Один голос поет: "Покой, Господи, души усопших раб твоих".
И хор подхватывает: "Покой, Господи, души усопших раб твоих".
Светло так подхватывает, чуть ли не радостно. Певчих немного, но голоса сильные, акустика в храме что надо, и голоса их летят вверх, к высокому сводчатому потолку, с которого по Монализиному не улыбаясь, смотрит на меня идущий по воде человек с бородой; человек ли? Мне десять, и я уже кое-что знаю о нем. Например, что он ходит по воде.
Мерно звенит кадило, дым стелется по залу, а голос заводит снова: «Слава Отцу и Сыну и Святому духу».
Хор не отстает: «И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
А дальше хор поет так красиво, так одухотворенно, так волнительно, так самозабвенно, так иначе, чем спето все прошлое, так радостно от осознания собственных возможностей, собственной мощи и красоты, и так печально, как только может быть печальна красивая мелодия. Очень красивая мелодия. Сердце начинает стучать громче, глаза наполняются слезами, а весь я - необыкновенной всеобъемлющей грустью, обволакивающей всё вокруг и заглушающей все прочие чувства.
Мне десять, и я как будто слушаю радиопередачу. В передаче говорят: «В четвертую же стражу ночи пошел к ним Иисус, идя по морю. И ученики, увидев Его идущего по морю, встревожились и говорили: это призрак; и от страха вскричали. Но Иисус тотчас заговорил с ними и сказал: ободритесь; это Я, не бойтесь…». Так вот, как это было! Бородатое лицо с потолка, соглашаясь, кивает мне, и уголки его губ подрагивают.
Утром бабушка поднимает нас с братом рано, еще почти не рассвело. Умываемся, но не завтракаем, хотя из печки по всему дому растекается плотный волшебный запах. Мы идем, поеживаясь, через две улицы к новому зеленому дому, рядом с которым уже греется заведенный Запорожец с незнакомым дедом на водительском месте. Мы все усаживаемся, и едем – выезжаем из городка, немного по шоссе, потом сворачиваем без указателя. Дорога, сначала асфальтированная, постепенно переходит в грунтовку, но в шуме мотора никакой разницы нет, разве только иногда мы замедляемся, чтобы объехать особенно большую яму.
И вот он, храм. Необычный, негармоничный. Над массивным основным строением тоненькие пять глав и на их кончиках маленькие ярко-синие купола, как будто пять тонких ровных пальцев тянутся к небу из земли. Колокольня еще более массивная, даже какая-то не русская – над звонницей не сразу купол, а еще три или четыре яруса толстых на вид стен с крохотными оконцами; и на самом верху, в вышней вышине еще один маленький синий купол. От этой массивности кажется, что колокольня наклонена, как Пизанская башня, и страшно не то, что заходить, даже стоять рядом.
Огромная деревянная дверь родом из прошлого века открыта. Куда открыта? Туда – в прошлый век. Но внутри на удивление светло – высокие окна в решетках пропускают много света. Мы проходим небольшой коридор и вступаем под знакомый сводчатый потолок, на котором совсем другая картина: человек с бородой стал суровым и сосредоточенным, он весь в белом, сияние вокруг его головы огромное как солнце, блестит и переливается. На руках у него замотанный в белое ребенок. По сторонам от него еще более белые и еще более суровые ангелы, а внизу куча древних бородатых людей в темном, и на носилках женщина с закрытыми глазами; она как будто бы умерла, но похоже, что скоро что-то произойдет. Бородатый человек сосредоточен и не обращает на меня внимания.
Пока я разглядываю потолок и ничего не замечаю вокруг, проходит, видимо, много времени, потому что посредине зала уже стоит на ножке большой чан с водой. К чану несут совсем маленького, притихшего от такой необычности, ребенка. Он как будто замер, и не подает голоса, даже когда его обильно поливают водой из ковшика. Нам с братом тоже поливают на голову, когда мы по очереди встаем над чаном, вода оказывается вовсе не холодная, а после надевают крестик на ниточке, дают съесть булку и выпить ложку сладко-горького вина.
Домой ехать веселее, солнце уже встало и жарит во всю мощь, а у бабушки в сумке оказываются еще теплые сегодняшние пирожки, которые мы довольно уплетаем за одну минуту. Утомленные ранним подъемом и необычными переживаниями, мы сладко задремываем на оставшуюся дорогу, предвкушая ждущее дома парное молоко и целый стол горячих пирожков.