В этом году к обычному составу хирурга, ЭКГ, окулиста и, пардон, гинеколога в ежегодный медосмотр добавили психушку (не знаю, как точно называется врач) и нарколога. И кровь берут не из пальца, а из вены. После возведения в центре города громадного синего сарая с химическими удобрениями и строительства нефтеперерабатывающего комплекса размером с город медиков начал интересовать химический состав нашей крови и подвижки в психике в связи с открытием новых градообразующих предприятий.
Хотя, с другой стороны, очень интересно. Когда еще попадешь в психушку и наркологию, если б не медосмотр, без которого не допускают к работе.
Психушка оказалась скучным серым зданием с решетками на окнах и несвежими полотенчиками на решетках. Правда, вся окружена цветниками с лилиями и ирисами, вокруг нее ходит толстая охранница в полицейской серой рубашке, и здание стоит на лучшем в городе месте, с которого виден весь город в кольце градообразующих предприятий. Если предположить, что лечат от них – не вылечат.
Врач симпатичный, лысый. Скучно пролистал паспорт здоровья до своей страницы, скучно спросил: - семья есть?
Я сказала: - есть.
Он спросил, зато спросил, бывает ли у меня желание покончить с собой.
Я спросила: - а если бывает, то что?
Он сказал: полечим, - и поставил в паспорте штамп «здорова».
Очень неприятное впечатление, когда перед тобой сидит симпатичный лысый специалист, с которым можно интересно поговорить, а ты понимаешь, что ему с тобой скучно. И неинтересно. А чтобы стало интересно, ты должна быть какая-то другая. И за тобой не должно быть очереди из психически здоровых и крепких докеров, с которыми ему тоже будет скучно. И даже если сынтересничать и пожаловаться на свой инстинкт перелетного гуся, с которым очень трудно сидеть на месте, все равно ему будет скучно, и он может ответить: - я вас не просил жаловаться. Запишитесь на прием, заплатите в кассу и жалуйтесь.
С наркологией оказалось лучше. Во-первых, сама больница, которую в городе называют больничкой, стоит в живописном месте между горами, под высокими деревьями, и мимо нее течет речка в бетонных берегах.
В этой больничке во время войны лечили раненых и хоронили погибших в склоне горы.
Лет десять назад этот склон чем-то понравился небедному мужчине, и он его срыл. Склон оказался проблемный, с косточками. Мужчина подогнал грузовик, перекидал в него кости и куда-то вывез под ненавязчивый ропот горожан, а на их месте возвел очень простой трехэтажный дом без балконов и террас, без сада и без какого бы то ни было видимого повода строить дом именно в этом месте. Жить в нем, вероятно, нельзя, поэтому дом стоит пустой, окрашенный в желтый цвет, и его упорно никто не покупает.
А больничка процветает. В первом этаже сквозной темный коридор с открытыми наружу дверьми, в которые сквозит ослепительная зелень больших деревьев. И в ней прохладно.
В очереди к наркологу сидели те же человек двадцать психически крепких докеров, перекочевавших со своими паспортами здоровья из психушки, и всем было интересно, потому что мимо нас водили тощего наркомана, потом две толстые девушки привели второго тощего наркомана, и мы с докерами минут сорок сидели тихо, пока вид тощих наркоманов не стал привычным и не захотелось новых и свежих впечатлений при том, что у всех докеров машины, и они знают, с какими врачами нельзя портить отношения.
В ожидании свежих впечатлений прошел час, после которого мы начали беспокоиться и спрашивать, когда нас отпустят на работу. Медосмотр оплачен, и мы вправе требовать внимания. Или не внимания, а чтобы нам проштамповали книжки и отпустили зарабатывать деньги.
Из кабинета выскочил нервный врач невысокого росточка и усмирил нас шершавыми на слух фразами, которые он строил длинными периодами и каждую начинал и заканчивал словами: - орёте тут!
Реплики врача стали свежим впечатлением, и мы некоторое время сидели молча, а впечатлительный врач, которого мы вывели из себя, ходил мимо нас покурить на крыльце больницы в свежей зелени, и хотя мы дисциплинированно молчали, пресекал наши возможные выпады фразой: -орёте тут! У меня наверху 25 таких, как вы!
Приём начинался в два часа, и один докер был с сыном, которого он забрал из школьного лагеря. Мальчик маялся, рассказывал про лагерь и от скуки разучил с нами отрядную кричалку:
- прилетели на ракете к вам находчивые дети.
Нам на солнышке тепло, мы ребята ЭнЭлО.
Когда мы проскандировали ее два раза, врач вышел из кабинета, протяжно вздохнул и сказал, что у него 20 справок, поэтому он примет 20 человек, остальные могут идти домой.
Докеры загалдели, как это может не быть справок, которых во всякой больнице всегда немеренно, и он пригрозил отправить нас всех наверх, начав и закончив фразу словами: - орёте тут!
Докер с мальчиком пошел первый, я а вторая.
Когда мой сын поступал в университет, в психушке и наркологии нам поставили штамп «не состоит» не взглянув на сына, и я обиделась, так как хотела, чтобы на него посмотрели и порадовались, какой он хороший мальчик, поступает в университет и не состоит на учете ни там, ни там.
Я даже сказала тётеньке, которая ставила нам штамп: - на мальчика не хотите посмотреть?
Тётенька резонно ответила: - мы своих мальчиков всех знаем.
(Видимо, свои мальчики не имеют манеры поступать в университет, поэтому ей было неинтересно смотреть на чужого мальчика).
А впечатлительный нарколог всех нас по очереди принимал и на всех смотрел. Когда я вошла в кабинет, он спросил: - образование.
Я сказала: - высшее.
Он спросил: - семейное положение.
И я запуталась. Вопрос о семейном положении для меня такой же сложности, как если бы он сказал: посмотрите направо. Я бы начала выбирать из двух рук правую, вспоминать, где в машине руль, при этом стеснялась бы врача и наверняка всё перепутала.
Невнятное понимание значения слов «семейное положение» у меня наследственное. Когда мама поступала в институт, ей было 19 лет, а папе 22. Они сидели за столом в приемной комиссии и заполняли анкеты, в которых был вопрос о семейном положении. Мама не знала, как нужно отвечать, и заглянула к папе, который в графе семейное положение написал «холостой». И у себя написала «холостячка». На третьем курсе они женились, а на четвертом родилась я, и когда в 17 лет поступила в институт, меня учили те же преподаватели, что и моих родителей, и Зоя Федоровна вспомнила мамину «холостячку» и как она сказала ей: - Галочка, раз вы поступаете на филфак, вы должны знать, что нет такого понятия «холостячка», есть статус «не замужем».
Когда он меня спросил, я всё это вспомнила, вспомнила своего покойного мужа и сказала врачу: вдова.
В статусе вдовы есть что-то донельзя оскорбительное, как будто перед чужим человеком признаешь свою второсортность. Если ты замужем, ты спокойно говоришь, что ты замужем. А если нет, тебе почему-то стыдно, как будто ты в чем-то виновата.
По звучанию слово вдова такое же противное как слово ведьма, с той разницей, что ведьма может быть веселой и разной, а вдова обязана быть старой, унылой, скорбной.
Он спокойно спросил: - а что так, что вдова?
И тут я вспомнила, что я замужем. Со штампом в паспорте. С ФИО супруга. В случае с менее впечатлительным врачем можно обрадоваться вслух и сказать: ой, я вообще-то замужем. Извините, забыла. Но перед ним я испугалась, вдруг он посмотрит паспорт. Или медсестричка, которая вбивала мои паспортные данные в свой компьютер, покажет ему компрометирующую страничку и он спросит - что за фокусы?
Медсестричка молча вернула паспорт, а он выдал мне красивую радужную справку, цветовой гаммой напоминающую пятитысячную купюру, о том, что я не состою у них на учете.
И только-то.
Из больницы можно было сесть в маршрутку и ехать на работу. А можно не ехать на работу. Улицы вели во всех направлениях. Я выбрала улицу, противоположную центру города, и начала подниматься в гору между садами, цветниками и живописными частными домами. Вся улица была в спелых вишнях и черешнях, ветер трепал их ветви, обламывал перегруженные черешнями ветки, они падали на асфальт и лежали блестящие, как отполированные. Я стряхивала с них пыль и ела. Мама Джейми Оливера научила сына не бояться грязных фруктов, а Джейми Оливер научил нас по телевизору. И слава ему за это.