Сижу, смотрю по телевизору кадры из Донецка: несчастная женщина закрыв от страха лицо руками на подкошенных ногах бежит к остановке, где разбросаны трупы от взрыва очередного снаряда - там её муж или брат, а может дети, и невольно мурашки бегут по коже, ведь ещё мгновение назад они стояли вместе, решали что купить к обеду и она, отойдя к ларьку, вдруг лишилась всего самого дорогого на свете, так просто и так бессмысленно. В такие моменты время как волна, несущаяся сотни километров только вперёд, вдруг вылетев на пустынный берег начинает с удивлением откатываться в обратном направлении.
Ей вспомнилось как два месяца назад, когда у соседки погиб сын, она, прижав спящего ребёнка к груди, всю ночь просидела в кресле, с содроганием слушая за звукопроницаемой бетонной стеной тихое повывание, как скулят щенки, закрытые в пустой квартире. А полгода тому ночью разбудил звонок сестры из Ужгорода, которая вместо истерики, тихим сдавленным голосом сказала: "Мой муж погиб, я тебя ненавижу!", и повесила трубку. А ведь ещё несколько лет назад они все вместе отдыхали на море, и было очень весело, когда мужья наперебой травили анекдоты про хохлов и москалей, но по-настоящему спорили только о футболе.
Потом был майдан, и она, как и все, приросла к телевизору. Картинки менялись как в калейдоскопе - голубые флаги Евросоюза, потом желто-голубые, потом черно-красные, горящие покрышки, разбитые лица, трупы под деревьями, "Беркут" на коленях на западе, "Правый сектор" на коленях на востоке, и страшное слово — "фашизм". Про фашизм говорили все от наркомана Сени из соседнего подъезда до солидных аналитиков на федеральных каналах и тогда она в первый раз пошла на площадь. Соседка дала маленький российский триколор с пластмассовой ручкой и громко прокричала в ухо: "Свет, ну шо ты стоишь как вкопанная? Давай махай, махай!", и она махала, а потом вместе со всеми скандировала: "Фа-шизм-не-прайдёт! Раа-си-я! Пуу-тин-ва-ди-ва-йска!", тут она насторожилась и, толкнув соседку в бок, спросила: "Слышь, Зин, а войска то зачем? Ведь так и война может быть!", "Ты шо, дура?" - опять в самое ухо прокричала Зинаида -"В Крыму война была? Нет! А теперь у них там и зарплаты и пенсии в четыре раза выше, так что будем как у Христа за пазухой! Или тебе с бандеровцами и фашистами лучше? Да ты махай, махай!"
И она махала, а потом носила пирожки и борщ на блок-посты - народ там был разношерстный: Сеня наркоман теперь носил российскую униформу и кожаные перчатки без пальцев, был всегда в маске, а автомат держал не через голову наперевес, а затянутым лямкой на правом предплечье, как его любимые герои из боевиков и "стрелялок" из плейстейшен. Нельзя сказать чтобы он особенно ненавидел хохлов, ведь ещё на зоне "въехал" что нет плохих людей, а есть плохие обстоятельства, но убивал теперь по-настоящему, испытывая странное, почти сексуальное наслаждение, видя как очередной "укроп" разбросав руки неуклюже валится в сухую траву. Пенсионер дядя Саша, бывший учитель физики, своим математическим умом разложил всё по полочкам и выходило что с Россией лучше чем с Америкой, поэтому воевал сознательно, носил свой старый армейский бушлат, в котором раньше ездил на рыбалку, называл всех "сынками", много пил, никогда не пьянея, и всегда скупо горестно плакал, когда собирали трупы, независимо от того свои или чужие, приговаривая: "Ах вы ребятушки мои! Ах вы ребятушки!" А ребятушки, неуважительно игнорируя слова старика, таращились куда то мимо в небо, и единственное, что шевелилось в их, когда то здоровых телах - это отражение плывущих облаков в безжизненных рыбьих глазах. А был еще один совсем молоденький, щупленький такой, с раскосыми глазками, борща мог съесть три миски, а потом как шаман водил мобильником над кастрюлей, обещая отослать видео и рецепт матери, которая каждый день звонила ему и, как все матери, первое что спрашивала это не голоден ли он. После прямого попадания снаряда, в штанине его оторванных ног сразу зазвонил телефон - это у матери в далёком Ханты-Мансийске вдруг больно передёрнуло в висках и почему то занемели ноги и она дрожащими пальцами нажала в смартфоне на окошко вызова с фотографией сына, и, не дождавшись ответа, ещё долго гладила любимую стриженную головку на увеличенной картинке. Тело бойца потом куда то пропало и Светлана оставила на месте взрыва кастрюлю, украшенную полевыми цветами, и в голове почему то крутилась глупая мысль что теперь в Ханты-Мансийске уже больше никогда не будут варить украинский борщ.
Теперь она сидела в старом кресле совсем одна, в полуразрушенном здании; электричества не было и в мозгу заклинило дурацкое: "У Светы нету света". Чтобы избавиться включила приёмник на батарейках: очередной «независимый» журналист рассказывал про распятого мальчика, факельные шествия и даже про торт в виде свастики на детском дне рождения, и было полное ощущение, что все на этом свете сошли с ума. На буфете мирно покоились фотографии погибших — родные, еще совсем недавно, улыбающиеся ей лица, теперь молча двигались в такт качающемуся пламени свечей и последнее, о чем она успела подумать, засыпая от холода и голода — это то, что все они теперь «у Христа за пазухой».