Всякий раз, открывая утром глаза, я видел перед собой одну и ту же картину. Тусклый свет аварийных фонарей собирался ярким пятном на бумажном плакате. Королева красоты 2137 года планеты Соборна Джелани Готто была изображена со спины. Вырез на вечернем платье Джелани делал спину девушки похожей на кусочек тёмного бисквита, кончик которого прятался между двумя шарами взбитого шоколадного крема.
Может это и к лучшему, не каждый землянин мог спокойно любоваться клювами тамошних красавиц. Каждый день в течение двенадцати лет, всматриваясь в картину, мозг импровизировал, создавая женские лица невероятной красоты.
Мой предшественник, судя по жирным пятнам вокруг аппетитных форм, пытался развернуть подругу, но запёкшаяся кровь на матовых стенах сферы красноречиво рассказывала о том, что ему это не удалось.
Его могилка у ручья разрывалась местной фауной каждую весну. Мне приходилось разгибать поверженный крест, собирать кости, как правило, не досчитываясь парочки. Засыпая последний приют страдальца, укладывая маленькие острые камни курганом, я кожей ощущал, как грани базальта, карябая ладонь, пытались оттолкнуть мою руку. Каменистый панцирь планеты Аситы, забытой богом и Межзвёздной Ассоциацией (МА) на краю Вселенной, отторгал чуждое.
Я – пилот 172-ой исследовательской эскадры МА Редл Финч, осужденный за убийство членов экипажей кораблей «Гвендолин» и «Сардоникс», обречён на пожизненное смакование красот такого же одинокого и потерявшего своё «я» куска скалы. Мне повезло, что во время следствия у меня в голове обнаружили опухоль, которая, по мнению врачей, и привела к необратимым последствиям. Учли болезнь, добровольную стыковку с «Прогрессом», и вместо смерти наградили жизнью.
Левый рукав галактики Золотого Ветра считался пилотами самым гиблым местом. Эту часть Вселенной старались обходить стороной.
Мой дом представлял собой маленькую сферическую капсулу, расположенную в одной из многочисленных скалистых расщелин. Поверхность капсулы была облеплена солнечными батареями. По документации, мощности и емкости аккумуляторов хватило бы еще на пару пожизненных сроков. Из одежды у меня имелось два поношенных комбинезона на размер больше, три пары горных ботинок (судьба сжалилась надо мной, угадав с размером) и лётный скафандр, не знаю каким ветром занесённый в звёздный острог. Из оружия – доисторический винчестер и несколько цинков патронов.
Пригодная для питья вода из ручья являлась единственным источником наслаждения. Всё остальное, включая меню синтезатора еды из био-брикетов и дичь, обитавшую в горах, вызывала в организме протест. Мясо полуптиц-полуящериц было такого дрянного вкуса, что синтетическое желе на фоне натурпродукта казалось изыском для гурманов.
Случалось, ем, гляжу в иллюминатор, и такая тоска берёт. Ведь вот она, жизнь, бери и радуйся: от вида скал захватывает дух, поросшие мхом бока каменных великанов серебрятся под теплыми лучами светила, воздух, хоть и с примесями серы, но радует организм весенними ветрами, пахнущими каким-то особенным запахом, кружащим голову и вызывающим галлюцинации. К белому небу сложно привыкнуть, смотришь, будто в молоко, так и хочется раскрасить голубой краской.
Сколько я продержусь? Сколько мне отмерено небесами: пятнадцать, двадцать, тридцать лет? Смогу ли вновь не пошатнуться здоровьем, не ощущая хотя бы капельки любви человека, чувства к которому держали меня на плаву.
Я пытался назначить себя геологом, заброшенным в далёкий уголок, и, подкрепляя данную теорию реальными действиями, собрал коллекцию минералов.
В мои обязанности входило один раз в месяц нажимать на красную кнопку устройства, передающего сигнал МА, что я жив. Каждый день, поглядывая на алый «гриб», меня подмывало желание не нажимать, авось подумают, что мёртв и пришлют кого-нибудь ещё. Что мне могут сделать за нарушение режима? Чем можно напугать лишенца, отбывающего пожизненное? Ещё более худшей жизнью. Страх правит миром, и я - не исключение. Хотя, по правде сказать, я не был готов разделить внутренний мир с кем-либо кроме жены.
Все эти годы наряду с яркими эпизодами семейной жизни перед глазами всплывали картины детства.
Матовый приятный свет ванной комнаты создаёт уют, звук льющейся воды заставляет дрожать моё тельце, розовая пена лопается в ладонях, окропляя лицо мелкими брызгами. Я беру пену в руки и резко дую, пытаясь попасть мыльными пузырями в лицо матери. Она смеётся, водружает воздушную «шапку» мне на голову.
Кожа на моих руках от тёплой воды белеет и морщится. Пальцы кажутся чужими, какого-то старикашки. Я высовываю их, стараясь удивить родителей. Мать «испуганно» таращит глаза, улыбается. Прядь её каштановых волос щекочет мне лицо, гладит пену. Отец, засучив рукава рубашки, пытается найти кусок мыла в ванне, пощипывая меня. Мне весело, отталкиваю обмылок ногой. На жилистой руке отца синеют непонятные слова и вытянутый ромб. Такую эмблему я видел на отцовской форменной куртке десантника. Его борода тоже покрыта пеной, множество морщинок возле глаз говорят о хорошем настроении.
На поверхности воды, расталкивая пенные айсберги, плавает градусник в виде зелёной рыбки. Встроенный монитор игрушки пестрит яркими персонажами. Жёлтый утёнок крякает, смешно произнося температуру воды. Странное животное, похожее на ёжика, поёт песню папиной молодости. Из всех слов запоминаю несколько: «Ёлочка, колокольчик, праздник».
Натирая меня мочалкой, отец смешно проговаривает слова из песни вместе с плавающей рыбкой: губы у него вытягиваются как у утки. Мать ждёт команды, держа в руках полотенце. На синей ткани между двух ладошек сияет солнце. Я уже взрослый и знаю, что такое солнце. После слова «мама», я научился произносить название троянских и квазиспутников Земли. Я был счастлив до того момента, пока не началась война.
***
Ночью, смотря на стылое морозное небо, я вспоминал счастье прошлой жизни. Звёзды, скрытые сиреневыми облаками, иногда подмигивали мне. Наблюдая в телескоп за соседней планетой, бурлящей вулканическими выбросами, мне кажется, я вижу себя, молодого, сильного, готового перевернуть Вселенную ради одного слова «люблю». Лицо жены Луизы, приходящее в мечтах, сменялось физиономией федерального судьи Межзвёздной Ассоциации. Его фото, присланное через полгода после объявления приговора, располагалось на экране рядом с печатным текстом.
Приговор мне зачитывали на «Прогрессе» в маленьком захламлённом помещении. Видиоконференции не получилось, ввиду огромного расстояния, разделяющего арестанта и фемиду. В наручниках меня привели в одну из кают штурманов, и русский космонавт, кажется, его звали Сергей, скомкано озвучил номер статьи, запнулся на сроке наказания и перекрестился.
Слишком постыдным было происходящее для командира, поэтому мне пришлось довольствоваться персоной биолога и по совместительству завхоза. У космонавта блеснули глаза, он упёрся в меня остекленевшим взглядом и попросил расписаться. В тот момент я почувствовал себя гугенотом в Варфоломеевскую ночь. Сердце щемило и стучало так, словно его пытались вырвать, а оно сопротивлялось.
Вместо электронной росписи приложил к планшету большой палец. В углу синего экрана осталось пятно. Русский улыбнулся: его умиротворённое лицо внушало уверенность, но не в завтрашнем дне. Он дружески похлопал меня по плечу, состроив такую физию, словно не раз отсиживал пожизненное в тьмутаракани. Чувство несправедливости бурлило во мне через край. Жизнь сузилась до мелькания картинок.
Открываю глаза из-за резкого запаха озона – анабиозная. Особая благодарность экипажу за то, что наручники пристегнули спереди. Аромат капсулы заставляет зажать нос. Мне всё равно где провести остаток дней, в клозете или рядом с ним. Теперь я ждал только одного, встречи с моим новым домом.
Несколько дней или месяцев, проведённые в полудрёме, и надо мной – ярко красные облака. Они окутывают белое небо, словно рваные капилляры поглощают собой оболочку глаза. Как зубцы на щётке, меня окружают остроконечные скалы. Тёплый ветер приносит странные запахи, не похожие на земные, но дыхание не затруднено. Я без скафандра – это уже что-то!
Моё подвешенное состояние закончилось. Наступил первый день моего срока. Если до объявления приговора я с лёгкостью раздумывал о звёздах, людях, кораблях, то за считанные секунды на меня навалилась такая тяжесть, что подкосились ноги, и во рту стало сухо.
Несправедливость наказания томила душу. Всё моё естество противилось трагической сути. Лишь сила любви к жене остановила меня, не дала закончить затянувшийся жизненный спектакль. Неразрешимая проблема терзала мозг, ведь я убил из благих побуждений! Принял это решение, пытаясь защитить свою семью и целостность планеты. Я не маньяк, подверженный корысти или похоти, я обычный мужчина, один из живущих во Вселенной. И кто знает, что за мысли витают в головах у таких же людей, как я. Я был честен в словах и делах, мне жаль, но миллионы людей гибнут от ханжества и невежества, почему бы десятку не умереть от переизбытка любви и добра.
Мне вспомнились письма отца. В них было что-то такое, что пересекалось с моими нынешними действиями. Мать зачитывала их с твёрдых носителей. Бумага всегда казалась мне материей, окутанной тайной. В хрусте папируса есть нечто волнительное, трогающее душу, будто слышишь магическое послание древних цивилизаций.
Сканы приходили раз в месяц. Там, где шло истребление жизни, было не до писем. Для мамы важным был почерк любимого человека, ведь в каждой линии слова виделась интонация, ощущалась теплота, чувства, которых так не хватает словам на красочных, но безжизненных электронных экранах. В бумаге мать лицезрела гармонию, в электронике – пустоту.
Жизнь моя разделилась на два периода: вместе с Луизой и без неё. Писем мне не полагалось по условиям содержания: на затёртом экране старенького компьютера можно было просмотреть несколько заезженных блокбастеров и следить за небом в рамках такого же древнего телескопа.
Кассовые сборы фильмов сто лет назад составляли семизначные цифры, сейчас же наблюдать за рисованными динозаврами было смешно, ибо их можно было увидеть вживую на двух планетах галактики Глаас. Также имелось несколько музыкальных сборников. Трели цикад, пение птиц, звук дождя: мелодии всех времён года.
Я отпускал бороду, худел и растворялся в звёздном небе, мечтая вновь обрести потерянную любовь хотя бы в мыслях. Скудная событиями жизнь заставила работать часть мозга, до этого момента отдыхавшую. Вспоминая, я принялся записывать послания отца. Мне показалось, что ответ моих терзаний в его письмах. Угольком нарисовал на стене портреты родителей и принялся за работу.
Пришло моё время. Я чувствовал Вселенский разум как никто другой. Меня пронзали волны такой энергетической насыщенности, что я не мог усидеть на месте. Волны выбивали из груди звуки, смысл которых оздоравливал душу и проникал так далеко, что вокруг меня начал меняться мир.
Горная расчёска расползлась пустыней, ручей превратился в реку, а ненавистные мне птицы стали райскими, летая вокруг цветущего сада. Но как только я заканчивал с письмами, карета вновь превращалась в тыкву, а красавица – в чудовище. И тогда моя душа билась в потёмках о высокие скалы, лишь только чтобы унять боль и не убить ещё кого-нибудь.
***
Первые, выплаканные матерью строчки, тянули за собой остальные…
«Милая Кэтрин, любимая моя. Написал тебе несколько писем, никак не могу их отсканировать. На «Голиафе» всего один старенький сканер, и тот расположен на самой нижней палубе. Мало того, что надо отпрашиваться у сержанта, так ещё необходим пропуск. Не знаю, получится ли отправить из трёх писем хотя бы одно. Буду дублировать события в каждом.
Надо мной все смеются, видя, как старательно я вывожу предложения. Парней можно понять, некоторые из моих сослуживцев и вовсе забыли, что такое самописка. «Руки бойцу необходимы в двух случаях, для своевременного нажатия на клавишу «Огонь» и когда вам какая-нибудь тварь откусит голову, крепко держать обеими руками член,– так говорит сержант Браун,– а для того, чтобы написать письмо мамочке, нужен язык и мысль, которой у вас, тупоголовых, – нет». Темнокожий командир не даёт нам расслабиться. Его юркая фигура всегда возникает из ниоткуда. Он называет всех солдат с белой кожей – нигерами. Странное слово, он вообще со странностями.
Ребята говорят, сержант проходил боевое крещение с русскими при резне на Рамзесе, отсюда много такого, чего нам не понять. Там земляне противостояли головорезам с планеты Нектар.
Большой десантный корабль «Голиаф» – огромен. Один из крупных, хоть и старых звездолётов, используеется МА как космовоенная база. Несмотря на модернизацию и установку современных турболазерных систем и протонно-эмиссионных измельчителей, в гальюнах корабля всё ещё применяется вакуумная обработка отходов жизнедеятельности. Хорошо, что мухи не летают. А уж исписанные на всех языках галактики переборки, как дань уважения солдатским традициям во все времена и войны. Кроме надписей, в изобилии присутствуют рисунки. Игнорируя двадцатицветовую галактическую палитру, женские фигуры прорисованы в основном коричневой субстанцией: не обременяя себя кистью, живописцы творят пальцем.
Представить себе не мог целый город со своей инфраструктурой. Это не та посудина, где мы сдавали экзамены по высадке на неизвестную планету, здесь можно не просто заблудиться, а прожить жизнь и не увидеть всех отсеков.
В моей роте тридцать человек, сержант Вилли Браун, хоть и молод, но прошёл две войны. Каждый вечер мы с содроганием слушаем байки о гигантских пауках и скорпионах, населявших планету Трикс. Вилли показывал фотки, не знаю насколько это правда, расчленённую тушу паука десантники жарили на костре. Жуткое зрелище: грязные лица, рваные скафандры, пустые глаза. Унылый пейзаж дополнял горящий на горизонте десантный транспортёр. Извини, у нас построение…
Любимая, чтобы нам не было скучно, нас строят каждые два часа. Но ты же понимаешь, молодым здоровым парням хочется вырваться из замкнутого пространства. Палубой выше расположились инженеры связи, прости, не буду говорить, как называют бойцы девушек-связисток, хотя их физиономии красуются почти у каждого в «вертушках».
Виртуальные игры и наслаждения строго запрещены, но разве можно объяснить это тем, кому жить осталось пару месяцев.
В блоке управления видеофиксацией на шлеме есть незаметный шлейф для диагностики. Меня научили подключать к нему миниатюрные носители. Есть программа «Алкаш», скажу честно, я несколько раз пользовался её услугами. Важными являются две опции: время и крепость напитков. Чуть не забыл, главное зафиксировать экзоскелет не только путём введения команд, но и специальными струбцинами. Иначе от переизбытка чувств можно положить весь взвод, поверь, четыре пушки и два крупнокалиберных пулемёта, навешанных на меня, разнесут в пух и прах не только казарму. Когда я узнал, что пусковые магнитные карты «скелета» сняты и находятся в рубке командующего, у меня отлегло от сердца. Надеюсь, все останемся живы, до десантирования.
Лазерные «стволы» получили из нашего взвода всего пятеро. Новое оружие легче, точнее и перезаряжается всего полторы секунды. Я же обвешан хоть и облегчёнными снарядами, но настолько древними, что бумажные письма кажутся в сравнении с ними новшеством.
Моё знакомство с «курточкой для папы Карло», как называет экзоскелет сержант, надо описать более подробно, чтобы ты знала обратную сторону медали.
Когда мне впервые представили мою «курточку», я был в шоке, если не сказать грубее. Защита, собранная из лёгкого и крепкого сплава, на поверку оказалась не такой уж и прочной. Батарея, прикреплённая к спине, зияла дырами от укусов хищников. На мои вопросы начальнику склада капрал ответил коротко и ясно:
– Не нравится, воюй с голой ж…пой,– немного смягчившись, он протянул мне тюбик.– Корабельный герметик,– и похлопав по плечу, обнадёжил:– если тебя сожрут ящеры, будешь пятым счастливчиком, кто обосрался в этой кольчужке.
Залепив дыры на аккумуляторе герметиком, я занял место пилота экзоскелета, и чуть было не задохнулся. Судя по аромату солдатской неожиданности, прошлым владельцам было далеко до храбрецов. Правая электромагнитная пушка не работала, в левой подача снарядов производилась со скрежетом. Прицел электронного забрала показывал погоду. На шлеме красовалось неприличное слово.
– Что тебе ещё не нравится, дырявый? – воспроизвел написанное капрал,– скажи ещё аптечки нет.
Быстрым движением я вытащил из подлокотника санитарный цилиндр и ахнул. Вместо элементов жизнеобеспечения LL– 5 из тубуса выпали жгут, стакан и пузырёк зелёнки. Поразила меня последняя вещь. Я взял флакончик и постарался прочесть текст, написанный мелким шрифтом. У меня закрались сомнения о языке. «Русский,– сообразил я, но вслух произнёс: – Как это применять?».
– Когда откусят башку,– на лице капрала не было и намёка на шутку. Он взболтнул пузырёк:– Мажешь срез на шее, и вырастает новая.
– Голова? – зачем-то спросил я.
– Зачем тебе вторая голова? Задница! Пусть за вас сержант думает.
Когда приводил в порядок ходовую часть «скелета», оказалось, гравитационный «башмак» не зафиксирован и все гидрорукава порепаны. Жидкость гидроусилителей чёрного цвета, вместо жёлтого. Пришлось писать докладную сержанту.
Снова построение, сегодня будет инструктаж по групповому анабиозу. Мой товарищ Джек из Южных Земель вчера на поверке случайно ляпнул: «По групповому сексу». Сержант теперь только и повторяет эту фразу, дико хохоча. Жлоб!
Не хотел тебе писать, но вынуждает комичность ситуации. Голосовой сканер личной тумбочки работал через раз с самого начала. В инструкции, наклеенной на дверце, написано: «Нажать на клавишу. Внятно озвучить имя и фамилию три раза». Но сколько раз я ни проделывал данную процедуру, дверца открывалась только на имя Джульетты. Чтобы не забыть, слово было накарябано на прозрачной пластине, рядом с отверстиями для микрофона. Сначала было смешно, но когда соседи по казарме услыхали моё «Сим, сим, откройся» начали подтрунивать, называя меня Джули. Пришлось обращаться к начальству. На следующий день я удивился не меньше. Вместо отремонтированного сканера, у меня на тумбочке красовался навесной замок.
Физподготовка строго в собственных «курточках». Управлять громоздкой железякой не тяжелее, чем лошадью. Коней видел только в детстве на картинках, но сержанту приходится верить на слово.
А ещё сержант спас меня от смерти. Ремень безопасности, фиксирующий пилота экзоскелета в вертикальном положении, слетел с катушки и вместо груди сдавил горло. Пока вокруг моей боевой машины бегали необстрелянные бойцы с испуганными лицами, Вилли перерезал ремень ножом.
Минута без воздуха показалась мне часом. Тело стало деревянным, сердце забилось так далеко, что не было слышно его стука. За проведённое без воздуха время я вспомнил одновременно всё. Голова стала опухать от количества информации. Когда открыл глаза, обрадовался лицам друзей как никогда.
Несмотря на величину корабля, анабиозная на каждого бойца, как и душевые кабины, не предусмотрены. От влажных салфеток у меня прыщи по всему телу. Немного увлёкся описанием быта и совсем забыл про тебя. Каждую секунду, не занятую дурацкими военными нагрузками, я думаю о тебе. Каждый миллиметр твоего тела я вспоминаю, исследую языком. Целую твои пальчики, маленькую царапинку на мизинчике, ушиб на локоточке. Говорю родинке возле пупочка нежные слова, касаясь губами малюсенького волоска. Не стриги его, пожалуйста. Надеюсь, ты помнишь, как я люблю шептаться с твоими губками, сонно тыкаясь носом в лобок.
Аромат твоего тела преследует меня постоянно, и я сделаю всё, чтобы вернуться к тебе. Это единственное желание, которое заставляет подчиняться приказам».
Нежно звякнул таймер, мне хотелось услышать соловья, но перезвон колоколов – тоже не плохо. Из небольшого зеркала, обрамлённого пластиком, на меня смотрел бородатый старик с бритой головой.
Две царапины на темени, как две дороги, шли в разные стороны. Я порезался, используя опасную бритву, найденную в старом хламе. Капельки крови внесли сумятицу в мою привычную жизнь. Я долго глядел, как они скатывались по вискам и терялись в дремучей рыжей бороде. Наблюдал, как засыхала кровь на кончиках пальцев. Вкус крови стал сладковатым.
Начал болеть зуб – четвёрка сверху. Это странно, но содержимое аптечки больше напоминает русскую троицу из отцовского письма. Только вместо жгута – пищевая сода. Судя по краткой заметке бывшего сокамерника, все болезни он лечил именно содой. Необычная упаковка, нет знака одобрения МА. Наклеен только штрих-код. Господи, в каком же это году было произведено?
Сделал крепкий раствор и принялся полоскать рот. Боль ушла, забрав с собой тёплые лучи местного светила. Ещё одна ночь, прожитая в одиночестве.
Утром разделся перед зеркалом догола. Увидел себя, словно впервые. Удивительное чувство, трогаю своё тело, и кажется, что это твои руки, любимая Луиза, гладят мои волосы, проводят по бочку так, что спина замурашилась.
Самое интересное, что твой «птенчик», в смысле мой, никак не отреагировал. Грустно смотрел на колени сморщенной крайней плотью.
На правом плече выросли волосы, смешно глядеть на волосатое плечо, пришлось повыдёргивать: смеялся и плакал.
В капсуле тепло, за стеной воет осенний ветер. Морозы здесь редки, за всё время температура опускалась ниже пяти градусов по Цельсию несколько раз. Ловлю себя на мысли, что разговариваю с тобой и записываю. Весь день проходит за клавиатурой и «мышью», ползающей на жёстком куске провода, как на поводке. О взмахах руками по виртуальному экрану не приходится даже мечтать, да и нет ничего зазорного в допотопной технике, главное, что с воспоминаниями о тебе приходят грустные мысли о тех, кому я помог уйти в мир иной не по своей воле.
Ты можешь не понять меня или даже осудить, но я увидел в трагедии красоту. После разговоров с тобой перед глазами постоянно проплывают убитые мной люди. В их позах, равнодушии и страхе в глазах есть что-то волшебное, притягательное, едва уловимое. Можно списать мои видения на помешательство, но я чувствую себя реально хорошо и могу отличить ужас от красоты человеческого горя. Возможно, я единственный, кто может описать это словами.
Я воочию вижу, как во мне растворяется время. Оно словно спешит наверстать упущенное, становясь на сторону… впрочем, нет разницы, на чьей стороне время, если оно движется для всех по-разному.
Нежная моя, Луиза, хотел написать «за окном», за иллюминатором накрапывает дождь. Странное явление, когда с неба падают красные дождевые капли, отчего каменные глыбы приобретают алый оттенок. Всё вокруг кажется ярким, насыщенным. Не рискую покидать жилище, волосы на голове можно пересчитать по пальцам: для густоты шевелюры приходится бриться.
После дождя появляется странная радуга. Две широкие полосы, синяя и красная, делят небо напополам. Одна часть поверхности планеты кажется залитой кровью, другая морем. Однажды я встал на разделительную полосу и ощутил тревогу, ведь я наполовину был кровью, наполовину небом.
Помнишь, после свадьбы мы рассматривали подарки, ты остановила свой взгляд на странном прозрачном кристалле. Не припоминаю, кто его нам подарил, скорее всего, девчонки из твоей лаборатории. В его коробке лежал даже планетарный паспорт с сертификатом.
Формой кристалл напоминал человеческое сердце. Приложив камень к груди, ты посмеялась, сказав, что это твоё сердце, застывшее в минуту счастья. Бросив стекляшку в ящик стола, ты забыла о ней. Я же часто смотрел на кристалл, не отрывая глаз. И однажды почувствовал тепло камня, будто это действительно чьё-то сердце, оставленное следующим поколениям, как эталон сохранения любви. Мне показалось, что весь мир вращается вокруг каменного изваяния.
Мысль захватила меня настолько, что я решил – это сердце Вселенной! Представляешь, и мы с тобой единственные владельцы вселенского чуда.
Тогда вместо радости в душу закралось сомнение и грусть. Для этой глыбы мы с тобой – ничто, временные рамки наших жизней лишь пшик в море каменного бессмертия.
Кристалл реальность, мы – нет. Я много думал над тем, как сделать так, чтобы мы остались в памяти Вселенной, но всегда приходил к одному и тому же. Если ты в моей памяти, значит ты уже в космосе, и на «сердечный» кристалл можно смотреть с таким же презрением, как и он глядит на нас.
В одну из ночей меня словно осенило, проснулся в поту, несколько минут пытался остановить бешеный ритм сердца. После дыхательной гимнастики сердцебиение пришло в норму. Весь сон как корова языком слизала, оставив лишь бумажную фотографию в родительской спальне. Обрамлённый самодельной рамкой, склеенной из засохших веток, снимок напоминал музейный артефакт. На фоне пальм и моря была запечатлена компания из трёх человек.
Мать с короткой стрижкой, в серебристом открытом купальнике и двое таких же молодых мужчин. Я понял только по прошествии огромного количества лет, как она была красива. Тонкая шея подчёркивала изящность её фигуры. Красивые руки мать держала как-то по-особенному, будто опиралась на невидимый пьедестал.
На животе прорисовывались кубиками мышцы. Искрящийся взгляд карих глаз не могли выжечь с фото даже ультрафиолетовые лучи. Милая любимая Луиза, ты напомнила мне мать на этой фотографии в те безоблачные дни нашего знакомства. Мы встречались вечером, пили белое вино и смотрели телевизор, обнявшись на диване. Меня дрожь пробивает, как только я представляю твоё голое тело.
Вчера снова полоскал рот содой, ничего не болело, на всякий случай. Однажды перед очередным вылетом меня чуть было не отстранили от полета. Единственный живой зуб дал о себе знать флюсом. Когда вставлял имплантанты, что-то такое ёкнуло в груди, подсказало, мол, оставь его.
Кто ж его знал, что придётся доживать свой век на необитаемом острове. Когда закончил с полосканием, обратил внимание на комбез. Район паха пестрил белыми пятнышками. Вспомнил, как мы с тобой ели мороженое в зале космопорта. Это было, кажется, зимой, мы летели в первое совместное путешествие на Южный полюс. Аппарат блеснул оранжевым табло и выплюнул порцию фруктового мороженого мимо стаканчика. Ты охнула, рассматривая свою новую юбку. Я же, долго не думая, встал на колени и принялся слизывать кусочки фруктов с твоей одежды. Руки сжимали твои горячие икры. У меня голова пошла кругом. Я запустил пятерню выше, под трусики…
Смотрю на свои руки и не верю, что они дотрагивались до твоей самой нежной кожи. Если бы ты меня не остановила, я бы засунул голову следом за ладошкой.
Пытаюсь вынюхать на подушечках пальцев аромат твоей слизи. Вглядываюсь в ладони так, будто они могут рассказать что-то большее о твоей груди,
бархатной спинке, ягодицах, каждый раз сжимавшихся при моём прикосновении.
Ночью проснулся от сильного взрыва.
Капсула дрожала несколько минут. С полок попадала мелочёвка. Дверь в гальюне слетела с петель. Тяжёлый запах серы и моих экскрементов вытесняли из жилища кислород. Небо показалось разрезанным напополам. Облачный шлейф непонятного цвета уходил за горизонт, откуда медленно всплывал ядерный гриб. Мне стало даже весело, вот и всё, конец фильма.
Душа понеслась птицей ввысь так быстро, что я не успел опомниться. Но мозг, анализируя ситуацию, не спешил сдаваться. Стрекочущий дозиметр показывал превышение дозы радиации всего на несколько процентов. Странное чувство посетило меня, не знаю, обрадовался я или нет: лицо озаряла улыбка, руки дрожали. В нашу с Луизой жизнь кто-то вклинивался, не спросив разрешения.
Сняв со штатива телескопическую трубу, я направил окуляр на зарево. Резиновый наглазник больно кольнул заусенцами кожу рядом с бровью. Тяжёлые стальные бока холодили ладонь. Никогда не думал, что огонь красивее ночного неба. Каменные иглы преобразились, шевелясь и сторонясь огненного шара. Длинные тени плясали по округе предсмертный танец. Раненная незваными гостями планета пылала. Территорию пожизненной смерти, казалось, посетил сам дьявол.
Не мог заснуть до утра. Языки пламени постепенно растворились в толстом столбе серого дыма, небо заволокло, будто пылью. В воздухе ощущались запахи палёного мяса и нефтепродуктов.
Я стоял на смотровой площадке в пяти метрах от капсулы и наблюдал, как с алой росой на склоны скал оседает копоть неизвестной жизни. Как она медленно подминает под себя и до того скудную растительность, как растворяет в себе небольшие земляные островки, давшие приют всему живому на этой планете.
Словно поглощая меня со всеми моими мыслями и страхами, не интересуясь, а нужно ли мне это? Я смотрел вниз и видел пред собой жуткий и в то же время прекрасный мир, приютивший меня, давший мне возможность быть вместе с любимой. Восходящее светило окрасило небосвод багровыми тонами. Пропасть подо мной с жадностью открыла пасть. Нет, я не прыгну. Нить, связывающая меня с единственным любящим человеком, тонка, но не настолько, чтобы порвать её ради неизвестности.
Вычислив расстояние до места падения объекта, я понял, мне туда не добраться. Неприступные скалы ощетинились острыми вершинами. Включив передатчик на частоту бедствия, запустил в эфир заготовленное послание. Расстелив на столе тряпку, смазал в тысячный раз винчестер, вскрыл цинк с патронами и принялся ждать. Это была моя с Луизой планета, всех остальных, решивших разлучить меня с любимой, ждал финал «Гвендолин» и «Сардоникс».
05.30 (GLT) Friday. 2149 год.
Корректорская правка Галина Заплатина.