костно-туберкулезной больнице, лежала невыносимо долго, не месяц-два, не полгода даже, без малого пять лет; болезнь то немного отступала, то вновь атаковала слабенький детский организм; когда воспалительный процесс в коленных суставах усиливался, Лине не то что не позволяли хотя бы садиться, закрепляли лежа на кровати фиксаторами, разве только чуть пошевелиться, не больше, все тело изнывало, не просило, а умоляло сменить положение, да видно, нельзя было; вдобавок целый ворох таблеток в придачу, смертельно надоевшие уколы да капельницы, да каждую неделю по пятницам пункции, когда огромным, ей казалось, шприцем с толстенной иглой откачивали накопившуюся в коленных суставах какую-то мутную жидкость, боль была жуткая, с тех пор Лина стала ненавидеть пятницы; страдания все же не были напрасны, приходило улучшение и пункции прекращались, а заодно, давали немного отдохнуть от фиксаторов и инъекций; к сожалению, потом все снова повторялось, какой-то замкнутый круг, да и только, хоть плачь ночами от отчаяния; девочка держалась, во сне она гуляла по аллеям больничного парка, которые видела только из окна палаты, играла с подружками в классики, зимой бегала на лыжах, не уступая самым резвым ребятам.

Понемногу-понемногу крепнущий организм все-таки взял свое, и лечащий врач — до сих пор память благодарно хранит его имя: Петр Илларионович — разрешил девочке на несколько минут в день вставать на ноги, пока только стоять возле кровати, не делать ни шагу, и вот так же невыразимо приятно кружилась голова, Лина с испугом держалась за спинку кровати и ликующе смеялась, радуясь прочно забытым ощущениям.   

       На этот раз Полина не собиралась довольствоваться малым. Сделана только часть дела, для полного счастья не хватало главного. Она на секунду подумала, что когда-то ходила, даже бегала на костылях, сейчас они, пожалуй, были бы немного кстати, но тут же отмела эту мысль, ей важно было, важно прежде всего для самой себя, пройти эти несколько метров до двери без костылей и чужой помощи, как обычные, не безнадежно больные люди. На всякий случай опираясь рукой о стену, Полина сделала один шаг, второй, они были неуклюжими, она испугалась, что вот-вот споткнется и упадет лицом на пол, попятилась назад, к спасительному дивану, но тут же наперекор собственному страху медленно двинулась дальше. На пороге ее подхватил метнувшийся из кухни ошарашенный муж.

       Скоро Полина уже самостоятельно потихоньку передвигалась по квартире, но в основном сидела в кресле в гостиной, дремала, набираясь сил, смотрела все подряд по телевизору и не могла наговориться со всеми, кто был рядом, она словно пыталась наверстать упущенное за время вынужденного пребывания в коме. Осмелев, потребовала отвезти ее на дачу, чтобы самой проверить, что там натворили весной без хозяйского присмотра. Натаров считал, что только-только отойдя от края пропасти, ей нужно отдышаться, придти в себя, нельзя так быстро врубаться в повседневные дела, их всегда край немереный, а на даче она, конечно же, не устоит и непременно начнет заниматься любимым своим цветочным царством.  Однако все еще изумленный стремительным перевоплощением супруги и до сих пор не верящий своим собственным глазам он сейчас готов был беспрекословно исполнять любое ее желание.

       А то, что случилось, не укладывалось в рамки обычных представлений. Он вспоминал, в каком состоянии находилась Полина неделю-две назад,  неподвижно лежащая с закрытыми глазами, целыми днями не произносящая ни слова и совершенно беспомощная, по сути была уже на грани жизни и смерти. Он вспомнил приговор врачей, видел, что грань эта приблизилась вплотную и ничто не могло остановить неизбежное, — и вдруг отработанный за сотни тысяч лет на миллиардах человеческих судеб безжалостный механизм смерти нежданно-негаданно, наперекор всему сломался. Натаров никак не мог соединить в одно целое то, что было до, и то, что стало сейчас. Несказанно рад был этому изменению, потому что вернулась, казалось, навсегда ушедшая надежда, что бывают в мире нашем и чудеса.

       Полина сидела в шезлонге во дворе, щурилась от яркого солнца и улыбалась, оглядывая пробудившееся без нее после зимней спячки зеленое царство. Несмотря на запрет Натарова, поднялась с трудом, медленно пошла между цветочными клумбами, разговаривая с растениями:
- Ну, мои хорошие, вот и пришла я к вам… Уж и не думали меня увидеть, да? А я вот она… Ну, как могла я уйти, не попрощавшись с вами?..

А потом, чуть отдохнув, устроила-таки мужу, как и следовало ожидать, разнос за массу увиденных недостатков: цветы в клумбах посажены беспорядочно, непродуманно, осенью не будет той гармонии буйства красок, что всегда радовала глаз, в пруду давно не меняли воду, зазеленела уж, на дорожках безобразие, вон трава проросла меж выложенных тротуарных плиток…

- Вот так, стоило мне выключиться на пару месяцев, все сразу пошло на самотек… Что ж ты, дорогой мой, так плохо контролировал?..
       Натаров слушал с улыбкой, добродушно кивал головой, такие мелочи ну никак не могли испортить ему настроение.
       Не договорив, Полина радостно охнула. Она заметила спрятавшиеся за подрастающими голубыми елочками, расцветшие бело-розовые тюльпаны. Положенное время их цветения уже прошло, эта же троица словно ждала того момента, когда вернется любимая хозяйка. Полина подошла поближе рассмотреть свое сокровище:

- Ах, какие же молодчинки вы у меня!
       Вся сияя от счастья, повернулась к мужу:
- А ты говоришь, цветы ничего не понимают. Они такие же живые, как и мы, только разговаривают без слов… Я знаю, они грустили без меня, поэтому и не распускались… Хитрющие, куда спрятались!.. Зато сейчас… смотри, какое чудо!..

       Чуть касаясь, она провела кончиками пальцев по лепесткам бутона.
- Да, красиво, - согласился Натаров. - Да еще на фоне голубых елочек…
- Это очень редкий сорт тюльпанов… А аромат-то! Понюхай… Нежный, как у розы…   
        Натаров принес видеокамеру, снял цветок крупным планом.
- А теперь главный агроном рядом со своим бело-розовым чудом… Наклонись к цветку… Нет, нет, справа, чтобы тень не мешала… Лучше встань на одно колено, сможешь?.. Вот так.

        Он включил режим воспроизведения:
- Полюбуйся, какие эффектные получились кадры.
- Ой, в самом деле здорово!.. Выложишь на мою страничку, ладно? Только не забудь, а?.. Я давно не появлялась там, пусть знакомые узнают, что я еще живая…
- Ты не устала?
- Ну, что ты…

        Он машинально убрал видеокамеру в футляр, сказал задумчиво:
- У меня тут возникла одна идейка…
- Какая?
- Точно не устала?
- Да в меня здесь, наоборот, вливается сила…
- Идем в машину.

       Чтобы Полине было покомфортней, если вдруг притомится в пути, Натаров разложил заднее сиденье, принес одеяло с подушкой.
       Протиснул старенькую, верную «Волгу» мимо плотно расставленных по правой стороне проезда машин всех марок, в выходные дни на узких улочках дачного поселка не протолкнуться от непомерного количества транспортных средств, только на выезде можно было, наконец, двигаться, а не ползти. По обеим сторонам дороги домишки, дома, дворцы-коттеджи сменились зеленеющими полями, перелесками.

Дорога была после недавнего ремонта, без прошлогодних ям, рытвин и колдобин, со свежеуложенным асфальтом, но Натаров не гнал как обычно, никогда он не был так осторожен за рулем, как сегодня, оберегал драгоценного пассажира. Только выезжая на междугороднее шоссе, выждав мало-мальски подходящий просвет между проносящимися машинами, утопил педаль газа, на крутом повороте взвизгнули шины, и он моментально вписался в разрыв.

       Автомобиль плавно покачивался, усыпляя. Полина перебралась на заднее сиденье, легла, укрывшись одеялом, и задремала. Когда открыла глаза, машина стояла под раскидистой черемухой, за стеклами отяжеленно свисали ветви, обильно усыпанные сгустками белоснежной пены.
- Узнаешь? - спросил Натаров и протянул жене в распахнутую дверцу срезанную цветущую ветку.
        Полина, опираясь на его руку, вылезла из салона, вдохнула с наслаждением дурманящий аромат. Следом выскочил Джерри.
        Разве можно было забыть это место?

        В то раннее субботнее утро молодежь машиностроительного завода отправилась в велопробег выходного дня — задумка комсорга Димы Натарова.
        Намотали десятка три километров, не только по асфальту, по лесным дорожкам и тропкам, после пропитавшего легкие городского смога всласть надышались свежим воздухом, позагорали под теплым еще осенним солнцем. Почти у каждого был фотоаппарат, съемка приглянувшихся видов средне-русской природы входила в регламент велопробега, кто-то делал снимки прямо на ходу, но чаще, обратив внимание на примечательный пейзаж, все останавливались, чтобы глаз отдохнул, наслаждаясь неброской красотой.

        Уже искали место для привала, как заметили поднимающийся от реки дым.
        Это был пожар. Скорее всего, раздуло ветром угольки от небрежно потушенного каким-то горе-туристом костра, вспыхнула высохшая трава, потом загорелись кусты. К счастью, пламя не успело еще вволю разгуляться, ребята наломали еловых лап, за пару часов сумели сбить языки огня, залили речной водой из котелков тлеющие кое-где ветки. Уставшие и довольные, здесь же и устроили стоянку. Заодно понаблюдать, не повторит ли ветер хулиганскую свою выходку. Сами костер разжигать не стали, да в принципе не было в этом суровой необходимости, с удовольствием пообедали тем, что было в термосах, а бедняжка-природа пусть отдохнет от ожогов.

        Дурачились, рассказывали анекдоты, играли с волейбольным мячом. Из транзисторного радиоприемника звучала веселая музыка.
        Недалеко от берега огромный валун выступал из воды, то ли гранит, то ли базальт, Дима не очень-то разбирался в геологии, но все же безапелляционно заявил, что этот осколок скалы реально занесен сюда наступающим ледником еще во времена мамонтов, пятьсот тысяч лет назад.

        Одна из девушек, взвизгивая от холодной воды, прошла к камню, взобралась на него. Сплетя руки за головой, подставила лицо солнцу. Стройная, точеная фигурка прекрасно вписывалась в общий фон малахитового, с желтеющими прожилками осени леса за рекой. Порыв ветра вырвал прядь волос из-под сдерживающей их голубой ленты, трепал их, девушка не поправляла прическу, знала, чертовка, что это идет ей.

- Ребята, слабо смыть грехи? - крикнул Дима и, не дожидаясь, нырнул с берега в воду, почти не подняв брызг.
        Вода, действительно, показалась не по времени года почти ледяной. Разогревая себя, он пробороздил две сотни метров против сильного течения, вернулся. Проплывая мимо камня, вспрыгнул на него.

        Уже два года они работали в одном цехе, Лина — контролером ОТК, Дима — мастером, почти ежедневно присутствовали оба на оперативках у начальника цеха, сталкивались у заводского конвейера — и по сути, не замечали друг друга. Сейчас ничего особенного не произошло, она не поскользнулась, не упала в воду, он не бросился спасать ее. Просто стряхнул рукой с волос брызги воды, наклонился, заглянул девушке в глаза и, понимая, что независимо от его желания линия его жизни в этот момент уже сделала крутой поворот, шутливо обнял ее, позируя, кто-то из ребят щелкнул фотоаппаратом. Тот черно-белый снимок стал первым в их семейном альбоме: лес, река и молодая, на загляденье красивая пара на реликтовом отголоске великого оледенения Земли.

        «Наш камень судьбы», «островок нечаянной встречи» — придумал тогда поэтические названия этому валуну Натаров и предложил Лине ежегодно в конце сентября, невзирая на непогоду, приезжать сюда, к истокам своей семьи. Вначале после свадьбы они так и делали, стояли на камне, обнявшись, вдыхали пропитанный влагой и запахами осени воздух, еще и еще раз удивлялись таинству того счастливого мгновения. Потом поездки памяти как-то незаметно прекратились, нельзя сказать, что не позволяла нехватка свободного времени, понемногу стало забываться давнее, наслаивались новые впечатления, бытовые проблемы, и жизнь катила своим чередом.

Однажды они все-таки приехали сюда, уже не вдвоем, с детьми ( «И жив был еще наш первенец Максимка», подумал сейчас Натаров). Свидание с прошлым, однако, не состоялось. Гигантской шапкой накрыл все здесь густой, косматый, подсвеченный лучами восходящего солнца туман, и не было видно ни реки, ни камня, ни леса, только редкие верхушки деревьев как будто плыли в упавшем с неба сумасшедше-белом облаке. Ребята с удовольствием побегали в этом воздушном молоке, но ждать, пока пелена тумана растает, как всегда, не было времени. И прошло ни много ни мало лет двадцать.

- Подожди, я сейчас отнесу тебя, - сказал Натаров.
- Не хватало еще! Что я, совсем уж обезножела?
        Весенний паводок в этом году был небольшой, и гранитный валун внушительно выступал над водой. Полина сняла туфли, с удовольствием медленно ступала босыми ногами по траве, у кромки берега остановилась, не решаясь пойти дальше. От реки тянуло приятной прохладой.
        Натаров подхватил ее на руки, она была легкая, здорово исхудала за последние полгода. Он поставил ее на вершину камня, встал рядом:
- Помнишь?

        В этот раз течение реки было совсем слабое, угадывалось только по ряби на поверхности воды. Высматривая рыбешек, кружили над рекой две чайки. В воздухе был разлит сладковатый аромат черемухи.
        Из открытого автомобиля тихо доносилась музыка, чарующе-грустная, вбираемая голубизной погожего весеннего неба.

- А ведь только случайность сейчас привела нас сюда, - покачала головой Полина. - Если бы я…
- Закономерная случайность, - поправил Натаров. - Иначе и быть не могло. Слишком долгой была пауза. Мы обязаны были замкнуть этот круг.
- Замкнули. И на этом — все?
- Нет, начнем следующий оборот…

        Полина посмотрела на мужа, ничего не сказала.
        Смолкла музыка. Стало тихо-тихо, только плеск воды да шорох ветерка, который сменил направление и дул сейчас со стороны берега, теплый и мягкий, как котенок.
        Джерри, нарезав несколько огромных кругов по бескрайнему полю, насытившись полной свободой, лег на траву у самого берега, опустив морду на сложенные передние лапы, и не сводил глаз с хозяев, застывших на камне.

        Невзирая на протесты жены, Натаров отнес ее на руках к автомобилю, усадил на заднее сиденье:
- Тебе нужно экономить силы.
- Да я ни капельки не устала.
- Вот и отлично. Не жалеешь, что приехали сюда?
- Ну, что ты! Это же кусочек нашей молодости!.. Знаешь, как тепло стало на сердце…

- У меня есть еще одна задумка… 
- Какая?
- Наберись терпения, узнаешь… Хотя путь, честно говоря, долгий…
- На край света?

        Натаров включил зажигание:
- Бутербродами и кофе мы не будем портить желудок, ладно? Это аварийный запас, на всякий случай, а пообедаем мы в каком-нибудь дорожном ресторанчике, их сейчас хватает… 
        Когда «Волга», выезжая на лесную дорогу, поднялась на пригорок, Полина оглянулась. Отсюда хорошо просматривалась вся излучина реки. И древний камень, торчащий из воды в середине изгиба, напоминал наконечник гигантской стрелы. Оставленная на нем ветка черемухи была уже почти неразличима, продолговатое белесое пятнышко на мокром граните.

        Полина точно знала, что не доведется ей еще раз приехать сюда, не судьба; не было, однако, ни сожаления, ни слез жалости к себе, все идет так, как записано в ее книге жизни, и не может быть иначе. Подарен ей сверх лимита какой-то кусочек времени, день ли, два, неделя, она уверена была, не больше недели, что ж, не все в этом мире так безжалостно, на прощание дана ей возможность еще раз побыть с родными сердцу людьми, — и слава Богу, и на том спасибо, значит, заслужила чем-то такую милость, значит, и за той чертой будет все не так плохо.

Сейчас ей хотелось верить в жизнь после смерти, столько прочитала об этом, еще до болезни, словно предчувствовала. И ведь ученые пишут, не какие-нибудь шарлатаны, они проводили специальные исследования, эксперименты и получили хорошие результаты. Не ад, не рай, просто продолжение жизни, только в тонком, бестелесном мире, она не могла себе представить, как это, но надеялась, что там, может, и повстречает она маму и папу, а еще так рано ушедшего Максима, они наверняка знают все и уже дожидаются ее…

        Уже засыпая под мерное покачивание мчащегося автомобиля, Полина подумала, что так и не сказала мужу что-то очень важное, что именно, не могла сейчас вспомнить, мысли уже дробились, путались, наплывали одна на другую. Уснула она с улыбкой на губах. Натаров повернул зеркало заднего вида так, чтобы видеть постоянно ее лицо, и на сердце от этой улыбки было светло и покойно. Вел машину он очень аккуратно, объезжая даже мелкие выбоины, ямки на дороге. И все-таки как-то умудрился разбудить жену.

Сладко потянувшись, она села:
- Где мы?
- Скоро приедем.
- Останови.
        Она поменялась местами с Джерри, устроилась поудобнее на переднем сиденье.

- Пристегни ремень, - подсказал Натаров.
        Послушно накинула ремень безопасности, посмотрела на себя в зеркало, встроенное в солнцезащитный щиток, и с ужасом сказала:
- Боже, какая страхолюдина!.. Останови, мне нужно привести себя в порядок.
- Косметичка рядом, в бардачке.
- Не смотри на меня, слышишь?.. Лучше следи за дорогой…

        С недовольным видом занялась своим лицом. Натаров изредка бросал взгляд на нее, мягко улыбался, для него рядом была все та же обаятельная девчонка, что когда-то стояла, заманивая, на камне, ушедшие года совсем не обесцветили и не состарили ее, а наоборот, придали зрелый благородный шарм. И даже морщинки только подчеркивали его.

        Через полчаса, так и неудовлетворенная тем, что продолжала видеть в зеркале, Полина нервно бросила косметичку в вещевой ящик, отвернулась, раздосадованно разглядывая проносящийся за стеклом ландшафт и все еще хмурясь. Пологий спуск, мост через небольшую речушку, затяжной подъем. За окнами автомобиля пронеслась березовая роща, потянулись поля со свежей зеленью всходов.

- Дома знают, где мы?
- Примерно. Представляю, какой бы там переполох поднялся, если б я не сообщил… 
- Набери, я хочу переговорить.
- С кем?
- С сынулей, соскучилась уже.

        Натаров снизил скорость, взял укрепленный на приборной панели смартфон, пролистал список контактов, отыскал нужный номер, включил режим громкой связи.
- Наконец-то, а то как в воду канули, - в голосе Виктора проскользнули тревожные нотки. - Где вы сейчас?
- Немножко странствуем по Московской губернии, - ответил Натаров.
- Ничего себе, куда занесло, - обиделся Виктор. - У тебя это называется: уехали на дачу?..
 
- Да ладно, - примирительно сказал Натаров, - я не хотел будить маму звонком, она так сладко спала, поэтому послал сообщение, что мы отправляемся в небольшое путешествие и вернемся завтра.
- Как будто я что-нибудь понял из пары слов текста… Куда?.. Почему?.. Что так вдруг?.. Как мама?..

        Полина потянулась, отобрала смартфон у мужа:
- Сынуля, ну-у, не ругайся. Отец подарил мне кусочек нашей молодости, это очень дорогого стоит… И сейчас загадочно улыбается, приготовил еще какой-то сюрприз… Так что не волнуйтесь, у нас все нормально. Вернемся, все расскажем… Привет и Неле, и Зое, и Марине!..
 
        На промелькнувшем за окном автомобиля дорожном указателе было написано «Покровское». Полина застыла, догадываясь. Бросила быстрый взгляд на Натарова, он невинно спросил:
- Что-то знакомое?
 «Волга» прошуршала шинами, свернув к входу в роскошный, ухоженный парк, остановилась на обочине. Полина сидела, откинувшись на спинку сиденья и закрыв глаза, не решаясь выйти из машины.

- У меня трясутся коленки, - прошептала она.
- Я зря привез тебя сюда?
- Ну, что ты! Я всю жизнь мечтала побывать здесь… А сегодня почему-то боюсь…
- А я боюсь, ты будешь разочарована. Слишком много прошло времени. Той больницы наверняка уже и нет.

- Я знаю. Доходили иногда весточки. Сначала это был санаторий, еще при мне стали называть больницей. Где-то в семидесятых… может, чуть раньше ее перепрофилировали из костно-туберкулезной в хирурги… нет, ортопедо-хирургическую, тьфу ты, язык свихнешь, пока выговоришь, не знаю, почему переименовали, видимо, очень хотелось хотя бы на словах победить туберкулез, в таких случаях решают не врачи, а чиновники. А сейчас здесь вроде центр реабилитации с красивым названием «Жемчужина Подмосковья»… Да это в принципе и неважно, для меня главное — вот этот парк, он ведь страшно старинный, когда-то это была усадьба графа Шереметьева.

        Полина шла впереди быстрым шагом, будто опаздывая на встречу с прошлым. И как-то разом не стало для нее больше ничего — ни погожего, написанного чистой голубой краской безоблачного неба, ни натруженной за долгую дорогу «Волги», тепло пахнущей бензином, ни дорожки к парку, с лужами после прошедшего утром короткого дождя.

        А был хмурый сентябрьский день, восьмилетняя девочка шла вот по этой аллее рядом с папой, уцепившись за его руку, шла в эту незнакомую, но уже ненавистную больницу со страхом, она еще не знала, но маленьким своим сердцем чувствовала, что привезли ее сюда надолго. Еще в начале лета она начала заметно прихрамывать, стало трудно, играя с ребятами, бегать, жаловалась на боль в правом колене, ее немного полечили в областной клинической больнице и направили сюда: в селе Покровском был костно-туберкулезный санаторий для детей железнодорожников.

- Смотри, какая строгая здесь красота! - папа повел рукой, он ощущал поникшее настроение дочки, пытался хоть чуть-чуть отвлечь ее от горьких мыслей, - Лина, ну, хватит травить себя, прикоснись к вечности… ну, не вечности, но старине глубокой, это точно…»
        Она по-взрослому серьезно кивала головой, сосредоточенно смотрела перед собой — и ничего не видела. 

        Потом в  приемном покое ее осматривал врач с добрыми, грустными глазами и смешно топорщимися усами, о чем-то долго разговаривал с папой, потом в рентгеновском кабинете ей сделали снимки коленных суставов, потом нянечка помогла ей переодеться в больничное белье, принесла на подносе обед и Лина, уже лежа в свежезаправленной постели, с неохотой поела, все это время она держалась, потому что папа был рядом, ободряюще гладил ее руку, до последнего ее не покидала надежда, что скоро все закончится, ну, может, поставят несколько уколов, пусть даже жутко больнючих, напичкают горькими таблетками, а вот вечером рентгеновские снимки будут готовы и доктор увидит, что ноги у нее совсем немножечко больные, всего чуть-чуть, а значит, можно отпустить домой и лечить там.

Но вечером папа спросил: «Дочурка, я пойду, ладно?» — и надежда, что все обойдется, рухнула враз, сейчас ее оставят в этой жуткой больнице, а папа один уедет домой, и Лина зашлась в истерике. Потом уже, много лет спустя, отец рассказывал ей, что даже отойдя далеко от больничного корпуса, он все еще слышал душераздирающий, захлебывающийся слезами крик: «Папочка! Родненький! Не оставляй меня здесь! Я не буду больше болеть, я буду слушаться, только забери меня отсюда! Папочка!..» 

«Я — не железный», думал он, в какое-то мгновение дрогнул и даже готов был повернуть назад, но сдержал себя, понимая, эта минутная слабость во вред ребенку, поэтому ближайшим поездом уехал, хотя еще утром планировал побыть здесь несколько дней, пока дочка хотя бы немного привыкнет к больничной жизни, — он знал, что второй раз ему такого не выдержать.
        Полина тихо улыбнулась этому воспоминанию, удивляясь,  с какой легкостью до мельчайших подробностей всплывают сейчас перед ней картинки прошлого.

        В непростой тот год жизнь ее круто повернула, оторвала от мамы с папой, от сестренок, от привычного уклада. Теперь каждое утро начиналось с медсестры, которая ставила подмышки градусники и записывала показания, потом приходила нянечка, подсовывала под попу судно, минут через пять убирала, другая нянечка, как на конвейере, уже шла следом с тазиком и чайником с теплой водой, на первых порах помогала Лине в том ужасно непривычном для нее положении - лежа почистить зубы и умыться, да чтобы не здорово забрызгать подушку. Потом был обход врачей, завтрак, потом развозили ребят на кроватях по классам, и здесь тоже нужно было учиться многому заново, в том числе писать лежа.

Первых два дня Лина еще покапризничала, почти ничего не ела, то и дело плакала, ее не ругали за это, ласково уговаривали, помогали, учили, много лет спустя, когда выросла и уходила из больницы в большую и здоровую жизнь, она с благодарностью думала о том, что за все эти годы ни разу не слышала не то что грубого, даже резкого слова, большое терпение отличало всех — учителей, врачей, воспитателей, медсестер, нянечек, — главным здесь было то, чтобы маленький больничный народ не чувствовал себя в чем-то ущемленным.

И как-то незаметно отошло в сторону то, что было связано с родным домом, очень кстати появилась у Лины и подружка, Женя Вишневская поступила всего на неделю раньше и тоже еще не успела освоиться, поэтому учились друг у друга, смеясь, когда что-то не получалось. Женечка на годы останется ее лучшей подругой, а потом, когда обе вылечатся и разъедутся по домам, будут скучать друг без дружки, писать длинные письма, вот только разделять их будут тысячи километров, начнет постепенно забываться больничная жизнь, появятся другие заботы, новые друзья и подруги, и переписка эта постепенно сойдет на нет. 

        Кровать Лины стояла у окна в палате на втором этаже, зимой от стекол тянуло холодом, но зато отсюда хорошо были видны могучие сосны, окружавшие больницу, а ночью, когда в палате гасили свет, здесь было  ближе к звездам, девочка любила наблюдать за ними, ее и не волновало, насколько ограничено то, что она могла видеть, прикованная к постели. Верхушки сосен, чуть покачивающиеся в темноте при порывах ветра, и звезды — больше ничего во всем мире. И щемящий восторг от необъятности пространства: папа рассказывал, что звезды летят жутко-жутко далеко от Земли и они такие же, как наше Солнце, и у них есть свои планеты, на которых тоже живут люди, совсем не похожие на нас.

        Теперь, когда приезжал отец, а он старался навестить любимую дочку как можно чаще, насколько позволяли занятость на работе и расстояние в несколько сотен километров, она больше не закатывала скандал; лежа на кровати, смотрела на него счастливыми глазами, рассказывала о своей подруге и других ребятах, о своих увлечениях, обо всех событиях в больнице, уже ставшей для нее родной. Он сидел рядом, держал ее за руку, с удовольствием слушал, радуясь ее настроению. На главный вопрос: «Как здоровье-то у тебя, дочурка?» она всегда отвечала: «Нормальное», и однажды папа в обычной своей манере пошутил: «Ну, было бы нормальное, не лежала бы здесь».

        Дочь промолчала, но запомнила это. Училась она тогда уже в четвертом классе, училась на отлично, вот только письма не особенно любила писать, разве что по праздникам, и месяца через два после того мимолетного разговора в своем очередном послании домой она сообщила: «Здоровье мое плохое, самочувствие — тоже». Родители переполошились, отец срочно позвонил главврачу: «Что случилось с моей дочерью?», тот попытался успокоить: лечение идет по плану, для беспокойства нет причин. Отец не поверил, в тревоге сорвался с работы, примчался в больницу. Лина смотрела на него снизу вверх честным непонимающим взглядом: «Разве я что-нибудь написала неправильно? Если было бы все хорошо, я уже была бы дома, ведь правда?»

        Один раз, это было еще в самом начале, вместо папы приехала на свидание мама, и не одна, а с Нелей. Правда, не повезло, по стране тогда гуляла свирепая эпидемия гриппа, доступ в больницу был ограничен, и Неле не разрешили повстречаться с сестренкой, маленькая, в новеньком комбинезончике, она стояла внизу, на асфальтированной дорожке у больничного корпуса, рядом с оставленным мамой чемоданом и, задрав голову,  смотрела на окна второго этажа.  Но вместо Лины в одном из окон иногда показывалась мама, улыбалась, махала ей рукой.

Через какое-то время, выглянув, мама не увидела ни дочери, ни чемодана, как корова языком слизала обоих, она встревожилась и уже побежала вниз искать пропажу, но дочка сама показалась из-за высоченных кустов, изо всех сил волоча за собой тяжеленный, чуть ли не больше ее размером чемодан, лямки ее комбинезончика были неправильно застегнуты, и мама сразу поняла причину ее внезапного исчезновения. Рассказала Лине, вместе поудивлялись такой ответственности пятилетней  девочки: раз наказала мама стеречь вещи, значит, нельзя ни на мгновение оставлять их без присмотра, невзирая ни на что, терпела она, терпела, и не осталось ничего другого, как изо всех сил тащить огромный чемодан с собой в кусты.

Еще пару часов мама сидела на краешке кровати, смотрела на привязанную фиксаторами к кровати, наголо подстриженную дочку и мужественно улыбалась, пока не пришло время делать пункцию коленных суставов, Лина рассказывала, как это больно, и, когда ее увозили в операционную, так жалобно, не отрываясь, смотрела на маму. Потом, уже в поезде, мама всю дорогу проревела навзрыд, переживая за несчастную свою кровиночку, и больше не решалась приезжать, ни разу за долгие четыре с половиной года, а Лине на ее вопросы папа объяснял, что появилась у нее еще одна сестренка, младшенькая, Зайка, она совсем крохотная, и мама ну никак не может ни оставить ее дома, ни взять с собой.

- А вот на этой аллее… Дима, иди сюда, - позвала Полина, смеясь, - …вот под этой, кажется, сосной меня первый раз в жизни поцеловал мальчик.
        Она сейчас не помнила ни его имени, ни его лица, в памяти осталось только то, как бешено колотилось тогда ее сердечко. Ей было тринадцать, она заканчивала шестой класс, он — восьмой, оба ходили, нет, не ходили, летали на костылях. В больнице в то время был карантин по свинке, заболел только что поступивший мальчик с искривленным в горб позвоночником, потом еще двое в той же палате, из-за этого отменили занятия в школе, все массовые мероприятия; чтобы ребята не мучились от безделья, учительница русского языка и литературы дала задание в классах, начиная с пятого, каждому ученику написать рассказ на любую тему, кому что захочется, а географичка тут же попросила эту тему привязать к путешествиям, и в головах мальчиков и девочек пошла гулять буйная фантазия.

        Как-то на утреннем обходе Лина попросила врача разрешить ей гулять в парке, ведь нужно готовиться к выписке, привыкать ходить без костылей, а заразиться там, ну, честное слово, просто не от кого. Петр Илларионович, подумав, дал добро, и не только Лине, а еще троим ребятам, лечение которых заканчивалось в начале июня, и они уже бредили сладким словом: «домой», ладно, пусть надышатся вволю целебным хвойным воздухом, разрабатывают ноги, там, в большой жизни вне больницы придется много ходить, и не сыскать такого воздуха в городах; но есть одно единственное, нет, два условия: гулять только по аллеям парка, ни на шаг дальше, тем более нельзя даже подходить к пруду и еще: вирусы паротита разносятся капельным путем, через воздух, поэтому полностью исключить возможность контакта ребят из разных палат, прогулки не должны совпадать по времени.

        Через несколько дней Лина вышла в парк сразу после завтрака, прислонила костыли к сосне, не спеша ходила по дорожке, стараясь хромать как можно незаметнее, это было трудно, так как правая нога не сгибалась в колене, мешал надетый тутор — жестко-фиксирующая конструкция от бедра до щиколотки. Немного расстраивало то, что он слишком заметен на ноге, здесь, в больнице, это не страшно, пижама и брюки скрывают его, а там, в большом мире, будет виден из-под платья, не ходить же в длинном, до пят, как монашенка. «Не беда, - тут же успокаивала она себя, - это совсем ненадолго, я ведь уже почти здоровая и скоро за ненадобностью можно будет выбросить его, верно послужил, спасибо тебе, но дальше не мешай мне, ладно?..»

- И в гордом одиночестве она гуляла… - продекламировал знакомый голос.
        Лина резко обернулась, мальчишка выглядывал из-за сосны и широко улыбался. Она удивилась:
- Как?.. Твое же время после обеда.
        Он показал рукой на оставленные ею «запасные ноги», один из костылей лежал на земле.
- Смотри, верная примета: костыль упал, значит, железно должен кто-то придти, и значит, железно мужского роду…
- Тебе попадет…
- Ну, и что?..  Я ничего не мог поделать, примета сильней голоса разума.
        Он пошел рядом с ней.

        Лина испугалась. И того, что их могут увидеть вместе и отменить прогулки, и еще чего-то другого, она не могла сейчас понять, чего именно. Ей нравился этот мальчик, почти юноша, часто издалека смотрела, мечтала подойти и просто заговорить о чем-нибудь, но не решалась, у старшеклассников был свой, обособленный мир, и они почти не обращали внимания на путающуюся под ногами мелочь.

Правда, недавно, это было еще до карантина, он сам подошел к ней на переменке между уроками и, чуточку смущаясь, предложил:
- Давай с тобой дружить.
- А разве мы ссорились? - ошеломленно-радостно рассмеялась Лина.

        Сейчас она бросала быстрые осторожные взгляды на идущего рядом юношу, отметила про себя, что он почти не хромает, и чуть-чуть завидовала.
- Ты уже сделала домашнее задание? - спросил он.
- Какое?
- Написать рассказ.
- Да.
- О чем?

        Ни с кем, даже с подружками она не делилась выбранной темой, сама не зная почему, хранила в тайне, ее не интересовали путешествия, всякие там приключения или загадочные истории, она написала о любимом враче, написала залпом, за один вечер, о том, с каким участием осматривал он испуганную восьмилетнюю девочку тогда, в приемном покое пять лет назад, как потом делал ей страшно болезненные пункции коленных суставов, сокрушался, что такая рыхлая кость, и чуть ли не со слезами на глазах уговаривал потерпеть, как однажды на утреннем обходе девочка, дежурная по палате, доложила, что температура у всех нормальная, что Женя Вишневская вчера получила на уроках целых четыре пятерки: по  алгебре, физике, истории и ботанике, а вот Лина вечером без разрешения развязывала фиксаторы и назло вертелась в кровати, Петр Илларионович подошел к нарушительнице, спросил: «Что ж ты делаешь, девочка?.. Ты не хочешь вылечиться?..», Лина не успела ответить, как вдруг глаза его стали какими-то бесцветными, мутными-мутными, он заскрипел зубами, странно стал будто жевать  что-то и закачался, старшая медсестра подхватила его за локоть, с тревогой заглянула в его лицо и осторожно повела в ординаторскую; тогда ребята впервые узнали, что у их врача очень-очень больное сердце и ему нельзя волноваться, переживать, а он не может иначе; а потом сердце подвело его еще раз, это было совсем-совсем недавно, в день его последнего обхода, когда он разрешил прогулки, а после обеда пошел искупаться в пруду, слишком знойный был день, и в больницу он больше не вернулся, сообщили, что утонул.

        Лина коротко рассказала об этом. 
- Клево! А знаешь, Володька Трофимов тоже о нашей больнице пишет. И не рассказ. А целую повесть, может, даже роман. Там четыре части: «Весна», «Лето», «Осень» и «Зима». Дал почитать немножко, непривычно даже, обо всех нас. Классная будет книжка!..

        Он нерешительно остановился и, наклонившись, обнял ее. Она лихорадочно уперлась руками в его плечи, он не поцеловал, прикоснулся губами к ее губам. Лина вырвалась, подхватила костыли, перебирая ими, помчалась к больничному зданию. Там спряталась в красном уголке, сердце ее бешено колотилось, она умоляла, чтобы никто не пришел сюда, хотелось самой осознать и подольше сохранить это ощущение.
        Полина улыбнулась воспоминанию. Повернулась к Натарову, смеясь чмокнула его в щеку.

        Он показал рукой:
- Глянь, вон там корпуса больницы, не твоя?
- Ну, что ты? Слишком шикарная и современная, моя была простенькая, двухэтажная и, кажется, деревянная… Я даже и смотреть туда не хочу… Идем, я покажу тебе, где я проводила экскурсию… знаешь, кому? Самому Маресьеву!

        Неизвестно, кому именно из учителей или врачей больницы пришла тогда идея пригласить на свидание с больными, годами прикованными к кровати мальчиками и девочками,  героя-летчика, оставшегося без ног и вопреки всему не сломленного,  да и не важно, чья идея, потому что сама встреча с таким человеком была очень нужна ребятам, может быть, даже нужнее многих лекарств.

        Утром эту новость сообщила дежурная медсестра, когда ставила градусники, и сразу как рукой снимало остатки сна, в палатах воцарилось возбужденно-радостное настроение. В нетерпеливом ожидании ребята, перебивая друг друга, торопливо пересказывали содержание повести Бориса Полевого, кто что запомнил, жалели, что о приезде героя узнали слишком поздно, можно было бы еще раз перечитать. Уроки в тот день отменили, а после врачебного обхода и завтрака нянечки и медсестры перевозили из палат на общую веранду заправленные, как в праздничные дни, ослепительно белыми пикейными покрывалами кровати с лежачими больными, выравнивали аккуратными рядами. Ходячие больные в красных галстуках, не дожидаясь, сами тащили стулья, заранее занимали места поближе. И все напряженно всматривались, какая же походка будет у летчика, будет он хромать или нет, на протезах ведь, не просто так.

         В сопровождении главврача Маресьев в накинутом на плечи белом халате энергично прошагал к центру веранды, где был приготовлен для него вращающийся стул, и ребята радостно переглянулись: не хромает, ну, если только чуть-чуть! Он не стал садиться, так и простоял несколько часов, опираясь на спинку стула, рассказывая о войне, о своих товарищах и немного о себе, как в одном из вылетов в тыл врага его истребитель был сбит, а сам он, раненный в ноги, сначала, шатаясь, превозмогая боль, все-таки шел, а потом полз по снегу к своим, в сторону линии фронта, питался мерзлыми ягодами, шишками и корой деревьев, как-то попытался поймать ящерицу, но в руке остался только хвост, пожевал-пожевал и выплюнул, от голода, холода, большой потери крови и навалившейся усталости терял сознание, очнувшись, полз дальше, так прошел не день, не два, восемнадцать суток, пока его не подобрали наши, русские люди, а вот ноги он все-таки отморозил и началась гангрена.

        Маленький больничный народ слушал взахлеб.
        Потом Маресьев охотно и по-военному четко и коротко отвечал на бесчисленные вопросы:
- А на каком истребителе вы летали?
- А сколько фашистов вы сбили?
- А как это, управлять самолетом без ног?
- А что помогло не впасть в отчаяние? Это ведь ужасно: столько дней в лесу, зимой, одному, да еще раненному…

        На последний вопрос Маресьев ответил немного подробнее:
- Помогло желание жить… И вера, что обязательно выйду к своим… Вы знаете, это очень важно — верить. Если бы хоть чуть-чуть засомневался, — все, конец, оставалось бы только ложиться и помирать…   
        Главврач спросил:
Ну, что, ребята, довольны вы этой встречей?
        Вся веранда хором прокричала:
Да-а!

Давайте поблагодарим нашего дорогого гостя за удивительную его жизнь, за его мужество, за подвиг ради того, чтобы вы жили под мирным небом, победили свою болезнь и выросли достойными гражданами нашей большой страны!
Спа-си-бо! Спа-си-бо! Спа-си-бо!
И в заключение хочу еще раз отметить важность слов Алексея Петровича о вере в успех. Подумайте, а ведь вы тоже маленькие герои, все, и ты, и ты, и ты… Можно сказать, вы тоже раненные и тоже, невзирая на больные ноги или позвоночник, не день, даже не месяц, а годы ползете, чтобы выбраться к своим, домой. И все это время верите в то, что это непременно произойдет, и правильно верите. Потому что вера, надежда — это самые лучшие лекарства, и поэтому так оно и будет…

        Первый захлопал Маресьев, потом все ребята. 
        Как на уроке, Лина подняла руку:
А можно, я покажу Алексей Петровичу наш парк? Он старинный, здесь двести лет назад граф Шереметьев гулял по аллеям с графиней…
Ну, уж если сам граф гулял… -засмеялся Маресьев.

        Быстро перебирая костылями, она нетерпеливо забегала перед знаменитым гостем, все еще не могла поверить, что он так запросто согласится на эту незапланированную прогулку, и взахлеб выплескивала все, что знала: какая красивая здесь была усадьба графа, какие деревья тут растут, сколько им лет, какие события здесь происходили и до революции, и после нее… Алексей Петрович улыбался, глядя на нее, кивал головой.

- А еще здесь сохранилась церковь, она тоже жутко красивая, там граф, наверное, замаливал свои грехи… а вообще-то он, кажется, был хороший, потому что нехороший человек не… - она запнулась, подбирая нужное слово, - … не построит… нет… не сотворит такую красоту…   
Ну, создавали, наверное, архитекторы и крепостные строители, - мягко возразил Маресьев.
А все равно, он же задумал это, без него и не было бы ничего…

       Натаров медленно шел к выходу из парка рядом с Полиной, прижимая к себе ее локоть, коротко поглядывая на жену. Уже выезжая с лесной дороги на шоссе в сторону Москвы, он все-таки колебался, не сумасшедшая ли эта идея: везти больного человека за сотни километров, как бы не навредить ненароком, потом эту ошибку уже не исправить, сейчас сомнений не осталось: то спонтанное решение было правильным.

        Полина жадно всматривалась напоследок в деревья, кусты, расходящиеся дорожки аллей, с удовольствием вдыхала воздух давно забытого детства, и глаза ее чуть влажно блестели. Почти забылись тогдашние боль и переживания, их будто и не было, зато отлично сохранились в памяти маленькие радости и удачи, надежды, мечты.

        «Если честно, - думал Натаров, - за пятьдесят прошедших лет все здесь, конечно же, слишком сильно изменилось, не могло не измениться, и Полина наверняка видит сейчас не то, что есть на самом деле, а то, что было когда-то, внутренний компьютер наш прекрасно умеет накладывать картинки прошлого на изменившиеся декорации, так, что изменения становятся почти незаметными… Хотя черт его знает, может, в самом деле, сама природа хранит здесь все свое в первозданном виде, для нее-то двести лет — пустяк, не то что какие-то десятки…»

- Вообще-то по расписанию пора бы и поужинать, - сказал он, садясь в машину. - Как ты относишься к этой идее?
- Вообще-то я сыта воспоминаниями, - улыбнулась Полина.
- У тебя еще есть время до ближайшего ресторана или осознать, что калорий в духовной пище, увы, маловато, или элементарно проголодаться…

        В небольшом придорожном мотеле приготовленный хозяйкой ужин был недорогим и на удивление вкусным. Даже Полина, сначала нехотя поковыряв вилкой в тарелке, не устояла и незаметно съела все, что заказал ей Натаров. Он с удовольствием наблюдал за женой, чувствовал ее настроение, да и сам в эти минуты отдыхал душой, все заботы ушли куда-то очень далеко, осталось умиротворенное чувство честно выполненного долга, Натаров, правда, не понял еще, насколько важна для Полины эта негаданная встреча с прошлым, он надеялся, что необходима, но главное — уже можно было сбросить напряжение последнего времени, расслабиться, его радовало все то новое, что происходило сейчас с Полиной, и бесконечно далеким, нереально-призрачным казалось ее недавнее, полубезжизненное состояние с пугающей отрешенностью в глазах.

        Приближался вечер, и Полина предложила здесь же и переночевать. Перед сном погуляли не спеша по заасфальтированным дорожкам вокруг мотеля.
- Мы с тобой сейчас как почтенные средневековые бюргеры, - шутил Натаров, - не хватает только солидного брюшка у меня, к сожалению, не обзавелся до сих пор, а у тебя… не знаю, чего, но чего-то для полного сходства все-таки не хватает… 
- Чопорности и полноты? - засмеялась Полина и, подумав, все же покачала головой: - Не-а, бюргеры не помчатся за полтыщи километров глядеть на какой-то там камень… или деревья, которых и дома навалом… 

        Было странное ощущение, в памяти ее, как костяшки домино, сейчас перемешались годы.
        Сияющими глазами посмотрела на мужа и почему-то вдруг навернулись слезы. Она не сказала, тихо прошептала:
- Знаешь, я и не думала, что еще могу быть такой счастливой… Эта поездка…  Да и весь сегодняшний день…

        Номер был небольшим и уютным: у окна, завешенного бежевыми бархатными шторами, стол, по обе стороны от него два небольших дивана, застеленных хорошо выглаженными, без единой морщинки, постельными комплектами, телевизор с сотней программ, холодильник, у двери ванная комната с туалетом — что еще нужно для отдыха проезжающим мимо автомобилистам?
        Полина разобрала постели, пошла принять душ.

        Изнеженно стояла под теплыми струйками, приятно чувствуя свое посвежевшее и совсем еще нестарое тело. Гладила руками по покрасневшей коже, смывая ароматную пену шампуня-кондиционера. И не хотелось думать ни о чем плохом. С сожалением легонько стукнула по рукоятке крана, выключая воду, потянулась за большим махровым полотенцем, да видно, неловко сделала это, потому что поскользнулась на мыльном полу ванной. Не упала, успела в последний момент ухватиться за хромированный поручень, укрепленный на стене, облегченно вздохнула, — но тут же чуть не закричала от неожиданной боли в животе. Мгновенная и резкая, словно кто-то грубо и бесцеремонно ковырнул внутренности ломом, боль медленно стихла — и все, будто ничего и не было.

        В зеркале Полина видела свое враз побледневшее, без единой кровинки лицо. Присела на борт ванной, машинально взлохматила, просушила полотенцем волосы, оделась. Она не спрашивала себя, что случилось, точно знала ответ.
        Перед тем, как выйти из ванной комнаты, постояла, прислонившись спиной к дверному косяку, пытаясь придать лицу беспечно-умиротворенный вид. 
        Натаров в ожидании своей очереди принять душ смотрел какой-то сентиментальный фильм. Мельком бросил взгляд на жену и насторожился, что-то скрыто-тревожное, показалось ему, промелькнуло в ее глазах.

- Уж, небось, подзаждался меня? - она вытерла полотенцем пот с лица.
- Что-то случилось? - спросил Натаров, не обращая внимания на чересчур безмятежный тон ее голоса.
- Разве что-нибудь может случиться под струйками душа?
- Да нет, ничего… Вроде почудилось…
- Какой ты стал у меня мнительный.

        Слушая плеск воды в ванной, Полина быстро разделась, спряталась под одеяло в своей постели. «Пока Дима моется, мне нужно уснуть, - устало думала она. - Непременно. Иначе он почувствует неладное, в глазах прочтет, не сумею я скрыть… Та непонятная боль в животе, я точно знаю, это знак. Сигнал будильника. Время прошло и сказка закончилась…». Она прислушивалась к себе, улавливая пока еще невнятные признаки, подтверждающие то, что уже понимала душой. «Я ведь и тогда, как, не чая уж, выкарабкалась вдруг из ямы беспамятства, чувствовала, что ненадолго… Сколько прошло? Недели полторы?.. Вот это «недолго» и завершилось. И ничего тут уже не поделаешь…»

        Она думала об этом отстраненно-спокойно, без тени грусти и тоски, словно мысли были о ком-то другом, совершенно постороннем человеке, и к ней абсолютно никакого отношения не имеют. Она знала, что врачи, конечно же, не сказали ей всю правду о ее болезни, так, отделались торопливо общими фразами о предстоящем лечении и все, она и не расспрашивала, точно знала: правда на самом деле слишком неутешительна, из рук вон плохи ее дела, и она давно уже смирилась с мыслью, что с каждым днем неумолимо шагает к своей последней черте, что будущего у нее практически нет…

        Ну и ладно, случилось и случилось, не лезть же в самом деле на стенку от безнадежности, бесполезно, что будет, то и будет… Замирала в ожидании того, что скоро произойдет, подготавливала себя к этому мгновению, ей не было страшно, потому что верила, за той чертой будет другой мир, параллельный этому, она хотела заглянуть в ту неведомую жизнь за последним вздохом и боялась только оказаться там одной.

        Когда Натаров вышел из ванной комнаты, Полина лежала, раскинувшись в постели, с закрытыми глазами. «Измаялась бедняжка за день, - посочувствовал он, - вон как моментально уснула». Он сбросил халат на спинку стула, выключил свет. Постоял у стола, вглядываясь в подсвеченный фонарями во дворе прямоугольник окна: стоянка с десятком автомобилей, подмигивающих индикаторами включенной охранной сигнализации, за забором — холмистое поле, а дальше в густой темноте уже не был виден, только смутно угадывался угрюмый хвойный бор. Спать не хотелось. Зато непонятно почему появилось нестерпимое желание закурить, хотя последний раз Натаров держал сигарету во рту лет двадцать пять назад.

- Дима, - тихо в темноте вдруг позвала Полина, - иди ко мне… А то уж, поди, и забыл, что у тебя, оказывается, есть жена…
        Потом она положила голову ему на плечо, — как когда-то, в молодые годы; давно уже они не спали вот так, тесно прижавшись друг к другу, — и, улыбаясь воспоминаниям, быстро уснула.
        Джерри, лежавший на коврике возле дивана, где должен был спать Натаров, не дождался хозяина и перешел поближе к постели Полины, устроился под столом. Натаров опустил руку, в темноте потрепал собаку по спине, она несколько раз лизнула его ладонь.

        Честно говоря, гостиничный диванчик был явно узковат для двоих, владелец мотеля, видимо, в целях большей выгоды основную ставку сделал на одиноких клиентов, а семейные пары — не беда, одну ночь переспят и порознь, это необременительно и даже полезно: отдохнут немного друг от друга. Вообще-то молодец, коммерчески тонко все просчитал, начиная с уютных номеров, вкусной и недорогой еды, главное — не убогий принцип сорвать с клиента сразу же и как можно больше, а долговременная перспектива: молва о дешевом и хорошем обслуживании быстро разносится по трассе.
        «Да только бывают исключения, - с улыбкой думал Натаров, - которые не вписываются в любые расчеты, как бы хорошо они не были продуманы. Нам бы как раз не помешало что-то чуть пошире вот этой кушетки, мягкая, конечно, это хорошо, да по размерам — ну, чисто гладильная доска. И не потому пошире, что избалованы мы необъятным пространством домашней постели величиною с футбольное поле, а то и, поди, просто сексуально озабочены, модная нынче формулировка, которой можно попытаться объяснить половину семейных ситуаций, да которая по сути ничего не объясняет. Да и из этого возраста, честно говоря, давно уже мы вышли. Болезнь Полины вдолбила снова в нас то, что в суете жизни незаметно притупляется, отодвигается бытовой текучкой куда-то на второй… или на третий, четвертый план, и нужно почти потерять любимого человека, чтобы как глоток воздуха начать ценить каждую минуту, проведенную с ним. Даже во сне…»

        Он попытался высвободить затекшее плечо, Полина, не просыпаясь, уцепилась за его руку, не отпускала.
- Я сейчас приду, - прошептал Натаров.
        Встал, осторожно, чтобы производить как можно меньше шума, оттащил в сторону стол, сдвинул диваны. Достал из холодильника бутылку минеральной воды, с удовольствием напился. Вернулся на свое место. «Ну, вот теперь совсем другое дело, хоть не свисаю половиной тела с края дивана…» Полина по-детски причмокнула во сне и снова устроилась головой на его плече.   
      
        «Ты честно можешь быть доволен сегодняшним днем, - сказал себе Натаров, - одно только сияние глаз Полины, там, на прогулке, что-то да значит. Выходит, сумасбродная твоя затея мудрой оказалась… и хоть чуть-чуть поможет продлить подольше то чудо, что свершилось так нежданно-негаданно…   Жаль, что жизнь наша — слишком неуправляемая штука, то сыплет порой пригоршнями сюрпризы, то бывает чересчур сволочной, пакостей ждать от нее можно в любой момент, уж ты-то не раз испытал это на себе, потому, наверное, и свербит сейчас потихоньку душа, прижимает исподволь тревога, хотя видимых причин пока, вроде, нет, — и слава Богу!..»

        Он чувствовал приятную тяжесть головы любимой женщины на своем плече, от этого на душе было тепло и надежно.
        Разбудило его заглянувшее в окно, восходящее над лесом солнышко.
        Поднялся, снова принял душ, с удовольствием подставляя тугим прохладным струйкам вспотевшее за ночь под слишком теплым одеялом тело. Попросил горничную приготовить кофе с молоком, с двумя ароматно дымящимися чашками на маленьком подносе вошел в свой номер.
        Полина все еще лежала, отвернувшись к стене, дыхания ее не было слышно. Натаров безошибочно знал, что она уже не спит.

- Полина Ивановна! А я вам кофе в постель доставил…   
        Она не пошевельнулась. Он тихонько тронул ее за плечо:
- Ты ведь не спишь?
        Она не ответила.
- Не притворяйся, я точно знаю, что сна у тебя ни в одном глазу…

        Натаров поставил поднос на стол, отодвинул свой диван, приподнял ее худенькое тело, бережно перевернул лицом к себе. Полина торопливо прикрыла глаза рукой.
- Вот тебе раз!.. - удивился он, и сразу тревожно кольнуло в груди.
        Очевидно, она плакала уже давно, лицо ее было опухшим и потускневшим.
        «Эй, ты, глухомань!.. - упрекнул себя Натаров. - Как можно было не слышать ни черта… не почувствовать?..»   
   
- Да ерунда, не обращай внимания… - сказала Полина, отвечая на еще не заданный вопрос мужа, - расклеилась я что-то… Немножко… 
        Она пыталась улыбнуться, улыбка получилась вымученной.
- Ты ничего не скрываешь?
- Сон нехороший приснился…
- Господи! Тоже мне непогрешимый источник истины — сон…

- Он вещий… Маму видела… Будто стоит она вдали, на пригорке, в траурном платке, я хочу подойти, а она рукой так машет, показывает, что не надо… А сама плачет… Я вроде и хочу остановиться, и ноги будто к земле примерзают, а все-равно волочу их, через силу… К маме… А проснулась, разревелась, как девчонка…
- И ты хочешь убедить меня, что из-за этого стоило всю ночь плакать?..
- Ты не понимаешь, Дима, это не сон, это знак…
- Что вдолбила ты себе в голову? - рассердился  Натаров. - Это же чушь!..

- Нет, - по непросохшим еще дорожкам от слез на щеках Полины медленно катились крупные капли. - Все слишком сходится… Знать, перебрала я положенную дозу счастья… сам же говорил, судьба — еще тот крохобор…  вот и потребовала плату за излишек…
        Натаров взял из ее рук промокший уже носовой платок, аккуратно вытер ей слезы.

        «Глупо пытаться сейчас переубедить ее… А уж тем более как-то перевести в шутку, посмеяться вместе над всем этим мусором в голове… Бесполезно… Слишком свежо в памяти то, что было совсем недавно… А сейчас такими мыслями она только сжигает себя изнутри… И они не выветрятся вместе с остатками сна. Да и непонятно, действительно ли сон… всего лишь сон причиной тому… а не что-нибудь гораздо более серьезное…» 

        Взял со стула ее небрежно брошенные вчера джинсы и кофточку, протянул жене:       
- Одевайся!
- Не хочу…
- Я помогу.
- Что я, безрукая? - обиделась Полина.
        Нетронутые чашки с остывающим кофе остались на столе.

        Они сидели друг напротив друга в уголке холла мотеля, у огромного, хорошо подсвеченного аквариума, встроенного в стену так, что создавалась полная иллюзия вида из иллюминатора подводной лодки или батискафа на дне какого-нибудь южного моря. Медленно проплывала у самого стекла здоровенная, в полторы ладони скалярия, тыкалась в прозрачное препятствие и открывала рот, словно пытаясь что-то сказать. Проносились стремительные красно-оранжевые меченосцы, за кустами валлиснерии с длинными лентами листьев прятались лунный и мраморный гурами.

        На заре супружеской жизни Натаров сам смастерил неплохой домашний аквариум, не такой, конечно, здоровенный, как этот, но приличных по меркам однокомнатной квартиры габаритов, литров на пятьдесят, соответственно и рыбешки тоже были гораздо меньших размеров, чем эти вот «лапти». И сейчас оба с удовольствием произносили знакомые названия рыб и растительности, вспоминали, как отдыхали по вечерам, наблюдая за жизнью загадочного подводного царства. Может, и в самом деле, это помогало потихоньку сглаживать ссоры, снимать стрессы, которых, честно говоря, хватало всегда.

        И Натаров даже плакал, когда пришлось выбрасывать этот аквариум, жизнь заставила пойти на это не из-за отсутствия свободного места в крохотной квартирке, нет, хотя в семье было уже четверо и не особенно разгуляешься на тридцати квадратных метрах, но покуситься на святое вынудили только частые болезни младшего сына, чуть ли не каждый месяц бронхит или ОРЗ, педиатр детской поликлиники предположил: аллергия на что-то, предстояло сдавать кучу анализов для определения причины заболеваний, но не дожидаясь, из квартиры под горячую руку убрали все, что как-то могло вызвать аллергию: ковры, цветочные растения, под раздачу попал, разумеется, и аквариум из-за сухокорма для рыб.

        Как потом выяснилось, — зря, причина оказалась банальной: кошки, точнее, их шерсть. Кошки были в доме родителей Полины, ее бабушек, и когда молодое семейство приезжало в гости к тем или другим, часа через два-три Виктор начинал чихать, сморкаться, к вечеру неизбежно подскакивала температура — и готово, у только что здорового и весело бегающего по деревенским улочкам мальчишки словно упавший с неба бронхит. Жаль, что не сразу смогли вычислить источник бед, сколько лишних раз сверх положенного переболел ни  в чем неповинный ребенок.
        А аквариума действительно жалко, вон какой красоты тогда лишили и себя, и детей…

        Натаров накрыл ладони Полины своими, слегка сжал их:
- Как ты себя чувствуешь?
- Ты специально привел меня сюда?.. Как бы уголок психологической разгрузки.
- Конечно… Между прочим, у тебя чертовски мудрый муж.
- Да уж, не отнимешь. И нужно сказать, ты добился своей цели: я почти в полном порядке.
- Почти?..

        Подошла официантка из ресторана, принесла заказанные Натаровым фужеры с соком. 
- Давай, твой любимый, вишневый.
        Полина пила, жмурясь от наслаждения. Вытерла салфеткой губы.
- Знаешь, я подумала, что мы с тобой вот так отдыхали, далеко от дома, давным-давно, еще мальчишки наши были маленькими, помнишь, в Анапе, жили в крохотной комнатке на частной квартире у самого моря… Это был единственный раз, а потом работа, дача… дача, работа… и никуда кроме… Давай, отдохнем здесь еще денек, другой, в лес сходим…

- А сможешь?..
- Обижаешь!.. Я совершенно здорова… ну, может, только чуть-чуть…
- Одно только смущает… Когда же домой?..
- Завтра… Знаешь, я уж перестала задумывать о чем-то дальше, чем завтра. Сегодня хорошо — и ладно. А далекие планы сейчас не по мне.
- У Виктора будешь отпрашиваться сама.
- Нет проблем.

        Весь день Натаров сдувал пылинки со своей жены. Чтобы меньше утомлять ее ходьбой, умудрялся на старенькой «Волге», насколько можно, протискиваться по лесным тропинкам, почти забираться в глухие дебри хвойного бора, там не спеша гуляли и любовались непуганными хлопотуньями-белками, реликтовыми соснами. Наткнулись на поляну, напоминающую издали искусно вытканный ковер цветов. Полина от изумления замерла на месте, долго стояла, с восторгом глядя на открывшуюся картину, и не могла налюбоваться: все было голубым от незабудок, вся большая поляна была усеяна только ими.
        Вернулись в мотель счастливые и довольные прошедшим днем.

        А утром Полина почувствовала себя совсем разбитой. Подняться уже не смогла, виновато смотрела на мужа:
- Да ничего страшного… Мне нужно немного отлежаться и все… Уедем завтра…
- Что у тебя болит?
        Она поколебалась: может, признаться честно: «Все»? — и промолчала.
        Натаров качал головой, хмурясь от от того, что хотел сказать ей, но не мог сказать.

        К вечеру он горько пожалел, что послушал ее, не сумел настоять на своем и сразу же увезти, как можно скорее показать лечащему врачу. Потому что Полине стало совсем плохо, ни единой кровинки в лице. Незадолго до этого она пошевелила пальцами, подзывая мужа. Он наклонился к ней. Ее шепот был прерывистым и очень слабым, Натаров с трудом разобрал лишь обрывки слов:
- … а… ду… час…
- Милая, не понял…

        Она закрыла глаза.
        Больше она вообще не произнесла ни слова, а лицо стало отрешенно-спокойным и каким-то чужим, как и тогда, недели две назад. Натаров знал, она сейчас снова вернулась в ту обособленную жизнь, в которую нет доступа никому.

        Он провел ладонью по ее лбу, щекам, всего день прошел, как сильно они впали. Колючками наждака царапало горло. Ощущая внезапно навалившуюся усталость, он сидел в оцепенении, и тяжелые, тупые, неповоротливые мысли ворочались в голове, будто набитой ватой. Нет, в мире ничего не перевернулось, чудо не состоялось, — просто начался обратный отсчет времени. Беда вернулась, быстро и неотвратимо, та же, которая, казалось, ушла надолго.
 
        На автозаправке заполнил бак «Волги» горючим, раздвинул заднее сиденье. Перенес из номера вещи. Потом подхватил Полину на руки, отнес к машине, укрыл одеялом. На переднее сиденье бросил коврик, скомандовал:
- Джерри, место!
        Пес с готовностью запрыгнул, взвизгнул от радости и нетерпения скорее вернуться домой.
        Покатилась под колеса дорога.

        Натаров снова настроил зеркало заднего вида, чтобы в поле обзора находилась Полина, то и дело бросал быстрый взгляд на нее. В голове вертелись те услышанные обрывки слов жены, он вспоминал ее шепот, пытался уловить знакомые звуки, чтобы расшифровать хотя бы одно слово, легче было бы понять все сказанное.
- А-ду-час… - твердил он. - А-ду-час…
        Что хотела она донести до него?

        Часа через четыре он свернул с трассы в лесок, выпустил Джерри сделать свои дела да размять занемевшие суставы, открыл заднюю дверцу, позвал:
- Полина!
        Легонько похлопал по щекам. Полина не открыла глаз, и ничего не дрогнуло в ее застывшем, бескровном лице. Дыхание было натужным и неровным. Как ни тяжело было сейчас думать об этом, он догадывался: теперь только оно да слабые удары сердца были тем немногим, что еще удерживало ее на этом свете.

        «И все-таки выходит, то была бредовая идея, - ругал Натаров себя, - трясти по нашим дорогам чуть ожившую Полину. Признай честно, не юли: это ты убил ее…»   
        «А-ду-час…»

        Догорал бесконечно длинный июньский день. Чтобы выглянувшее из облаков солнце не слепило глаза, Натаров опустил солнцезащитный козырек, повернул ключ зажигания. Ровно рокотал двигатель. Дорога делала плавный вираж, огибая гору, слева мелькали молодые, стройные березки. Роща тянулась долго. Натаров скользнул взглядом по пролетевшему мимо километровому столбу, впереди было еще верных часа три езды. Много, слишком много… Да еще мысли такие лезут в голову, сердчишко вон малость захолонуло от них.
         «А-ду-час…» «А-ду-час…»

        Гора осталась позади, под колеса стелилась ровная до самого горизонта дорога. И как озарение, пришла вдруг разгадка. Шорох полуразборчивых звуков, впечатавшихся в память, сам сложился в те сказанные слова:
- Я уйду счастливой…

        Он свернул на обочину. Полина лежала в том же положении, безжизненно-бледная и чужая, Натаров уже почти не узнавал ее. Наклонился, прижался губами к пока еще чуть теплому лбу. Сейчас он уже сомневался, что довезет ее живой. Вспомнил глаза Полины, там, на прогулке у случайного мотеля… А ведь есть в этом что-то… Может быть, и в самом деле, если суждено вот-вот шагнуть в пустоту, уходить надо на пике счастья. Так легче… Особенно когда закончены самые важные дела, не начаты новые, и ничего не держит мертвой хваткой…

        «Волга» рванула с места, стрелка спидометра быстро уперлась в отметку сто тридцать, замерла. Джерри перестал следить за дорогой, свернулся клубком на сиденье, смотрел на хозяина, словно почувствовав что-то. Натаров провел рукой по кожаному чехлу рулевого колеса:
- Ну что, старушка? Не подведи уж меня напоследок…

        Левая полоса не была перегружена, машины, которых он догонял, послушно уступали дорогу. Один из водителей покачал головой, покрутил пальцем у виска. Встречный автомобиль подморгнул фарами дальнего света: «Впереди засада ГИБДД!». Натаров мигнул в ответ: «Спасибо за предупреждение!», но даже и не подумал снижать скорость. Через полтора-два километра, действительно, промелькнуло справа хмурое лицо инспектора с радаром в руке. Тот повелительно взмахнул жезлом, приказывая остановиться, Натаров равнодушно отвернулся: «Отстань, чего привязался?»

        Он точно знал: полицейский сразу же бросится на машине в погоню, предупредит по связи о нарушителе на трассе и скоро сядет ему на хвост, — сейчас это нисколько не волновало его. Он выжимал из «Волги» все, на что она была еще способна, двигатель уже не рокотал мягко, стонал от перегрузки. Только хватило бы его до конца пути…
        Сейчас он не мог объяснить себе, зачем эта нелепая по сути гонка, судьбу Полины она не изменит, слишком поздно, а остальное в общем-то уже ничего не значит.

        Когда промелькнул предупреждающий знак о крутом повороте, сначала сработал инстинкт водителя, Натаров сбросил газ, потом бросил быстрый взгляд на лежащую Полину и с отчаянным облегчением снова утопил педаль акселлератора. И тут же все-таки дрогнул: «Что я делаю?.. Виктор…», рванул руль влево, но сила инерции была слишком велика. Ломая столбики дорожного ограждения, «Волга» взмыла на мгновение в воздух над кюветом, ударилась колесами о землю, перевернулась. Натаров еще успел оглянуться на Полину, словно в замедленной съемке видел, как скомкало, бросило ее тело на боковую дверцу. «Зачем я так?..» - не подумал, стремительно пронеслось в голове и потом последнее: «Господи, как глупо… Как все глупо!..»  Машину с силой впечатало в ствол могучей сосны, и все погасло.

        Кто-то из проезжающих автомобилистов вызвал по мобильному телефону службы скорой медицинской помощи и МЧС. Погибших с трудом извлекли из смятой в нелепую груду металла машины, врач констатировал: смерть водителя и его пассажирки наступила из-за травм, несовместимых с жизнью.

        Уже стемнело, когда упираясь перебитыми в аварии лапами, тихо повизгивая от боли, к той сосне подползла собака. При ударе «Волги» о дерево Джерри выбросило в разлетевшееся вдребезги переднее окно машины, швырнуло на землю, протащило десятка два метров по траве, он лежал на пригорке не в силах пошевелиться, но видел, как приехали какие-то машины, чужие люди унесли упакованные в черные мешки тела его хозяев.
        А здесь, на месте аварии, еще оставались знакомые запахи, Джерри лизнул траву с капельками крови и лег, положив морду на сложенные впереди передние лапы.
       
        Как-то, проезжая мимо, заглянул сюда Виктор. Прислонил к стволу сосны привезенный венок, постоял, склонив голову. Уже уходя, увидел неподвижно лежащую в траве неподалеку собаку, отощавшую, вся шкура в коростах. «Джерри, ты?..» Сходил к машине, принес пару бутербродов, положил рядом. Пес даже не повернул головы. Виктор протянул руку, чтобы погладить его, Джерри оскалил зубы, не подпуская к себе, не зарычал, не хватило, видно, сил, только что-то булькнуло в горле.

Ну, как хочешь… - махнул рукой Натаров-младший и уехал.   
        Накрапывал мелкий дождь…