ТИТР:
К СЕМУ САМОУБИЙЦА РУКУ ПРИЛОЖИЛ…
Ирак, Багдад. Дворец султана. Ночь.
Султан сидит у окна смотрит в ночь. Входит визирь, кланяется, ждёт приказаний.
Султан (поворачиваясь к визирю):
- Джафар, я хочу одеться как простой купец, спустится в город и расспросить народ о поведении властвующих правителей, и всякого, на кого пожалуются, мы оставим, а кого похвалят, того наградим.
Джафар:
- Слушаю и повинуюсь!
Султан и Визирь идут по улицам города… И вот, проходя по какому-то переулку они видят глубокого старика, в его руках посох путешественника. Старик идёт по переулку, его глазницы пусты, он палкой обивает стены домов, чтобы случайно на них не наткнуться.
Султан и визирь останавливаются и с любопытством смотрят на старика. Старик проходит мимо, читая стихи:
Старик:
- Они говорят мне: - средь прочих людей
Сияешь ты знаньем как лунная ночь.
А я им: - избавьте от ваших речей!
Ведь ценится знанье лишь с властью всегда.
И если б хотели меня заложить
С чернилом, тетрадью и знаньем моим,
За пищу дневную, - достичь не могли б
Принятья залога до будущих дней.
Султан с визирем преграждают путь слепцу. Старик натыкается на них, осторожно стучит посохом по их обуви, кланяется
Старик:
- Мир над вами, добрые люди.
Султан:
- Мир и тебе. Старец, каково твое ремесло?
Старик:
- Я зарабатываю себе на хлеб рассказами из своей жизни и это даёт мне пропитание зимой и летом.
Султан:
- Если в твоих рассказах те, что были бы про правителей.
Старик:
- Меня ослепил Батый – хан, когда я у него был сотрапезником и вёл с ним жизнь походную. Будучи грамотным и ведущим в делах государственных, познал более, чем положено было знать писчику дел ханских.
Султан:
- Расскажи нам свою историю. И если она окажется удивительной, то мы заплатим тебе сотню динаров.
Старик:
Хвала же тому, кто сделал сказания о древних уроком для народов последующих! Моя история удивительна! И если у вас есть время столько же, сколько вы мне хотите заплатить – слушайте! И будь она записана иглами в уголках глаз, она послужила бы назиданием для поучающихся! И Аллах мне в этом помощник!
Это было тогда, когда Чингиз – хан был уже стар и дела его были столь хороши, что они всё чаще напоминали Чингиз – хану о его старости. Дни его уходили, а империя крепла. Вознамерился Хан покорить себе земли северные. Окружил себя Хан людьми сведущими и назначил меня уроки давать его внуку Батыю, ибо для него Хан приготовил удел северный. И задумал Хан жертву духам северным закласть – дитя человеческое, чтобы удача там сопутствовала во всём Батыю.
Надпись:
«Диван Чингиз-хана».
(диван – высшее собрание)
Чингиз-хан сидит на золотом троне, положив руки на колени, рядом сидит юноша. Он с восхищением смотрит на своего деда (Чингиз-хана).
Чингиз-хан болезненно смотрит на своё колено, потирая его рукой, стараясь разогнать боль.
В диван вводят связанного тысячника (монгол – командир «тысячи»), его бросают перед ханом на колени. Монгол стоит на коленях, потупив голову.
Чингиз-хан (не поднимая глаз):
- Кто твой отец?
Тысячник:
- Мой отец шумный ветер.
Чингиз-хан (не поднимая глаз):
- Мать?
Тысячник:
- Земля.
Чингиз-хан (не поднимая глаз):
- Зачем же тебе нужно было золото?
Тысячник:
- Я хотел приблизиться к солнцу! Ведь золото – это капля солнца, много солнца – это море золота.
Чингиз-хан (не поднимая глаз, растирая колено):
- Ты украл у меня каплю власти, а не каплю солнца. (Поднимает глаза, смотрит на монгола). Залейте ему глаза золотом! А голову его на копьё! Пускай светит тем, что ему не хватало.
Связанного монгола выводят из дивана. Чингиз-хан смотрит на своё колено. Его внук (Батый), заглядывает через плечо. Дед трёт своё колено.
Чингиз-хан (не поднимая глаз):
- Тяжела ноша власти, кто с нею делится Батый!
В диван вводят русскую девушку, голубоглазую, белокурую. Батый невольно привстаёт. Чингиз-хан жестом руки повелевает Батыю не двигаться. Посыльный встаёт на колени, кладёт дары к ногам Чингиз-хана, целует землю.
Посыльный:
- Прими Великий хан дары Студебека.
Чингиз-хан ловко встаёт на ноги, проходит мимо подноса с золотом, подходит к девушке, смотрит с восхищением, трогает её волосы. Девушка стоит, потупив взор. Чингиз-хан приподнимает её подбородок, смотрит в глаза.
Чингиз-хан:
- Есть ли на земле место, где родится такая красота?
Батый ёрзает на своём месте, боясь нарушить указ деда, отводит свой взор, но всё ж снова впивается взглядом в красавицу. Чингиз-хан обводит взглядом диван… и все кто ни был там, с восхищением смотрят на девушку. Чингиз –хан снимает с себя плащ и накидывает девушке на голову, чтобы никто не видел её красоты. В диване послышался общий вздох. Чингиз-хан смотрит на Батыя, улыбается, подводит к нему девушку, сажает рядом. Батый осторожно касается своей рукой руки девушки. Девушка прячет руку под накинутый плащ. Чингиз-хан смеётся.
Посыльный (словно опомнившись):
- За горами у половцев взяли добычу. Они говорят, что на Севере такой красоты много, и что сами добыли её и не тронули, желая от нас откупиться.
Чингиз-хан (поднимая вверх руку):
- Тебе, Батый, владеть ею. Тебе красотой земли северной! Туда свой взор оберни и направь мысли и помыслы.
Батый поклонился деду. Чингиз-хан рассмеялся, подошёл к девушке, стал приподнимать с её головы плащ, но передумал.
Чингиз-хан:
- Владей!
«ПЕРСТ»
Орда, шатёр. Русская женщина в предродовых мучениях. Монголка (сиделка) помогает ей, что-то шепчет, зажженной лучиной делает вращательные движения над животом роженицы. Роженица воет, закрыв руками лицо.
Батый проходит возле шатра, останавливается, прислушивается: слышится, как тяжело дышит его русская наложница. Батый отходит от шатра к своему коню, гладит его морду, гриву. Слышится из шатра крик роженицы. Батый упирается головой в шею коня… Снова слышится тяжёлое дыхание роженицы. Батый хватает кнут и стегает коня. Конь громко ржёт.
Калка, поле после сечи. Солнце клонится к закату. Трупы в степной траве. Оперение стрел, вонзённых в безжизненные тела, тихо тронуты движением ветра. Монголы растаскивают тела убитых – монголов складывают в большую кучу, обкладывают хворостом. С русских тел монголы снимают доспехи, собирают оружие.
Хан угрюмо стоит на окраине поля смотрит на закат солнца. Приближённые хана становятся на колени, среди них раненые. Молодой монгол еле сдерживает улыбку, щурится на солнце. Великий хан кланяется солнцу, застывает в поклоне, распрямляется и вдруг теряет равновесие. Приближённые хана подхватывают его, происходит замешательство.
Золотая орда. Батый стегает коня. Конь громко ржёт. Ржание коня покрывает крик роженицы… За ним, вплетаясь, слышится крик младенца. Батый замирает. Конь прекращает ржать, стоит, водит ушами. Крик младенца над ордой. Сиделка выбегает из шатра, падает на колени перед Батыем.
Батый (обнажая меч):
- Кто?!
Сиделка (невольно в испуге пятится назад):
- Мальчик Бату – хан.
Батый вскакивает на коня, хлещет ему бока кнутом, издавая воинственный клич. Конь срывается с места и несёт его в степь.
Батый скачет и кричит. Он достаёт меч и машет им, словно поражая своих врагов… под звёздным небом.
Калка. Хан открывает глаза и жестом повелевает, чтобы его оставили. Монголы в почтении расходятся.
Студебек-хан:
- Светило сегодня видело нашу славу и уходит под землю, чтобы поведать там о нашей силе… (Смотрит на солнце, раскрывает глаза шире). Чтобы завтра вернуться и вернуть нам свою яркость!
Около русских трупов стоят монголы, снимают с них доспехи. Один из «трупов» приоткрыл глаза и тут же закрыл, притворяясь мёртвым, осторожно нащупывая рукоять меча. Монгол подошёл к «трупу» и стал стягивать красивые доспехи, радуясь своей находке.
Монгол:
- Лежал рус под другими, красивый доспех невидно был, мне награда.
Другой монгол:
- Наверно князь русский. Отруби ему голову, отнеси хану с доспехами – это хана добыча.
Монгол (сожалея):
- Что ты… Русский князь бежал…
Монгол пытается выдернуть из рук князя меч… не получается… Тогда монгол становится князю на руку ногой и с силой пытается освободить меч. У князя вырвался еле слышный стон. Монгол поднял меч и с восхищением на него смотрит. Другой монгол вздыхает, протягивает руку, прося меч у товарища.
Монгол (улыбаясь):
- Тебе меч… мои доспехи!
Монголы несут с поля трофеи.
Князь в исподнем лежит среди трупов, смотрит на заходящее солнце, беззвучно двигает губами, плачет.
Монгольские трупы, обложенные хворостом поджигают, вспыхивает большой костёр.
Князь возле себя находит обломок стрелы, пытается себе проткнуть грудь… отводит руку, но каждый раз не решается. Тогда он переворачивается на живот, упирает стрелу в землю и опускается грудью на наконечник стрелы.
Издалека доносится раскат грома. Монголы спешат собирать хворост, подбрасывают в огонь, образуя таким образом неведомое (мистическое, хаотическое) движение у костра.
Князь приподнимается и бежит с поля, спотыкаясь о трупы.
Великий хан, видя его бегство, берёт лук, натягивает тетиву, целится. Монголы вскакивают в сёдла, готовые ринуться в погоню. Вдруг хан ослабляет тетиву, опускает лук.
Студебек-хан:
- Теперь его страх и трусость нам союзник, ценою в тысячу копий. Он вселит этот страх в сердца соплеменников. Я отпускаю тебя.
Золотая Орда, раннее утро. Великий хан стоит один и смотрит выше шатров и табунов коней в поле на кровавый восход солнца. К Великому хану круто подскакивает посыльный, спешивается, кланяется в землю.
Посыльный:
- Великий хан! Русская княжна родила Батыю сына! Сама же кровью изошла и отбыла в царство теней.
Хан (несколько стоит молча):
- Странное рождение и чудный, кровавый сон мутит мой ум и очи…
Приближённые хана переглядываются.
Хан:
- Бедой сулит рожденье сына Бату–хана… Но с кровью предков в святую землю нашу жертву не возьмёт владыка тьмы.
Чингиз-хан отходит, прихрамывая в сторону. За ним идёт его верный приближённый. Они останавливаются. Чингиз-хан смотрит в глаза своему телохранителю. Телохранитель не выдерживает взгляда, опускает глаза.
Хан:
- Отправь сиделку с младенцем к Студебеку. И Северной земле закланье жертвы совершите.
Телохранитель молча уходит. Чингиз-хан смотрит на солнце.
Отряд монголов на лошадях идёт шагом. Сиделка верхом на лошади. К её спине подвязан младенец, спит.
Ночь. С младенцем сидит сиделка, укачивает, пьёт из пиалы кумыс, укачивает и вдруг засыпает. Ребёнок плачет, сиделка спит. В юрту входит один из приближённых хана осторожно берёт ребёнка, выходит, вскакивает в седло лошади, хлещет её по бокам, срывается галопом в ночь.
Ночь. По дороге бредёт тот самый русский воин, что притворялся мёртвым после сечи на Калке. Вдруг он слышит приближающийся топот копыт. В страхе воин отбегает с дороги, добегает до дерева, карабкается на него, боязливо оглядываясь в ночь.
На перекрёстке дорог всадник останавливается, спешивается, несёт к деревьям плачущего ребенка. В кроне дерева прячется князь (воин), со страхом смотрит на монгола. Монгол кладёт младенца на землю, обнажает меч… передумывает, прячет меч в ножны, шарит по земле, находит камень, размахивается и хочет ударить кричащее детё. Отдалённый вой волков. Лошадь оставленная одна, испуганно ржёт, раскат грома. Монгол откидывает камень, бежит к лошади. На ходу вскакивает в седло. Удаляющийся топот копыт затихает. Князь слезает с дерева, разворачивает ребёнка, смотрит на мальчика, ребёнок умолкает. На пелёнках запёкшаяся кровь. Вой волков. Князь забирается на дерево, сидит. Слышится, как приближаются волки, их вой ближе и громче. Князь не выдерживает, слезает с дерева, берёт младенца и поднимает на дерево. Под деревом волки, принюхиваются, писают на корни, уходят.
Идёт дождь. Князь идёт с младенцем на руках, входит в небольшое, разграбленное (сожженное) славянское селение, он видит, как к покосившемуся идолу выходит женщина и кладёт ему в рот (жертву, подаяние) пару куриных яичка, уходит. Князь скрытно подбегает к идолу, достаёт изо рта яички, оставляет на земле младенца и убегает. Младенец плачет. Из землянок, временных укрытий выходят люди, собираются вокруг идола. Женщина, что положила яички, прижимает к груди младенца. Старик, по лицу которого сбегают крупные капли дождя, стоит молча, смотрит. Все ждут его слова.
Старик (утирая лицо рукавом):
- Вот вам и спаситель народился. Завсегда семя даёт всход богатый, когда на то желанье Матери – земли. Дай как мне его, мальчик ли?
Старик разворачивает младенца… мальчик. Дождь хлещет, выходит солнце. Младенец плачет, старик улыбается, приподнимая младенца вверх, к солнцу. Женщина тянется за младенцем, боясь, что старик уронит… Она берёт мальчика, прижимает к груди. Старик прижимается щекой к идолу.
Старик:
- Коловрат ему имя, Евпатий – спаситель наш.
На лошадях, шагом, едут русские воины (маленький отряд), их лица печальны. Они входят в то самое разграбленное селение, спешиваются. К ним навстречу выходит старик. Жители боязливо выглядывают из-за своих укрытий. Старик кланяется старшему по виду и одеянию воину.
Старик:
- Похоже десят дин взад вы здесь навьюченные проезжали. И что ж пустые воротаетесь? Супостат пограбил?
Сельвестр:
- Старик, нам бы отдохнуть, да, лошадей накормить.
Старик:
- Лошадок-то? А, пущай в поле травку щиплють с сажою вместе. (Старик распрямляется, смотрит в глаза Селивану). Людям нечем живот запхать, не то, что лошадкам. Супостат-то вишь всё побрал, да в живых оставил тех, кого не сыскал. А куда идти-то? Небось, и у вас сажу по земле ветер гонит.
Сельвестр (насупившись):
- Строной обошёл… Данью обложил… платим… ну, ничего не век коротать с ними. Бог даст…
Старик:
- А за нас чевой злата в суме не хватило? Чевой людей в напраслину кинули? Али не угодили? Мы же и зерном и податью всё, что полагали, вам отдали! Выходит, не тому платились? Не силён бар оказались!?
Сельвестр с воинами возмутились, подвигаются к старику ближе. Сельвестр хватает старика за рубаху и кидает его наземь.
Сельвестр:
- На кого голос повышаешь? Язык тебе старик во рту мешает? Сейчас вырву!
Старик (пытаясь встать, задыхаясь):
- А, хоть бы освободил ты мою душу от тела… Один взмах храборого меча и голова с плеч. (Проводит рукой по шее). Она мне давно жить мешает, мыслит и видит, что другим неведомо… так секи её буйную, что зря языком ворочает.
Сельвестр (смягчаясь):
- Нам, что ли по сердцу супостату дань отвозить? Так сильнее он нас и храбрее… и богатырей в рати, что травы в поле, как с ними сладишь? Тебе старик языком-то легче во рту ворочить. Ты бы съездил, да, постоял супротив моря… проглотит… и мечём взмахнуть на раз, захлестнёт сила поганая.
Старик (приглашая жестом руки за собой):
- Поди богатырь, чего кажу тебе.
Старик ведёт за собой Сельвестра через пожарища, мимо, покосившегося идола, вдруг, останавливается, показывает на идола. Багатыри, было собрались следовать за Сельвестром, но Сельвестр бросил на них взгляд и богатыри останавливаются, придерживая ретивых коней. Старик с Сельвестром скрываются за пожарищем в редкой дубовой роще, тишина.
Один из воинов:
- Неужто вещун?
Другой воин:
- Старик-то?..
Третий воин:
- Поди разбери… никому веры нет… за грехи плата…
Первый воин:
- Чьи?
Второй воин (со вздохом):
- Наши.
Третий воин:
- А, я, кажись, и нагрешить не успел ещё, против всякого…
Первый воин:
- Рот закрой! Укоротят. Будешь мыкаться до скончания лет.
Третий воин:
- Угу…
Второй воин:
- Батюшка наш Сельвестр, глянь-ка, несёт чевой-то…
Подходит Сельвестр к воинам с младенцем на руках, смотрит на них и глаза в слезах, ничего молвить не может, привязывает живой кулёчек к седлу, конь ржёт.
Второй воин:
- Батюшка, Сельвестр, от куль дитя-то?
Первый воин:
- И старик, как сквозь землю, провалился… ни души, место гиблое…
Сельвестр молча берёт коня под узды, ведёт коня прочь. Воины, помешкав чуть, следуют следом за Сильвестром. Ребёнок просыпается и плачет. Сельвестр прибавляет шаг и… плачь стихает. Сельвестр поворачивается в слезах, утирается рукавом, глотает комок в горле.
Сельвестр:
- Через него. (Он указывает на младенца). Через дитятко малое, лишь подождать и терпением жилы обвязать. (Переводит дыхание, и громче). Годины быстро пролетят и… поведёт он полки на супостата… и победа! Будет за нами… умоем землю нашу, кровью супостата!
Ребёнок проснулся, плачет. И плачь разносится по лесу, застывает в сердцах. Сельвестр ведёт коня и плачет навзрыд, утирается рукавами, не оглядываясь на своих воинов. Воины идут и на лицах их проступают улыбки. Первый воин хлопает второго по плечу, хочет крикнуть, но закрывает себе рот рукою и шепотом:
- Вещун-то, видать, нас ждал, чтобы младенца отдать…
Воины проходят мимо, идут в лес, пока стихает топот копыт. Из своих укрытий выходят несколько жителей разграбленного села. Старик стоит среди них, смотрит туда, куда ушёл отряд богатырей.
Старик:
- И вам туда, за ними, стопы свои править надо, ибо погибель здесь явная. А я здесь останусь, потому как, час мой последний подходит… Скатертью вам дорога!
Старик кланяется селянам, они кланяются ему в ответ, уходят.
Орда. Приближённый Чингиз-хана (тот, что младенца у дерева оставил) стоит в почтительном поклоне перед Чингиз-ханом. За спиной хана стоит, гордо подняв голову Батый. Чингиз-хан, потирая колено, молчит, приближённый стоит в поклоне, пауза затягивается… Чингиз-хан болезненно распрямляет ногу.
Хан:
- Говори.
Приближённый хана (распрямляясь):
- Его разорвали волки.
Хан (задумчиво):
- Волки?.. Хорошо… Жертва принята… Мы, как стая волков, пойдём на север и будет нам наградой всё, что не по праву принадлежит слабейшим.
Чингиз-хан делает движение рукой, приближённый удаляется.
Хан:
- Мы всё сделали, чтобы задобрить богов, удача тебе будет сопутствовать. (Смотрит в глаза Батыю). Чтобы обретать надо уметь жертвовать! Запомни Батый! Иначе, дожив до старости, боги ниспошлют на тебя болезни с недугами. Жертвуй щедро и обретёшь!
Батый кланяется Чингиз-хану. Хан дотягивается до подбородка Батыя, приподнимает его, смотрит в глаза, еле заметно кивает внуку.
Хан:
- Теперь оставь меня! Время побыть наедине с богами.
Батый выходит. Чингиз-хан с трудом становится на колени, закрывает глаза, стоит молча.
Вокруг ханского шатра идёт жизнь: монголы несут службу, тренируются во владении оружием, в борьбе, стрельбе. Чуть в стороне висит кверху брюхом подвязанная лошадь, над огнём висит большой казан, с скворчащей в ней жидкостью.
Чингиз-хан стоит на коленях, в религиозном трансе, из его нутра слышится гортанный голос (одна нота).
Ирак, Багдад. Слепой странник продолжает рассказ, устремляя пустые глазницы на султана:
«Между тем сын Батыя был жив и обрёл он названного отца Сельвестра.
Сельвестр был богатый боярин, он назначил кормилец и нянек, и воспитывался Евпатий в величии и неге, пока не прожил пятнадцать лет, и он превосходил всех красотою, и прелестью и стройностью стана и соразмерностью, его волосы, словно лучи солнца, горели на его голове, а глаза слились с небом, и отец любил его и не мог с ним расстаться ни днём, ни ночью. И пожаловался как-то Сельвестр одному своему приближённому на великую любовь свою к сыну и сказал: - По истине , я боюсь, что моё дитя, Евпатия, постигнут удары судьбы и случайности, как предсказал мне вещун, и хочу оградить его от этого в течении моей жизни».
Слепец протягивает руку султану, ожидая платы для продолжения рассказа. Султан кивает Джафару. Джафар кладёт слепцу в ладонь монету. Слепец с благодарной улыбкой прячет монету в кошелёк и продолжает рассказ:
« И стали учить Евпатия разным наукам и вежеству, терпению и благонравию»…
Евпатий (актёр, играющий пятнадцатилетнего Батыя) сидит за чистописанием. Приказный дьяк следит, как его ученик старательно выводит буквы.
Дьяк (с восхищением):
- Кабы мне в твои лета Евпатий так выводить буквы… Мне бы святость доверили переписывать, что истлевает от времени… и остался бы я во времени, моё чистописание, чистота мысли и мой почерк. Представить страшно: меня нет, нет моей плоти, глазу невидим, а росчерк мой на век возложен. Глянет такой же дьяк, как и я был… и восполнится душа его красотою, коя от книги изойдёт, ах…
Евпатий (макая перо в чернила):
- Не тот потомкам вовек памятен будет, кто книги переписывал, а тот, кто первый эти книги написал, и тот, кого откровение писания постигнет.
Евпатий выводит на бумаге пером: «Сему прозревши быть». Встаёт из-за стола. Дьяк с испугом смотрит.
Дьяк:
- Опять к батюшке пойдёте? Хворый он! Не перечьте ему, учитесь…
Евпатий (кладя перо на бумагу):
- Не то меня тревожит, чтобы затихать за буквой мёртвой! А то, что позор на отце лежит и на всех нас, что на коленях стоим – хану платим. Душит это меня! Крылья ломает! Продохнуть не могу! Нам бы с них дань брать, да, книги заставить святые переписывать, чтобы тихие были, да, покорные. Жизнь положу, а на колени перед супостатом не встану!
Евпатий открывает дверь, собираясь выйти. Дьяк пытается помешать, встаёт на пути, молитвенно смотрит на Евпатия. Евпатий отталкивает дьяка уходит. Дьяк остаётся один, подходит к исписанному листку, с восхищением смотрит. Вдруг дверь растворяется, входит Евпатий.
Евпатий:
- Ты, Яким, прости, если поймёшь, за что прощения прошу, ну, а, нет – так с тебя и не спросят… блажен кроткий! А я не могу – вот мой крест! Прощай Яким! Переписывай книги! Ежели, отец не благословит – уйду из дому!
Евпатий уходит, хлопнув дверью. Дьяк кладёт лист бумаги на стол, отворачивается в красный угол, встаёт на колени, быстро крестится, что-то шепчет, прерывается, прислушивается к тишине, снова крестится.
Спальня отца Евпатия (отчима) Сельвестра. Сельвестр лежит в жару, сиделка промачивает ему виски уксусом. Входит Евпатий. Сельвестр, завидя Евпатия, садится в кровати, издав болезненный вздох. Сиделка в страхе смотрит на обоих. Сельвестр делает жест рукой, сиделка уходит.
Сельвестр (тяжело дыша):
- За своим опять пожаловал?
Евпатий:
- За своим батюшка.
Сельвестр (взрываясь):
- Не дам благословения! Не дам! Помирать буду, не дам!
Евпатий (опустив голову):
- Сам, как дань отвёз – хворый вернулся. Не встанешь уже, знаю! На коленях привыкли ползать… Тебя же трусость твоя и слабость поборола. А, не хочешь благословить – сам уйду! Сейчас же! И не смей задерживать! Кто, если не я! Нет такого! Все глаза проглядел – только я и есть!
Сельвестр (задыхаясь):
- Пошёл прочь! Чтобы глаз мой тебя не видел! Выкормил змею…
Евпатий уходит, дверь захлопывается. Сельвестр пытается отдышаться, хватается за сердце.
За кадром голос старика:
- И когда уж сил не будет держать его при себе выпусти орла в полёт свободный. Будет его престол полон добычи кровавой. Супостат перед ним мышью в поле покажется… покажется…
Сельвестр доходит до окна, смотрит во двор, видит, как Евпатий уходит. Сельвестр кричит: «Евпа…», но голос его глух, он кричит громче, ещё громче… Жилы надуваются у него на шее: «Кол-о-о-о-вра-а-а-а-а-т»! Евпатий на мгновение останавливается, смотрит на Сельвестра, хочет идти дальше, но в это время Сельвестр перекатывается через окно и падает на землю. Евпатий подходит к отчиму. Сельвестр на мгновение теряет сознание, но быстро приходит в себя.
Сельвестр:
- Подними меня.
Во дворе собрались люди, испуганно смотрят на Сельвестра, поднимают его, ставят на ноги.
Сельвестр:
- Видит Бог, не хотел я тебя благословлять, но уж не моя воля… а волей свыше: владей всем, что мне принадлежало и употребляй по умению своему и порукой за тебя перед Богом я буду! С меня и спрос… ежели худой мир глаза режет – собирайся на сечу. И знай – заговорённый ты! До сего дня растил, душу в тебя свою вдохнул, да, знать, твоя душа больше, ежели ко мне в грудь рвётся… (Сельвестру становится хуже, его держат на руках). Благославляю! Бей супостата пока дышишь, пока глаза глядят, пока сердце бьётся… и за меня тоже… ежели слаб был – не держи на меня своего ретивого сердца… Благославляю… (Глаза Сельвестра закатились, шепчет еле двигая губами). Не соврал вещун – по его выходит…
Сельвестр умирает. Тело несут в дом. Евпатий стоит во дворе один. Вдруг он подбегает к людям, несущим тело, расталкивает их, обнимает Сельвестра, целует в губы, становится на колени, плачет, но слёз не видно, только плечи трясутся.
Евпатий:
- Кто же со мной пойдёт? Если бы ты, отец…
Дьяк (выходя из толпы, кланяясь Евпатию):
- Дозволь разделить крест твой. Хоть и не богатырь я, но всё ж росчерк мой скверен и не гоже святость им марать. Ну, а ежели, где погибнуть придётся, так всё ж на глазах у тебя и не на коленях перед супостатом.
Голос из толпы:
- Так и нас с Нестером не оставьте. Ежели и вы не дрогнете, так и мы супостата пощекочем, чай такие же - с жилами, да, кровью.
Евпатий кидается обнимать дьяка над трупом Сельвестра, слёзы бегут по щекам его. Дьяк умилился и сам всхлипнул.
Двор дома Сельвестра. На коня садится Евпатий и пятнадцать человек его сподвижников, плохо вооружённых, не на всех доспехи. Дьяк в доспехах не по размеру, плохо держится в седле, восторженно оглядывает войско. Евпатий тронул коня. Конь рванулся с места, словно и не было седока, на дыбы.
Евпатий:
- К князю Ингварю пойдём, слухами земля полнится, что не терпит он сношений с монголами, как и я, значит, под одни знамёна супротив силы встанем! Силою силу сломим! Не будь я сыном Сельвестра названным Евпатием Коловратом если мы с вами не под разверзнутой десницей божьей! С нами Бог!
Малочисленный отряд выезжает со двора Сельвестра.
Княжеские палаты князя Ингваря (лет двадцати). Ингварь возбуждённо прохаживается, посматривает в оконце, о чём-то сожалеет, отмахивается от своих мыслей, проходит в тёмный угол комнаты, возвращается к оконцу, смотрит… опять отмахивается, выходит из палат, проходит по коридору, входит в светлицу молодой жены. Княжна с подругами занята рукоделием. Подруги встают, кланяются, оставляют рукоделие, выходят. Одна из подруг на мгновение бросает взгляд на Ингваря, Ингварь морщится, пропуская их к выходу, нетерпеливо закрывает дверь. Княжна подходит к супругу, хочет его обнять, он избегает ласок, подходит к оконцу, смотрит. Княжна, вздохнув садится за рукоделие.
Ингварь (печально):
- Не пристало жить так. На сотни лет без просвета! В холуях у хана, ему дань платить, русских мужиков мучить платой непомерной. Лучше бы уж вовсе не родиться…
Княжна (снова подходя к мужу):
- Полно тебе печалиться свет мой, будет у тебя радость… ношу я под сердцем дитятко… нам в старости услада…
Ингварь:
- Ох, не ко времени оборачивается. Ну, да, Бог в обиду не даст!
Княжна:
- Не горюй, чай откупимся, целый год в покое и радости жить будем.
Ингварь (отстраняя от себя княжну):
- В радости? Сердце жжёт! На земле отцов своих поганых приютили и потчуем. Сами с поклоном к хану ходим. Друг на друга хану жалуемся, как батюшке родному… Скоро, помяни слово моё – благословение испрашивать будем. Дань собираем… кто более пошлёт, тот милее хану.
Княжна:
- Ну, раз так повелось, смирись, радуйся малому, чай живы, вот и ребёночек будет, что же тебе ещё не хватает?
Ингварь:
- Что!!! Свободы! Отец мой в холуях не был и я не буду! А, хану (суёт кукиш жене под самый нос) пускай выкусит!
Ингварь выбегает во двор и сам начинает разгружать повозки, мешки и т.п. Мужики стоят не знают что делать.
Ингварь:
- Что, рты раззявили? Разгружай! Дань обождёт, хан не переломится. К князю Михаилу в Чернигов еду! Он на Калку ходил, может, вместе платить откажемся, а там…
Ингварь, вдруг, засомневался, остановился посреди двора весь перепачканный, задумался.
Один из мужиков:
- Что, батюшка, коня запрягать?
Ингварь:
- Коня? Какого коня?
Мужик:
- Так, в Чернигов…
Ингварь (уныло, с сожалением):
- Если бы кто, ну, хоть кто-нибудь подмогой был и заступником перед Богом, тогда бы уж…
Слышится многочисленный топот копыт. Наблюдатель машет рукой, что-то кричит, передаёт нарочному, облачает спешно доспехи. Нарочный подбегает к Ингварю, коротко кланяется.
Нарочный:
- На конях вооружённые скачут. Бог ведает кто, кажись, русские.
Ингварь медлит, но вот идёт к воротам решительным шагом. Ворота распахиваются, въезжает отряд Евпатия.
Чернигов. Палаты князя Михаила. Михаил со свитой принимает Ингваря и Евпатия, грозно на них смотрит, восседая на высоком дубовом стуле. Ингварь медлит, не начинает просьбу, смотрит по сторонам, дивится красивому убранству.
Евпатий:
- К тебе князь! Не гневайся, а внимай слову!
Ингварь (одёргивая Евпатия):
- Батюшка наш, Михаил, не гоже на всю жизнь голову свою в ярмо… Нам бы всем миром отказаться от дани и выступить супротив хана. Свобода будет в награду… если победим…
Князь Михаил (вспыхивая):
- Кому свобода? Разве ты, Ингварь, не свободен? Что тебе ещё нужно? Хочешь, чтобы хан тебе в ножки кланялся? Так не будет этого! Головы с плеч вам поснимают! У них ровно два кола без голов – точно для ваших оставлены!
Евпатий (выступая вперёд):
- Не хочешь с нами выступать, дай денег, мечей, кольчуг и людей… И будешь ещё свободнее, чем теперь! А колы твои мы монгольскими головами украсим.
Князь Михаил привстал, услышав такие речи. Ропот бояр пошёл по палатам. Все на Евпатия смотрят… охрана зашевелилась. Михаил с трудом совладал со своими чувствами, сел на место. Его рука нервно теребит край стула.
Князь Михаил:
- Дерзновенен ты! Евпатий Коловрат! Перед кем стоишь, холоп! Без рода, без имени, найдёныш нагульный. А, велю-ка я тебя казнить, чтобы вперёд ни у кого желания речи дерзновенные со мной вести не было!
Евпатий:
- Ты, князь, всё можешь, а хану отказать в дани, нет. Велика заслуга на кол голову Евпатия безродного повесить. Ты выступи против хана и нас под свои знамёна возьми! А потом, хоть и голову руби, потому как, не нужна она мне более будет.
Князь Михаил (смеётся):
- Легче тебе будет, если моя голова рядом с твоей на колу висеть будет?
Евпатий:
- Не будет. Мне отец, что имя дал, и род свой оставил – благословил супротив хана идти! И, что дань возил, перед смертью каялся!
Князь Михаил (встав, подходя к Евпатию):
- Ты, малец, молоко по губам не обсохло! Ты, хоть, умишком своим понимаешь на кого коготь свой поднял? (Поворачивается, ищет взглядом воеводу, который при Калке мёртвым притворялся). Донисий! Никто с тобой в силе не равен! Иди–ка мальцу поведай, он-то на Калке не был, силы ханской не ведает.
Донисий (кивая в знак согласия):
- Разные богатыри с нами были, да все в поле остались. Нет сладу с ними: одного усекнёшь, а на его место другой, другого ниже пояса в землю, а за ним третий, так и силы не хватит… тьма за тьмой у хана, кричат, плюются, визжат, со всех сторон лезут, кривыми саблями тела русские рубят… Если биться с ними… (Вздыхает). Ни одного русского на Руси не останется.
Ингварь:
- Ужели так много супротивника?
Донисий:
- Каждый русский сильнее монгола, и может, каждый трёх стоит, а то и пяти. Только, говорят, что у хана вода есть живая, так он после сечи соберет убитых и водой виски смочит… и встаёт убитый, словно не умирал никогда. Как с ними сладишь.
Князь Михаил:
- Уходите, По-добру, по-здорову. Ежели, хан прознает про такие речи, ни мне , ни вам не сносить головы!
Евпатий (кланяется):
- Дозволь князь испытать судьбу вещуном, предсказанную, что мне с ханом биться под знамёнами русскими, мне и победу имать.
Князь Михаил (улыбаясь):
- Испытывай, если голова на плечах мешает.
Евпатий:
- Дозволь ещё князь… Кузнецы, оружейники, у тебя славятся, вот бы оружие выковать по нам, чтобы сносу не знало, да, рука б не уставала. А тебе Донисий испрошусь в ученики ратному делу урок взять. Я не скупой – заплачу сполна, мне свобода дороже золота.
Евпатий стоит перед князем и кажется, что он ростом выше после слов своих стал. Смотрит на него князь и дивится, и не знает, толи ему серчать, толи… Оглядывает бояр князь – все дивятся. Ингварь глаза прячет.
Князь Михаил:
- Что ж, будь, по-твоему. Дозволяю в княжестве ратное Евпатию ковать, покуда платить есть чем! Воевода мой, Донисий - ещё пуще стоит! По карману ли затея? Что богатырь, не передумал?
Евпатий (кланяясь):
- Не гоже русскому от слов своих отказываться!
Князь Михаил усмехается, знаком руки дозволяет Ингварю и Евпатию удалиться.
Бояре выходят из княжеских палат, что-то обсуждая, слышится: «Молокосос… На что руку подымает… Ничего ему князь быстро крылья укоротит, не таков батюшка Михаил».
В княжеских палатах остаются Донисий и князь Михаил.
Князь Михаил:
- Загоняй его рать, преподай урок так, чтобы мысли на хана идти не было, чтобы семь потов сошло… Глядишь, они сами своего воеводу бросят, разойдутся… Ты их к нам в рать, чуть – что, деньгой мани. Я этого сопляка научу власть княжескую чтить.
В поле стоят юноши (50 человек), вооружённые деревянными мечами и щитами, напротив них зрелые мужчины (10 человек). Евпатий первый кидается в атаку. Юноши разлетаются от ударов профессионалов, получая синяки, ушибы. Евпатий в поединщики выбрал себе Донисия. Донисий вынужден защищаться и драться в полную силу, вот, ему удалось ударом сбить Евпатия с ног. На его месте возник дьяк, с бешенным криком бросившийся на Донисия. В это время Евпатий успел подняться на ноги и оглушающим ударом сбить Донисия с ног. И снова в драку.
Драка смещается в сторону: юноши теснят профессионалов. Донисий, оказавшись в стороне от «битвы», держась за голову, встаёт и с неистовством кидается в «бой». Трещат деревянные мечи, ломаются щиты. Кто-то из крепких юношей выдернул из земли маленькое деревце и стал охаживать им супротивников. Всё смешалось. Донисию на голову с треском опускается деревце, Донисий падает, выползает из драки, держится за голову, смеётся. Юноши, получившие крепкие удары, всё ж лезут в драку, хромают, растирают по лицу кровь, разбегаются и снова кидаются в «бой».
Донисий встаёт на ноги, пытаясь стоять ровно, покачивается.
Донисий:
- Хорош, молодцы! Попробовали мы вас!
Дерущиеся с трудом расцепляются, расходятся. Дьяк стоит в поле шатается, озирается по сторонам. Его берут под руки «старики» и кладут в тень деревьев. Он приподнимает голову, смотрит, ничего не понимает.
Дьяк:
- Мы победили? (Пытается встать). Евпатий я иду… (Падает)
Евпатий (утирая кровь с лица, грозно):
- Берёшь в обучение? А? Донисий?
Вокруг Донисия собираются ветераны, разукрашены ничуть не меньше чем молодые.
Один из ветеранов:
- Налетели, как саранча! Ещё бы чуть и забил бы кого до смерти. Озверели!
Другой ветеран:
- Ту! Кровь разогнали по жилам.
Донисий (Евпатию):
- Что? С ханом-то биться не то, что с нами – не пожалеют. Порубят вас на куски, воронам на пир!
Евпатий:
- А ты б не жалел! А, ну! Становись братья!
Юноши на ноги вскочили, палки по полю поднимают, к Евпатию спешат, к бою готовятся. Донисий встал с травы на ноги, за ним мужики, стоят на юношей смотрят.
Донисий:
- И что, кто тут самый смелый?
(Послышались голоса)
И смерти что ж не боитесь?
Евпатий (выступая вперёд с деревянным мечом):
- Что ж её бояться, тогда и вовсе не родиться! Скажи: берёшь в обучение?
Кто-то из ветеранов (потирая ушибы):
- Вы и так умеете… (Все смеются, кроме Донисия)
Донисий:
- Беру! Только помните: я здесь бог!.. (Смутившись). Даст Бог, выучу вас, чего знаю, и чего сам бы хотел знать. Денег возьму!.. Сколько князь назовёт… Фу ты! (Усмехается). Словно с монголами сшибся.
С поля выходят ветераны вместе с юношами, слышится смех. Дьяку помогают идти. Один ветеран незаметно от Донисия суёт Евпатию что-то в руку и тихо говорит: «Смажь раны своим, эликсир от ударов», - и хлопает Евпатия дружелюбно по плечу. Евпатий прижимает эликсир к себе, оглядывается.
Евпатий:
- А, что братья… ради русских и умереть не жалко! Вот побьём хана! Духу свобода – отдохнём тадысь, а? (Донисий горько вздыхает).
В комнате у лучины сидят Ингварь и Евпатий, смотрят друг на друга. У Евпатия лицо в ссадинах. Ингварь потупился, проводит рукой по столу, собираясь встать.
Ингварь:
- Не вышел у нас с тобой разговор Евпатий…
Евпатий:
- Не вышел…
Ингварь:
- Люди ж со всех сторон к нам идут… На Батыя! Кормить нечем! Что, на хана с палками пойдёте?
Евпатий:
- Нет, не с палками…
Ингварь:
- Что там тебе кузнецы наковали – курам на смех! А, денег нет!
Евпатий:
- Для святого дела деньги не нужны.
Ингварь:
- Ясно… У меня княжна рожать скоро будет. Не могу ж я её по миру пустить… Ухожу я, нам с тобой не по пути.
Евпатий:
- Всё, что нам не хватает, у князя Михаила возьмём. Не даст добром - силой овладеем.
Ингварь:
- Прощай Евпатий… Не по пути нам с тобой…
Стук в дверь. Дьяк просовывает голову в проём.
Дьяк:
- Кузнец просится потолковать.
Евпатий (горько вздыхает):
- Потолкуем.
Входит кузнец, кладёт в тряпице завёрнутые деньги, слышится звон монет.
Кузнец:
- Не побрезгуй батюшка. Войско твоё голодает… Сыновья мои мне пеняют, дескать, не с того человека деньги взял. Всё сработали, как есть батюшка… (Оглядывается). Слух идёт, де, мол, монголы к Рязани идут… (Ингварь выходит, хлопнув дверью). Ясное дело, донесли хану, что князья наши тебе не указ… (Евпатий внимательно смотрит на кузнеца). А, промеж того, прими батюшка сыновей моих в услужение… Я их сызмальства кузнечному делу правил (вздыхает), я бы и сам пошёл, да мочи нет, за молодыми угнаться… Фролка! Подь сюды с братцем.
Входят сыновья кузнеца, кланяются. Евпатий обнимает кузнеца, отходит в сторону, вдруг, кланяется кузнецу.
Евпатий:
- Это тебе кузнец, от земли русской.
Распахивается дверь. На пороге дьяк, стоит, говорить не решается.
Евпатий:
- Говори!
Дьяк:
- Гонец к князю Михаилу! Монголы Рязань жгут. Михаил в гневе, своих против тебя поднимает, из-за тебя мол, Рязань жгут. Мужики неохотно идут на тебя, сомневаются!
Евпатий:
- Поднимай всех! (Бьют в набат).
Две группы людей друг против друга, зажжёны факела, бьёт набат. Выходит Евпатий.
Евпатий:
- Русы, братья! Наше время пришло! Быть нам свободными, или на коленях стоять. Вольному – воля! А погибшему – рай!
Князь Михаил (прорываясь сквозь толпу):
- На дыбу изменника. Пригрел змеюку на шее…
Тишина, только огонь в факелах потрескивает. Гневные взгляды в сторону Михаила.
Князь Михаил в палатах, из оконца глядит, как люди во дворе коней выводят, что-то носят, суетятся.
Раннее утро. Евпатий и его рать на конях и пеше идут по дороге. Из леса выскакивает конный разведчик, запыхавшись.
Разведчик:
- Монголы с обозом там!
Дьяк:
- Много их?
Разведчик:
- Рекой по дороге текут.
Евпатий молча пришпорил коня, галопом скачет по дороге. За ним, чуть помешкав, срываются с места конные, пешие бегут вдогонку.
Раннее утро. Донисий сидит на пороге, его обступили ратники, шумят. Донисий встаёт, смотрит в оконце княжеское.
Донисий:
- Прости меня княже. Прикипел я душой к мальцам неразумным, потому и ослушался. Как они там без меня? Перебьют их ведь, как птенцов желторотых. Прости меня княже (кланяется) ухожу к ним. Ну, а судит Бог, перед Богом предстать – помолюсь о тебе и о земле русской, прощай.
Донисий вскакивает в седло. Его за ногу хватает жена, плачет, не пускает. Он нагибается, целует её в слёзы.
Донисий:
- Не суди и ты меня Любонька. Я ведь только сейчас, через мальцов понял, что не зря родился и жил до сих пор.
От общей толпы ратников отделилось ещё человек двадцать.
Ратник:
- Не оставляй же нас Донисий. Прости ж и нас княже. Мы с Донисием не один пуд соли съели, Бог даст, вороны подавятся (вздыхает) мясом нашим! Не всё ж им молодое мясо клевать.
Ратники друг с другом прощаются, целуются. Маленький отряд выезжает за ворота.
Князь Михаил в палатах наедине с доверенным лицом.
Князь Михаил:
- Скачи быстрее ветра, предупреди хана.
Князь Михаил передаёт гонцу свиток, целует его в лоб. Гонец выходит. Князь крестится: «Господи помилуй! Отведи тьму от сердца». Смотрит в окно: на небе собираются тучи.. «Ибо, не ведают, что творят… себя погубят и всю Россию».
Донисий с небольшим отрядом ветеранов скачет рысью, останавливается, прислушивается. Донисий спешивается, смотрит на выбитую копытами дорогу. Издалека слышатся голоса, вопли, звуки сечи. Донисий медленно садится в седло, смотрит на своих ратников, медлит.
Донисий:
- Ну, что, браты… Не по моей воле вы за мной пошли и стали супротив князя нашего… по сему… просить вас могу… Порубят там птенцов наших… Будем им хоть подмогой малой, а?
Один из ратников:
- О чём, Донисий, в годину лихую… время теряем! (Пришпоривает коня) Веди нас! (Все подхватывают хором). Веди! Мы за тебя живот не пожалеем!
Отряд Донисия срывается галопом.
По лесу бегут монголы. Отряд Донисия скачет, рубит монголов. Монголы в страхе пытаются прятаться в лесу.
Разбитый обоз монголов. Кругом трупы. Донисий с отрядом глядят, дивятся. Ветераны восторженно ликуют, смотрят на Донисия. Донисий пришпоривает коня, уводит отряд следом за Евпатием.
Сожженная Рязань. Евпатий и его рать безмолвно проходят мимо пепилища. В это время отряд Донисия догоняет Евпатия. Евпатий молча переносит встречу. Конь Донисия по ходу ровняется с конём Евпатия.
Донисий:
- Думаешь по следу неостывшему?
Евпатий:
- Надо бы… Только глаз своих отвесть не могу от того, что супостаты наделали.
Донисий ( в пол голоса):
- Думаю надо поторопиться, пока хан не развернулся. Бить надо с хвоста гадину. Чуть он от нас оторвётся или на поле чистое выскочит – всё! (Всматривается вперёд) Под стрелы попадём. И если уж в сечу встрянем, одно спасение – вперёд! Даст Бог… погуляем всласть.
Князь Ингварь со своей немногочисленной свитой разбирает пепелище, тела мертвых, плачет. Мимо них проходит, молча, скорбя, рать. Ингварь ловит взгляд Евпатия. Евпатий выдерживает взгляд. Ингварь падает перед мёртвыми на колени, закрывает лицо руками.
Юрта хана Батыя. Батый читает свиток. Гонец Князя Михаила стоит рядом. Чуть в стороне, за спинами приближённых Батыя, восседая по-турецки у столика Рашид ад-дин (слепец). Он тщательно выводит на свитке что-то по-арабски.
Батый (кидая в огонь свиток гонца):
- Ты, гонец, принёс плохую новость, но я дарю тебе жизнь, хотя это и не в моих правилах дарить жизнь тем, кто расстраивает мои планы. Ты убьёшь этого раба Коловрата, и принесешь мне его сердце. И тогда я к твоей жизни подарю то, что не имеет ни один урус. Иди.
Гонец выходит из юрты. Рашид ад-дин стоит у огня, глядя, как горит свиток гонца, вдруг он решается достать свиток из огня, делает движение к нему, но повелительном жестом Батый запрещает ему это сделать.
Батый:
- Всё, что касается меня лично не должно быть известно тем, кто будет в своё время странствовать между землёй и небом. Я понятен буду только себе равным и без твоих свитков.
Свиток догорает в огне. Батый улыбается, глядя на сожалеющего Рашида.
На лесной дороге Евпатий атакует монголов. Монголы пытаются сопротивляться, но напор настолько силён, что они поддаются силе, разбегаются с дороги. Евпатий в запале спешивается, чтобы догнать, убегающего в кусты значительного монгола (тысячник). Тысячник, оказавшись в кустах, достаёт из колчана стрелу, натягивает тетиву, целится в Евпатия… Ветка, которую, не заметя, тысячник оттянул вместе с тетивой, освободившись бьёт по глазам ему. Тысячник выпускает стрелу мимо, держится за глаза. В этот момент Евпатий рассекает тысячника мечом.
Кусты. Под ногами у Евпатия лежит разрубленный тысячник. В кусты вбегает дьяк с мечом на перевес, в запале оглядывается, не угрожает ли кто Евпатию, облегчённо вздыхает. Евпатий оглядывает с ног до головы дьяка, у которого нет вовсе доспех, ряса местами разорвана а на голове монгольская боевая шапка. Евпатий невольно усмехается.
Евпатий:
- Как бы тебя по шапке наши мужики не спутали.
Дьяк:
- Нет! Во всей нашей рати такой нет – все знают.
В кусты вваливается раненый монгол, падает к ногам дьяка, стонет. Дьяк стоит над ним с мечом, не знает, что делать, замахивается… Евпатий выбегает из кустов, на ходу вскакивает на пробегающего «пустого» (без всадника) коня, скачет к дороге. На дороге сеча стихла. Донисий с тревогой поглядывает в лес, откуда иногда вылетают стрелы. Евпатий на скаку убивает, спрятавшегося лучника.
Донисий трубит в боевой рог «сбор». Из леса выбегают ратники, выезжают на лошадях, кто-то тащит трофеи, оружие, колчаны со стрелами. Выходит дьяк без шапки, меч всё также держит обнажённым, становится ко всем.
Евпатий (разгорячено):
- Ну, что, браты! Какова она, воля-то?! Воля! Погуляем, как ветры над землёй отцов наших! А, ну!
Евпатий скачет, за ним рать. Донисий с трепетом следит за движениями Евпатия и вдруг, для себя неожиданно, издаёт радостный крик, будто только сейчас, он почувствовал, что страх его оставил… и только бешенный стук сердца, мелькающие копыта коня Евпатия и шум ратной лавины, несущийся за ними.
Багдад. Ночь. Слепец молчит. Султан нервно перебирает чётки. Джафар достаёт монету. Слепец улыбается, смотрит в одну точку.
Старик:
- Монета, что застыла в вашей руке, досточтимый, ещё не заслужена мною. Я остановил свой правдивый рассказ потому, что каждый раз доходя до этого места, я словно переживаю всё заново… (Старик переводит дыхание, освобождает шею от стянувшего платка). Я следовал за Батыем, я был его тенью. Его величие и мой дар заметить главное и записать – превратились в кошмар. Скоро я понял, что отделить главное от шелухи не представляется возможным моему уму. Мне всё казалось главным… Ничего в этом мире не происходит просто так, всё имеет свою историю и происходит от Аллаха Великого! И понять промысел Всевышнего – это дар избранных! Таким и был Батый – хан. И не был бы я ослеплён им, если бы я не встретил его сына… Да, будет проклят этот день во веки веков! Ибо это действительно был его сын…
Султан:
- Я слышал, что Батый – хан основательно изучил геометрию, астрономию, счисление, магию и науку о духах, он читал свитки Ибрахима! Ему стоило дунуть и сказать: будь! – и тут же исполнится!
Старик задумался, брови его двинулись к переносице, пустые глазницы стали ещё темнее. Джафар, посмотрев на султана, заискивающе улыбается. Султан хочет уходить, обходя слепца. Джафар следует за повелителем. Старик поворачивается на звук уходящих шагов.
Старик:
- И это всё, что вы знаете о Батые?
Джафар (не оборачиваясь):
- Когда ты встретишься с Батыем, да благословит его Аллах и да приветствует, передай ему от нас привет.
Старик (доставая что-то из кармана):
- Эй, ты, сын неразумной свиньи! Упри свои очи в перстень Батыя! Здесь сорок имён Аллаха Великого!
Джафар из-под одежд достаёт короткий меч, готовый сразить слепца. Старик стоит, на ладони его лежит перстень. Султан повелительным жестом приказывает убрать меч. Визирь с глубоким сожалением убирает меч.
Старик:
- О, повелитель правоверных, тебе, как никому другому будет ясен этот знак.
Султан бросает взгляд недоумения на визиря. Джафар отводит глаза. Султан, не решаясь взять перстень, смотрит на него с восхищением.
Старик:
- Всякому, кому по плечу повелевать!
Султан:
- Сколько ты за него хочешь, слепец?... Не имея глаз ты не можешь видеть его красоты, а кончики твоих пальцев никогда не передадут то, что предстаёт взору.
Старик:
- Плата за этот перстень тебе будет по силам, повелитель правоверных… Я хочу, чтобы ты приказал записать мою историю лучшим переписчикам, самым красивым почерком, моею кровью, что изойдёт из меня, когда я вскрою себе грудную клетку коротким мечом. И будь она записана иглами в уголках глаз, послужив назиданием для поучающихся! И Аллах тебе в этом помощник!
Султан (сомневаясь, не отрывая глаз от перстня):
- Не много ли ты просишь слепец? Итак ли хороша твоя история?
Джафар:
- Повелитель! Дозволь, я отрублю этому свиному помёту голову! А перстень – он и так твой! Ибо не может такая дорогая вещь принадлежать человеку нужду претерпевающему! Он, видно, украл её.
Старик (испуганно встрепенувшись):
- Я действительно его украл у Батыя… или я, вернее сказать… я обменял этот перстень у Батыя на свои глаза.
Слепец зажимает перстень в ладони, прячет под одежды. Джафар пытается достать меч, но его останавливает султан.
Султан:
- Продолжай свою историю! Но если она будет плоха – ты лишишься своего перстня и языка.
Старик (сглотнув):
- Я выпросил этот перстень у Батыя, как символ власти и пропуск по его землям, отправился следом за гонцом, которому Батый повелел принести сердце Евпатия. Я чувствовал, я знал! Я предчувствовал! Судьба меня вела, как коня под узды… и я повиновался… Гонец-то и не собирался добывать сердца Евпатия. Он выпросил у первого скотобойца сердце молодого бычка и понёс к Батыю. Я же, зная обман, молчал, ждал, чем закончится эта история… Она закончилась тем, что на золотом подносе лежало два сердца: одно молодого бычка и сердце плутоватого гонца. Но соль не в этом гонце, и не в его сердце, а в том, что в улусе Батыя шепотом говорили воины! А они говорили:
Монголы сидят вокруг костра. Раненый монгол смотрит в огонь, свежий шрам через всё его лицо. Монголы ждут рассказа, тишина, потрескивает огонь.
Раненый монгол:
- Я видел его! Его волос, как волос Бату-хана, как луч солнца, когда видишь его каменеешь. Холодным, липким страхом стекает по спине вода ужаса. Я трижды мог пустить калёную стрелу ему в сердце, но что-то мешало мне, держало за руки, толкало в бок, и стрелы летели в сторону.
Рашид ад-дин (слепец) стоит в стороне, слушает, отходит в сторону, задумывается.
Старик (за кадром):
- И тогда я решил, во что бы то ни стало увидеть этого Евпатия. Ночью, оставив стан, я ушёл, предчувствуя, что новость, которую я мог бы принести Батыю, будет удивительна.
Горница деревенской хаты. Евпатий стоит у окна. Дьяк, сидя на лавке, нервно поглядывает на Евпатия. Открывается дверь. В горницу вводят Рашид ад-дина. На его лице следы побоев, запёкшаяся кровь. Евпатий подходит к Рашиду вплотную, смотрит в глаза. Рашид с удивлением внимает внешность Евпатия.
Евпатий:
- Ты со мной хотел говорить чужестранец?
Рашид:
- Великий воитель, если позволит твоя благая воля, я хотел бы говорить с глазу на глаз.
Евпатий кивает головой. Люди, которые держали Рашида выходят. Рашид разминает затёкшие руки, вопросительно смотрит на дьяка.
Евпатий:
- Этот человек – моё второе Я.
Рашид (с сожалением):
- Что ж… Знай! Если не обманывают меня глаза и все чувства, данные Великим Аллахом, ты единокровный сын Батый – хана.
Евпатий (оступаясь):
- Твои глаза или врут, или тебе во рту мешает язык!
Рашид:
- Великий Провидец! Тот же блеск в глазах!
Дьяк с тревогой смотрит на Рашид ад-дина, еле заметно крестится, это движение видит Евпатий.
Рашид:
- Я изучал науки и сведущ во многих вещах, тайных и неведомых… Дай мне насладиться промыслом Твоим - Господин миров ведомых и неведомых мне.
Евпатий:
- Я дарую тебе жизнь чужестранец. Иди в стан к Батыю, передай, что Евпатий, сын Сельвестра, наполнен желанием вырвать у него сердце и бросить собакам на съедение.
Рашид:
- Напиши!
Евпатий:
- Тебе мало моих слов?
Рашид:
- После таких слов больше не дышат, отдав душу в тёмный мир Аида.
Евпатий:
- Пускай тогда выходит в поле. И сойдёмся мы! И слова тогда будут тяжелее металла.
Рашид (протягивая перстень):
- Возьми, о, воитель, этот перстень. Если Аллах так захочет, и ты будешь растерзан своим отцом, пускай знает, что я был у тебя и уговаривал решить дело миром - вернуть сына отцу.
Евпатий берёт перстень, примеривает на пальцы, усмехается, надевает его на большой палец правой руки… Дьяк встаёт, не решается говорить, мнётся. Евпатий смотрит на дьяка. Дьяк смущён перстнем.
Евпатий:
- Этот перстень будет на моём пальце. Только уж и ты чужестранец передай от меня (снимает со своей шеи медную иконку Богоматери), чтобы и я его мог разобрать из числа убитых - Батыя.
Рашид (усмехнувшись):
- Вам не надо друг друга узнавать – вы, как две капли воды. Достаточно одних глаз, чтобы понять.
Евпатий снимает перстень, вкладывает его в руку Рашид ад-дину.
Евпатий:
- Уходи! И не попадайся мне в сечи. Завтра вольным ветром в поле гулять буду! Горе тому, кто на пути моём станет!
Рашид кланяется Евпатию, уходит. Дьяк подбегает к двери, крестит её, чураясь. Евпатий смотрит на свою руку, раздвигает пальцы, держит ладонь над огнём лучины. Огненные блики отражаются на его лице.
Дьяк:
- Неужели мы в поле выйдем? Как же ты говорил, что бить будем на дорогах, там, где нас и не ждут, обескровив Батыя – нападём на него самого?
Евпатий:
- Он нас на поле не ждёт… Нас мало, но с нами Бог! Или ты сомневаешься?
Дьяк:
- Что ты! Что ты…
Входит Донисий.
Донисий (после поклона короткого):
- Евпатий, батюшка наш, зачем ты отпустил лазутчика? Ему теперь известно слишком многое…
Евпатий:
- Ему ничего не известно! Пускай вернётся и вселит страх в Батыя своими сказками… Страх не лучший советчик…
Стан Батыя. Рашид ад-дин стоит перед Батыем в почтительном поклоне.
Рашид:
- И это всё, мой хан. Не иначе, как ваш сын…
Батый:
- Выдумки! Много ты презренный водишь пером по бумаге! Твои буквы мертвы! Они ничего не расскажут, ибо нет в них огня! Нет у меня сына Евпатия! Нет!.. Если он не восстал из мёртвых…
Рашид:
- Зачем восставать? Он не умирал, а жил в этих землях, без рода, без племени, не зная, что есть ему владыка.
Батый:
- Владыка!? Так, что ж не покорится он! Презренный!
Рашид (невольно улыбнувшись):
- Нет! Он ваш сын! Мои глаза этому свидетели!
Батый вскакивает с трона, хватает лучину, кидается к Рашиду и наносит удары лучиной в глаза Рашиду. Вопль, ослеплённого. Батый кидает к ногам потухшую лучину. Рашид падает на колени. Вбегают охранники монголы. Рашид закрывает кровоточащие глазницы руками, на пальце перстень.
Батый:
- Чтобы никогда не писал! А если болтать будешь – язык вырву!
Багдад, ночь. Старик рукой проводит по глиняной стене дома, ищет опоры, хочет сесть. Султан делает знак Джафару. Джафар берёт слепца под руку, ведёт к лавочке возле ворот дома, помогает сесть. Султан подходит к лавочке, смотрит на старика. Слепец вздыхает, возносит хвалу Аллаху, проводит руками по бороде. Джафар вторит старику – проводит руками по бороде. Султан медлит, но всё ж повторяет ритуал за слепцом. Молчание…
Султан:
- И эта вся история? Всё, что было тобой, слепец, рассказано, не трогает моего нутра и не разгоняет тоску. Если ты благоволишь продолжать в том же духе – ты увидишь во мне неблагодарного слушателя.
Старик:
- Этой истории, повелитель правоверных, есть три финала. И каждый финал удивителен. На сколько вы оцените их – столько я с вас получу… (продолжает с грустной улыбкой) Обычно добрые люди первый финал оценивали одним динаром, второй – пятью, третий – десятью. С какого начать?
Джафар:
- Старик! Сводится всё к тому, что ты смеёшься над нами! Как может быть три конца у одной истории? Повелитель! Разреши мне созвать ночную стражу и как взойдёт солнце обезглавить это никчёмное тело!
Старик:
- Я слеп, добрый человек, и ни одного финала не видел… но слышал, вдыхал и чувствовал всем, что может чувствовать смертный.
Султан:
- Расскажи за один динар. И если ты порадуешь меня – я оставлю твою голову на твоих плечах.
Старик:
- Как только солнце стало появляться из-под земли. Евпатий вывел в поле свои полки. На противоположной стороне поля уже стояли монголы.
Воевода Донисий с лучшими воинами ночью пробрался лесом в засаду, ожидая лучшего момента для нападения, но там он столкнулся с отрядом монголов, посланных Батыем для тех же нужд. Всю ночь они рубились, не разбирая, кто свой – кто чужой.
Две рати стояли друг против друга, и по возгласам многих, можно было понять, что рать Евпатия мала, и что удача, как это часто бывает, будет за большинством.
Вдруг на поле появился конный всадник, он промчался на коне между ратей, поигрывая копьём, вызывая от монголов себе супротивника – это был Донисий.
Поле. Раннее утро. Донисий в седле, сотрясая копьём, кричит в море монгольской рати: «Выходи! Не живота ради похваляюсь, супротивника по себе ищу!» - Выезжает на коне монгол. Они несутся друг на друга, дерутся, падают с коней, продолжают пеший бой. Обе рати, пока дерутся поединщики, постепенно, шаг за шагом, в нетерпении, сходятся. Монгол падает, разрубленный мечом Донисия. Калёная стрела, пущенная монгольским лучником пронзает грудь Донисия. Донисий падает. Его захлёстывают людские волны с обеих сторон.
Поле. Солнце клонится к закату. Множество трупов. По полю носятся взбешённые, раненные кони без седоков.
Шатёр Батыя, рядом Батый в доспехах стоит, смотрит, как невдалеке от него гора мёртвых тел окружена монгольскими воинами. Батый подходит к ним. Монголы расступаются. Батый идёт, спотыкаясь о трупы, наступая на них, доходит до мёртвого Евпатия, переворачивает изрубленное тело Коловрата, смотрит в его мёртвое лицо. Сзади слышатся победные возгласы монголов (ещё робкие, не дружные). Батый закрывает глаза, стоит недвижим, качает головой, достаёт меч и отрубает голову Евпатию. Слышатся радостные вопли монголов. Батый прижимает голову Евпатия к груди, смотрит на монголов. Всё стихает.
Батый:
- Золотой поднос, быстро!
Голова на золотом подносе в шатре. Батый сидит рядом, принимает доклады тысячников: тысячники молча подходят к Батыю, становятся на колени, целуют землю, оставляя у ног Батыя, добытые в бою ценные трофеи.
Входит Рашид ад-дин на ощупь, падает на четвереньки, пытаясь поймать ногу Батыя, но ошибается и целует ногу тысячника. Многие смеются.
Батый:
- Рашид ад-дин! Как верный пёс, ты бы должен был знать, как благоухают ноги твоего хозяина.
Рашид ад-дин кидается на голос Батыя, натыкается на золотой поднос, ощупывает голову Евпатия, смотрит куда-то, выше голов…
Рашид (улыбаясь):
- Божественный волос.
В шатре от слов Рашид ад-дина мгновенно опускается тишина. Все ждут, бросая взгляды на Батыя. Батый медленно садится на трон, смотрит на улыбающегося Рашида.
Батый (прикладывая ладонь к груди):
- Если бы среди моих воителей был бы Евпатий- держал бы его возле сердца.
Рашид прекращает улыбаться, отходит на шаг.
Батый (обнажая меч):
- Целуй его! Он твой хозяин.
Рашид целует в темень голову Евпатия, падает без чувств.
Рашида выносят из шатра Батыя, сажают в седло, привязывают. Один из монголов стегает плетью лошадь, на которой сидит без чувств Рашид.
Лошадь несёт галопом по полю слепого Рашид ад-дина в ночь.
Багдад, ночь. Слепец сидит на лавочке, рядом с ним сидит султан. Джафар стоит, негодуя, рядом.
Султан:
- Я заплачу тебе сотню динаров, если услышу второй финал твоей истории, и он окажется лучше первого.
Старик сползает с лавочки на землю, становится на колени, целует землю.
Старик:
- Слушаю и повинуюсь!
Евпатий долго рассматривал перстень, примеривал его, и в мыслях своих целовал все сорок имён Аллаха – это было видно по его глазам, хоть ни один нервный узел на его лице не дёрнулся и не продал он свой внутренний мир чужаку. Он вернул мне перстень и перед тем, как отправиться мне в обратный путь он всё же спросил, ловя мой взгляд под полной луной северной страны: «Так ли я схож с Батыем, как ты уверяешь? И были ли на земле подобные истории отцов и детей, живущих и не знающих друг о друге ничего?» Я отвечал, что под луной происходит такое… И тайны движения судеб людских записаны лунным светом на свитке легче ночного знойного воздуха.
Евпатий долго стоял безмолвно, вдыхая со мной один воздух, дум ночных свободу. Из шатра вышел его сподвижник – монах. Евпатий повернулся от меня и пошёл в сторону. Я же сел на коня и отправился к Батыю, предвкушая то, как его удивлю!
Рашид ад-дин скачет ночью, смеётся, ветер развивает его шевелюру.
Шатёр Батыя. Батый ходит по шатру, нервно поигрывая пальцами по рукояти золотого меча в ножнах. Рашид ад-дин стоит в полупоклоне перед Батыем.
Рашид:
- И это всё повелитель вселенной! Твой супротивник раздавлен!
Евпатий обрёл отца и его сердце не камень. Малое усилие, чтобы положить мир между вами и обрести власть над всеми землями Урусов.
Батый (закрывая глаза руками):
- Поверить страшно! Он воскрес из мёртвых – смертью смерть поправ, чтоб руку на отца поднять!
Рашид:
- Он не был мёртв! Его нашли в селении глубоком.
Батый:
- И волчья стая не посмела омыть сухие глотки младенца крови хана… Не верю… Ты видел сам, воочию?!!
Рашид (усмехаясь):
- Глаза не врут!
Батый проходит по шатру, останавливается у горящей лучины, берёт её в руку, смотрит на огонь. Отблески огня бегают по лицу Батыя. Рашид ад-дин подходит со спины, хочет что-то сказать… Батый резко разворачивается, хватает Рашида за волосы одной рукой, другой, горящей лучиной ослепляет араба. Рашид падает на колени, закрыв кровоточащие глазницы руками (на пальце перстень). Батый с трудом сдёргивает перстень с пальца Рашида. Рашид воет от боли.
Батый (сквозь зубы):
- Тебе никогда не узнать и не увидеть, как я убью своего сына, сын собаки!
Рашид ад-дин идёт в ночь, не разбирая дороги, ветки кустов бьют его по кровавому лицу. Вдруг где-то там издалека доносится до него ржание коней, он оглядывается, прислушивается, идёт на звук.
Шатёр Евпатия. Дьяк стоит в тени. Евпатий проходится по шатру, нервно перебирает пальцами по рукояти меча. Рашид ад-дин стоит, тяжело дышит, ловя воздух ненасытными ноздрями.
Евпатий:
- Уходи чужестранец! Найди себе поводыря и уходи домой. Тебе при всей твоей учёности не постичь простого: Завтра одна кровь, одного источника, напоит солью Провидение. И нет дороги назад… Пусть лучше я убью своего отца, чем кто-то другой… (говорит в сторону кому-то) Улыбнётся беззубым ртом, слизывая со стали жертвенную кровь – дух ада…
Дьяк, дослушав монолог в тревоге, поднимает руку, чтобы окрестить себя, но опускает её, передумав, подходит к Рашиду, берёт его под руку, выводит из шатра. Рашид останавливается, «смотрит» вверх. Полнолуние, Млечный путь…
Шатёр Евпатия. Евпатий один. Он достаёт меч из ножен, целует сталь, кладёт его на ковёр, сам становится на колени, стоит молча, закрыв глаза. Потрескивает огонь лучин. Издалека доносится вой волка…
Входит дьяк, смотрит с тревогой на стоящего на коленях Евпатия, хочет говорить, но не решается. Евпатий медленно встаёт на ноги, берёт меч, вставляет в ножны.
Дьяк:
- Гонец от Донисия! Они в засадном лесу, столкнулись с монголами, дерутся.
Евпатий:
- Гонца отправь обратно. Скажи, чтобы ни один монгол к Батыю из леса не вышел. С нами Бог! Собирай людей, выходим в поле.
Шатёр Евпатия. Евпатий подходит к горящей лучине, резко на неё дует, лучина, моргнув, тухнет. Слышится вой волка…
Поле. Раннее утро. Донисий в седле, сотрясая копьём, кричит в море монгольской рати: «Выходи! Не живота ради похваляюсь, супротивника по себе ищу!» - Выезжает на коне монгол. Они несутся друг на друга, дерутся, падают с коней, продолжают пеший бой. Обе рати, пока дерутся поединщики, постепенно, шаг за шагом, в нетерпении, сходятся. Монгол падает, разрубленный мечом Донисия. Калёная стрела, пущенная монгольским лучником пронзает грудь Донисия. Донисий падает. Его захлёстывают людские волны с обеих сторон.
Евпатий на коне среди дерущихся ратников. Возле него ратники – ветераны, защищают его собственными телами. Евпатий рвётся вперёд, рубит на право и налево… Конь под ним падает. Евпатий под ногами монголов… Евпатия спасают ветераны ценою, для многих, собственной жизни. Евпатий встаёт и снова вперёд. Растерзан дьяк, пытаясь спасти Евпатия он принимает губительные удары на себя , и умирая смотрит, как рвётся вперёд Евпатий.
Батый на коне в сече, завидев в толпе рыжую голову (шлем сбит только что), рвётся вперёд… они сближаются… Батый на коне, Евпатий пеше… Мгновение… их глаза встречаются: в глазах читается неизбежность. Волна монголов захлёстывает остатки рати Евпатия, трупы валятся к его ногам. Монголы не решаются поднять руку на Евпатия.
Евпатий стоит один среди монголов. Он на мгновение ловит взгляд своего отца, и пронзает себя мечом в сердце.
Батый спешивается, подходит к Евпатию, приподнимает его голову, смотрит… Вдруг, опомнившись, оглядывается по сторонам. Вокруг стоят его воины, их лица напряжёны, на многих из них следы ранений. Батый поднимает меч… и отсекает Евпатию голову.
Батый идёт по полю среди убитых, прижимая к груди голову сына…
Ирак, Багдад. Слепец молчит, перебирает пальцами чётки. Джафар вытирает пот с лица. Султан делает несколько шагов в сторону. Слепец, словно очнулся, встал с лавочки и хотел, было уйти, но Джафар ловит его за рукав, останавливая. Султан, возвращается, делает несколько шагов обратно (к слепцу).
Султан:
- Где же та правда, которую Аллах Великий должен вложить мне в уши. Слепец, до сих пор ты врал, и нет слова, которому бы я поверил. Если ты мне не расскажешь правды, то клянусь – я сниму с тебя оковы жизни!
Старик (склонив голову):
- Я ехал с тем обозом, на который напал Евпатий со своим войском. Их голоса были точно гром, и в руках у них были копья, мечи, железные дубины, и сражались они великим боем. И охватил меня сильный страх, я спрятался под повозку, и отдал свою жизнь в волю Аллаха. Воистину от Аллаха мы уходим – к Нему и возвращаемся! Как только стих бой – меня тут же нашли.
Разбитый обоз. Рашид ад-дин под повозкой. Молодой ратник Евпатия, увидев Рашида, угрожая копьём, принуждает его выйти из укрытия.
Рашид среди ратников Евпатия. Евпатий подъезжает на коне, останавливается, смотрит на Рашид ад-дина. Горячка боя ещё не сошла с лица Евпатия, глаза его горят.
Евпатий:
- Кто ты такой, откуда ты пришёл, куда идёшь, и кто указал тебе эту дорогу, так, что ты достиг нашей страны?
Рашид:
- Я из сынов Адама, и пришёл, блуждая из-за любви к Мухаммеду, да, благословит его Аллах и да приветствует! но я сбился с дороги.
Евпатий:
- Мы никогда не видели столь необычный облик у сынов Адама (ратники смеются).
Рашид (кланяясь):
- О, всадник, есть ли у тебя в землях, далёких и близких тот, которого бы ты называл братом, ликом с тобою схожим?
Евпатий:
- Нет. Мой названный отец Сельвестр, мир его праху. Мать моя – эта земля, чужестранец.
Рашид:
- Сдаётся моим глазам, что не все пути Аллаха тебе ведомы, о, всадник. И если бы ты хотел услышать от меня то, что говорят мне мои глаза, я бы поведал тебе это.
Евпатий спешивается, подходит к Рашиду, долго смотрит на него, на его необычный наряд, в глаза. Рашид улыбается, и вдруг, отводит глаза, не выдержав взгляда.
Евпатий:
- Говори!
Рашид (с сомнением):
- Стоит ли знать твоим людям то, что принадлежит твоим ушам?
Евпатий:
- Всё моё – их! Здесь всё наше! Земля, глаза, уши, я! Я – это они! Они – это я! Говори, если есть, что сказать!
Рашид:
- Я знаю одного великого воителя, с ним я разделяю трапезу и оставляю на свитках его мудрость – это Батый-хан! (Ратники Евпатия невольно охнули). Аллаху было угодно, чтобы я увидел твой лик Евпатий, он как две капли воды схож с Батыем- ханом. Разве могут глаза врать тому, кто умеет ими пользоваться? О, Евпатий, взыграй и гордись – ты одной крови с Батыем! И если Аллах захочет, мы предстанем перед лицом Батый-хана, и он простит всё заблудшей овце.
Рашид стоит в величественной позе, чуть склонив перед Евпатием голову. Дьяк отделяется от толпы ратников, чураясь Рашида, осеняет его размашисто крестом.
Дьяк:
- Изыди сатана, вестник Адовый! Обмануть, заманить, растерзать тело Евпатия – вот его замысел!
Кто-то из ратников:
- На кол его!
Евпатий (поднимая руку):
- Если б твоему Богу было угодно тебя обмануть, и заволочь твои глаза мглой лживой, чтобы ты предпочёл: свободу, смерть или слепоту?
Рашид (боязливо оглядываясь, собравшись с духом):
- Слепоту.
Евпатий (ослепляя Рашида):
- Твой Бог лжёт! Не хожу я вокруг имени отца своего – я есть и буду сам себе отцом!
Рашид ад-дин стоит на коленях, закрыв глаза руками. Мимо проходят ратники, плюют в его сторону, уходят.
Последний ратник скрывается из виду. Рашид ад-дин встаёт на ноги, идёт по дороге, расставив руки.
Ночь. Шатёр Евпатия. Дьяк стоит в тени. Евпатий проходится по шатру, нервно перебирает пальцами по рукояти меча. Рашид ад-дин стоит, тяжело дышит, ловя воздух ненасытными ноздрями.
Евпатий:
- Уходи и невозвращайся чужестранец! Найди себе поводыря и уходи домой. Тебе при всей твоей учёности не постичь простого: Завтра одна кровь, одного источника, напоит пролитой солью Провидение. И нет дороги назад… Пусть лучше я убью своего отца, чем кто-то другой… (говорит в сторону кому-то) Улыбнётся беззубым ртом, слизывая со стали жертвенную кровь – дух ада…
Рашид:
- Убей меня! Или… отправь к Батыю…
Дьяк (выходя из тени):
- Что если чужестранец прав и вы с Батыем ликом схожи?
Евпатий (гневно кидая взор):
- Не верю!
Дьяк:
- Ну, а вдруг?
Рашид:
- Я вам не лгу!
Евпатий смотрит на дьяка, на Рашида, садится. Лучина тускло мерцает, тишина, где-то далеко воет волк. Рашид закрывает пустые глазницы руками, стонет. Дьяк достаёт чистый платок, с сожалением на него смотрит, стряхивает, перевязывает Рашиду голову, закрыв глазницы тканью.
Шум за шатром: слышится топот копыт. Дьяк выходит из шатра и спешно снова заходит.
Дьяк:
- Гонец от Донисия! Они в засадном лесу, столкнулись с монголами, дерутся. Видно… Батый туда тоже удумал свой полк в засаду выставить.
Евпатий (смотря на огонь лучины):
- В тот же лес… Гонца отправь обратно. Скажи, чтобы ни один монгол к Батыю из леса не вышел. С нами Бог! Собирай людей, выходим в поле.
Дьяк:
- Да, как же? А вдруг отец, иль брат?
Евпатий (вздыхая):
- Как тяжело решенье зреет…
Рашид:
- Отправь меня к нему, на милость уповая.
Евпатий (вставая, обращаясь к дьяку):
- Езжай и ты. И если мне судьба готовит шутку злую… мне будет жаль убить отца.
Дьяк выводит под руку Рашида, помогает сесть в седло лошади, сам садится на поданную ему лошадь.
Дьяк едет шагом на лошади, держа лошадь Рашида под узды.
Шатёр Батыя. Дьяк стоит на коленях. Его придерживают за плечи монголы. Батый проходится по шатру, нервно перебирая пальцами по рукояти меча, смотрит на дьяка. Рашид стоит рядом, повязка на глазницах намокла.
Батый:
- Что до меня, Евпатий мне не страшен, ведь обо всех делах осведомлён я. Коль хочет он войны, то выхожу и я! И дух его намерен я похитить, и в землях этих отпустить, чтоб жертвою он принят был, рукой отца пустившей крови ток.
Дьяк:
- Побойся Бога!
Батый:
- Не мой черёд Его бояться, когда мой бог – мой дед Чингиз-хан умерший! Его заветами живу! Мне перст с небес дорогу указует.
Рашид:
- Посла, Великий, обратно отпустил бы, чтобы Евпатий знал о сродстве крови вашей, и, что я ему не врал!
Батый (усмехнувшись):
- Гонцов, принесших новости плохие, я предаю мечу! И слову своему – я не изменяю. Отрубите ему голову.
Дьяка выводят из шатра. Дьяк пытается вырваться, кидается из стороны в сторону… Ему на мгновение удаётся высвободить правую руку, он падает на колени, крестится, кричит в исступлении: «Господи! Прости!». Дьяка выволакивают из шатра, слышится тише последние его слова: «Прими мою душу, Господи! С миром! Неужели ты меня не слышишь, Господи! Я к тебе иду!». Слышится удар меча, тишина…
Батый снимает со своего пальца перстень, передаёт его Рашиду.
Батый:
- Передай этот перстень Евпатию, история его уходит во тьму веков, он творит чудеса для тех, кто перстом указует. И если дар сей будет принят – я пощажу его!
Рашид берёт перстень, молча стоит, зажав перстень в ладони. Батый жестом руки даёт знак. Монгол помогает выйти Рашиду из шатра, сажает его на коня, стегает коня кнутом. Конь срывается с места и несёт Рашида в ночь.
Ирак, Багдад, светает, слышится призыв муэдзина. Султан сидит на лавочке в задумчивости. Слепец нервно проводит по своему лбу рукой. Джафар кланяется султану.
Джафар:
- Повелитель! Правоверные выходят на улицу, и нам пристало возвращаться.
Султан (вставая):
- Слепец! Ты следуешь за нами!
Джафар помогает идти слепцу. Впереди следует султан в глубокой задумчивости. На их пути попадаются люди, приветствуют их, слепец всем отвечает кивком головы. Султан идёт молча. Джафар постоянно оглядывается.
Ирак, дворец султана. Султан восседает на троне, слепец стоит перед ним, сжимает в ладони перстень. Джафар стоит рядом, зевает.
Старик:
- Не утомил ли я тебя, повелитель, своим рассказом?
Султан (нервно):
- Продолжай!
Старик (вздыхая):
- Так было угодно Аллаху Великому, чтобы я снова попал к сыну Батый-хана Евпатию.
Раннее утро. Ратники выходят в поле. Ослеплённый Рашид ад-дин стоит перед Евпатием, передаёт ему перстень. Евпатий берёт перстень, примеривает на пальцы, надевает его на большой палец правой руки…
Евпатий:
- Этот перстень будет на моём пальце. Только уж и ты чужестранец передай от меня (снимает со своей шеи медную иконку Богоматери), чтобы и я его мог разобрать из числа убитых мною.
Рашид берёт иконку. Евпатий разворачивает Рашида за плечи, подталкивает его идти в поле навстречу монголам.
Рашид идёт по полю между русскими и монголами, спотыкается, падает, встаёт, снова идёт, доходит до монголов. Пред Рашидом расступаются монголы.
Рашид стоит перед Батыем. Батый в доспехах, возле коня, рассматривает иконку, вдруг, бросает её в сторону, садится на коня, пришпоривает его.
Рашид остаётся один, садится на траву, прислушивается, поют птицы… Слышится: металлический лязг мечей, ломающихся копьев, крики умирающих, ржание коней. Вдруг всё стихает. Рашид встаёт, прислушивается, тишина… Радостные вопли, стук копыт. Рашид идёт на звук.
На коне, шагом, едет Евпатий, за ним едут монголы вперемежку с русскими, все ликуют. Евпатий останавливается возле Рашида, снимает с пальца перстень, отдаёт его Рашиду. Рашид зажимает перстень в кулак, стоит, хочет что-то сказать, но Евпатий уже далеко. Мимо Рашида проходят ратники.
Длинная вереница монголов и русских стоит в очереди, чтобы кинуть горсть земли на растущий курган…
Рашид ад-дин лежит на свежем кургане, его тело содрагается.
Ирак. Дворец султана. Султан прервав задумчивость, встаёт, проходится, нервно постукивая пальцами по рукояти меча.
Султан:
- Сын умертвил отца, или наоборот?
Старик:
- Не знаю, повелитель правоверных, я слеп, и чувства мои могут ошибаться…
Султан:
- И всё ж ты находишь дерзость рассказывать эту историю, как виденную собственными глазами!
Старик:
- Я слеп и стар. Царство тьмы давно холодит мою душу, выкупи её повелитель! И будет тебе награда до скончания дней! Напиши эту историю моей загустевшей кровью… сосуд уже скуд, и Аллах тебе будет в этом помощник.
Слепец становится на колени. Султан проходится по залу, останавливается.
Султан:
- Я вижу, как этот мужественный Батый-хан, слава ему и величие! Склоняет свою голову под мечом собственного сына. Как все затаили дыхание, ибо понять уже никто не мог, кто есть кто, когда сцепились два льва. И никто уж не мог поднять друг на друга меча. Все стояли и ждали. И силы было в одном больше, и он побеждал, но вдруг он опустил меч и подставил свою голову под меч. Евпатий стоит и не решается нанести удар. И тогда Батый, преисполняясь духом величия, уговаривает сына убить его.
Батый стоит на коленях перед Евпатием. Евпатий занёс руку с мечом, но нанести удар не решается.
Батый (говоря в землю):
- Так будет лучше! И если б ты был моим воителем – держал бы возле сердца, но… Тебе править Северной землёй! В тебе моя кровь и кровь этой земли. Чингиз-хан предсказывал, что не поднимется моя рука на сына, так и вышло… Тебя, готовясь в жертву принести… но рок сильнее замыслов тщедушных, руби!
Евпатий не в силах нанести удар, опускает руку с мечом. С меча капает кровь убитых монголов. Батый смотрит, как капает кровь, встаёт, обнимает Евпатия, стоит несколько мгновений, преисполненный чувствами, вдруг, выхватывает меч и перерезает себе горло, падает.
Ирак. Дворец султана. Султан делает движение возле своего горла, падает на колени. Джафар бежит помочь встать на ноги султану. Султан встаёт, оглядывается, с трудом освобождаясь от видения, подходит к трону, садится.
Старик:
- Повелитель правоверных! Ты выполнишь мою просьбу?
Султан:
- Дай сюда перстень.
Старик (отдавая перстень):
- Как только луна покажет свою бледную щёку на небосклоне – я буду готов.
Старик сидит во дворце султана, глядит пустыми глазницами на закат солнца…
Ночь, дворец султана. Султан сидит в нетерпении. Входит Джафар.
Джафар:
- Повелитель! Крови слепца хватило только лишь на пятно, растёкшейся по бумаге. Воистину, от Аллаха мы рождены – к Нему и возвращаемся.
Султан (подумав, поглядев на луну):
- Начинай Джафар писать… И если захочет Аллах Великий, моя кровь ему будет залогом…
КОНЕЦ