Посвящается светлой памяти моего прадедушки
Абдуллаева Хайруллы…
«Исчезло солнце за горой
И звезды вспыхивают в небе,
О чем задумался, Шарой?
Твоя седая быль как небыль…»
У.Яричев
- Помогите, помогите! Мужчины, просыпайтесь! Позор нашему роду! –пронзительные крики разбудили в то утро маленький аул Бути, лежавший на самом пике высоких гор Шароя. Это была весна 1935-го года. Где-то за хребтом величественная Грузия, а совсем рядом скалистый Дагестан. Над холмами медленно поднимался багровый диск солнца. Недалеко послышался вой волка, смешавшийся с заунывным визгом шакалов, жаждущих очередного куска падали.
Муъминат подошла к окну и начала прислушиваться. Крики усиливались. Женщина встрепенулась. Накинув на голову светлую шаль, она быстро побежала в сторону того места, откуда доносился шум.
- Что случилось? – крикнула она, подбегая к кучке людей.
- Горе нам, горе! – запричитала соседка – отару овец угнали изверги.
Словно горящим куском железа прошлись по сердцу женщины эти слова.
- Да что же вы стоите-то как обледеневшие? – наорала она на мужчин, нарушая все каноны покорной женщины Кавказа.
- Догонять их бессмысленно, Муъминат. Они уже, наверняка, далеко ушли от аула. На пастбище были два пацаненка, совсем юных, они их припугнули и забрали, а дети что сделают?
- Для кого как бессмысленно – раздраженно выпалила женщина, прервав их разговор, и схватила под уздцы недалеко стоявшего коня, даже не соизволив спросить кто его хозяин. Ловко вскочив в седло, она поскакала на конец села.
- Вернись! Твой муж не одобрил бы твои действия – крикнул ей вслед мужчина.
- Но и ваши тоже!!! – доносил им ветер в ответ слова женщины.
Муъминат со всей силы гнала коня.
- Только бы успеть, только бы догнать – твердили мысли. А над тем, что она собиралась делать, когда догонит, женщина и не задумывалась. Как могла вернуть целую отару овец у воров из другого края одна хрупкая красавица. Однако сила ее духа и непоколебимость характера действительно совершали чудеса. Сердце забилось сильнее, когда женщина увидела клубы пыли, поднявшиеся от топота лошадей грабителей. Она поняла, что нужно обогнать их и повернула на другую тропу, чтобы выйти им навстречу.
Изумлению мужчин не было предела, когда перед ними откуда ни возьмись на взмыленном коне появилась молодая красавица с растрепанной черной косой и с повисшей на одном плече шалью.
- Что ты делаешь? Ты с ума сошла? – еле вымолвил один из них.
- Не сошла! – Если в нашем роду умерли мужчины, то женщины к вашему сведению еще живы!
- Был бы дома мой муж, не быть бы вам больше живыми! – смело соскакивая с коня, ответила Муъминат.
Стянув с плеча белую шаль, Муъминат начала размахивать ею перед отарой овец, пытаясь повернуть их обратно. Беззащитная и хрупкая женщина совсем затерялась среди пыли, которая поднялась от топота лошадей и овец.
- Перестань! Не давай мне поднимать руку на женщину! Ты слышишь меня или нет – орал на нее охрипшим голосом один из грабителей.
И вдруг среди этого сумасшедшего ржания перепуганных лошадей она услышала родной топот вороного. Хайрулла, покинувший на время по делам аул, возвращался домой. Это был председатель сельского совета, видевший немало испытаний на своем веку, суровый горец, перед которым опускали глаза даже самые именитые работники НКВД.
Один за другим произведенных в воздух два выстрела вмиг установили тишину.
- Пошли отсюда вон, коли жить хотите, не то со мной разговор короткий – прогремел его голос. Хайрулла, недолго думая, направил ружье теперь уже не в воздух, а в сторону воров. Незваные гости были растеряны. Они молча начали поворачивать коней.
Он посмотрел на Муъминат. Запыхавшаяся от быстрой езды, она вся вспотела и мокрая прядь волос из распутавшейся косы легла вдоль ее тонкой шеи, а утренние лучи солнца игриво бегали по линиям чётко очерченного, нежного профиля. Уставшая, она была ещё красивее. Этот случай с грабителями из Дагестана вновь всколыхнул в ней всю ее утихшую в семейной рутине необузданную страсть.
-Чей это конь? – спросил он
- Не знаю, стоял там -равнодушно ответила Муъминат.
Хайрулла рассмеялся
-Как же это похоже на тебя! Что же ты ещё ружьё у кого-нибудь не отобрала? И вообще, что ты собиралась делать, если бы я не подоспел?
-Ружья не было там ни у кого с собой, а что ты придёшь, я знала – улыбнулась она.
-Пошли – улыбнулся ей в ответ Хайрулла.
Измученная, уставшая Муъминат тихо брела за мужем, набросив свою порванную шаль, на такого же усталого коня. Хайрулла не обращал внимания на растрепанные волосы жены, первый раз в жизни непокрытые платком. Сегодня она отстояла его честь, честь всего рода, показала пример мужества многим мужчинам, в одиночку отбив целую отару овец у воров. Она была не только матерью его троих детей, но и целым знаменем, которое можно было пронести через всю жизнь, и никакая грязь не в силах была бы его запятнать.
Хайрулла потерял отца, когда был еще в чреве своей матери. Овдовевшая в юности мать, сохранила верность его отцу и больше не связала свою жизнь ни с кем. Зная, что в огромном мире ему не от кого ждать помощи, Хайрулла стал прилежным учеником сурового учителя, имя которого было Жизнь. Закаленному на ее уроках, ему чуждо было любое проявление слабости. И живя по неписаным законам чести, он занял прочное положение в горском обществе, умело руководя своим родовым селом. А достойная жена заменила ему всех, став крепкой жизненной опорой… В свое время многих удивило, что выбор Хайруллы пал на эту красавицу. Хотя, на первый взгляд, кажется почему? Ведь руки и сердца этой шаройской красавицы добивались не только местные горцы, но и гости с Дагестана и даже с соседней Грузии. Однако Хайрулла был скуп на проявление чувств. Коня он приводил к роднику, когда тому действительно хотелось пить. Он был гораздо старше молодых джигитов, и многие в ауле уже пророчили ему холостую жизнь. В былые времена горцы очень рано связывали себя узами брака.
- Так и проскакал на вороном свои лучшие годы Хайрулла. А ведь сколько мужества и отваги-то сидит в нем. Сыновей бы ему, да жену достойную – сокрушались сельчане….
Отара овец возвращалась в аул. Солнечные лучи ярко озаряли вершины гор. Муъминат все также тихо шла за мужем, лишь изредка поглядывая в его сторону. Он был с ней всегда суров и даже, что удивительно, порою жесток, однако нрав этой строптивой красавицы не был создан для подчинения слабым мужчинам. Она знала об этом и возносила мужа до королевских высот, не опускаясь сама до низости рабыни. Таковы они и были реалии настоящей кавказской любви, где и над чувством и разумом властвовала честь…
В сакле хныкали годовалые близнецы, во дворе мычал скот. Прибежал запыхавшийся старший сын Малик. Десятилетний мальчонка обегал весь аул в поисках матери. Малик радостно подбежал к Муъминат –
- Ты куда ушла? Я по всему аулу носился, искал тебя. Нана, (с чеч. мать) что с тобой?
- Лучше бы за детьми присмотрел. Куда бы я делась? – Муъминат тихо опустилась на порог. Однако нытье малышей ее заставило подняться и зайти в саклю.
Асет и Анас появились на свет, когда отца не было дома. Роды были очень тяжелыми. Благодаря помощи местных повитух, малыши чудом остались живы. Новорожденные были очень слабыми. Не менее здорова была и сама Муъминат. Состояние роженицы вызывало опасение у окружающих. Сельчане быстро снарядили гонца в город за Хайруллой, который находился там по рабочим делам. Услышав разговор людей, женщина еле повернула к ним свое посиневшее, почти безжизненное лицо, на котором были заметны испуг и беспокойство.
- Даже умирать его боится, - съязвила одна из соседок.
Муъминат усмехнулась – боюсь…вот и не умираю как видишь…
Соседке стало неловко, что больная услышала ее неудачную шутку.
- Муъминат, я пошутила. Ты здорова, опасный период миновал, вот приложишь к груди своих малышей и сразу в себя придешь. Кстати, как назовем их?
- Не надо! – тихо проговорила обессиленная женщина, подняв бледную руку. – Не надо! Он… он сейчас придет…он сам назовет…
Женщины недовольно переглянулись. Многих в ауле удивляла и раздражала излишняя покорность бывшей гордячки, в которой когда-то строптивости хватало на всех с лихвой. В девичестве Муъминат могла себе позволить то, на что никогда бы не решились робкие горянки с шаройских аулов. Резкими репликами она затыкала рты на вечеринках безнадежно в нее влюбленных парней, не раз отказывая им в танце и срывая ловзар (чеч.вечеринка). Не любили Муъминат многие в ауле… и неудивительно…пусть красота и спасает мир, но в большинстве случаев путь к этому спасению пролегает через ревность, зависть и ненависть окружающих. Но быстро покорилась Муъминат взрослому, видавшему виды белобрысому горцу, удивляя даже его самого этой преданностью. Она сама не могла объяснить себе этот факт, но может эта и была та самая настоящая любовь, не поддающаяся описанию и признанию…
Женщины услышали за окном сильный топот и бешеное ржание взмыленного коня, который уже мордой тыкался в окно сакли. Все перепугались. Когда это видано, чтобы так близко мужчина подходил к сакле, где находятся одни женщины, да еще и роженица. Старушка-повитуха, принимавшая роды у Муъминат, сразу выбежала за порог, чтобы встретить этого неожиданного гостя. На ужас женщины Хайрулла оттолкнул ее от порога и заскочил в саклю. Он стоял неподвижно в середине комнаты разгоряченный, уставший после долгого пути, тяжело дыша, держа одну руку на поясе, на котором висел серебряный кинжал с потертой рукояткой. Капли пота проступали между нахмуренных бровей, а тонкие, крепко сжатые под густыми светлыми усами губы выдавали волнение и страх. Онемевшие соседки молча наблюдали за ним, боясь поднять на мужчину глаза.
- Жива – вымолвил он наконец…и осмотрелся вокруг. Взгляд мужчины упал на дальний угол комнаты, где лежали два крошечных белых свертка, которые словно новорожденные котята издавали редкие звуки. Хайрулла снял с головы папаху и вытер рукой пот.
- Кто?
-Мальчик и девочка –быстро ответили ему.
- Анас и Асет – буркнул он себе под нос и вышел из сакли. Женщины вздохнули с облегчением, а на лице ослабленной роженицы проступила едва заметная улыбка. Казалось, что этот сумасшедший, непонятный и необъяснимый горскими неписаными адатами поступок Хайруллы медленно возвращал в нее жизнь….
Муъминат зашла в саклю. Анас и Асет уже давно проснулись и устали плакать от голода и долгого отсутствия матери. Не менее уставшая женщина улыбнулась детям и принялась за свой ежедневный труд. Нелегка жизнь чеченок в горных аулах. Вставать нужно спозаранку, отогнать скот, принести издалека воду, преодолевая извилистые каменные тропы, а пока солнце не начало припекать нужно успеть в поле, где идет вспахивание земли и единственная техника, пригодная для этого, – запряженные волы. Муъминат быстро сновала по сакле, забыв про утреннюю усталость, ведь впереди целый длинный день. Середина весны постепенно переходила в лето и в воздухе уже начинал чувствоваться зной, поэтому нужно быстрее разобраться, хотя бы с частью дел по хозяйству. Женщину кто-то окликнул. Муъминат, протирая руки, нехотя вышла во двор.
Не время для болтовни с соседками. И что ее принесло сюда – подумала она.
Во дворе стояла соседка Кемси, а с ней рядом две ее незамужние племянницы – стройные, застенчивые горянки – завидные невесты аула. Во двор сразу забежал Малик. Мальчику было любопытно с чем пожаловали к матери соседки. Чуть неподалеку возился со своим конем Хайрулла.
Поприветствовав всех и спросив, как дела, Кемси замялась, переходя к цели своего визита.
- Кемси, времени мало с тобой судачить. С чем пожаловала, - пыталась шутя, развеять обстановку Муъминат.
- Я думала ты одна дома, - недовольно поглядывая в сторону Хайруллы, начала женщина. Мы, конечно, знаем, что ты откажешь, но моя престарелая мать очень хочет, чтобы ты присутствовала сегодня на ловзаре. Будут гости издалека, отец в их честь хочет собрать сельчан на вечеринку. Ты всегда была украшением аула – тараторила Кемси, осмелев от молчания Хайруллы. –Нана, сходи, пожалуйста! Ты будешь самой красивой, - вскрикнул задорно Малик.
- Ишь ты! Не лезь в разговор старших, тоже мне нашелся советчик, - прикрикнула на него Муъминат.
- Спасибо, Кемси за приглашение. Мне, действительно, очень приятно. Взгрустнулось даже, вспомнила девичьи годы – ответила Муъминат, но прийти сама знаешь не могу, дел много по хозяйству, - замялась женщина.
- Дела никуда не убегут, ты сходи, давно никуда не выходила, да и матери Кемси как откажешь – неожиданно для всех нарушил молчание Хайрулла.
Женщины с удивлением посмотрели на него.
- Ну чего так глаза вытаращили! Я серьезно говорю, - улыбнулся мужчина.
Племянницы Кемси вместе с тетей наперебой принялись благодарить Хайруллу и, пока суровый горец не передумал со своим решением, быстро распрощавшись, поспешили домой.
Заходя в дом вслед за мужем, Муъминат спросила
- Ты серьезно хочешь, чтобы я пошла на ловзар? Ты удивляешь меня.
- Да почему бы нет? Вместе пойдем. Я сам давно не отдыхал, вспомню молодые годы, да и ты развеешься. Надень свое лучшее платье и иди, ты все равно самая красивая в ауле – задумчиво сказал Хайрулла.
Задорный юношеский блеск снова зажегся в черных глазах женщины. Эти слова для нее стоили дорогого, в принципе, как и для любой женщины.
Дело спорилось в руках, ведь вечером, совсем скоро она снова как в юности, выйдет в круг танца, и забудет обо всем: о горестях, печалях, а было их за это время немало. Незадолго до замужества Муъминат, слегла ее мать Зайнаб. Чуть позже старшую сестру Пери украл аварец с соседнего Дагестана. Сельчане пытались отбить, но дерзость аварцев не знала границ – они взялись за оружие, и в итоге двое мужчин погибло с чеченского аула и два человека со стороны жениха. Но невесту аварцы не вернули. Матери погибших осыпали проклятием бедную девушку, а отец чувствовал себя в неоплатном долгу перед безвинно убитыми.
- За вашу эту красоту вертихвостки, на мне кровь людей остается, - наорал он в ту ночь на Муъминат. Мать на пороге могилы, а ее тут воруют – начал он срываться на младшей дочери.
- Я не виновата, отец! – попыталась защититься Муъминат.
- Ты тоже хороша! Не без твоего ведома! Лучше бы вас обеих у меня Бог забрал, а сыновей сохранил – буркнул отец.
Еще в юношестве, утонув в горной реке, погибло двое сыновей у Магомед-Мирзы. Они оба были старше дочерей, а Абдул-Хамид был первенцем. Старшим сыном Магомед-Мирза гордился. Он заслужил уважение у сельчан. Разбирался во многих болезнях и лечил их целебными травами, прослыл в Шарое как знахарь…
Мать так и не встала. Болезнь не отпустила женщину. Зайнаб ушла из жизни спустя несколько месяцев после замужества младшей дочери. Как бы там ни было, но женщина втайне от мужа радовалась, что, хоть вторая дочь устроилась в родном ауле.
Сестру не пускали в Шарой, да и сама Пери не хотела видеться с сельчанами, неприятно было осознавать, что из-за нее люди поплатились жизнью. Единственный брат Муъминат Абдул-Хамид возился со своей многодетной семьей. Он был намного старше, и Муъминат всегда ощущала грань в общении с ним, хоть и любила его безмерно. Отец также обладал суровым нравом, а после похищения Пери вообще отдалился от дочерей. Поэтому Муъминат очень часто ощущала себя одинокой, лишь домашняя суета позволяла на время забывать многое.
День клонился к вечеру. На острые вершины гор медленно оседали сумерки. Свежий, чистый воздух легкой прохладой окутывал с ног до головы. Сердце Муъминат забилось как в юности в предвкушении приближающегося ловзара. Она открыла сундук и достала нарядное чеченское национальное платье «г1абли», сшитое из переливчатого материала, которое ярко сверкало на солнце. Муъминат прижала к груди платье, жадно вдыхая его запах. Это был запах чистоты, беспечной жизни, запах теплых рук матери, когда-то сшивших этот наряд, запах воды, нечаянно вылитой с кувшина, при первом свидании у родника, это был нежный запах ее безвозвратно ушедшей юности…
Муъминат подошла к зеркалу и надела платье. Достала с сундука серебряные нагрудники и пояс, которым туго обтянула свою талию. Замужество и роды нисколько не повлияли на фигуру женщины, а напротив придали ее формам красивый завершенный образ. Серебряный пояс, обхвативший стройную талию Муъминат, был действительно необыкновенным. Загадочная арабская вязь вперемежку с чеченским орнаментом создавали на нем целый ансамбль настоящей живописи. Он достался ей от матери, а Муъминат в свою очередь берегла его для своей дочери Асет. Муъминат распустила собранные в узел волосы и заплела две косы, которые плавно, подобно черным змеям, легли на спину женщины. Вечер окутал горный аул. Уже слышалась барабанная дробь, а звуки гармони, казалось, разливались по всему Шарою. Горянки с волнением шли к дому горца, где начинался ловзар.
Вечеринка занимала огромное место в жизни молодых. Здесь они узнавали друг друга, шутили, веселились, а обжигающий взгляд черных глаз, нечаянно, а может и намеренно брошенный в сторону джигита, мог навсегда определить чью-то судьбу. Ловзар проходил по своим устоявшимся строгим правилам, в полном соответствии с вайнахским этикетом, который, как известно, содержит целый свод норм и правил морали.
Муъминат зашла во двор вместе с племянницами Кемси. Женщину пробирал холод волнения. После замужества она ни разу не приходила на вечеринку. Воспоминания пеленой встали перед ее глазами. Беспечная жизнь, дерзновенный характер, многочисленные споры вокруг ее имени, неожиданный для всех и для нее самой этот брак… все пронеслось как в тумане. Теперь она покорная жена и любящая мать детей. И лишь нарастающие звуки лезгинки уносили ее в лучшие времена своей жизни, где сорвавшаяся со скалы ее юность упала уже в чьи-то другие руки. Муъминат, улыбаясь, поприветствовала присутствующих. Многие были приятно удивлены ее появлением. А языкастые соседки уже начали свое шушуканье, ведь несмотря на присутствие многих молоденьких горянок, Муъминат снова стала украшением этого ловзара. Мать Кемси Субайда обрадовалась, что Муъминат приняла ее приглашение и усадила ее рядом с собой. Люди все прибывали. Хайрулла стоял неподалеку в окружении мужчин.
- Хайрулла, пошли молодость вспомним – пригласил его в круг односельчанин. Вечеринка начиналась. Прибывший издалека гость Субайды попросил разрешение у тамады пригласить на первый танец Муъминат. Глаза женщины случайно встретились с глазами мужа, в которых она нашла безмолвное одобрение. Музыка зажигательного танца уносила каждого в свой отдельный мир – мир добрых воспоминаний или светлых надежд. А нисколько не увядшая красота Муъминат снова ослепляла и удивляла сельчан.
Засмотревшись на танец жены, Хайрулла не услышал приближающиеся к нему шаги.
- Салам Алейкум, Хайрулла! Все еще не устал любоваться? – съязвил мужчина, похлопав его по плечу.
Хайрулла обернулся.
- Ва алейкум салам, князь Вассо! – громко приветствовал он гостя. Перед ним стоял Василий Иосилиани – начальник районной милиции с соседней Грузии. С ним у Хайруллы были свои счеты десятилетней давности. Их словесная перепалка как-то раз чудом не переросла в большой конфликт. Вассо, имевший княжеские корни, гордился своим знатным происхождением. Его раздражала излишняя дерзость Хайруллы, а тот в свою очередь не терпел на своем пути конкуренции и не имел привычки разделять людей. Они были похожи мужеством, силой воли и характерами, и этим самым не любили друг друга.
В ту пору красавица Муъминат мало кого оставляла равнодушным, если не считать жестокосердного Хайруллу. Он знал, что к Муъминат сватаются не только с шаройских аулов, но и с Дагестана. Все это вызывало у него лишь усмешку, но почему-то всегда, когда речь заходила о ней, сердце сильнее стучало.
Одним летним вечером Хайрулла случайно заметил знакомую фигуру Вассо у родника, который преградил путь Муъминат, возвращающейся с кувшином в руках. Вассо заметил на себе взгляд Хайруллы и отошел, а девушка своей обычной горделивой поступью прошла мимо обоих, бормоча себе под нос слова недовольства.
– За водой к роднику уже нельзя прийти! –совсем обнаглели – прошептала она.
Хайруллу сильно задело поведение Вассо.
-Никуда не годится! Мало того, что вечно сует нос в дела Шароя, еще и первую красавицу захотел. Нееееет…друг мой, так дело не пойдет – решил для себя Хайрулла.
- Вассо, удивляешь! Каким ветром к роднику-то принесло тебя? – усмехнулся Хайрулла.
- А то ты не знаешь? Весь Шарой знает, а ты не знаешь? Муъминат я вашу люблю. Зацепила она мое сердце не на шутку. Женюсь на ней.
- А если откажет? Что-то кисло она тебя встретила – ухмыльнулся по привычке Хайрулла.
- Это тебя увидев смутилась. А если даже и откажет, то сворую.
Хайрулла нахмурился.
- С каких это пор так легко чеченок воровать начали грузины?
- А с тех, с каких начали аварцы. У них не отобрали, у грузинского князя подавно не отберете – съязвил Вассо. И, не дожидаясь ответа Хайруллы, ускакал, вскочив на коня.
Хайруллу выходка соседа возмутила не на шутку.
- Аварцами еще упрекнул! А ведь отбирали, людей с обоих сторон поубивали…все равно не отдали… а может сама не пришла…вертихвостка…правильно отец ее отдалил. Вообще уважаю Магомед-Мирзу…железный человек – эти и подобные мысли пчелиным роем закружили в голове мужчины.
Домой он в тот вечер пришел поздно, уставший, голодный, измотанный рабочими делами и суетой. Аул маленький, и ему приходилось вмешиваться в даже самые незначительные бытовые проблемы сельчан. Двор был убран, а из окон доносился вкусный запах. Это значило, что снова пришла единственная сестра Написат. На душе Хайруллы стало тепло. Написат была дочерью его отца от другого брака, намного старше него. Она очень трепетно любила своего брата, будто старалась возместить ему всю неиспытанную им любовь отца, которому по воле судьбы он не смог даже посмотреть в глаза. Написат была единственной нитью, которая связывала его с ушедшим из жизни отцом. Хайрулла это понимал и очень уважал и любил сестру. Да и было за что. Написат часто прибегала даже к его матери, помогала по дому, а после ее смерти старалась не оставлять Хайруллу в одиночестве. Он знал, что ей это дается сложно, ведь она была связана рутиной семейной жизни, и ему бывало неловко, что ей приходится разрываться между ним и своей семьей.
- Написат! Ты снова здесь? Я же говорил, что не нужно так часто приходить! Я знаю, что тебе тяжело, не нагружай себя. Не повезло тебе, честное слово, с братом. Мне бы опорой тебе быть, а тебе вон приходится как за дитем малым за мной смотреть…ээээх…не умею я общий язык с этой жизнью поганой найти – начал снова сетовать Хайрулла.
- О Аллах! Опять ты за свое! Сколько раз просила не говорить так! Дела, которые я здесь делаю, мне не в тягость, это ведь мой отчий дом. Пусть отец и рано ушел из жизни, но в этом доме я ощущаю его тепло. Мне бы племянников…тогда вообще бы счастливей меня никого бы не было – всхлипнула Написат.
Женщина редко заводила разговор с братом о семье. Неловко бывало. Не решалась. Боялась его сурового характера. Даже сама не поняла, как сейчас это выскочило с языка.
Хайрулла даже не услышал, о чем говорила сестра. Тысячи мыслей, предположений, решений просто сжали в тиски его голову. Перед глазами пробегал образ Вассо с его наглой усмешкой, брошенной в адрес целого аула. И она, образ которой почему-то в последнее время все чаще вставал перед его глазами. Ее красота была слишком совершенна, чтобы воспринимать ее равнодушно, и она раздражала, ровно как и восхищала. Хайрулла замечал ее, но не хотел даже признаться самому себе, что постепенно именно эта женщина среди десяток и сотен других не побоялась встать на извилистую дорогу, ведущую к его сердцу. Она и раньше очень часто блуждала в его мыслях, но страх ее утраты он ощутил именно сейчас.
Злость пробирала все тело. И в эти секунды, секунды неудержимой злости на весь мир, он и принял самое важное решение в своей жизни…
Не прошло и двух дней как весь Шарой гудел о шокирующей новости. Хайрулла похитил по горским обычаям первую красавицу Муъминат. Весть донеслась и до районного руководства.
- Эти дикари совсем обнаглели! Никакой разницы между ними нет, что умный, что дурак, что молодой, что старый все одинаковые! Когда мы сможем выбить из них эту дурь??? – стучал кулаком по столу глава района.
Муъминат до конца не могла поверить, что с ней произошло, пока не оказалась в окружении родственников Хайруллы, в его доме. Девушка не могла никак понять, почему именно этот человек заставляет ее насильно становиться его женой. Он, который даже не удостоил ее случайным взглядом, о котором в глубине своей беспокойной души она мечтала. Муъминат металась из угла в угол, с криком подбегала к закрытой двери и стучала в нее, сжав свои худые пальцы в маленький кулак, однако девушку никто не слышал.
- Каково сейчас матери, что скажет отец, родственники? Обязательно обвинят ее, также как обвинили старшую сестру, а ведь они обе ни в чем и ни не перед кем не виноваты! За что же так жестоко обходится с ними судьба? Муъминат резко отдернула занавеску с маленького окна. Злоба и ненависть переполняли ее сердце. От частого дыхания приподнималась грудь, по которой были раскинуты черные, как смоль, волосы.
- Нет уж! Не на ту нарвался! Плевала я на его имя, характер и прочие достоинства! Умру, но не останусь, слышите, не останусь! – крикнула девушка и, схватившись обеими руками за щеколду, с шумом открыла окно. Холодный осенний ветер ворвался в комнату и остудил горячее от слез лицо Муъминат. Девушка полной грудью вдохнула приятный свежий воздух. Она окинула взглядом двор. Сквозь надвигающиеся сумерки Муъминат разглядела силуэты десяток с лишним военных мужчин, среди которых она сразу узнала статную фигуру грузинского князя Вассо. Она глазами искала отца. Магомед-Мирза стоял поодаль от мужчины, но тем не менее девушка заметила его.
- Отец! – крикнула она, однако охрипший от плача голос сразу же сорвался.
-Закрой окно! Заболеешь – тихо сказал кто-то за спиной. Муъминат оглянулась. Девушка вздрогнула от холодного взгляда мужчины.
- Отпусти меня немедленно! Ты слышишь? – прошептала Муъминат, тяжело дыша.
Взгляд черных глаз девушки проникал в самое сердце, обжигая все изнутри. Хайрулла опустил глаза.
-А может зря я все это затеял? Ломаю жизнь чужой дочери на глазах всего своего рода. Но ведь Вассо бы ее также похитил и увез бы в Грузию. И разве счастлива ее старшая сестра, насильно перешагнувшая порог чужих людей, которую всем миром прокляли за эту роковую любовь аварца, повлекшей за собой смерть невинных людей? – нежданные мысли снова забродили в голове Хайруллы. Однако раздумывать времени было мало. Районная милиция окружила весь аул. Потушат или нет дерзкий нрав Хайруллы зависело лишь от Муъминат. Хайрулла не рассчитывал на такой поворот событий. Он надеялся быстро уладить этот конфликт, не выводя его за пределы своего аула, однако кто-то очень успешно и быстро донес верхам о случившемся. Хайруллу настигли врасплох.
- Послушай меня, я как бы там ни было все-таки старше тебя и, хотя бы из-за уважения к моему возрасту, выслушай меня - начал мужчина.
-Рассказывать тебе какой я смелый, строгий и суровый сейчас просто глупо, ибо честь моя сегодня лежит у твоих ног и тебе решать растоптать ее или подать ей руку, чтобы она поднялась. Также не мне тебе рассказывать каковы они законы этой чести, потому что ты росла в семье настоящего чеченца, который умеет жить по горским адатам и не склоняет перед жизненными мелочами голову. Я прошел через многое, и поверь мне, никогда не думал и не предполагал, что мое имя будет зависеть от хрупкой юной девушки. Я тебя не держу, ты можешь выйти во двор и сказать, что ты похищена и желаешь справедливого наказания своему обидчику. Но прежде чем ты это сделаешь, я хочу тебе напомнить, что ты сестра и дочь двух достойных мужчин, которые навряд ли оценят этот шаг. И вообще, если ты хочешь быть действительно счастливой женщиной, останься в этом доме…я люблю тебя, Муъминат…Я жду твоего выбора. Вот дверь – это твоя свобода, - Хайрулла указал на порог, а вот это моя честь, твоё счастье и твоя защита – мужчина протянул ей правую руку – решай кто из них сегодня выиграет этот бессмысленный бой.
Муъминат подняла глаза. На дрожащих черных ресницах виднелись капельки слез. Упомянутые брат и отец больно задели девушку. На мгновение перед глазами пронеслись все сельские парни, которым она не раз отказала. А ведь почему? Потому что в них Муъминат не находила тех самых качеств, присущих ее отцу и брату. И теперь, когда перед ней стоит человек, обладающий мудростью ее отца и безграничным мужеством ее брата, человек, о внимании которого она мечтала в тайных глубинах своей души, имеет ли она право так легкомысленно его растоптать? Перед взором предстал и образ матери, больной, еле доживающей свои дни. Она всегда учила дочерей – никогда, во чтобы то ни стало не спорь со своей судьбой и будь благодарна ее любому дару. Не спорь с судьбой, как бы ты не спорила со старой женщиной, прожившей свой век!!! – громко зазвучал в ее ушах слабый голос больной матери.
А на улице возрастал все сильнее шум. Люди подъезжали, ждать было бессмысленно. Хайрулла продолжал стоять с протянутой ладонью, которую в тот же миг сжала хрупкая, дрожащая рука девушки. Муъминат сразу кинулась к двери.
- Куда ты? – остановил девушку мужчина. Запомни! С сегодняшнего дня я твой пленник. До конца своих дней и своего последнего вздоха я буду тебе благодарен за то, что ты подарила мне целый мир в своём лице. Жизненный блеск в синих, как небо, глазах Хайруллы загорелся с новой силой. Девушка выбежала во двор, на ходу натягивая на растрепанные волосы разорванный платок.
Взгляд девушки встретился с глазами Вассо.
- Послушайте все! – крикнула она. Послушайте! – никто меня не похищал, не воровал. Я этого человека знаю давно, и…и… я согласна на этот брак – громко сказала Муъминат.
Недовольный гул возмущения прошел среди людей. Муъминат взволнованно оглядывалась. Безразличная ухмылка Вассо начинала раздражать. Может мое согласие ничего не решит? Вассо всю власть притащил…надеется на свою мощь. Но ничего…здесь не оставят, и за него не пойду! – решала Муъминат за эти доли секунд людского безмолвия.
Тишину нарушил оклик Магомед-Мирзы.
- Я верю, как себе, своей дочери! –прогремел голос мужчины подобно грому среди ясного неба. И не собираюсь идти ни против ее воли, ни против воли Господа Бога!
Первым свое недовольство выразил оскорбленный Вассо.
- Ах вот как ты заговорил, значит! Твоих дочерей воруют, за них умирают ни в чем не повинные люди, а ты потом ссылаешься на матушку-судьбу? А почему бы тебе их просто замуж-то не выдать? Расходов может боишься? А может они не без твоего ведома вот так вот сбегают? – продолжал злобно ухмыляться Вассо.
Магомед-Мирза накипал. Рука машинально опускалась к кинжалу. Чувствуя, что ситуация набирает нежелательные обороты, к нему быстро подошел сын Абдул-Хамид.
И вдруг в этот момент, размахивая руками, из толпы выбежала неожиданно для всех сестра Хайруллы Написат.
- Господом Богом молю вас всех, послушайте меня все! Мой брат ни в чем не виноват! Он не силой заставляет Муъминат становиться своей женой. Она давно его знает, виделась с ним, встречалась, просто потому что Хайрулла намного старше нее, да и мать больна, поэтому девушка боялась гнева отца! Она мне сама так рассказывала! Поверьте же мне, не вру я, умоляю вас внимите моим словам! – начала рыдать Написат, хватая за руки то одного, то другого из стоявших мужчин.
Абдул-Хамид вскипел.
-Ты что такое мелешь, женщина??? Ты что из ума выжила? Ты же наговариваешь сейчас на мою сестру! С каких это пор она начала делиться с тобой? В подружки ты ей не годишься, родственных уз между нами, насколько мне известно, нет. Чего молчишь? Я с тобой разговариваю!!! – орал на женщину разъяренный Абдул-Хамид.
Написат, закрыв лицо руками, продолжала плакать. Огонь надежды, чтобы заявить подобное в ней зажгли неожиданные слова Муъминат, решившейся остаться в доме ее брата.
А девушка все также стояла, застыв на пороге дома Хайруллы, окидывая пылающим взглядом то одних, то других, окружавших ее людей. Поначалу она разозлилась на Написат, которая наврала с три короба перед всем честным народом, а потом ей вдруг стало ее жалко. Она на мгновение представила себя на ее месте…как дорог был для нее старший брат Абдул-Хамид – ее опора и надежда, на какие бы только уловки она не пошла бы ради него…Магомед-Мирза посмотрел на свою дочь, которая стояла на пороге своей судьбы, растрепанная, уставшая, заплаканная, но при этом такая красивая и независимая, молодая, полная жизненной энергии и сил.
-Не могу я опять весь этот сыр-бор закатывать, сельчане до сих пор не могут простить смерть двух безвинных молодых людей, убитых аварцами…а Хайрулла глава села, почтенный, уважаемый человек…и что же ему взбрело-то в голову не пойму…он строг, жесток, суров…бедная моя девочка…но я знаю, что она справится – молча раздумывал Магомед-Мирза. Мысли, подобно первым снежинкам в начале зимы, таяли и снова опускались, заменяя одна другую.
-Отец! Я прошу тебя, сделай что-нибудь, чтобы завершилось это все. Я знаю, ты можешь – еле прошептала девушка, глотая слезы.
Магомед-Мирза встрепенулся.
- Я уже сказал всем, что это выбор моей дочери, и я с ним согласен. Нечего тут и решать. Не хочу, чтобы это имело широкую огласку.
-Да храни тебя, Аллах! – снова взвыла Написат.
- Черт с тобой! От вас баб одни проблемы! И послал же мне Бог на мою голову этих дочерей – буркнул мужчина и, ссутулившись, направился к выходу. Муъминат забежала в дом. Не смогла она, пересилив себя, посмотреть в глаза брату. Слишком непроходимой была эта грань, грань стыдливости, неизвестно кем проведенная между ними…
Долго гудел Шарой после этого события…долго. Лишь время бежало без оглядки и многое пропускало через себя – и хорошее и плохое. Хайрулла сдержал свое слово – ценил поступок своей жены, ценил ее безупречность, как физическую, так и духовную красоту. Однако бывало, что их одинаково вспыльчивый нрав мог вдруг возгореться в костер, и именно в такие моменты Муъминат ощущала на себе всю тяжесть характера своего мужа, но даже тогда виноватой в большей мере Муъминат считала себя. За годы в замужестве она выработала в себе покорность и преданность, а с появлением на свет детей, жизнь полностью перевернулась и приобрела совсем иной смысл. В частности, многое изменилось после рождения близнецов. Ведь после старшего сына Малика Муъминат долго не могла иметь детей. Это служило поводом для пересудов среди соседок, которые только так судачили о ее какой-то страшной болезни. Муъминат это страшно беспокоило, что у сына рядом не будет братьев и сестер, а Хайруллу напротив нет.
- Я рос один, причем еще и без отца, но это не помешало мне стать настоящим мужчиной. Я благодарен Аллаху, даровавшему мне сына, и перестань выть, беду накличешь – ругал он Муъминат, которая ночами плакала в подушку, считая себя неполноценной как женщина. И только через девять лет Бог внял ее мольбам, и она затяжелела двойней. Тяжелые роды убавили ее здоровье, но прибавили жизненного огня и стимула. Справляться сразу с двумя малышами, да еще и с домашними делами бывало очень сложно. Редко приходила Написат. Да и просить ее присматривать за племянниками Муъминат бывало неловко – у золовки полный дом детей, да еще и муж, прикованный к постели. Так и вертела красавицей жизненная суета, но женщина была уверена, что тем осенним поздним вечером десятилетней давности она вытянула у судьбы счастливый билет. Никогда после замужества она не ходила на вечеринку. Даже не прислушивалась к звукам доносящейся лезгинки. А сейчас, проносясь лебедью в этом узком кругу танца, она сама себе удивлялась и вместе с этим благодарила бабушку Субайду, вытащившую ее впервые за десять лет в люди.
Хайрулла достаточно радушно встретил своего старого недруга Вассо.
- Это тебе спасибо за то, что я не устаю ею любоваться – рассмеялся он, приветствуя гостя.
-Мне-то за что? – в недоумении поднял бровь Вассо.
- Как за что? Если бы не наши с тобой перепалки, не стала бы Муъминат моей женой. Назло тебе ведь украл – снова пошутил Хайрулла.
Вассо рассмеялся – да ладно тебе. Кто старое помянет, тому глаз вон –говорят в народе, - также отшутился Вассо.
Хайрулла действительно засмотрелся так на танец жены, что сам себе удивился. Некая непонятная грусть неожиданно охватила мужчину всего без остатка. Ему стало неприятно.
- Дай Аллах, чтобы к добру, прошептал он про себя.
А где-то за спиной в шелесте весенней листвы судьба прошептала в ответ – не к добру.
С этого вечера и пошла по наклонной вся оставшаяся жизнь Хайруллы…
Раннее весеннее утро быстро опустилось на горы, обнимая их вершины свежей прохладой, в которой чувствовался запах приближающегося лета. Хайрулла спешил на работу. Маленькое, покосившееся здание издали казалось, что прямо зацепилось за скалу, и только таким образом держалось. Сегодня ему нужно было собрать сельчан, решить кое-какие вопросы, касающиеся весенней пахоты, посоветоваться со старейшинами, узнать какие проблемы накопились в ауле. Приближаясь к своему месту назначения, Хайрулла издали узнал Андарбека – сына Хакима Муртазова. Андарбек был известен в ауле своим нехорошим поведением, малодушием и слыл как маленький лгунишка. Огрызнуться, обидеть слабого, не помочь одинокой женщине, а еще лучше своровать у кого-то курицу или барашка - никого не удивляло, если это дело рук сына Хакима. У Хакима была большая многодетная семья, и дети в ней росли каждый сам по себе, не получая должного воспитания ни от отца, ни от матери, но из всех выделился средний сын Андарбек. Хайрулле много раз жаловались сельчане на непутевого земляка. Глава села часто пытался образумить его, но не силой, а разговорами, советом, но в ответ слышал только задиристый смешок. А показывать ему силу своего характера Хайрулла не хотел.
- Молод еще! Наберется ума. Ну напугаю я его, ударю, изобью, убью даже на крайний случай, что мне это прибавит чести что ль? Я как отец семейства в этом ауле, а в семье, как говорится, не без урода. Что вы своего ребенка собственного не любить будете за то, что плохой он, прогоните? Нет ведь…так и Андарбек…только силой слова и своим примером мы сможем на него подействовать – говорил Хайрулла сельчанам, когда те в очередной раз приходили ему жаловаться на парня.
Вот и сейчас, по дороге на работу, увидев Андарбека, ему снова стало неприятно.
- Опять, наверное, что-то натворил. Ээээх, Андарбек! Что же мне с тобой делать-то? – спрашивал сам себя Хайрулла.
Пока Хайрулла добрался до работы, к сельсовету подошли еще несколько человек.
- Ассаламу алейкум, сельчане мои! – громко приветствовал всех Хайрулла. Чего вы вышли-то ни свет, ни заря? Выгнали что ли вас из дому? – шутя поприветствовал каждого Хайрулла.
-Ваалейкум салам, Хайрулла! Если выгонять, кроме как к тебе больше и пойти-то некуда – воскликнул один из мужчин.
- Тоже мне нашел беду ты, Карим, - возразил ему один из мужчин. Надежнее места, как дом Хайруллы, нам и не найти! Счастливыми будем, если он приютит – продолжил он.
- Это точно ты сказал – поддержали земляка многие.
Хайруллу сельчанам, действительно, было за что уважать. Внутреннее великодушие мужчины не терпело несправедливости по отношению к слабым или немощным, он очень тонко чувствовал боль сирот, оставшихся без отца, одиноких матерей, воспитывающих детей, он пытался оставить в каждой несчастной жизненной истории своих сельчан маленький отголосок о сделанном им добром деле. И у него это получалось. Как-то раз в кабинете у районного начальства, Хайрулла увидел стопку писем, фамилия на одном из них была до боли знакома. Мужчина, с опаской глядя на дверь, взял в руки стопку. Открыв первое письмо, он в ужасе бросил его на стол, как будто взял в руки не бумагу, а угли с печи. Это был донос. И в руки «правосудия» шел местный богослов Ахмад – старый мужчина втайне от всех держал дома Священное писание и обучал ему желающих…Времени раздумывать было мало. Хайрулла скомкал в руках бумагу и спрятал ее в карман. Пока разговаривал с начальством, руки в карманах Хайруллы горели, но сердце билось в радостной тревоге – богослову не грозит ничего. После приезда в аул, Хайрулла ночью пошел к Ахмаду. Тихо постучал в окно. Нельзя, чтобы кто-нибудь видел, как работник партии, преданный Советской власти, находится в таких дружеских и теплых отношениях с муллой…
Хайрулла попросил его беречь себя, рассказал про донос.
-С сегодняшнего дня ты мой третий сын, - ответил ему Ахмад. Да бережет тебя Аллах.
-Клянусь священным Кораном, который ты держишь в руках, я ненавижу эту власть и мечтаю, чтобы она разрушилась, – прошептал Хайрулла.
И это был не единственный вечер, который он проводил у него дома. И с каждым разом, общаясь с Ахмадом, он ощущал себя ближе к Богу, и надежда, дарованная этим ощущением, помогала ему верить в добро…
Хайрулла учил любить людей и сына Малика.
- Запомни раз и навсегда одну вещь – никогда, слышишь меня, никогда не отвергай людей. Знай, споткнувшись о камень, ты получишь боль, а споткнувшись о человека ты получишь добро. Не отвергай людей, сынок. От каждого человека, поверь мне, исходит какая-то польза, - учил он в редкие моменты своего свободного времени мальчишку.
- А если люди плохие и зло мне хотят сделать? С такими тоже что ли дружить? – спрашивал ребенок.
- Таких как раз и нельзя отвергать, Малик. Если ты сможешь наставить плохого, злого человека на путь истины, Аллах возблагодарит тебя, а если нет, то ты сам получишь жизненный урок, исходя из его горького опыта. Каждый человек, сделавший зло, рано или поздно покается в нем. Думаешь, Андарбек наш не хотел бы быть хорошим? Еще как бы хотел…
- Дада ( отец в переводе с чеч) а почему он тогда не изменится?
- Слаб он еще! Силы внутренней не хватает измениться. Вот оно что. И действовать на него нужно поэтому словом и делом…
Но гнилая сущность Андарбека слишком глубоко пустила корни…и что печальней всего, сыграла свою трагическую роль в жизни Хайруллы.
-Ну а если без шуток, земляки? Вы просто меня проведать, или что-то вас привело с утра в сельсовет? – обратился Хайрулла к мужчинам.
Разговор начал Карим.
-Понимаешь ли, Хайрулла. Мы, конечно, сообща должны бороться с этой напастью. У твоей соседки Кемси вчера украли муку. Женщина всю ночь простояла в очереди на мельнице, сама еле дотащила до дому два мешка, а на утро их как ни бывало. Ребятня узнала в грабителе Андарбека, да и он особо не отнекивается. Что же с ним делать-то? Никак он не образумится.
Хайрулла недовольно вздохнул.
-Надо этому положить конец! Где он? Я же видел, когда на работу шел, как он здесь околачивался – спросил Хайрулла.
- Андарбек! Андарбек, поди сюда, разговор есть – крикнул Карим.
К этому времени уже подошли и другие сельчане. Запыхавшись, подбежала и Кемси.
- Хайрулла! Одна надежда на тебя! Я с таким трудом эту муку получила. Всю ночь, веришь, всю ночь простояла на ногах, пока очередь дойдет – начала тараторить женщина.
-Кемси! Кемси, успокойся! Ты получишь свои два мешка муки – начал Хайрулла.
- Неужели ты уже отобрал их у Андарбека?! Да возблагодарит тебя Аллах – перебила его Кемси.
- Женщина! Ты дашь мне слово вставить или нет? Иди забери с моего двора сколько хочешь мешков этой муки и успокойся! – разозлился Хайрулла.
Кемси от радости всплеснула руками.
- Век на тебя молиться буду, слышишь?
- Иди уже! Не мешай нам –прикрикнул на нее Карим.
Хайрулла снова недовольно вздохнул.
-Столько всего в жизни людей перевидел и хороших и плохих, с разными ситуациями пересекался я, неужели не смогу на этого щенка никак повлиять??? Ну-ка зовите его сюда! И Андарбека позовите, и его отца, и остальных сельчан, старейшин наших, всех зовите! – громко приказал Хайрулла.
Сельчане один за другим подходили к сельсовету. Все знали зачем их собирают. Старцы недовольно качали головой, смотря на Андарбека.
Через некоторое время сельсовет был полон людей. Раньше всех прибежала и бедняжка Кемси, чтобы еще раз прилюдно поблагодарить Хайруллу.
-Земляки! Вы все, наверное, уже знаете зачем я вас собрал. Долго задерживать не буду, потому что знаю, что каждого ждет работа, началась весенняя пахота, поэтому каждая минута времени нам дорога. Вообще я планировал собраться с вами с совершенно другой целью, но получилось совсем по-другому. Все вы знаете про Андарбека нашего, сына Хакима Муртазова…
-А что про меня не знать-то? – с ухмылкой встал у двери Андарбек. Помещение полностью обдало перегаром.
- Ээээээх родиться бы мне заново, чтобы тебя не узнать – вскрикнула Кемси.
-Глаза бы наши тебя не видели – подхватил Карим.
- Тише вы! Андарбек, ты бы поздоровался для начала что ли –тихо сказал Хайрулла.
- Судить меня собрался? Может в тюрьму еще посадишь? Вечно цепляешься, дергаешь меня. Власть свою хочешь показать? Ты всегда себя выше ставишь, а простых за людей не принимаешь – начал уже скрипеть зубами Андарбек.
- Да ты что мелешь???? Что ты себе позволяешь? Ты хоть чеченкой-матерью рожден на этот свет??? – возмутился один из сельчан.
- Тихо! Пусть продолжает – возразил Хайрулла.
- А я и продолжу. Ты возомнил себя! Всех пугаешь своей смелостью, родовитостью! Меня не напугаешь! Я тоже умею кинжалом размахивать – неприятно растягивая слова произнес молодой человек и достал из-за пояса оружие.
- Вот видишь! – поднес он прямо к лицу Хайруллы короткий, блестящий кинжал.
Гул дикого возмущения прошелся по всему помещению. Такую наглость в ауле никогда еще никто себе не позволял. Казалось, что Хайрулла разотрет этого парня в порошок. Мужчина молчал. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Но вулкан, вспыхнувший в его глазах обдал жаром каждого, кто присутствовал там. Хайрулла молча выхватил кинжал у Андарбека и, не проронив ни единого звука, вцепился в него руками и через несколько секунд, согнув его дугой, выкинул к ногам парня.
-Ты не ровня мне, чтобы я с тобой отношения выяснял! Если и буду разбираться, то с отцом, а он твой поступок никогда не одобрит! С детьми я не скандалю и не враждую. Уйди с дороги, щенок! – прикрикнул на него Хайрулла и вышел, разбрызгивая по полу капли свежей крови с рук.
Сельчане, словно онемевшие, наблюдали за этой картиной. Да и Андарбек сразу же отрезвел и, как крыса, прошмыгнув за дверь, испарился.
- Можете расходиться по домам. И извините, что так вышло. Я не сдержался - виновато посмотрев на свои окровавленные руки, промолвил Хайрулла и сразу вышел, не дожидаясь ответа. Вслед за ним выбежал Абдул-Хамид.
-Хайрулла, подожди. Ты…это…извини, что я ничего не сказал. Ты вообще правильно поступил, достойно. Нечего об этого щенка руки марать и время тратить на его поучения. Но раны надо обработать, перевязать.
- Вы лекари вечно о своем! Эх! Тоже мне нашел раны!– усмехнулся Хайрулла.
- Будешь к Хакиму идти, скажи мне. Вместе сходим.
- Да ну, не нужно! Подумают еще, что припугнуть хочу, с помощником пришел. Спасибо, Абдул-Хамид, пойду домой.
-Как скажешь.
Весь день был испорчен. Хайрулла решил, не откладывая, сегодня же пойти к Хакиму.
-Вот только руки вымою и пойду – думал Хайрулла, направляясь к своему дому. Близнецы играли во дворе, перебирая пухленькими ручонками острые камушки. Малик как обычно возился с конем. Услышав шаги, Муъминат вышла на улицу.
-Принеси мне воды и помоги чем-нибудь перевязать руки – сказал Хайрулла и сел на пень, который остался после срубки старого ореха.
- О Аллах! А что случилось-то? – удивилась Муъминат
-Пожалуйста, давай без лишних вопросов! Потом расскажу. Я сейчас спешу. Мне еще к Хакиму нужно. Не любитель на кого-то жаловаться, даже на ребенка, но в этом случае придется.
-Дада, я с тобой – крикнул издалека Малик.
-Не со мной! Сиди дома, мать слушай – продолжал свой разговор Хайрулла, пока Муъминат аккуратно перевязала руки.
Малик обиженно глядя в их сторону начал со всей силы тереть лошадь.
-Ты что шкуру с нее собрался сдирать что ли? Оставь ее в покое, она чистая. Какой ты настырный, однако – рассмеялся Хайрулла.
-Ну! Я пошел! Скоро вернусь! Малик, веди себя хорошо – сказал Хайрулла и вышел со двора.
Через некоторое время Малик подбежал к своей матери.
- Мам! А я знаю почему у дады руки в крови и к Хакиму зачем пошел знаю.
- И зачем же пошел? А откуда ты вообще-то знаешь? – удивилась Муъминат.
- Сегодня утром даде пожаловались, что Андарбек украл у Кемси два мешка муки, так вот дада собрал сельчан и сказал, что Андарбека надо научить, наставить его на правильный путь, а Андарбек начал размахивать перед ним кинжалом, потом дада выхватил у него кинжал, согнул его пополам и выкинул. Вот так вот! А я все с пацанами видел, мы в щелочку смотрели –с гордостью выложил все подробности Малик.
У Муъминат опустились руки. В сердце прокралась тревога. Она молча смотрела вдаль.
-Мама, ты чего? Эй, ты меня слышишь, - тронул ее за руку мальчишка.
-Слышу, Малик, слышу. Хоть бы беды не натворил нам этот чертов Андарбек и вся его эта непутевая семейка.
-Мама, а правда, что отец Андарбека, к которому сейчас пошел дада, доносы пишет властям на сельчан, а те потом ему муку дают, помогают поля вспахивать. Это правда, мам? Люди так говорят.
-Я тоже слышала. Не знаю, Малик, не знаю. Может и правда, а может и нет. Иди, вон посмотри Анас плачет там. Иди, присмотри за детьми – сказала Муъминат и устало плюхнулась на порог, сжимая в руках тряпку, которой мыла посуду.
Муъминат знала своего мужа лучше, чем себя. Она досконально изучила всю его психологию. И рассказ Малика растревожил ее не на шутку. Хайрулла, когда его переполняла злоба, мог переломать, выкинуть, растоптать все что его окружало. Много раз злоба, направленная на жену, выливалась на посуду. А Муъминат молча собирала осколки, а после ездила в соседний Дагестан и покупала новую….
- Хоть бы он не натворил делов-то… хоть бы не натворил. О Аллах! Отведи от нас беду – шептала она.
Нужно было заняться делами, пока к вечеру не придут соседки со своими заказами. Муъминат очень красиво шила вещи, обшивала практически весь Шарой. Этот дар передала ей мать, которая была мастерицей на все руки.
Но тревога не отпускала сердце, крепко сжав его в свои холодные руки.
Хайрулла долго не возвращался. Муъминат, услышав шаги, с радостью выбежала во двор, думая, что муж наконец вернулся.
Но во дворе стоял Абдул-Хамид. Муъминат удивилась. Брат крайне редкий гость в ее доме.
- Абдул-Хамид, ты просто проведать или как? – неспокойно спросила она, обняв брата.
-Хайрулла не вернулся еще? Конфликт у него сегодня был с этим как его Андарбеком, имя даже произносить его тошно. Я хотел с ним вместе сходить, но не пустил он меня. Я переживаю, Хайрулла очень взрывной человек – сказал Абдул-Хамид, нервно перебирая в руке камушки, которые ему насыпали в руки близнецы.
-Да что ты! Поговорит и вернется. Хаким взрослый человек, поругает своего сына и все – стараясь не выдать своего волнения, успокаивала брата Муъминат.
-Маааааамаааа!!!! Дада Хакима убил!!! – возглас Малика порвал тишину, как рвет на части небо молния.
Этот крик своего сына навсегда оборвал внутри Муъминат какую-то струну, которая так и не восстановилась до конца ее дней. Женщина через силу выдохнула и ощупью нашла за спиной ствол дерева, чтобы прислониться. Ей казалось, что через этот вздох из нее сейчас выпорхнула навсегда душа.
Абдул-Хамид побледнел
-Малик! Ты что несешь? Где отец? Говори, где отец? – тряс он за плечи пацана…
- Там он, его ведут…говорят, что он убил – бормотал напуганный Малик.
- И зачем же я отпустил его одного! Как будто не знал его этот дурной характер! Зачем я послушал его – сжимая в безысходности руки, повторял Абдул-Хамид.
Но в данном случае роковую роль сыграл даже и не дурной, как выразился Абдул-Хамид, характер Хайруллы.
Хайрулла в тот день застал Хакима Муртазова не одного. Во дворе стояли работники с районного отдела милиции. Хайруллу гости Хакима неприятно удивили.
-Значит правду люди говорят…значит правду – толкуя в мыслях, зашел он во двор.
-Ассаламу алейкум, Хаким! Как поживаешь? – подошел Хайрулла к главе семьи.
Двое военных недовольно посмотрели в сторону председателя.
Хаким также недовольно поздоровался в ответ.
- Хаким, я не вовремя, наверное. У тебя, кажется, гости. Но много времени не отниму. Может мы зайдем, или мне в следующий раз прийти? – спросил Хайрулла.
-Ты всегда не вовремя – буркнул про себя Хаким.
- О чем говорить-то будем? – чувствуя себя под защитой своих гостей, смело заявил Хаким.
Хайруллу уже начал раздражать его достаточно развязный тон.
- О сыне твоем Андарбеке будем говорить, который очень большой славой пользуется в нашем ауле. Но дело не в этом, Хаким, я понимаю ошибки молодости, что пьет, курит, Бог с ним. Кто не баловался-то этим? Не любитель я и жаловаться, но из-за его сегодняшнего поступка ноги просто сами привели меня к тебе, Хаким.
- И что он такого, интересно сделал? – вставил слово все также недовольный отец.
Хайрулла уже начал вскипать.
-Он зашел пьяный, огрызался, грубил мне, более того начал размахивать кинжалом, и это на глазах всего аула. Понимаешь, Хаким? Поговори со своим сыном.
Хаким, усмехнувшись, посмотрел на военных. Те двое также улыбнулись. В их присутствии Хаким не боялся ничего.
-Надо же какой смелый у меня сынок-то!
- Я недоволен его поведением – нахмурившись, прервал его Хайрулла.
- Нууууу….знаешь ли все довольны все равно не бывают. Значит тобой он тоже недоволен. Вот наша власть, например, им довольна. Не умеешь ты значит управлять селом, не боятся тебя граждане, понимаешь ли. Шучу я, шучу. Не знаю я, Хайрулла, что с ним делать. Детей у меня много, не успеваю всех воспитывать - поглядывая на военных, ухмыльнулся Хаким, довольный своей удачной шуткой.
- Я научу – сухо ответил Хайрулла. Губы под густыми усами недовольно подергивались. Вторичное оскорбление терпеть от их семьи, да еще в присутствии русских, все нутро Хайруллы напрочь отказывалось.
- Твое поганое отродье прилюдно в пьяном виде оскорбило меня. Я надеялся, что в тебе, если и не найдется мудрости успокоить своего сына, то найдется хотя бы капля достоинства и такта, чтобы извиниться за его слова передо мной! Чего распоясался-то? Думаешь я не знаю какая молва о тебе по аулу ходит? Кормишься чьими-то покалеченными судьбами? – Хайруллу уже бросало в жар от переполнявшей все тело злобы.
Военные быстро подошли. Хаким начал также вплотную подходить к Хайрулле.
- Не надо меня теперь пугать, заодно и сплетни собирать – растерялся он.
-Пугать и не собираюсь, но за оскорбления своего щенка и за все потрепанные им нервы сельчан ответишь ты! – крикнул Хайрулла. И не прошло доли секунды как его кинжал рассек наполовину плечо Хакима. Мужчина упал к его ногам в огромную лужу собственной крови. С криком выбежала его жена Кесират. Сбежались соседи. Военные, естественно, сразу же скрутили Хайруллу. Хакиму оказали первую помощь, быстро остановили кровь и отвезли в районную больницу. Рана оказалась не смертельной, но ее хватило, чтобы перевернуть вверх дном всю жизнь Хайруллы, жизнь, которую он собирал по крупицам, через годы лишений и потерь…
Новость пронеслась диким эхом по всему горному Шарою. Держа в руках окровавленный кинжал, Хайрулла шел посередине двух солдат к своему двору. Малик от ужаса упал лицом на землю, пытаясь спрятаться, зарыться, снова уйти во вчерашнюю ночь и не проснуться, чтобы не увидеть этот злосчастный день.
Муъминат выбежала навстречу. Она встретилась глазами с ним. Съехавший на плечи платок, учащенное дыхание, немой ужас в огромных черных глазах. Как же она напомнила ему первый кадр из их жизненного фильма, который начался десять лет назад в ту ветреную осеннюю ночь. И неужели сейчас в этот весенний день суждено было настать его развязке?
-Собирайся быстрее! Времени мало – подтолкнул его вперед один из солдат.
-Куда же теперь? Он что убил его? Можно я с вами поеду – вопросы Абдул-Хамида один за другим сыпались в безызвестность.
-Не убил, но хотел. А этого достаточно. Можете ехать с нами, – дал добро солдат.
Муъминат молча принесла кое-какие вещи.
-Только бы не заплакать перед братом, - твердил ее разум.
-Детей береги – тихо промолвил Хайрулла. Он искал глазами что-то. Взгляд мужчины упал на близнецов. Анас и Асет все также игрались на траве, проявляя совершенное безразличие ко всему происходящему у них дома на тот момент. Хайрулла ничего не сказал. И разумом, и сердцем понимал он, что споткнулся сейчас на горной жизненной тропе и безвозвратно летит в эту бездну. Виноват ли он? Может и да. Он был слугой своих неуемных страстей, а не терпения, которое, как известно, имеет ключ к любым дверям. А может и не был он виноват. Маленькие недочеловечки, подобные Хакиму и Андарбеку, движимые своей такой же маленькой завистью, сами того не осознавая, становятся участниками крушения чьей-то большой жизни…
Абдул-Хамид подошел к сестре.
-Муъминат, не переживай. Слава Аллаху Хаким жив, от кровников скрываться Хайрулле не придется. Он сам служит властям. Вот увидишь допрос проведут или как там у них это называется, и отпустят…сегодня, наверное, уже не получится, а завтра приедем мы домой – бормотал что-то растерянный Абдул-Хамид.
Муъминат молча смотрела на них. Ненависть и злоба переполняли ее до краев. Она на тот момент ненавидела всех и Андарбека, и Хакима, и себя, и свой аул и весь этот белый свет.
-Почему я не могу ничего сделать? Ну почему? Если я смогла когда-то прилюдно встать на защиту его чести, посвятив ему свою юность, да и всю жизнь, неужели я не в силах сейчас что-то сделать? – слезы сдавили горло, мысли сдавили голову. Муъминат хотелось все бросить, пойти во двор Муртазовых и просто добить умирающего Хакима, растоптать его, как он растоптал своим невежеством сегодня ее хрупкое женское счастье.
Прибежала вечно плачущая Написат. Бросилась ее успокаивать.
-Все обойдется, моя дорогая, вот увидишь, как обойдется.
-Да, конечно, – улыбнулась через силу Муъминат.
-А может и обойдется? Еще же ничего окончательно не решено – промелькнула надежда. Надежда – вечный, негаснущий огонь в сердцах миллионов людей на земле. Огонь, который не в силах потушить никакая сила на земле. Говорят, она умирает последней, но это не так, она не умирает, она, как и душа вылетает с плоти человека и блуждает по свету, пока не найдет чье-то другое израненное сердце, чтобы вселиться в него…
Приближающаяся ночь стала испытанием для Муъминат. Уставшее тело просило сна, а сердце беспокойно билось от грядущей неизвестности.
-Мам! – тихо позвал ее Малик.
-Чего тебе?
-Ты спишь?
-Спала, бы если бы ты не разбудил.
-Не спала, я знаю! – мальчишка ловко юркнул в темноте под одеяло к матери.
Муъминат ласково прижала сына к себе.
-Ну чего ты, Малик пришел? Иди к детям. Анас с Асет начнут плакать, когда тебя не увидят рядом. Им же страшно, они же маленькие.
- Не пойду. Я с тобой хочу быть. Им не будет страшно, их все равно двое, а мы с тобой одни…теперь совсем одни остались…- глотнул мальчишка.
-Малик! Ты что плачешь? – удивилась мать.
-Можно подумать сама не плакала – обиженно прошептал в ответ ребенок.
Муъминат молча согласилась с ним. Так и заснули они…а ночь перемешала все – и мысли, и слезы, и сны.
Прошло месяца два, как-то раз Малик выбежал во двор, услышав топот коня. Приехал Абдул-Хамид.
- А где дада? – громко окликнул его племянник.
Абдул-Хамид погладил его по голове и спросил
- Где мать? Иди позови. И устало опустился на пенек.
Муъминат вышла.
- Посадили его…
-На сколько?
-На пять лет.
Наступило глухое молчание. Теплый ветер выбил из-под платка черную прядь волос Муъминат. Тень безграничной печали, еще больше придавала красоту ее лицу. Первая слезинка, как первый весенний дождь неожиданно скатилась по щеке.
-Муъминат, ко всему надо быть готовой в этой жизни. Могло бы быть и хуже. А пять лет, вот увидишь, как быстро пролетят. Нужды ни в чем не почувствуешь. Отец и я во всем тебе поможем, где нужна мужская сила. И сыновья твои вырастут. Чем больше испытаний, тем ближе к Аллаху. Не забывай об этом. Ты слышишь меня, сестра? Ладно, я позже приду. Малик, слушайся мать. Ты теперь за главного в семье – потрепал по плечу племянника Абдул-Хамид.
Новость быстро разлетелась по всему Шарою. Приходили все посочувствовать Муъминат. Остаться с малышней в горах одной очень тяжело для женщины. Везде нужны мужские руки, сила и воля. Все предлагали свою помощь, просили обратиться к ним в любое время…
А дни начали идти, похожие друг на друга, мрачные и серые. Весну сменило лето, его в свою очередь осень, а за ней приковыляла и злая старушка-зима. Муъминат не доставляла никому никаких хлопот ни брату, ни отцу. Разве что во время пахоты чувствовала себя чуточку беззащитной. И там всегда подоспевал Абдул-Хамид.
Муъминат старалась даже в самых неприметных мелочах не показывать свою слабость – перед детьми, перед отцом, перед сельчанами, перед природой, но саму себя ведь не обманешь. Ей было неимоверно тяжело, но еще тяжелей было каждый день натягивать на себя маску беззаботности, чтобы освободить себя от цепей людского любопытства, жалости и лишних вопросов. Часто наставали секунды безграничной тоски, когда хотелось настоящего, родного тепла…в такие моменты она всегда вспоминала мать, только перед ней она могла бы стянуть с себя эту вымученную искусственную улыбку, и вдоволь выплакаться ей в плечо, показать свою слабость, раскрыть все свои ошибки и в ответ не получить укора. А остальные? А остальные слабее нее…отцу, брату, детям нужна была ее сила, чтобы боль за нее не мешала им жить. А он – первоисточник счастья и горя ее жизни, ее вечная борьба чувства и разума, любви и ненависти…он приходил только во сне и просил лишь об одном – беречь детей, как будто там за решеткой чувствовал, что готовится выйти в путь большая беда.
Иногда Муъминат овладевало непреодолимое желание увидеться с ним, но для горянки, для которой весь белый свет заканчивался за вон тем черным хребтом, поездка в город стоила большого труда. Да и предрассудки сельчан сковывали в цепи…молва пройдет по аулу – бросила малолетних детей и поехала в город, по мужу видите ли она соскучилась…
А там…вдали от шаройских гор, в грозненской тюрьме отбывал свое наказание Хайрулла. Прошло уже два года. Он безбожно клял и винил себя за этот поступок, за лопнувшее терпение, за неумение сдерживать себя в нужный момент.
-Ну почему тогда, во дворе Хакима, не встал передо мной ее образ, образ детей, как встает он сейчас…может я одумался бы? – задавал он себе этот один и тот же вопрос в частые минуты своего безумного одиночества. Хайрулла не ощущал вокруг себя людского тепла и вообще людского духа. Ему казалось, что он один здесь и сейчас несет жестокую кару за все содеянные и не содеянные им грехи. А ведь было это вовсе не так. Суровые 30-е годы ломали судьбы многих горцев. Раскулачивание, навязывание атеизма – жестокие реалии коммунистической идеологии Советской власти получили свое широкое распространение в 30-х годах. Хайрулла был не один, их было много, безвинно получивших свое возмездие, и тех, кого не пощадили даже за самые мелкие провинности…
Уже третья холодная осень покидала горы Шароя, окутывая их напоследок своим мокрым серебристым туманом. Жизнь Муъминат шла все тем же прежним однообразным темпом. Малик считал дни, месяцы и годы до возвращения отца, а близнецы росли, им было уже по четыре года. Смышленые, шустрые они отвлекали мать от посторонних мыслей. Но почему-то тревога не отпускала ее сердце, не могла она его ничем никак согреть. Оборвалось в нем что-то в тот весенний день, когда вошел он во двор с окровавленным кинжалом в руке. Этот крик ее сына порвал тогда какую-то невидимую нить в сердце, и оно теперь бесконечно кровоточило, заполняя этой кровью ее всю до краев…
Наступила зима…холодная и суровая горная зима. В одну из таких беспокойных, мерзлых ночей вышла из хлева и не вернулась обратно корова Муъминат. Потерять скотину в горах большой убыток, тем более для одинокой женщины с малолетними детьми. Дожидаться утра у Муъминат не хватило терпения. Тихо, чтобы не разбудить детей, она вышла из дому. Ночь была ясной. На первый взгляд Муъминат не показалось на улице слишком холодно. Она бесшумно вывела лошадь и отправилась искать корову. Но непредсказуема зимняя ночь в горах. Неожиданно посыпал мелкий снег, подгоняемый холодным ветром. Муъминат продрогла до костей. Женщина поняла, что самостоятельные поиски успехом не увенчаются. Побродив по холоду, она вернулась домой. Озноб и сильный кашель напугали ее не на шутку. Корову так и не нашли. Чуть погодя Абдул-Хамид отдал сестре одну из своих. Здоровье Муъминат ухудшилось. Видимо простуда засела глубоко. Да и морально женщина заметно сломалась – заболевший отец, тоска по сестре, дети, растущие без отца, и время, зверски замедлившее свой бег. Все это ежедневно, ежечасно и ежеминутно по маленькой частичке съедало ее сердце, а оно становилось все тоньше и тоньше….
Ближе к весне отец совсем слег в постель. В один из дней Магомед-Мирза послал внука, чтобы позвать к себе Муъминат. Усадил ее рядом. На удивление дочери, ласково взял ее за руку. Муъминат разволновалась. Отец был крайне строг с ней всегда и никогда не позволял себе подобную нежность.
- Слаб я, доченька, очень слаб. Настал, наверное, и мой час…ты это…вот что…
Муъминат была в растерянности.
-Ты что, отец? Перестань…ты выздоровеешь, вот увидишь – бормотала она.
- Нет, Муъминат…чует мое сердце… обрывается связь с этим миром. Но ничего страшного, я не первый, кто его покидает. Я не за этим тебя позвал, чтобы сопли распускать и на смерть жаловаться. Ты вот что…я про Пери хочу поговорить…
-Про Пери? – удивленно оборвала его Муъминат.
-Да про Пери. Моя злоба на нее тоже имеет свой конец, как и моя жизнь...ко мне-то она и не подоспеет, наверное, уже, а ты пошли людей к ней и передай, чтобы не забывала дорогу к отчему дому…не виновата она ни в чем, и ни перед кем…
-Отец!!! –Муъминат припала в слезах к его груди.
-Отец, спасибо тебе, отец…- не переставала она повторять.
-Не за что, дочка – Магомед-Мирза сжал в своей ладони бледную руку дочери.
Старик прощался с ней, с жизнью, с мыслями, со всем, что его окружало. Но как же мизерны человеческие решения по сравнению с тем великим предначертанием свыше. И даже, если окажись твоя плоть в диком пламени огня, душа из нее выпорхнет только в назначенный Творцом срок. Также и Магомед-Мирза, прощаясь с дочерью, не знал и не догадывался, что его миссия на этой бренной земле еще не завершена, и судьба еще задержит его на жизненной дороге, чтобы нанести ему один-единственный удар, который не сравнится своей жестокостью ни с одной потерей, какие у него были и могли бы быть….
Муъминат сразу же послала людей в Дагестан с радостной весточкой для старшей сестры. Связь с Пери была налажена. Время снова ускорило свой бег и в сердце женщины вновь загорелись тлеющие угольки надежды. Оставалось всего лишь два года…казалось, что близок этот долгожданный день.
-Это вообще ничего, понимаете? С каждым днем остается все меньше времени до того, как дада вернется. Если не верите, спросите у мамы, - всегда оживленно рассказывал близнецам Малик…
К чеченским горам осторожно пробиралась весна. Пробиралась по острым, заснеженным камням, раздирая в кровь свои ноги. Ей было тяжело. И неудивительно. Весна была юна и хрупка, а ведь какой огромный груз она несла на своих плечах для людей. Для кого-то она несла первую любовь, для кого-то горькое разочарование, для кого-то новую жизнь, для кого-то последний вздох, кому-то она была первой, а кому-то последней. Эта весна изменила многое в старых, седых шаройских горах.
Муъминат вновь охватил острый кашель. Женщина неожиданно слегла в постель. Абдул-Хамид начал лечить ее различными травами. Никто не придавал особую значимость болезни Муъминат, подумаешь, кто не болел в холодную зиму. Да и сама она думала, что простуда, которую она зацепила в ту мерзлую ночь, когда отправилась на поиски коровы, до сих пор сидит в ней. Но состояние ее резко ухудшалось. Женщина осунулась, лицо приобрело сероватый, безжизненный оттенок. Уже второй день был на исходе как она не вставала с постели. Приехала сестра Пери с Дагестана. Абдул-Хамид был напуган состоянием Муъминат. Дни и ночи напролет проводил он у ее изголовья, поил женщину настойками из различных целебных трав, всеми силами старался отвоевать, отмолить ее у коварной, неожиданно подступившей болезни. Но Муъминат становилось все хуже и хуже. Женщине очень сильно хотелось увидеть отца, но прикованный к постели старик уже не смог бы исполнить ее волю, будь она даже последней. Малик с огненным блеском в глазах каждое утро подбегал к Абдул-Хамиду
- Маме же легче? Правда, легче? Я сегодня схожу еще трав насобираю – подпрыгивая на месте обещал он дяде.
-Счастливый ты…мне бы твою любовь к жизни – думал Абдул-Хамид, а вслух поддерживал племянника
- Конечно, Малик. Если бы не ты, я бы сам и не справился. Мама совсем не кушала, а сегодня утром целых два куска хлеба съела – вытягивал он из себя улыбку.
Была ровно неделя как с каждой минутой Муъминат покидали силы. Она сама это понимала, понимали и другие, даже Малик начал догадываться. Не ходил больше мальчишка в поле за травами. Раздраженно отвечал на вопросы Анаса и Асет. Малик намеренно избегал всех, и даже больную мать. Все чаще перед глазами у него вставал злосчастный весенний день, в который забрали отца. И также, как тогда, ему и сейчас хотелось убежать и зарыться куда-то лицом, чтобы хотя бы на мгновение перед глазами встала черная тьма, а не реальность, которая также не была ничуть светлее…
Муъминат становилось хуже. Лицо покрылось испариной. Черные волосы были беспорядочно разбросаны по подушке. Женщина тяжело дышала. Сквозь кашель она хриплым голосом подозвала к себе золовку.
-Приведи их ко мне, сейчас приведи.
Написат без объяснений поняла, о чем идет речь. Она выбежала на улицу. На пороге женщина столкнулась с Абдул-Хамидом. Руки тряслись. Взволнованный голос дрожал.
-Абдул-Хамид….она…детей она хочет видеть, может это… Коран прочитаешь ей, может полегчает ей… – Написат сглотнула слезы.
Ужас в широко раскрытых глазах Абдул-Хамида навел на нее неописуемый страх.
-Ты что? Неееет, я не говорю про заупокойную молитву, я, я не про это – она закрыла лицо руками и зарыдала.
Абдул-Хамид выскочил раньше нее на улицу. Он просто летел по дороге. Куда же он шел? За срочной помощью в соседний аул, или в лес за травами, или за священным Кораном? Нет…он, взрослый, седой мужчина, всегда уравновешенный и стойкий, как скала, бежал к своему престарелому, прикованному к постели отцу, бежал к нему, как обиженный десятилетний мальчонка.
В момент неизбежно надвигающейся беды человек рядом с близкими людьми бывает намного слабее. Их отсутствие в этот момент, превращает его сердце в железный камень, а когда они рядом, оно начинает еще сильнее кровоточить.
-Отец, она умирает, понимаешь, умирает и я не могу ничего сделать, отец!!! – мужчина припал к груди Магомед-Мирзы.
Старик молча и неподвижно лежал. Магомед-Мирза понял, что несчастье, тихо, как кошка подкрадывается к их семье и оно неизбежно, ведь такую слабость его сын в ином случае никогда бы себе не позволил.
-Не гневи Аллаха! Ты и не можешь ничего сделать! Смерть что ли собрался останавливать? Иди к ней, Абдул-Хамид, значит такова была воля Творца. Иди! – охрипшим голосом ответил ему старик.
Абдул-Хамид молча вышел из дома. Старик продолжал неподвижно лежать. Широко открытые глаза смотрели в серый потолок.
-Неужели ты берег меня для этого наказания? – прошептал старик, сам не понимая кому был направлен этот упрек. А тем временем Муъминат последний раз трясущейся рукой погладила по голове малолетних детей.
- Не бросай их никогда, слышишь? – подняла она на золовку потухшие глаза…
Малика не нашли нигде. Он убежал далеко вглубь леса и упал в колючие травы, которые он собирал вместе с дядей для матери. К горлу мальчишки подкатил ком обиды и горечи. Он вцепился обеими руками в землю и сорвал целую охапку травы, в которой спрятал свое опухшее от слез лицо.
Абдул-Хамид тихо читал заупокойную молитву ясин. Комната была окутана грустью и тревогой. На улице сновали женщины…
Муъминат промучилась недолго…душа быстро покинула ее, как будто обрадовалась от разлуки с вечно беспокойным, израненным сердцем женщины…
Дверь в комнату, где лежала покойница была закрыта. Все готовились к похоронам. Анас и Асет бесшумно подкрадывались к двери.
-Тише ты! А то разбудишь маму –толкнула Асет брата.
- А ты не толкайся – обиженно ответил Анас.
Дети зашли. Первая подбежала Асет и осторожно дотронулась рукой до тела матери. Девочка обрадованно вскрикнула
- Анас, смотри! Наша мама такая теплая!
Анас подошел.
- Вот видишь! Я же говорил, что она просто спит…а все плачут почему-то…
Дети с улыбкой прижимались к еще не остывшему телу матери. Забежала Написат.
-О Аллах! Кто вам позволил сюда зайти? Несчастные вы мои…женщина не сдержала рыданий. Она схватила Анаса и Асет за руки и хотела вывести. Но дети уцепились за тело матери.
-Деца (тетя, с чеч) Не уводи нас, оставь с мамой – кричали мальчик с девочкой, перебивая друг друга. Анас еще отступил, а Асет обхватила обеими ручонками тело умершей матери.
- Оставь меня с мамой!!! – кричала она, захлебываясь в слезах.
Анас стоял растерянный. Его испугала неподвижность матери. Написат еле отцепила девочку от кровати и вывела детей на улицу.
Вот так неожиданно для всех завершился короткий жизненный путь шаройской красавицы. Тогда на вечеринке бабушки Субайды, она станцевала последний раз в своей жизни и раскрылась всем сердцем навстречу этому теплому весеннему вечеру, как будто хотела напоследок вдохнуть в себя его прохладу…
А дальше? А дальше продолжалась жизнь. Магомед-Мирзе с каждым часом становилось хуже. Абдул-Хамид теперь проводил все время с отцом. Старик был без памяти, только изредка, в ночном бреду повторял имя так рано ушедшей из жизни дочери.
Абдул-Хамид решил сразу же сообщить Хайрулле о случившемся, но сам поехать в город не мог, бросив умирающего отца. Да и в глубине души признавал, что не смог бы…никогда не смог бы посмотреть ему в глаза и сказать, что ее больше нет. Мужчина решил отправить старшего сына Батыра. Батыр был бойким парнем, хорошей опорой отца. Недавно обзавелся семьей, и несмотря на свой молодой возраст, успевал во всем, всегда помогал и Муъминат. Малик просился с ним в город к отцу, но тетя не отпустила ни за что.
Ранним утром Батыр отправился в путь. Преодолев дорогу, пройдя через конвоиров, посты и многое другое он оказался на пороге Грозненской тюрьмы. Сердце парня забилось сильнее…
- И зачем же именно мне выпала миссия, чтобы сообщить эту горькую новость Хайрулле? Как я смогу сказать ему, что его малолетние дети остались без матери??? О Аллах! Даруй ему и нам терпения! – шептал про себя Батыр.
Тревога охватила и Хайруллу, когда ему сообщили о свидании. С Шароя редко кто приходил…
Хайрулла сидел за маленьким столом и пил небольшими глотками чай, точнее горячий кипяток.
Бытыр зашел и поздоровался.
-Ассаламу-Алейкум, Хайрулла.
-Ва алейкум салам, Батыр, садись – слегка приподнялся Хайрулла.
Батыр замялся. Я пришел…я сразу скажу зачем…я, ты сильный человек…я знаю, что ты на все смотришь здраво…
-Что случилось? – сухо оборвал его Хайрулла.
-Она умерла – его голос сорвался, губы задрожали. Батыр опустил голову и закрыл рукой глаза.
-Пусть Аллах простит ее грехи – прошептал он сквозь слезы.
Железная кружка с рук Хайруллы с грохотом упала на бетонный пол. Что угодно ожидал он услышать, что угодно, но не это.
Батыр выбежал из помещения. Не попрощавшись, не сказав ничего Хайрулле.
-Не дорос я, видимо, еще, чтобы сообщать такие новости. Как же рано ты нас покинула, тетя! – шептал он на улице, опустившись на железную лавочку.
А Хайрулла сидел неподвижно. В час этого безумства и безрассудства, перед его глазами как черно-белая кинолента пробегала вся жизнь – образы своих детей, которые в одночасье остались и без матери, и без отца в этом суровом горном краю, обиды, нанесенные ей, пусть даже и невзначай, первые чувства, разбудившие его заросшее бурьяном сердце, Вассо у родника, сумасшедший взгляд ее черных глаз, наполненный огнем, та осенняя ночь, когда она подала ему хрупкую руку, спасая его имя и честь, тяжелые роды, когда она подарила ему сына и дочь, отара овец, за которой она бесстрашно погналась на чужом коне…все эти жизненные кадры вставали перед глазами, меняя друг друга как в калейдоскопе.
И виной всему произошедшему он считал лишь себя, свой крутой нрав, неумение жить и ладить с жизнью. Хайрулле казалось не окажись он за решеткой, Муъминат была бы жива.
-Как же я сломал ей жизнь!!! Будь трижды проклято мое имя!!! – крикнул он и ударил кулаком по железной двери…
А там далеко в шаройских горах уже по-летнему припекало солнце.
Малик пропадал у дяди вместе с двоюродными братьями, которые были немного старше него. Смотрел за дедушкой, помогал по дому. Абдул-Хамид хотел, чтобы мальчишка насовсем перебрался к нему, а младших забрать к себе решила тетя Написат. Но Малик отказался наотрез.
-Отец скоро приедет! Что я ему скажу? Что сам не справился с домом и сбежал к тебе? Ты этого хочешь? И маленьких к тете не отпущу! Сам справлюсь! – раздраженно сквозь слезы выпалил мальчишка, сверкая озорными серыми глазами.
-Ну ладно, ладно! Я хотел, как бы лучше для тебя. Не обижайся, Малик! – Абдул-Хамид, улыбнувшись погладил его по голове.
-Хорошо – виновато улыбнулся в ответ племянник.
-Как же ты похож на него! Такой же дерзкий и своенравный! Да и мать была такой же – прошептал Абдул-Хамид, глядя вслед убегающему мальчишке.
Лето для горцев не было долгожданной порой отдыха. Все вышли на поля. Каждый был занят своим трудом, а Написат разрывалась между домом и двумя племянниками.
День клонился к закату. Анас и Асет взобрались на крышу своего дома и сидели, болтая ножками. Так свысока легко было увидеть идет ли тетя Написат.
-Да не придет она сегодня…вон уже вечер, давай слезем отсюда – начал хныкать Анас.
-Придет! Сиди на месте! – прикрикнула на него Асет и больно толкнула локтем.
Анас обиженно замолчал. Вдруг глаза ребенка заиграли огоньками, и он громко вскрикнул:
-Вот она!!! Идет!!!
- Я же говорила! Я же говорила тебе, что придет, а ты не верил мне – повторяла счастливая Асет.
Издалека дети увидели знакомый силуэт Написат, которая шла, закинув за плечо мешок. Женщина с каждой минутой ускоряла свой шаг, чтобы поскорее добраться до детей. Она жила в другом хуторе, чуть ниже. И ей нужно было взбираться наверх и преодолевать достаточно долгий путь. Но никакие трудности не могли сравниться с радостным возгласом детей: «Деца!!!», который она слышала издалека. И каждый раз, после этого возгласа перед глазами Написат вставал красивый образ ее исхудавшего лица, и счастливый крик детей смешивался с ее порывистым «Не бросай их никогда, слышишь?»
-Ну что мои, ягнята? Проголодались? Тетя вас заморила сегодня голодом, заморила – повторяла Написат, целуя то мальчика, то девочку.
Написат решила остаться с ними на ночь. Пришел и Малик. Все сели за стол. Асет уплетая за обе щеки кукурузную лепешку тети сказала:
-Вкусно…как у мамы!
Написат не шел кусок в горло. Она с болью смотрела на детей, как будто чувствовала своим чутким женским сердцем сколько горя им придется еще хлебнуть.
На следующее утро Написат собиралась домой, как услышала громкий плач Асет. Женщина выбежала на улицу.
- Что случилось, родная?
-Деца, они не дали мне с собой играть, потому что у меня куклы нет…у всех есть, у меня нет…понимаешь…а в игре у каждой должна быть кукла, - обиженно всхлипывала девочка.
Глаза женщины наполнились слезами
-Будет тебе кукла, Асет, будет! Обещаю!
-Правда? – в заплаканных глазах девочки вспыхнул озорной огонек. Размазывая по лицу слезы, она крепко обняла тетю.
Отбросив все дела, Написат тут же села мастерить тряпочную куклу. Асет с восторгом наблюдала за каждым движением женщины. Кое-как соединив цветные лоскутки, Написат собрала из нее образ куклы. Так вот одна беда…
- А как же…она у меня будет без косы? – расстроенно воскликнула девочка.
Задумавшись, Написат ответила
- Будут у нее и косы. Неси ножницы!
Девочка побежала за ножницами, а Написат сняв с головы платок, распустила собранные в узел, растрепанные волосы.
Девочка застыла на мгновение с ножницами в руках.
-Деца, ты что…свои волосы…
-Дай сюда! – прервала ее Написат, и выбрав прядь получше быстро отстригла ее.
Прилепив кое-как волосы на куклу, Написат отдала ее в руки восторженной девочки.
-Вот! Теперь у тебя будет самая красивая кукла с длинными волосами!
А там за решеткой метался Хайрулла, как загнанный зверь, проклиная себя и день, когда он появился на свет. Не прошло и месяца после того как он узнал о смерти жены, как руководство вызвало его к себе, и за хорошее поведение, ответственное отношение к работе досрочно освободило.
Не мог он принять как есть этот факт. Знал, что кроется здесь участие третьего лица, но никак не мог понять какого. Руководство и слушать не стало его подозрения.
-Иди мол пока не передумали…
Хайрулла вышел на улицу. Жгучее солнце светило в глаза. Мужчина почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он оглянулся. За его спиной, опустив голову стоял Вассо.
- Прими мои соболезнования. Она была достойной женщиной – тихо промолвил он.
-Спасибо – ответил он. –Твоих рук значит дело? Не нужно было, Вассо. Я виноват и было бы справедливо, если бы я понес до конца свое наказание.
-Ты там в горах нужнее…а жизнь сама рассудит кто прав, кто виноват, и сама накажет….
- В этом ты прав…меня, по-моему, уже наказала – прервал его Хайрулла.
-Жизнь продолжается, ты нужен детям, – Вассо подошел и робко протянул ему руку.
Хайрулла обнял его.
-Спасибо тебе! Я знал, что ты человек чести…князь Вассо – добавил он.
Попрощавшись, они разошлись. Какое-то непонятное чувство теплоты осторожно коснулось Хайруллы. Ему было приятно, что вечно враждовавший с ним Вассо в такую минуту проявил свое благородство…
Вечерело. Сам того не осознавая, Хайрулла приближался к Шарою. Сердце забилось сильнее.
-Интересно, кого же я встречу здесь первым – вставал перед ним раз за разом один и тот же вопрос. Волнение охватывало не на шутку. И неудивительно. Он кровник…как бы там ни было. А такое клеймо горцы просто так не снимают. Удар кинжалом, которым он рассек плечо Хакима мог бы стать и смертельным. На нем кровь по сути безвинного человека, и, учитывая это, Хайрулла даже не имеет права по адатам войти в это село на коне. Пока не простит его семья Хакима, он должен жить с опущенной головой.
И сельчане, наверное, его не поняли, а ведь больше 17 лет он умело руководил аулом, а теперь потерял все – работу, жену, отмотал немалый срок и еле волоча ноги идет домой.
Хайрулла издали увидел силуэт приближающегося всадника. Холодный пот прошиб все тело. Перед ним стоял Хаким Муртазов.
Мужчина быстро соскочил с коня. Взгляд Хайруллы сразу упал на малоподвижную левую руку Хакима.
-Слава Аллаху… хоть без руки не остался – мелькнула первая мысль.
Хайрулла понял, что Хаким растерян, а тот в свою очередь видел его волнение. Они оба были в полной мере виноваты друг перед другом. Виной Хакима стало его элементарное малодушие и невоспитанность сына, виной Хайруллы же стал пыл, который он не смог вовремя остудить.
- Прими мои соболезнования. Муъминат была удивительной женщиной…весь аул скорбит по ней…и прости меня, Хайрулла… именем Аллаха тебя прошу – Хаким подошел к нему и обнял его.
Удивлению Хайруллы не было предела.
-Спасибо, да будет доволен тобою Аллах…все мы покинем этот мир. А извиняться передо мной не стоит…
-Не надо. Я признаю, что искалечил твою жизнь. Я виноват перед тобой. Все могло бы быть по-другому – прервал его Хаким.
Хайрулла молчал.
-Ну что мы стоим-то? Тебя же дети заждались –улыбнулся Хаким и подал Хайрулле поводья коня.
Хайрулла въезжал в аул на коне Хакима Муртазова – человека, которого он чуть не лишил жизни, человека, чья кровь была на его совести. Уже второй раз Хайруллу не разочаровала его сильная вера в людскую добродетель, о которой он всегда рассказывал старшему сыну. И она – эта вера в людей зажигала надежду уже на новую жизнь, и горящее от ран сердце постепенно остывало.
Не доезжая до тропы, ведущей вверх в сторону его дома, Хайрулла остановил коня.
-Хаким, спасибо тебе! Дальше я сам, свежим воздухом хочу подышать, очень сильно по горам соскучился.
-Конечно! Увидимся еще, Хайрулла. Все наладится, не переживай – ответил Хаким и уехал по своим делам, вскочив на коня.
Хайрулла медленно брел домой. Боялся полной грудью вдохнуть свежий, пьянящий воздух родных гор.
-Сколько же всего пройдено здесь…и сколько, наверное, предстоит – думал он. Поток его мыслей прервал резкий крик
-Дада!!!
Он оглянулся. За ним бежал мальчишка, в котором Хайрулла узнал старшего сына.
Мальчик припал к отцу. Хайрулла издали заметил его полные слез огромные глаза.
-Тише, тише, тише! Ты чего, Малик? – Хайрулла поднял голову ребенка. По лицу мальчишки стекали слезы одна за другой.
-Вставай! Пошли домой! – строго приказал отец. И побрели они вместе по знакомой протоптанной тропинке, не смотря друг другу в глаза…нельзя мужчинам плакать, а слезы, видимо об этом не знают…
-Все говорили, что все хорошо будет…что надо добрыми быть…и хорошо все не стало…все врут…дядя тоже…он говорил, что мама выздоровеет…но она умерла, теперь дедушка тоже умирает – всхлипывал Малик, вытирая слезы.
-Это решения Аллаха, Малик, мы не можем с ним спорить, нет у нас такой власти, понимаешь. А людей все-таки надо любить…надо…помнишь я тебе говорил как-то про доброту, помнишь?
-Помню
-Так вот…знаешь кого я первым встретил на окраине нашего аула?
-Андарбека что ли? – удивился Малик.
-Нет. Его отца Хакима. Он именем Аллаха просил у меня прощения, хотя я его кровник, подал мне коня, обнял, выразил соболезнования. Это значит, что он изменился, Малик, изменился! А хотя бы одна человеческая душа, в которую пролился свет, дорогого стоит…ты это когда-то поймешь, потом вспомнишь. А злобу с сердца убери, слышишь меня? Убери! На кого ты злишься? На Аллаха? На кого? А мать…мать помни…и никогда ее образ не забывай, храни его в сердце…молись за нее…проси за ее покой у Всевышнего. Это лучшее, что мы можем сегодня ей сделать…
Он вернулся…он вернулся домой. В дом, где еще жило ее тепло, ее ясный лик, ее шаги. Все это было в его доме, за исключением ее физического присутствия, которое он старался найти теперь в детях. Нужно было заново начинать жизнь…новую жизнь. Жизнь, в которой не было, и уже никогда в не будет ее печального образа.
Хайрулла не знал с чего ее начинать…эту жизнь, порой такую жестокую и несправедливую. На следующий же вечер он пошел к Ахмаду. В сумерки Хайрулла постучался в дверь богослова. Ахмад был рад его приходу. Они долго, как обычно тихим шепотом, вели свою беседу.
- Не зря у тебя на сердце волнение-то…Хайрулла…беда к вам придет…беда…
-К нам? Не много ли их для меня одного? – усмехнулся Хайрулла.
- Не к тебе одному…а к народу целому, а я вот ее не увижу и слава Аллаху, что не увижу.
- Не понимаю тебя, Ахмад
-Да и я сам сейчас не совсем понимаю. Но беда будет большая…с последним зимним снегом обрушится она на всех вайнахов…и надолго обрушится…
-Когда?
-Время покажет…время.
-Эххх..время…будь оно неладно это время! – Хайрулла сжимал кулаки…
Через несколько дней аул потрясла очередная новость – раскулачивание так называемых богачей, подозрение в помощи абрекам, скрывающимся в горах, и многое другое. Все было понятно – в район поступили доносы. Абдул-Хамид рассказывал Хайрулле, что после его ареста власти частенько начали наведываться в аул по ложным и неложным доносам. А ведь сельчане даже и не знали, что преданный большевистскому строю Хайрулла, спас многих от грозненской мясорубки…
Заскочил взволнованный Малик.
- Дада! Дада…
-Что случилось?
-Дедушку Ахмада, муллу этого заберут, говорят, – тихо прошептал мальчишка.
-Когда?
-Сегодня. Мы не успели спрятать все…вчера ночью с ребятами закопали Кораны, а другие сегодня спрятать не успели – голос ребенка дрожал.
Хайрулла пылал. Он вспомнил, как и раньше, после его предупреждений детвора, в том числе и его сын, помогали старику вместе с его внуками скрывать священные книги.
Словно горящими углями осыпало всего внутри. Он не ожидал, что после смерти Муъминат какая-то новость сможет его так потрясти.
Мужчина быстрым шагом вышел из дому. Везде шумели людские голоса, народ высыпал на улицу. Кто-то молча проклинал власть, кто-то бесшумно глотал слезы…Хайрулла издали заметил статную фигуру всадника на сером коне в военном обмундировании. Это был известный в Шарое Арсанукай Хакуев – блестящий работник НКВД, который не дал в себе усомниться начальству ни на секунду ничем: ни случайным упоминанием Аллаха, ни намеренным сокрытием невиновного земляка. Его иконой была лишь власть Советов, которой он служил, служил, но не людской верой и не Божьей правдой. Холодный, расчетливый взгляд, красивый горский профиль и черные усы над крепко сжатыми, тонкими губами. Арсанукая в Шарое знали все. Начальство редко доверяло чеченцам, но его преданность их ни разу не подвела. Арсанукай с Шароя! Так он представлял себя незнакомцам. А в самом Шарое многие его боялись, многие гордились, затуманенные советской идеологией они видели в нем безупречного героя – смелого и красивого. Но был единственный человек, который мог осадить крылатого коня его гордыни. И зная это, Арсанукай намеренно не пересекался с ним. Построить дружеские отношения у него не хватало благородства, которого было с лихвой в натуре Хайруллы. И как раз удачно подвернулся случай во дворе Хакима, когда Хайрулла не сдержал свой гнев. И в этой печальной для него истории Арсанукай сыграл не последнюю роль.
Всадник приближался, а за ним шла сгорбившаяся фигура богослова Ахмада, тайно хранившего много лет у своего изголовья писание Творца. Старик шел по горной тропе, еле волоча ноги, с перекинутым за спину мешком, в котором лежали священные книги Аллаха. А молодой, бравый чеченец гарцевал на высоком коне, игриво перекидывая в руках поводья. Приблизившись к толпе людей, Арсанукай придержал коня. Устало вздохнув, остановился и Ахмад. Арсанукай, улыбаясь, окинул всех своим холодным взглядом, в котором на тот момент отсутствовало что-либо человеческое. Это был омерзительный взгляд шакала, который чувствуя отсутствие рядом волков, ощутил себя на мгновение повелителем гор…
- Ну что, Ахмад? Сегодня бы, наверное, хотел бы ты быть коммунистом, не правда ли? – рассмеялся Арсанукай. Но поздно уже, дядя! Надо было раньше меня слушать. Видишь, сколько ни читай у свечки этих книжек, сколько ни колдуй, а от власти не сокрылся. Вот и где спрашивается волшебство ваше религиозное? Правду ведь, говорю, Ахмад? – с издевкой в голосе продолжал свой разговор НКВД-шник.
Хайрулла вскипал. Вот-вот и рука опустится к кинжалу, и эта гадкая голова в долю секунды слетит к ногам стоящих людей. Перед глазами Хайруллы уже вставала эта картина. Но взгляд мужчины встретился с глазами старика и шепот, слетевший с его трясущихся губ заглушил одновременно и смех Арсанукая и гнев Хайруллы.
- Не смей!!! –этих коротких два слова были направлены к Хайрулле, хотя он просто стоял, как и десятки людей, но Ахмад знал….
-Чего ты там бормочешь? Отвечай по делу! – не унимался Арсанукай.
-Ответить говоришь, Арсанукай? Отвечу!!! Клянусь прочитанным мною священным Кораном, не хотел бы я сегодня быть коммунистом! И я беру этой клятве своей в свидетели десятки людей и эти горы, в подножье которых очень скоро найдут твое оскверненное тело! И тогда, Арсанукай, ты вспомнишь сегодняшний день и старца Ахмада, и твоя душа задаст тебе этот вопрос, который ты задал сейчас мне, но будет уже поздно. Вот мой ответ! – старик, тряся головой, окинул всех взглядом. Он говорил громко, и среди наступившей тишины шаройские горы тройным эхом повторили орлиный клекот непоколебимого старца.
Арсанукай посерел. Железный атеизм не помог оставить без внимания клятву старика.
-Пошел вон! – прикрикнул он и подтолкнул Ахмада, наклонившись с седла. Старик не упал. Он продолжил свой путь, не выпуская из рук мешок, в котором лежали последние откровения Всевышнего Аллаха. Люди долго стояли, пока эти две тени не исчезли за первым хребтом…
А время шло…Хайрулла был в замешательстве. Чем заняться? Как продолжить эту жизнь. Перед глазами постоянно стоял образ Муъминат, а в ушах звенел голос Ахмада: «Беда будет скоро…большая беда…»
Настала первая холодная, леденящая душу и сердце зима, первая зима настоящего одиночества. Там за решеткой, когда она была жива он чувствовал ее тепло, ее жизнь, а сейчас он был действительно одинок. Не было той духовной опоры в ее лице. Было больно смотреть в горящие глазки Анаса и Асет. А старший Малик вечно пропадал то у дедушки, то у тети Написат. Все вокруг говорили, что мальчонка очень похож на отца. А Хайрулла как-то радостно не принимал этот факт.
- Дада! Это же хорошо, что я на тебя похож, я всегда хочу быть таким как ты, а ты и не рад – обижался Малик.
-Будь во всем похожим на меня, но только умоляю тебя жизнь мою не повторяй – говорил Хайрулла.
Зима отняла еще одного близкого человека для его детей. Не стало дедушки Магомед-Мирзы. Старик постоянно впадал в забытье и Хайрулла так и не пошел к нему…даже был в какой-то мере и рад, что он все равно бы его не узнал – чувствовал перед ним некую вину за такой ранний уход из жизни его дочери Муъминат.
Не прошло и месяца как одним хмурым вечером Малик окликнул отца.
-Дада, к тебе пришли.
-Кто?
- Да вот он – как-то холодно ответил сын и, недовольно кивнув в сторону гостя, вышел из дома.
На пороге стоял Арсанукай Хакуев.
Хайрулла был в недоумении. Он не мог понять, что могло привести этого человека в его дом.
А незваный гость ухмыльнулся, глядя вслед выбежавшему мальчишке
- Негостеприимный что-то у тебя сынок?
-Главное, чтобы хозяин дома был гостеприимным! Заходи, Арсанукай, не стой на пороге.
Арсанукай зашел.
Прежде чем он заговорил, перед глазами Хайруллы прошла целая вечность в ожидании. Он не мог и предположить зачем этот человек, который стоял по ту сторону жизненной баррикады пришел сейчас к нему, зачем он посетил его разрушенный маленький мир, в котором для него никогда не найдется места. Или может он хочет окончательно добить его и отпраздновать свою победу? Но ведь он, Хайрулла, проиграл! Проиграл…он больше не глава села, он отмотал срок, потерял спутницу жизни! Неужели и этого недостаточно. Я проиграл, но не духом…а здесь уж извини, Арсанукай, здесь и НКВД твое бессильно, и оружие, и вся власть Советов бессильна – рассуждал про себя Хайрулла.
Первым тишину нарушил Арсанукай.
-Ты, наверное, удивлен моим визитом
-Хм! Удивлен еще мягко сказано – усмехнулся Хайрулла.
-Жизнь состоит из сюрпризов! Пора бы тебе привыкнуть – пустил в ход иронию Арсанукай.
-Пора бы уже перейти к делу. Я знаю, что дружба уж точно тебя ко мне не привела – начал нервничать Хайрулла.
-Спешка ни к чему, конечно, но что поделать раз вы не любите гостей, то быстрее изложу цель своего визита и уйду. А пришел я, Хайрулла, с деловым предложением, с очень, так сказать, для тебя выгодным предложением. В годы, когда ты умело руководил нашим селом о твоей честности, были наслышаны в высших кругах. Ты истинный патриот, любящий свою Родину и преданный нашей власти. После известных событий, ты теперь без дела, и я замолвил за тебя словечко и народный комиссариат не желает, чтобы человек, верный их интересам остался без ничего, они ждут тебя и предлагают работу. А работы сейчас ой как много. Много нечисти в горах развелось, понимаешь ли. Ты ведь знаешь, о чем я. Даже при твоей ответственной работе она, эта нечисть, была. Много упущений у тебя, кстати, было. Эти сказочники, наподобие Ахмада. Как ты их оставил, не пойму до сих пор – язвительно улыбался Арсанукай, испытывая последние капли терпения своего собеседника.
Хайрулла поднял свое побагровевшее лицо.
-Так! На чем мы остановились –Арсанукай спешно решил продолжить тему разговора, не провоцируя и дальше Хайруллу.
-Свои люди в горах нам крайне необходимы сейчас. А ты из их числа. Так что, поздравляю тебя. Ты счастливчик! Удача не повернулась к тебе спиной! –Арсанукай встал. Вслед за ним встал и Хайрулла.
Его гость торжествующе улыбался. Ехидный взгляд прожигал до костей.
- А если…
- А если откажешься – прервал его Арсанукай. Если откажешься, припомню как покрывал Ахмада, как выбрасывал доносы. Думаешь, не знаю? Все я знаю – прошипел он, вплотную приблизившись к Хайрулле.
Хайрулла молча стоял. Незваный гость, хлопнув дверью, вышел из дому.
Хайрулла усмехнулся. У него не было другого выбора. Его берут и втыкают в ту гадкую кучу зла и лжи, которой он всегда опасался, которую он всегда обходил. Втыкают, чтобы сломать его до конца. Знают, как задеть за больное. А что остается теперь? Взять дать по мерзкой роже этого Арсанукая и отказаться. Пусть вершит над ним свой черный суд, все равно все когда-то предстанем перед тем Высшим Судом, когда судить будет уже не поганая власть Арсанукая, которой он продал свою душу, а Всевышний! Но Хайрулла не мог так поступить. Не мог, потому что один раз уже во дворе Хакима Муртазова жестоко поплатился за свою несдержанность. Теперь за его спиной стояли малолетние дети, оставшиеся без матери. И для него единственной иконой, единственным маяком были они и их благополучие. Волей-неволей придется теперь врагом стать для родичей своих, благородство свое на кон положить, но еще не изучено ими до конца его свинцовое сердце, через которое уже никогда не пройдут их пули мерзости и несправедливости.
- И все равно ты не победил меня! А ведь это действительно удача! Я могу еще спасать людей, добравшись в НКВД. Это действительно удача! – шептал про себя Хайрулла.
-Ты о чем говоришь, дада – прервал его монолог Малик.
- Да, ничего, сынок! Работенка подвернулась. И вообще, не унывай, Малик! Все равно удача на стороне добра. Все у нас будет хорошо! Вот увидишь – радостно потрепал он по плечу сына. А Малик, приятно удивленный сменой настроения отца, тепло улыбался.
Весть, что Хайрулла официально встал в ряды НКВД, быстро разлетелась по аулу. Многие не верили. Многие просто не хотели верить, не хотели признать, что теперь Хайрулла, горячо любивший свой род и аул может в одночасье стать для них грозой, какой был уже много лет Арсанукай Хакуев.
- Никогда нас не предаст Хайрулла! Никогда не предаст! Не верю в это! Он сумеет из любой грязи чистым выйти. Это человек чести – горячо доказывал сельчанам Карим. И многие с ним соглашались.
Настали первые дни новой работы. Власти усилили поимку бандитов в горах. Шаройские окрестности должен был контролировать Хайрулла. День клонился к закату. Хайрулла на коне прочесывал лес. В душе молил Бога, чтобы никого не встретил.
- Я собаку не смогу предать, не то что человека! О Аллах, прошу тебя не ставь меня в такие условия, чтобы пришлось указывать на чей-то след – молил в душе Хайрулла.
Выйдя из леса, он ехал по горной дороге, как конь заржал, услышав человеческие голоса. Неприятный холод обуял всадника. Негромкие голоса доносились из подножья горы. Хайрулла понял, что в старой пещере кто-то есть. Он направил туда коня. Оставив вороного, он пешим ходом добрался до входа, откуда виднелся приглушенный свет. Хайрулла, осторожно ступая, вошел. Пещера, видимо, не первый день служила местом постоянного обитания абреков. Стены были украшены коврами, повсюду висело дорогое оружие. На полу, по-турецки скрестив ноги, сидело трое мужчин. Они были все чем-то внешне похожи. Аскетические лица со впалыми щеками, обрамленные черными бородами и строгий взгляд по-волчьи нахмуренных глаз выдавали, что они все трое преследуют одну цель. Посередине стоял котел, из которого тонкой струйкой поднимался пар, а вместе с ним и вкусный запах свежесваренного мяса. Визит Хайруллы их нисколько не удивил. Ни один мускул не дрогнул на их лице, хотя они прекрасно знали, что перед ними стоит вооруженный нквдшник. Со стороны можно было подумать, что эта встреча была заранее запланирована.
-Ассаламу Алейкум! – первым нарушил тишину Хайрулла.
-Ва алейкум салам, незваный гость! – ответил один из них.
- Рад, наверное? Хорошую информацию нашел, начальство по головке погладит. А вот дойдешь ли ты до него? А? – съязвил второй.
А третий абрек, доставая из нагрудного кармана маленькие ножницы произнес, усмехаясь
-Проходи. Не стой у порога.
Хайрулла был в недоумении.
- В роду Хайруллы из Шароя никогда не было предателей! И если вы хотите оставить меня в живых, попросил бы не трогать мои усы, если с этой целью ты достаешь ножницы. Я не терплю унижения и никогда не ставил жизнь выше своей чести. И надеюсь, что я стою сейчас перед людьми, для которых это слово также бесценно, как и для меня. Да, мы люди разных интересов. И сейчас вас больше, вы вооружены, но прежде всего по горским адатам, если вы их чтите, то я ваш гость! Гость или пленник решать вам и вашему благородству – воскликнул Хайрулла, горделиво поправляя свои усы.
Абреки посмотрели друг на друга. Один из них убрал ножницы обратно в карман.
-Это значит ты, этот Хайрулла. Наслышаны о твоем мужестве, и, видимо, не пусты эти разговоры.
-Проходи! Расслабься. Покушай с нами. Къонаха (чеч.настоящий мужчина) он остается им в любых условиях. Мы действительно наслышаны о тебе.
- Мне бы намаз сделать – тихо произнес Хайрулла.
Один абрек быстро вскочил и подал ему четки и молельный коврик. Хайрулла совершил намаз, покушал вместе с абреками. Они поинтересовались его жизнью, семьей, затрагивая болезненные струны его сердца.
Сглотнув какой-то непонятный ком обиды, Хайрулла ответил
- Умерла у меня жена, троих детей оставила. Старшему сыну около пятнадцати, есть близнецы мальчик и девочка пятилетние. Засиделся я с вами. А это опасно и для меня, и для вас. Не дай Аллах коня моего обнаружат или следы. Пожалуй, пойду я. А вы берегите себя…и запомните раз и навсегда Хайрулла не предает!
Мужчины встали. Каждый из них крепко пожал ему руку. А один из абреков при выходе тихо окликнул его.
-Хайрулла!
Он оглянулся.
-Женись обязательно, Хайрулла, слышишь? У тебя должно быть много сыновей…
Хайрулла спешно покинул стан абреков. Возвращаясь обратно к лесу, он встретил группу конвоиров, по речи понял, что русские.
-В старой пещере смотрел? – спросил один из них, еле удерживая, рвущегося вперед коня.
-Да, смотрел. Там никого. Я лес не успел прочесать. Там выстрел был слышен, конь мой еще напугался – искусно соврал Хайрулла.
- К лесу!!! – скомандовал его собеседник. И солдаты с шумом ускакали.
С сердца отлегло. Тревога отпустила Хайруллу. И он направился к дому. Издали заметил в окне снующую Написат. Семья радостно его встретила. Один Анас сидел в углу, насупившись.
- С этим что случилось? Побил что ли кто? – спросил Хайрулла, кивнув в сторону мальчика.
-На меня обижен. Хочу завтра вместе с Асет на базар в Шатой съездить, кое-что прикупить им, совсем обносились. А Анаса решили дома оставить. С двумя детьми сложно мне будет, да и сорванец он. Вот и дуется на нас – ответила Написат.
-Да зачем тебе этот Шатой. Поедешь со мной на работу, вместе будем делами заниматься. Не мужское это дело – с бабами по базару ходить,- сказал Хайрулла.
Анас не верил своим ушам. Озорной блеск в серых глазах пацана, наверное, осветил бы и безлунную зимнюю ночь.
Следующим утром Хайрулла, посадив за спину сына, поскакал в сторону старой пещеры. Ему было интересно знать как поступили абреки, и смог ли он внушить им доверие. Мужчина был разочарован, когда увидел, что вход в их темную обитель был завален старым бревном.
-Не нас ищешь? – негромко кашлянул кто-то за спиной. Хайрулла узнал абрека.
-Да вот..
-Проверить пришел как доверяем. А мы доверяем. До ночи прождали. Не пришел никто. Поняли, что слова на ветер не бросаешь, но ради твоего же блага решили уйти. Боком бы тебе благородство вылезло, если бы они после тебя заново начали проверять – пояснил абрек.
-Сынок? – спросил он, погладив русые кудри Анаса.
-Да вот оставить не с кем. Тетя на базар поехала, а этот со мной шляется – ответил, улыбнувшись Хайрулла.
-Давай к нам его. Присмотрим. Потом придешь вечером к водопаду заберешь – предложил абрек.
- К вам? – растерялся Хайрулла и посмотрел на сына.
-Ну пусти, дада, пожалуйста, – вертел серыми глазенками Анас.
- Вот видишь къонаха ничего не боится. Прыгай! – скомандовал абрек и Анас в мгновенье очутился в руках нового приятеля отца.
С тех пор малыш становился частым гостем в станах абреков. Чем бы это могло обернуться для нквдшника знает один лишь Всевышний, но удача всегда шла с ним под руку.
Наступила еще одна весна. Еще одна надежда вместе с первыми ручьями побежала по горным тропинкам и осторожным теплом разлилась в сердце Хайруллы. Ранним утром он гнал коня. Нужно было успеть в город. Вызывало руководство. Издали в подножье горы он заметил неподвижный черный силуэт. Было ясно, что это человек. Хайрулла сильнее погнал коня. Вороной заржал и встал на дыбы, почуяв запах смерти. Всадник слез с коня и подошел к лежащему. Труп был оголен до пояса, и было заметно, что тело истязали. Хайрулла присел рядом и осторожно повернул голову. Мужчина отпрянул. Черная полоска усов над полуоткрытым окровавленным ртом, красивый овал лица и устремленный в вечность, навсегда похолодевший взгляд раскрытых глаз – перед ним лежал труп Арсанукая Хакуева.
Не прошло и года, как проклятие старца Ахмада жестоким возмездием настигло Арсанукая . В ушах Хайруллы снова звенело эхо шаройских гор, повторявших громкие слова старца. Ему стало не по себе. Но это была справедливость. Это было возмездие. Хайрулла встал. Не закрыл глаза, не накрыл его голое тело. Не поднялась рука от ужаса так скоро свершившейся кары.
-Слишком сильно ты разгневал Аллаха, Арсанукай. И он тебе судья в обоих мирах – прошептал Хайрулла и вскочив на коня, ускакал, решив никому не рассказывать о случившемся, пока не узнают другие.
Но весть о смерти смелого горца быстро разнеслась по аулу. Шарой скорбел по Арсанукаю. Горцы были потрясены этой новостью. Кто посмел, кто поднял руку на бравого нквдшника, верно служившего власти? Из уст в уста переходила трагическая новость о его страшной гибели. Было ясно одно – он стал жертвой бандитов. По Шарою ходили слухи, что абреки отомстили ему за жестокую смерть старца Ахмада. Но это все были догадки сельчан, которые с каждым часом обрастали все новыми подробностями. Слухи слухами, но проклятие Ахмада и гнев Аллаха настигли Арсанукая.
Везде раздавался плач. Одни плакали действительно от жалости, другие от страха, третьи, пытаясь показать свою любовь к власти. Малик сорвался из кучки ребятни и со всех ног бежал к дому. Мальчишка надеялся, что отец приедет раньше времени домой. Ему страшно не терпелось посмотреть ему в глаза и обрадоваться вместе с ним. Сердце мальчика радостно билось в груди. Случившееся с Ахмадом было второй великой трагедией для Малика после смерти матери. И такое скорое наказание не могло его оставить равнодушным. Издалека он заметил стройную женскую фигурку. Путаясь от ветра в длинном платье, она быстро шла ему навстречу. Малик узнал в ней свою сноху. Это была Айшат – жена его двоюродного брата Батыра. Ее вместе с сестрой мать воспитывала одна. А старший дядя Ахмад, тот самый богослов заменил им отца. Девушки ни в чем не нуждались, потому что дядя не давал им почувствовать этой нужды. И поэтому для Айшат такая расправа над родным братом ее отца было страшным потрясением. И трагическая новость о смерти Арсанукая стала для нее величайшей радостью. Она молча обняла Малика. Девушка знала какие чувства испытывает и братишка ее мужа, ведь не раз видела, как он ночами помогал дяде, закапывая Кораны, спасая их от грязных рук власти. Они стояли посреди улицы, торжествуя в минуту всеобщего горя…
Настали 40-е. Кровавые 40-е. Что Германия хочет напасть на Советский Союз долетело до самых отдаленных уголков страны, исключением не стал и Шарой. Горцы были возмущены, взволнованы и не могли принять тот факт, что их страна возможно в скором времени окажется окутанной войной. Хотя власть советов держала горцев в ежовых рукавицах, превращая их жизнь в нескончаемый ад постоянными гонениями, раскулачиваниями, убивая их веру, уничтожая богословов и прочее, тем не менее простой люд дружно проклинал Гитлера и фашистскую Германию, совершенно не догадываясь о том какой ошеломительный сюрприз готовит для них своя большая Родина.
Несмотря на несгораемые надежды простых людей, война все-таки началась. И летним днем официальное объявление о вероломном нападении Германии на Советский Союз тревожным эхом раздалось и в шаройских горах. Хайрулла вспомнил предрекания старца Ахмада…большая беда обрушится на вайнахов…
-Он говорил с последним снегом, а тут лето, ну может в дате ошибся, а в беде самой не ошибся старец – рассуждал про себя Хайрулла. Он был уверен, что война с фашистской Германией и есть та самая большая беда. Хайрулла продолжал свою работу. И все также ни словом, ни делом не дал ни на мгновение усомниться в своей чести и добродетели односельчанам. Как мог выкручивался, и удача не отворачивалась. Но после смерти Арсанукая дорогу в стан абреков Хайрулла намеренно забыл. Не дай Аллах обнаружат его следы, и он сам снова окончательно искалечит свою и так израненную жизнь. Дети росли. Старшего Малика Хайрулла отправил в город учиться на рабфак. А младшие все также были под теплой опекой тети Написат. Хайрулла видел, как с каждым днем женщине было тяжело справляться со своей семьей и ухаживать за его детьми, но сестра не выдавала никогда свою усталость. Она безумно любила племянников и порой забывала даже уделять должное внимание своим детям. Но и тем не менее, в редкие минуты душевной беседы с братом осторожно всхлипнув, могла напомнить, что детям не помешала бы та, которую можно было бы назвать матерью. Но Хайрулла мало реагировал на этот разговор.
Докатилась до Шароя страшная весть, что Родина нуждается в защитниках, что настал для нее черный день, день, когда нужна ей сыновняя любовь и опора. Но горцев бедой не напугаешь, уж больно много их выпадало на век их. Настали дни, когда молодые начали уходить на фронт. Кто добровольцем, кто по повестке. Абдул-Хамид был встревожен тем, что придется расставаться со старшим сыном Батыром. Абдул-Хамид слабел. Удар, который нанесла ему своей смертью сестра Муъминат, кончина отца все это наложило отпечаток на его здоровье. А Батыр был его опорой. Старший сын тащил всю семью. Да и невеста дома молодая. Не мог отец его так равнодушно отдать в когти войны. Не мог… но надо было. Да и от сына он прятал свои мысли. Тот бы и слушать его не стал. Решил Абдул-Хамид пойти к Хайрулле посоветоваться, да и надежда в сердце теплилась, что зять придумает что-то и спасет сына от фронтовой жизни.
Хайрулла, насупившись слушал его. Когда тот рассказал все свои тревоги и переживания, Хайрулла спросил
- И что ты хочешь от меня?
- Ну чтобы ты помог ему как семейному человеку остаться дома, помогая в тылу, и еще самого его образумил, который рвется туда, самолично останавливать всю эту Германию.
- Ты хочешь, чтобы я мужчину заставил перестать быть мужчиной? Извини, не обладаю такими способностями! Не думал, что ты с такой просьбой ко мне придешь! А Батыр настоящий къонаха. В нем с детства стержень хороший. Оставь его в покое. Если суждено ему жить, через все круги ада пройдет и вернется к нам живым, а если нет, впрочем, ты сам это все лучше меня знаешь. Не были бы мои такими мальцами, клянусь Аллахом сегодня же бы выгнал на фронт. Мужчинами нужно становиться, Абдул-Хамид….
Абдул-Хамид ушел домой. Знал бы Батыр зачем он ходил к Хайрулле никогда бы не простил отцу.
А старики, женщины и дети начали провожать своих сыновей, внуков, мужей защищать Родину. С далеких гор Шароя они шли в эту черную неизвестность войны, твердо уверенные в своей правоте, ненавидящие общего врага -фашистскую Германию и железно нацеленные на свою победу. Это были дети гор, взращенные отважным духом предков, умевших бороться за свое место под солнцем. Горцы, никогда не выходившие за пределы соседнего хребта, уходили на фронт защищать далекие неизвестные им города Советского Союза…
А простые люди начали трудиться не покладая рук. Каждое зерно, каждый кусок хлеба – все ради фронта, все ради Родины…
Как-то раз Хайрулла возвращался из соседнего Дагестана. Солнце пекло. Он заметил сгорбившуюся под тяжестью мешка женскую фигуру. Закутанная в черное одеяние, она медленно шла под палящим солнцем в сторону его аула. Хайрулла догнал женщину, и, соскочив с коня, предложил свою помощь
- Бабушка, ну куда же ты в такую жару? Дай помогу.
Женщина остановилась и послушно поставила на землю мешок. Протирая с лица пот, она выпрямилась и отодвинула назад платок со лба.
Хайрулла удивился. На него смотрело усталое молодое лицо, с чуть раскосыми зелеными глазами. Добродушно улыбнувшись, женщина поблагодарила его, чуть коверкая чеченский язык.
Хайрулла был в растерянности.
-Прости…не разглядел. Да и постарел видимо окончательно, если красавицу с бабушкой спутал – сказал он, поднимая на лошадь ее мешок. И кто тебе разрешил такие тяжести таскать-то?
Незнакомка смутилась.
-Я бы и сама справилась, но спасибо тебе, что помог. Ты так неожиданно появился. Я с Дагестана сама…с Рахата. Соль продаю. Война…нынче тяжелая стала жизнь для горцев – вкратце рассказала о себе попутчица Хайруллы.
- То-то вижу, чеченский у тебя слаб. Зовут-то как? – улыбнулся Хайрулла.
- Патимат меня зовут. А чеченский кое-как освоила, пока в гости к сестре ходила. В Шарое, в ауле Химой замужем у меня была сестра. Так что чеченцы мне родня – весело ответила Патимат и сразу же с грустью добавила – умерла она…
Так и шли они вместе по горной дороге, ведя за собой коня. Хайрулле стало как-то тепло на душе от неожиданной встречи с Патимат. Она была обычной приземленной женщиной, доброй и простой. Хайрулле она напомнила сестру Написат. Патимат была спокойна подобно речной глади. Женщина была добра и мягкосердечна. Ее не волновали проблемы всего человечества, она не пропускала через себя обширные беды. Она умела любить тихо и по-простому, и на сердце ее не вспыхивали случайные пожары. В ней не было ни капли страсти, но зато была большая настоящая любовь, полная жалости и добра, милосердия и сострадания. Пока шел с ней рядом, Хайрулла ощутил непонятное самому себе умиротворение. За долгие годы потерь, лишений и борьбы он впервые почувствовал рядом с собой тишину, тишину, которую он никогда так и не познал. В его жизни все происходило громко и с шумом, а потом также ломалось с диким треском. Хайрулла задумался
- А может не надо было мне стремиться к такой жизни? Я ведь прежде всего сам ее себе такую устроил. Всегда пытался все познать – знания, людские души, самого себя, пропускал через сердце даже незначительное чужое горе, всегда боялся куда-то опоздать, стремился раскрыть наизнанку все стороны этой жестокой и несправедливой жизни, вечно из последних сил карабкался вверх и царапал лицо препятствовавшей судьбе. Надо было начать свою жизнь в старой, обветшалой сакле, жениться на такой женщине как Патимат и жить, никому не мешая, прощая нанесенные обиды, слывя в народе добрым простачком.
А в его жизни всегда гремели грозы, несмотря на времена года, а молнией была она, с пожаром, пылающим в черных, как ночь, глазах, потушить который не смог бы и бурлящий Шаро-Аргун…
- Вот мы и дошли – прервала его мысли попутчица.
-Спасибо тебе, добрый человек – искренне поблагодарила его Патимат.
-Хм, да ладно тебе, какой я добрый человек – безнадежно усмехнулся Хайрулла.
-Конечно, добрый. Помог мне вон как. Без твоего коня я бы до вечера плелась до Шароя с таким тяжелым мешком – доказывала Патимат доброту своего помощника.
-Ладно уж, иди. Береги себя и тяжести такие не тащи больше – приказал Хайрулла, отдавая ей мешок. Женщина так и ушла, не переставая его благодарить.
Хайрулла смотрел ей вслед, пока ее силуэт не скрылся за холмом.
- Даже имени моего не спросила, и кто такой ей не интересно…только благодарить умеет…счастливая такая – подумал, Хайрулла, провожая ее взглядом.
Шел первый год войны, войны, нареченной во всемирной истории второй мировой. Великой Отечественной она была для Советского Союза. Десятки тысяч чеченцев и ингушей проливали свою кровь за власть Советов. Они защищали свои и чужие земли от вражеских атак, поднимали красные знамена над городами, которые отстояли у фашистских захватчиков. В первые же годы они становились сержантами, офицерами, кавалерами орденов, вписывали свои имена в историю Советского Союза. Вайнахи отчаянно бились за свою впоследствии жестоко уничтоженную правду, бились за каждый клочок советской земли, верой и правдой служили этой власти, не давая ей ни на секунду усомниться в своей честности. Они умирали, танцуя лезгинку перед немецкими танками, и их непоколебимый дух устрашал даже фашистскую мощь…
А в седые горы Шароя уже начали поступать пожелтевшие, смятые письма с далекого фронта, а вместе с ними и первые похоронки…
Старики были встревожены…возмущенно ругали Гитлера с его армией, смерчем ворвавшуюся в их и без того беспокойную жизнь. Хайрулла наткнулся на старцев, которые недовольно качая головами, обсуждали последние новости.
-Ассаламу алейкум! Случилось чего? – спросил он, приветствуя односельчан.
-Ва алейкум салам! Да вот, Хайрулла…и похоронки одна за другой поступают в Шарой…да и Гитлер, этот шайтан проклятый уже в Грозный говорят добирается. Неужто возьмет он город? – взволнованно делились они с ним, перебивая друг друга.
-Грозный не знаю, но Шарой он точно не возьмет! Я тебе обещаю, Арсамирза – сказал, рассмеявшись, Хайрулла, хлопая по плечу старика. Все засмеялись, и, подхватив шутку Хайруллы, продолжили свою беседу уже в другой, более разряженной обстановке.
- Вот молодец, Хайрулла! Не только делом, словом даже может поддержать людей. Да воздастся ему это добром – воскликнул Карим.
-Прав ты, Карим! Ох как прав! Хайрулла достойный мужчина. Таких у нас в ауле мало – поддержали другие.
А Хайрулле на самом деле было не до шуток. Хотя вся дееспособная молодежь ушла на фронт, грубые руки власти продолжали, не щадя вершить свои грязные дела, свидетелем которых не раз становился Хайрулла. Теперь они загоняли людей в жесткие условия тыла, заставляя их работать, отнимая последний кусок для фронта. Вечером, вернувшись домой, Хайрулла застал Абдул-Хамида. Мужчина был встревожен тем, что уже полгода от сына не поступало ни одной весточки, а ведь почти все остальные получили письма от своих. Сердце отца не было на месте.
-Мать вся извелась. Да и Айшат жалко. Домой сказали уйти, что ей с нами, со стариками сидеть? Не хочет, плачет, ждет – поделился Абдул-Хамид своими тревогами с зятем.
- Даже не знаю, Абдул-Хамид. Я тоже много думаю о Батыре. Не мог он вот так вот письмо не написать, весточку не прислать. Значит далеко где-то он…
- А может вообще его нет – вздохнул отец.
Хайрулла, задумавшись, ответил
- Похоронки быстрее писем приходят…жив он…вот увидишь, объявится. Не томи свое сердце. Положись на Аллаха.
Хайрулла как будто в воду глядел. Через неделю в ауле гремела новость. В район привезли раненых фронтовиков. Хайрулла молил Аллаха, чтобы среди них был и Батыр. Но паренек сам доковылял до аула. Исхудавший, в потрепанной шинели, еле опираясь на правую ногу и при этом с какой-то искренне счастливой улыбкой на лице вдыхая молодой грудью свежий горный воздух, он брел в свой маленький аул. Ребятня обступила его со всех сторон. Они галдели, как птенцы, и наперебой расспрашивали его обо всем.
- А ты из пулемета стрелял?
-Немца убил?
-Живого Гитлера видел?
-А танки у них настоящие?
Батыр устало смеялся. Молодой фронтовик радостно воскликнул, когда среди этой ватаги разглядел синие, как небо, глазенки Анаса. Он подхватил мальчишку и крепко обнял.
-Братишка, я живой, видишь? Небось похоронили меня уже, а? – громко смеялся солдат, целуя в голову двоюродного брата.
-Пошли быстрей домой, быстрей – не терпелось Анасу. Мальчик с неподдельной гордостью оглядывал ребятню. Для него Батыр был уже героем Советского Союза, разгромившим целую армаду вражеских войск.
Часть Батыра вела бои под Волгоградом. Их рота была уничтожена, и Батыр чудом остался жив. Не было возможности весточку о себе подать. Получил тяжелое ранение, вслед за ним другое и госпитализация, после которой ему разрешили вернуться домой.
Хайрулла больше Абдул-Хамида радовался возвращению Батыра. Он искренне уважал этого парня за его открытость, готовность в любую минуту прийти на помощь. В этот день Хайрулла, разделив семейную радость Абдул-Хамида, шел к сестре, чтобы забрать Асет, которая уже несколько дней гостила у тети. На пороге дома Написат он столкнулся с Патимат. Женщина смутилась, и также как в первый день их встречи отодвинула со лба платок, поправляя вылезшую из-под него светлую прядь волос.
Хайрулла удивленным взглядом проводил женщину.
- Что она здесь делает? – также удивленно спросил Хайрулла у сестры
-Соль она продает, еще кое-что из продуктов. Хорошая женщина. Сама выбивается бедная. В невестах еще овдовела. Сестра у нее здесь недалеко от нас, в селе Химой замужем была, она умерла, и теперь Патимат часто к племянникам ходит – протараторила Написат.
-Да знаю, знаю. Я как-то помог ей с этой солью. Одна тяжеленный мешок на спине тащила. Она не замужем?
-Нет. В первый год замужества умер у нее муж. Их две дочери у матери и братик маленький. Сами с матерью росли без отца, бедняги. Хайрулла, мне поговорить с тобой нужно.
- О чем это? Неужто Патимат сватать мне собралась? Мне некогда, Написат, я за девочкой пришел – прервал ее Хайрулла.
-Ну и несносный же у тебя характер. Сватай, не сватай ни одна женщина не вытерпит все равно.
- Терпела же одна, которую даже в шутку нельзя сравнить с твоей этой…как ее Патимат… - раздраженно усмехнулся Хайрулла. И взял за руку подбежавшую девочку.
-Попрощайся с тетей, мы уходим. Анаса бы домой еще вернуть, если хватит на это сил. У Батыра теперь будет пропадать и днем и ночью – сказал Хайрулла и направился к выходу.
Женщина обняла Асет, которая подошла попрощаться и, погладив ее по голове, ласково сказала
- Красавица моя, иди поиграй пока с сестренками, я с дадой еще поговорю.
-Только не долго, - насупившись убежала Асет.
Хайрулла разозлился.
- Я сказал, что нет времени на разговоры! Неужели непонятно – он быстрым шагом направился к калитке.
-Да подожди ты, умоляю тебя – Написат догнала его и, схватив за руку, насильно остановила.
-Мать твоим детям нужна! Как ты этого не понимаешь? Очаг твой гаснет с каждым днем. Один где-то в городе, эти двое шатаются то у меня, то у Абдул-Хамида, пока ты со своей этой работой. Материнская рука им нужна и теплый дом! Неужели ты это не видишь – уже кричала Написат дрожащим голосом. Хайрулла также прикрикнул на нее в ответ
- Так погас мой очаг! Погас! Погас и причем навсегда! А мать этих детей умерла! Ты не знаешь, как умирают матери? Умерла…как твоя и моя. И заменить ее им не сможет ни одна женщина в мире, даже если это ангел, спустившийся с небес с белыми крыльями за спиной. Не сможет им ее никто заменить…не им…ни мне. И чем ласка совершенно чужой женщины, твоя им будет ближе, потому что ты своя…
- А ты! Почему ты о своей жизни не думаешь? Ты же единственный мой родной человек. У меня сердце обливается кровью из-за тебя. Неужели не хочется тебе по-людски жить?
- Хочется мне по-людски жить, но не получается – буркнул в ответ Хайрулла и, высвободившись из цепких рук сестры, быстрым шагом ушел.
Написат стояла у калитки, глотая слезы. Ей было больно наблюдать за одиночеством брата.
-О Аллах, прости меня за такие грешные мысли, но почему ему столько несчастий? Почему все на его голову? Он же один рос в этом мире…один как перст…без брата, отца, даже двоюродных братьев не было…почему ты лишил его семейной радости? То тюрьма, то ее смерть…ему же тяжело это все выносить – шептала Написат, уже навзрыд плача.
Речь о Патимат с Хайруллой начали заводить уже и другие помимо сестры. Сельчане о новой семье давно ему намекали, но простота Патимат их покорила. Вдовцу осторожно нужно подходить к выбору новой жены, ведь не всякая женщина обладает безграничной добротой, чтобы полюбить чужих детей. Руководствуясь этим, Хайрулла не хотел приводить больше в дом женщину, но родственники умоляли его восстановить свой семейный очаг, который с каждым днем разрушался. Дети больше времени стремились проводить дома, а дома как такового не было, он был пуст и холоден, пока не прибежит запыхавшаяся Написат и не согреет его. Как-то раз разговор на эту тему с зятем завел и Абдул-Хамид.
-Хайрулла, ты достойный человек. Тебе еще дети нужны, сыновья нужны, потомство нужно, а моим племянникам домашняя теплота и материнская ласка…я знаю, в тебе много мудрости, поэтому не глупи. Аварцы простой, хороший народ, и Патимат добрая и порядочная женщина. Ей многого не надо, ей просто поддержка нужна мужская, а с детьми она сладит. Малик уже взрослый, этих двух сорванцов главное полюбить, а она это сможет. Хайрулла, я прошу тебя подумай над нашим разговором, я даже настаиваю – просил его Абдул-Хамид.
Хайрулла задумался. Ему стало совершенно безразлично. Людские советы, научения раздавались глухим эхом в его давно уже опустошенном сердце; огонь, зажженный в нем много лет назад, погас. Сумасшедший ливень судьбы навсегда остудил его. И теперь там было холодно, а заново зажечь его не в силах был никто – ни Патимат, ни грозы, ни молнии, ни лесные пожары. А жизнь? А жизнь продолжалась. Она всегда требует продолжения, независимо от того, что разыгрывается на ее арене – комедия или трагедия. Жизнь заставляет продолжать, но никогда не дает переигрывать на бис. И Хайрулла также сдался. Как уставший актер, он побрел в гримерную, чтобы надеть на себя новую маску поддельной радости и продолжать играть на сцене жизни. Выхода другого она не оставляла.
Хайрулла видел Патимат только два раза. Один раз, когда помог с мешком соли, второй, когда столкнулся с ней на пороге дома сестры. Родственники, старики, радуясь, что смогли наконец переубедить его, взяли на себя все хлопоты. Ему предложили встретиться с будущей женой, поговорить, установить дату. На удивление всем Хайрулла отказался. Еще больше удивило то, что Патимат на это спокойно отреагировала…
Мать будущей жены Хайруллы Хасибат была встревожена спонтанным браком дочери. А больше всего ее волновало то, в какую семью ей предстояло войти.
-Ты хоть знаешь кто такой Хайрулла? Его имя известно во всем Шарое, да и в Дагестане. Мужественный человек, достойный чеченец. А жена его Муъминат. Она же была удивительной женщиной…
-Говорят, она была очень красивой – перебила ее Патимат.
- И не только красивой. Помимо красоты своей, она еще и обладала таким нравом необузданным…под стать своему мужу. А хозяйка какая…двор за километр сверкал чистотой. Ээээх…дочка…не знаю, правильно ли ты делаешь…справишься ли ты там. Не простые это чеченцы. Не простые.
-Мама, а откуда ты ее знала?
-Так как не знать-то? Твоя сестра Шахрузат выходила замуж в платье, сшитом ею. Она же была рукодельницей. Мы с Шахрузат ходили к ней домой. Муъминат сшила ей чеченское свадебное платье г1абли.Все просто ахнули, когда увидели. Это такая красота была. Да и сама она в Дагестан часто приезжала…посуду, серебряные изделия покупала.
-Так это она значит…Шахрузат мне часто рассказывала про нее. Надо же как в жизни получается – улыбнулась Патимат. Мама, слушай, у нее же сестра, если я не ошибаюсь за аварца замуж вышла? Или нет?
-Вышла…точнее насильно сделали женой…изверги…так и тащит она это замужество нехотя…еще отец отверг, в Шарое ее не любили. А она разве виновата? Красивая была очень, вот наши и украли ее. А она не любила его, не хотела там оставаться. Помню рассказывали, как она металась там несчастная, но не отпустили они ее ни за что. Люди погибли…и наши, и с их стороны. Случайной пулей была убита и беременная женщина с аула, представляешь? Так и осталась она там…да и у Муъминат не сложилось…рано так из жизни ушла… о ее замужестве весь район гудел. Хайрулла ее тоже ведь украл…красивые они были обе сестры, вот и расплачивались за свою роковую красоту.
Патимат промолчала. Справится ли она? Между ними с Хайруллой не загорелась искра чувств, ни одна маленькая струнка их сердца нисколько не была задета. В своих отношениях друг к другу они были одинаковы. И все же они различны. Различны в одном. Сердце Патимат было всегда полно доброты, милосердия, сострадания, жалости, любви и ласки к окружающим. В нем было тепло. Тепло, но не жарко. Не вспыхивал в ней самой никогда вулкан страстей и настоящей любви – сумасшедшей, пронизывающей до мозга костей, жертвенной, подвигающей на необдуманные поступки и деяния, от одной мысли заставляющей трепетать всю душу и тело. Любовь – неразгаданная головоломка человеческого разума прошла мимо нее. Она не испытала ее и в первом браке, не было суждено испытать и во втором. Вот это и было их главное различие.
Незаметно для него самого, для окружающих людей, незаметно для всего мира в один из тихих летних вечеров в дом Хайруллы вошла Патимат. Бесшумно, мягкими шагами простая женщина переступила порог его непростой и интересной жизни. Хайрулле было странно вновь ощущать себя женатым, семейным человеком. И вообще, Патимат была его единственным легким приобретением, которое само пришло ему в руки без боя. А ведь он привык за все бороться. Ощущение опустошения никак не покидало его, хотя он стремился избавиться от него. Хайрулле редко судьба без боли делала подарки, поэтому ему был даже как-то непонятен этот неожиданный поворот в его жизни. А ведь его первый брак, его первая и последняя любовь были действительно выстраданными. Той холодной осенью она ворвалась в его жизнь, подобно порывистому ветру, сметая все на своем пути. Этот поздний вечер, люди, окружившие его двор, распахнутое окно, ее срывавшийся от слез голос, беспорядочно раскинутые по спине и груди черные волосы, учащенное дыхание и дрожащая, худая рука, сжавшая со всей силы его ладонь… и той осенней ночью в ее эти хрупкие руки он вложил всю свою жизнь, навсегда сжигая в них все воспоминания прошлых лет…
Патимат не была нисколько взволнованна. С детьми она сладит, она безумно любит детей и мечтает иметь своих. А что касается мужа…конечно, она боялась, что он не будет чувствовать ее любви, но он, к счастью, и не требовал от нее ничего. Она его одаривала добротой и состраданием, а он взамен давал свое уважение.
Вечерело. Это был первый вечер ее новой жизни. Люди разошлись. Официальные церемонии закончены. Она повсюду глазами искала детей. Во дворе было пусто. Вдруг под деревом Патимат заметила девочку. Она быстро подошла к ней. Асет сидела на корточках, держа в руках какую-то эмалированную кружку. Девочка маленьким, тоненьким прутиком вычищала все извилины кружки.
- Чистюля…видимо в мать пошла – промелькнуло у Патимат в мыслях.
-Асет,…а что ты делаешь? – тихо спросила Патимат, опустившись с ней рядом.
Девочка исподлобья посмотрела на нее большими серыми глазами и молча продолжала драить кружку.
- Ты кто? – зло спросила Асет
- Я твоя мама, Асет, – нежно ответила Патимат и осторожно погладила ее по плечу.
Девочка раздраженно отпрянула
- Уйди! Моя мама умерла!
-Асет, послушай меня!
Но девочка, выбросив эту кружку на землю, убежала. Патимат вышла, открыв калитку.
-Асет! Асет, вернись! – кричала она.
Но девочка убежала. Патимат долго стояла, пока ее силуэт с двумя смешными русыми косичками не растаял в сумерках.
Не было нигде видно и Анаса. Зашел Хайрулла. В доме было светло. Патимат хлопотала за столом, расставляя посуду. Хайрулла подошел и взял одну чашку. Белая, красивая, фарфоровая чашка с интересной росписью. Это она ее купила, а теперь пользуется другая. Ну почему? Ему хотелось разбить ее вдребезги. И вообще вся эта тишина его начала раздражать.
-Она даже передвигается по комнате тихо, как привидение – думал он, зло глядя на жену.
А Патимат, заметив его взгляд, обращенный на чашку, бережно взяла ее и поставила обратно на полку.
-Я не буду ничего трогать – тихо сказала она.
Хайрулле стало стыдно за себя. Он растерялся. Непринужденное отношение ко всему и простота Патимат смутили его. Ему стало действительно стыдно, что он даже в мыслях разозлился на нее. Хайрулла быстро подошел к жене
-Патимат, ты что говоришь? Пользуйся, конечно, на здоровье. Это все твое теперь, и дом твой. Ты хозяйка. Делай как тебе заблагорассудится. И вообще прости меня…
Патимат удивленно улыбнулась
-Так за что прощать-то? Ты мне не нанес никакие обиды.
- За все последующие, которые быть может когда-то нанесу – тихо ответил Хайрулла и направился к двери.
-Кстати, дети где? Стемнело уже – оглянулся он.
Патимат замялась
-Я даже не знаю…Анаса вообще не видела, а Асет обиделась на меня и убежала, вообще не захотела меня знать.
-Анас, хоть послушный, а Асет…строптивая очень, не знаю, что с ней делать…а так она хороший ребенок. Вы еще подружитесь с ней, вот увидишь.
-Конечно, обязательно – улыбнулась Патимат.
Дети в ту ночь так и не вернулись домой. Анаса еще можно было уговорить, а вот на Асет никакие уговоры тети Написат не действовали.
Рано утром Патимат накинула на голову свою пеструю шаль, подаренную матерью и направилась к золовке. Она встала у калитки и заметила силуэт девочки в окне, которая сразу же, заметив мачеху отскочила от окна. Чуть погодя вышла Написат и тепло встретила невестку.
-Заходи, Патимат. Чего же ты так рано вышла?
-Мне бы детей увидеть…позови их, пожалуйста.
- Ой у них такой характер, точнее у Асет, она подбивает и брата…капризные оба. Может поживут пока у меня? Как ты думаешь?
-Нет, нам нужно вернуться домой. Позови их – с улыбкой настояла Патимат.
Услышав разговоры сначала выбежал на улицу Анас, вслед за ним вышла и Асет.
- А вот и они – весело воскликнула Написат.
-Вот они, мои ягнятки – обняла она обоих.
-Пойдемте домой, дада вас вчера заждался, а вы и не вернулись – обиженно попросила их Патимат.
- Не вернусь! У нас нет мамы! И ты нам не мама! – со злостью выкрикнула Асет.
Патимат опустилась к ней на корточки.
- Асет, девочка моя! У тебя нет мамы, зато у тебя есть папа…такой смелый и сильный, который никогда никому не даст вас обидеть. А мама…маме там лучше, поверь мне, ее забрали ангелы – светлые и добрые, и она теперь вместе с ними смотрит на нас с неба…у вас нет мамы, а у меня не было папы…и скоро может не стать и мамы – голос Патимат сорвался. Слезы потекли по лицу. Написат расплакалась вместе с ней. А дети в растерянности смотрели друг на друга.
-Твоя мама болеет? – нарушил молчание Анас
-Да...она болеет…да и стара уже…с каждым днем силы ее покидают – ответила Патимат, вытирая шалью слезы с лица.
Асет подбежала к ней.
-Твоя мама не умрет! Мы скажем дяде Абдул-Хамиду, чтобы он вылечил ее. Он всех лечит. Нашу маму не смог, потому что одна трава…такая волшебная трава тогда не зацвела в горах…а сейчас она цветет…мы сами видели. Правда же, Анас? – тараторила девочка.
Патимат подняла на нее полные слез глаза.
-Асет, я никогда не смогу заменить вам мать, но я посвящу вам всю свою оставшуюся жизнь. Асет, ты девочка, и ты потом, когда повзрослеешь, поймешь меня…я ни в чем перед вами не виновата. Ты обязательно поймешь меня. Анас может и не поймет, а вот ты поймешь, потому что ты будущая женщина, и ты вспомнишь этот разговор – она осторожно взяла ее за руки и притянула к себе.
Девочка обняла мачеху. И когда ее лица коснулась свежая, прохладная щека ребенка, Патимат почувствовала, как по телу разливается тепло. Она прижала к себе Асет и долго не отпускала.
-Пойдем домой? – прошептала Патимат
-Да – громко ответила Асет.
Чуть поодаль стоял Анас. Недалеко от них, закрыв лицо платком, плакала Написат. Во дворе стояла тишина. Это был переломный момент в жизни целой семьи, переломный момент в отдельных маленьких жизнях этих двух близнецов…
Утро разливалось по небу. Патимат шла домой, держа за руки детей. В ее глазах играло солнце. Самую большую преграду она преодолела. Теперь дело оставалось за малым – подкидывать дрова в заново зажженный очаг семьи Хайруллы. Дети издалека заметили знакомый силуэт отца.
- Дада идет! – вскричал Анас и побежал навстречу к отцу.
Хайрулла подошел, держа за руку сына. Он был приятно удивлен, видя такой радостный блеск в глазах детей и жены.
-Нас потерял? – спросила Патимат
-Да уж…смотрю никого нет. Я вижу вы подружились? – спросил Хайрулла, кивая в сторону Асет, которая крепко держала за руку свою мачеху.
-Подружились – опережая Патимат, ответила ему дочь.
-Мы скоро в Рахата поедем, на красочный базар и много вещей разных купим. Она нам обещала – делилась с отцом своей радостью Асет.
-А кто она? – неожиданно спросил он.
Асет молчала.
Анас тихо ответил
-Нана…
Хайрулла посмотрел на Патимат. Их глаза встретились. И этим взглядом он говорил ей немое, простое, человеческое спасибо…
И понесла их всех жизнь на старой арбе по своим крутым извилинам. Они завели хозяйство. Приезжал Малик погостить на каникулы. А в дни отсутствия Хайруллы, Патимат ездила с близнецами в Дагестан. Дети полюбили всю родню мачехи и охотно называли старенькую Хасибат своей бабушкой. Анас и Асет, играясь с ребятней, быстро научились разговаривать по-аварски. Время – беспристрастный учитель, быстро листало страницы своих потрепанных учебников и погоняло вперед усталых учеников, не давая привала, какой бы сложной ни была дорога…Патимат тревожило лишь одно – ее запоздавшее в этом замужестве материнство. Как и любая женщина она очень сильно хотела ребенка, но четвертый год уже как природа молчала в ответ на ее мольбы. Хайрулла никогда не заводил с ней разговоров на эту тему. В глубине души мужчине было страшно, что рано или поздно она сообщит ему эту новость, и тогда Патимат может отдалиться от близнецов, которые только и начали обретать в ней мать.
Но летом 43-го года Патимат все же первый раз в жизни по-настоящему ощутила себя женщиной и внутри нее осторожно забилось крохотное существо. Хайрулла воспринял состояние своей жены нормально. Он поздравил ее. Старался всячески хорошо к ней относиться, боялся случайных обид. Хайрулла верил в доброту Патимат и надеялся, что ее отношение к его детям не изменится после рождения ребенка. Чувствовал ли он радость? Нет. Было какое-то равнодушное умиротворение на душе. Состояние, которое невозможно было сравнить с прежним чувством, когда ему первый раз сказали, что он стал отцом. Его дети стали наградой за его выстраданную любовь, за всю его выстраданную жизнь. Он вспомнил день, когда родились близнецы, как его срочно вызвали, сообщив, что она и дети в тяжелом состоянии, как он забежал в комнату и увидел ее черные волосы, раскиданные по подушке, а чуть поодаль - два белых свертка. Это были счастливые моменты его жизни, подаренные ему Муъминат, радость от которых оказалась длиннее ее жизни…
К концу зимы в Шарой начали приезжать фронтовики, среди которых были люди разных национальностей. Горцы начали их радушно принимать, не скупясь своей едой, своим кровом. Люди с интересом рассказывали друг другу про своих отважных гостей, некоторые из которых были и ранены. Горцы старались помочь если и не делом, так хоть словом добрым защитникам их большой Родины…
Четыре человека поселилось у Батыра с Айшат. Бряцая оружием, они зашли к ним. На деревянном паднаре лежал маленький Абуязид, которому было всего лишь несколько месяцев отроду. У печи готовила еду Айшат. Батыра не было дома. Айшат на ломаном русском языке, который она выучила за пару лет учебы в сельской школе, поспешила сообщить своим гостям, что муж ее фронтовик, но гости эту новость почему-то восприняли равнодушно. Айшат все же была охвачена какой-то внутренней тревогой. Молодая женщина отгоняла от себя темные мысли, но сердце все же было не на месте. Она вышла за дровами, но не найдя срубленных взялась за топор. Вслед за ней вышел один солдат.
-Дай помогу – сказал он и, не дожидаясь ответа, взял из ее рук топор и нарубил целую охапку дров. Айшат искоса смотрела на своего помощника. Он был не похож на остальных. Смуглое лицо со впалой носовой перегородкой и узкие глаза говорили о его явно неславянском происхождении. Но Айшат разве разбиралась в национальностях? Единственные иностранцы, которых она видела это были аварцы с соседних гор, а они ничем не отличались внешне от чеченцев.
-Усманов! Где ты там застрял? – окликнули его из окна.
Айшат удивленно оглянулась…неужели мусульманин.
Батыра не было дома. Ту ночь Айшат провела без сна, прижимая к груди своего младенца.
Утром вернулся Батыр. Глядя в окно, он сказал
- Не к добру это все…не к добру. Чует мое сердце, что не к добру…
Многие спрашивали у Хайруллы с чем связан этот наплыв военных в район. Мужчина ничего не мог сказать. Первое время он не придавал значения, а когда на работе начали задерживать несколько ночей подряд, не отпуская домой, тревога начала охватывать и его.
Начало зимы в Шарое выдалось теплым, а вот в конце погода начала портиться.
Загадочные гости гор не обошли и дом Патимат. Женщину начало настораживать достаточно долгое отсутствие своего мужа и затянувшееся пребывание в их доме фронтовиков.
Зима в Шарое напоследок рвала и метала. Холодная горная ночь с подвывающим ветром переворачивала всю душу. Срок родов уже был на носу. По ее подсчетам она должна была родить в конце месяца, а февраль уже перевалил далеко за середину. Хайрулла все не возвращался. С каждым днем ее охватывал дикий страх. Патимат рисовала в своем воображении страшные картины ее смерти при родах…осиротевшие дети без отца, полный дом этих непонятных солдат. Сердце билось набатом. Безысходное положение, в котором она оказалась, еще больше усиливало ее тревогу, которая в принципе бывает у каждой женщины перед первыми родами.
Патимат сходила с ума. Сон напрочь пропал. Каждую минуту она вздрагивала от треска сломавшейся ветки, в ожидании, что зайдет Хайрулла. Женщина твердо решила на следующее утро пойти к золовке, может та какие-то новости раздобыла.
Хмурое зимнее раннее утро не заставило себя ждать. Патимат выглянула в окно. Небо было затянуто тучами. Мороз ночью не ударил, но зато крупными хлопьями шел мокрый снег, подгоняемый сильным ветром.
-Ну и погода! – подумала Патимат. Лучше бы мороз уже, хоть ясный день бы был – размышляла она.
Ей жутко не хотелось выходить из дому и идти вниз по склону в другой хуторок к золовке, да еще в таком положении. Но тревога за мужа ее просто выталкивала из дому. Патимат одевалась. Проснулась Асет.
-Мама, ты куда собралась? – спросила Асет.
-Я к тете вашей ненадолго. Быстро приду. Из дому не выходите, простудитесь. На улице ужасная погода.
- Ага! Оставляешь нас одних с этими противными солдатами и идешь? Я с тобой – соскочила она с постели. Следом за ней проснулся и Анас.
-Да тише вы! Холод на улице собачий, куда я вас с собой потащу? – шепотом кричала на них Патимат.
- А сама тогда зачем идешь, если холодно? – захныкал Анас.
-Мне нужно! Понимаешь? Нужно мне к ней!
Вдруг Анас удивленно вскрикнул
-Стучит кто-то в дверь!
-Да это ветер. Кто к нам в такую рань, да еще в такую погоду притащится – не обратила внимания Патимат. Но осторожный стук теперь сменился негромким окликом
-Патимат, открой!
Патимат вздрогнула и быстро подбежала к двери, накинув на голову большой шерстяной платок. В комнату ворвался ветер. Дети съежились от холода и обратно залезли в постель.
Патимат вышла. Перед ней стоял ее двоюродный брат Лабазан. Женщина была удивлена. Он крайне редкий гость даже в ее родном Рахата, не говоря уже о Чечне.
-Лабазан??? Что тебя привело в такую рань? Что-то случилось?
-Патимат, нет времени долго говорить. Тут все окружено…я предупредить тебя пришел…выселяют их…беги отсюда домой как можно раньше…беги, Патимат – шепотом говорил Лабазан, глотая обрывки фраз от сильного ветра. Мокрые снежные хлопья больно били по лицу, и мужчина сильнее натягивал на лоб шапку.
-Кого выселяют? И куда, как? Лабазан, ты о чем вообще? Это просто фронтовики у нас поселились, понимаешь? Это слухи, наверное, глупо улыбалась женщина, абсолютно не понимая, что пытается ей сейчас объяснить двоюродный брат.
Лабазан разозлился.
- Что значит кого? Чеченцев и ингушей выселяют и навсегда выселяют. И это не слухи Патимат, через Сайдуллу узнал…беги отсюда…каждая минута дорога…себя спасай, ребенка своего спасай! Я больше ничем не могу тебе помочь, сестра. Я рисковал этим приездом к тебе, жизнью рисковал, но не мог тебе не сказать. И еще! – Лабазан запнулся. Он крепко сжимал в своих холодных ладонях ее руки.
-Поклянись Аллахом, именем умершего отца, сестры и жизнью матери своей поклянись, что этот разговор ты не вложишь ни в чьи уста!
-Лабазан! А как же Хайрулла, его сестра, как же они?
-Поклянись!!!Никогда! Никому! Одно твое слово в ауле, и ты погубишь себя, своего ребенка, тех кому ты это рассказала и этих сироток, без матери растущих! Ты понимаешь меня или нет? – Лабазан оглядывался в страхе, что кто-то может услышать их разговор.
Патимат была взволнованна. Руки тряслись. В бегающих глазах был безумный страх.
-Я никому…никогда…слышишь…брат, я клянусь Аллахом – испуганно ответила женщина.
- Мне надо уходить! Прощай! Береги себя! Да благословит вас Аллах – прошептал он и направился к коню.
Патимат осталась стоять у порога, порывисто дыша, облизывая соленые от слез губы. Платок съехал на плечи. Колючий ветер больно хлестал по бледному лицу, а мокрые снежные хлопья путались в ее светлых волосах. Она не ощущала холода…она вообще ничего не ощущала.
Аул еще спал. Зимний ветер пронизывал до костей. Патимат абсолютно не понимала, что это сейчас было: кошмарный предутренний сон, чей-то жестокий розыгрыш? Что значит выселяют навсегда? И почему именно их?
Женщина зашла. Дети спрятали свои головки под одеяло, когда очередной раз в комнату ворвался уличный холод.
Патимат была в замешательстве. Первый раз в своей жизни она теряла свое прирожденное спокойствие. Когда Лабазан упомянул про Сайдуллу, она поняла, что это далеко не слухи. Сайдулла приходился им дальним родственником. Он занимал в верхах Дагестана какой-то высокий пост, а какой Патимат не знала, да и не интересовалась никогда.
-Так! Что делать? – воскликнула она, тяжело дыша и ломая пальцы рук. С каждым днем ребенок в утробе набирал вес и ей уже было нелегко.
-Кто это был, мама? – спросила Асет, хлопая еще слипшимися от сна ресницами.
Патимат оглянулась.
-Спасай себя! Спасай себя и своего ребенка! – звучал в ее ушах шепот двоюродного брата.
Патимат подошла и присела рядом с детьми.
-Анас, Асет, послушали меня оба внимательно! Я сейчас пойду к тете. Быстро вернусь, обещаю! Надеюсь, что подвезет кто-то! Вы сегодня на улицу не выходите, и вообще сегодня вы делаете все, что я говорю без лишних вопросов? Хорошо? Вы же не хотите, чтобы мама умерла? Не хотите же? – со слезами на глазах встревоженно спросила у них Патимат.
- Не хотим – хором ответили испуганные дети.
-Вот и хорошо, золотые мои! – сказала Патимат, целуя обоих поочередно.
Патимат огляделась по сторонам. Раздумывать времени было мало. Лабазан слова на ветер не бросает, да еще узнал через Сайдуллу. И Патимат была уверена, что сейчас как никогда ей нужно быть собранной в мыслях, делах и поступать разумно. Женщина твердо решила. Сегодня ночью она пешком вместе с двумя детьми уйдет к матери в Дагестан. Их она никогда не бросит. Они были первыми маленькими маячками на ее большом тернистом пути к женскому счастью. Они назвали впервые ее мамой и прижались к ее груди. Они научили ее по-настоящему любить, в них она впервые приобретала смысл жизни, именно они разбудили в ней женщину. И еще…ясным летним днем во дворе своей золовки она сказала детям, что посвятит им всю свою оставшуюся жизнь и сейчас холодным февральским утром настал тот самый момент, чтобы окончательно подтвердить эти слова.
Она начала спешно собирать вещи, а потом в растерянности опустилась на стул.
-Зачем мне вещи? За длинную, зимнюю ночь я успею перебраться в Рахата, а там у мамы все есть. Так что же взять? Но что-то взять нужно. Я не верю, что эта беда не коснется Дагестана, не верю. Не может такого быть, мы ведь рядом. Мне лучше надо сбережения какие-нибудь собрать, вот что мне пригодится. – воодушевленная своими новыми мыслями Патимат открыла железный сундук. Женщина нашла там кое-какие деньги и старые вещи, среди которых было и аккуратно сложенное национальное платье г1абли. Патимат сжала в руке тонкий переливчатый материал. Сердце женщины дрогнуло, а по щеке покатилась свежая слеза.
- И все же…ты оказалась счастливее меня…тебя любили искренно и нежно…и тебе не надо бежать сегодня в черную неизвестность ночи неизвестно от кого, неизвестно зачем–думала Патимат, пока очередной уже грубый толчок малыша не заставил ее поторопиться.
На дне сундука лежал короткий серебряный кинжал Хайруллы, а рядом с ним и украшения Муъминат – серебряный пояс, монеты, нагрудники и серьги. Патимат достала их. Она снова встала перед вопросом – оставить или унести? Это были фамильные драгоценности, и для Патимат, которую уже несколько месяцев подряд мучил страх скорой смерти отнести с собой их было немыслимым. Она и до этой страшной новости Лабазана хотела собрать все и отдать золовке. А теперь медлить было нельзя. Патимат все собрала, завернула в старый шерстяной платок, тепло сама оделась и, снова предупредив детей, вышла на улицу. Ветер завывал с новой силой. Спрятав за пазуху драгоценности, сильнее укутываясь в свою шаль, Патимат тяжелой, раскачивающейся походкой направилась ко двору. Неожиданно ее окликнул громкий голос:
-Женщина, куда?
Смущаясь от своего слабого знания русского языка, Патимат ответила, что идет к золовке в нижний хутор. Солдат ответил отказом:
-Не разрешено вам никому близлежащую территорию покидать.
Патимат теперь окончательно поняла, что горе неминуемо. Взволнованно прижимая к себе сверток, она умоляюще посмотрела на солдата
- А к соседке можно?
-Можно – ответил он.
Патимат быстро пошла к соседке Кемси. Во дворе никого не было. Женщина начала тарабанить в дверь.
-Да иду, иду уже! – недовольно пыхтя вышла Кемси. Увидев на пороге взволнованную Патимат, Кемси удивилась
- Вай Патимат! Что случилось? Ты чего так рано?
-Кемси, у меня мало времени, дети дома одни. Давай зайдем, поговорить нужно.
Кемси удивленно запустила женщину в дом.
Патимат присела на первый попавшийся стул. Голос женщины дрожал.
-Кемси, мне очень плохо. Срок уже подходит родов. Мне страшно. Боли у меня тянущие. И Хайруллы дома нет. Плохо на душе. Чует мое сердце не выдержу я…я вот зачем пришла…
-Бог с тобой, Патимат! Все мы женщины через это рано или поздно проходим. Ты о чем вообще говоришь? – испуганно всплеснула руками Кемси.
-Подожди, Кемси, послушай, дело не в этом…может что угодно случиться. Я вот…сказать хочу – голос Патимат срывался, а руки, достающие из-за пазухи сверток, дрожали.
-Меня к Написат не пустили…хотела к ней с утра сходить и отдать. Солдаты не пустили. Не к добру они тоже у нас засели. Ты вот что…сохрани это у себя и отдай Хайрулле, когда он вернется. Здесь его серебряный кинжал и другие драгоценности Муъминат. Отдай обязательно, слышишь меня? Патимат протянула сверток соседке.
Кемси растерянно взяла его.
-Отдай или Хайрулле, или его сестре. Больше никому! Я очень сильно прошу тебя, исполни мою просьбу, Кемси, и постарайся сохранить, хотя бы этот пояс. Я не прощу себя никогда, если лишу Асет последней памяти о матери. Кемси!–она умоляюще взяла ее за руку.
Кемси в недоумении смотрела на нее
- Ты что-то скрываешь от меня, Патимат! Дождись Хайруллы. Ему не понравится, если его вещи будут гулять в чужих руках.
-Да не могу я, никого ждать, понимаешь?! Не могу…плохо мне…до тебя еле дошла, срок в конце месяца…не выдержу. А эти изделия боюсь потом украдет кто – тяжело вздыхала Патимат.
-Ты просто пообещай мне!
Глаза Кемси наполнились слезами.
-Несчастная ты моя! Да обойдется у тебя все, вот увидишь! А вещицы эти обещаю, что сохраню! Обещаю, Патимат.
Женщины обнялись на прощание. Выйдя из дому Кемси, Патимат радостно вздохнула.
-Уффф! Чуть не заподозрила она меня…о Аллах!
Самое главное для себя Патимат завершила. Теперь оставалось подготовить детей. Каждая минута уходящего дня больно проходила через сердце Патимат. Сегодня наступала судьбоносная ночь в ее жизни, где от нее требовалось как можно больше решительности и смелости. Гаснущий день был похож на все остальные. Такой же мрачный и серый, задушенный февральскими тучами. Патимат все еще надеялась услышать за окном ржание вороного коня Хайруллы, но надежды были пусты и тщетны. После обеда Патимат позвала детей.
-Анас, Асет! Сегодня мы уйдем в Дагестан к бабушке Хасибат!
- Мы поедем в Рахата!!! Как хорошо!!! Мамочка, спасибо тебе! – закричала Асет и бросилась обнимать мачеху.
-Подожди, послушай меня, неугомонная! Уйдем мы пешком ночью. Я очень сильно больна. Если вы мне не поможете, и не будете меня слушаться я могу умереть – всхлипнула Патимат.
Анас испугался
-Мама, ты чего? А как же дада? И почему нам надо обязательно уходить ночью?
-Может утром пойдем, мам – поддержала брата Асет.
Патимат протирала слезы. Страшно было детям сказать, как есть. Слишком малы они. Женщина боялась, что они до вечера проболтаются даже между собой, а это услышат другие люди.
-Родные мои! Так нужно! Я по дороге вам объясню. Только никому ни слова! И из дому не выходим. Уже скоро сумерки. Как только до конца стемнеет нам нужно идти – сказала Патимат.
Растерянные дети смотрели друг на друга.
Вечерело. Патимат старалась держать себя в руках. Лишнее волнение в ее состоянии ни к чему хорошему не приведет. А ей предстоит долгая пешая дорога. Она снова открыла старый сундук, чтобы достать кое-что из тряпья. Вдруг среди вещей зашуршала бумажка. Патимат раскрыла ее. Это был смятый, пожелтевший листок, весь исписанный черной арабской вязью. Что это было? Аят или сура из Корана, святая молитва от земных бед? А может эта была обычная записка с простой надписью на арабском языке? Патимат не знала. Она знала только текст каждодневного намаза, которому ее научила престарелая бабка еще в детстве. Больше она не знала ничего…Патимат долго смотрела на этот листок и, аккуратно сложив вдвое, спрятала на груди.
-Скорей всего это священный аят, иначе не хранили бы его – подумала она.
Февральский вечер не заставил себя ждать. Сумерки разливались по небу, как случайно пролитая на белую простыню краска. Это был черный февраль 1944 года, который впоследствии войдет в мировую историю как одна из страшных трагедий, постигших вайнахский народ.
Ветер стих. Мокрый снег, который шел с самого утра, тоже прекратился. Кое-где на кустах он еще лежал, а в основном превратился в скользкую, липкую слякоть. За целый день с солдатами Патимат старалась не пересекаться. Но и все же в обед, когда она заносила в дом вместе с детьми дрова, один из них тихо спросил ее
- Ты не чеченка?
-Нет, я аварка – удивленно ответила Патимат.
Ей было интересно как он догадался. А ведь Патимат иногда с детьми разговаривала и на аварском. Так солдат и определил ее, наверное.
- А что? – спросила его Патимат.
- Ничего…ты это, вот что…- солдат боязливо оглядываясь подошел к ней.
- Что такое? – переспросила Патимат
-Нет ничего! – махнул он рукой и вышел за калитку.
Патимат поняла, что не решился он сказать ей о главном.
Зимний вечер завершался. В пасмурном небе февраля рождалась темная беспокойная ночь. Сердце женщины билось, как заведенный маятник. Она одела детей и, закинув за спину узелок, вышла во двор. Холод пронизывал до костей. В небе не было ни одной звезды. Где-то в облаках пряталась и замерзшая луна. С одной стороны, это была самая удачная погода для такого рода ночной прогулки, ведь никто не увидит, а вот с другой стороны, беременной женщине с двумя детьми идти в скользкую слякоть в такую кромешную тьму по горным тропам было тяжело и опасно. Патимат крепко держала за руки двоих детей, а мешок она крест-накрест обвязала веревкой вокруг тела, чтобы руки были свободны. К калитке женщина подходила, обходя дом, чтобы никто не заметил.
-Бисмиллах1иррохьманнирроххьим (Во имя Аллаха милостивого и милосердного).
Дети шепотом повторили за ней. Вдруг послышался шорох шагов. От ужаса Патимат не могла двинуться с места. Она повернула свою уже ватную от множества наполнявших ее мыслей голову. Перед ней стоял тот самый солдат, спросивший о ее национальности. Коленки женщины дрожали. Высвободив свою руку из теплой ладошки Анаса, Патимат схватилась за столб калитки, чтобы не упасть. Женщина поняла, что это гибель…неминуемая гибель. Рядом стояли испуганные дети. В воздухе повисло молчание. Подул легкий ветер. Они смотрели друг на друга. Вооруженный, молодой советский солдат, беременная женщина и десятилетние дети, абсолютно не понимавшие что происходит. Наконец Патимат нарушила эту зловещую тишину
- Убьешь? – спросила она, тяжело дыша.
Солдат молча оглянулся по сторонам. Рука крепко держала автомат. Мужчина быстрым рывком открыл калитку и указал на выход. Дети выскочили раньше своей мачехи. Патимат не в силах была вымолвить ни слова. Она молча уставилась на солдата.
- Иди уже! – шепотом прикрикнул он на нее. Патимат быстро вышла. Дети снова ухватились за ее руки.
- Он ничего нам не сделал! – радостно сказала Асет
-Тише! Идемте – прошептала Патимат и они двинулись в путь. Патимат старалась ускорить свой шаг, но быстро уставала. Холодная ночь черного февраля вступала в свои права.
-Мама, а зачем мы идем? Ты же сказала, что расскажешь – спросила Асет.
-Выселяют, выгоняют отсюда всех вайнахов, поэтому и убегаем.
- Это как? А куда? Мы что теперь постоянно будем жить в Дагестане?
- Девочка моя, я ничего не знаю. Но обратно сюда нам больше никогда нельзя.
Дети молчали. Эти слова они запомнили на всю свою оставшуюся жизнь. За что и кто их выгнал в эту мерзлую ночь февраля на улицу? Где сейчас их отец? Что станет с остальными родственниками? И вообще, что это все значит? За какие грехи они несли эту кару сейчас? Казалось, что и природа не знала ответа на этот вопрос и в ответ на происходящую несправедливость, мгновенно сменила свой темп. Начался внезапный ветер и снова закружил мокрый, липкий снег. Черные очертания высоких гор и голые деревья вокруг наводили ужас. Ветер усиливался. Снежинки били по глазам, неприятно их обжигая. Вдруг шум ветра смешался с каким-то диким пронзительным визгом. Эта холодная зимняя ночь в шаройских горах устраивала какой-то настоящий сатанинский бал. Порывы ветра усиливались с каждой секундой и казалось, что вот-вот с корнями начнут срывать сухие деревья и кустарники.
Анас крепко сжимал руку мачехи. Асет вскрикнула
-Мама! Что это?! Мама, мне страшно! Мамочка!
Девочка начала хвататься за женщину, и так еле стоявшую на ногах от усталости. Вслед за сестрой захныкал Анас. Страх пробирал и Патимат. Непонятный визг не прекращался.
-Аузубиллах1и! Это, наверное, нечистая сила! Я Аллах1, спаси нас. – Патимат достала с кармана спички. Трясущиеся руки не могли раскрыть коробок.
-Давай я – вызвался помочь Анас.
Мокрыми маленькими ручонками ребенок пытался зажечь спичку. Со второй попытки огонь зажегся.
-Держи их у себя, и зажигай почаще, говоря бисмилла. Слышала, что это отпугивает нечисть. И не бойтесь, мы скоро дойдем. Мы уже далеко ушли от нашего аула.
Действительно, половина пути уже была пройдена. Оставалось совсем немного. Анас зажигал спички, а Патимат бормотала молитвы. Визг незаметно для них ослаб. То ли вообще не было этой нечисти, то ли действительно спички с молитвами помогли, или может вера в эти молитвы и спички им помогла справиться со страхом, но тревога их отпустила. А сумасшедшая ночь черного февраля все также рвала и метала в седых горах старого Шароя.
Неожиданно Патимат стало плохо. Как будто острие ножа прошло по низу живота. Женщина вскрикнула и плюхнулась на мокрую землю.
- О Аллах! Только не это! Неужели схватки?! Я Аллах1 помоги мне, помоги мне ради этих детей, кусая от боли губы,- шептала Патимат.
Ветер не прекращался. Пуховая шаль съехала на плечи. Женщина согнулась, обхватив руками живот.
-Мама!!! Что с тобой! Встань, пожалуйста – с плачем тянула ее за руки Асет.
-Надо на помощь звать! Я сейчас крикну! – всполошился Анас
-Вы что с ума сошли? Эхом крик раздастся в горах…а тут солдаты везде…мы погибнем…даже не смейте – шептала Патимат, корчась от боли.
Дети, плача, пытались ее поднять. А жестокая февральская ночь и не собиралась прекращать свое безумство. Вдруг шум порывистого ветра смешался с громким воем волков, который начал все быстрее до них доноситься.
Патимат в ужасе свалилась на колени, касаясь окровавленными губами свежего, не успевшего еще растаять мокрого снега. Уже второй раз за эту роковую ночь она сталкивалась лицом к лицу со смертью. Первая встреча завершилась для нее со счастливым концом, а вот завершится ли так вторая ей было неизвестно. От страха того, что может произойти в эти минуты Патимат даже забыла про свою предродовую боль. Она думала только о детях…о чужих детях, которых она во имя жизни вывела сегодня навстречу смерти. Патимат дико жалела о том, что она послушала Лабазана и решилась на этот шаг.
- Останься я дома, может не такой и страшной оказалась бы наша участь. Хоть люди бы рядом были…может и Хайрулла бы вернулся…а сейчас что? Сейчас я умру, а их растерзают голодные волки…на что я обрекла этих и так несчастных сироток, оставшихся без матери? Что я сделала с жизнью Хайруллы? – Патимат рыдала, обхватив руками живот, в котором билось, рвущееся в этот несправедливый мир маленькое существо.
-Мама, волки. Мама, ты слышишь? Вставай! Нам надо уходить отсюда – кричали наперебой двое детей, бегая вокруг нее.
В ней не оставалось ни капли стремления и любви к жизни. Ей хотелось откинуться на спину и так и умереть на этом липком снегу. Но разумом Патимат понимала, что ей надо собрать все силы, которые в ней есть и, хотя бы несколько минут, продолжить свой путь, иначе она обрекает на жестокую гибель малолетних детей. Женщина посмотрела на Асет. Столько страха было в этих печальных детских глазах. Как же хотелось им жить, и как они просили ее спасти и сохранить им эту жизнь. Если бы Патимат не была беременна, они давно бы уже добрались до Рахата. И от одной этой мысли в женщине разлилось какое-то непонятное чувство ненависти к своему собственному ребенку, который становился единственной преградой на их страшном пути к своему спасению. Патимат хотелось обеими руками выдавить из своего живота этот маленький комок мяса и, выбросив его, продолжить путь. А ведь каким выстраданным был этот комочек, вымоленным у Аллаха бессонными ночами ее семейной жизни.
Патимат всей грудью вдохнула мерзлый воздух ночи.
-Помогите мне встать – уже громко приказала она детям.
Кряхтя, Анас и Асет еле подняли мачеху на ноги. Она трясущимися руками распутала веревку, которой был связан мешок за ее спиной и выкинула узелок. Хоть какой-то груз сошел с плеч. Теперь вся надежда была на Всевышнего. Боли прекращаясь на несколько минут начинались снова. Казалось, что ее схваткам вторило все вокруг – и ветер, и снег, и вой волков. Все продолжалось с короткими перерывами.
- Я Аллах1, помоги мне ради всего святого на земле, что было тобой сотворено! Помоги мне ради этих детей, помоги мне дойти до этого аула! Всевышний, спаси эти маленькие жизни! Не ради себя прошу, ради них прошу! О Мухьаммад, я рассулуллах1 последний Божий посланец заступись за нас! – воздев руки к небу уже кричала Патимат, забыв свои страхи, про эхо и военное окружение. Анас, сломав ветку от срубленного дерева, смастерил длинную палку, отодрав от нее сухие прутья. Теперь Патимат стало более или менее легче идти. Она опиралась на самодельную трость, а с обеих сторон ее держали дети. Они шли. Они шли напролом, наперекор жестокой судьбе, наперекор этой сумасшедшей ночи, наперекор страшному умыслу тех, кто разворачивал эту трагедию. И лишь горы седого Шароя были немыми свидетелями того, как они цеплялись за жизнь и не хотели ни с кем делить эту черную, мокрую кавказскую землю, которую у них так несправедливо кто-то в ту ночь отнимал. Кто они были вообще? Двое маленьких десятилетних детей, жестоко расплачивающихся за то, что они были чеченцами и она, простая аварская женщина, внутри которой билось сердце вайнахского ребенка.
Патимат шла, терпя эти мучительные боли, ни на минуту, не прекращая слов мольбы к Аллаху. Иногда она падала на колени и передохнув снова вставала. Перевалило за полночь. Дети устали. От напряжения с них со всех троих градом лил пот, и они теперь абсолютно не замечали хлеставшего по их лицам зимнего ветра. Патимат уже не могла сдерживать стоны. Вдруг Анас вскрикнул
- Собаки!!! Послушайте, это собаки лают. Это чьи-то собаки, люди рядом, мы доходим до Рахата. Значит волки позади остались. Мама, нам не страшно теперь! Ты только не падай, слышишь? – радостно кричал Анас, теребя за локоть Патимат.
-Я собак тоже боюсь – захныкала Асет.
-Дура! Собаки не волки, они не сожрут нас – прикрикнул на нее Анас.
Патимат присмотрелась. И какова же была радость, когда вдали она увидела едва мерцавший свет огня ее родного аула Рахата. А собачий лай был лишним доказательством того, что они уже перебрались в аул. Они спасены!!! Они в Дагестане. Аллах смилостивился над ней и ответил на ее мольбы. В ней загорелось такое пламя любви к жизни, что казалось оно растопит в своем огне весь этот зимний ужас февраля. С каждым шагом огоньки, горевшие в этой скалистой местности, и собачий лай становились все ближе и ближе. Из последних сил Патимат шла уже по знакомой, протоптанной тропе, ведущей к дому матери. Во рту появилась неприятная тошнота, а по ногам она чувствовала, как разливается какая-то липкая жидкость. Головокружение едва снова не свалило ее на землю. Перед глазами темнело.
-Мамочка, мы дошли до бабушки Хасибат! Стой, не падай, пожалуйста! Вот мы дошли! Иди, стучи быстрей – кричал Анас сестре.
Асет начала тарабанить в дверь, но никто не открывал.
-Бабушка Хасибат, открой быстрей! Открой! Наша мама умирает – с плачем орала Асет, обеими кулачками стуча в деревянную дверь.
В ответ была лишь тишина. Патимат стало страшно – неужели с ней что-то случилось.
А бабушка Хасибат проснулась от первых же криков и стуков. Дома она была одна, сын учился в райцентре и жил у дяди. Зная в каком бешенстве мечется на улице зима, Хасибат и предположить не могла, что человек в эти минуты выйдет из дому. Старушка только хотела сослаться на происки нечистой силы, как теперь уже крик усилился
-Мама! Открой дверь, мама! Не дай мне умереть на пороге своего дома! Мама! – орала Патимат, а вслед за ней и дети. И два языка аварский и чеченский смешивались в этом крике, как смешались в данной трагедии и эти две семьи – аварская и чеченская.
Хромая на одну ногу, Хасибат подошла к двери и открыла ее. Холодный ветер ворвался в дом. А на пороге стояли орущие дети, которые хватались за окровавленный подол Патимат, лежавшей уже без сознания на пороге своего родного дома…
Это были последние дни перед началом самой чудовищной, полной цинизма, единственной и неповторимой в своей жестокости трагедии, которую разворачивали на территории Чечено-Ингушетии. С каждой минутой становился ближе тот день, когда вайнахов лишали не только дома, еды, близких, а всей Родины целиком, навсегда стирая её с политической карты.
Хайрулла был в городе. Все работники, находившиеся на государственной службе, были отозваны и уже на протяжение недели круглосуточно находились на работе. Хайрулла знал, что они стоят на пороге какой-то беды, но до конца не понимал какой. Все списывал на войну. Переживал за Патимат, за ее предстоящие роды.
В кабинете их было трое. Он, Залимхан Багаев с шаройского отдела милиции и ингуш Бек Картоев. Все трое не знали зачем их изолировали от остальных и какую новость им предстоит услышать. За окном тихо падал мокрый снег, который таял, не доходя до земли. Хайрулла мерил шагами помещение, заложив за спину руки. На душе было тревожно. Залимхан и Бек сидели за столом, молча наблюдая за беспокойством Хайруллы, который, как маятник, безостановочно ходил по кабинету. Резко открылась дверь. Зашел начальник НКВД Александр Цуцуровский. Бек и Залимхан соскочили с мест. Хайрулла остановился, оглянувшись. Молчание начальника стало для троих вайнахов вечностью. Хайрулла не выдержал
-Что случилось, командир?
-Завтра, 23-го февраля в 4 часа утра на территории Чечено-Ингушетии начинается крупномасштабная операция «Чечевица» по выселению жителей в Казахстан и Среднюю Азию. Я вам приказываю соблюдать спокойствие и выполнять все указания руководства. Все эшелоны готовы. Любое неподчинение с вашей стороны, пособничество в бунтарстве или прочее будет наказываться расстрелом на месте – монотонно, заученным текстом проговорил начальник.
Бек и Залимхан посмотрели друг на друга. В их широко раскрытых глазах читался одинаковый ужас.
Хайрулла удивился.
-Что значит выселяют? И что только жителей Чечено-Ингушетии?
-То и значит, Хайрулла. У меня нет времени. Я изъяснился ясно – Цуцуровский направился к выходу.
-Погоди, товарищ начальник. Погоди! – окликнул его Хайрулла.
Цуцуровский остановился.
-Позволь мне уехать сегодня в горы. У меня дети одни там остались
-Ты что сдурел? – оборвал его на полуслове начальник
-Клянусь честью, я вернусь, я буду исполнять все приказы и указания, только разреши к детям попасть в горы – Хайрулла сам удивлялся своей мягкости.
-Не положено! Не велено исполнять просьбы врагов народа! – прошипел Цуцуровский и хлопнув дверью, вышел из кабинета.
-Врагов кого???? Ах ты сссссука!!!! А ну-ка вернись! Ты ответишь мне за свои слова, подлец! – вскипел Хайрулла и вытащив из-за пояса маленький короткий кинжал рванулся к двери.
Бек обхватив его обеими руками за все тело, оттащил от двери
-Хайрулла, ты что с ума сошел???? Они же уничтожат тебя! Что ты делаешь? – кричал на него Бек. Но Хайрулла его не слышал.
Подбежал и Залимхан. Двое сильных, молодых мужчин не могли удерживать гнев Хайруллы. Он со всей силы вырывался из и их рук и пытался выбежать за дверь.
-Не губи свою жизнь, дурак, не губи! Они пристрелят тебя, как собаку! Остановись ради всего святого – умолял его Залимхан.
-Нет для меня ничего святого, нет! Отпустите меня оба! Я не успокоюсь, пока не зарежу эту поганую свинью! И жизни моей больше нет, чтобы губить! Они умрут в поездах с голоду и холоду! А вы о жизни мне говорите!
- Жить надо в любом случае, Хайрулла! С ними же мать, не умрут они! Мы найдем их. Я клянусь тебе, что найдем! Да и вернемся мы, вот увидишь! Не навсегда нас туда везут! Не может быть! – кричал уже дрожащим голосом Бек.
- Куда мы вернемся??? Когда нет больше на земле Чечено-Ингушетии! Нет ее! И матери у моих детей тоже нет. Моя жена аварка, а ее выселять не будут – кричал Хайрулла держа в руке кинжал. А Залимхан и Бек крепко держали его за плечи. Наконец они смогли его все же оттащить от двери и усадить на стул.
-Не выпускаете меня, значит! Не даете мне эту суку убить! Жалеете мою поганую, проклятую жизнь – тяжело дыша, пробурчал Хайрулла. С раскрасневшегося лица в прямом смысле шел пар. Залимхан и Бек все также крепко держали его за плечи. И вдруг неожиданно для них Хайрулла полоснул кинжалом по своему лицу, чудом не задев глаз. Вскрикнув, мужчины успели выхватить с его рук оружие и выбросить его на пол. По лицу Хайруллы потекла тонкая струйка крови. Он задел бровь. Если бы не эти двое, он откромсал бы себе половину лица вместе с глазом. Казалось, что эта первая капля крови, которая потекла по его лицу, смешавшись с горячим потом, остановила бешеный гнев мужчины. Залимхан быстро убрал с пола кинжал, листком бумаги очистив с него кровь. А Бек, найдя в кабинете аптечку, обрабатывал рану Хайруллы. В кабинет снова заглянул Цуцуровский.
-Что случилось? – удивленно спросил он, кивком головы указывая на Хайруллу.
-Он об косяк ударился, бровь разбил в кровь – быстро объяснил Бек. Цуцуровский вышел.
Хайрулла сидел неподвижно на стуле, как усадили его товарищи, и исподлобья смотрел на дверь.
- Не могла эта свинья пять минут назад зайти – буркнул он.
А за окном…а за окном уже несуществующей на политической карте Чечено-Ингушетии бродил холодный и злой февраль, мерзлыми снежинками оплакивая это большое горе маленького народа. Хайрулла посмотрел в окно. –Скоро весна – задумался он. Весна…а это последний снег… - ах вот про какую беду ты говорил мой старый друг…вот какую беду оказывается ты предсказал счастливый старец Ахмад. Как же ты счастлив, что не увидишь ее – думал Хайрулла. Его ярость прошла. Крепкая вера во Всевышнего никогда не запускала в сердце Хайруллы отчаяние. И даже сейчас он не был в отчаянии. Была тревога, страх, беспокойство, но не было отчаяния. Хайрулле не терпелось дождаться завтрашнего утра, чтобы быстрей найти своих детей. Он до конца верил, что все это недоразумение, и власти не учинят зла над целым безвинным народом. И твердо был уверен, что завтра найдет своих маленьких детей. Малик его так сильно не тревожил – он уже парень, да и характер выдался у него не мягкий. Справится сынок. А вот за близнецов сердце сжималось в холодный кулак.
Хайрулла даже не догадывался, что прошедшей ночью его двое малолетних детей сдавали первый экзамен на стойкость судьбе, и за эти несколько часов кромешной тьмы, они прошли намного больше, чем он за всю свою жизнь.
Эта бешеная ночь, через тернии которой спасали свои жизни Патимат и двое детей, все же смилостивилась над ними. Когда встревоженная Хасибат открыла дверь, она увидела лежащую в крови дочь. От крика детей, которые были твердо уверены, что потеряли уже во второй раз мать, проснулись соседи и сбежались во двор бабушки Хасибат. Но оказывается Патимат была в сознании, просто упала обессиленная. Быстро привели старую повитуху, благо она жила недалеко. Несколько женщин не могли оттащить от Патимат Анаса и Асет, которые крепко ухватились за руки женщины и кричали лишь одно
-Мама! Не умирай! Мама, не умирай!
А Хасибат не могла никак понять в чем дело. Зачем она вышла в эту холодную ветреную ночь из дому вместе с двумя детьми и чуть не умерла сама по дороге. Как можно это объяснить?
-Может повздорила с Хайруллой? Тогда зачем тащить с собой его детей? – в недоумении бурчала себе под нос старушка.
Из соседней комнаты доносились крики роженицы. Хасибат вывела детей в сени.
-Мои хорошие! Расскажите теперь своей бабушке что случилось? Почему вы ночью из дому вышли?
-Мама умирает? – не замечая заданного вопроса, спросила Асет.
-Не умирает! У вас сейчас братик или сестренка будет. Ну! Ну расскажите мне. Вы же знаете? Неужели вы можете что-то скрывать, и не доверять своей бабушке? – обиженно расспрашивала детей Хасибат, переводя взгляд то на одного, то на другого.
-Нас выгнали – опустив голову, ответил Анас.
-Кто выгнал? – в недоумении спросила бабушка.
-Солдаты нас выгнали. Всех сказали выгонят. И в Шарой нам больше никогда нельзя возвращаться. Так мама сказала – начала Асет.
-К нам рано утром кто-то пришел, стучал сильно. Мама вышла и потом зашла, начала плакать и сказала, что мы ночью уйдем в Рахата – продолжил Анас.
-Да! А еще ночью нас чуть волки не съели – подтвердила слова брата Асет, приводя уже свои факты.
Хасибат была в растерянности. В окно пробивались первые проблески рассвета. Дети молча стояли, держась за руки. Вдруг тишину наступающего утра нарушил звонкий крик только что родившегося на свет ребенка. Этот громкий крик рвал на части холодный рассвет и казалось, что долетал до старых гор Шароя, плотно окруженных вражеским кольцом, доказывая, что не переведется никогда древний род вайнахов, не оборвется нить его жизни, пока будет существовать этот мир.
Хасибат встрепенулась. Она быстро забежала в комнату, вслед за ней заскочили и дети. На постели лежала обессиленная Патимат, с едва заметной, вымученной улыбкой на лице. А старая повитуха подняла на одной руке маленькое орущее тельце.
-Дочка у тебя, Патимат! – улыбаясь, сказала бабка.
-Ну что стоите, глазами хлопаете? Сестренка у вас родилась – посмотрела она на Анаса и Асет, которые растерянно стояли посреди комнаты.
Хасибат заплакала. А роженица лежала на постели, не переставая шепотом воздавать хвалу Всевышнему, сохранившему их жизни. Она бережно поглаживала пальцами, смятую уже до дыр желтую бумажку. Патимат была уверена, что эта неизвестная молитва, великой силой своей святости, спасла ее в эту жестокую черную ночь февраля…
Синий рассвет разливался над Шароем. Горцы уже поняли, что засевшие в их домах солдаты пришли не с добром.
Незадолго до трагедии, Айшат убиралась во дворе. Неожиданно к ней подошел тот самый солдат с азиатской внешностью, которого окликали фамилией Усманов.
-Ты это…женщина…ты бы еду что ли собрала. Беда скоро у вас будет – тихо сказал он.
-Что??? – ошарашенно смотрела на него Айшат.
-Только не вздумай об этом слова произнести, дура! Убьют и тебя и меня на месте! Собери еду, а то ребенок у тебя с голоду сдохнет по дороге – шепотом, оглядываясь по сторонам произнес солдат.
Айшат напугалась. Дома захныкал малыш. Подул холодный, мерзлый ветер.
-Верить или нет? – витали в голове тревожные мысли.
- Но ведь и Батыр говорил, что к не добру все это – подумала Айшат и все-таки решила собрать кое-какую еду. Она отловила несколько курей. Усманов издали за ней наблюдал. Он подошел.
-Дай помогу
Айшат растерялась.
-Он зарежет, когда придет – промямлила она.
- Неси нож. Нет времени ждать.
Айшат отдала ему нож.
Краем уха она услышала, как сев на корточки и поднеся к горлу курицы нож, советский солдат тихим шепотом произнес
-Бисмиллах1иррохьманнирохим…во имя Аллаха милостивого и милосердного.
На душе у нее стало спокойно и тепло. Теперь она окончательно поверила солдату.
В тот вечер во двор заявились другие солдаты, чтобы сменить этих четверых. Айшат была напугана. Батыра не было дома, он пошел к отцу. Страх снова сковал молодую женщину.
-Хоть бы Усманова не забрали – молила она в душе. На радость Айшат, Усманов остался. Поздно ночью домой вернулся и Батыр.
Наступило следующее утро. Батыр рано утром ушел за хворостом в лес. На удивление горцев, количество солдат за ночь увеличилось. Айшат хотела сходить вместе с сыном к свекрови, которая занемогла в последние пару дней, но женщину не выпустили за калитку ее двора.
Чуть погодя Айшат увидела, толпу мужчин, что- то бурно обсуждавших. Прислушавшись, она поняла, что всех собирают в сельсовет.
-Что случилось? – окликнула она соседскую девушку.
-Не знаю! Праздник, говорят, сегодня – мужчин всех позвали ответила девчонка.
Айшат снова охватила тревога. Она прижала к себе теплого малыша. Вдруг отворилась калитка и зашел Батыр, хромая на одну ногу, с большой связкой хвороста за спиной.
-Стоять! Почему не со всеми на сборах?! – рявкнул солдат и в мгновении ока зарядил автомат, направив дуло прямо на мужчину.
-Усманов!!!! – крикнула что есть мочи Айшат. Это была ее последняя надежда на этот момент.
Солдат выбежал на улицу и быстро остановил своего товарища, отводя руку с оружием. Айшат дрожала. Годовалый ребенок на ее руках молча всех оглядывал. Она встретилась взглядом с Усмановым. Солдат виновато опустил свои раскосые глаза, в которых Айшат прочитала весь ужас грядущего дня.
А дальше…а дальше они пошли вниз по горной тропе, прокладывая начало чудовищной трагедии, именуемой депортацией чечено-ингушского народа.
На черную землю ложился мокрый снег. Мычание голодного скота смешалось со стонами стариков, которые не могли заставить себя идти быстрее. Все перемешалось. Айшат шла, держа на руках Абуязида. Она глазами искала Усманова, чтобы сказать ему хотя бы простое «спасибо», за то, что она за спиной несла небольшой узелок с едой и успела одеть на ребенка теплую одежду. Все в толпе искали своих родных и близких, ведь началось все внезапно и одновременно. Айшат издали заметила мать и сестру. Но солдаты не давали даже смотреть по сторонам.
-Быстрее! Нет времени! – подтолкнул ее кто-то сзади. Она едва не оступилась на скользкой слякоти.
-Куда мы идем? Знаешь хоть? Не слышала нигде ничего? – шепотом спросила она соседку Айну, которая шла с ней рядом.
-Не знаю, Айшат! Говорят, в город везут. Там что-то сообщить хотят. А потом вернемся домой.
Да? – обрадованно переспросила Айшат.
-Аха! Привезут вас обратно! Я вообще слышал, что нас топить везут. Подвезут к большой реке и выкинут – пробурчал сзади один тучный мужчина с их аула.
-Быстрей бы уже – ответил ему другой.
Айшат оглянулась.
-Разговоры!!! – прогремел голос солдата. Все разом затихли. Лишь Абуязид захныкал. Снежинки больно щипали его большие черные глазки.
Айшат устала от быстрой ходьбы. Несколько раз спотыкалась, еле удерживала равновесие, чтобы не упасть в грязь. Вдруг она услышала в толпе громкий оклик ее мужа
-Нана!!!
Айшат увидела свою свекровь, которая уже еле шла под руку со старшей дочерью. Женщина упала на колени прямо в слякоть. Батыр, оторвавшись от своей толпы, подбежал к ней.
-Она уже не может идти – всхлипнула дочь Кулсум.
-Сможет! Еще как сможет! А ну-ка встала, – прикрикнул на нее один солдат и грубо схватив женщину за шиворот поставил снова на ноги.
-А ты пошел вон! Чего уставился – обратился солдат к Батыру. Кулсум, с полными слез глазами, посмотрела на брата, в которых читалась мольба, чтобы он сдержал свой гнев. А издалека до молодого мужчины доносился плач его первенца. Не мог он просто так оборвать свою жизнь, от которой зависела другая…маленькая жизнь его несмышленого сына. Недалеко шел отец. Он поравнялся с Батыром. Абдул-Хамид все чаще и чаще оглядывался назад. Их хуторок оставался позади. Хмурое утро превращалось в серый день.
-Батыр! – Абдул-Хамид дотронулся до его руки и крепко ее сжал.
Батыр удивился. Отец никогда не баловал его ласками, да еще в присутствии стольких людей.
-Ты чего, отец? – удивленно посмотрел на него сын.
-Батыр! Ледара ма хилалахь…( смотри, не подведи меня, на чеч). Я не увижу больше никогда Шарой…да и мать не увидит. А ты береги свою семью – Абдул-Хамид снова оглянулся.
-Отец! Не говори так – Батыр растерялся.
-Я знаю, что я говорю – ответил Абдул-Хамид и ускорил свой шаг.
Люди устали. Дети начали плакать. Стоны больных стариков смешались с этим плачем. Раздались первые выстрелы. И мокрый снег февраля, падающий на шаройскую землю, смешался с первой, пролитой кровью горцев. Теперь все поняли – с больными и немощными церемониться не будут, поэтому нужно было идти, несмотря ни на что.
Айшат еле волочила ноги. Но показывать свою слабость девушке было неловко, потому что она видела, как из последних сил, сгибаясь под ударами автоматных прикладов, шли старики с ее аула. Но ей было, действительно, тяжело. Всем кажется, что молодость крепка, крепка своей красотой, силой, волей. Это как раз не так. Молодость - самый уязвимый период в жизни человека. Детство кем-то оберегаемо, старость кем-то опекаема, а вот молодость остается «один на один» с жизнью. Ей не прощаются детские слезы, ошибки юности и старческие капризы. Ей ничего не прощается. От нее всегда требуют поступков. И единственное ее преимущество, позволяющее ей справляться со всем,- это отсутствие страха смерти. Молодость не умеет смиряться. У нее мало мудрости и поэтому в молодое сердце быстрее заходит отчаяние, жаждущее встречи со смертью, чтобы положить конец всем мучениям.
Так и Айшат уже теряла моральные силы, хотя это было всего лишь начало пути.
- Неужели они не могли нас у себя дома наказать, если мы что-то совершили? Зачем нас куда-то вести? – молча задавалась она вопросом.
А после выстрела, втайне даже от самой себя подумала
-Хоть бы меня пристрелили, –Айшат содрогнулась от своих мыслей, но осознавала, что безысходность, жестокая безысходность с каждой минутой настигает ее. Молодая женщина не знала, что самое страшное, самое страшное испытание в жизни ее ждет впереди, и этот пеший путь всего лишь его начало.
Шарой! Как же вечна память твоего горя…вечна как твои старые исполины, беспомощно, свысока наблюдавшие за ниточкой несчастных людей, тянувшейся по твоим узким тропам. Ты все это помнишь, Шарой. И вечностью своей памяти ты мстишь тем, кто унижал тогда седины твоих гор. Где они сейчас, Шарой? Их прах забыт…а их грязные дела также канули в забытье. А ты не умер, Шарой. Они не победили тебя. Твои потомки вернулись к обломкам твоих старых башен. Потомки тех, кто в мерзлое утро февраля 1944 года по узким каменистым тропам покидал свою Отчизну…
А Грозный встретил их холодными эшелонами, которые ждали в эту зиму своих первых жертв. Вот так… на платформе своего вокзала Грозный провожал чеченцев и ингушей в жестокую неизвестность казахстанских степей.
Хайрулла был в городе. Он метался на этом вокзале, как загнанный зверь. Впервые такую страшную безысходность он ощутил в тюрьме, когда Батыр ему сообщил о смерти Муъминат. Холодный ветер завывал. Издали слабо виднелись очертания гор, окольцовывавших Грозный. Где-то среди них, наверное, были и шаройские горы…
Хайрулла бегал по перрону. Ему важно было найти эшелоны, в которых были высланные из горных районов. Мужчина даже в мыслях не допускал, что он не увидит Анаса и Асет.
С вагонов доносились крики детей, больных, раздавались выстрелы, все это смешивалось с грязной бранью солдат. Он подбегал то к одному, то к другому вагону. Стучал кулаком, бил ногами. Хайрулла кричал забитым, как скот, в эти вагоны людям
-Шарой? Вы с Шароя?
Люди его не слышали. Лишь один человек отрицательно мотнул головой. Хайрулла кричал…он кричал лишь это одно слово. И с перрона грозненского вокзала в завывании холодного февральского ветра издалека слышалось его уже охрипшее Шарооооой…..Шароооооой…а солдаты грубым толчком скидывали его на землю с перрона. И так продолжалось каждый раз. Хайрулла порой становился слабым и беспомощным, он, унижаясь, цеплялся за шинели солдат
-Где люди с Шароя? Ну скажи, умоляю тебя! Скажи! Там дети мои, понимаешь, дети!!! – схватил он за руку очередного солдата, который заходил в вагоны.
-Откуда я знаю?! Пошел вон! Не мешай! – оттолкнул его солдат.
-Да пристрели ты его! – посоветовал другой.
-Не велено! Не видишь! Работник НКВД – пояснил первый.
Вдруг Хайрулла услышал сзади знакомый голос.
- С Шароя только на днях прибудут. С высокогорных районов еще не спустили людей – это был Цуцуровский.
Внезапно Хайруллу охватила ярость. Цуцуровский стал для него своего рода основной ассоциацией этой трагедии, ведь впервые он сообщил ему о готовящейся депортации. Слово «Чечевица», прозвучавшее с его уст в ушах Хайруллы звенело до последнего дня его жизни. И даже сейчас, он стал свидетелем его беспомощности, его унижения перед солдатами, его слабости. Хайрулле хотелось выхватить из рук любого солдата оружие и перестрелять всех, пока в обойме не останется последняя единственная пуля, чтобы направить ее в свое собственное сердце. По тому, что творилось в эшелонах Хайрулла понял, что дорога назад вайнахам заказана.
-Почему я не ушел в горы? Самовольно, сам, не спрашивая ни у кого разрешения. Надо было уйти, найти тот стан абреков и примкнуть к ним – размышлял Хайрулла.
И сейчас от любого сумасбродного поступка его спасала лишь мысль о детях. Он отошел подальше и устало опустился на мокрую от февральского снега землю. Слова Цуцуровского внесли хотя бы какую-то ясность. Теперь оставалось ждать. А вот где Малика искать. Где же ты, сынок? Он ведь в училище, а значит с городскими. Дикой, запуганной кошкой в сердце снова своими острыми когтями вцепилась тревога. Хайрулла схватил обеими руками голову и со всей силы сжимал ее. Кто-то осторожно обнял его за плечо и опустился рядом с ним на корточки. Хайрулла нехотя поднял голову. Это был Бек.
-Хайрулла! Я тоже интересовался насчет горных…Шарой он очень высоко. Говорят, на днях только прибудут.
Хайрулла молчал. Бек опустился рядом с ним.
-Понимаю я тебя. Думаешь мне искать некого? Мои тоже в горах. Мать с отцом, наверняка пристрелили…
Хайрулла, нахмурившись посмотрел на него
-Зачем так говоришь?
-Знаю…чувствую…больные они. Мать прикована к постели, а отец только с костылем мог на улицу выйти. Думаешь кто будет их за ручку вести. С одной стороны, это хорошо. Умрут на своей земле…не то что мы…которых неизвестно где выкинут. Я же поэтому спокоен, Хайрулла. И не ищу никого…
- А как же твоя семья? – прервал его Хайрулла.
-Не знаю я как моя семья…и не думаю о ней, да простит меня Аллах. Я просто видел, как расстреливают немощных стариков. Наверное, и моих также…расстреляли…поэтому мне как-то уже безразлично все что ли…не знаю даже как объяснить…их нет Хайрулла...иначе я не почувствовал бы, как обрывается связь с внешним миром… - Бек говорил обрывками фраз, часто глотая, и сильно, до посинения сжимая губы.
-Я завидую тебе…ты давно потерял родителей.
-Да. Отца никогда и не видел. А мать тоже…совсем молодым был, когда она умерла.
-Вот поэтому и счастливый…хоть ты и мечешься сейчас в поисках своих детей, но моя боль знаешь…намного…намного страшнее…потому что родители…их никто никогда не заменит, даже десять собственных детей…прости – голос Бека сорвался. Он, опустив голову, положил на землю руку, впечатывая свою ладонь в грозненскую слякоть.
Хайрулла посмотрел на его грязную мокрую руку.
-И погода, главное, выдалась такая мокрая. Если бы хоть сухо было.
-Что-то бы изменилось? – спросил Бек
-Земли бы хоть горсточку с собой взяли в кармане…а тут…не понесем же мы слякоть – голос Хайруллы дрогнул. Первая слеза словно капля дождя сорвалась с его глаз и упала на эту слякоть…
Уже все горцы были в Грозном. Айшат с ребенком, ее свекор и свекровь оказались в одном вагоне. Батыр с братьями и сестрами были размещены в другом. В первые же дни их эшелон заразился тифом. Для больной свекрови Айшат, Зезаг, это было приговором. Женщина и так была слаба, а тут еще заразу подхватила.
Хайрулла снова встретил новый эшелон.
-Это, наверное, точно Шарой – шептал он.
-Шарой? Горцы? Детей нет там маленьких, близнецы, светленькие такие, с серыми глазами? – крикнул он, подпрыгивая на перрон.
-Уйди! Чего к этим тифозникам лезешь – оттолкнул его солдат.
Хайрулла опешил. Тифозники? Это слово ножом вонзилось в его сердце. Надежда гасла, как остаток восковой свечи.
-Неужели умерли? – ноги не слушались. Он облокотился о фонарный столб. Не прошло и нескольких минут, как его окликнул чей-то глухой голос.. Перед ним стоял Лабазан.
-Лабазан! Ты? – Хайрулла похолодел.
Лабазан стоял, опустив на глаза шапку-ушанку.
-Времени нет. Долго искал тебя. Дети в Дагестане…с ней…в Рахата. Больше ничего не могу сказать, – подобно голосу из динамика, проговорил Лабазан и быстро прошел мимо него.
Хайрулла понял, что беседа не состоится, и не проговорил ни слова. Новость была для него крайне неожиданной. Она была подобно вести о помиловании для узника, приговоренного к смертной казни. Он стоял, как вкопанный. Лабазан отошел недалеко. И вдруг снова также глухо окрикнул его.
-Хайрулла!
Мужчина оглянулся
-Дочка у тебя родилась! – тихо сказал Лабазан и размеренными шагами растворился в серой неизвестности.
Хайрулла остался стоять. Эта новость его действительно шокировала, точнее его в изумление привела Патимат. Хайрулла никогда от нее ничего не ждал, тем более такого поступка. Казалось, если бы ему сообщили о смерти собственных детей, он был бы менее удивлен, чем сейчас.
-Как она сумела выбраться? Неужели она заранее знала? – тысячи мыслей начали паутиной виться в голове.
-Ладно! Не важно! Теперь надо Малика искать, – прошептал он про себя и снова двинулся к месту своих прежних поисков.
Не знал Хайрулла, что поиски не увенчаются успехом. Уже издали доносились до него плач, стоны…а его крик, его страшный крик, который издавало все его нутро не слышал никто…не было нигде Малика. Да и его слушать никто не хотел. Но жизнь в Хайрулле теперь не гасла. И как бы сильно ни выл февральский ветер, он не в силах был затушить маленькую искорку огня, тлевшую в глубине его сердца. И этой искоркой была уверенность в том, что жизнь Анаса и Асет в безопасности.
Шел уже десятый день как эшелон смерти и разлуки, в котором находилась Айшат, ее маленький ребенок и старики двигался в сторону Казахстана. Они абсолютно не знали куда они едут, сколько показывают стрелки на часах, и как меняются за окном день и ночь. Забитые в скотские вагоны, они держали ответ за какие-то неизвестные для них самих грехи, а их сыновья, мужья, женихи, братья и отцы отважно сражались с фашистами…
Вагон был наполнен смрадом. Айшат уже тяжело было дышать. Лишь тогда она ощущала воздух, когда эшелон останавливали, для того чтобы выкинуть трупы, и люди могли справить нужду. Запасы ее еды катастрофически сокращались. Забыв про всю свою доброту, она прятала как могла от голодных глаз маленькие кусочки вареного мяса и уже заплесневевшую кукурузную лепешку. Свекровь совсем занемогла. Зезаг не хватало воздуха. Женщину морально добивала вся эта обстановка. Айшат молила лишь об одном. Куда-то быстрее доехать.
-Неужели это дорога будет вечной? Не бывает же вечных путей. Куда-то ведь, наверняка, доедем. Или может они так и будут везти нас, пока все не умрут? И будут вот так выкидывать по дороге??? – спрашивала сама себя Айшат. Ей было тяжело. Страшно тяжело. Тяжело во всех смыслах. Тяжело дышать, двигаться, смотреть на уставшего ребенка, слышать стоны свекрови.
-Йа Аллах1 Дела…собар ло ахь суна….(О Аллах! Даруй мне терпение) это была единственная фраза, которая слетала с ее иссохших губ, уже на протяжение двух дней несмоченных водой, потому что воду она берегла для свекрови. А ей с каждой минутой становилось хуже. Да и сама женщина это осознавала.
-Не мучайся со мной, Айшат, дочка…оставь меня. Сына своего береги. Не видишь, я не жилец уже на земле. -Не трать на меня последнее из еды, – говорила она ей часто.
Айшат это понимала. Разумом она понимала, что свекровь права и надо как-то правильно к этому подойти…не умирать же всем. Но сердцем она чувствовала, что не может дать ее просто так выкинуть в снег. Ведь если она умрет, ее, действительно, просто выкинут на дорогу. Поэтому Айшат надеялась, хотя бы глоточком воды, продлить ее жизнь, пока они куда-то не доедут, но, когда будет эта долгожданная остановка, никто не знал. Еды практически не было. Маленький Абуязид хныкал. Мать знала, что ребенок хочет кушать, потому что она со вчерашнего дня ему почти ничего не дала поесть. А сегодня еще обнаружила, что лобик его подозрительно сильно горел. Она не сказала об этом ни Абдул-Хамиду, ни Зезаг. Состояние ребенка с каждой минутой ухудшалось. Обессиленный, он уже перестал хныкать. А маленькое тельце продолжало гореть. У Айшат не было никакой паники, разве что какой-то непонятный ком горечи подкатил к ее горлу. Заплакать? Зарыдать? Но кого удивишь? Когда сплошь и рядом на белый снег чужих степей выкидываются тела чьих-то матерей, братьев, дочерей. Смерть ее годовалого ребенка - это всего лишь капля в огромном океане вайнахского горя. Айшат чувствовала свою вину перед первенцем, ведь все равно она больше внимания уделяла старикам, а не ему. Как бы страшно это ни звучало со стороны, но чувство долга оказывается брало верх даже над инстинктивной любовью матери к собственному ребенку.
Поглаживая его горячее лицо, Айшат прошептала
-Прости меня, Абуязид…не могла я по-другому…не могла, понимаешь. Ангелочек мой маленький…я согласна с волей Всевышнего…а ты в день Великого Суда обязательно открой нам двери рая…слышишь? – гладила она его по горячему лицу.
Ребенок умирал тихо и без стонов. Годовалый сынишка Батыра и Айшат Абуязид умер в холодном вагоне, заразившись тифом, не выдержав тяжелые условия. Айшат сняла с него теплую одежду, оставив одно одеяльце, чтобы прикрыть тело. И быстро прошмыгнув в конец вагона, нашла одну женщину, у которой плакал ребенок.
-На! Возьми! Твоему пригодится…в тепле будет.
-А как же твой? – спросила та
-А мой? А моему больше не нужно – улыбнулась в ответ Айшат.
Женщина опустила глаза. Какая-то дикая улыбка, скривившая рот Айшат, навела на нее ужас.
Айшат подошла к свекрови
-Как ты, мама?
-Плохо, Айшат – вздохнула женщина.
-Покушаешь?
-Да не надо…Абуязиду оставь.
-Кстати, он что уснул? Не слышно его совсем – спросил Абдул-Хамид.
-Да, уснул – ответила Айшат.
Следующим утром поезд остановили. Солдаты вновь начали шнырять по вагонам в поисках трупов. Айшат быстро взяла на руки тело мальчика и начала раскачиваться, делая вид, что ребенок спит. На этот раз пронесло. Прошло еще три дня. Абдул-Хамид давно уже понял, что ребенка нет больше на свете. Айшат так и продолжала его прятать. Она начинала смотреть нечеловеческим взглядом на любого, кто у нее спрашивал про него.
Наконец…поезд смерти остановился. Их высадили в Талды-Курганской области, в селе Жаналык. Больные, голодные, с посеревшими лицами, со зверским ужасом в глазах они стояли на казахстанском снегу, дрожа от холода, такого непривычного для них.
Айшат еле стояла на ногах от усталости. Все тело ломило. Она глазами искала Батыра, чтобы тот быстрее что-то придумал и предал ребенка земле. Вдруг она услышала пронзительный, до боли знакомый женский крик. Это была Кулсум. Айшат поняла – Зезаг не стало…
Держа на руках своего мертвого ребенка, она опустилась на колени рядом с телом свекрови. Айшат осторожно сжала в своей руке ее посиневшую ладонь. Она подняла глаза. Рядом стояли Абдул-Хамид, Батыр и остальная родня.
-Похоронить бы их быстрей – сказала она
-Их? – переспросил Батыр.
Она поднялась на ноги и протянула мужу ребенка.
Батыр растерялся, ведь рядом стоял отец.
-Теперь можно…он мертв –пояснила она.
Абдул-Хамид опустил голову. Так и стояли они на холодном снегу чьей-то чужой, неизвестной для них земли.
Зезаг похоронили в одной могиле вместе с внуком. Поглаживая рукой земляную насыпь могильного холма, Айшат тихо произнесла
-Теперь Абуязиду не будет страшно, он с бабушкой.
Айшат знала, что жизнь не может прекратиться раньше установленного срока и цепляться за нее заставляет сама природа. Вечерело. Ветер взывал с новой силой. Женщина огляделась по сторонам. Одна надежда была на людей. Но где же они, эти люди? Из узких щелей деревянных калиток выглядывали детские глаза. Айшат, еле волоча ноги, подошла. К ребенку подошла испуганная женщина со скуластым лицом, отдающим желтым оттенком, и быстро отвела ребенка. В течение первой недели их пребывания на чужой земле перед ними закрывались все двери. Горцы поняли, что местный народ их боится. А людская натура требовала человеческого тепла. Шаройцы не знали, как вести себя и что делать. Один неосторожный шаг и не проходило доли секунды как следовал за ним выстрел. Айшат, Батыр и слабевший с каждым днем Абдул-Хамид разместились в маленьком сарайчике, который одолжила для них одна такая же репрессированная украинская семья. Их было только трое – все что осталось от большой семьи Абдул-Хамида. Дочери были с семьями мужей, младший сын был в одном вагоне с другими родственниками, с ними же где-то, видимо, и разместился. Друг друга искать сейчас было невозможно и абсолютно бесполезно.
Батыр ломался на глазах. Молодой, полный сил фронтовик превращался в старика. Его окончательно добила смерть матери и первенца. Выдаваемой на семьи еды катастрофически не хватало. Голод косил людей на глазах. Айшат с ужасом осознавала, что Батыр бездействует, а старому свекру нужна поддержка. Батыр с Айшат уже третий день держались на одной воде. Каждый день кто-то умирал. Надо было что-то делать. Все что можно было назвать едой, она отдавала больному Абдул-Хамиду. А Батыр умирал морально. Айшат поняла, что бороться дальше за жизнь он просто не хочет. В один из холодных вечеров, она выбралась из сарая и, пошатываясь от усталости и голода, начала стучаться в первый попавшийся двор. Дверь открыла тучная женщина славянской внешности.
Айшат, дрожа, стояла на ее пороге.
-Кушать хочешь? – глухо спросила она
От одного упоминания еды Айшат воротило. В глазах потемнело. Она нащупала рукой дверной косяк.
-Погоди, не падай. Сейчас вернусь – приказала ей женщина.
-Подожди…не надо мне еды…я не за едой – еле проговорила Айшат.
Женщина вернулась, держа в руках половину буханки хлеба и кусок мяса, который имел бледный, какой-то непонятный цвет. Она молча протянула еду Айшат
- Не надо! Я не просить пришла. Мне работа нужна. Умоляю тебя, помоги работу найти, а там мы не сдохнем с голоду. – Айшат, не имея уже силы стоять, опустилась на холодный порог.
-Работа ей нужна! Ты же с голоду умираешь…вон на ногах не можешь стоять, поешь... – женщина опустилась рядом с ней на корточки и снова протянула хлеб.
Айшат отвернула лицо. От долгого воздержания от еды, ее уже тошнило от запаха хлеба. Женщина начала тыкать ей под нос кусок мяса.
-Хоть на пороге моего дома не умирай…
Айшат обернулась и неприятный, доселе незнакомый для нее запах мяса обдал по лицу.
-Это что? Это…это же…Убери!!!! – женщина отпрянула от дикого блеска, сверкнувшего в черных глазах этой исхудавшей, молодой девушки. Айшат соскочила с порога, тяжело дыша. Головокружение не давало крепко стоять на ногах. Ее качало в разные стороны.
Женщина растерялась. Строгость на ее холодном белом лице сменила тень печали. Она осторожно взяла за смуглую руку свою случайную гостью.
-Девочка моя…присядь…да это свинина…а я украинка…добрая украинская женщина. Не бойся меня…я знаю…казахи гонят вас…боятся…простые, дурные люди…что с них возьмешь! А я-то уж знаю…будь она проклята Советская власть, по милости которой и я и ты здесь оказались. Сядь, поешь…а работенку я тебе подыщу. Тебе умирать нельзя…ты молода…тебе жить да жить еще, деток рожать. Сядь! – она силой потянула Айшат за руку. Айшат высвободила свои пальцы из ее ладони.
-Работу…мне найди…прошу…а это я не буду…нельзя! Нам нельзя…
-Да погоди ты! Хлеба хоть возьми! Вернись! – Айшат остановилась. Она хотела отломить кусочек с буханки, но женщина всучила ей в руки всю половину. Айшат поплелась домой, точнее в сторону своего сарайчика, в котором она теперь жила. Женщина долго смотрела ей в след.
-А какие упертые-то, о Господи! Сдыхает ведь с голоду, а свинину в рот не взяла…а глаза-то как горели…дьявол видимо в них точно сидит, иначе бы и не гоняли их так – думала про себя женщина, пристально глядя вслед еле волоча ноги плетущейся молодой чеченке. Степной ветер взвывал с новой силой и больно хлестал по лицу, а колючие снежинки тихо ложились на пропитанную кровью вайнахов холодную казахскую землю…
Высокие горы далекого Шароя со своих заснеженных вершин молча наблюдали за осиротевшей вайнахской землей. Девочка у Патимат родилась здоровой и крепкой. Хасибат назвала ее Лейлой…в переводе с арабского ночь, ведь она действительно рвалась на свет этой жуткой февральской ночью, которая предопределила их судьбу…
Первое время дети боялись выходить из дому, и между собой говорили на аварском, чтобы даже невзначай никто не узнал в них чеченцев. Эти маленькие «преступники» жестоких 40-х годов до конца своих дней так и не поняли, за что они расплачивались, перед кем была их вина и за какие грехи они тогда несли свой ответ…
Из-за гор выглянуло солнце, и его яркие лучи весело обжигали лицо. Анас и Асет ловко вскочили на крышу маленького приземистого домика. С высоты легко можно было окинуть взглядом всю местность.
-А помнишь, как мы вот так тетю Написат ждали? – спросила Асет у брата
-Помню! Где же она сейчас? А почему интересно за нами дада не идет? Он так надолго нас никогда не бросал. И когда нас к себе домой отпустят? – начал вздыхать мальчик.
-Перестань ты хныкать! У дады дела, наверное, – вдруг девочка замолчала на полуслове и начала вслушиваться в речь приближающихся людей.
Анас заинтересованно наблюдал за ней.
-Ты слышал??? – воодушевленно спросила девочка, а озорной блеск в серых глазках вспыхнул, подобно маленьким уголькам в разогретой печи.
-Что такое? – не понял Анас.
-Ну всегда все тебе нужно объяснять! Эти люди говорят, что идут в Бути! Понимаешь??? К нам в Бути! А значит и нам туда можно! Понимаешь??? – уже злилась на брата девочка.
Анас не верил своим ушам!
-Побежали быстрей! Скажем маме! – кричал он сестре, быстро спрыгивая с крыши.
Дети забежали в дом. Патимат склонилась над колыбелью и с умиротворенной улыбкой на лице, тыльной стороной ладони поглаживала пухлые щечки сладко сопящей малышки.
-Мама! Мама! – встали на пороге запыхавшиеся дети.
-Тише вы! – шепотом ответила женщина и, подняв голову, удивилась, видя их счастливые лица.
-Только что шли люди!
-Они говорили, что в Бути идут
-Мы сами слышали
-Значит и нам туда можно! – наперебой кричали дети.
Патимат вздрогнула от одного упоминания этого аула. Она молча отошла от колыбели и опустилась на деревянный паднар.
-Вам нельзя –глухо промолвила она, и быстро добавила – нам нельзя…
А в ауле Бути было шумно. Громкая речь аварцев смешивалась с мычанием скота, который не хотел покидать свое стойло. Люди с шумными гиками пытались выгнать его за ворота, а остальная часть заходила в дома. Среди людей мелькали солдаты и, молча, наблюдали за происходящим. Вдруг люди увидели, как по дороге бежит седобородый старик. Он, едва переводя дыхание, начал кричать
-Людииии! Остановитеееееесь! Аллах все видит! Не трогайте чужое добро! Они вернутся! Вернутся они! – задыхался уже от крика старик и размахивал длинной тростью.
-Заткнись!!! – со всей силы толкнул его нквдшник. Старик еле удержался на ногах.
-Не вернутся они! Сказали, никогда не вернутся! А мы не виноваты! Нас тоже сюда пригнали – подбежал к нему молодой мужчина, держа на спине связку ковров. А мимо них несколько пацанов со всей силы тащили навьюченного вещами серого ишака. Старик махнул рукой.
-Зря вы так…зря…Аллах не прощает…ох как не прощает – сокрушенно качая головой, пошел он по горной тропе и, обернувшись, поглаживая рукой свою седую бороду с едва заметной улыбкой на лице произнес
-А ведь они вернутся!
Патимат услышала за окнами шум, от которого чуть погодя проснулась маленькая Лейла и обиженно захныкала. Патимат завернула ребенка в свой пуховый платок и, взяв его на руки, встревоженная вышла на улицу. От увиденной картины ее обдало жаром, который очень быстро сменился на жуткий холод, проникший по самое сердце.
Недалеко от их дома стояла женщина, а рядом с ней мальчишка лет двенадцати, держа в руках до боли знакомое ей красное атласное одеяло, за которое с криком цеплялись Анас и Асет, пытаясь вырвать его из рук мальчишки.
-Отдай!!! Отдай!!!
-Это наше! Это нашей мамы одеяло! Отдаааай! – кричали дети.
Женщина стояла в растерянности, а мальчик силой удерживал свою находку. Вдруг Анас и Асет увидели Патимат и с плачем подбежали к ней.
-Это же наше одеяло! Забери его! Почему они все уносят наши вещи? – задыхались уже от плача дети.
Патимат не чувствовала под ногами землю. А по сердцу, словно раскаленным железом проходили слова – это же нашей мамы одеяло. Не эту маму они имели ввиду, и не ее вещи они силой отбирали у чужих людей, а ту, настоящую маму, которой посчастливилось не увидеть весь этот ужас и уйти в мир иной. Патимат не могла вымолвить ни слова. Наверное, той сумасшедшей февральской ночью, когда она находилась на волоске от неминуемой гибели, ей было намного легче, чем сейчас. Вдруг откуда ни возьмись появился Лабазан и быстро, словно двух котят, схватив Анаса и Асет, злобно посмотрел на Патимат.
-Я же предупреждал, что никто не должен знать, что они здесь! Тебе жить надоело??? – прошипел мужчина.
Та женщина с красным одеялом, как будто поняв в чем дело, быстро приказала мальчику
-Отдай!
Мальчишка, даже не соизволив подойти и отдать, бросил на землю одеяло, обиженный своим поражением. А Асет вырвалась из рук Лабазана и быстро его подобрала. Анас с улыбкой смотрел на сестру, размазывая по лицу слезы и сопли. Близнецы безмерно радовались, и неважно что там на аварском болтал Лабазан, главное, что они победили. Это была их самая первая большая победа, а заодно и добрый знак того, что вот так рано или поздно вайнахи отберут свое у чужеземцев – и дом, и вещи, и родину, все, что когда-то было у них силой отнято. Патимат быстрым шагом зашла в дом и просто рухнула на кровать, едва не уронив из рук ребенка. Подошла, прихрамывая Хасибат, которая издалека наблюдала за всей этой, недавно развернувшейся картиной.
-Покорми ребенка…да и вообще…могла бы пойти и забрать свои вещи.
Следом зашел Лабазан и согласился со своей престарелой тетей.
-Она права! Не чужое между прочим забираешь – совершенно равнодушно произнес он.
Патимат вскочила с кровати и изумленно смотрела на них, переводя свой взгляд с матери на брата.
-У вас совесть у обоих вообще есть??? За всю свою жизнь мне сегодня впервые стало стыдно, что я аварка! И тебе, Лабазан, никогда, слышишь, никогда не буду благодарна, что сообщил мне это тогда!
-Не будешь благодарна за то, что тебе и этим двум щенкам не дал в вагонах с голоду подохнуть??? – вскипел Лабазан.
-Лучше бы мне подохнуть вместе с ними, чем видеть этот позор!!! Кто вам дал право растаскивать чужие вещи, угонять чужой скот?! Земля круглая, Лабазан, и что будет дальше ведает лишь Аллах, и когда рано или поздно тебе придется посмотреть в глаза этим людям, что ты скажешь им? Что? Что я скажу этим детям, которые сейчас перед тобой цеплялись за последнюю память своей матери?! Что я скажу этому ребенку, вот этому, который у меня сейчас на руках! Это не аварский ребенок, Лабазан! Это чеченка! И если даже они все умрут, все до единого сгинут там по пути, одна ведь останется жива, та, которую я прикладываю к груди! Она-то у меня спросит когда-нибудь! Я клянусь Всевышним Аллахом, вы слышите меня оба? Я Аллахом клянусь, если вы переступите даже тропинку, ведущую в Шарой, и, даже если маленькую нитку оттуда принесете в этот дом, я найду солдат, скажу им, что я чеченка и уйду вместе с этими детьми! Вы слышите меня??? – неистовый крик Патимат смешался с плачем. Растерянная Хасибат боялась, что она уронит ребенка, а Лабазан быстро выскочил из комнаты и на пороге столкнулся с близнецами, которые все это время, оказывается, стояли и слушали, сжимая в руках красное одеяло матери, которое они только что отвоевали…
В ту ночь сон Анаса и Асет был сладким. Они завернулись оба в это одеяло и теплый запах матери окутывал их маленькие тельца. На целую ночь воспоминания унесли их в родной аул, где вечерами прижимала их к груди молодая, красивая мама, натирал до блеска свой кинжал усатый отец, а за окном ржал его резвый вороной…Слишком рано выпали на их долю испытания, а они это и не осознавали до конца. Маленькие сердца не знали, что горе, настигшее их, слишком велико…
-Поди сюда! Поди не бойся…смотри, что у меня есть! Смотри! – Кемси подозвала к себе молодую казашку и, увлекая ее за собой, отошла за дерево.
-Смотри, что у меня есть! – повторила Кемси и раскрыла сверток.
-Что это? – заинтересовалась казашка.
Кемси развернула тряпье и оттуда на солнечном свету ярко заблестели какие-то спицы.
-Что это? – удивленно спросила женщина.
Кемси один за другим достала семь серебряных нагрудников и протянула их женщине.
Казашка не знала, что это вообще такое и для чего нужно, но судя по тому как начищенное серебро отливало ярким блеском на солнце, женщина поняла, что это драгоценность.
-Муку дашь…хотя бы ведро, нет мешок…это чистое серебро! Не видишь, как блестит? – порывисто, с надеждой в голосе, глотая обрывки фраз, громким шепотом говорила Кемси.
-Пошли! – коротко приказала казашка и повела ее за собой. Кемси проворно спрятала снова нагрудники в тряпье и последовала за ней. Казашка долго говорила с мужем.
Мешок муки для Кемси был обеспечен. Казахи обменяли его на серебро…
Кемси зашла к себе довольная.
-Вот видите…а вы не хотели! В следующий раз, вот так кинжал продам, а там до весны с голоду не сдохнем – радостно сообщила она детям.
-Мама, по-моему, так нельзя…это ведь чужие вещи – осторожно возразила ее старшая дочь Рукият.
-Рукият! Я лучше тебя знаю, что это чужие вещи, вещи Хайруллы и Муъминат, но где я его сейчас найду, чтобы отдать, где? Я хочу, чтобы вы жили, не для себя ведь стараюсь! Вокруг один голод и большие ямы, куда безразлично закапывают тех, кого этот голод сразил. Я не хочу вашей смерти, хоть свою и зову каждую ночь! – пропыхтела Кемси, с горящими глазами все сильнее, трепетно, словно новорожденного младенца, заворачивая в тряпки серебряный кинжал и пояс. Она смотрела на эти драгоценности как на единственную надежду, как на два замка, которые закроют двери ее жизни перед надвигающейся голодной смертью. Была ли она права? Сложно отвечать на подобные вопросы, ведь правильные ответы на них знает лишь время, а оно, как известно, пусть и жестокий, но самый справедливый судья…
Голод, действительно, косил людей. И Айшат боролась с ним как могла. Что интересно, каждый из них цеплялся не за свою жизнь. Кемси пыталась выкормить свою семью, а вот Айшат, казалось бы, потеряла смысл жизни, ее продолжение было коротким и обрело свой конец в мерзлой земле Казахстана. Но как же Батыр, который сломался на глазах после смерти матери и сына. Фронтовая рана дала о себе знать и заныла, как ежедневное напоминание жестокого предательства его большой Родины, имя которой Советский Союз. Теперь и Абдул-Хамил слег. Стимулом выживания для Айшат стали эти двое мужчин, сыгравшие практически одинаковую в роль в ее жизни. Хрупкая, молодая двадцатилетняя женщина на свои отощавшие, вечно дрожащие на холоде плечи взвалила непосильную ношу. Будто давшая неизвестно перед кем обет за сохранение их жизней, она каждое утро выходила на эту борьбу. Порой ей бывало невмоготу. Когда тяжелые, словно свинец, сумерки сдавливали небеса, ее сердце сдавливало отчаяние, холодное и жуткое. Ей хотелось просто лечь на снег, закрыть глаза и так и лежать, пока испуганная душа с болью не вылетит из ее уставшей плоти. Если бы не они, может она именно так бы и поступила. Одиночество и жизнь не совсем друг друга любят. Одиночество пусто, как дупло иссохшего дерева, а жизнь всегда чем-то полна, и главный ее смысл и двигатель для человека – это осознание того, что ты крайне кому-то необходим, нужен, очень сильно нужен и неважно кому - матери, ребенку, или соседской собаке. Ответственность перед тем, кто его ждет всегда заставляет человека возвращаться…
После того как она постучалась в дверь добродушной украинки, ее жизнь немного изменилась, ведь с работой она Айшат точно помогла. Уговорила соседку Айгуль, которая работала поваром в строительной бригаде, чтобы она взяла Айшат в помощницы посуду мыть. Только наказала, чтобы девушка никому об этом не говорила. Для Айшат это была огромная удача. Надежду на жизнь, загоревшуюся в ее сердце, уже не потушить.
Айгуль приняла ее вначале равнодушно. Айшат побаивалась взрослую казашку. Побаивалась признаться ей почему быстро не справляется с работой, ведь Айгуль оплачивает ей труд маленькой буханкой хлеба. А ведь в сарай к Айшат и Батыру подселили еще одну горскую семью с детьми, и не могла Айшат вдоволь поесть себе, когда на нее смотрели голодные глаза малолетних детей.
Айшат понимала, что на одном хлебе долго не продержишься. Когда Айгуль очередной раз готовила продукты для обеда, Айшат осенила одна мысль. Сердце радостно забилось от собственной идеи, которую оставалось лишь успешно осуществить. Весь день Айшат не сводила глаз с мусорного ведра, в которую Айгуль выбрасывала все помои. Дождавшись вечера и пообещав хозяйке, что сама выкинет мусор, Айшат собрала из ведра всю кожуру с картошки и унесла домой. В тот поздний вечер они все легли спать сытыми. Айшат сварила эту кожуру и приготовила бульон. Так продолжалось несколько дней. Молодая женщина уже приспособилась таскать домой картофельную кожуру и весь остальной мусор и в один из вечеров, когда Айшат снова хотела опустошить мусорное ведро, заскрипела дверь и на пороге появилась Айгуль. Айшат растерялась и ведро, сорвавшись с ее рук, с треском упало на пол, а помои разлились по комнате.
Айшат опустилась на корточки рядом с опрокинувшимся ведром и, закрыв лицо руками, затряслась в рыданиях.
-Я больше не буду…клянусь…не буду…я не воровка, не для себя воровала, свекор мой старый умирает с голоду…я для него – задыхаясь от плача, пыталась объяснить Айшат, смешивая с ломаным русским языком несколько казахских слов, которые она уловила здесь за эти несколько дней.
Несколько минут Айгуль молча стояла, наблюдая за этой молодой, истощавшей чеченкой, которая трясясь в рыданиях, сидела у опрокинутого мусорного ведра. Женщина просто не понимала, а точнее не могла даже и предположить, что она извиняется за сворованную ею картофельную кожуру. Айгуль обдало жаром. Айшат была совсем молода. Наверняка ровесница ее дочери, которая сейчас ждет ее дома со вкусным ужином. За эти несколько секунд пожилая казахская женщина успела осмыслить всю свою жизнь. Айгуль тяжело задышала, а ее испуганные глаза быстро забегали. Женщина некоторое время молча смотрела на это худенькое тельце, содрогающееся в рыданиях у разлитого помойного ведра. Черные волосы выбились из-под платка и тонкой змейкой опустились по ее спине. А глаза, огромные глаза на исхудавшем лице, все также горели безумным огнем, который не потушили и слезы, льющиеся из них на лицо. Айгуль никогда бы и не могла предположить, что когда-то с какого-то неизвестного края неизвестно за что силой привезенная сюда девушка с голоду будет воровать ее помои. Женщина просто не могла прийти в себя, а Айшат от ее молчания все сильнее плакала. Это молчание больно било по ее израненному сердцу…
Наконец казашка подбежала к ней и, схватив ее за руку, подняла.
-Вставай, вставай, несчастная! Что же ты раньше мне не сказала, или ты думала я зверь, а не человек?! – кричала она на нее.
Айшат встала и увидела, как по лицу женщины скатывались одна за другой слезы.
-Бог есть, девочка моя…есть Бог и он накажет, вот увидишь накажет, ой как сильно накажет он их. А ты…ты беги сейчас домой, беги! – приказала Айгуль и быстро заскочила в соседнюю комнату. Чуть погодя она вышла оттуда и поставила перед Айшат полное ведро картошки. Лицо девушки снова скривило глухое рыданье. Она подбежала к казашке и обняла ее. Айгуль притянула к себе молодую чеченку и прошептала
-Боже…а как истощала-то…одни кости! За что же вас так…за что же….
Айгуль прижимала ее к своему теплому, крепкому телу, словно та бескрайняя степь Казахстана, которая вот так приняла в свои объятия изгнанных с родной земли вайнахов…
Какой бы жестокой ни была зима 1944 года, холодная синь Казахстана все же почувствовала несмелое дыхание мерзлой весны. А как же ее ждали те, кто умирал с голоду на колючем снегу равнодушной чужбины. Казалось, что солнце залечит все раны, и весна оживит тех, кто в отчаянии прощается с жизнью. Но казахстанская весна была другой, слабой и беспомощной, она долго боролась с холодами, боялась скверной старухи-зимы. Не была она похожа на кавказскую, в которой было столько страстей и чувств, тех, что буйством своих красок, она смело выпускала на волю. Кавказская весна была, действительно, другой, словно та горянка, гордая и смелая, уверенно идущая по узенькой тропинке вверх по скале. Трудно было привыкнуть горцам к такой весне, не несущей в себе тепло, постоянно воющей холодным степным ветром. Они знали, что там далеко, на благодатной, и поистине святой для них земле в осиротевших вайнахских горах в сумасшедшем одиночестве мечется другая весна, обласканная надеждой чужих сердец…
К концу весны таинственный брат Патимат Лабазан снова принес тревожную новость. С гор собирают остатки чеченцев, о детях все знают и теперь уже некуда скрыться. Но эта весть не несла в себе столько горя и неизвестности для Патимат, как та, что постучалась к ней в то злосчастное февральское утро. Одной весны хватало, чтобы надеяться на жизнь, да и тот комочек, что отчаянно бился тогда внутри нее, теперь уже мило улыбался и гугукал, как ее связующая нить с обреченным скитаться чеченским народом.
В раннее утро они постучались. Патимат знала и ждала. Дети были одеты. Следом за ними зашел Лабазан. Патимат отдала ребенка на руки к Асет и подошла к матери. Женщина заплакала, крепко прижимая к себе старушку.
-Мама, прости меня за все…за то, что я не сумела стать счастливой…прости…но это не моя вина, честно, не моя.
-Еще как твоя! Кто связался с этими людьми, свое собственное счастье потеряет! – буркнул Лабазан.
Женщины стояли обнявшись.
Молчание нарушил Лабазан
-Я не понимаю зачем ты прощаешься? – удивленно вскинул он бровь.
Этот вопрос, наспех им брошенный, как-то слегка задел Патимат, но она не придала ему значения.
-Прощай, бабушка Хасибат! Мы тебя очень любим! – подошла к Хасибат Асет, крепко прижимая к себе, вырывающуюся из рук малышку.
-Да! Очень любим! Ты нам родная теперь, как наша тетя Написат! – поддержал Анас и подойдя ближе, тоже обнял старушку
-Не скучай! Мы еще приедем в Рахата!
Солдат подошел и резко вытолкнул их всех за дверь.
Патимат лишь успела выкрикнуть Лабазану
-Береги ее, слышишь и брату моему передай…берегите маму! Я не увижу ее больше – закричала Патимат и припала к высокому дереву, крепко обхватив руками его шершавый ствол.
Хасибат, растерялась и, прихрамывая, вышла за порог, чтобы подойти к дочери, но солдат грубо затолкал ее обратно в дом
-Не высовывайся!
Они шли вниз по Рахата, быстрым шагом ступая по острой каменистой земле. А там за хребтом тоненькой ниточкой виднелась дорога, ведущая в Шарой, и седые вершины чеченских гор смотрели прямо на Дагестан, как будто спрашивая у него, за что именно их дети умирают от голода и холода в далеких степях чужбины.
-Шарой! – крикнул Анас и рванулся вперед.
-Куда ты! – остановила Патимат мальчика, как будто боялась, что он одним прыжком окажется на этой теперь уже запретной земле, которая полностью перевернула ее некогда спокойную жизнь. Дети в этот раз не были так встревожены, а напротив радовались, ведь им сказали, что везут их к даде, а для них теперь самым главным было увидеть его, и неважно где он, пусть хоть даже на другой планете…
Их доставили в Грозный на железнодорожную станцию. А там у платформы снова, как маятник, взад и вперед мерил шагами землю Хайрулла. Рядом стоял Цуцуровский. Ожидание, что он совсем скоро сможет прижать к сердцу близнецов разгоралось в Хайрулле подобно костру. Теперь ничего не важно, теперь он готов ехать куда угодно, главное, чтобы они были рядом, этих два маленьких уголька, которые не дают погаснуть его жизни.
Издали Хайрулла увидел приближающуюся к ним женщину, рядом с которой шли, цепляясь за ее длинное, черное платье двое детей, а на руках она несла третьего ребенка. Воспоминания острым лезвием прошлись по сердцу мужчины, и перед глазами начали вставать короткие фрагменты его черно-белой жизни, где главное место занимала все же другая женщина, которую сегодня, как ему казалось, он покинет навсегда! Навсегда, потому что Цуцуровский ему уже заявил, что больше никогда его нога не сможет ступить на эту землю, землю, в которой лежит она, так рано ушедшая из жизни, и унесшая с собой в этот таинственный праведный мир все струны с его сердца.
-Дада!!! Дада!!! – крик близнецов нарушил ход его мыслей. Дети припали к нему и в слезах целовали сухие, жилистые руки отца.
Он посмотрел на Патимат. Женщина опустила глаза и смущенно отодвинула с лица прядь волос, как в тот далекий знойный день, когда он встретил ее на пыльной, горной дороге с тяжеленным мешком за спиной. Патимат была такая же, только вот эта прядь волос, которую она сейчас отодвинула с лица, стала совершенно седой…
-Патимат! – он впервые назвал ее по имени.
-Патимат…я твой вечный слуга…я в долгу перед тобой…ты сохранила мне детей – голос сурового горца срывался. И ему казалось, если бы не Цуцуровский, он упал бы перед ней на колени, настолько сильно захлестнуло его чувство благодарности и чувство долга перед этой женщиной, которую он всегда воспринимал как предмет своего быта и от которой никогда не ждал каких-либо поступков. И разве мог он предположить, что именно она сыграет в его жизни решающую, финальную роль?
Патимат сквозь слезы улыбаясь, смотрела, как Хайрулла прижимает к себе плачущих близнецов.
В глубине души как женщине ей было больно, что он даже не посмотрел на малышку, что ему неинтересно как ее назвали и на кого она похожа.
Хайрулла, как будто угадав ее мысли, высвободился от детей и подошел к Патимат.
Серые, как пасмурное небо, глазенки смотрели прямо в душу к Хайрулле. А он смотрел на ребенка как на свою последнюю победу, не зная, что самая большая ждет его еще впереди.
Цуцуровский стоял неподалеку от них и разговаривал с несколькими солдатами. Переговорив с ними, он подошел к Хайрулле.
-Я знаю, что твоя жена не чеченка!
-Она аварка.
-Но ребенок ведь чеченец? – Цуцуровский кивнул в сторону малышки.
Хайрулла молча согласился.
-Ты был преданным своему делу работником, поэтому я от себя лично хочу оказать тебе одну услугу…ребенка жена может забрать с собой…не отберем. А вы поторапливайтесь, вагоны скоро прибудут!
Хайрулла быстро отвел детей от Патимат и в волнении сжимал их теплые ладошки.
Близнецы растерянно переводили удивленные взгляды то на отца, то на мачеху.
-Мама? А ты? – нарушила повисшую в воздухе тишину Асет.
-Мама, мы разве не вместе едем? Без тебя и Лейлы? – вторил за ней Анас.
А Цуцуровский обратился к Патимат
-Ты свободна! Можешь возвращаться в Дагестан!
Патимат посмотрела на детей. Глаза близнецов вмиг наполнились слезами. Они как по команде рванули к Патимат, но Хайрулла крепко их держал за руки и не дал им даже на шаг приблизиться к мачехе.
-Езжай! – глухо промолвил он.
-Я никогда не забуду то, что ты сделала для меня и для моих детей…до конца своих дней я буду молить за тебя Аллаха – с надрывом в голосе проговорил мужчина.
Люди собирались на станции. Его слова затерялись в шуме приближающегося поезда. Дети со страхом оглядывались по сторонам и, пронзительный крик, срывающийся с их уст «Пусти нас к маме! Мамочкааааа!» проносился так далеко, что казалось с этой грозненской платформы он долетает до седых гор Шароя, в подножье которых на маленьком, холмистом кладбище была похоронена их настоящая мама.
-Живо в вагон! – скомандовал Цуцуровский, а чуть погодя снова взглянув на Патимат, повторил ей свое решение
-Езжай домой! Тебе помогут добраться до Дагестана.
Патимат стояла, словно изваяние. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Хайрулла уже тащил силой детей к вагону. Вдруг женщина крикнула на ломаном русском языке
-Я без этих детей никуда не поеду! Я с ними поеду! – И быстрым шагом, опережая Хайруллу и близнецов, она встала у вагона.
Хайрулла был в изумлении, а Цуцуровский в бешенстве крикнул
-Ну и дура! Делай, что хочешь! Только запомни одно…никогда в жизни пути обратно оттуда у тебя не будет! Никогда в жизни!!!
Близнецы все поняли и, подбежав к мачехе, крепко ее обняли. Они вместе зашли в вагон, а следом за ними поднялся Хайрулла.
Он не ожидал такого поворота. Впервые в жизни, наверное, он был настолько сильно растерян и не собран.
-Патимат, такие решения так быстро не принимаются…езжай домой…ты слышала, что он сказал…ты и так многое для меня сделала, а это уже слишком…езжай домой…я прошу тебя – бормотал мужчина.
-Без тебя не будет у меня дома…вы все и есть мой дом…а с тобой я связана навеки – прервала его Патимат и осторожно протянула к нему дочку.
И это теплое дыхание ребенка так приятно обдавало по лицу мужчины, а руки снова сжимали теплые ладошки напуганных близнецов. Он посмотрел на своих детей. Нельзя ему сдаваться, никогда нельзя. Ведь еще три молодости у него в запасе, три нерастраченные жизни, как три дарованных Аллахом шанса, три свежие надежды, словно три звезды на черном небосклоне его интересной судьбы. И только три их, а четвертая звезда, как казалось Хайрулле, погасла. Он не надеялся увидеть Малика. Старший сын во время начала операции «Чечевица» находился в Грозном. Депортация началась мгновенно....мизерные шансы где-то встретить его сейчас.
Поезд с шумом несся по железной дороге и с каждой минутой оставался позади Грозный. Поиски детей, потом внезапно принятое Патимат решение, этот маленький ребенок- мысли обо всем этом на некоторое время заполнили сердце Хайруллы и только, когда этот поезд с грохотом сорвался вперед, он до конца осознал, что кара за все его грехи слишком велика и жестока. Отобрали у него родину…силой отобрали, а это самое страшное и несоизмеримо тяжелое наказание. А вот за что? Этот вопрос задавало не сердце, сердце просто ныло от ран, этот вопрос задавала сама душа, и поэтому снова начал вскипать Хайрулла от этой жестокой безысходности и несправедливости. Патимат увидела, как он сжал кулаки и порывисто задышал.
-За что вас выслали…то есть нас? – тихо спросила она.
Хайрулла молчал. Выдержав долгую паузу, он задал ей встречный вопрос.
-Как ты добралась до Дагестана?
Теперь промолчала она. Иногда люди молчат, не потому, что нечего сказать, а потому что говорить слишком больно….
Злобно и нехотя, но и все же суровая казахстанская зима отступила. В селе Жаналык Талды-Курганской области солнце уже по-весеннему припекало. Айшат выбивалась как могла. Поставила кое-как на ноги Батыра, исправно работала у Айгуль. Не привыкшая к таким холодам, молодая женщина тяжело перенесла эту зиму. И если бы не Айгуль, еще неизвестно, чтобы с ними стало. Выкарабкался и Абдул-Хамид благодаря ей. Она смотрела за ним, словно за маленьким ребенком. Из-за безмерного уважения и чувства долга к старому свекру Айшат терпела голод, холод, унижения, но не дала она ему согнуться. Знала она, что бьется в нем еще слабая жилка любви к этой жестокой жизни...
Судьба, конечно, вертела и крутила Хайруллой как хотела. То бросала она его на острые камни, то поднимала высоко к солнцу. Но и все же благодарить ему ее приходилось чаще, чем клясть. И на этот раз она снова ему улыбнулась. Высадили их в городе Чимкент. Это была первая удача. Теплый климат города уже был хорошим знаком. Да и первая волна голодных смертей была теперь позади. Спецпереселенцы кое-как уже обустроились. Оставалось теперь найти семьи вайнахов.
Правдами, неправдами, пустив в ход многолетний опыт работы и общения с властями, Хайрулле удалось устроиться на работу в маленькую пекарню, где они также все поселились жить. Патимат была довольна – хоть дети будут сыты, ведь можно лишнюю буханку и припрятать. Но Хайрулла развеял ее мысли. К пекарне уже потянулись чеченки, узнав, что там поселилась новая семья, и те самые лишние буханки, о которых думала Патимат, ночью на свой страх и риск Хайрулла отдавал им, под покровом ночи приходившим к пекарне…
Дети вырастали на чужбине…Анас уже успел подраться с казахскими детьми и заработать синяки, не отставала и Асет, лишь Лейла была вся в мать – тихая и спокойная, словно речная гладь. А изменился ли Хайрулла? Иногда Патимат казалось, что пыл его остыл, да и старел он уже на глазах, но блеск холодных серых глаз был все тем же. Не сломался он, несмотря ни на что, выкарабкался. Трудились они вместе с Патимат не покладая рук, любой грязной работы не боялись, чтобы поднять на ноги детей.
Превратившийся в политическую свалку Казахстан принял тогда в свои степи этот удивительный в своем извечном горе народ, каждое поколение которого из века в век расплачивается за какие-то свои неизвестные грехи. Они были разными и совершенно друг друга не знали… желтолицые дети степей – казахи, которые всегда вели свой кочевой образ жизни, мирно растили детей, которых никто никогда не трогал и загадочные, беспокойные вайнахи, взращенные суровой природой Кавказа, каждый шаг которых был борьбой за свое место под солнцем. За ними прочно укрепился статус диких, необузданных бунтарей, презирающих смерть и достигших совершенства в умении воевать и убивать. А на самом деле искусству убивать и умирать их научили те, кто так сильно не хотел, чтобы они жили. Все у них, начиная с жилищ и заканчивая национальной одеждой, носило в себе смысл самозащиты. И это их врожденное, безупречное умение защищать себя и свою землю помогало им становиться порой против целого мира. Но сейчас, первый раз в жизни их кинжалы оказались бессильны…
В России часто менялся политический строй, но неизменным в этой стране оставалось одно – желание покорить Кавказ, а точнее раз и навсегда уничтожить его фундамент и оплот, то есть чеченцев и ингушей. Они, словно несущая стена здания, держали всегда этот Кавказ. При строительстве из кубиков детской пирамиды, можно заметить, что если аккуратно вытащить самый последний кубик, стоящий прямо посередине, то развалится вся пирамидка, вот вайнахи были и остаются в жизни Кавказа самым главным кубиком, не позволяющим ему рассыпаться. В этом и заключается секрет того, почему именно чеченцы и ингуши среди остальных кавказцев подвергаются больше всего политическим потрясениям и являются самым гонимым народом.
Ночами Хайрулла думал об этом. Иногда за одну длинную ночь перед его глазами проносилась вся жизнь – весть о смерти Муъминат, старец Ахмад и гарцующий на коне Арсанукай, а потом и труп его, Цуцуровский, Патимат, которая поднялась вслед за ним в вагон, Малик, который так бесследно исчез из их жизни. Эти кадры, сменялись один за другим и воспоминания, сжимая в своих железных тисках сердце, просто приводили его порой в бешенство. Кто, зачем и по какому праву свершил этот суд и за какие грехи расплачивается сейчас его народ? За то, что он отстаивает Советский Союз на фронтах Великой Отечественной войны? За то, что каждую копейку, каждую буханку хлеба даже с самых далеких гор вайнахи отправляли на фронт? В эти моменты внутри него разгоралась дикая, необъяснимая ненависть ко всему миру, включая и казахов, которые с такой подозрительной опаской приняли их, включая даже Патимат, народ которой сейчас мирно жил у себя дома. Но потом, к утру, Хайруллу отпускало, и ему становилось стыдно за свои мысли.
-Люди ведь не виноваты, что мы такие несчастные – рассуждал он.
Боязнь казахов действительно можно было понять, ведь власти сообщили им, что привозят каких-то сумасшедших дикарей с гор, поедающих людей, не имеющих абсолютно ничего человеческого. Впоследствии, конечно, они поняли, что это не так, и многих вайнахов в те трагические 40-е годы спас от голода кусок хлеба, протянутый казахами. Но сам образ этих людей, их непоколебимая воля, яркая внешность, абсолютное неприятие какой-либо власти над собой, не могли не навевать страха…
А Патимат? Перед ней Хайрулла был в вечном долгу, однако к своему стыду он осознавал, что и она иногда его раздражает. Тут было даже не сколько раздражение, а скорее обида, горечь и непонимание того, почему именно чеченцы и ингуши? Дагестанцы бок о бок всю жизнь по соседству жили с чеченцами. И если даже Советская власть вспомнила прежние обиды, нанесенные горцами Имперской России в период Кавказской войны, то ведь и тут Дагестан воевал вместе с Чечней против царизма. Нередко и Патимат сама задавалась этим вопросом, но на ум приходили брошенные как-то раз Лабазаном слова – они предатели! За измену Родине их выслали…Патимат не знала сколько правды в этих словах, да и сомневалась, есть ли она в них вообще, но говорить про это перед Хайруллой она ни разу не решилась… А может, если бы даже и решилась, то Хайруллу, если задуматься, эти слова и не должны были бы так сильно удивлять, ведь извечно в роли врага вайнахов всегда выступала собственная страна, которой они служили верой и правдой. И примеров этому много. Блестящие подвиги Дикой дивизии, чеченский и ингушский полки, которые в одночасье разгромили железную дивизию Кайзера, постепенно канули в вечность. И та страна, за чью свободу и нерушимость грудью встали достойные вайнахские сыновья, в недалеком будущем вероломно обернулась для них врагом. Власть всегда представала перед чеченцами и ингушами в роли родины-оборотня. И вот теперь одна часть чеченцев и ингушей умирала на фронтах Великой Отечественной, а оставшаяся в скотских вагонах, которые держали курс на Казахстан и Среднюю Азию. А там последовали новые гонения и лишения. Отважные советские солдаты вайнахи были мерзко и подло оклеветаны Советской властью, чьи интересы они защищали. С них срывались офицерские эполеты и после победного окончания войны они под грифом «враги народа» брели в ветреные степи Казахстана искать могилы своих людей. Тем не менее, несмотря ни на что, нация не теряла свой железный духовный стержень и не только выживала, но и не опускалась со своей планки. Чеченцы и ингуши начали обустраиваться в Казахстане и находить свое место в обществе. Так и Хайрулла постепенно освоился. Даже домик из самана умудрились построить себе. Близнецы выросли.
Спустя год после депортации вайнахов отгремела Великая Победа и Советский Союз так достойно и ярко спас весь мир от фашистского зла. Отстоявшие для своей Родины эту блестящую победу, советские солдаты устало брели домой. Их с цветами встречали матери, жены, невесты, сестры…весь мир рукоплескал этой победе, весь мир, а в это время где-то в военных госпиталях жестоко расстреливали раненых чеченцев и ингушей, с кого-то срывали офицерские эполеты и, снимая с фронта, в теплушках отправляли за своим ссыльным народом, а жен, детей и стариков тех молодых солдат, поражавших своей неуемной отвагой фашистскую Германию, выкидывали с поездов на холодный снег Казахстана. Это было ужасное преступление, которое так и осталось без наказания. Преступление, которое совершила целая страна против целого народа, при этом уничтожая его государственность. Советский Союз оказался намного хитрее своих предшественников. Власть в полной мере воспользовалась отвагой чеченцев и ингушей, их прирожденным умением воевать и вести борьбу. Десятки тысяч вайнахов добровольно ушли на фронт, завоевывали чины, ордена, а слава о некоторых из них долетала и до самой фашистской Германии. Чечено-Ингушетия сыграла решающую роль в победном завершении Великой Отечественной войны. Ведь именно при Битве за Кавказ немецкая армада покатилась назад, а в столице Чечено-Ингушетии – городе Грозном, который стал нефтяной целью Гитлера и с именем которого он связывал свою победу в этой войне, был создан трудовой штаб Красной Армии, из-за повышенного доверия к местному населению, однако прямо в преддверии победного завершения этой войны, доверие почему-то сразу пропало. Вайнахов начали снимать с фронта, их самые яркие подвиги приписывались представителям других кавказских национальностей, а тех, кто был в госпиталях просто расстреливали без всякого объяснения чего-либо. Далее последовали циничные истории предательства чеченцев и ингушей, якобы из-за которого они и были наказаны. Здесь не нужно прикладывать много усилий, чтобы понять бессмысленность этих выводов. Четыре года чеченцы и ингуши воюют против фашистов, и не просто воюют, а вписывают свои имена в летопись самых ярких сражений Великой Отечественной войны, среди которых защита Брестской Крепости, взятие Рейхстага и многие другие и потом, когда на носу победа, они решают стать предателями? И если даже на самом деле это было бы так, разве изменило бы что-либо это решение, когда уже Германия отступила? Все это вызывает лишь горькую ухмылку. А на самом деле Советский Союз для исполнения многовековой мечты Имперской Руси пустил в ход не силу, а подлость. Власть использовала вайнахскую отвагу при защите своей страны, а потом, прямо в преддверии окончания войны, решила и избавиться от чеченцев и ингушей, тем самым выполняя одновременно две цели…
Прошло уже пять лет с того самого дня как перевернулась жизнь Хайруллы. Хотя она по сути никогда не была у него спокойной, но окончательно она сорвалась, как селевой поток в горах именно в 44-м году, после того как зашел в кабинет Цуцуровский и объявил эту чудовищную новость.
Это была уже весна 49-го года, когда к ним во двор, тихо отворив калитку зашел молодой человек, на вид старше 20-ти лет. Асет, закончив подметать и не заметив неожиданных гостей, забежала в дом, бросив на пороге веник. Во дворе осталась маленькая Лейла. Молодой человек, словно подкрадываясь, тихо подошел к ребенку и опустился на корточки.
-Неужели мы ошиблись – прошептал он, а потом спросил у девочки
-Тебя как зовут?
-Лейла – недоверчиво ответила малышка, а чуть погодя спросила – маму позвать?
Выглянув в окно, Асет увидела, что во дворе перед Лейлой сидит молодой человек в выглаженной белой рубашке и одетой поверх нее куртке, а через плечо у него была перекинута большая дорожная сумка.
-Мама, кто это? – спросила она у Патимат.
-Не знаю даже – удивленно ответила Патимат, с интересом выглядывая в окно из-за спины Асет.
Асет с шумом открыла дверь и выбежала на улицу. Гость поднялся, отпустив руку малышки. Они встретились взглядом. Серые глаза узнали друг друга. Асет взволнованно смотрела на него.
Наконец, молодой человек вымолвил
-Асет? Асет, это ты? Ты узнала меня? Узнала же?
-Малик! Малик! – дважды вскрикнула Асет, что Патимат выбежала на этот крик из дому. Она сразу поняла в чем дело, и волнение настолько сильно охватило ее, что заставило опуститься на порог.
Малик прижимал к себе плачущую сестру, но вдруг он увидел Патимат и теперь его беспокойство сменилось на ужас удивления. Он не ожидал такого поворота событий. Малик оттолкнул сестру и, подбежав к Патимат, опустился на колени перед ней и целовал ее шершавые, натруженные руки.
- Нана! Нана, ты не бросила их, нана! – повторял он раз за разом, задыхаясь в необъяснимом волнении.
Патимат, плача гладила его по голове. Малик и не думал увидеть тут Патимат, ведь она аварка, она не чеченка, ее не должны были выселять.
С заднего двора зашел Хайрулла, услышав шум и крики.
-Дада, наш Малик вернулся! – всхлипывая, подбежала к нему Асет.
Топор сорвался с его рук и чуть не упал на ногу. Он смотрел на своего сына, который вернулся к нему через пять лет и целовал руки своей мачехи, не бросившей в этом аду малолетних близнецов.
Отворилась калитка и во двор зашел пожилой незнакомец вайнахской внешности.
-Ассаламу алейкум, Хайрулла! – протянул он руку.
Протянутая в ответ рука Хайруллы дрожала. Он еле вымолвил ответное – ваалейкум салам. Голос Хайруллы также дрогнул. Хайрулла был взволнован. Никто никогда не видел и не должен был увидеть его слабым. Незнакомец, не отпуская его руку, улыбнулся и будто разгадав его мысли, сказал
-Тебе не должно быть стыдно…можешь смело плакать! Ты волчонка вырастил! Кремень у тебя, а не сын!
-Кто ты и откуда? Я в долгу перед тобой – ответил Хайрулла.
-Меня зовут Увайс. Я родом из Урус-Мартана. Мы живем в Талды-Курганской области. Нет никакого долга. Если тебя волнует то, что твой сын жил какое-то время у меня, то здесь можешь быть спокойным, он за каждую крошку хлеба уже рассчитался. Если быть откровенным, то могу смело сказать, что твой сын для меня сделал больше, чем успел сделать мой собственный. Увайс пристально вглядывался вдаль…Малик подошел к ним.
Увайс улыбнулся.
-Малик мне часто о тебе рассказывал, Хайрулла, часто…похож он на тебя очень. Увайс притянул к себе Малика.
-Вот таких мужчин в нашем народе называют къонаха (настоящий мужчина с чеч) – похлопал он по плечу парня.
Необъяснимое, своеобразное чувство охватило Хайруллу. Через годы лишений, боли и череды жестоких испытаний, настал день, когда его сына называют настоящим мужчиной. Малик стоял, опустив голову. Отец даже не подошел к нему близко…
-Дада…ты не особо хотел, чтобы я был на тебя похожим и повторял твою судьбу, но судьба сама этого захотела – впервые за эту встречу Малик поднял глаза на отца. Едва заметная улыбка озарила уже морщинистое лицо Хайруллы. Отворилась калитка и во двор зашел Анас. В отличие от других он сразу узнал старшего брата.
-Малик! Ты что живой?! – вскрикнул он с присущим ему озорством.
-А ты видел, чтобы мертвые расхаживали по улицам? – ответил ему Малик.
Братья обнялись.
-Откуда ты взялся? – не унимался Анас.
-Да успокойся, ты уже, шайтан! Честное слово, каким был в детстве таким и остался – пожурил его Малик.
Увайс и Хайрулла рассмеялись.
Они зашли в дом. Увайс решил остаться с ночевкой. В тот день сердце Хайруллы снова наполнилось каким-то им уже забытым чувством тепла, словно старый кувшин, в который залили воду.
Хайрулла выволок с маленького сарая барана и, следуя горскому обычаю, зарезал его по случаю прихода гостя. Патимат с Асет накрывали на стол.
-Ты уж нас извини, Увайс, если что не так. Мы равнинного чеченца впервые встречаем, а мы люди грубые, как вы нас называете дурные ламарой (ламарой, горцы с чеч) – потирая руки зашел Хайрулла.
Увайс расхохотался.
-Перестань, Хайрулла! Все мы чеченцы. Никогда не разделял, хотя и не был близок с ламарой, не было повода, но вот видишь Малик нас подружил. А разделять не стоит, все мы одни…сюда видишь, как всех одинаково пригнали – ответил Увайс.
-Да уж…сюда действительно всех пригнали – задумался Хайрулла.
Мгновенная грусть на лице Хайруллы сменилась улыбкой. Он кивнул в сторону Малика
-А на этого, на этого гляньте, как вырядился. Неужели тебя мартанхой перевоспитали…такой культурный весь…в белой рубашке.
Все рассмеялись.
-Это ты у дяди Увайса спроси кто кого перевоспитал – ответил Малик отцу.
-Кстати, – быстро подхватил его Увайс, ловко нанизывая на вилку кусок жирного мяса – насчет перевоспитания. Вас разве перевоспитаешь? Это моего сына уже из-за Малика за ламаро принимают. Просто спичка, а не человек! Взрывается мгновенно…
Они сидели долго. Перевалило за полночь. Из маленького окна виднелся блеклый свет луны. Хайрулла украдкой наблюдал за сыном. Возмужал Малик. Только сейчас он заметил на его правой щеке изогнутую линию шрама, а в холодном взгляде чувствовалась уверенность, смешавшаяся с дерзостью. С каждой минутой Хайрулла узнавал в нем себя, как будто его воскресшая, раненая молодость, прошедшая через все тернии судьбы, вернулась в эту весеннюю ночь и села напротив него.
-Интересно, где он был все это время…что пережил…как выбивался среди чужих людей? – сердце Хайруллы снова больно сжималось от этих мыслей как в тот мокрый февральский день, когда он у грозненской платформы кричал его имя. Хайрулла с нетерпением ждал утра. Утром Увайс уедет, и он останется наедине со старшим сыном. Он ждал этого момента, когда перемешаются их мысли, слезы, слова. Ему не терпелось залатать внутреннюю пустоту сердца невысказанной болью своего сына, которую он накопил за эти последние пять лет. А Малик напротив взволнованно наблюдал за тем, как эта ночь ускоряет свой бег. Ему не хотелось, чтобы она так быстро заканчивалась. Он знал, что Увайс уедет, и они останутся одни. И потом отец, брат, сестра, мачеха они все начнут задавать ему вопросы, спрашивать. Именно этого момента боялся Малик. Сам того не замечая, Малик стал сильным человеком, и единственное чего в жизни боятся по-настоящему сильные люди – это показать собственную слабость. Горящие, невыплаканные слезы и не излитая тоска оборачиваются вовнутрь и прожигают до глубины сердце, делая его крепким и неуязвимым. Сильным человека делает безысходность. Именно в ней, в этой безысходности и заключается весь секрет этой силы. Одинокие люди, не имеющие никого и ничего за спиной, кроме собственной тени, всегда идут напролом, им нечего терять, им нечего ждать, им некуда оглядываться. И этот фактор как раз и делает их сильными.
Будто разгадав мысли отца и сына, Увайс резко нарушил тишину
-Малик и Халид учились вместе…их оттуда же и забрали. Малик остался с нами. Железным был парнишкой…железным…настоящий горец, работал, трудился, пробивной словно чертенок. Порой нас поражал…хоть откуда кусок мог добыть. В Талды-Курганской области с горной Чечни людей было мало. Первое время искали мы вместе, спрашивали…не было…да и не пускали никуда. Потом отправил их вместе учиться в город. Это тоже, кстати, была идея твоего сына, которую я считал безумной. Нас за людей-то не принимают, о какой учебе речь. Но нет, Малик добился. Протащил и Халида за собой. Там в городе встретили одного чеченца с тейпа химой, вот он и навел на ваш след. Трудностей было очень много, Хайрулла…очень много… - голос Увайса сорвался.
Малик резко повернулся в его сторону.
-Но Малик не любит о них говорить, а его ослушаться я боюсь, – улыбаясь продолжил он.
Шел уже третий час ночи. Все спали, кроме Хайруллы. Он осторожно зашел в комнату и посмотрел на спящего сына. В этот миг ему хотелось разбудить, растормошить его, посмотреть в его огромные серые глаза и вытереть с лица идущие с них слезы, как в тот день, когда он первый раз встретил его, возвращаясь домой из тюрьмы. Ему хотелось прижать его крепко к сердцу и в этот синий предрассветный час окутать его всей своей скупой, невысказанной отцовской любовью. Но Малик был другим. Он, действительно, стал его повторением, таким же сильным и ярким…
В обед следующего дня Увайс засобирался в дорогу.
-Смотри мне, не теряйся! У тебя отныне две семьи! Не прощу, если невесту впервые в мой дом не приведешь! – Увайс крепко обнял Малика, а Малик долго его не отпускал. Увайс отвернулся, чтобы скрыть свои слезы. Хайрулле, да и всем остальным было понятно, что Малику тяжело дается это прощание. Видно было, что эти два человека пережили один ад и вышли из него целыми. А общее горе объединяет людей намного больше, чем общая радость…
-Малик…это из-за чего? – Асет осторожно поднесла руку к щеке брата.
-Оставь – быстро отвел ее руку Малик.
-Малик…мы уже потеряли надежду увидеть тебя живым…столько всего хочется спросить…столько всего рассказать – осторожно начала Патимат.
-Дядя Увайс же рассказал все – быстро оборвал ее Малик.
-Нана…а я не ожидал тебя тут увидеть…ты же аварка… как ты оказалась здесь? – задал ей ответный вопрос Малик. В его голосе чувствовалась горечь.
Теперь не хотела говорить Патимат.
- Она не бросила нас…она забрала нас с Анасом в Дагестан – ответила за нее Асет.
-А потом и сюда с нами же приехала…тоже не бросила нас – продолжил Анас.
Малик посмотрел на Патимат. Их взгляды встретились. Как много было в этой молчаливой тишине, которая окутала их маленькую комнату, в окна которой пробивались лучи весеннего солнца. Они все просто молчали, но в этом молчании была скрыта целая эпоха и целая трагедия…
Время шло и подобно селевому потоку, уносило в себе все, что произошло за последние пять лет. Посмотришь вокруг – как будто ничего и не изменилось. Безмолвная казахская степь не взвыла от ужаса случившегося, а на Кавказе синие рассветы, сменяя один за другим, опускались на вершины осиротевших гор. Так уж заведено, что бег времени ничем не удивишь – ни глубиной горя, ни мерой счастья.
Постепенно, благодаря Малику и семье Увайса, Хайрулла наладил связи с горцами. Песчаный, солнечный Чимкент он решил покинуть и перебраться в село Голубиновку Талды-Курганской области поближе к сестре Написат. Хайрулла никак не мог узнать в этой худой, сгорбившейся, совершенно слепой старушке свою единственную сестру – бодрую, здоровую женщину, которая так ловко справлялась с домашним хозяйством, в одиночку тащила весь быт, воспитывала стольких детей. Хайрулла осторожно взял ее за руку. Облокотившись о дверной косяк стоял Малик. Чуть погодя зашли Анас и Асет. Она сжала его руку. Что-то очень сильно дрогнуло в груди Хайруллы. Но слез не было. Вышли они все из него в одной капле, которая упала тогда в феврале 44-года на грозненскую слякоть, когда он видел, как Бек, кусая посиневшие губы, впечатывает свою ладонь в эту дорожную грязь.
-Где они? Они что не пришли? – спросила Написат и ее худая, иссохшая рука пыталась поймать что-то в воздухе.
Анас и Асет подбежали к ней. Поочередно целуя, она гладила их головы. Она была совершенно слепа, но неподвластное болезни, зрячее сердце ежеминутно прокручивало перед ней окровавленную киноленту их прошлого…как умирающая Муъминат просила ее беречь малолетних близнецов, как она шла к ним, бросив все свои дела, кукла, которую она смастерила для Асет, потом это страшное февральское утро, какой-то карой обрушившееся на них.
-Встаньте…встаньте оба и помогите мне подняться – неожиданно попросила Написат.
-Что ты собираешься делать, нана? Ты же не видишь их все равно – тихо подошел ее старший сын.
-Пусть не вижу…хочу посмотреть выросли ли, высокие ли? – ответила старушка и пыталась рукой смерить их рост. И снова их общее гнетущее молчание наполнило комнату, как наполнял их сердца когда-то общий страх. Их теперь объединяло не только кровное родство, их объединяло горе, а эта нить крепче стали, так как связывает она навеки…
-Быстрее…еще быстрее гони! Я должна его увидеть! – металась Айшат в кабинке старого грузовика, который несся с Голубиновки до станции Сары-Озек. Снег не переставал идти с самого утра и уже заметал дороги. Она беспокойно всматривалась в вспотевшее окно и быстро протирала его рукавом платья. Айшат казалось, что время намеренно издевательски замедлило свой бег, а дорога, сговорившись с этим временем, становится бесконечной. Три дня назад Батыр поехал проведать отца. А сегодня утром в окно к Айшат постучался незнакомый казах.
-Я сосед свекра твоего Абдул-Хамида. Муж твой прислал меня. Абдул-Хамид при смерти…тебя зовет…говорит, чтобы привели к нему тебя.
Айшат в чем была выскочила на улицу.
-Иди оденься! Холод собачий! Еще буран застанет в дороге – грубо окликнул ее казах.
Беспокойный ритм ее сердца смешивался с шумом, который издавала эта старая, дребезжащая машина. В маленьком лобовом стекле отражалось ее лицо, на котором четко виднелся горький отпечаток пережитой боли. Ей не было еще и тридцати лет, но это безвременно постаревшее лицо, словно паспорт ее измученной души выдавало все как есть. Тонкая прядь седых волос выбилась из-под шерстяного платка. Айшат быстро, словно стыдясь снова ее спрятала. Седина – это клеймо, которое жизнь ставит на тех, кто прошел ее испытания…
Айшат забежала в комнату и опустилась на колени перед кроватью. Абдулхамид тяжело дышал.
-Айшат…Айшат, это ты? – прохрипел старик
-Дада, это я…я пришла – тихо сказала Айшат, сжимая в своей ладони жилистую руку свекра.
-Я, наверное, последние свои минуты сейчас доживаю…я очень хотел увидеть тебя…спасибо, что пришла – прошептал Абдулхамид. Он взял ее руку и нащупал на верхней стороне ладони шершавые рубцы. Слезы покатились из глаз старика на подушку. А из уст Айшат сорвалось глухое рыдание.
-За этот каждый шрам на твоей руке я попрошу Аллаха даровать тебе свою милость – шептал Абдулхамид. Раскосые рубцы на правой руке Айшат было их маленькое общее горе, боль от которого в этот день уносил с собой в могилу Абдулхамид. А перед ее глазами сквозь пелену горьких слез пробегали эти кадры первой мерзлой весны, которую она встречала в Казахстане, когда по вечерам она осторожно подкрадывалась к забору и, просовывая руку через изгородь, доставала по одному курту. Куртами казахи называли слегка приплюснутые шарики, приготовленные из кислого молока. Этот продукт широко распространен у кочевых народов Средней Азии. Они выставляли их сушиться на солнце. Айшат опускалась на колени перед забором и просовывала руку. Рука проходила под деревянной изгородью свободно, а вот обратно она вынимала руку исцарапанной в кровь. И вечерами, шатаясь от усталости и голода, она волочилась домой, зажимая в окровавленной ладони эти курты. Поначалу Айшат вообще не знала, что это такое. Казахи кидали их в нее, пару раз больно угодили прямо по лицу. Айшат лишь слабо отмахнулась. Она ведь уже привыкла к такому отношению местных, которые первое время не хотели признавать в своих загадочных гостях обыкновенных несчастных людей. Но в этот момент перед ней пробежал ребенок и, схватив с земли этот белый шарик, поднес ко рту и облизал его. Айшат все поняла – оказывается они накормить ее хотели, а она и не догадывалась. Айшат быстро подобрала раскиданные по земле курты, а ее «обидчики» довольно покачивали головами.
Абдул-Хамид промучился недолго. Как будто ждал приезда Айшат. Старик умер тихо и без стонов. Последняя слеза, скатившаяся с его глаз, словно серебристая льдинка, застряла в седой бороде. Батыр сидел, опустив голову, а перед глазами стояло то холодное февральское утро, когда шли они вниз по каменистой дороге, осыпаемые грязной бранью русских солдат. Ведь тогда Абдул-Хамид, как будто чувствуя, что разлука с родиной будет бесконечной, завещал ему жить и не сгибаться.
-Наверное, и я тут умру…не то что я, да и все мы, наверное, – подумал Батыр. И какая-то холодная, жуткая тревога начала все сильнее сжимать его сердце, как будто только сейчас он осознал всю глубину этой трагедии, случившейся с вайнахским народом.
-Отец…отец…ты не увидел больше горы – прошептал Батыр. И в этом горьком, глухом шепоте был скрыт крик целой нации, крик целых поколений, который так и не услышал этот мир…
Лето в Талды-Курганской области, несмотря на то, что это юг Казахстана было прохладным. Но в колхозном саду, расположенном на окраине маленького села Голубиновка уже поспели первые яблоки. Хайрулла работал здесь садовником.
-Неплохое завершение моей жизни – улыбался он, пройти через семь кругов ада и под старость оказаться в саду. Как будто сама судьба хотела, чтобы успокоилось его сердце и остыли горящие раны. И на первый взгляд, наблюдая за Хайруллой, можно было подумать, что старая, избитая истина – время лечит, все-таки имела какой-то смысл. А на самом деле, время самый худший лекарь на земле. Оно как неопытный молодой врач только и делает что обезболивает, а лечить оно вообще не умеет. И так и ходят люди с этими онемевшими, неизлеченными ранами, которые иногда могут заныть, если посыпать на них щепотку горьких воспоминаний…
Заложив руки за спину, Хайрулла прогуливался по саду. Вдруг за оградой услышал знакомую речь. Три подростка осторожно подкрадывались к саду. Хайрулла, улыбнувшись, окликнул их
-Воровать не хорошо! Воровать нельзя!
Ребята растерялись.
-Ващи… (дядя с чеч) мы не знали, что ты чеченец, – запинаясь начал один из мальчишек
-А что, если бы был не чеченцем, можно было бы воровать? – серьезно пожурил его Хайрулла.
Мальчишкам было, действительно, неловко.
-Ну ладно вам теперь...идемте за мной – позвал их Хайрулла. Мальчишки недоверчиво последовали за незнакомцем.
-Карманы есть?
-Есть, конечно, – наперебой ответили пацаны.
-Держите! В следующий раз, когда захотите яблок, приходите в сад, я здесь каждый день бываю. Самые лучшие для вас обязательно припрячу – сказал Хайрулла и набил карманы ребят спелыми плодами. Он долго всматривался им вслед, пока веселые голоса мальчишек не растворились вдали. Хайрулла любил этот сад как свою последнюю пристань, куда причалил разбитый корабль его жизни. Его внутреннее одиночество давно уже достигло своего пика и ему было комфортно находиться в уединении с самим собой. Хайрулла старался реже видеться с земляками, потому что они всегда заводили одну и ту же тему – разрешат ли когда-нибудь вернуться на Кавказ? А он не любил говорить о Кавказе, потому что это слово больше всех остальных болело у него внутри и говорить о нем было равносильно тому как раздирать стягивающуюся с раны кожу.
-Дада, дада! – крики дочери заставили его встрепенуться.
Хайрулла увидел как Асет несется к нему, размахивая слетевшей с головы косынкой.
-Асет! Что такое? – с каким-то особенным спокойствием спросил Хайрулла. У него на душе не было абсолютно никакого волнения, ему было просто любопытно узнать, что же произошло.
-Анас…наш Анас девушку украл…невесту… люди собираются…дада пошли быстрей.
-Как это украл? – удивленно вскинул бровь Хайрулла.
-Да вот так и украл…пойдем, дада – тянула его за собой Асет.
-Черт бы его побрал! Что никто не идет за него что ли, если не воровать? – бурчал Хайрулла, закрывая на ключ ворота сада.
Двор был полон людей. Обе стороны сошлись на мнении, что, пока весть не дошла до властей, нужно дело уладить на месте. Все прошло как в тумане…и порог дома Хайруллы переступил еще один человек – Залима – жена его младшего сына. Юная, красивая она легкими шагами вошла в беспокойную, разбитую жизнь этой семьи, которую они уже на протяжение десяти лет собирали, словно пазл, осторожно склеивая ее по кускам.
Все чаще и чаще проводил время Хайрулла в этом саду. Реже разговаривал с Патимат. В последнее время даже в обед кушать домой не заходил. Патимат приносила ему еду в сад, молча ее отдавала и потом также молча уходила. Как-то раз Анас даже выразил ему недовольство
-Хорошо, что тебе работу дали в этом саду и избавили от нас…
-Не язви – буркнул ему в ответ Хайрулла.
-Дай хоть яблок – потянулся Анас за маленькой горкой ярко-желтых начищенных плодов, которую Хайрулла воздвиг на маленьком деревянном столе.
-Не трожь! Вон с дерева сорви какие хочешь – проворчал Хайрулла
-А эти зачем здесь собрал? – удивился Анас
-Эти для Асет…она скоро придет – снова буркнул старик.
-Ну конечно…эти двое любимцы…Малик с Асет…вредные вы все трое, противные, поэтому и дружите – снова съязвил Анас.
-Сейчас как отлуплю – вскрикнул Хайрулла и нагнулся за лежащей на земле палкой.
Анас рассмеялся.
-Ладно, отдыхай! Я пойду – сказал Анас, надкусывая только что сорванное с ветки яблоко.
Ловко перепрыгнув через изгородь, легкой и свободной походкой он направился вниз по знакомой сельской дороге. Анас был прав. Отец, действительно, очень сильно любил Малика и Асет. Несмотря на разницу в возрасте Асет и Малик были сильно привязаны друг к другу, и похожи они внешне были, их можно было больше принять за близнецов. А Анас и Лейла отличались от них своей чистосердечностью, добродушием. В них было много света. Они имели и слабые и сильные стороны, быстро привязывались к людям, не боялись ошибок и не требовали многого. А Асет и Малик по своей сути были очень сложными людьми. Именно таких как они в народе называют «человек со стержнем». Бескомпромиссные даже в мелочах, они были излишне требовательны как к себе, так и к другим. Окружающим они казались бесчувственными и злыми, но при этом многие завидовали их силе духа и характера. На самом деле этих чувств в них было намного больше, чем в других, и от переизбытка перенесенной боли их сердца стали уже неуязвимыми. Так оно и есть. Мы становимся сильнее именно в тех местах, где когда-то были наиболее слабыми. Тот, кто очень сильно любил и верил в любовь, но был однажды ею обманут, становится совершенным в своем цинизме, тот, кто когда-то до смерти боялся высоты, совершает самые смелые полеты…
Хайрулла прогуливался по саду. Не заметив лежащую под ногами деревяшку, он споткнулся и чуть не упал.
-Эххх, Хайрулла…постарел ты постарел…что поделаешь…а там гляди и смерть, наверное, дожидается за углом. Неужели я так и умру на этой проклятой, чужой земле…как же я ненавижу ее…
-Дада, ты где? – его горький монолог нарушил звонкий голос Асет.
-Я тут, я уже заждался тебя. Ты почему так долго не приходила? – обрадовался Хайрулла.
-Дада, я тебе хочу кое-что показать! – Асет села рядом с отцом.
-Смотри, что мне наша Залима подарила. Вот, смотри – девушка поднесла руку к шее. На черном шнурке висела начищенная серебряная монета.
Хайрулла побледнел.
-Дай сюда! Он в тот же миг сорвал с ее шеи шнурок.
-Дада, что ты делаешь?! – удивилась Асет и потерла рукой шею, с которой отец больно сорвал подвеску вместе с зацепившимся за нее волосом.
Хайрулла встал и, прищурившись, начал всматриваться в монету, повернувшись к солнечной стороне.
-Где сейчас Залима?
-Залима дома. Дада, объясни, что случилось в конце концов! Дада, посмотри на меня! –Асет теребила его за плечо.
-Это монета твоей матери! – воскликнул Хайрулла.
Асет растерялась.
-Пошли! Хайрулла в одной руке крепко сжимал монету на разорванном шнурке, а во второй трясущуюся ладонь Асет. Он шел настолько быстро, что тащил за собой едва поспевавшую за ним дочь.
Хайрулла с шумом распахнул калитку и вошел, за ним забежала запыхавшаяся Асет. Во дворе возилась Патимат.
-Что-то случилось? – поднялась она им навстречу.
Из дому вышел Малик. Увидев старшего сына, Хайрулла облегченно вздохнул. Малик был своего рода повторением Хайруллы, его запасной молодостью, запасным источником, откуда он теперь на склоне своих лет черпал недостающие силы.
-Малик, ты дома?
-Да, я только что приехал. Отец, а что случилось? – спросил он в недоумении.
-Где Залима? – спросил он.
-Я тут, отец – Залима быстро подошла к свекру.
-Откуда у тебя эта монета? – резко спросил Хайрулла.
Малик вздрогнул. Это был голос не этого Хайруллы, не этого седого, усатого старика, заложив за спину руки, равнодушно бродившего в чужом саду; это был голос его молодого отца, голос, когда-то эхом разлетавшийся над шаройскими горами.
Хайрулла вскипал. Казалось, что он сбросил с себя эту постаревшую, потрёпанную, местами продырявленную шкуру и предстал перед этими людьми снова в своём прежнем волчьем обличье, в котором он когда-то в тех далёких чеченских горах через собственную боль и кровь постигал свою жизнь. Словно горящую головешку, он сжимал в руке серебряную монету, а тонкие губы дрожали под полоской густых усов, и все его потухшие эмоции снова возгорелись из этой маленькой монеты.
Молчание нарушила Залима.
-Дада, мне монету эту подарила моя сноха, жена моего старшего брата…Асила.
-А у неё откуда? – снова прогремел голос Хайруллы.
-А ей, когда она выходила замуж за нашего брата, эту монету подарила ее тетя Кемси.
Патимат побледнела. Она вскрикнула, закрыв лицо руками.
Хайрулла молча посмотрел на неё.
-Нана, что случилось? – спросила Асет.
Патимат быстро подняла голову и решительно перевязала платок, пряча под него все выбившиеся волосы.
-Позволь мне все рассказать…только позовите для начала Анаса – обратилась она к Хайрулле.
-Позовите Анаса – повторил он ее просьбу. Хайрулла опустился на деревянную скамью, прибитую к дереву.
Просьба Патимат, и ее этот горький возглас все-таки смогли остудить его пыл, она будто осторожно вылила на него ковш холодной воды…Сколько бы ни шли годы не менялась роль этих двух женщин в его жизни – одна была его покоем, непрошеным гостем, постучавшимся в его дом, его тишиной и умиротворением, а другая была его долгожданной, выстраданной бурей, которая даже после смерти смогла ворваться в его жизнь и полностью перевернуть ее…
-Тогда ты не возвращался домой…солдаты засели в ауле…мне было тревожно на душе…срок родов наступал – тихо начала Патимат.
Взгляды Анаса и Асет встретились. Только они двое на этой огромной земле знали настоящий смысл этой жуткой исповеди, которую начала сегодня Патимат.
-В одно утро Лабазан ко мне пришёл…он сообщил мне, что вайнахов скоро будут выселять, сказал бежать мне и не оставаться больше в ауле…
Хайрулла поднял на неё своё побелевшее лицо. С немым ужасом в глазах слушал этот рассказ и Малик, лишь Анас и Асет уже невозможно было удивить, только фрагменты той сумасшедшей ночи начали один за другим всплывать перед ними.
Патимат продолжала
-Я решила взять детей и в ту же ночь бежать к матери в Рахата…эти вещи…твой кинжал – подняла она глаза на Хайруллу, нагрудники и пояс вашей матери – посмотрела она в сторону Малика
Хайрулла, не выдержав, прервал ее
-Почему ты не забрала их с собой?
Патимат, будто не слыша его вопрос, продолжала
-Я собрала все это в один свёрток, и решила пойти к твоей сестре и отдать ей…я вышла, но солдаты меня не пустили…мне было очень плохо…я не знала, останусь ли я жива во время родов, дети были очень малы, а забирать эти вещи…тем более последнюю память вашей матери и приносить ее в чужой дом и отдавать чужим людям я не хотела…я думала ты вернёшься, я пошла к Кемси…она жила через два дома, к ней меня пустили…сказала, что мол боюсь за себя, здоровье плохое, могу умереть…возьми эти драгоценности на хранение и отдай их Хайрулле или его сестре...а потом, дождавшись пока сгустятся сумерки, мы вышли из дому – голос Патимат задрожал.
Летнее утро медленно уходило в объятие дня. Патимат продолжала свой рассказ. Никто не шелохнулся с места. Какая-то кладбищенская тишина, идущая из их трагического прошлого, окутала все вокруг. Лишь одна Патимат продолжала говорить, глотая слезы, переводя дыхание. Ей тяжело давался этот рассказ, как давался тяжело тогда тот путь, но она продолжала говорить, как продолжала тогда идти, несмотря ни на что! Она не переставала говорить. С каждой минутой она стягивала завесу тайны над своими воспоминаниями и оголяла их перед этими людьми, уже давно ставшими частью ее жизни. Иногда слезы душили ее, но она снова продолжала. Ничего, ни одну маленькую деталь той ночи не оставила она в забытьи…первая боль, свалившая ее на эту мёрзлую слякоть, покрытую мокрым февральским снегом, взвизги нечистой силы, вой волков, смешавшийся с плачем детей, которые стучали в дверь ее матери, на пороге которой она рухнула вся измученная и окровавленная, и первый крик ее ребёнка, который он издал на рассвете. Она все рассказала и горько вздохнула, словно сбросив с сердца какую-то свинцовую тяжесть, мешавшую ей жить все эти годы. Патимат молча окинула всех взглядом…никто не хотел говорить. Они все, как будто пережили с ней эту ночь, полную отчаяния и безысходности. Где-то в глубине этой дикой тишины Залима сквозь зубы прошептала
-Какой позор…какой позор…
-Получается они присвоили наши вещи? – резко спросил Анас, возвращая всех в реальность.
-Залима ты что-нибудь знаешь вообще об этом? – обратился к снохе Малик.
-Я не видела кинжал, не видела нагрудники, но я знаю, что у них есть пояс…эти монеты…они с пояса…он у них…я видела, когда была с Асилой в гостях у ее этой тети Кемси…это все, что я знаю – ответила Залима.
-Где они живут?
-В Сары-Озеке – ответила Залима.
- Собирайся! – крикнул Малик Анасу и быстро заскочил в дом.
Залима вся пылала от стыда. Она быстро зашла в дом и начала собираться.
-Ты куда? – удивлённо спросил у неё Малик.
-Я к маме – сквозь слезы слышался в ответ ее шёпот.
-Залима! – Малик тихо окликнул ее
-Ты ни в чем не виновата…тебе незачем стыдиться…
Какое-то необъяснимое, уже давно забытое волнение охватило Хайруллу. Эта монета, которая насквозь прожгла всю его душу, словно отодвинула каменную глыбу перед его прошлым и хлынувшие потоком воспоминания снова разбудили его онемевшее, неумело обезболенное временем сердце. В этой маленькой монете было все настоящее тепло той, которая так стремительно быстро ушла из его жизни,как и вошла в неё…
Они вместе с Маликом зашли во двор Абусаида и Кемси. Увидев Хайруллу, Кемси побледнела. Она сразу поняла, что эта серебряная тайна ее прошлого сегодня оголенная стоит перед ней и ждёт своего суда. Из заметенных снегом казахских степей ветер памяти доносил до неё укор собственной дочери
-Мама! Это же чужое...
-Хайрулла…я виновата…я виновата перед тобой…но эти вещи…ваши драгоценности они спасли жизнь моим детям…это были страшные дни и ночи…голод косил людей…в один день семь человек из нашего тейпа прямо передо мной в одну могилу зарыли. Твой кинжал…
Хайрулла прервал ее разговор
-Что было то прошло...я не кинжал у тебя просить пришёл…просто Залима подарила моей дочери эту монету, и я узнал её…она с пояса их матери. Как попали эти драгоценности к тебе я тоже знаю…и понимаю тебя...ты, наверное, не думала, что мы выживем, породнимся и будем подарки друг другу дарить…но видишь в жизни всякое бывает…Знаю, что пояс остался у вас, об остальном забудем – вздохнул Хайрулла.
Кемси замешкалась.
-Знаешь? Откуда ты знаешь, Хайрулла…пояса нет…я же говорю…все обменяла на муку и картошку… казахам отдала…тогда в 44-м…
Малик резко посмотрел в сторону их дома. В едва приоткрытом окне виднелся женский силуэт…
-Абусаид, я знаю, что пояс у вас…не заставляй меня поддаваться гневу…я не для скандала сюда приехал – приглушенный с чуть заметной хрипотцой голос Малика, словно пронизывающий ветер, проникал во все щели продырявленного временем сердца Хайруллы. Этот голос, словно горное эхо, раздавался из его дикой молодости…
Абусаид молчал.
-Значит так? – спокойствие Малика в эту же секунду сменилось гневом. За его спиной раздалось равнодушное фыркание коня. Малик резко обернулся. Хайрулла заметил, как в его руке сверкнул изящно изогнутый короткий ножик. Малик быстро подошёл к коню и одним резким движением руки срезал уздечку.
-Мама! – раздался голос из окна.
-Мама…отдай этот пояс…ты и так опозорила нас…и Асилу и Залиму – голос Рукият срывался от слез.
-Не трогай моего коня – подошёл Абусаид к Малику – мы отдадим вам пояс.
Кемси молча вынесла свёрток и трясущейся рукой подала его Хайрулле.
-Хайрулла…прости нас, – путаясь в словах начал Абусаид.
-Таких людей как вы презирают, а не прощают! – ответил ему Малик за отца.
-Пошли! Нет времени задерживаться – окликнул он Хайруллу.
Медленно угасал день и серые сумерки щемящей тоской разливались по сердцу. Хайрулла ни разу не посмотрел на этот свёрток, который крепко держали его руки. Он боялся развернуть его…слишком пьяняще резким был бы этот запах его прошлого, запах его родины…
-Асет, ты помнишь? Ты помнишь этот пояс? – спросил он дочь.
-Помню – глухим рыданием сорвался голос Асет.
Краем глаза Хайрулла заметил, как Патимат бесшумно, стараясь быть незамеченной, вышла из комнаты, вслед за ней выскользнула и Лейла. Казалось, этот серебряный пояс, вернувшийся к ним через тернии прошедших лет, снова воздвиг эту стену, через которую они уже не услышат больше друг друга, какой бы высокой ни была официальная степень их близости…
Все это время ему казалось, что он похоронил ее в своей памяти, настолько редко всплывал перед ним ее печальный образ, но теперь она окончательно вернулась по серебряному следу, тянувшемуся из глубины этой непризнанной миром трагедии…
Малик молча снова куда-то собирался.
-Ты куда, Малик?
-Халида нужно встретить – сухо бросил он и вышел.
Хайрулла посмотрел ему вслед.
-Что же ты за человек…в железную броню что ли ты заковал свое это сердце – подумал он.
Заковал, поэтому и было тяжело, ведь сердце, которое находится в броне болит намного сильнее…
После этого таинственного возвращения пояса Муъминат, Хайрулла все чаще начал задумываться о Кавказе, словно этот серебряный след должен был вернуть его на родину. Кавказ…как же сильно, как же больно заныло это слово в его груди. Но время шло и, превращаясь в сумасшедшую мельницу, оно беспощадно перемалывало все, и лишь память ей была неподвластна, ведь этот жестокий свидетель счастья и горя живет внутри каждого человека до конца его дней…
Хайрулла постарел. Он чувствовал, как среди холодных снегов чужбины приковыляла его измученная, уставшая старость. И приближалась она к нему не одна, а с тяжелым грузом на своих плечах – ощущением одиночества. Не смирился он и жил все это время как переломанный саженец, который безразлично воткнули в землю, а корни оставили в другом месте…
Это было начало марта 1953-го года, когда он, как обычно заложив за спину руки побрел в свой сад. Хайрулла забывал, что март в Казахстане – это весна лишь на пожелтевшем листке календаря, а снежные сугробы за окном даже на миллиметр не двинулись с места. Холодный колючий ветер пробирал до костей.
-О каком счастье может идти речь в том месте, где почти круглый год зима – пробормотал он себе под нос, сильнее натягивая на лоб шапку-ушанку.
-Дада! Дада! – порывы ветра доносили до него женский крик.
-Дада, подожди! – Хайрулла оглянулся.
Поскальзываясь на заснеженной дороге, за ним бежала Асет.
-Что случилось, Асет – удивился Хайрулла.
Смешавшаяся с радостью какая-то особенная тревога на ее раскрасневшемся от холода лице, не давала разгадать какую новость она хочет сообщить – плохую или хорошую.
-Дада! – на ее ресницах дрожали маленькие капельки слез.
-Асет! Да что случилось в конце концов – разозлился уже Хайрулла.
-Сталин умер! Дада! Он умер…Сталин…
Этот счастливый возглас своей дочери, горным эхом прогремевший вокруг, Хайрулла сохранил внутри себя до конца своих дней, ведь это был финальный, победный клич его судьбы.
-Сдохла все-таки собака…сдохла – бормотал он, радостно потирая руки.
Новость о смерти тирана отодвинула огромную глыбу, стоявшую перед надеждой тысячи вайнахов. Несломленные, непокоренные, неозлобленные, сохранившие в себе человечность и высокие моральные принципы предшествующих поколений, они были такими же, как и раньше, а отшлифованный горем до блеска их дух засиял ярче на пути долгожданного возвращения домой. Чеченцы и ингуши и тут не оправдали вражьи надежды. Статус униженных изгоев не прижился к их имени. Они поступали в университеты, получали образование, устраивались на работу, и многое не прощали, пусть даже плата за месть бывала и высокой. Они выжили и, что самое интересное, вышли победителями из этой чудовищно жестокой борьбы…
Март 1953-го перевернул самосознание Хайруллы. Всем своим нутром чувствовал он приближение больших перемен. Казалось, что его новая надежда, зародившаяся в нем в то заснеженное мартовское утро, действительно, заставила усилить бег времени…
Видимо, смерть не входила в планы человека, объявившего себя вершителем судьбы целого народа, а ведь решающее слово всегда за ней. Как же ничтожны перед ней те, кто пытается возвысить себя в этом бренном мире…Смерть Сталина стала переломным и решающим событием в жизни депортированных вайнахов. Наступила «хрущевская оттепель», которая ознаменовалась осуждением культа личности Сталина, освобождением политических заключенных и относительной либерализации общественной жизни. Но по-настоящему оттепелью этот период стал в жизни вайнахов. В январе 1957-года был издан указ о восстановлении Чечено-Ингушской АССР. И после этой новости уже другие победные эшелоны вайнахов взяли свой курс на осиротевший Кавказ. Кавказ! Как же ты жил без них тогда? Без своей бесстрашной опоры, которая на протяжение веков защищала твои границы от нашествия многочисленных врагов, ведь сколько бы народов ни населяло твою землю, именно они стояли всегда на страже твоего покоя. Эти тринадцать лет можно смело вычеркнуть из жизни Кавказа…
-Собираться надо быстро – бурчал Хайрулла, вытягивая из шкафа вещи и бросая их на пол одну за другой.
-Отец! Послушай! Мы же не можем вот так все бросить, соскочить и уехать! – Малик нервно ходил по комнате.
-Вы не знаю! Я, к твоему сведению, вот так, как ты видишь, все брошу и уеду!
-Отец, понимаешь, Асет уже замужем…у нас у всех свои семьи, надо всем вместе обговорить. Тем более нам разрешили вернуться, и сроки никто не устанавливал, мы можем в любое время…
-Слушай! – резко оборвал его Хайрулла
-Мне нет дела до ваших жен, мужей, детей. Можем, говоришь, в любое время уехать? А меня в любое время на тот свет могут позвать! Малик! Я не хочу гневить Аллаха! Я же каждую минуту, секунду своей жизни все эти тринадцать лет просил его приблизить этот день. Я ничего в этой жизни так сильно не боялся, как умереть тут на чужбине. Аллах внял моим молитвам, он смилостивился надо мной! И как я могу не воспользоваться этим шансом!
-Я и не знал, что ты так сильно тоскуешь по Родине, ты же никогда не говорил
-Ты тоже мне много чего не говорил – снова прервал его Хайрулла.
-Собирай вещи! – уезжаем – повернулся он к Патимат.
Хайрулла потерял покой. Он метался, словно уставший странник в пустыне, которому показали чашу с водой, но не подпускают к ней.
-Мы сами уедем…детей можно понять, у них дел много…оставь их – сами поедем, посмотрим, что там да как – советовала и Патимат.
-Да ты права…я сейчас пойду к Чупалаю – начал собираться Хайрулла.
-А к нему зачем? – удивилась Патимат
Хайрулла не ответил. Чупалай был с их аула Бути. Они жили очень бедно. Семье из восьми детей еле хватало на пропитание. Не раз помогала и Патимат им, то хлеб свежий занесет, то пирожками угостит.
-Ассаламу айлайкум, Чупалай! Как поживаешь? Что гостя не встречаешь? – весело зашел к нему Хайрулла.
-Ва алейкум салам, Хайрулла! Да эти черти шум же поднимают – засуетился Чупалай.
-Земляк! У меня времени нет! Патимат оставил вещи собирать. Не хочу ни минуты терять, поэтому долгие разговоры мне ни к чему! Я вот зачем пришел Чупалай!
-Слушаю – заинтересованно прислушался сосед, с присущей ему простотой.
-Домой хочешь уехать?
-Хм..Хайрулла…кто же такие вопросы задает-то? Конечно, хочу, но…
-За чем тогда дело стало?
-Ну сам понимаешь, как я живу…еле выбиваюсь…доход совсем маленький, а нас много
-Чупалай, скажи жене, чтобы детей собирала! Поедем вместе домой. Мои не хотят ехать, деловые больно! Вопросы свои какие-то решают. А мы поедем все, пока пускают нас.
-Но Хайрулла – замешкался Чупалай.
-Насчет денег не волнуйся! У меня есть! Все! Времени не теряем и собираемся! Уже в конце недели мы должны выехать в Талды-Курган на вокзал, а оттуда вперед на Кавказ, в Шарой, в Бути…йа Рассуллулах1, йа Аллах1 как же ты милостив к нам – громкий возглас Хайруллы был уже слышен на улице!
-Вот чудак! Удивительный человек! – покачал головой Чупалай.
-Если бы я не знал хорошо Хайруллу и не поверил бы…но ведь всегда по жизни людям помогал, всегда помогал! – шептал он про себя. Чего же я сижу-то? – пожурил он себя.
-Эй, жена! Иди сюда! Хорошие новости – крикнул Чупалай, открыв окно…
Как же велика сила предписания Всевышнего, и как ничтожно глуп тот, кто, не веря в предопределение судьбы, пытается искать окольные пути. Предписанное горе или счастье никогда не обойдет человека, пусть оно будет даже весом с песчинку. Этот мир слышал очень много признаний, клятв, много громких и тихих слов, но самыми пустыми из них являются слова «никогда» и «навсегда». И сейчас, завершая свои последние сборы, в ушах Патимат звучал грубый выкрик Цуцуровского – никогда в жизни пути обратно оттуда у тебя не будет! Щемящая тоска горьким комом подкатила к ее горлу. Совсем скоро она увидит ту маленькую, каменистую тропинку, ведущую к родному дому, дверь которого уже не откроет ее старая мать. Хасибат не прожила и года после того как солдаты забрали Патимат с детьми. Брат Нурмагомед женился, обзавелся хозяйством. Эти новости ей также принес Лабазан, который как-то приехал в Талды-Курганскую область. За эти годы она уже возненавидела его, ставшего для нее своеобразным вестником горя и беды…
Поезд тронулся в путь. Хайрулла заметил, как по лицу Патимат побежала первая капелька слезы. Его сердце сильно сжалось от боли и жалости к ней.
-Как же я сломал ей жизнь – подумал он и вздрогнул, ведь эти слова он уже когда-то произносил в той грозненской тюрьме, когда он после жуткой новости о смерти Муъминат метался, словно пойманный капканом хищник…И снова вместо заснеженных степей Казахстана, видневшихся из окна поезда, перед его глазами встал ее образ…глубоко посаженные темно-карие глаза и черные волосы, обрамлявшие нежно очерченный профиль белого лица. Была ли она счастлива с ним? Любил он ее, но еще неизвестно, что бы перевесило на чаше этой любви – счастье или боль, нанесенные им ей.
-По-человечески ни любить, ни жить так и не научился я – промелькнуло у него в мыслях.
-Патимат…- тихо обратился он к жене.
Она молча подняла голову, легким движением пальцев смахнув с лица слезу.
-Прости меня…прости меня за все…я испортил тебе жизнь. Ты и мать свою больше не увидела…и вообще тебе ведь не нужно было это все…ты же аварка…ты могла бы спокойно находиться у себя дома…
-Я уже говорила тебе, что ты мой дом…Аллах сводит людей не случайно…значит так было нужно…ты мой дом – повторила она слова, которые произнесла 13 лет назад, поднимаясь за ним в вагон.
-Почему ты плачешь, мама? – спросила ее Лейла.
-Потому что мы скоро увидим горы – ответила Патимат.
Хайрулла отвернулся к окну. Первые минуты расставания с родиной не так тяжело ему давались, как ожидание встречи после долгой разлуки…
А горы стояли все также и на седую вершину Башлама нежно опускались облака…Вайнахи вернулись домой, к обломкам своих разрушенных башен и старых мечетей. Как и весь свой народ, Хайрулла из этой борьбы вышел победителем, а его победным трофеем было возвращение в Шарой…
Время, которое он когда-то молил усилить свой бег, сейчас он молил остановиться, чтобы вдоволь насладиться родиной. Но ведь времени-то все безразлично…научиться бы у него равнодушию. И снова побежали дни, а за ними и годы, спотыкаясь о острые камни Шароя…
Весна на чеченской земле наступает как-то особенно красиво и интересно. Ее пьянящий, дурманящий голову аромат, смешавшийся с какой-то своеобразной грустью вызывает ощущение острого прилива любви к жизни. И одиннадцатое утро теплого, чеченского апреля было таким же…он лежал на спине на молельном коврике, который расстелил прямо на траву, еще мокрую от утренней росы… Рядом слышалось протяжное чтение суры ясин. Хайрулла рукой провел по траве и из последних сил вырвал ее вместе с землей. Прохладно-теплую ее приятно было ощущать, и он сильнее сжимал землю в своем кулаке. Перед его глазами промелькнул Бек, который тогда, в далеком уже 44-м году, навсегда прощаясь с вайнахской землей, пытался удержать в своей ладони грозненскую слякоть. И, снова, как тогда, слеза, скатившаяся с его глаз, упала на землю…Но это были уже другие слезы. Он, улыбнувшись, поднял глаза к небу…такое светлое, чистое и родное оно также улыбалось ему в ответ, а в его синей вышине красиво парили два орла…
«К погасшим предков очагам
Через года вернулись дети,
Припав к руинам как к ногам
Полуразрушенной мечети.
Их души плакали без слез,
А их сердца без звука пели.
Шарой, тебя убить хотели,
Но ты восстал из мглы и гроз…»
Элора Эльжаева…г. Грозный, 2018 год.