Мой ребёнок

Людмила Мизун Дидур
  Какое счастье смотреть на своих растущих детей. Говорят, что можно смотреть до бесконечности на три вещи: на воду, на огонь и на небо. А вы видели, как смотрит на своего ребёнка мать? Любовь и гордость в её взгляде. Ведь нет ничего прекраснее в жизни, чем её собственный младенец. Часами до бесконечности непрерывно смотрит она на своё создание и не может наглядеться.
  Вот он взял твою грудь, как-будто его этому кто-то учил. Улыбается во сне. А твоё тело покалывают тысячи иголок, идущие лёгким электротоком из сердца до кончиков пальцев. На глаза наворачиваются слёзы умиления, расплывающиеся теплом по всему телу. Губы растягиваются в улыбке и ты, как Гуинплен, не в силах стянуть их обратно. А душа, в сладостной истоме, выпорхнула из груди, лёгкая и воздушная от счастья и танцует под прекрасную музыку, где-то под облаками.
  Если есть на земле рай, то он должен быть именно таким. Именно такое чувство равно блаженству.
  Ребёнок плачет. И твоё тело рассекают сто мечей. Всё на свете отдала бы, чтобы ему не было больно. Любую бы боль вытерпела, лишь бы избавить от страданий любимое чадо.
 Он научился хохотать. И ты хохочешь с ним до слёз. И тебе хочется, чтобы все люди увидели, какой у тебя малыш. Самый красивый! Самый смелый! Самый умный! Самый, самый...
  Он не спит. И ты не спишь с ним ночами. И тогда, когда у него что-то болит. Может животик. А, может быть режутся зубки. А, может быть он просто попутал ночь и день. Днём он много спит, а у тебя много дел. А ночью "агукает", призывая к игре, а у тебя просто нет сил. Но стоит ему лишь улыбнуться, и ты, как идиотка, "гагочешь", прикрывая рот, чтобы не разбудить остальных членов семьи. И сон, как рукой снимает.
  Помню, муж ушёл в Армию, а я осталась с пятимесячным сынишкой. После академического отпуска, вернулась на учёбу, оставалось доучиться полгода. А моя мама ходила на работу с малышом. За что и сократили её с занимаемой должности воспитателя ПТУ.
  Утром, покормив грудью, хорошенько сцеживаюсь. Потому, что от нерегулярного кормления молоко перегорало и застаивалось. Еду в Луганск, чтобы успеть к восьми часам на занятия. Приезжаю после обеда. Мама прячет сына от меня, чтобы я смогла покушать. Где там. Он ручонки тянет:
— Ням-ням! Мма-мма-ма!
  Беру на руки. А он с такой жадностью сосёт и покусывает, что даже больно, ведь во рту уже несколько зубиков. И руками держит грудь, чтобы "никуда не убежала". А из второй груди молоко фонтаном бьёт.
  Жить было тяжело. Денег не хватало. Проезд хоть и был копеечным: 30 копеек — до станции Ровеньки и 1,20 — до Луганска. Но позволить себе купить бронь на билет я не могла. Каждый день туда и обратно и так накладно было. Автобусы переполненные. Стоячих пассажиров не берут. Я, со слезами, плачу. Говорю:
— У меня дома грудной ребёнок.
 Смеются и вышвыривают из автобуса. Потому, что в мои двадцать один, с моими сорока пятью килограммами, (а после родов ещё и похудела), мне на вид было не больше пятнадцати.
  Просыпалась в четыре утра. Уроки учила в дороге. Но, что удивительно, за эти последние полгода учёбы, я получала исключительно одни "пятёрки". Будто мне раньше кто-то не давал их давал получать.
  Ночью сынишка вовсе не выпускал мою грудь изо рта. И, если вдруг засыпал и открывал ротик, то, вздрагивая, он снова, как галчонок, искал свою "дю-дю".
  Слышу, запищал. Вскакиваю. Рядом его нет. В кроватке тоже нет. Я запаниковала. Нашёлся у меня в ногах под одеялом.
  Однажды заболел. Понос жуткий. С подозрением на дизентерию положили в инфекционную больницу. Сделали посев. Никакой палочки не обнаружили. Зато лежим в шестиместной палате, где жуткий холод, а мы у окна. Двое детей лежат с дизентерией, двое с желтухой и один мальчик, тяжёлый, со стафилококком. Почти в бреду, плюётся, а на горшок ходит гноем. Дети игрушки сына в рот берут. Я ребёнка с рук не спускаю. Игрушки раздарила. Прошу отпустить домой, раз посев отрицательный. А врачи отказывают. Положено в такой больнице двадцать один день отлежать. В назначении: фталазол и витамин "Б-12", который колют малютке в вену, в тыльную часть ладошки и в ножки внизу. А он сам, хоть и синенький, от просвещающихся жилочек, да те, что нужны "спрятались". Говорят медсёстры, что будут в виски колоть. А меня в манипуляционную не впускают. После их уколов синяки остаются из-за того, что силой держат, чтобы не дёрнулся. Заберут его на процедуры, а я в коридоре по стене сползаю без чувств.
  Сынишка на глазах таял. В девять месяцев перестал голову держать. А к диарее сильный кашель добавился. Носик заложен. Мокроты дышать не дают. Грудь брать не хочет.
  Прошу я, приехавшую проведать маму, привезти пальто для меня и одеяло для сына. Надумала я бежать, раз не выпускают и одежду в подвале заперли. Мама, выслушав все мои доводы, согласилась. Сделала ещё одну ходку домой. Воспользовавшись пересменкой медперсонала, я с ребёнком выскочила на улицу.
  Бежим мы, чтобы нас не увидели и не вернули. А моя крошка, за две недели ни разу не улыбнувшаяся, хохочет, аж визжит. И мы с мамой до слёз смеёмся.
  Приехали домой. Соседка принесла народный рецепт лечения диареи. Измельчённую яичную скорлупу развела водичкой и влила сынишке в рот. На следующий день понос прекратился. Другая соседка медвежьего жира принесла. Натирала грудь и спинку. А через три дня прошёл и кашель. И вернулась у малыша сила.