Седой великан, с чуть согбенной спиной
Сидел у камина закутавшись в плед,
И бредил он в дреме чужой стороной
Где много изведал он странствий и бед.
А рядом с ним отрок камин ворошил,
Юнцу шел семнадцатый год,
На спящего ликом он походил,
- Заметно, - один у них род
Вдруг спящий, закашлявшись громко, проснулся
Достал свой кисет в жемчугах,
К кострищу щипцами он потянулся,
Пошарив рукою в углях,
Он выбрал по-ярче себе головешку,
Небрежно взял искру в ладонь,
И принялся медленно безо всяческой спешки
Раскуривать в трубке огонь.
- Послушай-ка малый, - неси-ка мне рому!
- Нельзя, - ведь вам врач не велел.
- Ты знаешь за речи такие другого,
Я вздул бы. А ну-ко пострел!
Неси-ка мне пинту, - ишь взял себе моду,
Учить умудренных судьбой!
А знаешь ли сколько народу,
Погибли от жажды такой?
Наш Бенджамин встал и поплелся на кухню,
Набрал из бочонка две чаши,
В пороге споткнулся, чуть на пол не рухнул,
Моряк рассмеялся сквозь кашель.
- Ты видно поболе чем я поднабрался,
- Да бог с ним, послушай малец,
Давно рассказать я тебе собирался,
- Пора, ведь мне скоро конец.
Вы дядя бы рому поменьше бы пили,
- Глядишь и пошли б на поправку,
- Ведь вы так опухли, что и в правду стали…
- А ну-ка щенок, - не гавкай!
Послушай-ка лучше, что я расскажу,
И будешь ты мой исповедник,
Поверь говорю так не для куражу,
- Так вот, - был тогда понедельник.
Мой умер отец, - твой стало быть дед,
Мы только вернулись от склепа,
Тут стряпчий явился, как раз под обед,
И мне заявляет нелепо,
Что все, что покойный отец наш имел,
Да будет земля ему пухом,
Досталось Джонни, а я не у дел,
- Такая случилась проруха.
А я был тогда чуть постарше тебя,
Такой же болван и тупица,
Взял двадцать пистолей, вскочил на коня,
И, плюнув на родные лица,
Я в Бристоль во весь дух помчался,
До крови пришпорив бока жеребца,
Как будто бы бес за мной гнался.
Тогда я поклялся забыть до конца,
Очаг и родительский дом.
За волю почтенного мной мертвеца,
Мне брат стал лишь кровным врагом,
Лишь горькие слезы я вытер с лица.
Неделя, другая и я уже в море,
Взят юнгой на борт корабля,
И долго с тех пор с землей я был в ссоре,
- Мне землю топтать, - что петля.
Карибское море меня поглотило,
И стал я кровавым корсаром,
Убийство мне больше уже не претило,
Богатства я жаждал задаром.
Звучало молитвою, - «На абордаж!»
А крестным знаменьем – жар схватки,
Добычу считал, как читал «Отче наш»
И ром осушив без устатку
Я дрался в портовых тавернах,
На право и лево кости круша,
Настолько все было скверно,
Что в сердце селилась злодея душа.
Мы грабили шхуну испанскую чинно,
И, вот, в одной из кают,
Я вдруг обнаружил донну Лючию,
А вытащив деву на ют,
Отбил у команды ее для себя,
Не дав в грязь втоптать эту розу.
Она же все время клянула меня,
И гордо вставала в позу.
Сначала молила ее отпустить,
И падала в слезном припадке,
Потом поклялась себя отомстить,
- Кусалась и дралась порядком.
- Ты спросишь, - любил ли я эту тигрицу?
- Я право не знаю сам толком,
Ее жизнь со мной была мрачной темницей,
- Как может графиня жить с волком?
За деньги я вырвал из сердца занозу,
- Звон золота больше любил,
Она на прощанье швыряла угрозы,
- Но я ей и это простил.
Тогда на плантациях побережий,
Был дьявольски сильный на негров спрос,
И нос корабля, словно масло гладь режет,
Решая насущный вопрос.
И вот уж Фритаун, в жаре оплавляясь
Нас встретил для черного дела,
И бочке с ромом с утра помолясь,
Команда на реях запела:
- «Кто удачлив? – Я удачлив!
- И «Вес-е-е-лый Роджер»!
- С ним удачлив я тем паче!
- С нами правый Бо-о-о-же!»
the end part 1.
to be contenued....