Лето набирало силу, широко и щедро раскинув благодатное тепло по полям, лугам и небольшой притихшей деревеньке, скромно прижавшейся к речке Дубрежь. Буйно колосились зерновые, цвёл картофель, утопали в зелени сады и огороды.
Местный житель Михаил, закончив второе в этом сезоне окучивание картофеля в огороде одинокой пожилой пенсионерки Марфы, получил оговоренную заранее оплату, затем «на ходу» принял законную порцию спиртного и, придерживая распашку (плуг для окучивания), направил лошадь к следующей пенсионерке. Хозяйка, довольная завершением важной работы, осмотрела ещё раз строгим взглядом огород и решила пообедать, а затем поправить картофель, ботва которого была частично присыпана землёй.
После смерти родителей Марфа вот уже три десятка лет жила одна в родительском доме. Относилась она к особой когорте женщин, не вышедших замуж и не имевших детей. Таких в деревне называли вековухами. Без семейной ласки и внимания их души тянулись к теплу и уюту, но постепенно загрублялись жёсткой практикой одинокой жизни. Женские начала тревожили и подталкивали отдать накопленную энергию и природную нежность будущему. А его, к сожалению, не было и не просматривалось в унылой и обеднённой мужчинами послевоенной деревне. Серые краски жизни, без всплесков женской радости от рождения ребёнка и трепетных забот о нём, были обычными для них. Замужние женщины на вековух смотрели с сочувствием, но одновременно и настороженно, как на потенциальных соперниц. Озорные мужики частенько солёно подшучивали над ними. Всё это вызывало ответную защитную реакцию - ершистость, готовность дать острый отпор. Не обходилось и без применения распространённого мата. Жили они - «Богу угодные», как одинокие берёзки, заброшенные шаловливым ветром на взгорок, откуда с плохо скрываемой тоской и даже завистью смотрели на расположенную в отдалении белоствольную рощу своих подружек, весело шелестевших листвой, приветливо касаясь друг друга кронами. Отдельные из них, воспитанные с детства в атмосфере человеколюбия и высокой нравственности, выплёскивали свои здоровые и не растраченные силы на родителей, близких, щедро отдавая тепло окружающим.
Марфа была другой. Воспитанная в многодетной семье, но с жёсткими устоями отстранённости от коллектива окружающих людей, она с молоком матери впитала это и в себя. Братья и сёстры быстро разбежались из родительского дома, жили отдельно и отдалённо. Она, как младшая из сестёр, была любимицей матери и прожила с родителями, никуда не выезжая, всю жизнь. Вела уединённое и обособленное существование, ограниченное своим подворьем, огородом и редкими выходами за мелкими покупками к невзрачному магазину в центре посёлка.
Марфа открыла застонавшую не смазанными петлями входную дверь и вошла в дом. Её встретила привычная обстановка крестьянской избы с одним помещение и входом в него из сеней (лёгкая пристройка). Русская печь, занявшая весь угол у входа, а рядом прижавшаяся к ней лежанка для обогрева. В противоположном от печи — парадном углу размещались иконы, покрытые вышитым рушником, с лампадкой перед ними. Напротив печи — стол, около него тяжёлые самодельные стулья. Вдоль стен - кровать, скрыня (большой сундук), скамьи. На стенах - фотографии родственников в больших застеклённых рамках. У печи - набор ухватов для разнокалиберных чугунков.
Быстро перекусив ежедневным блюдом — жареной картошкой с огурцами, дополнив бедный рацион кусочком сала и сырым куриным яйцом, она поспешила на выход. Половицы пола прогибались под её грузным телом и жалобно поскрипывали, тяготясь прожитыми годами и в очередной раз, напоминая о ветхости и длительном отсутствии ремонта.
«Надо бы подремонтировать», - спокойно подумала хозяйка.
Внезапный провал левой ноги в пустоту, сопровождавшийся лёгким и низким стоном сломанной у порога сопревшей половицы, вначале не испугал её. Последовавший внутренний сухой треск кости и резкая, огнём полыхнувшая боль, бросили её в яму мрака и небытия. Тело гулко ударило о пол и замерло. Левая нога, неестественно вывернутая, отстранённо, как сама по себе, застряла в зияющей дыре пола, под которым находилась яма для хранения картошки...
Марфа была малограмотной. Она, как и многие в деревне, закончила только начальную школу. Учёба давалась с трудом. Умела немного считать, знала денежные купюры. Писать не могла, с трудом расписывалась. Читала по слогам, пыкая-мыкая и с натугой разбирая текст, медленно укладывавшийся в её сознании. При этом её лицо становилось напряжённым, лоб покрывался морщинами глубоких мыслей. От усердия проникнуть в тайны написанного выступал пот. Каждый шаг продвижения по тексту, познанное слово вызывали у неё радостный и удивлённый всплеск эмоций. Она, конечно, не читала книгу Б. Полевого «Повесть о настоящем человеке», но её положение в текущий момент было равноценно состоянию Маресьева в глухом заброшенном лесу.
В полумраке сумеречного сознания Марфа увидела нависшую над ней печь, перекошенную старостью, с чёрными дырами от сгоревших и выпавших кирпичей. Она таинственно покачивалась, приветствуя возвращение хозяйки в жёсткую действительность. В воспалённом сознании хорошо знакомые предметы, окружавшие её, раздваивались и «плыли».
- Люди добрые, помоги-и-те! Спаси-и-те! - растерянный, прерывистый крик тревожил глухое пространство, не находя желанного отклика.
За окнами помутился свет - день заканчивал свой бег. Попытка повернуться вызвала новую волну жгучей боли, но строгий взгляд родителей с фотографии на стене и нахлынувшие воспоминания о них помогли сохранить сознание. Она долго прожила под их покровительством и всю жизнь под их крышей.
Родители были безграмотными. Они с трудом обеспечивали содержание и пропитание большой семьи. Дважды горели, полностью теряя все постройки и нажитое имущество.
Отец - Григорий был худощавым, жилистым мужчиной, строгим и прижимистым хозяином. Его сухого взгляда, брошенного из-под насупленных бровей и приправленного изощрённым матом, побаивались все члены семьи. Он имел яркие черты единоличника. Будучи хорошим плотником, подрабатывал, изготавливая телеги и сани. Благодаря мастеровым рукам, смог дважды отстроиться заново. Любил выпить. Напиваясь, страшно матерился, а когда его вязали, чтобы не буянил, обозлённо хриплым и надрывным голосом кричал:
- Кровопи-и-йцы!... Пусти-и-те! Убью-ю!
Мария сторонилась отца и держалась от него в отдалении. Его смерть восприняла с болью, но спокойно - мать была рядом и продолжала заботиться о своём любимом чаде, оставшемся рядом с ней.
Мать - Анастасия была высокой и крупной кости женщиной. Забитая повседневной работой и заботами о многочисленных детях, она упрощённо воспринимала окружающее, не обременяя себя глубокими переживаниями. Верующая, она знала основные молитвы, одну из них - «Отче наш» запомнила и Марфа. Среди детей мать особо выделяла младших: из сыновей - Андрея, из дочерей - Марфу. После отъезда Андрея, поступившего в институт, её внимание было полностью обращено к Марфе. Она холила её и лелеяла, но без хитростно и примитивно в тесной увязке с простым крестьянским бытом и отсутствием материального достатка. Мать была слабой хозяйкой - не вкладывая душу, готовила повторяющийся набор упрощённых и безвкусных блюд. Хлеб у неё получался тёмный и твёрдый, с осадком и не пропечённый.
Марфа являлась подобием матери. Вид её был немного загадочным - вздёрнутые в удивлении и одновременно в каком-то возмущении брови, распахнутые и мутные от постылой жизни глаза. Её мало беспокоило будущее, она жила настоящим. Без мужа и детей она, как вольная птица, имела одну заботу - работа в колхозе «Заря коммунизма». Была прямолинейной и грубой, но честной - никогда не брала чужого и не воровала в колхозе. Мать она любила, терпеливо и внимательно ухаживая за ней последние годы. После смерти родителей на её плечи свалилось всё хозяйство: дом, огород, куры и поросёнок.
Летняя ночь бледная и короткая по продолжительности, показалась тёмной и длинной по прожитым повторно безрадостным и упрощённым будням ушедшей жизни, накрытой в настоящий момент физической беспомощностью. Резкие приливы боли отошли, она стала тупой и утомляющей. Любые попытки двигаться вызывали её мгновенное возвращение и повторные страдания истрёпанному телу. Да и ползти было некуда - входная дверь сеней была надёжно закрыта на крючок, дотянуться до которого было не возможно.
Слабые проблески наступающего нового дня принесли и робкую надежду, что кто-то поможет. Нежные и робкие лучи солнца веером упали на раскидистую яблонь антоновки, росшую под окном. Отразившись от её провисших под тяжестью плодов ветвей, они рассыпались по помещению, озарив неприглядную картину невольного заточения хозяйки в своём доме.
От прикосновения первого ласкового луча солнца пострадавшая встрепенулась и одновременно почувствовала чей-то взгляд - с фотографии серьёзно смотрел брат Иван. Он был младше её на четыре года. Она гордилась самостоятельно выбившимся в «большие люди» братом, награждённым орденом и получившим звание «Заслуженный учитель РСФСР». К великому сожалению Иван рано ушёл из жизни - прошло уже 17 лет. В период его болезни она единственный раз за всю жизнь выезжала за пределы родного края. Сопровождал её старший брат Дмитрий - участник Великой Отечественной войны, инвалид второй группы. Он чудом, к Новому 1945-му году вернулся с войны, пройдя плен, тяжёлое ранение и длительное лечение. Сейчас Марфа спокойно вспоминала удивлённые взгляды москвичей, бросаемые на странно выглядевшую пассажирку. Она была в фуфайке, наброшенной на чёрный в заплатах сарафан, в бурках с красными бахилами (резиновые галоши), тёмно-сером платке и с узлом на спине. Подхваченная полноводной людской рекой она в страхе неслась эскалатором метро глубоко под землю, попутно пытаясь за что-то зацепиться. В вагоне поезда держалась обособленно и молчаливо. Заметив любопытные взгляды соседей, для уверенности, поделилась с ними:
- Я еду вместе с братом. Мой брат — богатый, я — бедная!
- Чем я богатый? Детьми? Да - у меня их шестеро, - обиженно и возмущённо возразил Дмитрий, услышав обрывок разговора...
Солнце, перевалив зенит, давно осветило и прогрело помещение. За окнами обрадованно закричал её любимец - огненной окраски широкогрудый петух, приглашая кур к обнаруженным во дворе остаткам зерна. «Теперь перероют гряды», - равнодушно подумала хозяйка. Было жарко, но от пола шла прохлада. Мучила жажда и изматывающая тупая боль. Устав лежать, попыталась двигаться на правом боку. Её тело елозило по дощатому полу, но выбраться из родного дома, ставшего тюрьмой, было не возможно.
Отражённый закатный блик солнца упал на фотографию молодого и улыбающегося брата Андрея. На душе стало легче. Она любила его больше всех, верила ему и возлагала особые надежды. Редкие письма брата - любителя поэзии С. Есенина, наполненные нежными чувствами и воспоминаниями о родном крае, подкрепляли её веру. Читала она их медленно, с напряжением всех сил, но обращалась к ним неоднократно, испытывая облегчение и внутреннее удовлетворение. Даже его длительное, около трёх десятков лет, не посещение родных мест, а также отсутствие на проводах в последний путь многих родных, не поколебало её ожиданий. Она жила мыслями: «Дождусь. Приедет в отчий дом. Поможет если что, поддержит».
Вторая ночь была такой же бесконечно длинной и изматывающей. Надежда на скорое избавление медленно таяла - деревня ускоренно отмирала, а редкие жители не часто выходили из одиноких и разбросанных домов. Теперь она понимала, что спасти её может только невестка Полина — жена старшего брата, проживавшая по соседству.
Жену старшего сына Дмитрия его родители «приняли в штыки» с первого дня. Марфа последовала их примеру, сторонясь невестки.
Полина, выйдя в огород, отметила отсутствие второй день золовки (сестра мужа) и забеспокоилась. Подойдя к её дому, услышала слабые крики о помощи:
- Поли-и-на, помоги-и! Спаси-и!
Заглянув в окно, увидела измученную хозяйку, с трудом и перекособоченно сидящую на грязном полу.
Прибывший на помощь пенсионер Василий Горбачёв, взломав доски в стене сеней, открыл дверь.
- Помоги-и-те! Парализована, - просила плачущая Марфа.
- Не парализована, наверное, ногу сломала, - уточнила Полина, два года назад с трудом перенёсшая инсульт.
- Говорили тебе не один раз: «Давно уже надо ремонтировать пол». Не слушалась, а деньги ведь были - экономила, в магазине почти ничего не брала, - заметил Горбачёв.
- Нет денег, - вздрагивающим голосом произнесла пострадавшая.
- Забыла, где хранишь? Ты же говорила, что в стеклянной банке прячешь, - подсказала Полина.
- Да, были в банке, закопанной под полом. Позавчера отправила брату в город Тамбов.
- И сколько же ты отправила? - спросила невестка.
- 10 тысяч рублей - все, что собрала. Теперь - приедет! - уверенно произнесла Марфа.
- Сколько? Сколько? - удивлённо переспросил Василий. - При пенсии 70 рублей в месяц – это сколько же лет собирать надо?
Вопрос «повис в воздухе» и остался без ответа.
Скорая помощь доставила Марфу в хирургическое отделение районной больницы. Брату Андрею сообщили о случившемся.
Через пару недель в палату к ней зашёл начальник отделения.
- Марфа Григорьевна, пора потихоньку разрабатывать сломанный тазобедренный сустав левой ноги, - произнёс он и положил на пол бутылку. - Спускайте ногу и катайте ею бутылку.
- Как? Она же болит, - испуганно и с лёгким возмущением вырвалось у больной.
- Хотите ходить? Значит надо через боль тренировать ногу, - прозвучал ответ.
- Своя нога не болит, а чужую не жалко, - проворчала больная после ухода начальника.
Прошёл месяц. Марфа берегла больную ногу, боялась её тренировать и не выполняла указания врачей. Навещала её и привозила продукты только невестка Полина. Больная ждала любимого брата, возлагая на него большие надежды. Наконец пришло письмо из Тамбова. Андрей благодарил сестру за деньги и в очередной раз сообщал, что не может приехать. Рухнули последние устои — Марфа ожесточилась и «ушла в себя». Через неделю она изъявила желание остаться в доме престарелых, находившемся недалеко от больницы. Прибывшая оттуда начальник, ознакомившись с пациенткой, отказалась её принять - обездвиженную, инвалида первой группы.
Через три месяца лечения и пассивного отношения самой больной её привезли обратно в деревню. С трудом, повисшую на помощниках с обеих сторон, втянули в дом. Ноги, как мёртвые, волочились за ней.
- Марфа, поешь, - предложила подошедшая Полина, поставив рядом с ней еду и бутылку с водой.
Ответом было гробовое молчание. Взор больной, как остекленев, был прикован к фотографии Андрея, довольного и улыбающегося.
- Не люблю! Умру — не вызывайте! Не хочу его видеть! - сжав кулаки, сухо и жёстко произнесла лежавшая в кровати Марфа.
- Надо расхаживать - иначе и вторая нога атрофируется. Возьми костыль, а второй я тебе куплю, - с сочувствием посоветовала невестка.
- Не надо. Не могу и не буду. Забери еду - она мне не нужна, - зло бросила Марфа. Костыль, отброшенный ею, загремел по полу.
Неоднократные попытки невестки, предпринимаемые в дальнейшем, чтобы уговорить больную поесть, были бесполезны. Она не притрагивалась ни к еде, ни к воде, а молча и отрешённо смотрела в потолок. Больше ничего не удерживало в этом мире её рвущуюся на свободу душу.
- Полина, дай чистый платок, - произнесла она слабым голосом на 11-е сутки.
Умерла на следующий день, тихо, как догоревшая свеча.
Похоронили скромно и не приметно. Умирающий посёлок скорбно отдал, а погост принял очередную жертву. Сопровождали Марфу, по-доброму жалея, немногочисленные пожилые жители деревни.
16-20.12.2017г., Дубрежка