Афанасий Афанасьевич Фет 1820-1892 гг. - сценарий

               
                Литературный вечер
                "Жизнь моя - самый сложный роман»
               
Звучит аудиозапись романса "На заре ты ее не буди…»
2.Слайд - Портрет А.Фета

Ведущая:
В 1843 году в июльском номере журнала «Отечественные записки» читатели нашли стихотворение  нового неизвестного до этой поры поэта:
Я пришел к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало;
Рассказать, что лес проснулся,
Весь проснулся, веткой каждой,
Каждой птицей встрепенулся
И весенней полон жаждой;
Рассказать, что с той же страстью,
Как вчера, пришел я снова,
Что душа все так же счастью
И тебе служить готова;
Рассказать, что отовсюду
На меня весельем веет,
Что не знаю сам, что буду
Петь,— но только песня зреет.
 «Подобного лирического весеннего чувства природы мы не знаем во всей русской поэзии!» — воскликнет под впечатлением этого стихотворения критик Василий Боткин, автор одной из лучших статей о творчестве Фета.
  Но…«Я не видал человека, которого бы так душила тоска, за которого бы я более боялся самоубийства.. Я боялся за него, я проводил часто ночи у его постели, стараясь чем бы то ни было рассеять... страшное хаотическое брожение стихий его души». Это слова Аполлона Григорьева, и сказаны они о ближайшем и задушевном друге его юности Афанасии Фете—авторе стихотворения «Я пришел к тебе с приветом».
«Душой и юн и болен»... - сказал о себе Афанасий Фет - один из немногих в русской литературе XIX века чистейших лириков. Что же повлияло на развитие души поэта, столь светлой и столь печальной?
 
3.Слайд - Портреты родителей Фета
 
В сентябре 1820 года  в Новоселки Мценского уезда, Орловской губернии вернулся хозяин усадьбы - отставной гвардеец, сорокачетырехлетний Афанасий Неофитович Шеншин,  вернулся из Германии, где провел целый год на водах, но вернулся не один: он привез с собой жену — двадцатидвухлетнюю Шарлотту Фет, которая бросила в Германии, в Дармштадте, своего мужа Иоганна Фёта, дочь Каролину, старика отца Карла Беккера, все принеся в жертву своей страсти. Вслед беглецам летело письмо К. Беккера, где свою дочь он называет «лишившейся рассудка», а успех ее похитителя приписывает действию «ужаснейших и непонятнейших средств прельщения». Вскоре после приезда Шеншина с Шарлоттой в Новоселки и появился на свет младенец Афанасий; точная дата его рождения неизвестна (варианты: 29 октября, 23 ноября, 29 ноября). Ребенок Шарлотты Фёт, родившийся осенью 1820 года в Новоселках, был записан в метрических документах сыном Шеншина; этот подлог каким-то образом всплыл в 1834 году, последовал официальный запрос о рождении Афанасия и о браке его родителей, и тут жизнь мальчика испытала катастрофическое «превращение». Прожив четырнадцать лет в Новоселках и считаясь «несомненным Афанасием Шеншиным», он вдруг был отвезен в далекий лифляндский городишко Верро, помещен в частный пансион немца Крюммера и вскоре поставлен в известность, что ему следует отныне именоваться «гессен-дармштадским подданным Афанасием Фётом». Эта «честная фамилия» немецкого мещанина (право на которую для Афанасия с большим трудом добились его мать и Афанасий Неофитович у дармштадтских родственников) спасала мальчика от позорного клейма «незаконнорожденного», которое отбросило бы его на самое дно общества и навсегда закрыло перед ним все пути в жизни; но вместе с тем эта короткая фамилия, такая «мягкая» («фёт»—по-немецки «жирный»), принесла ее новому владельцу «жесточайшие нравственные пытки», подготовившие в его душе почву для того неискоренимого пессимизма, которым впоследствии так отличались убеждения поэта.
7 ноября 1823 года Шарлотта-Елизавета написала письмо в Дармштадт своему брату Эрнсту Беккеру, в котором жаловалась на бывшего мужа Иоганна-Петера-Карла-Вильгельма Фёта, пугавшего её и предлагавшего усыновить сына Афанасия, если будут оплачены его долги. В 1824 году Иоганн Фёт вторично женился на воспитательнице своей дочери Каролины. В мае 1824 года в Мценске у Шарлотты-Елизаветы родилась дочь от Афанасия Шеншина — Люба (1824—?). 25 августа 1825 года Шарлотта-Елизавета Беккер написала письмо брату Эрнсту, в котором рассказала о том, как хорошо заботится Шеншин о её сыне Афанасии, что даже: «… Никто не заметит, что это не кровный его ребёнок…». В марте 1826 года она вновь написала брату, что умерший месяц назад её первый муж не оставил ей и ребенку денег:
«… Чтобы отомстить мне и Шеншину, он забыл собственное дитя, лишил его наследства и наложил на него пятно… Попытайся, если это возможно, упросить нашего милого отца, чтобы он помог вернуть этому ребёнку его права и честь; должен же он получить фамилию…» Затем, в следующем письме: «… Очень мне удивительно, что Фёт в завещании забыл и не признал своего сына. Человек может ошибаться, но отрицать законы природы — очень уж большая ошибка. Видно, перед смертью он был совсем больной…»
Благой Д.Д. – «Фет ощутил тягчайшие последствия, связанные с новой его фамилией. Это было утратой всего, чем он неотъемлемо обладал, — дворянского звания, положения в обществе, имущественных прав, даже национальности, русского гражданства. Старинный потомственный дворянин, богатый наследник внезапно превратился в «человека без имени» — безвестного иностранца весьма темного и сомнительного происхождения. И Фет воспринял это как мучительнейший позор, набрасывавший, по понятиям того времени, тень не только на него, но и на горячо любимую им мать, как величайшую катастрофу, «изуродовавшую» его жизнь. Вернуть то, что было им, казалось, так непоправимо утрачено, вернуть всеми средствами, не останавливаясь ни перед чем, если нужно, все принося в жертву, стало своего рода навязчивой идеей, идеей-страстью, определившей, в сущности, весь его жизненный путь. Оказывало это влияние, и порой весьма роковое, и на литературную его судьбу».

4.Слайд - г. Верро, частный пансион немца Крюммера
 
Оторванный от семьи, потерявший свою фамилию, отлученный от дома (его не брали в Новоселки даже на летние каникулы), одинокий Афанасий рос в чужом городе, чувствуя себя «собакой, потерявшей хозяина». Нетрудно представить, куда уносились мысли и чувства пятнадцатилетнего изгоя: однажды, оказавшись на верховой прогулке у лифляндской границы, он за пограничным мостиком соскочил с лошади и бросился целовать русскую землю. Где-то там, за тысячи верст, были Новоселки — его усадебная колыбель, единственная отрада его души... Но уже готовилась и иная отрада для этой души: в глубине своего существа юный Афанасий чувствовал рождение поэтического дара, который вскоре станет его торжеством в борьбе с жизненным мраком.
Но прежде, чем этот дар проявился, Афанасий должен был пережить новую перемену, столь же неожиданную, как и первая, но несравненно более радостную: по воле Шеншина он сменил Лифляндию на Россию, Верро — на Москву, пансион Крюммера — на пансион профессора Московского университета Погодина.

5.Слайд - Московский университет

Осенью 1838 года погодинский пансионер становится студентом университета — и в это же время происходят два события, которые и обозначают в его жизни момент «рождения поэта»: восемнадцатилетний Афанасий начал неудержимо писать стихи и познакомился с Аполлоном Григорьевым — тоже студентом университета и тоже горевшим страстью к стихотворству. Вскоре два друга, «Афоня» и «Аполлоша», стали и совсем неразлучны: Афанасий переехал в дом Григорьевых, на Малой Полянке в Замоскворечье, и поселился в комнатке на антресолях, через стенку от Аполлона.

6.Слайд - Портрет А. Григорьева
7.Слайд - Дом А. Григорьева

В этом доме друзья готовили к печати первый, «студенческий», сборник стихов Афанасия (который вышел в 1840 году под инициалами «А.Ф.»); в этом же доме были созданы и многие уже зрелые, самобытные стихотворения, которые вскоре стали появляться в журналах под именем «А. Фет». Эта полная подпись впервые появилась в конце 1842 года под стихотворением «Посейдон» в журнале «Отечественные записки»; может быть, следует приписать случаю, ошибке наборщика то, что буква «ё» превратилась в «е», но сама перемена была знаменательной: фамилия «гессен-дармштадского подданного» отныне обращалась как бы в литературный псевдоним русского поэта. С 1842 года появляются публикации Фета в журналах "Москвитянин" и "Отечественные записки".
И вот в 1843 году в июльском номере журнала «Отечественные записки» читатели нашли стихотворение, в котором можно было равно видеть и «лирический автопортрет», и «поэтическую декларацию» нового поэта — «Я пришел к тебе с приветом...». В 1850 году в Москве выходит второй сборник стихотворений Фета, а в 1856 году – третий, который получил общественное признание. А. Фет стал признанным поэтом. Он дружил с Л. Толстым, с Тургеневым, с Полонским
Но, конечно, самое знаменитое стихотворение этого рода — то, с которого и началась громкая слава Фета и которое навсегда стало для многих русских читателей символом всей фетовской поэзии. В 1850 году во втором номере журнала «Москвитянин» были напечатаны следующие двенадцать строк, присланные из Херсонской губернии:
Шепот сердца, уст дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья,
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица,
Бледный блеск и пурпур розы,
Речь не говоря,
И лобзания, и слезы,
И заря, заря!..

8. Аудио: «Шепот сердца, уст дыханье» – комп. Римский-Корсаков, исп. Анатолий Соловьяненко
 
(Кроме Римского-Корсакова на эти стихи написали музыку М. Балакирев, В. Золотарев, Н. Метнер, Н. П.Чесноков,  С.  Юферов  и  др.)

«В нем нет ни одного глагола, и это дало легкий повод к ироническому подшучиванию некоторых критиков—вульгаризаторов, к огромному количеству пародий всякого рода. «А ведь сколько оно шума наделало когда-то, сколько его ругали!..» — вспоминал восхищавшийся стихотворением Лев Толстой. Но наделало оно шума не только, вернее, даже не столько оттого, что в нем отсутствовали глаголы, а потому, что являло своего рода квинтэссенцию всего мира фетовской поэзии, как она к тому времени себя проявила, было ярким воплощением основного пафоса поэта — воспевания природы и любви в их органической между собой слиянности» (Благой Д.Д.)
А.Фет – первый русский импрессионист в поэзии. Поэтическое кредо Фета: «В реальной жизни и так много страданий, грязи, пыли житейской. Соловьи всё равно будут клевать прекрасных бабочек, цветы и листья – вянуть, плоды – терять свежесть. Поэт должен спешить увековечить прекрасные мгновения жизни». 
Интересно мнение Л.Толстого, высоко ценившего поэзию Фета:
"Это мастерское стихотворение; в нем нет ни одного глагола (сказуемого). Каждое выражение – картина... Но прочтите эти стихи любому мужику, он будет недоумевать, не только в чем их красота, но и в чем их мысль. Это – вещь для небольшого кружка лакомок в искусстве".
Фет: «Мне было бы оскорбительно, если бы большинство понимало и любило мои стихи».
Бесспорным достоинством стихотворений Афанасия Фета является их певучесть и музыкальность. Эту особенность его творчества отметил великий русский композитор
П. И. Чайковский.
"Можно сказать, — писал он, — что Фет в лучшие свои минуты выходит из пределов, указанных поэзии, и смело делает шаг в нашу область. Это не просто поэт, скорее, поэт-музыкант".
Поэзия и музыка не только родственны, но нераздельны», — считал Фет.
Действительно, абсолютно вся поэзия А. А. Фета наполнена мелодией, особым ритмом, тактом, его стих льется, как песня, которую хочется петь снова и снова.
На  тексты  А. А.  Фета (Шеншина) написано большое количество романсов (положено на музыку свыше 90 стихотворений более чем  100  композиторами).

Не отходи от меня
Друг мой, останься со мной!
Не отходи от меня:
Мне так отрадно с тобой...»
(1842)
Cколько музыки в этих строках!

9. Видео: Романс «Не отходи от меня» – комп. Варламов А.Е.  исп. Алексей Галкин

В 1844 году 23-летний поэт возвращается в мрачном состоянии духа из-за границы, куда он ездил к своим немецким родственникам, в Россию. В своих воспоминаниях Фет рассказывает:
 « Из Штетина до Свинемюнде мы доехали на речном прусском пароходе под звуки весьма плохого оркестра, пилившего в угоду русским путешественникам варламовское «На заре ты ее не буди».
Эпизод изложен сухо и бесстрастно, но нетрудно догадаться, что звуки этого романса, получившего исключительно быстрое распространении по всей России, написанные на его стихи, не могли не возбудить в молодом поэте с жестоко раненным с детства самолюбием чувства удовлетворения и торжества.
10. «На заре ты ее не буди» - комп. Варламов А.Е., исп. Сергей Лемешев (Александр Егорович Варламов (1801 Москва —1848 Санкт-Петербург) — русский композитор. Он — один из крупнейших мастеров вокальной лирики 1-й половины XIX в. Его романсы и «русские песни» пользовались большим успехом у массовой аудитории.  Родился он в Москве 15 (27) ноября 1801 г. в небогатой семье скромного, титулярного советника Егора Ивановича Варламова.    В десятилетнем возрасте мальчик был определен отцом по совету друзей, оценивших рано проявившуюся его музыкальную одаренность, в Петербургскую придворную певческую Капеллу под руководством знаменитого Бортнянского . А.Е. Варламов оставил более 200 романсов (в том числе 42 народных русских песни, аранжированных им для одного голоса с фортепиано, из них 4 малорусских, небольшое число сочинений на 3 голоса, три церковных произведения для хора (херувимские) и три фортепианных пьесы (марш и два вальса).      Большинство его романсов и песен положены на тексты русских поэтов (М. Ю. Лермонтова, А. В. Кольцова, Н. Г. Цыганова, А. Н. Плещеева, А. А. Фета). («Вдоль по улице метелица метет», «Горные вершины», и т д.)

Армейские годы Фета.

11. Слайд - Портрет молодого А. Фета в армейской форме.

Вся жизнь Фета — это чередование периодов то исключительно литературных занятий, то полного погружения в житейские заботы и практическую деятельность. Как-то в письме к великому князю К. Романову Фет с краткостью поэтической строки описал эту «разноликость» своего портрета: «Солдат, коннозаводчик, поэт и переводчик».
После окончания словесного отделения философского факультета Московского университета Фет блистательно проявил свое поэтическое дарование, имел успех в литературных кругах, однако определенного места в обществе по-прежнему не было.
1844 г. – год окончания Московского университета, был для Фета очень тяжелым. Умирает его мать Шарлотта-Елизавета, к которой он был очень привязан.

12. Слайд- Портрет Шарлотты  Фет-Шеншиной

 Умирает его дядя Петр Неофитович Шеншин. Петр Неофитович любил Афанасия, выделяя его среди других племянников. Он обещал Фету оставить за ним наследство, но после смерти оказалось, что наследство пропало или не было вовсе. Надежды на материальную поддержку рухнули. И Фет принимает крутое решение… покидает в 1845 году Москву и ту живительную, высокоинтеллектуальную атмосферу, которая сложилась в кружке Григорьева: вскоре по окончании университета поступает нижним чином в один из провинциальных полков, расквартированных на далекой южной окраине, в Херсонской губернии.
«… я живу в Елисаветграде, корнет кирасирского Военного Ордена полка, прикомандирован к корпусному штабу, для исправления должности старшего адъютанта.» Фет -  Я. Полонскому.
Несомненно, радость творчества и литературный успех во многом исцеляли его «болящий дух», но укротить владеющую им «бунтующую» идею-страсть они не смогли.  Во имя поставленной цели Фет круто ломает свой жизненный путь .
Сам Фет дал впоследствии точное объяснение этому. На военной службе скорее, чем на какой-либо другой, он мог начать осуществление своей цели — дослужиться до потомственного дворянства и тем самым хотя бы частично вернуть утраченное. На офицерский чин можно было рассчитывать уже через полгода службы. Однако судьба словно смеялась над ним. Вскоре император Николай I  в 1845 г. издал указ, дабы затруднить доступ в дворянство выходцев из других сословий, согласно которому стать потомственным дворянином можно было, лишь дослужившись до старшего офицерского звания.
Но Фет непреклонен:  «Ехать домой, бросивши службу, я и думать забыл, это будет конечным для меня истреблением» 
И Фет продолжает служить. В 1853 году ему наконец-то удалось вырваться с «Камчатки», из «сумасшедшего дома» — добиться перевода в гвардейский лейб-уланский полк, который был расквартирован сравнительно недалеко от Петербурга, куда он получил возможность часто отлучаться.
  Принятый как свой в среде талантливейших писателей и литераторов современности, Фет чувствует себя морально воскресшим.

13. Слайд - Фет в кружке литераторов

 Последовал новый, еще более сильный, чем в первую половину 40-х годов, прилив его творческих сил. Фет развивает активнейшую литературную деятельность, систематически печатается почти во всех наиболее крупных журналах. Явно стремясь расширить рамки прославившего его литературного жанра небольших лирических стихотворений, пишет поэмы и повести в стихах, пробует себя в художественной прозе, много переводит (не только из еще ранее особенно полюбившегося ему Гейне, но и из Гете, Шенье, Мицкевича, восточных поэтов, в частности большой цикл немецких переложений из Хафиза), кроме того, публикует ряд путевых очерков, критических статей. Благодаря литературным заработкам наступает несомненное улучшение и в его материальном положении.
  «Как Сизиф, тащу камень счастия на гору, хотя он уже бесконечные разы вырывался из рук моих».
Однако по службе ему наносится очередной удар. Тяжелый камень, втащенный было Сизифом-Фетом почти на самую вершину горы, снова рухнул вниз. В 1855 г одновременно с выходом сборника его стихов, который принес ему громкую славу, Александром II-м был издан новый указ: звание потомственного дворянина давал лишь чин полковника. Это отодвигало осуществление цели Фета на столь неопределенно долгий срок, что продолжение военной службы становилось совершенно бесполезным. Для Фета это означало, что ждать ему придется еще лет 15 — 20.
Это был роковой удар — и Фет отступил: он ушел в долгий отпуск, а в 1858 году подал в отставку.
Он едет в Париж с сестрой и там знакомится с Марией Петровной Боткиной из богатой семьи московских купцов Боткиных. (Василий Боткин, Сергей Боткин). Мария Петровна, уже к тому времени не очень молодая и тоже, как и Фет, пережившая тяжелый роман, соглашается выйти замуж за Фета.
 14. Фотография Боткиной
  С конца 1860 года начинается совсем другая полоса в жизни Фета.
Ему стало ясно: добиться «жизнеустройства» так, как он себе это представлял, посредством литературно-журнальных заработков, столь же безнадежно, как это было на военной службе. И Фет снова круто ломает свой жизненный путь. Поощряемый шурином, Боткиным («А ты, Фет, я думаю, можешь быть хорошим хозяином при твоем практическом смысле») и, преодолев сопротивление жены, он приобретает на ее имя и средства небольшое имение — хутор Степановку, как раз в тех местах, где находились родовые поместья Шеншиных, становится если и не мценским дворянином, то, на первых порах, мценским помещиком. Примерно в эту же пору ушел от столичной жизни в свою Ясную Поляну и Л. Н. Толстой.
 
15.Слайд-Хутор Степановка
 
«Нашему полку прибудет, и прибудет отличный солдат...» — сочувственно писал он Фету, узнав об его намерении сесть на землю.

16. Фет со Л. Толстым и Полонским
 
 Но Фетом руководили совсем иные, чем у Льва Толстого, побуждения: разбогатев, осуществить издавна поставленную им заветную цель — вернуть отнятое несправедливой судьбой.
«Он теперь сделался агрономом — хозяином до отчаянности, — писал Тургенев Полонскому, — отпустил бороду до чресл с какими-то волосяными вихрами за и под ушами — о литературе слышать не хочет и журналы ругает с энтузиазмом»
16. Портрет Фета в повозке
 Но хозяином-землевладельцем он оказался не только хорошим, но, говоря словом Толстого, «отличным», проявив в этом, совсем новом для него деле чрезвычайную практическую сметку и присущие ему исключительные способности. Он не только привел купленный им запущенный хутор в цветущий вид, но и пустился в торговые обороты — завел мельницу, конный завод (коневодством он, как одно время Л. Н. Толстой, особенно увлекался). Поздравляя его с очередной «великолепной сделкой», Тургенев выражал уверенность, что она наполнит его карманы «ручьями цаковых». Приводя эти слова, Фет поясняет:
«Тургенев всегда говорил, что будто бы никто не произносит с таким выражением, как я, слово «целковый» и что ему каждый раз кажется, что я уже положил его в карман].
 И «цаковые» действительно полились в карманы Фета ручьями. Благосостояние его все росло. Помимо Степановки, он покупает второе имение, а впоследствии приобретает еще одно — и особенно богатое — Воробьевку. С удовлетворенной гордостью сообщал он позднее одному из своих бывших товарищей-однополчан К. Ф. Ревелиоти:
 «...я был бедняком, офицером, полковым адъютантом, а теперь, слава богу, Орловский, Курский и Воронежский помещик, коннозаводчик и живу в прекрасном имении с великолепной усадьбой и парком. Все это приобрел усиленным трудом, а не мошенничеством».
 Среди соседей-помещиков Фет становился все более уважаемым лицом. Выражением этого был выбор его в 1867 году на установленную судебной реформой 1864 года — и считавшуюся тогда весьма почетной должность мирового судьи, в которой он оставался в течение целых одиннадцати лет».
В 1873г. Фет обратился в 1873 году с просьбой на высочайшее имя о восстановлении в сыновних и всех связанных с этим правах, ссылаясь на «жесточайшие нравственные пытки» и «душевные раны», которые лишение их ему причиняет
И поставленная перед собой Фетом цель наконец-то после сорока лет непрестанных помыслов, настойчивых трудов и усилий была им достигнута. 26 декабря того же года последовал царский указ «о присоединении отставного гвардии штабс-ротмистра Аф. Аф. Фета к роду отца его Шеншина со всеми правами, званию и роду его принадлежащими».[
 «Теперь, когда все, слава богу, кончено, ты представить себе не можешь, до какой степени мне ненавистно имя Фет, — писал он жене. — Умоляю тебя никогда его мне не писать, если не хочешь мне опротиветь. Если спросить, как называются все страдания, все горести моей жизни? Я отвечу тогда: имя Фет.»
Вновь приобретенным именем стал он подписывать и все письма к друзьям и знакомым. Тургенев встретил это едкой иронией; появилось и несколько насмешливых эпиграмм на исчезнувшего Фета и неожиданно народившегося Шеншина. Глубже взглянул на это Л. Н. Толстой.
 «Очень удивился я, получив ваше письмо, дорогой Афанасий Афанасьевич, — писал он ему, — хотя и слышал... давно уж историю всей этой путаницы; и радуюсь вашему мужеству распутать когда бы то ни было. Я всегда замечал, что это мучило вас, и, хотя сам не мог понять, чем тут мучиться, чувствовал, что это должно было иметь огромное влияние на всю вашу жизнь».
Благой Д. Д. пишет:
"Помимо замечательного художественного таланта, Фет вообще был незаурядной, богато одаренной натурой, обладал» исключительно яркими интеллектуальными качествами. По словам близко знавших его современников, он был «прекрасным рассказчиком», был «неистощим в речах, исполненных блеска и парадоксов» в остроумии не уступал такому прославленному острослову, как Тютчев]. Недаром общением с ним дорожили самые выдающиеся умы того времени. И все интеллектуальное богатство, все напряжение воли, все силы души он обратил на достижение поставленной цели, идя к ней всеми путями, не различая добра и зла, жертвуя своей идее-страсти всем самым близким и дорогим. Теперь, когда она была достигнута, он мог бы с полным правом сказать о себе устами барона Филиппа из «Скупого Рыцаря» Пушкина: «Мне разве даром это асе досталось... // Кто знает, сколько горьких воздержаний, // Обузданных страстей; тяжелых дум, // Дневных забот, ночей бессонных мне // Все эта стоило?..» Фету действительно все это досталось не даром, он воистину «выстрадал» себе и свое богатство и свою восстановленную стародворянскую фамилию. Идея-страсть, владевшая Фетом, не заключала в себе ничего «идеального» и вынуждала, как он пишет в своих мемуарах, «принести на трезвый алтарь жизни самые задушевные стремления и чувства»
1866г. ноябрь Толстой пишет Фету: «Вы человек, которого, не говоря о другом, по уму я ценю выше всех моих знакомых... Что вы делаете мыслью, самой пружиной своей Фетовой, которая только одна и была, и есть, и будет на свете? Жива ли эта пружина?»
 
17. Слайд - Фет с Толстым

    Пружина оказалась жива… в 1877 году Фет расстается с заботами сельского хозяина, покидает Степановку и поселяется в старинной усадьбе Воробьевка (в Курской губернии), где вновь обращается к активному литературному творчеству.
 
18. Слайд - Усадьба Воробьевка

«Жизненные тяготы и заставляли нас в течение пятидесяти лет по временам отворачиваться от них и пробивать будничный лед, чтобы хотя на мгновение вздохнуть чистым и свободным воздухом поэзии» . - А. Фет
   Долгие годы лирический поток Фета оставался под землей, и все же в конце концов он с необыкновенной силой выбился наружу. Сам Фет писал поэту Константину Романову:
«Жена напомнила мне, что с 60-го по 77-й, во всю мою бытность мировым судьею и сельским тружеником, я не написал и трех стихотворений, а когда освободился от того и другого в Воробьевке, то Муза пробудилась от долголетнего сна и стала посещать меня так же часто, как на заре моей жизни»
   И в самом деле, с конца 70-х годов Фет начал писать стихи в количестве не меньшем, если не большем, чем в молодую свою пору. Новому отдельному сборнику своих стихотворений, вышедшему после двадцатилетнего перерыва, в 1883 году, когда ему было уже 63 года, он дал заглавие «Вечерние огни». Под этим же очень емким, точным и поэтичным названием он опубликовал в 1885, 1888 и 1891 годах еще три сборника — выпуска — новых стихов; подготовлял и еще один, пятый выпуск, который издать уже не успел. Заглавие, несомненно, говорило о вечере жизни, ее закате. Но «вечерний» день Фета оказался необычным, в своем роде единственным.
Благой пишет: «В стихотворениях, создававшихся на исходе шестого, на седьмом и даже на восьмом десятке лет жизни поэта, его творческий дар не только сохранил свою свежесть и юношескую силу, но и достиг высшего расцвета, полностью развернулся во всем своем «благоуханном» — фетовском — своеобразии, восхищавшем критиков 50-х годов. При этом лирический поток Фета не только стал падать на снова налаженное прежнее колесо, но «завертел» и другие, новые. Своему творческому обету Фет остался верен до самого конца. Время для новых песнопений было не менее, если не более неблагоприятным, чем в 60-е годы, когда он вовсе было ушел из поэзии.
1881 г.21 сентября. Сенат утверждает М.П. Фет (Боткину)в дворянстве.
Осень. Фет покупает в Москве дом Карауловых на Плющихе. С этого примерно времени жизнь его вступает в новую и последнюю, внешне благоустроенную и мирную стадию. Зимой он на Плющихе, в частом общении с многочисленной родней жены, московскими купцами-меценатами, навещает довольно регулярно Толстых и задает два раза в год большие обеды с чудовищно большим осетром или стерлядью. Весной, летом и осенью он в Воробьевке. Богатство достигнуто. Хозяйством он больше почти не занимается.
 
19. Слайд - Фет на ослике
20. Слайд - Фет с Толстым, Полонским

 Ездит по парку в тележке на ослике, которого называет «Некрасовым». Много времени отдает переводам, пользуясь сотрудничеством обширного круга специалистов, как Страхова, Соловьева, Ф.Е. Корша, Д.И. Нагуевского и др., или дилетантов вроде графа А.В. Олсуфьева. Заводит себе литературную секретаршу, которой диктует переводы, письма, а впоследствии и мемуары. Здоровье слабеет. Мучительное удушье и «заливистый, частый, как дробь», кашель мешает передвигаться и заставляет перемежать речь продолжительным, смешным мычаньем.
1882, февраль. В «Русском Вестнике» появляется статья Фета «Наши корни», где он, теперь уже вполне откровенно, критикует крестьянскую реформу 1861 г., называя ее кабинетной, высказывает доводы в пользу крепостного строя, естественного, по его мнению, при общности интересов дворян и крестьян, заявляет себя противником общины, суда присяжных и увеличения количества школ «без внутренней в них потребности», хвалит «торговый мир», который «один... усвоил себе любовь к делу», и возлагает надежды на богатого крестьянина-собственника. Пишет (не напечатанную «Русским Вестником») статью под заглавием «Где первоначальный источник нашего нигилизма», где говорит, что двадцатилетие 1861–81 гг. прошло «в безобразном колебании бессвязных тенденций»
1882 г. 28 декабря. Дозволен цензурой сборник новых стихотворений Фета под заглавием «Вечерние огни».
1885, 1 января. Фет награждается орденом Анны 1-й степени «за литературные заслуги».
Четыре книги «Вечерних Огней» — созданья воробьевского периода; старик Фет творит так же вдохновенно, как в молодые годы,— но читательская аудитория его уже совсем не та, что раньше; его книги издаются крохотными тиражами.
Фет пишет В.И. Штейну: «Мне было бы оскорбительно, если бы большинство понимало и любило мои стихи».
Все это определило литературную судьбу «Вечерних огней», еще гораздо более суровую, чем прижизненная судьба предшествовавшего творчества Фета. Несмотря на их крайне ограниченные тиражи (всего по нескольку сотен экземпляров), они оставались нераспроданными, в то время как сборник стихов Надсона переиздавался чуть ли не каждый год (за тридцать с небольшим лет выдержал 29 изданий!). Узнав от Фета о скором выходе очередного, IV выпуска «Вечерних огней», Полонский писал ему; «Жду и буду ждать твоих «Вечерних огней». Хотелось бы сказать: все ждут... весь наш интеллигентный мир ждет огней твоих, — но увы! этого никто не скажет».
 Действительно, сколько-нибудь широкому читателю того времени стихи Фета были и чуждыми и просто неизвестными. Способствовала этому и резко антифетовская позиция большинства критиков, которые либо замалчивали его стихи, либо отзывались о них в самом пренебрежительном, а порой и грубо-издевательском тоне. Известность фетовских «Вечерних огней» ограничивалась лишь небольшим кругом друзей, к которым, правда, принадлежали, как мы знаем, такие квалифицированные читатели, как Лев Толстой, Владимир Соловьев, Страхов, Полонский, Алексей Толстой, Чайковский. Друзья организовали торжественный, пятидесятилетний юбилей поэтической деятельности Фета.» (Д. Благой)
Вторая половина жизни (после 1860 года) оказалась как бы новым витком спирали. Но «звездный час» поэта был в прошлом — эпоха 50-х годов ушла безвозвратно.
 
Прекрасные мгновения Фета

«Жаждою света горя...»
Жаждою света горя,
Выйти стыдится заря;
Холодно, ясно, бело,
Дрогнуло птицы крыло.
Солнца еще не видать,
А на душе благодать.
1 апреля 1886

Такое мгновение Фет увековечил стихотворением «Сияла ночь. Луной был полон сад»
Сияла ночь. Луной был полон сад.
Лучи у наших ног в гостиной без огней.
Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,
Как и сердца у нас за песнею твоей.
2 августа 1877

22.  Стихотворение "Сияла ночь" вдохновило многих композиторов. Один из лучших романсов написал Н.Ширяев. Один из лучших исполнителей – Валерий Агафонов (Аудио)
23. Слайд - Портрет Т. А. Кузьминской Л.Н.

Стихотворение навеяно пением Татьяны Андреевны Кузьминской (1846-1925), сестры Софьи Андреевны Толстой. Её исполнение Фет слышал ещё раньше, 11 лет назад, когда она пела романс "Я помню чудное мгновенье...". В 1877г. он пишет стихотворение, названное первоначально "Опять". Д.Благой обратил внимание на то, что "Сияла ночь..." представляет собой несомненную параллель к пушкинскому "Я помню чудное мгновенье...": в обоих стихотворениях говорится о двух встречах, двух сильнейших повторных впечатлениях: "И вот опять явилась ты" - "И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь". Стихотворением "Сияла ночь" мы обязаны двум женщинам: Татьяне Андреевне Берс, младшей сестре Софьи Андреевны Толстой, и Марии Петровне Боткиной, жене Фета. Подробно история создания описана в мемуарах Т.А. Кузминской (Берс) "Моя жизнь дома и в Ясной Поляне". Вот ее сокращенный вариант:
"В одно из майских воскресений собралось довольно много гостей среди которых были Фет с женой. После обеда мужчины пошли курить в кабинет. Как сейчас помню, я пела цыганский романс, "Скажи зачем". Все вернулись в гостиную. Я думала больше не петь и уйти, но было невозможно, так как все настойчиво просили продолжать.
Подали чай, и мы пошли в залу. Эта чудная, большая зала, с большими открытыми окнами в сад, освещенный полной луной, располагала к пению. Марья Петровна подходила ко многим из нас и говорила: "Вы увидите, что этот вечер не пройдет даром голубчику Фет, он что-нибудь да напишет в эту ночь".
Пение продолжалось. Было два часа ночи, когда мы разошлись. На другое утро, когда мы все сидели за чайным круглым столом, вошел Фет и за ним Марья Петровна с сияющей улыбкой. Афанасий Афанасьевич подошел и положил около моей чашки исписанный листок бумаги: "Это вам в память вчерашнего эдемского вечера".
С тех пор прошло четыре года.
Этот листок до сих пор хранится у меня. Напечатаны стихи были в 1877 г. – десять лет спустя после моего замужества, а теперь на них написана музыка.
Странный человек был Афанасий Афанасьевич Фет. Он часто раздражал меня своим эгоизмом, но, может быть, я была и не права к нему. Его отношение холодное, избалованное к милейшей Марье Петровне меня часто сердило. Она, прямо как заботливая няня, относилась к нему, ничего не требуя от него".

Великая и горестная любовь Фета

 — это целый мир в его поэзии. Здесь страшно сделать неосторожный шаг, страшно нарушить сокровенно хранимую тайну.
«В молчаньи ночи тайной» - в 1844 - поэт еще совсем молод

24. Видео - В молчаньи ночи тайной (1844)- комп. С. Рахманинов, исп. Д. Хворостовский

Как у Тютчева есть основной любовный цикл - стихи, посвященные Денисьевой, у Некрасова - Панаевой, так и у Фета можно говорить об основном цикле любовной лирики, посвященном Марии Лазич. Но в отличие от стихов Тютчева и Некрасова стихи Фета ретроспективны, они посвящены умершей, вызваны воспоминаниями о ней.
На исходе лета 1848 года Афанасий Фет познакомился с Марией Лазич на одном из балов, когда служил в Херсонской губернии, стройной девушкой, которая выделялась среди других своим высоким ростом и природной грацией. Мария была  дочерью отставного кавалерийского генерала сербского происхождения К. Лазича, сподвижника Суворова и Багратиона. Отставной генерал был небогат и обременен обширным семейством. Мария — старшая его дочь — разделяла все хозяйственные и воспитательные заботы отца. К моменту знакомства с Фетом ей было 24 года, ему — 28 лет.
Мария Лазич не была ослепительной красавицей. Признавали, что она «далеко уступает лицом» своей младшей замужней сестре. Однако Фет безошибочно признал в ней родственную душу. «Я ждал женщины, которая поймет меня, — и дождался ее», — писал он своему другу. Девушка была великолепно образованной, литературно и музыкально одаренной. Оказалось, что она еще с ранней юности полюбила фетовские стихи, знала их все наизусть. Поэт, вспоминая первые моменты общения с Лазич, писал: «Ничто не сближает так, как искусство, вообще — поэзия в широком смысле слова. Такое задушевное сближение само по себе поэзия. Люди становятся чутки и понимают то, для полного объяснения чего никаких слов недостаточно».
25.«Какое счастие…» 1854 г. – комп. С. Рахманинов, исп. Иван Козловский
Но  мысли об отсутствии средств у обоих омрачали влюбленность Фета. Его бедность доходила до такой степени, что поэт признавался: «Я очень хорошо знал, что в обществе невозможно появиться в мундире из толстого сукна. На вопрос мой, сколько будет стоить пара, портной запросил семьдесят рублей, тогда как у меня в кармане не было и семи».
Однако поэт все еще надеялся, что брак возможен, если родные окажут материальную поддержку: «не могу выбросить из рук последнюю доску надежды и отдать жизнь без борьбы. Если я получал бы от брата  тысячу рублей в год, да от сестры — пятьсот, то я бы мог как-нибудь существовать». Финансовой помощи не последовало, дружеские советы также были бессильны. «Будь ты мудрейший от Соломона, — пишет Фет другу Борисову, — то и тогда ничего для меня не придумаешь».
Шумела полночная вьюга
В лесной и глухой стороне.
Мы сели с ней друг подле друга,
Валежник свистал на огне.

И наших двух теней громады
Лежали на красном полу,
А в сердце ни искры отрады,
И нечем прогнать эту мглу!

Березы скрипят за стеною,
Сук ели трещит смоляной…
О друг мой, скажи, что с тобою?
Я знаю давно, что со мной!

Пролетело почти два года со дня знакомства Марии Лазич с Фетом. На него привыкли смотреть как на жениха, а предложения руки и сердца все не было. Поползли сплетни и слухи. Родственники девушки пытались заставить Фета объясниться по поводу его намерений.
Отчаявшись, Фет решился «разом сжечь корабли взаимных надежд»: «я собрался с духом и высказал громко свои мысли касательно того, насколько считал для себя брак невозможным и эгоистичным». Помертвевшими губами Мария возразила: «Я общалась с Вами без всяких посягательств на Вашу свободу, а к суждениям людей я совершенно равнодушна. Если мы перестанем видеться, моя жизнь превратится в бессмысленную пустыню, в которой я погибну, принесу никому не нужную жертву». От этих слов поэт окончательно растерялся.

26. Давно в любви отрады мало – комп. С. Рахманинов, исп. С. Лемешев

«Я не женюсь на Лазич, — пишет он Борисову, — и она это знает, а между тем умоляет не прерывать наших отношений, она передо мной — чище снега. Прервать — неделикатно и не прервать — неделикатно… Этот несчастный Гордиев узел любви, который чем более распутываю, тем туже затягиваю, а разрубить мечом — не имею духа и сил…»
Он решился на окончательный разрыв. Но даже в самых страшных снах Фет не мог предположить, что это было только преддверие кошмара.
Весной 1850 года случилось несчастье. На кисейное платье девушки опрокинулась керосиновая лампа (случайно или нет, неизвестно). Охваченная пламенем, она выбежала из комнаты в ночной сад и мгновенно превратилась в горящий живой факел. Сгорая, она кричала: «Au nom du ciel sauvez les lettres!» («Во имя неба спасите письма!»). Еще четверо суток длились ее мучения. «Можно ли на кресте страдать более, чем я?» — шелестели ее губы. И перед самой смертью Мария успела прошептать последние слова, во многом загадочные, но в них было послано прощение любимому человеку: «Он не виноват, — а я…» На огненный жертвенник любви были возложены человеческое счастье и сама жизнь.

27.  «Давно ль под волшебные звуки..» - комп. Варламов А. исп. И. Козловский

Фет был потрясен этим трагическим известием. Он стал прославленным поэтом; женился на богатой купеческой дочери Марии Петровне Боткиной, стал владельцем поместий в Орловской и Курской губерниях. получил долгожданное дворянство и право носить фамилию Шеншин. И все же в сердце прожившего жизнь поэта, не угасая более четырех десятилетий, пылал огонь его далекой юношеской любви. Обращаясь к Марии Лазич, Афанасий Фет писал в 1878 г.:

Alter ego (январь 1878)
Как лилея глядится в нагорный ручей,
Ты стояла над первою песней моей,
И была ли при этом победа, и чья, -
У ручья ль от цветка, у цветка ль от ручья?

Ты душою младенческой всё поняла,
Что мне высказать тайная сила дала,
И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить,
Но мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить.

Та трава, что вдали на могиле твоей,
Здесь на сердце, чем старе оно, тем свежей,
И я знаю, взглянувши на звезды порой,
Что взирали на них мы как боги с тобой.

У любви есть слова, те слова не умрут.
Нас с тобой ожидает особенный суд;
Он сумеет нас сразу в толпе различить,
И мы вместе придем, нас нельзя разлучить!

27. Аудио: «Мой гений, мой ангел, мой друг…» - комп. П.И. Чайковский , исп. С. Лейферкус

28.Слайд - Портрет Фета в поздние годы
 
Смерть А. Фета

Умер Афанасий Афанасьевич Фет 21 ноября 1891 года от сердечного приступа, которому предшествовала попытка самоубийства. Похоронен поэт в селе Клейменово, родовом имении Шеншиных.
«...сердце разрывалось, глядя, как с каждым часом мой дорогой Афанасий Афанасьевич уходил от нас все дальше и дальше. „Я гасну, как лампа”, — говорил он» - Мария Петровна Боткина-Фет.
Из воспоминаний Екатерины Владимировны Кудрявцевой – секретаря Фета:
«21 ноября утром, напившись кофею, он сказал, что ему хочется шампанского. Марья Петровна без доктора не решилась дать и вызвалась сию же минуту съездить к Остроумову и спросить. Афанасий  Афанасьевич  согласился, и пока она одевалась, несколько раз спрашивал, скоро ли будут готовы лошади? Уезжая Марья Петровна подошла к нему, он ласково с ней простился, сказав: «Прощай, мамочка, будь здорова, дорогая моя», — и поцеловал ее руку. Надо прибавить, что и накануне весь вечер, это утро он был очень мрачен и молчалив. Только что Марья Петровна уехала, Аф. Аф поднялся и сказал: «Пойдемте в кабинет (мы сидели в столовой), мне надо вам продиктовать». Мы пошли, и я его поддерживала, как всегда в последнее время. В кабинете я спросила: «Мы будем писать письмо?» — «Нет, возьмите лист писчей бумаги.» В эту минуту я заметила у него в руках разрезальный для писем стальной нож. Я ни о чем еще не догадывалась; он продиктовал следующее и сказал: «Дайте, я подпишу.» При этом он заметно был в большом волнении. Поняв его, я растерялась и начала уговаривать; он рассердился; я подошла и старалась взять у него из рук разрезальный нож; с большим трудом мне это удалось, причем я разрезала себе ладонь в нескольких местах; тогда Афанасий Афанасьевич побежал в столовую и так скоро, что я едва догнала; по дороге звоню изо всех сил, но никто из прислуги нейдет; я вижу, что Афанасий Афанасьевич хочет отворить шифоньерку, где лежали ножи, я стараюсь его не пустить; наконец, силы его оставили от такого волнения, и прошептавши: «Черт», он опустился тут же на стул (в это время прибежал наш человек и девушка), начал дышать все тише, тише, потом вдруг широко раскрыл глаза, как будто увидев что-то необычайное, между тем как правая рука сложилась в крестное знамение, — и через минуты две все было кончено».
29. Слайд - Могила и памятник Фету
30.  Видео: «Напрасно» - комп. С. Никитин, исп. Е. Камбурова

...Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет, уходя.
                «А. Л. Бржеской»

Но огонь фетовской поэзии, просиявший над бездной, не погас, Особенно ярко он вспыхнул в конце 19- нач. 20 века. Поэты-символисты (Блок, Бальмонт, Белый и др. считали Фета своим учителем. продолжили  импрессионистское  направление поэзии Фета (Вспомните хотя бы: «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека…» А. Блока )
И чтобы лучше помнить поэзию Фета, чтобы дольше оставалась в памяти «фетовская музыка» — поищем ей подходящего сравнения.
Он не раз называл любимого своего композитора — им был Фредерик Шопен; и самого Фета неоднократно сравнивали с этим музыкальным гением. Потому таким родственным Фету  кажется сравнение, найденное некогда Ф. Листом для шопеновской музыки: будем же читать бессмертного лирика, «внимая звукам этой легкой и страстной музыки, напоминающей сверкающую птицу, которая порхает над бездной».


БИБЛИОГРАФИЯ:

1.Боткин Василий Петрович. Стихотворения А. А. Фета. СПб. 1856
2.Бухштаб Б.Я. Фет. Очерк жизни и творчества. – Л., «Наука», 1990,
4.Блок Георгий Петрович (1888–1962) Летопись жизни Афанасия Фета
5. Фет А. Воспоминания / Предисл. Д. Благого. Сост. и прим. А. Тархова.
   М.: Правда, 1983.