Книга Камушки

Книга
«КАМУШКИ
  или приключения американца на бывшей родине»

               – Помилуй! Да о чём ты будешь писать? Что ты видел?               
               – Что я видел? Да я видел такие вещи, о которых никто
                и понятия не имеет. Начиная с того, что я видел…
                А.С. Пушкин               
 
ГЛАВА  ПЕРВАЯ
         
             В рискованном деле всё пополам: и барыши, и убытки. Всезнающий Семён  Либерман. ЛИС – он  и на Украине лис.  Кровососущие москали и разговорчивый проводник. Тайник и тайные дела.

А всё-таки накладные кабаньи копытца вещь неплохая, когда на них переходишь границу.  Что остается сзади?  Только чёткий след  пробежавшего по своим  звериным делам животного из отряда парнокопытных.  Но чтобы добраться до границы, чтобы решиться её  перейти,  сколько всего нужно было испытать!   
Граница!  О следовая полоса моей души!   Как я стремился к тебе, как боялся  тебя и как ненавидел!  Что перед ней?  И что будет дальше, за нею,  когда осуществится   истерзанная памятью и временем мечта? И суждено ли ей стать реальностью?  Сплошные вопросы, путающие мысли, сбивающие с толку человека, маскирующие туманом неизвестности будущее. Планы наши – это   теория, она лишь слегка тревожит душу, а вот практика – это  уже не только волнение, но и  реальная опасность.
В действительности всё оказалось проще и происходило  именно  так, как и рассказывал всезнающий земляк Семён Либерман, когда в кафе на Брайтоне обсуждали возможный переход границы.
– Я  тебе русским языком говорю, что так оно всё и есть, – горячился Сеня.
– Сойдёшь с самолета, сразу  на пятаке смотри таксиста. У него на заднем стекле табличка   будет: «В два счёта довезу».  Не сомневайся,  в целости и сохранности  довезёт, куда надо. Дело верное, дело проверенное… Не ты первый, не ты последний. Какие  ещё вопросы?
Вопросы были, но,  на удивление,  приятель  их решал, даже,   скажем так,  не решал, а щёлкал как семечки.
– Нашёл проблему, – посмеивался он. – Документы…  Да кто же у еврея паспорт проверять будет?  Ты ж не чёрный какой-нибудь, ты же свой!

Довёз, домчал таксист, куда требовалось. С рук на руки передал проводнику, разговорчивому парню лет тридцати.
Порассуждав  о  международной обстановке,  охаяв разом все правительства мира, но более других «гэтых чортавых маскалей, что крывю нашу пиють», хлопец перешёл к реальным делам.
– Ты, мабыть, гарны панове, шпиён?
На подобный вопрос, это ясно каждому, нужно отвечать молчанием.
– По глазам бачу, што вредитель.  А они сення у нас по триста баксов с души. Разумеешь?
– А за меньше нельзя? – на всякий случай переспросил Лео: ведь торговаться надо всегда и везде.
– За меньше у нас несуны  идуть, – взялся пояснять расценки проводник. – А шпиёны, сам понимать должон, другой таксы требуют.  Триста, и точка, за меньше никто не повяде.  Грицай с Клубовки одного вообще задарма повёл, так знаешь,  где яны  к утру оказалися? То-то… Все секреты  табе наши як на духу вылажил, пропади я пропадом.
Но проводник никуда не пропал, что более другого  подтверждало правдивость его слов. И туда, куда попал неизвестный нам гражданин со своим  Грицаем,  Лео не хотел бы попадать ни за какие коврижки. Чур нас!
   
Вышли в путь из хаты, где набирались сил перед походом,  с наступлением  ночи.   И,  как показалось Сёмину, не менее двух раз проводник  провёл его вокруг деревни, сразу погасившей огни, одним и тем же маршрутом.
«Насобачились хохлы деньги зарабатывать, развести запросто любого могут», –  думал, спеша за шустрым проводником, американец Лео. Всё это напоминало московские штучки, когда таксисты за хорошую плату везли несведущего пассажира с Ярославского  на Казанский вокзал. Везли долго московскими улочками и переулочками, кто во что горазд,  хотя эти два вокзала фасадами выходят на одну площадь. Но как иначе копейку заработать? Лохов надо жизни учить.
Покружив  и поплутав часа два по лесу, вышли к просеке.
– Тута, друже милый, привал.  Бачыш перспективу?
Ничего,  кроме стены тёмного леса,  запутанный  окончательно Лео перед собой не видел. Если бы не полная луна, что то и дело ныряла в облака, ничего бы вообще видно не было.
– Так куда идти? Граница где?
– Граница на своем месцы, як стаяла, так и стаить.  А ты, братка, одевай свои кованые лапти да держи путь прамиком  на тую вунь бярозу, – проводник ткнул рукой в темноту, потому как облака в очередной раз укрыли тьмой  окрестности.
– А если… – заикнулся Лео, но проводник в самом деле был опытный, понимал всё с полуслова.
– Скажешь, за самагонкай в Украину бегал. Есть у меня с собой нужный припас.
Как сказал проводник, так и сделал:  продал Ильичу за 20 долларов бутылку первача.
– А с копытами как?
– Да кто ж это глядеть будет,  во что ты одет и обут?  Сумку проверят, бутылку  сивухи отберут, и катись ты  своей накатанной дорогой к чёртовой бабушке.
Ильич, отдадим ему должное, ни к каким бабушкам идти не желал, он хотел только одного: тихо и спокойно преодолеть следовую полосу.
– Удачи табе, – пожелал напоследок проводник, пряча за шиворот вторую половину вознаграждения, не забыв посмотреть на водяные знаки в свете ночного светила.
Сырой,  настоянный на  прелых  листьях запах леса. Стаи облаков то и дело наползают на полную  жёлтую луну, путая всё вокруг. При лунном свете мир двоится, умножаясь тенями, а потом, вовсе неожиданно,  луна гаснет,  и весь окружающий мир  окунается в темноту. Остается только одно – неизбывная тревога. Шумят деревья, будто волнуясь за исход затеянного дела.  Что-то подсказывает и ручей, какие-то  слова угадываются  в тихом шёпоте текущей воды, но слушать некогда, надо  спешить. Ночь не бесконечна,   и она,   как могла,   летела  к рассвету, а ещё быстрее бежало куда-то вперёд время.
Что-то тревожило Лео, хотя он внутренне был готов ко всяким неожиданностям. Не такой уж он был смельчак, но, вы же сами знаете,   риск – дело благородное. Особенно в том случае, когда он сулит большой приз. Но не забывайте и такое изречение: «Рискнёшь, и чайку не попьёшь…»  Была придумана и соответствующая легенда на случай возможного провала.  Но верилось в лучшее. Как вы уже понимаете,  человек не просто готовился пересечь государственную границу, он был настроен  на  успех. Но…  Вот это «но» и волновало, и тревожило душу американца.
Пора приоткрыть завесу тайны:  гражданин США Лео Сёмин, бредущий лесом на кабаньих копытах, был в прошлом никакой не Лео, и даже не американец, а простой житель города Гомеля  Леонид Ильич  Сёмин.  Ильичом его звали близкие друзья, и хотя образованием настоящему Ильичу он сильно проигрывал, но  что касается житейской хитрости, тут ещё надо было ставить знак вопроса: кто кого перевесит?       В некотором окружении  его знали  под кличкой Лис, которая складывалась из начальных букв имени, отчества и фамилии. Куда проще… Этот рыжий  зверёк – животное совсем непростое, с лихвой наделённое умом и хитростью. И я не покривлю душой, если сообщу вам, что в свои лучшие годы Лёнька Сёмин ему ни в чём  не проигрывал, а как бы даже наоборот. Так что сами видите, что Лео – человек совсем не простой, скажем так: с биографией.
По вашему выражению лица (не забывайте, что писатель всё видит) понятно, что ситуация выглядит уж очень запутанно: то кабаньи копыта, то белорус, то американец, то нелегальный переход границы…
Объясним всё по порядку. Почему копыта? Вопрос наивен, разве вы забыли пограничника Никиту Карацупу,  задержавшего с 1932  по 1961 год 467 нарушителей государственной границы?  И потому,  решил Лео, пусть говорят, что хотят, пусть неизвестно что  советуют, а он для себя решил бесповоротно: кабаньи копыта и только копыта смогут привести его к заветной цели.
Леонид Сёмин выехал из Белоруссии на постоянное место жительства в Соединённые Штаты Америки в 1980 году. Вы,  несомненно,  помните «Метаморфозы» Апулея, где грек   Луций запросто превратился в обычного  осла. Так вот нечто подобное произошло и с нашим героем. Он в одночасье превратился  из бывшего гражданина Страны Советов в мистера Лео Сёмина, жителя пригорода Нью-Йорка. Но сами видите: ситуация  у нас не простая,  потому предлагаю не отвлекаться на пояснения и разъяснения, а вернуться в лес, поближе к  нарушителю границы.
   
Сотня метров вдоль говорливого ручья, и вот уже под ногами нужная лесная дорога. Через час пути первый на белорусской  стороне населённый пункт со странным названием Веселовка.  Здесь уже Леонид ориентировался по схеме, которой его снабдил всезнающий проводник.  Обойдя  по дуге спящие дома деревеньки на мыске берёзового леса,   вклинивающегося в поле,   он остановился и переоделся.  Упаковав в прорезиненный мешок комбинезон, уложив туда же кабаньи копытца, он задумался: что делать с паспортом? Что ему может дать в этой стране американский документ без визы?  «Ничего, кроме неприятностей», – решил  нарушитель  и  сунул паспорт, завёрнутый в полиэтиленовый пакет, к упакованным вещам.  Оставил он и некую сумму в долларах,  имея в виду траты на обратную дорогу.
Хорошо утоптав засыпанную землёй яму,  Леонид Ильич  бросил туда же небольшую лопатку, помогавшую  ему в деле, сверху уложил нарезанный пластами дерн.  Напоследок всё  присыпал жухлой прошлогодней листвой.  Бережёного бог бережёт, а дурака конвой стережёт…
Вы не думайте, что вышесказанное лишь, как говорил Гамлет, «слова, слова». Пусть даже так, но за этими словами – реальная   жизнь. Пока наш герой  по лесу ходил-бродил, пока существовала  взаправдашняя опасность, я  отвлекать вас разговорами не хотел.         
Теперь можно сказать правду:  конечно, никакой Ильич  не шпион, это просто смешно бы было. Какие такие в наше время шпионы?
Но,  с другой стороны, вот вам в качестве примера недавнее происшествие с гражданином США неким Эммануилом Зельцером.  Понятно, две страны могут между собой поссориться, обвинить друг друга в шпионаже, объявить,  в конце концов,   дипломатов персонами нон грата. Этот сыр-бор, вполне очевидно, следствие большой политики.    Таким образом,  нежданно-негаданно упомянутый  нами Зельцер  и попал под раздачу.
Что этот Зельцер  забыл или что он искал у нас в Беларуси, до конца не разобрались  даже компетентные органы.  Вернее, всё покрыто мраком, но ясно одно:  прямо с трапа самолета  отправили его  на нары  в СИЗО. И для всего этого нужно было мчаться на «Боинге»  из Штатов?  Хорошо, попал не в то время да не в то  место, но ему же от этого сидеть за решёткой не легче? По крайней мере,  я так думаю. Потому и решил мистер Сёмин не рисковать свободой, а сделать всё с меньшей степенью риска. И,  как видите,  ему это удалось.
Ильич не очень хорошо, но помнил времена, когда  всё было по-другому: безработного американца Джозефа Маури в Советском Союзе принимали с таким почётом, что  не снился даже Патрису Лумумбе,   именем которого назвали университет в Москве, ибо Лумумба посетить  СССР так и не собрался. А напрасно.… Для приличных людей у нас, как говорится, дверь всегда нараспашку.
 Здесь можно вспомнить и приглашённого на роль тренера в Минский хоккейный клуб «Динамо» канадца Уэйна Флеминга, обвинённого в шпионаже. А что было? Поражённый обилием продуктов в минских супермаркетах, он вздумал всё это заснять на фотоплёнку.  Жаль, что меня рядом не было, сам бы по рукам дал – не делай того, чего не надо.  Мы же хорошо понимали, для чего проведена эта фотосессия. И правильно сделали, что столь сомнительному и нечистоплотному человеку не позволили своим тлетворным влиянием разлагать белорусских мастеров шайбы.
Теперь о цели визита, назовём тайный переход границы этим словом. Не хотелось бы разглашать чужие тайны, но, надеюсь, всё сказанное останется между нами.  Больно уж вопросик наш деликатен, если не сказать большего.

В Америке, как,  впрочем,  и в других странах мира, шёл год за годом,  подобно тому, как   вслед друг другу  бредут  по тропе бараны. Все одинаковые, все грязно-серые, раздражающие своим нахальным однообразием. Когда ты богат, да, действительно богат, а вынужден жить  бледной  и безыскусной  жизнью, становится горько и обидно.  И Лео Сёмин  в конце концов  решил для себя: всё, пора. Труба зовёт!

О Гомель! Город нашего детства! Времён, счастливей семидесятых годов уже прошлого века,  не было и не будет ни для тебя, ни для нас.
 Отставники со всего огромного Советского Союза считали за счастье поселиться  на благодатных  берегах реки Сож.
 Черноморская  галька  меркнет перед чистыми  белыми песками  гомельских пляжей.  Отдыхающих не счесть.  Реку   бороздят  прогулочные катера  и теплоходы, в живописные окрестности  ниже и выше по Сожу  мчатся  быстроходные  катера  «Стрела».  А когда наступал   сезон  и девушки в купальниках  на любой вкус, открытых и закрытых,  заполняли пляжное пространство, что это была за чудная картина!
Но она будет  неполной, если мы не упомянем основную достопримечательность того времени – гомельских фасадчиков. До двадцати-тридцати тысяч их уезжало весной  на заработки, «на сезон», возвращаясь по осени с большими для обывателя деньгами. От Калининграда до Магадана и Владивостока все СМУ и  РСУ, разнообразные ЖЭКи  и ПМК держали в своём штате гомельских маляров-штукатуров.
 Фасадчики,  играючи, зарабатывали немалую  зарплату не только себе и бригадиру, а и штату нанимателей. В общем, все довольны и сыты. Как говорится, рубль в руке – нос в кабаке.
Деньги «гуляли» в Гомеле большие, так что на развлечения не скупились. Рестораны не могли вместить всех желающих, потому состоятельные люди  позволяли  себе на субботу-воскресенье слетать в Сочи, погреться на солнышке и посидеть в ресторане.  Москва вообще  была для многих как дом родной.  Самолёт в столицу нашей Родины летал три раза в день, но с билетами (ох, уж этот социализм!) всегда были проблемы.
И здесь сразу не разберёшься: социалистическое планированное строительство или вредительство, но в Гомеле начинает работать  бриллиантовая фабрика «Кристалл».
Трудно понять,  спрос рождает предложение или наоборот, но гранёные алмазы рекой потекли сквозь заводскую проходную. Понятно, что в буквальном смысле они не текли, их в разных укромных местах несли шлифовщики и огранщики, несли беспартийные, несли комсомольцы, и,  что самое страшное,  среди несунов были даже коммунисты.  Возможно, поймите меня правильно, я только допускаю такой вариант, но алмазы  мог кто-то  попытаться вынести в партбилете!
Александр Сергеевич Пушкин 8 января 1835 года сделал  в своём дневнике заметку: «Бриллианты и дорогие каменья были ещё недавно в низкой цене. Они никому не были нужны». В эти же годы француз Оноре де Бальзак с грустью фиксирует кризис алмазного рынка: «А нынче бриллианты падают в цене, с каждым днём падают!»
Почти та же ситуация наблюдалась в Гомеле через сто сорок пять  лет.
 Возможно, поразмыслив, учёные и выявят некоторую цикличность в обращении камней, но я пасую, я не математик и не экономист. Просто рассказываю как очевидец  о том, что было когда-то.
Камушками торговали в городе чуть ли не в подворотнях, за отсутствием денег ими же расплачивались за дефицитный ширпотреб: кассетные магнитофоны, джинсы и  женские сапоги. Рабочих и колхозниц,  олицетворяющих собой смычку города с деревней,  они вообще ни с какой стороны не интересовали, хотя кому-то они были очень даже нужны. На любой товар всегда найдётся купец. 
Немало бриллиантов вывезли ушлые люди   на перепродажу  в Москву и Вильнюс, где, не понять почему, они ещё пользовались спросом, но основной  поток  бежал в родственное белорусам государство Израиль. Ибо с конца семидесятых годов начался массовый выезд евреев на этническую родину.
Везли с собой всё нужное  и ненужное для безбедной жизни: ковры, кухонную утварь, мебель. Боже мой, кто будет  и,  главное,  зачем  потрошить этот домашний скарб в поисках сокровищ?
Так считали и пограничники, но,  как показало время,  они сильно ошибались в выводах. В ножках кухонного стола (нужно было высверлить отверстие и заткнуть его деревянной пробкой) пытливый исследователь нашёл бы такое, что…  Все   эти    тайники    хороши для монет царской чеканки, для серебра и золота, этот товар на самолете не вывезешь, ведь в то время уже ввели для контроля пассажиров детекторы.
Но гранёные камушки было рискованно отправлять в багаже, уж больно они были дорогие.  И что? Везли на себе, реже в себе. Известны случаи, когда алмазы обшивали материей, превращая их  в  пуговицы на дамской кофте.  Человеческой фантазии предела нет, а если здесь замешаны деньги, и большие, то остаётся только восхищаться полётом ума некоторых товарищей.
Но всё в нашем мире имеет своё начало и свой конец. В начале восьмидесятых на бриллиантовой фабрике начались первые аресты. Показателем  их динамики  служила Доска почёта. С неё снимали фотографии проворовавшихся ударников, вешали другие, проходила неделя, и портреты   приходилось менять вновь.  Какой-то невообразимый кошмар творился в стенах предприятия «Кристалл».
 Цыганки, тоже  участвующие в перераспределении алмазного фонда, говорили прямо: сглаз!   Под следствием одновременно находилась тьма тьмущая народа, но не было конца этому милицейскому произволу.
Леонид Ильич  Сёмин в своё время потрудился на ниве фасадов,  лично руководил несколькими бригадами в республиках Средней Азии.   Деньги сыпались как из рога изобилия, который так любили изображать  в довоенное и послевоенное время. Что это за рог, откуда он появился, отчего  в нём столько хороших вещей и качественных продуктов,  я, честно признаюсь, не знаю. Возможно,  это наследие доисторических греческих времен, а быть может, это своеобразная придумка  правительства Страны Советов.  Так отчего же,  имея большие деньги,  не купить по бросовой цене бриллиантик?  Ума-разума  надо  не иметь, чтоб подобный шанс упустить.  Ходили по рукам  камушки,  и в количестве не малом.
А здесь, на счастье,  подоспели не только аресты, но и возможность гражданину Сёмину уехать в Америку. Там сначала поселилась родная сестра с мужем, к ним вскоре перебрались родители, а теперь настал черёд Леонида, чтобы на законных основаниях воссоединиться с семьёй.
События развивались стремительно: огранщики, пойманные с поличным, разговорившись,  сдавали всех подряд. По делу о хищении алмазов проходило  девяносто два человека, из них 56 впоследствии были приговорены к различным срокам заключения. Что делать? Сотни людей ломали голову, пытаясь проникнуть в суть данного вопроса.
 Здесь отметились даже такие великие умы, как Лев Толстой и Владимир Ульянов.  Времени на раздумье не оставалось, камушки пришлось запрятать кое-где, а Лёня Сёмин благополучно сумел добраться до берегов вожделенной Америки.  И это всё было большой удачей!
В Штатах жилось,  в общем,  неплохо, но сильно огорчало то, что бриллианты, пусть небольшие: от одного до двух       каратов,  лежали упрятанными на далёкой, уже ставшей на путь самостоятельного развития земле Беларуси. Не будем считать чужие деньги  и завидовать чужому богатству, но слышал я краем уха, что сумма их  в долларовом  исчислении составляла  цифру  с шестью нулями. Только одно прошу: чтобы разговор остался  между нами, никому, ничего… Ни слова, ни полслова…

Теперь вы всё знаете и хорошо понимаете, что другого пути у Лео не было. Жизнь проходит, мы стареем, а майонезная баночка, обмазанная солидолом, как лежала,  так и лежит в условном  потайном месте.  А известно это место только одному  человеку на всём белом свете.  Вы только на миг представьте себе ситуацию: людей в мире миллиарды, и каждый день  их на земле всё больше и больше, одни уходят, другие приходят, прямо-таки проходной двор какой-то,  но никто ничего о кладе не знает. И пока мы с Лео-Леонидом  ещё не сдружились, рассказывать нам о камушках  он наотрез отказывается.
Ну, что ж, будем ждать…  А пока последуем дальше за нашим героем, вперёд, читатель,  и только вперёд!
               


ГЛАВА  ВТОРАЯ
      
            Легализация в городе.   Красавица Соня и её кассирша. Не всё в этом мире просто, перемены не всегда ведут к лучшему. В гостях у писателя.  Философские сны по Фрейду.


Частник, подобравший Ильича на трассе, согласился за зелёную двадцатку завезти в областной центр, что он и сделал: высадил пассажира у гомельского Центрального рынка.
Первоначально нужно было решить два вопроса: поменять деньги, чтобы обладать кое-каким белорусским капиталом, и определиться с жильём.  «А по мере возникновения новых задач будем их решать  в порядке очерёдности,  как советуют делать умные люди», – сказал сам себе  наш герой.
На территории крытого рынка было многолюдно:  народ  суетился, куда-то бежал, что-то выискивал,  не понять, что  покупал.  Огромный  купол полнился   нескончаемым  шумом и людским гомоном,    так  похожим  на рокот океана.  Всё воздушное пространство   до основания было пропитано  приторным сладковатым запахом  покоящейся    на прилавках убоины.  Свою нешуточную лепту в общее дело  вносили  подопревшие в хранилищах  лук и картошка,  ясно  вынося   миру свой вердикт: неподготовленному человеку длительное  время обитать  в этих местах опасно.   Всего 10-15 минут бесцельного шатания в лабиринте торговых рядов  действуют на человека одуряюще: парализуют волю,   индивид  теряет чувство реальности  и уже согласен  на всё:  готов купить любой завалящий продукт по объявленной  цене, только бы  скорее покинуть этот  людской муравейник.
Да, годы,  проведённые   Леонидом Ильичом Сёминым вдали от Беларуси, не прошли для страны  без последствий.  Лео будто очутился в каком-то нереальном  мире, в фантастическом виртуальном  пространстве  диковинных  снов и галлюцинаций.  Из Америки, сытой и довольной жизнью Америки, самолет перенёс его…  Куда?  Куда он попал? Что это такое?

– Денег нет, – сообщил девичий голос из окошка обменного пункта валюты.
– Как нет? – не понял ситуации Леонид Ильич.
– Мужчина, вы что, только что с луны свалились, русского языка не соображаете?  Денег  совсем нет, кончилися! Ждите…
Но ждать,  пока банк Беларуси  напечатает новые денежные знаки,   было бессмысленно. Надо было что-то срочно делать.
– Товарищ, проблемы?
Ильич  обернулся: светловолосая женщина приятной наружности ласково смотрела на невезучего клиента обменника.
– Да вот,  говорят, что денег нет… Не пойму, как такое быть может?
– А что тут понимать? У одних денег этих  мало, у других вообще нет.  Вам сколько долларов менять надо?
– Триста.
– Соня, обслужи человека.
Тут же объёмистая женская грудь оттеснила  Ильича куда-то в  угол. Черноглазая красавица Соня была не одна, а с личной кассиршей, которая ловко перебрасывала с руки на руку большущую пачку белорусских рублей.
– Где твои деньги? Сам утром  нарисовал или художника попросил? – то ли пошутила, то ли всерьёз  подозревала Леонида Ильича в мошенничестве   весёлая Соня.
– Что вы, девушка,  такое говорите, это хорошие деньги, – вступился за валюту Ильич.
– Хорошие,  говоришь? А мы это проверим.
Соня действительно просмотрела на свет все три купюры, даже поцарапала крашенным красным лаком ногтем портрет безобидного президента Линкольна.
– Отличные деньги, –  заверил в своей благонадёжности  Леонид. –  Американские.
– Идём,  рассчитаемся, – потянула  куда-то в сторону кассирша. –   Идём.
Напористости новых знакомых трудно было противостоять. События развивались стремительно, не оставляя времени на размышления.
– Давай, земляк, твои доллары.  Триста, говоришь,  накопил?
– Что давай? – не понял Лёня. – Я их  вам уже отдал!
– Кому отдал? Зачем? Я ведь тебе меняю. Беги, догоняй свои деньги!  Беги…
Ильич ничего не понимал. Кутерьма  несусветная… Не понимал, но уже чуял, что его просто «кинули».   Как пацана… Ведь всего минуту назад…
– Вы почему, гражданин, незаконными валютными операциями занимаетесь? – грозно спросил милиционер, непонятно как очутившийся на месте Сониной кассирши. Да и вообще, никого,  кроме краснолицего сержанта,  рядом уже не было.
– Я что? – только и смог выдавить из себя Леонид Ильич. – Я ничего…
– Если ничего,  то это порядок, это по-нашему. А то смотрите, за подобные сделки до трёх лет лишения свободы с полной конфискацией движимого и недвижимого имущества.   С Уголовным кодексом хорошо знакомы? По какой статье в последний  раз были осуждены?
Сёмин не стал объяснять  степень своей  эрудированности в юриспруденции, а постарался  тихо и быстро удалиться с глаз всевидящего стража порядка.
Деньги, но уже не триста, а двести долларов, он всё-таки поменял  в вагончике какого-то банка  на улице. И здесь всё обстояло не совсем просто, но выхода другого не находилось. Человека три предлагали  очень выгодный обмен, в два раза превышающий курс официальный, но наученный горьким опытом Ильич  наотрез отказывался  от всех этих заманчивых предложений.   И когда он наконец-то сунул купюры в окошко обменника, товарищ разбойничьего вида, стоящий следующим в очереди, дыша перегаром прямо в ухо, прошептал непонятные слова:
– Ты, браток, с такими деньгами прямо домой не иди.  Ты петляй, петляй… дворами  от них уходи.
«Кошмар какой, – то ли думал, то ли шептал Сёмин, –  волосы дыбом».
Но здесь американец Леон лукавил, волосы на его голове встать дыбом никак не могли, потому что их на темени  не было и в помине.  А те, что кучерявились и  чернели  на затылке и за ушами, могли только  порой шевелиться, а  уж никак не вставать.  Но это, вы сами хорошо понимаете, чистая биология.
«Нервные клетки не восстанавливаются, так утверждают учёные, почему же люди в этой стране ещё неплохо соображают? Непонятное явление  в природе наблюдается, по-другому мысли  –  парадокс.    Что у них здесь такое творится? Надо быть осторожнее.  А то разденут и разуют…»  Такое  решение принял,  проанализировав  случившееся, Леонид Ильич.
Но дальше всё устроилось как нельзя лучше.
         – Глазам своим не верю. Лёнька, ты? – кричал  Миша Куклин, искренне радуясь визиту старого приятеля. – Какими судьбами? Ты же в письме даже словом не обмолвился, что приедешь…
Гость   рассказал  о себе, о семье, об Америке. Конечно, этот разговор состоялся не в дверях, как мог кто-то подумать, а беседовали друзья уже за столом под хорошую закуску, сдобренную бутылкой перцовки.
– Одно время не знали, что и покупать. Дешёвая, дорогая, никакая – всё фальшивое. Сегодня порядок немного навели, – рассказывал о простой жизни белорусов Михаил. –  Сегодня жить можно.
Лёня   слушал и удивлялся, удивлялся и слушал, но понять жизнь нового государства было сложно.
– Ты как будто только что родился, глаза пучишь… Это же жизнь наша, надо жить да радоваться, ведь другой не будет, –  подвёл  итог вопросам Куклин.
– Где Овечка? Как он? Мне уже и спрашивать страшновато: если не за морем, то покойник. Настораживает такая ситуация.
– Жив и здоров твой Лёшка Овечкин, у  привокзального рынка значками торгует.
– Какими значками? –  не понял Ильич. – Что такое значки?
– Это я так сказал, в общем. Стоит, по объявлению  всякое  барахло у народа скупает, а потом с наценочкой медальки и ордена  продаёт. Скользкий бизнес у него, не совсем правильный.  Под статьёй ходит. Если понадобится, на рынке его  легко разыщешь…
Рассказал Куклин о ещё совсем недавнем бандитском беспределе в городе, о всяких солдатовых, морозовых и пожарниках:
– Самого Морозова и двух подельников к стенке поставили, смертная казнь у нас не запрещена, хотя разговоров на этот счёт много ведётся. Остальным сроков не меряно насчитали.  Здесь и милиция замешанной оказалась,  люди при звёздочках и должностях неслабых тоже на подачки клюнули,  что самое поганое  в этом деле. Но теперь порядок навели. Теперь жить можно.
   
Застолье продолжалось, ибо Мишкина жена  Ольга  уехала по служебным делам  на три дня в столицу.
– А с  расселением  сделаем так: будешь жить у меня на даче, там для нормального существования всё есть. До города девять километров, автобусы ходят, можно на маршрутке. Полчаса – и ты в городе. Завтра тебя туда и заброшу. По-моему,  решение неплохое. Ты как?
Ильич был рад, что вопрос так просто решился. Пугала немного действительность,  новая, совсем непонятная жизнь воцарилась  на этой, казалось, не подверженной влиянию времени  белорусской земле. 
– И что, захотел ты дом строить, взял и построил?
– Почти так… Деньги есть, участок купи,  и строй себе,  что хочешь.
– А помнишь…
– Ты бы ещё вспомнил, как и что до революции было.  Лёнька, друг мой дорогой, ваша Америка, хоть с виду она страна и неплохая, человеку мозги сушит. У нас сегодня богатым быть хорошо, а бедным и больным – плохо.
– А как же ОБХСС?
– Ты бы еще тёзку своего Леонида Ильича вспомнил.  Сейчас у нас другие структуры воров ловят.
Прошёл час, второй, но беседа друзей только набирала разгон.
– Так ты писатель? Белорусский?  С твоей фамилией? Тогда я ничего не понимаю… –  развёл руками Ильич.
– Член писательского Союза. Четыре книги издал. Пятая на подходе.
– Так это вообще понять невозможно, –  не унимался Лёня. –  Как, каким образом?
– Ты сколько времени в Америке своей долбаной просидел? –  в свою очередь огрызался Мишка. – Без малого тридцать лет. Знаешь, сколько воды с тех пор в Соже утекло? Головой думай!
– Не понимаю… – добивался истины Ильич. – Ведь я тоже могу книгу написать. Очень хорошую книгу. Со всех сторон интересную.
– Кто против? Пиши! –  разрешил Куклин.
– Хорошо, написал… Напечатают меня?
– Сегодня любого барана, обучи его письму, поставь на задние лапы,  чтобы до издательства дошёл и чтобы у него в кармане деньги имелись, напечатают!
– Так я тоже буду писатель?
– Нет.
– Почему?
– Ты же не в Союзе. Книжку твою никто читать не станет.
– Ерунда какая-то… Темнишь ты что-то, Мишка, –  пытался проникнуть в тайны писательского мастерства  Ильич. – А твои книжки, раз ты член Союза,  из рук друг у друга вырывают? 
–  Ты сути не понимаешь! Сути! – волновался Михаил. – Мои книги товарищи по перу прочтут. Это раз. В столице, в верхах, соответствующий отдел есть, там вообще  очень внимательно всё проштудируют. Это два. Так что у настоящего писателя, в отличие от уличного самозванца, читатели всегда есть. Понял?
– Не понять мне твоих умных рассуждений, – сдался Ильич. – Я по наивности полагал,  что тот, чьи книги читают,  и есть писатель. А ты говоришь…
– Так я же тебе об этом битый час твержу! –  перебил рассуждения дотошного Ильича Куклин.  –  Ума не приложу, как таких простых вещей не понять?
– Так я книжку напишу и издам, может, даже пять штук насочиняю…  Буду я писателем? –  горячился подвыпивший Ильич, как будто в самом деле решил ступить на писательскую стезю.
– Не писателем ты будешь, а  законченным  дураком. Мой тебе совет: пока голова работает, занимайся своим бизнесом. Тебя же эти вопросы в дорогу позвали?
Ильич согласно закивал головой:
– Может, дело закручу-заверчу.   Денег очень уж хочу…
– Хочешь – получишь… – заверил Куклин. – Их в нашей стране хватает, печатают кому не лень… На принтере. Хочешь таких денег? – пытал вопросами Ильича развеселившийся  Мишка. – А быть может, ты сам их печатать надумал?  Заверчу, получу… Десять лет как минимум  и схлопочешь… Ты в Америке своей четвертак  отсидел, а здесь всего десятка. Чихнуть не успеешь, как на свободе. Красота!
– Идиот ты, Мишка, и шутки у тебя идиотские, – обиделся Ильич. – Ещё приговоришь… Такими вещами не шутят.
Извини, Лёнчик, извини… А повинную голову меч не сечёт…  Давай  теперь о другом: какие секреты нашего общества ты ещё выведать хочешь?
– Ничего я выведывать не собираюсь. Я, Миша, законопослушный гражданин. Вот так!
Ильич соврал, но даже не покраснел.  А отчего ему было краснеть?  Ведь он действительно к ЦРУ никакого отношения не имеет. А всё другое доказательств требует, а где они?
– Покажи книжки, посмотреть хочу, – не то чтобы сомневался Сёмин в словах друга, но подтверждение требовалось.
Михаил действительно принёс три тощеньких книжечки стихов и одну, уже несколько пожирней, книгу прозы.  Что тут скажешь? На обложках чётко и ясно написано, что автором этих творений является Михаил Куклин.
– Так ты сейчас на бабках круто сидеть должен: публикации, облигации, махинации.  Деньги  к деньгам…
– О чём ты говоришь, какие бабки!  Все выгоды вместе с Советской властью в тартарары ухнули. И, вообще, как я тебе уже говорил: никто никого не читает.
– Тогда зачем вся эта эквилибристика?
– Зачем? Эх, Лёнька, Лёнька. Душа просит… Она тебя, кстати,  как, не беспокоит? Спишь спокойно?
– Вы здесь в заповеднике своём социалистическом совсем умом тронулись. Какая душа? Что ты несёшь? Ты же нормальным пацаном был, а здесь писатель…
– Не понимаешь жизни нашей, так и не лезь. Смотри и думай, думай да смотри. Нам с тобой уже далеко за полтинник, о вечном пора подумать, а ты всё успокоиться не можешь. Я понимаю,  Америка…  Но жизнь только одна у нас, что там, что здесь.  Сашу Славина   помнишь? В прошлом году на кладбище снесли. Там же Журавлёв. Грустно всё это… Давай лучше о семье расскажи, как там Галка, как дети поживают.
Особо вдаваться в подробности семейные Сёмин не хотел, да водочка своё доброе дело незаметно делает, язык, хочешь, не хочешь, развяжет.
– Что рассказывать? Дети давно разъехались, кто где.  Аня замуж вышла за  чистокровного американца. Видимся редко, своя у неё жизнь, да и живёт от нас далековато.  Это ж Америка,  Миша, страна возможностей необозримых. Там всё по-другому. А Борька, я тебе не писал, а сейчас скажу, Борька мой в шоу-бизнес подался.  Как ты говоришь, что-то вроде подтанцовки. Что там и как, сам толком не знаю, от дома совсем отбился: то он в Италии, то в Голландии. А что там хорошего? Наркота да педерасты. Представить себе не мог, что так всё получится.
– А  Галка что?
– Что  Галка? Я же тебе, дураку,  твержу ясно и понятно:  у нас там Америка. Она в салоне каком-то зачуханном до сих пор стрижёт и красит. А жизнь, как ты говоришь, бежит быстрей нас. А тот, кто не в колее, дураком  круглым и помрёт. Выхода другого нет.
Мишка вновь налил рюмки:
– Давай выпьем за нас. За молодость нашу, за жизнь непростую. Знаешь, чего человеку всегда недостает? Нет, не денег. Это субстанция наживная и проживная. Равновесие душевное человеку требуется, понимание того, что ты мыслящее существо и не всё к себе тянешь, а  что-то кому-то  и отдаешь.
– Понесло тебя, друг мой Миша, не в ту степь. Что отдавать? Кому? На кой хрен?
Разговорам и спорам, как оказалось, не было ни начала, ни конца. Это хорошо, когда есть о чём поговорить  старым друзьям, ведь молодость  когда-то навсегда исчезает в лабиринте времён, но вернуться в неё, хоть на часок,  вполне возможно.

Неприятности, если они начинаются, то всегда как-то нежданно-негаданно. Так было и в этот раз. Шёл  Ильич из гостей по улице Победы,  вроде бы гулял да вокруг посматривал: что и как.  Вдруг рядом у тротуара чёрная «Волга» притормозила, из неё выскочили трое, и тоже во всём чёрном.   Сёмин охнуть не успел, как на него молодцы насели: под руки подхватили да и волокут в машину.
– Вы, гражданин, арестованы. Пройдёмте.
А Ильич идти не хочет, ведь ребёнку ясно, что это никакие не милиционеры, а самые настоящие бандиты. А главный из них, щетиной заросший до самых глаз, шипит по-змеиному:
– В Америке живёшь? Родину забыл? Так мы напомним.
Дальше везли его долго на какую-то квартиру: обои оборваны, бутылки кругом валяются… И опять же вокруг законченные  разбойники, один другого страшнее.  Разули Ильича, догола раздели, да еще  и наручниками к батарее приковали. Всё точно так и происходило, как Мишка Куклин про гомельских бандюганов рассказывал.
Но не устерегли они Леонида Ильича, оплошали. А он возьми и из наручников выскользни, да с балкона и спрыгни прямо на травку под окнами… И дальше Ильич маху не дал: всё дворами, дворами, да к рынку Центральному и выскочил.
Народ косится:  человек голый по улице мечется. Интересно? Ещё как! Девицы длинноногие навстречу Леониду Ильичу попадаются, улыбаются да подмигивают. Девушкам, может быть, даже интересно данный факт наблюдать, А Сёмину, учитывая возраст, даже как-то неудобно. Не привык он  в Америке к таким прогулкам. Цыганята следом увязались, песни поют да денег клянчат. А тут вовсе некстати милиционер навстречу:
– Почему, товарищ, голым видом население областного центра смущаем? В чём причина?   Не вы ли вчера, на  улице героя гражданской войны Нестора Махно спиртные напитки в неположенное время распивали?
А страж порядка, это тот самый милиционер, что вчера утром у обменника Ильича воспитывал. И сегодня, сами видите, какими  провокационными  вопросами пытает.
Ильич выкрутился, не проявляя беспокойства, сказал чётко и ясно, что идёт на рынок покупать одежду. А живёт он по улице Крестьянской и по месту прописки водки никакой не потреблял и не потребляет.
– Это хорошо. Это по-нашему,– похвалил милиционер. –  А денежки  опять менять надумали?  И много их у вас, этих  иностранных долларов?
Ильич  собрался  уже сказать, что нет у него  валюты  сегодня, бандиты даже кошелёк на шнурочке с шеи срезали, как милиционер куда-то пропал, как ветром его сдуло.
«Что же мне, голому,  да ещё и без денег,  делать?» – подумал Ильич и тут же проснулся. Ибо это был только сон, кошмарное сновидение, навеянное вечерними рассказами Куклина о криминальной жизни областного центра.
Сон сном, а осадок от пережитых приключений остался. Если бы выпала нам возможность заглянуть в «Толковый словарь снов», то, вероятно, можно   было бы предвидеть  многие последующие события, что будут иметь место в частной жизни нашего героя.   Можно бы было   если не изменить кое-что, то хотя бы попытаться его избежать. Ну,  хотя бы  собраться с силами и  как-то противостоять напору событий.    Но сонника под рукой не оказалось,  усугубляло ситуацию и то,  что Леонид Ильич большого значения своим снам не придавал,  считая их пустой тратой времени. И как увидим вскоре, совершенно напрасно он так поступал, не совсем грамотно было это с точки зрения психоаналитика Фрейда. Простому человеку понимать нужно только одно: не к хорошей жизни ведут ночные кошмары.
И если Вера Павловна  из романа Н. Чернышевского «Что делать?» видела целый ряд снов и была ими чрезвычайно довольна, особенно четвёртым,  то Ильичу хватило одного, чтобы сказать: лучше вовсе  не спать, чем этакую гадость всю ночь  наблюдать.




ГЛАВА ТРЕТЬЯ
       
            Домик в деревне – это по всем меркам хорошо. Непростая Муха-Цокотуха.  Кладбищенские новости.  Идеологически подкованный  гость не всегда хуже   татарина.
   

Мишка отвёз Ильича на машине в деревню, показал,  что к чему и что где хранится. А сам помчался быстрее в город, решать вопросы бытового обслуживания населения. Куклин, оказывается, возглавлял подобного профиля структуру в администрации одного из районов города.
Дача оказалась никакой не дачей, а добротным двухэтажным бревенчатым домом.  И, добавим для  полной характеристики,  довольно интересным домом, видно было, что хозяева своё жилище любили и холили.  Мебель добротная, а  не всякий хлам старый, вывезенный за ненадобностью из городской квартиры,  деревянная  и хорошими  руками сделанная. Всё к месту, всё по уму. Вызывали интерес  старые вышивки и картины, писанные маслом, немало этого добра было развешано по стенам    куклинских  апартаментов. Неплохой домик, по советским меркам вовсе даже замечательный. А при нём ещё рядом и банька, сооружения подсобные, да сад большой.  Яблони уже все в белых бутонах, ещё неделька – и зацветут сады. Вот  благодать-то будет! Леонид Ильич, хоть и не лирик, но красоту понимает.
– Здесь никто тебя тревожить не будет, людей почти нет, а если случайно Гриша зайдёт, местный художник, меня спросит, так в холодильнике банка с вином стоит, налей ему стаканчик. Человек даровитый, можно сказать, даже талантливый. Будет настроение – поговори, не пожалеешь.  До города, я тебе уже говорил, на любой вкус транспорт и часто – автобусы и маршрутки.  В субботу жди, с Ольгой навестить тебя приедем. Наговоримся от души, баньку истопим… Всё путём будет, причин для волнения нет: социализм пережили, и кризис этот чёртовый переживём. А пока живи спокойно да жизнью сельской наслаждайся. Завидую я тебе, Лёнька…
И остался Ильич один как перст. А оно и неплохо, даже вроде бы хорошо, думать никто не мешает. Надо всё просчитать да планы наметить, как далее поступать и действовать.
Между делом размышлял  Лёня обо всём понемножку, что он уже успел увидеть и услышать за последние дни, в том числе думал и  о  своём друге детства.  Ольга, вторая Мишкина жена, «из кремниевых  большевичков», как характеризовал её сам  Куклин.   С ней вроде бы всё ясно – чиновница.  А сам Мишка?
Что-то здесь было не так, что-то Ильич не совсем понимал  в этой сегодняшней жизни. Человеку в душу не заглянешь, а сам тебе кто правду скажет?  Получается вот что: Мишка – писатель, а Лёня, значит, только читатель. Логически всё верно получается, полностью согласимся с вашими выводами.  Но кто лучше из них двоих жизнь знает и понимает?  Не спешите с ответом, не спешите. Лёня в детстве немало книг прочёл, мама заставляла. И не только читал, а и думал, ведь голова не только для того, чтобы шляпу носить, нужна.
Вы, да, лично вы, «Муху-Цокотуху» Чуковского хорошо помните? А Лёня её в три года уже на память знал.  Замечательное произведение!  Писал Корней Иванович стишок о всяких зловредных насекомых,  а на самом деле учил подрастающее поколение уму-разуму. «Муха по полю пошла, Муха денежку нашла». Одним словом, понимай всё как есть: разбогатела Муха, заимела капиталец. Что и откуда пришло, это не наше с вами дело. За своим добром пристальней смотрите, а то пока за чужим наблюдать будете,  имеете шанс  лишиться всего того, что нажито непосильным трудом. Но продолжим мысль. Что Муха с денежкой найденной сделала?  А ведь это всего литературного произведения главная идея: «Пошла Муха на базар и купила самовар». Не поняли или только вид непонимающий сделали? Антиквариат ушлая Муха тотчас начала скупать: самовары, ложки, вилки и другую  утварь серебряную, мебель старинную, ковры ручной работы... Еврейская голова у мухи, клянусь мамой!
Ведь были и такие особи, кто деньги в банках хранил, только не в тех, о которых вы подумали, а в обычных, стеклянных. И что? Как показало время, это были не совсем продуманные шаги: деньги либо портятся в стеклянной посуде, либо остаются целыми и невредимыми, но бесполезными, потерявшими покупательскую способность. Бывает, бывает в жизни такое… Золото, антиквариат, камушки – вот мерило экономики  Маркса. А Маркс, это коммунисты всего мира подтверждали, это мыслитель глобальный, это без всякого спору  талантище!  А ещё национальность его не забудьте, она, может быть,  весомей  всей  вашей учёности будет.

Но давайте о деле. Назавтра наметил Ильич произвести в нужном месте рекогносцировку: посмотреть со стороны, что к чему.  Чем ближе мы подвигаемся к финалу, то хочешь, не хочешь, а завесу тайны придётся приоткрыть.
У Сёмина тоже дача была, от родителей в наследство осталась. Вы не знаете, а некоторые уже позабыли, в советское время дачу не так просто было заиметь. Но старший  Сёмин умел решать вопросы: подмазал кому надо, кому-то «барашка в бумажке» сунул, дело само собой и решилось. И домик неплохой на участке стоял: лес вокруг, озеро недалеко. Километрах в трёх деревня Куты: молочко и творожок там, огурчики-помидорчики, и всё свежее, всё с грядки. Чем не райская жизнь? Но пришлось Лёне быстренько продать дачу, когда в Америку засобирался. Даже немного жалко было…
Более другого сожалел Сёмин, что камушки под деревом лежать остались, без хозяйского должного присмотра. Но жизнь, как говорят философы, непредсказуема: настал час, увидит Ильич закопанное, согреет сердце заветная баночка…
Не удержался Ильич и уже на следующий день отправился в путь-дорогу: в город на автостанцию, а оттуда на Куты. Надо всё по уму делать, всё распланировать, всё предусмотреть, здесь не до шуток:  дело всей жизни дальнейшей решается. И в автобусе Ильичу невтерпёж было, а колымага эта раздолбаная чуть плетётся да стоит по часу на каждой остановке. Но как бы время ни тянулось, как бы ни растягивалось, добрался всё же  до места автобус: высаживайтесь,  граждане,  приехали.
Разглядел Сёмин свою бывшую дачу, как стояла, так до сего дня и стоит. Только ростом, вроде бы, меньше стала, да краска вся облезла. Состарилась, должно быть. Дача на своём месте, а от другого у Ильича чуть глаза с орбит не вылезли: понять такое невозможно, что они  понаделали?
Прямо с края дачного поселка расходились две улицы, под острым углом друг к другу.  Метрах  в трёхстах к югу располагалось на холме, заросшем березняком, маленькое деревенское кладбище. Между ним и дачами лежали цветущие поляны с одиноко стоящими  деревьями. Рядом с кладбищем, у рослой сосны, прямо между корней, и захоронена   заветная   баночка, завёрнутая в газету «Правда» и далее упрятанная в старый женский сапог. Ильич не врёт, именно эта газета и была, именно «Правда».  «Народ и партия едины» –  этот  популярный в то время лозунг крутился у Сёмина в голове, когда он зарывал своё сокровище.
И что мы видим сейчас?  Ильич смотрел и глазам не верил: кладбище разрослось, распухло, подпитываясь отработанным человеческим материалом, и заветная сосна красовалась уже в его ограде. Но она была, она стояла на месте, и хочется верить, как добросовестный сторож стерегла закопанное добро. Рядом уже были могилы, но близко к дереву покойников не хоронили, боялись наткнуться на толстые корни.
Покружив по кладбищу, прикинув различные варианты, Ильич остановился на самом простом: оглядится, присмотрится ко всему, а на следующей неделе, прямо с понедельника, провернёт операцию. Спешка до добра не доведёт.
   
Пересаживаясь с маршрутки на маршрутку, Ильич как-то совсем уж быстро попал к себе домой. Беспокоили всякие нужные и ненужные мысли, непонятная тревога росла в груди, и даже пара рюмок коньяку не принесли успокоения. Каждому знакомо дрожащее  чувство ожидания приближающихся перемен, когда жизнь твоя вот-вот должна круто измениться; эти изменения неизбежны, неотвратимы, но что будет дальше? Туда ли и к тому ли ведёт тебя судьба? Или она готовит нам лишь новые испытания? Плодит новые надежды?  А как же мечты, наши ночные кошмары-мечты? Суждено ли им сбыться?
Под вечер кто-то тихонько постучал в дверь. Как и предупреждал Куклин, посмотреть «что к чему» зашёл художник Гриша.
– Я что? Я в деревне живу, стран и диковинок никаких не видел, – рассказывал, уже сидя за столом, Григорий Сербунов.
– А хочется? –  поинтересовался Ильич.
– Конечно. Почему нет? Только жизнь наша этому не способствует. На селе много работы… А я ещё выпить не против… Вот и получается, что за кисть редко берусь.  А душа просит.
Что они, как сговорились, всё про душу твердят. Как за ручку или за кисточку взялся, то, значит, у них душа. А все остальные только с селезёнкой да печенью больной. Чушь какая-то, размышлял Сёмин, проводив уже заполночь  домой художника. Он, судя по всему, человек действительно талантливый, говорит, мол, ничего в жизни не видел и не слышал, а послушать есть что, интересно рассказывает. Да и рисует, судя по картинам, что у Мишки по стенам висят, неплохо. А одна вообще  чрезвычайно приглянулась Ильичу: цветущий остров покоился на трёх слонах, а они тихо и смирно стояли на черепахе. У самого горизонта утопали в буйной зелени несколько домиков и беленькая церквушка.  В синей воде плавали диковинные рыбы, а над цветущим сказочным миром кружили в небе белые чайки… Покой и умиротворение пропитывали этот такой желанный мир…
Интересная была картина, очень интересная…

В субботу, ближе к обеду, как и обещал, приехал Мишка с женой и её подругой. Ольга Куклина  оказалась на удивление компанейской, пару часов не прошло, как Ильичу казалось, что знает он её сто лет. Хорошая жена у Мишки, можно только позавидовать. Подруга Ольги по имени Ксения на её фоне явно проигрывала: излишне полная, да ещё в очках. Дураку ясно, что привезли Ксению для американца, здесь хочешь,  не хочешь, а знаки внимания выказывай.
– Заведует  отделом идеологии, –  шепнул Мишка. –  Сейчас одна… Как раз для тебя вариант… Кумекаешь?
А что здесь надо было кумекать? Хоть и не особо приглянулась  она Ильичу, но он решил по-житейски: пока трезвый, оно всё вроде бы не так, а выпьешь,  все женщины красавицы. И не согласиться с этим выводом большой грех.
Кроме пакетов с припасами, Мишка выгрузил из багажника большой картонный ящик,  набитый рукописями:
– Хочешь, почитай на досуге, а нет, так печку растапливай. Писал годами, думал,  интересно кому-то будет, а для сегодняшнего дня всё устарело. Да и интересы у меня совсем иные,  что сейчас пишу – то и нравится, тем и живу.   У всех, наверное, так.
Пришёл в гости художник Гриша, тут же стали топить баню. Потянулся над крышей прямо в синее-синее небо дымок из трубы – красота! А тут ещё за пару прошедших дней сад побелел, расцвели яблони прямо на глазах. Чудное время – цветение садов! Смотришь и не перестаёшь удивляться чудесам природы: все оттенки белого, розового, пурпурного таятся  в яблоневом убранстве.
– Красотища  какая! –  метеором носился по саду Куклин, что-то поправляя и подбирая. –  Век смотри – не насмотришься.
Большая рубленная из сосны баня  стояла в конце огорода, за мостиком через пересыхающий ручей. С крытой длинной галереи хорошо просматривался весь цветущий сад. Лучшего места для застолья нельзя было и пожелать, что подтверждал уставленный бутылками и закуской   стол. Одно печалило, вернее  сказать, досаждало – это комары. Они как-то уж рьяно накинулись на Ильича. Все другие, и это было удивительно, особого внимания москитам  не уделяли.
– Чего ты дёргаешься? –  успокаивал Куклин друга. –  Всё это до третьей рюмки, помяни  мои слова.
– Повезло белорусам, сильно повезло с комарами… А у нас в Америке всего один комарик, да и то неизвестно,  в каком штате обитает…
Шутка была понята и принята. Веселье набирало силы.
«Баба, она, похоже, ничего, –  рассуждал,  слегка подвыпив,  Леонид Ильич, –  но уж больно настырная, привыкла, видимо, командовать. Этакий Гришка Котовский в юбке. Что не по ней, так прямо в кровати по горлу сабелькой».
Ильич, конечно, сгущал краски, как сказал бы художник, не такая уж страшная была идеолог Ксения. А водки, как посмеивался Мишка, было пить  не перепить.
Хорошо попарились, покряхтели да помахали вениками  от души. Ильич уж давно забыл, а может, вовсе не знал, что такое настоящая парная. Но Мишка затащил его  на полок и,  как  положено,   отстегал дубовым веничком. Тяжеловато, непривычно, разве что за компанию…
Подзакусив, дискуссию затеяли, всем и каждому из политиков перемыли косточки: досталось и Бушу с Обамой,  и Путину с Ангелой Меркель.
– И чего вы всё время куда-нибудь лезете? –  пристально глядя на Ильича, задала свой вопрос идеолог Ксения.
– Эй, Ксюха, не начинай…  – попробовала урезонить подругу Ольга. – За столом,  как советуют китайцы,  разговоры только об искусстве и о погоде.
– А я хочу знать, –  внятно выговаривая слова,  твердила о своём  Ксения, – почему вы лезете? – И она ткнула вилкой в сторону мирно уплетающего домашние колбаски Ильича.
– Куда я лезу?  –  Ильич  от неожиданности даже подскочил на стуле. – Я вас совсем не трогаю.
– А-а-а, – словно укушенная собакой, взвыла идеолог. –  Не лезете… Пока не лезете. А  желали бы,   твоя хитроумная Америка весь мир своими когтистыми лапами под себя загрести хочет. Не позволим! Не позволю! –  вдруг ни с того ни с сего разнервничалась Ксения.
Никто за столом особо не волновался, Мишка с женой, как и положено, тихо и мирно  закусывали. Но Ксения была бы не идеолог, если бы  пошла на поводу безучастного большинства.
– Ты,  –  хорошо поставленным голосом выговаривала она, глядя прямо в глаза притихшему Ильичу, –  ты, американец хренов, какое ты имел право белорусскую женщину трогать?
Ильич действительно совершил ошибку: при осмотре второго этажа дома Куклиных  он  позволил себе, имея в виду перспективы, слегка приобнять за плечи заведующую  отделом идеологии.
– Да я что? Я же без умысла.
– Без умысла? Это ещё хуже, ещё безнравственней! Вы растлеваете нашу молодёжь, вы насаждаете свой образ жизни… Секс и порнография – вот ваши кумиры.
– Понесло Ксюху, –  это уже Ильичу шёпотом объясняла ситуацию  Ольга. –  Надо бы её спать уложить, а то до ночи митинговать будет.
Попытался вставить слово, меняя опасную тему разговора, художник Гриша, но тоже попал под раздачу.
– Что вы рисуете?  Мразь и чернота!  Придумали: чёрный квадрат.  Да я ваших чёрных произведений не видела и видеть не хочу!  –  Здесь Ксения Петровна замолчала, подумала чуток и,  ничего к сказанному не добавив, выпила одну за другой две рюмки водки. –  Крепкой руки  на вас нет. Вот беда, так беда…
Выжав себя  до капли,  как лимон, Ксения, разочарованная действительностью, облокотилась на стол и… запела. Пела она хорошо, голос был низкий и, главное,  поставленный. «Белой акации гроздья душистые  неповторимы, как юность моя…» –  слова романса, заполняя собой видимое пространство, улетали в сад, растворяясь там меж цветущих яблонь.
– Работа трудная. Срывается дама… Всё на нервах, а муж к другой ушёл, – не вдаваясь в подробности,  комментировал  Мишка. –  Всё нормально будет.
Но Ильич, оценивая ночные перспективы,  уже как-то с опаской  поглядывал в сторону Ксюши.
– Ты зачем в нашу страну приехал? Цели визита определены?  А я тебе в глаза скажу, что ты шпион, и далее вопрос этот не обсуждается.  Что ты разведать у нас хочешь? Шпионство, видно, страсть твоя? Ничего у нас нет, а мы живее живых.  Вот западные службы  тайны белорусской  жизни хорошей  выведать и пытаются. Наша философия  –  полная толерантность.  Понял ты, американец, хоть что-нибудь? Ни хрена ты не понял, потому приходи ко мне на второй этаж, там я тебе более детально всё разъясню. А теперь – спать, – дала сама себе указание Ксения-идеолог и действительно ушла из-за стола.
– С ума можно на такой должности сойти, – подвёл итог шумного застолья Михаил.
– Ксюша – добрейшей души человек, слово скажи, мол,  проблемы у тебя,   она в лепёшку разобьётся, но поможет.  Она успокоится, – заверила Ильича Ольга.
Забегая наперёд,  скажем, что нисколько Ксения не успокоилась, лишь слегка проспалась, так что ночью на втором этаже она с легкостью демонстрировала Ильичу чудеса идеологического секса и белорусской эквилибристики.  «Заносит бабёнку на поворотах», – подвёл итог общения с идеологом Леонид Ильич. Не то чтобы он был ханжа или пуританин, но везде и во всём надо знать меру.

А пока Ксения отдыхала, вся компания уже в тиши и спокойствии продолжала званый ужин.
– Мне  хоть валютами всего мира плати, хоть по десять долларов в день давай,  –  вставил свое слово  художник Гриша, прижимая в знак искренности руки к груди, –   с такой командиршей  дня бы  не жил. Муж от неё живым вырвался?
– Ушёл, на своих ногах ушёл, – успокоил  переживающего за чужую судьбу художника  умиротворённый Куклин.
– Ты скажи мне, Александрович, как с такой, можно сказать, женщиной вести совместное хозяйство? Это ж не идиллия семейная получается, а сплошное профсоюзное собрание. Я те времена хорошо помню, я тогда на кормовозе работал, в стахановцах  значился… Дома молодая Кузьминична с тремя детьми с ног сбивается, кабаны не кормлены кричат в голос, хозяина ждут не дождутся… А здесь тебе собрание… Сиди два часа, невесть что слушай, а в немилость к начальству попал, так и выступать заставят…
Где-то в районе одиннадцати часов пропали комары. Были, были – и вдруг нет.
– Это у них привычка такая, вроде бы как у людей некоторых, – художник подмигнул Ильичу, –  пили кровь, жужжали и кричали, но в определённый час тише воды, ниже травы. Законный отдых.
– Ты, Григорий Степанович, рассуждаешь, как философ греческий, всё знаешь, всё понимаешь… –  похвалила Ольга.
Сидели допоздна и уже не об Америке и глобальном кризисе разговаривали, а обо всём на свете.
– Эх, Лёнька, друг мой дорогой, рад, несказанно рад тебя видеть. Ты – моя молодость, ты – мои годы юности, а то порой сомневаешься, было ли всё это в прошлом… А сегодня ты сидишь рядом за столом, и я вижу, ясно вижу: и я был молодым, и молодость у нас  была. А то с годами в самых элементарных вопросах начинаешь сомневаться.   
– Какой ты у меня старик? Плетёшь небылицы. Ещё молодым фору дашь. И  не смей мне перечить! – это уже Ольга поставила всё на своё место.
– Григорий, послушай, а ты бы мог, –  сказал Михаил и замолчал. Было слышно, как где-то совсем рядом пробовал голос соловей. – Ты бы мог картину такую нарисовать: мы сидим за столом, все такие родные, по душам говорим… Яблони цвет роняют,  месяц на небе в тучки ныряет, как лодочка, а на душе так сладко  и так грустно… 
Ольга, подойдя к мужу,  положила ему руку на плечо:
– Ну что ты, Миша. Хорошо ведь всё…
– Сердце плачет…
– Нет, Михаил Александрович, такого мне никогда не нарисовать, –  признался в творческом бессилии художник. – Смертному человеку такое задание не под силу. Никогда…
– Жаль, как жаль, – вздохнул Куклин.
– Ты к сердцу тоску не пускай. Оно, в принципе, возможно, но талантом надо обладать. Были в истории мира живописцы такие: Леонардо да Винчи, Микеланджело, Тициан…  Наблюдались и другие, жили, жили на белом свете настоящие художники.  Но это, товарищи мои дорогие, бессмертные. А смертным людям такая задача не по плечу.
– Говорил же я: умён наш Гриша, умён.  Его  к хорошему мастеру на годик  определить на учёбу, и он бы у нас первым художником стал, в ранг бессмертных перешёл.
– По рождению путь человека определяется, а далее судьба своё слово говорит. Так вот я думаю.
– Да вы, Григорий, фаталист законченный, это для жизни плохо,–  Ольга поднялась из-за стола. –  Ночь уже, пора расходиться. Спать, всем спать…

Всё кончилось хорошо, и все были довольны друг другом и проведёнными выходными, только, уже отъезжая, расставаясь перед дорогой, Ксения-идеолог не преминула сделать заявление:
– Всем удовлетворена, – сказала  она и, глядя пристально на Ильича, добавила, –  только вот вашу жизненную концепцию не до конца понимаю. Вы с кем?
               



ВИЗИТЫ  ИЛЬИЧА
         
            Это не отдельная глава, а правдивый  рассказ о том, как Ильич, не прислушавшись к словам мудреца,   дважды пытался войти в одну и ту же реку.

Вы должны понимать, что после появления в Гомеле Ильичу необходимо было совершить несколько обязательных визитов.  Одним из тех, кого следовало обязательно увидеть, был Лёша Овечкин, с которым Сёмин просидел за одной партой с пятого по десятый класс.
Ильич добрался до города, опросив по ходу несколько человек, не без труда нашёл «блошиный пятачок», который  работал  под боком у привокзального рынка. Где-то здесь «держал дело» Овечка, именно так его звали в уже далёкие от нас времена. Когда человек в разговорах и спорах апеллирует десятилетиями или ещё большими сроками, это наводит на  мысли о быстротечности земного времени, рождает чувство тревоги и беспокойства.  Лучше всего простому смертному  не удаляться слишком далеко ни в ту,  ни в другую сторону  от дня сегодняшнего,  это чревато последствиями.  Ильичу тоже с утра немного   взгрустнулось,    ведь встречаться со своей юностью всегда небезопасно.

Вы когда-нибудь бродили  по  стихийному полулегальному блошиному рынку, где всё продается и всё покупается?  Сюда деклассированные субъекты тащат   ворованные вещи,  сюда же попадает  добро, вынесенное из дому  запившим хозяином,  и вообще всё то, что ещё может пригодиться бедным    людям.
Алюминиевые вилки, прихваченные  из столовой  лет тридцать назад, украшают собой импровизированный прилавок, чаще всего представляющий собой газету, расстеленную на асфальте. Неплохо смотрятся среди всякого хлама тарелки и тарелочки с лаконичной надписью «Общепит». Радуют глаз   и слегка  выщербленные пивные бокалы, исчезнувшие из обращения в восьмидесятые годы прошлого века. Где они были, где хранились до сего дня – это тайна из тайн, разгадать её невозможно.
Стаи расплодившихся бомжей, которые встречались  в советское время только в Средней Азии  под именем бичей,  теперь наводнили околорыночное  пространство: здесь всегда можно чем-нибудь поживиться и выпить и закусить. Их законная добыча, извлечённая по утрам из мусорных баков и свалок, долго  не задерживаясь в пути,  попадает  к базарным торговцам-перекупщикам.  Всякий ставший нормальному человеку помехой хлам, как то: устаревшие дисковые телефоны, перегоревшие утюги, вышедшие из моды электрические выключатели и розетки, –  разложен для осмотра на прилавках. В общем, нет в подлунном мире такого товара, который бы не был  востребован рыночными торговцами.
Вещь, неведомо каким путём попавшая на рынок, ложась на импровизированный прилавок, в ту же секунду, согласно законам политэкономии, обретает статус товара.   А это уже, как ни крути, настоящие рыночные отношения.  Эти ещё слабые в нашем обществе отношения и поддерживали, сами того не зная, многие граждане Гомеля.  Кто-то  шёл на Пятачок с определённой целью: найти что-нибудь нужное для ведения  хозяйства на должном уровне,  иной человек просто от нечего делать шатался взад-вперёд по рынку: а вдруг именно сегодня на прилавке будет лежать «нечто»,  пока ещё не ясно что, но крайне  необходимое  ячейке общества для продления жизни.
Ильич, спокойно пережив перестройку в Соединённых Штатах, и не подозревал, как много есть на свете вещей, ни с какой стороны не нужных человеку.  Это было просто удивительно и, добавлю, чрезвычайно  интересно. Он прохаживался вдоль прилавков, всё замечал,  и всем интересовался, и даже норовил потрогать пальцем некоторые вещи, назначения которых абсолютно не понимал. Вот до какого состояния может довести в прошлом смышлёного человека бездуховная страна Америка.
– Продам… Задёшево… Что надо?
Ильич не желал отвечать на подобный вопрос. Зачем совершенно посторонним людям знать, что ему действительно надо? Это всё выглядело очень даже подозрительно.  Не надо лезть к незнакомому вам человеку с  подобными вопросами, это просто неприлично… и до безумия нагло. Не затем он приехал, преодолев тысячи километров пути, чтобы первому встречному сообщать о своих планах.
По углам, словно поделив Пятачок на секторы влияния, отирались ребята с табличками «Куплю». Когда Ильич, кося глаз, попытался всё-таки узнать, что покупает данная категория граждан  (список был мелким шрифтом указан внизу таблички), любознательность его была тут же замечена.
– Всё купим. Что требуется, продадим.  В случае необходимости – проконсультируем, – изложил стратегию упитанный лысоватый крепыш, который при внимательном рассматривании тут же раздвоился. И это был не обман зрения, вызванный непривычной обстановкой, как подумал сгоряча Ильич, просто крепышей было действительно двое. «Так это же близнецы. Однояйцевые!», – разгадал зрительный феномен быстро соображающий Ильич.
Его  как раз интересовал третий пункт программы, и он спросил, расценивая это как консультацию,  где ведёт свой бизнес Алексей Овечкин.
– Дружище, верь нам, –  признался в доброжелательных намерениях один из братьев-близнецов, – мы заплатим дороже. Что Лёха? Законченный кидала. Обманет тебя, как ребёнка.   Имей дело с честными людьми… Мы людей жалеем, если покупаем, так дорого… Очень дорого… Что там у тебя?
Но так как у Ильича ничего нужного ребятам не было:  ни самоваров,  ни икон – они тотчас  потеряли к нему всякий интерес. Но местонахождение Овечкина, хоть он и конкурент,  указали точно.
Наложило время свою  печать и на неугомонного в прошлом Овечкина.  Ильич уже минут пять издали наблюдал за процессом купли-продажи, но никаких позитивных выводов сделать не мог:  Лёшка как стоял в одиночестве у бананового ящика, на котором были разложены значки и медальки, так и стоял. Интереса к его личности, как и к выставленному товару,  никто не проявлял. Прохожие, которым он,  в общем-то,   ход к газетному киоску не заминал, всё равно  торговца  сторонились, обходя по дуге, словно  всерьёз опасаясь  заразиться свиным  гриппом.
Обнялись, похлопали друг друга по плечам. Если у Ильича плечи и всё остальное  радовало глаз, то Лёша Овечкин выглядел на его фоне бледновато: ни плеч, ни осанки.
– Лёнька, друг мой сердечный, где молодость наша затерялась?
Это был довольно трудный  вопрос, ибо молодость не прячется и тем более не теряется. Просто однажды глупое поведение подопечных ей надоедает, у всех же нервы, и она, махнув на всё рукой: живите, как хотите, просто уходит. Как потом оказывается – навсегда. Сложный вопрос иногда имеет  совсем простой  ответ.
– Зайдём? Я тут совсем рядом живу. Поговорим… – от предложения Лёши Овечкина не было причин отказываться. 
– Конечно, зайдём… – заверил друга Ильич. – Отчего же не зайти?
Лёшкина квартира действительно оказалась совсем рядом, всего-то пару минут ходьбы. Но квартира ли это была? А если нет, тогда что это такое?
Железная дверь открывала дорогу в удивительный мир вещей: прихожая и комната были буквально забиты, другого слова Ильич сразу и подобрать не смог, неликвидной рухлядью. На стене среди разномастных по форме и содержанию часовых механизмов висели рамы и рамки, но почему-то без картин. Разбитое зеркало тоже не украшало интерьер, как и стоящие в углу нагромождённые друг на друга старые магнитофоны и приёмники.
– Добра у тебя хватает, даже, можно сказать, с избытком, –  не хваля и не порицая, прокомментировал увиденную картину  Ильич.
– Плохо всё продаётся,  а на часы спрос  вообще  резко упал. Сейчас  у всех мобильники, там точное время,–  жаловался на гримасы рынка Алексей, демонстрируя Ильичу два большущих ящика с наручными часами.
– А  вот эти  почему без корпусов? Это что такое?
– Корпуса в позолоте азербайджанцам сдал, они у нас золотишко кислотой смывают.  Прибыльное дело.
– А сам тогда чего мышей не ловишь?
– Мыл, ты в точку попал. И деньги хорошие имел, да Анька скандалить начала: мол, отравить меня хочешь, эмаль с ванны всю смыл… А что эмаль? Денег подсобери да новую ванну купи.  Хотя новое не всегда лучше старого, – высказал Овечкин чью-то мудрую мысль, которая даже понравилась внимательному Ильичу.  –  А мне и  в этой мыться неплохо, что с того, что чёрная?
– А где Аня?
– У нас в семье на сегодняшний день некоторое непонимание возникло: я этой дуре ясно говорю:  на запад надо головой ложиться, а она своё твердит: буду спать, как кровать поставлена, ногами  к окну.  Ну как с такой ничего не понимающей   женщиной  жить?   Непросто   мне  с  ней, непросто… А  уж  чудит порой…  Как на пенсию пошла, так на даче почти безвылазно и сидит. А у меня, сам понимаешь, бизнес. Мне из города никак нельзя удаляться.
   
На кухне, среди сваленных в кучу самоваров с помятыми боками, встречались вещи и неплохие: медные тазы и примусы.
– А это зачем держишь? –  ахнул Ильич.
– Как зачем? –  в свою очередь удивился Алексей. –  Это же антиквариат, денег стоит!
– Так почему не продашь?
– Не покупают,  сволочи. Говорят, денег нет.  На машины у них деньги есть, а самовар купить финансы не позволяют. Дрянь народ, просто у нас пока шикарно  жить не научились.
Ильич всё равно ничего не понимал:
– Лёша, объясни мне одно: не продаётся, тогда зачем всё это в дом тащить?
– Ты как моя Анька рассуждаешь… Зачем? Объясню: приносят очень задёшево, считай, задаром. И ты бы на моём месте брал. Почему не брать?
– Продавай тогда, хоть по дешёвке. Ведь у тебя скоро места свободного не останется, жить негде будет. Не квартира, а склад. Сколько ты это всё собирал?
– Сколько, сколько… Двадцать лет без права переписки, вернее, без отдыха. Выходные даже себе не устраиваешь, а вдруг что хорошее как раз в этот день и принесут. А близнецы, глаза б мои их не видели, и   перехватят.  Здесь же не шутки шутим, здесь целая наука… Ты что, не понимаешь? Кому сегодня всё это барахло надо? Часы, если заказывают, то хорошие, в резном корпусе и с эмалевым циферблатом. Вот что они хотят! А эти не берут, хоть вешайся! – вконец разнервничался от упадка потребительского спроса Алексей.
– А самовары тоже купил задаром? Вещь для дачи не то чтобы хорошая, даже необходимая. – Ильич у Мишки Куклина видел на полке в кухне даже не один такой агрегат, а штук пять, может, даже шесть.
– Самовары  не комплект, до ума довести надо: где ручек нет, где крана… Дела немного  утрясу да вплотную ремонтом и займусь…
«Сомневаюсь, – подумал Ильич. – До сего дня не занялся, так с понедельника тем более не получится». –  Но Овечкину свои мысли он не озвучил, ещё обидится. Если не получается жить, как хочешь, живи,  как можешь.
– Слушай, Лёша, у тебя ведь на Подгорной гараж был. Мы ещё, помню,  в нём не однажды портвейн с ребятами потребляли.   Так ты бы кое-что там держал… Всё же удобней… Машина есть?
– Машину продал давно. Зачем мне машина? А гараж без твоих советов полный: до потолка вещами забит. Сбыт, сбыт надо наладить, а товара у меня хватает.   Американцы русским антиквариатом интересуются? Может, канал наладим? Ты в доле, а, Лёнька?
– Сейчас кризис во всём мире, но подумать над предложением можно, – обнадёжил друга Ильич. –  Отложим вопрос до лучших времён.
– Ты как    к экстрасенсорике   относишься? –    задал    мучивший   его     вопрос Алексей.
Ильич на всякий случай  заверил его, что всё допускает и со всем согласен.  Чудеса в мире ещё есть.
В руках Алексея появилась металлическая цепочка с небольшим шариком на конце.
– Видишь? Крутится!
Ильич действительно наблюдал, что шарик, руководимый Овечкиным, описывает окружности.
– Вижу, но не понимаю.
– Вот то-то и оно. Не понимаю. Это ты верно заметил: никто ничего не понимает. А я тебе расскажу, –  Алексей начал носиться по комнате, размахивая цепью, точно булавой. Ильич  даже посторонился.
– Видишь, здесь шар обороты сбавляет, – крутил он своё приспособление перед носом у Ильича. –  Сердце пошаливает?
– Не без этого, – согласился Ильич.
– С печенью у тебя тоже проблемы, –  диагностировал далее экстрасенс Овечкин. –  Злоупотребляешь?
– Ни больше ни меньше, –  вставил Ильич туманную фразу, надеясь, что хозяин его оставит в покое. Но не тут-то было.
– Нервы, как и у меня, ни к чёрту. Видишь, и к невропатологу  ходить не надо, сами всё знаем. Пей воду, если есть хоть минутка свободная, пей. Очень способствует… И удивляться тут нечему.
А было чему удивляться в апартаментах Овечкина, было! Что жена уже давно здесь не бывала, ясно без слов. «Влажную  уборочку, хоть раз в квартал, желательно бы делать, – подметил Ильич. –  И эту всю дрянь – к чёртовой бабушке!»
– По сто граммов примем? – предложил Лёша, достав из холодильника початую бутылку.
– До шести часов ни капли, такое у меня правило.
– Это совсем уже не по-нашему, даже слышать таких слов не хочу.
Самогонка оказалась «хорошей», настоянной на ягодах боярышника.
– Коньяк в подмётки не годится, – заверял Алексей. –  Что коньяк? Выпил и закусил… А здесь не пьём, а лечимся…  Я тебе одному признаюсь,–  почему-то перешёл он на шёпот, – знаю, не разболтаешь… Я хотел мировой рекорд установить, в книгу рекордов Гиннесса попасть. Не получается, сбой раз за разом.
– Что такое? –  насторожился Ильич. –  Расскажи…
– Понимаешь, один мужик из Таганрога запустил одновременно 48 часов с кукушкой, и все они в один день и час у него закуковали. Концерт такой организовал, что  по телевизору показывали. У меня сейчас этих часов кукушачьих, –  демонстрировал  спальную комнату хозяин,  глухая стена которой  была снизу доверху  завешана птичьими домиками, –  ровно семьдесят две штуки. Соображаешь? Я же все часы беру: и на ходу, и неисправные.  Хотел  вообще сто штук собрать, но что-то последнее время носить перестали. Быть такого не должно, чтобы часы у населения кончились. Кризис умы людям будоражит… Это ясно…  Ты как думаешь?
Ильич заверил хозяина, что думает так же, как он: кризис всем недоразумениям  причина.
– Иной раз заведёшь десяток кукушек, настроишь их на двенадцать часов, чтобы дольше куковали,  а  сам  закроешь глаза и, ты знаешь, чувствуешь себя  просто великолепно,  словно в лесу побывал.  А моя Анька кукушек не любит,  идиотом меня обзывает.  Ладно, Бог с ней, а вот   с кукушками действительно сложности, – продолжил своё печальное повествование Овечкин,–  тридцать птиц на сегодняшний день у меня не хватает.  Сам пытался чучела из папье-маше делать – ерунда получается, вернее, ничего не получается.  К резчику обратился, так он мне такую цену загнул, что легче живых накупить. По двадцать пять долларов за штуку.  Как мне с такими ценами рекорд побить,  ума не приложу…   А ведь надо ещё механизмы ремонтировать… Может, дашь денег на кукушек?
– На днях, быть может,  разбогатею, –  обнадежил Ильич, –  что-нибудь подброшу. Кукушки – птицы неплохие и поют хорошо,  а  животный мир  любить и беречь надо. 
– Я сам бы давно уже ноги протянул от такой собачьей жизни, – вздохнул Лёшка, –  да бизнес на плаву держит. Пока надо работать.
Глядя на этот царивший в квартире бедлам, можно было предположить, что деньги в скором времени понадобятся не кукушкам, а самому хозяину на лечение от безумия. «Но не будем спешить с выводами, – остановил себя Ильич. –  Время покажет…»

Вырвавшись на свежий воздух, Ильич глубоко вздохнул и так же глубоко задумался: время всё меняет, а больше всего людей.
«Идти к Лизке, или нет?» – засомневался Ильич. –  После похода к Овечкину в голове ещё крутилась карусель из утюгов, самоваров,  часов с кукушками и без.  И он решил поступить так: позвонит с автомата, будет дома – значит,  встретятся, значит,  судьба.
Номер Лизы  Кишилинской  дал Куклин и раскладку тоже дал: живёт она одна, а раньше была замужем за бандитом: тот или сам умер, или убили. Разница  небольшая. «Только подумай хорошо, –  предупредил он, –  надо ли тебе всё это?»
Ильич подумал и решил: вреда от встречи не будет, но на всякий случай   домой к Лизавете лучше не идти.  Лизка, конечно, не Лёша Овечкин, она женщина, тем более, говорят, что дважды снаряд в одну воронку не попадает, но лучше от посещения чужих квартир на сегодня отказаться. «Это ужас какой-то… Расскажи кому – не поверят: кукушки больные, куда мусор выбрасывать – неясно: то ли на север, то ли на юг..,   книга Гиннесса без рекордов Овечкина… Не знаю, жив этот знаменитый Гиннесс или помер, но попади он сегодня в заповедную квартирку, непременно сошёл бы с ума. Вот так  печально его жизнь  и закончилась бы…»
Размышления Ильича действительно несли следы печали, чужая жизнь была непонятна, а неясность всегда настораживает: люди себе жизнь портят сами, либо она, эта бестолковая жизнь, делает людей такими несчастными. Возможно,  философы прошлого: Соловьёв, Розанов и некоторые другие, мыслящие с ними на равных, –  нашли бы ответ на этот вопрос и всё нам растолковали, но они уже давно ушли в мир иной… А те, что пришли на их место, философствуют слабо, видимо, не совсем хорошо, и, главное, не тому учились. В этих путаных и скользких рассуждениях и нам недолго запутаться, ибо, чем больше  человек, не отягощённый знаниями, думает, тем больше он ничего не понимает. Прав, тысячу раз прав Сократ, признавшийся своим современникам: «Я знаю, что ничего не знаю». Золотые слова, под которыми я готов хоть сию минуту подписаться. Да,  наверное,  и вы  автограф под этим изречением поставить не откажетесь?
   
Но вернёмся к действительности: наши герои, а ими сегодня стали Леонид Ильич и Елизавета Андреевна, уже ступили  на территорию  ресторана «Старое время». Швейцар в форме пьяного матроса проводил их в зал и сдал  на руки администратору с красной повязкой на рукаве. Ильич, уже привыкнув многое в этой жизни не понимать, голову особо не ломал: дружинник так дружинник. Главное, чтобы не забрали, куда не надо. Рюмку хлопнешь, а страж нравственности  уже тут  как тут:  распитие напитков в неположенном месте  есть грубое нарушение общественного порядка.
Подобные мысли могли возникнуть именно здесь,  в зале ресторана, где дизайнеры воплотили в интерьере (была опасность, что не только в нём) ушедшее старое время. Ильич с Лизой сидели за столиком, над которым стену украшал громадный  лозунг, где белым по красному было написано:  «Все на коммунистический субботник!» Ниже висели плакаты советских времен, один из которых сильно настораживал: «Ты записался добровольцем?»  –  спрашивал посетителей грозного вида товарищ с наганом в руке. Видимо,  в его отряде были большие потери: бойцы либо разбежались, либо их перебили. И неясно ещё было, на чьей стороне, белых или красных,  они проливали кровь? 
Но повезло сегодня Ильичу, никто редких посетителей  безвозмездно прилегающую территорию убирать  не заставлял и в действующую армию не записывал. Приятная официантка при косичках и в очень короткой юбке принесла заказ: шампанское, коньяк, закуски.
«Пока живы – будем веселиться», –  сказал себе Ильич. И правильно сказал, ибо никто не знает, что будет завтра. И пока наша парочка выпьет за встречу по бокалу шампанского, я хоть что-то вам поясню.
Знаете ли вы эту тихую, заросшую липами и каштанами улочку, по которой можно  выйти на высокий берег  реки? Чуть в стороне от Охотничьего домика – летней дачи графа Н. П. Румянцева, перед  старинным  зданием бывшего духовного училища, стоит посреди газона бронзовый   бюст Пушкина.  Прочитав надпись на постаменте: «И долго буду  тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал…», к речке можете не идти, а, чуток вернувшись, на углу крохотного переулочка вы увидите массивный  «Серый дом», так его называют между собой  окрестные жители. Знаменит он не только тем, что здесь до войны жил дважды Герой Советского Союза генерал армии Иван Данилович Черняховский. Есть и другие примечательности.  В семидесятые годы, к сожалению, уже прошлого века,   мемориальной доски на жилом здании не было, и потому мало кто интересовался личной жизнью прославленного военачальника. А вот о том, что на первом этаже дома, над которым в небо тянется башенка,  живёт Лизка Кишилинская,  знали все ребята района.   
Кто такая Лиза? Это первое, что нам хотелось бы узнать. Интересно,  конечно, и то, как и  во что  одета подруга Ильича…  Неплохо бы ещё узнать, о чём она сейчас думает?  Ведь думать о чём-то,  закусывая коньяк черной оливкой, она непременно должна?
Но женская голова – это тайна. Тем более голова Елизаветы Андреевны, выкрашенная хной в ярко-рыжий цвет. И в данный момент женщина прикидывала, что неплохо бы…
Нет и ещё раз нет,  просто не могу… Вернее,  не хочу читать наивные женские мысли, не лишённые, ясное дело, прагматизма и легковесной хитрости. Привыкли мы к Ильичу, вроде бы даже сдружились с ним, так давайте лучше его мыслями интересоваться, за ним следить. Подвыпившего мужчину лучше без заботы не оставлять, тем более, что Ильич в данный вечер  разошёлся,  с тостами что-то уж зачастил.
Когда-то давным-давно Елизавета Андреевна была стройной юной девушкой с певучим именем Лиза. Стройность с годами претерпела значительные метаморфозы, что делается с юностью, вы не хуже меня знаете, этот вопрос мы уже обсуждали, а что касается девичества, то здесь вопрос уже к Ильичу, то есть к Лёньке. Он у нас специалист по разным тайнам и секретам.  Вот вам и ответ на поставленные вопросы.
Алкоголь винят во многих грехах,  и здесь  спорить я с вами не собираюсь,  сразу соглашусь.  Но скажу слово и в его защиту: феноменально, но часа не прошло, а как изменилась Лизавета! Из тучной дамочки  она превратилась  в шуструю и грудастую Лизку. А Ильич? Посмотрите на него внимательно, послушайте его красочные  воспоминания, и вы признаете уже мою правоту: спиртосодержащие жидкости порой могут творить чудеса!
   
«Нельзя дважды войти в одну и ту же реку», – именно так решил Ильич, что делает ему честь. Ибо за две с половиной  тысячи лет до него, нечто,  совсем похожее,  сказал греческий мудрец  Гераклит Эфесский.
Проснувшись с головной болью в чужой кровати, он с трудом сумел понять  одно: всем этим «встречам с юностью» грош цена. Всё, что когда-то было, прошло… Навсегда прошло… И не надо ничего ворошить, ничего хорошего из этого не получится… Вчера вечером в известном вам ресторане Ильичу казалось, что рядом с ним болтает без умолку задорная  и весёлая Лизка, но утром стало ясно: произошла какая-то ошибка. Не может эта пожилая женщина, что бродит по квартире в халате с павлинами, быть вчерашней подругой,  никак не может. Подменили её, заменили, обманули… Слава Богу, что не обобрали… Хотя, с трудом помнится, обсчитали в ресторане согласно времени, не понять только, нового или старого.
Напраслину возвёл  Ильич на Елизавету Андреевну, городит с похмелья какую-то непотребную чушь, извините за выражение… Скажу прямо: меньше пить надо или лучше закусывать…  Уж очень обидно мне за бедную Лизу да  за весь не узнанный по утрам женский пол.  Человеку свойственно ошибаться, потому, так и быть,  спишем  некорректные мысли Ильича  на не совсем качественную продукцию местного ликеро-водочного завода. Ведь кофе ему в постель, без сомнения, принесла Елизавета, а не её бабушка, которой и в живых-то давно нет.
И когда за спиной Ильича хлопнула дверь  и он очутился на свободе, какое же это было счастье! Нет, никогда не возвращайтесь туда, где часовым у дверей   стоит безучастное время. Старое время – это наш бред, наше больное воображение, наша тоска по утраченным иллюзиям.  И зачем человеку нужны эти чужие квартиры, знакомые, но уже совершенно чужие люди? «Нет, нет и нет, – твердил как заклинание Ильич. –  Никогда… С меня хватит… Будем жить днем сегодняшним».
Действительно, что может быть лучше сегодняшнего дня, когда ты жив и здоров, и уже  позади  выпавшие на твою долю напасти и беды? Цените, держитесь обеими руками за настоящее, за сегодняшнее, потому как будущее наше скрыто туманом неизвестности.  Туман коварен: дунет беспутный ветер, сгонит прочь сиреневую  морочь,  и что мы увидим?  И увидим ли?..






ГЛАВА   ЧЕТВЕРТАЯ
       
            Свет в конце тоннеля.   И среди людей творческих профессий бывают бандиты. Сложная задачка для седьмого класса. С кем вы, певица Азиза? Лучшие медицинские сестры трудятся в санатории «Чёнки».
   
   
Если с самого утра дела  не заладились, считай, весь день наперекосяк пойдёт. Май на календаре, а погода испортилась: холодно, ветрено. Это, конечно, явление временное, но от этого не легче. Час простоял Ильич на остановке, продрог до чёртиков, а в город никакого транспорта.  Добрался все-таки Сёмин  до автовокзала, а на Куты автобус только что ушёл, следующий в обед. Здесь ещё цыганка, как репей, прицепилась: «Давай, милок, всю правду тебе расскажу. Что было, ты сам знаешь, скажу, что будет…  Так, задарма». Не захотел Ильич будущее своё узнать, послал гадалку подальше,  может, и зря. Потому-то цыганка вслед что-то нехорошее кричала, карой небесной грозила. Может быть, надо было всё-таки  поговорить с ней и узнать кое-что из будущего?
 
На подходе к кладбищу услышал Ильич звуки музыки. Этого ещё нам только не хватало: похороны! Трое почему-то очень пьяных музыкантов играли не похоронный марш,  а что-то напоминающее полечку, этакую мелодию с прискоком и притопом. Группа,  провожающая покойника, всего человек восемь, о чём-то агрессивно спорила. Ильич за событиями наблюдал издалека, вроде бы пришёл он на погост по своим обывательским интересам: усопших родственников навестить.
– Жорку Крота хоронят, вот потеха, –  сообщил, пробегая мимо, долговязый гражданин потёртого вида. Ильич человек с опытом, ему одного взгляда достаточно, чтобы понять: разговаривал с ним не обычный гражданин, а босяк, руки все  в наколках.  Перстеньки рисованные на пальцах умному человеку многое рассказать могут, читать только уметь надо.
Кружил Сёмин по кладбищу, кружил, на крестах фамилии читал: всё как в телефонной книге, только номера телефонов не указаны. «Звони – не звони, а трубку никто не подымет, –  совсем уж невесело пошутил про себя Ильич. –  Отговорили своё».
А у разрытой могилы, где всё продолжалось прощание с покойником, которого Ильич уже знал по имени, музыканты – два гармониста и здоровяк с бубном – заиграли вообще что-то непотребное, ухающее и весёлое.
– Добрый день, сударь.  Он ведь добрый?
– Of course. –  Ильич от неожиданности даже вздрогнул, но подтвердил мнение незнакомца – сегодняшний день действительно хорош.
– Доброта как алмаз: делает нас счастливыми и согревает душу.
– Золотые слова.
– Так почему вы   в тоске и одиночестве жизнь коротаете? Присоединяйтесь, товарищ, к компании.
Ильич, застигнутый словами незнакомца врасплох, чуть даже растерялся. А пожилой, чисто выбритый гражданин, сверкая очками,  продолжал:
– Совместно будем сердце печалить, в коллективе оно надёжнее…
– Спасибо. Мне уж идти надо, – отказался Ильич от приглашения участвовать в поминках. –  У меня дела…
– Дела – это хорошо. Дела – это жизнь. А есть ли жизнь после смерти? Раймонд Моуди в своей известной книге «Жизнь после жизни»  утверждает, что есть, –  проинформировал Ильича  знаток загробного мира. –  А вы, почтенный, как считаете?  Возможно,  вы исповедуете буддизм, а потому верите в реинкарнацию?
Но Ильич в дискуссию с незнакомым человеком вступать не захотел, тем более у него действительно были важные дела на подходе, и весь этот разговор о загробном мире ему был неприятен. У каждого свои занятия, каждый своими вопросами занят, и приставать с разными сомнительными предложениями к первому встречному неприлично, и, вообще, это признак плохого воспитания. Конечно, все эти слова вслух он не озвучил, про себя только подумал: «Хороните своего Крота – хороните на здоровье.  А я его знать не знаю, и, самое главное, знать не желаю!»
Покинул  Ильич  кладбище,  до поры до времени покинул, пошёл по лесу бродить, пару часиков переждать придётся.
Боже мой!  До чего же красиво вокруг!  Доводилось ли вам в середине мая гулять в сосновом бору? Нет? Тогда вы многое потеряли… Холмистая местность, редкий подлесок, а вдоль  дороги сплошной бело-зелёный ковер из цветущих ландышей. А дорога, слегка петляя, уже выводит путника к небольшой речушке. Дно у неё песчаное и глубины-то всего с полметра, но течение быстрое, и стаи мальков то и дело мелькают у вытянутых по течению водорослей, так похожих на распущенные девичьи косы. Поют и щебечут птицы, и,  не дождавшись сумерек, где-то в кустах уже посвистывает и щёлкает соловей. Подала голос и кукушка, считая кому-то не прожитые  годы, и весь этот живой неповторимый мир утверждал одно: как прекрасна весна, как хороша жизнь на земле!
Основательно стемнело, когда Ильич вернулся на проклятое кладбище. Конечно, никаких людишек, никакой весёлой компании на его территории уже не наблюдалось. На всякий случай Ильич покружил немного меж крестов и остановился  недалеко от заветной сосны, источника его дум и надежд.  Сказано, может быть, высокопарно, но реально отражает суть. Сколько раз в своих мыслях Ильич подходил к этой самой сосне, сколько раз он в своих больных мечтах откапывал и брал в руки заветную баночку с камушками!  И этот час близок! Он уже настал! Не оттого ли так грустно и тревожно на сердце?
– Ах ты,  сука! Гробокопатель хренов!
Это было последнее, что слышал Ильич, ибо сознание его от страшного удара по голове  помутилось, он упал на землю, сплошь  усыпанную сосновой хвоей.
Чего здесь таиться, чего правду от народа скрывать?  Комедия с шутовскими похоронами на наших с вами глазах превратилась в трагедию. Дело, конечно,  случая: зашли два гражданина деклассированной наружности на кладбище поговорить, да под этот разговор задушевный  бутылочку вина в тишине оприходовать. Думалось: неплохо бы и цветочки со свежей могилки прибрать, будет завтра денежка на опохмел. Разумно? А то! Но тут некстати Ильич под руку подвернулся, то ли они его за конкурента приняли, то ли за осквернителя могил, ребята-то молчуны, у них не спросишь. Эх, времена, эх, нравы… Карманы Ильича, для порядка, мелкие разбойнички проверили, телефон экспроприировали, кожаный кошелёк с шеи сняли и, не пропадать же добру, прихватив цветочки,  удалились в неизвестном направлении. Обошлось без свидетелей, а, значит,  всё шито-крыто, комар носа не подточит. 

«Танец с саблями», – откуда-то свысока, может быть, с седьмого неба, доносилась мелодия,  которую  сочинил  Арам Хачатурян.
– Жить будет, –  спутал пробуждающиеся  мысли приятный  баритон.
Ильич наконец очнулся и смог осмотреться, но ситуация выглядела непонятно:  двое мужчин в белых свободных балахонах, подхватив  с двух сторон под руки, быстро вели-тащили его по бесконечно длинному  светлому тоннелю. «Санитары, –  решил Ильич. –  А может быть,  кришнаиты?»
Спасатели  обладали немалой силой,   и с их помощью Ильич чуть ли не летел к виднеющемуся впереди яркому зареву, так похожему на восход солнца. Встречались прохожие, странно отрешённые, чем-то сильно озабоченные. Мелькнуло лицо Журавлёва, или это только показалось? Ведь Мишка Куклин ясно сказал: умер Женька прошлой весной. Но думать над происходящим, тем более его анализировать, как-то у Ильича не получалось.
– Вот,  доставили в целости и сохранности, как велели,– доложил усатый санитар. И добавил: –  Нам идти надо, мы же при исполнении.
    Тоннель заканчивался не выходом, как предполагалось, а огромным   выложенным из красного кирпича подвалом.    С потолка на тонком шнуре свешивалась похожая на кобру лампочка, заливая ядовито-жёлтым светом пространство под высоким  сводчатым потолком. В дальнем от двери углу стоял старинный чёрного дерева комод, с фигурными медными ручками, уставленный бутылками со спиртным. Над ним на стене висели две картины: на одной из них на поляне отдыхали три подвыпивших охотника,   их Ильич  когда-то в прошлом  встречал, похоже, в Джезказгане, где красили цеха меднорудного комбината, но фамилии их  с ходу вспомнить не мог. На второй картине человека с метлой он узнал сразу. Было бы смешно, и вообще надо быть безумцем, чтобы  бывшему  советскому  гражданину  не узнать  Ленина.  Хотя, с другой стороны, опознать его на должности дворника было совсем непросто.  «Всё ясно – маскировка. Существует опасность ареста», –  сразу решил Ильич.
Вождь мирового пролетариата, стоя на земном шаре, напоминающем школьный глобус, метлой сметал с суши нелюбимых им людей чуждого сословья. Картина была большая, в широкой, украшенной витиеватой резьбой раме, из тех, что  обычно висят в музеях.   Потому Сёмину  нетрудно было рассмотреть и сметаемых с земной поверхности социально опасных граждан: священников с медными крестами на груди и купцов с банковскими закладными  и мешочками,  полными золота, в загребущих   руках.
Как  он опознал Ленина, так же без всяких проблем он узнал и трёх музыкантов, что играли совсем недавно полечку  у могилы незнакомого  нам Жоры Крота. Увидев Ильича, они поднялись из-за маленького столика, где, вероятнее всего,  праздновали поминки. Один из них,  не заставляя себя упрашивать, подхватил стоящую рядом со столом гармонику и тут же как-то очень уж бойко и ладно заиграл лезгинку.  Двое оставшихся без дела  бросились в пляс, но почему-то  вприсядку, лихо выбрасывая в стороны босые ноги.
– Хватит, товарищи, веселиться, –  без видимой причины остановил пляску  гармонист. –  Дело надо делать.
На шее у него болтался стетоскоп, мембрану  которого  он то и дело подносил к уху, словно выслушивая  чьи-то команды. Усатый и лысый, что на кладбище бил в бубен,  держал в руке раскалённый докрасна утюг старинного образца.
– Сейчас узнаем, где он денежки прячет, – обращаясь к товарищам, доложил он свои намерения. –  Вот утюжок пришлось у людей купить, десять долларов не пожалел. Иначе никак не получается: в любое дело надо сначала средства вложить, а потом уже барыши  считать. Ты как, старина, думаешь? –  обратился он с вопросом к Ильичу.
Ильич от неожиданности даже не нашёлся, что ответить. Хотя ответа требовала простая деликатность.
– Я тебе, братишка, задачку задам, для седьмого класса. Ответишь, может быть, живым и останешься. Слушай ушами и одновременно думай: из пункта А в пункт Б, расстояние между которыми девять тысяч километров, вышли навстречу друг другу старик и старуха. Те, что жили в ветхой землянке у синего моря ровно тридцать лет и три года.  Знаешь их?   Только не ври, по глазам вижу, что знаешь… Так вопрос  у меня такой:  когда  и где они встретятся?
«Бред немыслимый, –  лихорадочно соображал Ильич. – Полный бред. Никогда они друг друга не увидят. Никогда…»
– Хорошо соображаешь, –  прочитав чужие мысли,  похвалил гармонист. – Нерусская голова работает как  часы.
– Ты ему, Витёк, животик утюгом погладь, вреда особого от этого не будет, а может, и вспомнит случаем ещё что-нибудь интересное да нам о том расскажет.   На кладбище  чем занимался?
– Органами человеческими он торгует. Тоже мне, нашёл задачку… – размахивая пышущим жаром утюгом,  надвигался на испуганного Ильича здоровяк Витёк. –  Почём белорусская печень в Америке идёт? За сколько селезёнку сдаёшь? Или усопших живым весом в ваших флоридах принимают?
Не дожидаясь возможных слов оправдания, которые уже готов был выдавить из себя Ильич, гармонист прикурил от утюга, зло выматерился и дал команду сообщникам:
– Тащи его сюда. Пытать будем. Дымку немного напустим… Только бы пожарные извещатели не сработали. А то шуму будет, начальнички понаедут… 
– Витёк, Витёк, слухай, а может, мы его сразу в топку паровоза, как  Лазо?  Пусть прославится! И концы в воду…   Я против того, чтобы непорядок плодить.
И пропал бы Ильич, как пить дать пропал, но выручила светловолосая неизвестно откуда подоспевшая  женщина.
– Человек без сознания, а вы тут с сомнительными рекомендациями лезете. Ему теперь только покой нужен.
– Так мы же  так по незнанию действуем. А советы даём от избытка  ума.
– Но документы вы у него всё равно проверьте, – посоветовал кто-то заинтересованный в дознании. –  Есть у него документы?
– Я говорю определенно: не наш это человек. На кладбище явился без паспорта.  Это, вне всяких сомнений,  противоречит Гаагской конвенции.
– А быть может, он в коммуну пролетарскую вступить хотел? Туда же без документов записывают, – без всякой логики нёс кто-то несусветную чушь.
Леонид Ильич, чтобы хоть немного успокоить разошедшихся музыкантов, стал говорить о родных могилах и об отошедших в мир иной  близких людях, но его никто не хотел слушать.
– Это бред, несомненно,   явный бред, –  вынес свой вердикт специалист по бубну. – Толку от него, как от старого козла молока.
– Теперь о погоде на территории Беларуси,–  оборвал кто-то расшумевшихся музыкантов. –  В городе Гомеле без осадков, температурный режим сохраняется в пределах нормы.
– А я бы советовал вам всё-таки во внутренние органы обратиться. Поймите правильно, это так же надёжно, как лотерея! Вдруг повезёт, – гнул свою линию кто-то из музыкантов.
– К ним, к органам, непременно обратимся… Мелкому бизнесу всенародную поддержку… Тридцать пять процентов годовых, с призовым бонусом  в сто миллионов…  В случае рождения или смерти шестьдесят минут бесплатного разговора…
«Пятёрочка! Пятёрочка!.. –  вдруг заголосила, будто у неё кошелек с кармана украли,   срывающимся  голосом какая-то тётка.   – Покупила  билетик  и выиграла!»
«Отстаньте с вашими билетами, – вставил своё слово кто-то неверующий в лотерею. –  Водка «Кристалл»  и часы «Луч», самые быстроходные в мире, обеспечат вам хорошее настроение в любую погоду!»
Все эти разговоры сквозь пульсирующую боль слышал, но ничего не понимал Ильич. Хотя стал догадываться, что не всё для него кончено, оказывается,  он еще жив. Или ему это только кажется?
Музыканты под руководством  наголо обритой  девицы  заиграли вальс «Амурские волны», и, надо заметить, играли замечательно, проникновенно.
– Сегодня у нас роль бедной овечки исполняет Алёна Свиридова, – объявил кто-то повестку дня. –  Льва Троцкого по случаю его трагической гибели  не будет.
– А певица Азиза  приедет? Хорошо она себя чувствует?
– Чувствует себя великолепно, но петь на кладбище наотрез отказывается.  Акустика, говорит, плохая.
Никакой Азизы Ильич знать не знал, ведать не ведал и никаких дел с ней до нынешнего  дня не имел.
– Врёт она всё, ваша Азиза, не акустика плохая, а гонорар мал.  Я же сам музыкант, всю сознательную жизнь в бубен бью. Всю подноготную знаю.
– Выкопать надо камушки и заплатить,   сколько  следует.  Так, я считаю, по совести   будет. А то тянем волынку, пропади всё пропадом.
И действительно,  с последними словами падкого на чужое добро гармониста   не только пропала вся эта неуёмная шайка, но и рухнул куда-то в тартарары весь мир. И остались на земле только тишина и страшащая душу темень.
Но никто из перечисленных знаменитостей не пришёл на помощь бедствующему Ильичу. Упомянутая выше Азиза, даже если бы захотела, помочь  ничем не могла, так как в это время находилась со своим очередным гражданским мужем  на заслуженном отдыхе в королевстве Непал.  Этот факт приведён исключительно для того, чтобы сказать чётко и определённо: дежурила несколько суток  напролёт у кровати Ильича только Надя Комарина,  медсестра санатория «Чёнки».
И чтобы совершенно не запутать плохо себя чувствующего Леонида Ильича, да и читателя не ввести в заблуждение, перейдём к следующей главе, где мы постараемся всё толково и обстоятельно объяснить.
А всё-таки жаль Ильича, по-человечески жаль… Ведь, наверняка, разбойники его с кем-то спутали. Не имел Сёмин и не мог иметь  никакого отношения к внутренним органам. Просто смешно такие предположения даже озвучивать.



ГЛАВА  ПЯТАЯ
         
          Если ты живой, это уже большая удача. Первое впечатление о человеке – самое верное. Любитель порядка и дисциплины на отдельном участке суши – капитан Мурашко. Заманчивое во всех отношениях предложение директора совхоза «Серп и молот».            
            

         Ни малейшего сомнения не высказывайте, даже слушать не стану: остаться в живых – это несомненная удача. Так же, как я, считал и Леонид Ильич, когда  пришёл в сознание и огляделся вокруг. Посмотреть было на что и подумать было о чём. Ибо вопросы множились, как амёбы в благоприятных условиях:  просто делясь на части.
Где он находится? Что это за место такое непонятное? Как он здесь вообще оказался, ведь последнее, что помнил Ильич, было кладбище. А ещё за дальней берёзовой рощей догорал в небе кровавый закат. А дальше была кромешная тьма…
Но здесь сегодня   все выглядело совсем иначе: через большие окна в комнату деревенского дома лились  потоки солнечного света.   На полу, на потолке и стенах подрагивали солнечные зайчики.  «Ведь это всё я уже   видел...  Я помню… В далёком, позабытом  детстве,  именно так всё и было: комната, тишина, струящийся в окна свет… Всё было…»
Воспоминания путались с действительностью, а она вдруг оказывалась сном. Ильич медленно, с трудом возвращался в реальный мир. Он узнавал уже женщину, сидящую часто у его изголовья, он даже запомнил  её имя – Надя.
Хорошее питание и сердечная забота сиделки делали своё доброе дело. Несмотря на весну, опадали незаметно на пол листки календаря, но настал день,  когда  Надя всё ему рассказала: как, возвращаясь с работы,   нашла его на тропинке  почти неживого, как вдвоём с соседкой Клавой перетащила незнакомца в свой дом. Как Лёня (хозяйка и больной уже звали друг друга по имени), находясь в забытьи, кричал не по-русски, неизвестно  что  искал и куда рвался. 
–  Такого в бреду наговорил, что у меня голова кругом пошла. Кого же, думаю, я себе в дом притащила? Кого приютила? А потом ты ничего, потом ты спокойным стал, а однажды во сне заплакал… И так мне тебя жалко стало, прямо сил никаких нет… За что живого человека так мучить требовалось?» –  Надя выговорилась и положила тёплую ладонь на   руку  Ильича. – Спи…   Выздоравливай скорее…
«Есть женщины в русских селеньях… …коня на скаку остановит, в горящую избу войдет!» – проникновенно писал Н. А. Некрасов.  Замечу, подобные женщины водятся не только в русских городах и весях, а имеются в наличии и в белорусских.  Тем более, когда поэт-демократ сочинял свою поэму «Мороз Красный нос» (1863 г.),  территория нынешней республики Беларусь входила в состав Российского государства.  Но что касается коня, то Надежде Комариной он вовсе безынтересен как средство передвижения, хотя животное обликом своим глаз привлекает.  А спроси у Надюши, хочет ли она этого лихого коня останавливать, то ответ бы получили однозначный – нет.  И насчёт горящей избы поэт несколько перегнул: ежели пожар, то чего в эту дышащую огнём хату женщине переться? Разве что  ради спасения детей, если уж выпала такая патовая ситуация. А так  вовсе незачем этакое геройство демонстрировать обычному человеку.  Даже за паспортом не пошла бы Надюша в огонь, гори эта бумажка с гербами синим пламенем. Понадобится, выдаст райотдел милиции новый, никуда не денется. А что касается иного высказывания поэта: «…во всякой одежде красива, ко всякой работе ловка…» – то это уже точно с Нади Комариной портрет срисован.
Демография и прирост рождаемости базируются полностью на женских плечах, хотя участие мужчин, пусть небольшое, тоже требуется. Так утверждают статистика и ряд прогрессивных социологов, а Надюша обо всех этих учёных изысках сказала ясно и просто: «Мужики – народ ненадёжный». Больше о своей прошлой жизни рассказывать не захотела, отмахнувшись: потом как-нибудь, под настроение.  Ну что же, подождём, когда оно появится у Нади.
Таким образом,  Ильич о хозяйке дома знал если не всё, то многое. А она, доверчивая душа, ничего и не скрывала. Откровенность всегда подкупает, а если к ней добавить добрую улыбку, то устоять против этих чар невозможно. 

Как-то совсем незаметно, за разговорами и беседами о хозяйстве, Надюша и Леонид Ильич сдружились. Почти так же незаметно, но неотвратимо, шёл по земле в цветах и яблоневом цвете месяц май. И поверьте пожившему на свете человеку, времени краше цветения садов в природе не существует. Это лучшая, самая любимая картина живописца, имя которому Весна.
Выйдите в сад свежим майским утром, пойдите в лес или за реку, выберите часик-другой среди суетной жизни, и вы будете несказанно вознаграждены, полны чувственного восторга. И, слегка задумавшись, непременно кивнёте головой, соглашаясь с нами: да, именно так, Весна – то праздник года.
И Надя, которую мы уже хорошо знаем, незаметно и тихо, как светлый майский день, вошла в жизнь Леонида Ильича.
   
Надюша и Ильич сидели за столом и ужинали. Если по мере оживления Ильич что-то о себе и рассказывал, то с оглядкой, ссылаясь на полную потерю памяти. Ведь ни денег, ни документов у него с собой не оказалось, и пока толком не стал на ноги, надо отмалчиваться. Время всё поставит на свои места. Но сегодня вечером Ильич что-то расчувствовался, может быть,  и алкоголь делал своё доброе дело, и рассказал, как он признался, «всю правду о себе». Но что за субстанция такая эта  «правда»?  И всегда ли она идёт на пользу человеку и обществу, о котором мы, хоть и законченные эгоисты, иногда думаем? Сказать определённо ничего не могу: бывает, что все эти откровения приносят только вред.  И не будем затевать дискуссию на эту  скользкую тему.
Что-то в этом плане думал и Ильич, рассказывая историю своей жизни: родился в Гомеле, рос, учился,  а потом всю сознательную жизнь работал, работал, и работал…  Рано ушёл на пенсию, по горячей сетке. Ну, вроде бы как доярки в колхозе.
Надя, не вдаваясь в подробности, всему верила. И обманывать её было несложно, а даже немножко неловко. Такое чувство, быть может,  не совсем присутствует в характере Ильича, но чувство, похожее на жалость,  он  к этой неустроенной по жизни женщине  испытывал.
– Папа,– усмехнулся Ильич, рассказывая о своей родословной, –  у меня  был еврей. Мама – русская, её, как и тебя, звали Надей, Надеждой Васильевной. Так я сначала в паспорте белорусом   записан был, а потом, когда за границу собрались, национальность сменил. В те края, за моря-океаны, у нас к тому времени уже почти все родственники съехали.
Леонид Ильич сейчас говорил правду, одно только он в рассказе своём исказил, но об этом потом.
– А  дальше  уехал в Израиль. Так жизнь моя сложилась.
          Ну,  много ли обмана в данном признании? Так, пустяк. Уехал не к Красному морю, а за океан. Какая разница?  И какое такое значение эти давние уже перемещения имели  для прикорнувшей рядом Надюши? Никакого!
– Лёня, поверь, если человек мне по сердцу, так будь он даже татарином, я бы ничего против не имела. Не национальность красит человека…  Вот только негров я, не знаю почему, терпеть не могу. Представь: ночь, да они ещё чёрные… Ужас… – выговорилась Надя и прижалась к плечу Ильича, тем самым выражая полное ему доверие. Остаётся только неясным вопрос, где Надя наблюдала граждан негроидной расы, тем более ночью. Но имейте в виду, что многое в нашем повествовании не совсем понятно, часто истина случайно или преднамеренно скрыта, ибо  всё,  о чём мы ведём здесь разговор, к счастью или сожалению, есть наша жизнь. Где всё переплетено, всё недосказано, полно тайного смысла.   А будь всё  понятно и ясно, как протёртое хозяйкой оконное стекло, совсем бы было неинтересно торить свой путь в будущее.
– Я тебя, Лёня, хорошо понимаю. Уехал… Родственники уже всё там. Как не понять? Я рано без родителей осталась, у меня только одна родная душа на свете – сестра Алла в Калининграде.  Муж у неё есть, двое мальчиков-близнецов… Раньше часто они ко мне приезжали, а сейчас годами ждёшь… Так что я про родственников всё понимаю…
Дорогой мой читатель, тридцать два года да одиночество, хочешь ты этого  или не хочешь,  делают человека понятливым.  Тут и университетов никаких не требуется, потому как бывает: учится гражданин, учится, а ничего в жизни не понимает, да и понимать не хочет. Не проста жизнь, ох, как не проста…

Утренний визит местного участкового Мурашко напряг и насторожил. Это был реальный знак опасности, в мозге Ильича, среди извилин,  заполненных белорусско-американской действительностью, явно прозвучал сигнал тревоги.
– Так говорите, ничего не помните?  Ни как на нашем участке оказались, ни кто бил и документы украл? Ничего не помните? Кстати, вы где прописаны?
– Не помню, – заученно  твердил Ильич, чувствуя всем, чем можно чувствовать человеку, что положение серьёзное.  Капитан Мурашко  многое видел, но, к счастью, не всё ещё знал.
– Разберёмся, – заверил участковый. – Дайте только срок. А вы пока всё припоминайте, потихоньку, полегоньку…  Договорились?
– Я всё вспомню.  Вернее, постараюсь, –  поправился Ильич.
– Уж постарайтесь. Прошу вас. Дело завели, а оно фактов требует, а у нас же отчетность… Государственная служба, сами понимаете…
   
Народная мудрость, записанная Владимиром Далем,  гласит так: «Пришла беда – отворяй ворота». Не верить собирателю пословиц нет никакого смысла, тем более что действительность  на сто процентов подтвердила его правоту.
Завернул к Наде на огонёк и директор совхоза «Серп и молот» Глеб Иванович Седых.
– Что не помнишь, Леонид, своих инициалов – это не беда, это дело поправимое. Ты, гляжу я, парень толковый, выглядишь грамотно. Я людей, как в своё время учёный Вильгельм Рентген, насквозь вижу.
Председатель,  демонстрируя эрудицию, как-то с укором посмотрел на хозяйку дома. Но Сёмин, толком не понимания взаимоотношений на территории отдельно взятого сельхозпредприятия, ничего не видел и не слышал, думая про себя о том, чтобы не сморозить случаем какую-нибудь глупость. «Надо всё отрицать, со всеми соглашаться, в общем, ничего ни о чём не помнить».
– Это хорошо, что ничего не помнишь. Ох, как хорошо, –  потирал руки довольный Глеб Иванович. –  Мы тебя на курсы пошлем, зоотехником станешь… Нам специалисты грамотные позарез нужны. Хоть петлю на шею вешай… За зиму девять телят сдохло,  да ещё шесть штук…  волк задрал.
По тому, как слегка запнулся директор, Сёмин понял, что история с волчьим разбоем не совсем правдива. Вернее всего, что это ложь, но зачем нам с вами знать чужие секреты?  От своих   голова на части разламывается.
– Выздоравливай, дорогой мой человек, –  напоследок дал дельный совет  Глеб Иванович. –  Всё переживём, всё осилим… Руки-ноги есть, голова на плечах, а большего и не надо. Остальное мы всё на зарплату купим. Верно,  Надежда Михайловна, я ситуацию вскрыл?
Надюша промолчала, никого и ничего обсуждать она не хотела. Каждый человек имеет достоинства и наряду с ними недостатки. Достоинства у Ильича были,  без всякого сомнения, так зачем нам в человеке выискивать нечто плохое? 
«Обложили, как медведя в берлоге, обложили, – анализировал сложившуюся обстановку насторожившийся  Ильич. –  Ноги делать  надо, это ясно. Надо бы ещё как-то Куклину позвонить, а то, наверное,  с ума сходит. Полторы недели от меня ни слуху,   ни духу». Выручил мобильный телефон Надюши,  и Сёмин наконец услышал Мишкин голос:
– Я думаю, куда ты запропастился? Волнуемся с Олькой, думали уже в розыск подавать. А ты в гостях застрял… Предупреждать надо. Гриша-художник каждый день трезвонит: пропал американец. Сегодня с утра опять звонил, плохой сон, говорит, видел, как бы чего не случилось…
– Да живой я, живой, – заверил друга Ильич, – только слегка приболел. Надеюсь, скоро увидимся.  Я тебе названивать изредка буду, а ты мне не звони, телефон чужой, позвонить только дали.
Надежда с интересом слушала телефонный разговор и немедля задала мучавший её вопрос:
– Ты уже много чего вспомнил? Жена у тебя есть? Дети?
– Вот номер друга Мишки только вспомнить  удалось, всё остальное в тумане. Но на днях постараюсь  что-нибудь ещё  припомнить. Не волнуйся.
А почему Надюше не волноваться?  Человека от смерти спасла, выходила…  А  Леонид, с какой стороны ни глянь – мужчина достойный. И это не так часто употребляемое Надей прилагательное включало в себя многое. Достойный, это скажем так, человек подходящий тебе своим характером, человек по сердцу и душе, одним словом, такой, за которого перед подружками не стыдно будет.
И так тепло становилось где-то под сердцем от этих мыслей, так спокойно, что и пером не описать. У Ильича тоже было покойно на душе. Я уверен,  что никакой нормальный мужчина не отказался бы сидеть вечерком рядом с приятной женщиной, закусывая всякой вкуснятиной,  стряпать  которую Надя была большая мастерица.
Упали  на землю сумерки, день клонился к ночи, а Надя всё сидела за столом с Леонидом Ильичом, болтая о всяком разном: о событиях в мире и  на работе, о маленьком своём хозяйстве и текущих планах на завтрашний день.   
А за окном, куда иной раз падал взгляд, усыпал землю бело-розовым яблоневым цветом свежий ветер.
               



ГЛАВА  ШЕСТАЯ
      
       Лунная ночь – не самое лучшее время для поиска клада.  Майонезная баночка, если она наполнена соответствующим содержимым, может быть очень привлекательна.  Ужас какой-то: неужели среди нас встречаются  маньяки и сатанисты?  Взаимное доверие – залог семейного спокойствия и довольства в доме.

   Под чёрным крылом одной из  чудных соловьиных ночей и выкопал Леонид Ильич свою заветную баночку,  хотя сделать это было совсем непросто.
Наде дали на работе двухнедельный отпуск, и последние дни она была всё время  дома: копалась в огороде, мыла и убирала, что-то стряпала. Надюша была хорошей хозяйкой,  и деятельность её не только вызывала неподдельное удивление,  но и  восхищение у отдельно взятой личности.
Кто был этой  личностью, вы, читатель, уже   догадались:  конечно,  Леонид Ильич. А ведь,  кроме того, Надя Комарина была симпатичной представительницей женского пола, полной  и доброй, что магнетически  влечёт к себе мужчин, в отличие от худых женщин с хищным взглядом и тонкими губами.
 Скажу,  вы сами знаете кому, как родным: бойтесь подобных подруг, бойтесь и избегайте, не доведут они вас до добра. Можно сказать даже иначе: и добра лишитесь, и вряд ли доживёте согласно своим планам до возраста,  близкого к пожилому.      
Ночью, под покровом темноты (как любили говорить классики), когда Надя видела уже не первый сон, Ильич, с вечера приготовив лопату и фонарик, вышел из дома. 
Сердце билось, словно пойманная птица:  ещё сидел занозой в памяти  первый поход к заветному дереву и его плачевные итоги. Возле деревни, в низкорослом осиннике,  щёлкал и свистел на разные лады разгулявшийся соловей. Ущербная луна освещала   мёртво-жёлтым светом окрестности, превращая  привычный пейзаж в больные  видения Ван Гога.
Конечно, лунная ночь не самое лучшее время для поиска клада, но время день за днём неумолимо бежало вперёд, и,  чтобы успеть за ним,  надо было всем  торопиться.
Кладбище пугало, кресты и памятники оставляли за собой чёрные провальные тени, в которых мог таиться кто угодно, хоть те же самые удалые разбойники.
Ничего со счетов нельзя было сбрасывать. Лунные блики, дробясь и множась, говорили ясно о том, что не  спит  погост мёртвым сном, есть и в этих местах своя, непонятная и скрытая от стороннего глаза жизнь.
Ильичу было и тревожно, и боязно, и не понять,  отчего, как-то уж очень грустно.  Страх имел под собой корни, а вот грусть… 
Вот сейчас, через несколько минут исполнится то, о чём мечтал почти тридцать лет. И что? Дальше начинаются опять проблемы…
Но ноги несли к цели, лопата глухо стукнула о свёрток,  таящийся среди корней.  Боясь повредить баночку, Ильич стал разгребать землю руками… Есть!  Камушки были на месте. Все эти годы они ждали своего хозяина, верили и ждали. И час настал…
   
Скрипнула дверь, Ильич вошёл в дом и нос к носу столкнулся  с Надей, которая с нескрываемым ужасом смотрела на него.
– Где ты был?
– Так, прогуливался… Не спится что-то… На луну смотрел, соловьёв слушал. Ночь хороша…
– Почему ты врёшь мне, Лёня? Ты врёшь… Зачем ты ходишь на кладбище, –  всхлипнула Надя. –  Я подозреваю… Зачем ты это делаешь?
Такого  развития  событий Ильич не ожидал. Нужно было что-то срочно предпринять, успокоить разволновавшуюся понапрасну  женщину.
– Я скажу, Надя, я всё скажу. Виноват, –  голос Ильича дрогнул, что свидетельствовало, конечно, об его искренности. –  Как я перед тобой виноват! Нужно было сразу правду рассказать, да я почему-то не решился. Ведь я тебя раньше не знал… А сейчас узнал… Правду… – Из сбивчивого объяснения трудно было  что-либо понять,  но уже  стало ясно, и это уяснила даже Надежда: Лёня ни в чём не виноват.
Ильич, как мы видим, слегка запутался в объяснении своих непонятных поступков, но,  собравшись, взял себя в руки и всё расставил на  законные места.
Даже логика здесь была лишней, Надя, как товарищ и подруга,  верила на слово.
Не прошло и получаса, как можно было видеть, что…
Если бы не пуританская щепетильность автора, мы бы всё увидели и всё услышали, но так ли уж надо знать нам маленькие секреты взаимоотношений  мужчины и женщины? Вы скажете: нет, и будете правы.
Таким образом, через некоторое время после объяснения у скрипящей двери Ильич и Надюша  мирно и задушевно беседовали, сидя на краю  кровати.
 Конечно, беспокойство было напрасным, никакой Лёня не некрофил и сатанист, и никогда за всю прожитую жизнь подобными мерзостями он не занимался.    Тем более,  поклялся покойной мамой Ильич, никакой он  не вампир, не ночью лунной  такое слово сказано будет.
Дело объяснялось до ужаса просто: тетя Муся,  из города Бостон, слёзно просила Леню привезти землицы с родных могил, где захоронены её ближние и дальние родственники. 
«Кто они такие, я не знаю: может, тёти, может, дяди, возможно, это  дедушки и бабушки, – выравнивал линию повествования  Ильич, стараясь,  чтобы рассказ выглядел правдоподобно. –  А в Америке, в далёкой заокеанской стране, тётя хочет  окропить святую белорусскую землю слезами».
Как нашёл Ильич в своём лексиконе редкое слово «окропить», не совсем понятно. Но это чётко и честно говорит нам, что усилия, чтобы успокоить расстроенную Надю, он прилагал титанические.
И добился успеха, что весьма похвально. Ибо слёзы подруги падают на сердце мужчины каплями расплавленного свинца, вызывая нестерпимую боль.
Хотя и говорил Ильич сбивчиво и несколько путано, пускаясь в ненужные  пояснения, Надя всё поняла. 
Её друг  как был до этой страшной ночи хорошим человеком, таким и остался.  И этот посыл  сразу успокоил добрую женщину, сердечная боль и волнение отступили: Лёня был с нею, он был рядом. И никакой он не маньяк, а потому причин для беспокойства нет.

Майонезную баночку Ильич спрятал в укромном месте, взяв из неё несколько маленьких камушков,  таких незаметных, что валяйся они на земле  под ногами, мы на них и смотреть  бы не захотели.  Добро чужой глаз не любит.
А камушки отложил для дела, ведь он у Нади  почти  три недели живёт, и всё на её содержании.  Неприятная со всех сторон ситуация.  Вот и думай, что делать, ведь Ильич никогда альфонсом   не был и быть им не согласен. А потому…




ГЛАВА  СЕДЬМАЯ

Весёлый ювелир Анатолий Иванович и его связи. Середина моста – хорошее место для приватного разговора. Волнистый попугай – птица иностранная, но крайне полезная. Лис – зверь подозрительный и,  как правило,  из норы три выхода имеет.

   А потому уже на следующий день он сидел в мастерской старого знакомого. Мастерская предполагает, что в ней трудится мастер, именно такого ранга работником и был опытный ювелир Анатолий Иванович. После слов приветствий, что следует высказать приятелю после стольких лет отсутствия Сёмина на родине, после вопросов и расспросов Ильич постарался перевести разговор в нужное русло.
– Помочь твой беде можно, для нас это не вопрос. Отчего же хорошим людям не помочь? Сам пропадай, а товарища выручай.
Анатолий Иванович, в прежней жизни просто драчун и забияка Толик Лаптушков, не задавая лишних вопросов (меньше знаешь, больше на воле проживешь), пересыпая свои рассказы о непростом существовании, таким термином он обозначал текущую жизнь, шуточками и прибауточками, тотчас созвонился с неким Карловичем.
– Так я дам человеку твой номерок? Не возражаешь?  Ну и ладненько… Как говорил Лаврентий Берия, «работаем на полном доверии»
Минуты не прошло, как в кармане Ильича уже лежала маленькая, но очень весомая бумажка с номером телефона Карловича.  Звонить следовало в пять вечера, ни позже, ни раньше.
         – Человек у партийного руля стоит. Порядок любит. Звони, договаривайся… С ним все свои вопросы в два счёта решишь.

Ровно в пять вечера, как велено, Ильич, купив на почте телефонную карточку, позвонил из таксофона. Трубку очень долго никто не брал,  и Ильич, слегка поторопившись, недобрым словом помянул  Карловича: «Что у него, руки заняты? Руль передать некому? Боится, что без него в тупик завернут?»
Но нашёлся всё-таки кто-то, заменил Карловича на рабочем месте,  и тот тут же поднял трубку. Непонятно зачем поинтересовался  делами и здоровьем Ильича, и, не откладывая дела в долгий ящик, назначил встречу:
– Ровно через час  на пешеходном мосту через реку Сож.
– А как…
– В руке у меня газета будет. «Советская Белоруссия». Такую же самую газетку советую и вам в киоске купить. Всё понятно?

Без пяти минут шесть Ильич уже стоял у парапета и смотрел на реку. Тихо катилась она  сквозь время, слегка покачивая упавшие с неба белые облака. Такие же облака, только пропитанные синевой, восточный ветер гнал в сторону Петропавловского собора, стоящего на высоком берегу.  Вода после разлива начала  спадать, и весь левый берег Сожа уже зажелтел песчаной полосой пляжа.
– И какие у нас на сегодня новости? Радуют ли душу? Или огорчают? – помахивая газеткой, улыбался Ильичу полный гражданин лет пятидесяти. – А вообще, все твердят в один голос: душа, душа, а кто её видел? Кто её щупал? Вы на этот счёт, что думаете?
Как видно, гражданин в светлом костюме имел  философский склад ума,  любил поговорить.  Но разом оборвав все смешки,  и сразу постарев лет на десять, представился:
– Я Иван Карлович. Вы мне звонили.  Если есть что сказать, говорите.
– Леонид, – назвал себя по имени Ильич, как принято в демократическом мире капитала. –  Вопросик есть…
– Вопросик – это хорошо. Вопросик – это совсем неплохо, – вздохнул как-то тяжело  Иван Карлович, что несколько не вязалось с его недавним настроением.
Вовсю светило солнце, не жалея живому тепла.  Но по реке то и дело шныряли, рябя воду, шквалики ветра.  Маленький буксир, рыча что есть силы, толкал вниз по течению баржу,  груженную песком.
– Говорите о деле. Коротко и ясно.
Ильич по привычке начал издалека, коротко и ясно, как советовал рулевой, как-то не получалось. Упомянув наследство бабушки, финансово-экономический кризис в стране и мире, он, в конце концов, озвучил свою просьбу.
– Что вы мне  своими  проблемами голову морочите?  Что у меня, добра этого недостаток?   Продать надо, так и говорите, что клиент нужен. Бабушка сама на кладбище пошла, или того, подушечкой пришлось помочь?
– Бабушка умерла от старости, – обиделся Ильич. – А намеки ваши беспочвенны.
– Ну,  не обижайтесь, не обижайтесь… Пошутил я неудачно,  за что свои извинения вам и приношу,–  Карлович даже склонил голову в знак примирения.
– Три  камушка по каратику, – раскрыл карты Ильич. – Деньги  срочно нужны.
– Деньги, – скривился Карлович, словно вопрос о денежных знаках вызывал у него болезненную реакцию. Но,  силой духа одолев приступ, сказал просто:
– Десять  процентов мои. Человека дам. Завтра, в три часа дня,  в кафе «Пятый угол».  Под грибочками, под грибочки… и сговоритесь. Газетку прихватите с собой под названием  «Республика». Поможем отечественной газетной промышленности в выполнении плана продаж? Вы не возражаете?
Ильич был полностью «за»: и за встречу, и за план. Только одно ему не нравилось: вопрос с продажей всё более усложнялся, денег не было, а количество «что-то знающих людей» увеличивалось.  Чему здесь было радоваться? Думать надо…

И Ильич думал, и, представьте себе, не безрезультатно, как вскоре оказалось.
Не нами сказано, но гены действительно свою важную роль играют безошибочно, а если они, гены эти, с хорошей начинкой, то остаётся только пожелать здоровья всем ушедшим дедушкам и бабушкам, прадедушкам и прабабушкам.  Пусть всем им  там, где они сейчас лежат, будет хорошо. Но обо всём по порядку.
На следующий день Ильич уже с утра был в городе. Он разыскал нужное кафе на углу улиц Интернациональной и Катунина, произвёл визуальную съёмку местности.
Огороженная низким  пластиковым заборчиком  стая красных грибков, возможно,  мухоморов, жалась к стеклянному павильону. На грибках была нанесена реклама сигарет «Мальборо» с предостережением, подтверждающим  вредность и губительность табака для организма человека: «Курение опасно для здоровья». Слово «опасно» настораживало, не для сегодняшнего дня было это слово.
Ровно в три часа  в открытом кафе «Пятый угол» произошёл не вполне понятный инцидент.
За угловым столиком, где пил пиво  некий гражданин, читая газету «Республика», произошла драка, которую  наблюдали два явных свидетеля: баба Настя, торгующая с рук у входа в кафе «левыми» сигаретами, и волнистый зеленоватого цвета попугай, запертый в проволочной клетке. Не уверен, что суд учёл бы его показания, но в наше непростое время всё может быть, ничему удивляться не следует.
Клетка с попугаем стояла на столике, где пил своё «Клинское» пиво усталый от неупорядоченной жизни гражданин. Откуда мы знаем марку пива? Не надо быть следователем по особо важным делам, надо только уметь читать то, что написано русскими буквами на литровом бокале.
Фирменный бокал со звоном разбился, непорядок в кафе и привлёк внимание бабы Насти. Хорошо было видно, как два моложавых здоровца, ожидавшие прохладительные напитки за соседним столиком,  повалив любителя пива на бетонный пол, выкручивали ему руки, пытаясь надеть наручники. Волновался, щебеча что-то на непонятном языке, попугай, волновалась за свой мелкий бизнес и бабушка Настя, сразу перейдя, от греха подальше, на противоположную сторону улицы.
Разбойники, а в этом не было ни малейшего сомнения, потащили свою жертву к припаркованной недалеко большой чёрной машине. Любитель пива яростно сопротивлялся, что-то нецензурное кричал и желал бы при этом размахивать руками, но не тут-то было. Руки были накрепко сцеплены за спиной наручниками.
«Вот так фокус, – подумала незаконная предпринимательница.  –  Пива уже человеку глотнуть не дают. Видать, и на бандюков кризис напал…»
О чём думал попугай, ещё несколько часов назад мирно клевавший просо  в зоомагазине «Рыбка золотая», мы не знаем. Не знаем и того, как сложилась дальнейшая судьба заморской птицы. Будем всё-таки надеяться на лучшее.
Ильич, не записываясь ни в какие свидетели, наблюдал всю эту картину через большое, но пыльное окно проходной станкостроительного завода имени Сергея Мироновича Кирова, бывшего некогда соратником Ленина и Сталина.
Завод  располагался на противоположной от кафе стороне Интернациональной, довольно живой в транспортном отношении улицы. Вахтеру было сказано, что гражданин ждёт товарища, который с минуты на минуту должен выйти, и тот тут же потерял к гостю всякий интерес.
Но полон интереса был неспокойный гражданин, он то и дело поглядывал в окно, а потом вдруг скривился и даже прикрыл глаза руками. Видимо, в самом деле  что-то непотребное происходило на контролируемой наблюдателем территории. Именно в этот момент изменила и местонахождение старушка-сигаретница.
Несомненно, такой произвол и беззаконие кого хочешь заставят прикрыть глаза. Сцена-то не для слабонервных.
Да,  что говорить, всё происходящее выглядело ужасно, и можно было только догадываться, какие неприятности ожидают читателя газеты «Республика» в недалеком будущем. «Что ж ты, Карлович, своих сдаёшь…» – подумал Сёмин и отвернулся от окна: смотреть на подобное не было ни сил, ни желания.
Сквозь стеклянную дверь, смотрящую  во внутренний двор завода,  наблюдался  памятник товарищу Кирову, который молча стоял на бетонном пьедестале, раздумывая, идти ли ему к турникету проходной или просто перемахнуть через забор, конечно же, преследуя цели конспирации.
 Что делал член  РСДРП с 1904 года на территории гомельского завода, было бы интересно и нам узнать.  «Опять революцию затеять хочет? Рабочих по цехам баламутит? – отвлекая лихорадочно работающий мозг  от страшной действительности, подумал Сёмин. – Не может такого быть,– предположил Ильич, – чтобы он хоть что-то в карман себе не положил. Хоть пару гаек с болтами в сборочном взял,  чего зазря туда-сюда через проходную мотаться? А  не несёт ли он краску водостойкую в грелке, – мелькнула более реальная догадка, –  подвесив для конспирации резиновый резервуар между ног? Кто к революционеру в штаны полезет?» 
Если бы Ильич в юные годы свои не  прочитал, а хотя бы пролистал соответствующий  том «Большой советской Энциклопедии», изданной в тридцатые годы  прошедшего века под редакцией О. Ю. Шмидта, то знал бы, что настоящая фамилия товарища Кирова – Костриков.  И хотите,  верьте, хотите,  нет, но за  всю свою партийную карьеру, сотни раз бывая на заводских митингах, он никогда не позволял себе брать чужое. Мог бы Леонид Ильич многое узнать и о будущих врагах народа, фамилии которых обманным путем проникли на страницы Энциклопедии, но  листать большие красные тома   бывшему белорусу и нынешнему американцу было недосуг.   
Все эти  мысли   действительно отвлекли Ильича от кошмарной сцены захвата подсадной утки, роль которой выполнял случайно встреченный на рынке любитель слабоалкогольных напитков.   
«Спас меня попугай, клянусь серпом и молотом»,  –  подвёл итог  происшествию Ильич.  С таким же успехом, скажу я вам,  он мог поклясться     гробом Господним  или сырой землёй Америки. Нет и нет, спасла его не зеленая австралийская   птица, спасли его гены, о которых мы совсем недавно с вами разговаривали и которые в своё время так люто ненавидел и преследовал, считая их буржуазной заразой,  президент  ВАСХНИЛ   академик Трофим Денисович Лысенко.               
«Уф-ф-ф, – выдул  из себя Ильич ещё совсем недавно греющие воображение планы, – уф-ф-ф…»
 Сообщив вахтёру, что больше никого и ничего ждать не намерен, раз на белом свете есть такие люди необязательные, Ильич походкой рабочего-стахановца покинул заводскую проходную. Бездушная подпружиненная дверь громко хлопнула за его спиной, словно ставя жирную точку, которая, согласно грамматике,   следует в конце всякого предложения.

Леонид Ильич никогда бы не имел в кругу фасадчиков клички Лис, если бы  полагался только на волю случая. «Бережёного Бог бережёт…» –  не забывайте эту фразу никогда. Всё можете забыть: кто вы, откуда, но есть вещи, которые всегда надо держать в голове.

Часика за два до описываемых волнительных событий, имевших место в кафе, на правах личной собственности принадлежащего гражданину Ованесяну,  Ильич купил в зоомагазине, на проспекте имени вождя мирового пролетариата В.И. Ленина, попугая. И хотя над прилавком красовался огромный лозунг «Купляйце  беларускае», местный живой товар отсутствовал, в наличии оказались только заокеанские рыбы и птицы. «Желаете белорусскую живность содержать, так кур на базаре покупайте, – выговаривала, уличая Ильича в некомпетентности, крашенная перекисью продавщица. –  Они и дешевле, и кудахчут громче».          
Через некоторое время человека с попугаем видели уже в районе Центрального рынка. Вскоре  попугай, покачиваясь на палочке в своей клетке, в сопровождении уже двух охранников, проследовал по направлению к злополучному кафе.
– Отчего же не покараулить птицу? Это мы завсегда.  Пиво субстанция малоэффективная, но импульсивная… Туалета требует настойчиво… Мне б вина бутылочку…
Послушаешь, как человек говорит и что, и многое поймёшь. Вот и в данном случае хорошо читалось превосходство советской системы обучения над порочной западной.
По лицу человека было видно, что алкогольные напитки он не только употребляет, а больше, если говорить правду, ими злоупотребляет, но, как видите сами, речь  гражданина поставлена вполне грамотно, термины употребляет  нужные и к месту.
Ильич объяснил ситуацию:
– Друга на вокзале встретить надо. Куда же мне птицу девать?  Ты сиди, клетку сторожи да пиво пей. Вином потом займёмся, вплотную займемся.
– Скажу правду: я не против вина. Оно же, с какой стороны ни посмотри, вещь необходимая,–  заверил в благонадёжности птичий страж. – Попугая твоего укараулю, ни секунды не сомневайся. Смело, со спокойным сердцем   свои дела на этой земле верши.
А что за этим всем последовало, вы уже хорошо знаете.

– Я что? Я тебе только номерок дал.  Хороший номерок… До этого всё нормально было… –  отбивался от наседавшего Ильича ювелир Анатолий. – Что ты волну гонишь? Человек в прошлом году этим путем платиновую мешалку сдал. Двенадцать килограммов чистоты… И всё прошло, все довольны. Ничего не понимаю…
Не понимать, конечно, легче всего. А тут как белый день ясно: сгорел канал сбыта, синим пламенем сгорел. Да и чёрт с ним, с этими ходами-выходами, самое главное, что без последствий для Ильича.
– Слушай, Анатоль, я тебе удивляюсь. Чего сам камушки не возьмёшь? Ведь недорого, ты же сам видишь: цена бросовая.
– Отродясь  стекляшками не занимался, потому за своим столом сижу, а не за колючей проволокой.  Хорошо, возьму я у тебя пару штук, второй возьмёт, третий…  А когда людей в деле много, то сам знаешь, что бывает… Болтанёт кто-нибудь  по пьянке, и что? На нары? А хотел на Канары… Всё выкупить не получится, у тебя же этих погремушек,  наверно,  не меряно?
Вот тебе и ответ на поставленные вопросы: в Гомеле брюлики не сдать.
Но ошибся в выводах Ильич, поторопился дело хоронить. Пару штук Анатолий Иванович, отчаянно торгуясь, всё-таки взял: за полцены, для соседа.  На зубок попробовать…   И только из уважения…


ГЛАВА  ВОСЬМАЯ

       Нам не  нужна такая лотерея. Анализ финансово-экономического кризиса и пути выхода из него. Деревенская жизнь, как любая другая, таит в себе  радости и печали. От гостей прибыли не жди, как бы убыли не случилось.
 
   
Слышал я краем уха такое мнение о  Леониде Ильиче Сёмине: мол, такой он да разэтакий,  за копейку задавится.  Ложь, неприкрытая ложь и злобная клевета.    Не будет Ильич давиться даже за более крупную  сумму, глупее ничего не придумать.  Сквалыгой Сёмин никогда не был и «гулял»,  помнится, в молодости на широкую ногу, но денег просто так на ветер не бросал.  И эту черту его надо рассматривать не как жадность, а как бережливость. Если не сведущи,  какая между этими понятиями  разница, загляните в толковый словарь Даля, Владимир Иванович, хоть и умер давно, но всё вам растолкует. Для этого случая и словарь составил четырёхтомный, в коем расставлены по своим законным местам   тысячи  русских слов.
   
Немного разбогатев, Ильич накупил в гастрономе «Родная сторона» всякой всячины: не только  на ближайший праздничный ужин, которым следовало отметить проведённую операцию, но и впрок, для дальнейшего безбедного существования. Поломав слегка голову, он купил в подарок  Надюше французские  духи «Nina Ricci». «Девушка ваша будет довольна, – пообещала продавщица. – Духи действительно хорошие, за выбор вас можно только похвалить. Есть вкус…» –  «При чём здесь вкус? – подумал Ильич, потому как привык с детства  над всем думать. –  Надя же ими освежаться  будет, а не пробовать». Но  так или иначе, а духи уже были куплены.
И ещё одна приятная неожиданность была приготовлена для хозяйки дома: двести два лотерейных билета «Суперлото». Почему именно такое количество?  Французы на вопрос  «pourquoi?»  отвечают всегда  одно и тоже: «parce que!» Это обычная игра слов: «почему? – потому!» Так вот, билеты Ильич приобрёл потому, что уж очень  Надя хотела в эту завлекательную игру что-либо выиграть. И ей это, к сожалению, сделать ещё не удалось, хотя она и покупала раз в месяц, с получки, два билета.  Вот вам и ответ: где два, там и двести два. Это уже было решением щедрого Ильича: подарки преподносить всегда приятно.   Послушайте, что сказал по этому поводу один чрезвычайно умный и настолько же пьющий человек, которому можно доверять: «Любить Родину беззаветно – это  значит: покупать на все свои деньги одни лишь лотерейные билеты, оставляя себе только на соль и хлеб. И не проверять их». Так что своими покупками Ильич продемонстрировал окружающим если не пламенную любовь к своему бывшему отечеству, то, по крайней мере, подлинное уважение.

Ужин прошёл отлично: обе стороны остались довольны друг другом. Хуже обстояло дело  с розыгрышем лотерейных билетов, который  проводила по телевизору в этот вечер разудалая компания ряженых в скоморошьи костюмы  граждан.
– Лёня, да не расстраивайся ты так.  Нам просто не повезло. А другие, их по телевизору часто показывают, квартиры выигрывают. И живут в них припеваючи…
– С такой лотереей не то что квартиры, замки в черте города построить можно. Обманщики прожжённые, таких   ещё по миру поискать надо:  то номер не тот, то серия не сходится,–  волновался, переживая вопиющую несправедливость,  Ильич. – Ты, Надюша, больше эти билеты не покупай, незачем деньги чужому дяде отдавать. Я тебе лучше копилку на рынке куплю, как захочется тебе билетик приобрести,  так ты в кошку глиняную денежку и брось.  Так вернее.
– А что толку деньги эти копить? Кризис мировой, я понимаю,  на свиной грипп похож, через любые преграды просочится. Чего ему нашей страны бояться? Не такие уж мы плохие, чтоб нас стороной каждый норовил обойти.  Я думаю, что эта зараза глобальная  у нас уже давно прописку получила: цены как на дрожжах растут, а зарплата скукожилась,–  рассуждала о состоянии национальной экономики  разговорившаяся от хорошего крымского вина  «Красный камень» Надежда.
Ильичу были приятны наивные Надины рассуждения. Можно было вообще ни о чём не думать, а просто слушать ровный и спокойный женский  голос, ненароком что-то своё вспоминать, ни о чём   ни с кем не спорить и ничего никому не доказывать.  А Надя – молодец, на всё у нее имелось свое личное мнение, всё она понимала, и всё в окружающем мире, в общем-то, ей нравилось. Так, конечно, встречается ещё  непорядок, но по большому счёту жить на белом свете не так уж плохо.
– К нам в санаторий трое мужчин приехали с проверкой от министерства, – рассказывала Надя о своей работе, –  так Дятлова велела в кабинете, где барокамера стоит, стол на шесть человек накрыть. Пригласила себе в подружки двух старших сестёр и давай пировать… Вячеслав Маркович, наш затейник, им на баяне  фокстроты и танго играл, а потом… Знаешь, что они в той барокамере делали?
Но знать этого Ильич не хотел, и я, не хвастаясь, так бы на его месте поступил. «Чем занимались? Знаем мы хорошо, чем они там занимались…»  – подумал Ильич, а сказал Наде следующее: «Пошли лучше спать раньше ляжем. Завтра трудный день ожидается».
И в самом деле, для сельского труженика, каким Ильич уже был или таковым себя считал, каждый день как на войне. Чтобы жить, надо трудиться.
Ильич, ведя общее хозяйство с Надюшей, как-то успокоился, оттаял душой, что ли? И субстанцию эту неуловимую, он, поразмыслив, начал понимать, вернее, признавать. Всё поведение человека, что раньше он приписывал  чертам характера, не всегда, согласно системе Ильича, выглядело должным образом.  Один тихий и спокойный, второй  вспыльчив и нетерпелив.  Это видимые проявления типа нервной системы отдельного человека. А душа  тогда где? Как её разглядеть? И возможно ли это?
Но  исподволь наблюдая за ловко управляющейся с  любой работой Надюшей, слушая её ненавязчивые суждения и рассуждения, видя её отношение к нему, вчера ещё совсем чужому человеку, Ильич понял одно: душа у этой женщины есть, и душа эта хороша по всем меркам. И не нужно  гадать и прикидывать, нужно  чувствовать, что частичка этой души уже подарена ему. И, к чести Ильича, заметим, что нечто подобное  и он чувствовал.
Если бы Сёмину ещё месяц назад кто-нибудь сказал, что в будущем ему предстоит заниматься простой деревенской работой, он бы, если   не рассмеялся, то уж улыбнулся бы наверняка. Просто так складывалась жизнь, что в деревне жить ему не довелось, следовательно,  ни топор,  ни лопату он в руках не держал. И добавлю, чем, чувствую,  вас сильно огорчу, в коммунистических  субботниках Ильич  тоже никогда не участвовал. В данном случае  слова «субботник» и «Ильич» плохо увязываются друг с другом,  находятся в конфронтации, хотя вождь мирового пролетариата с отчеством Ильич не однажды принимал участие в массовых мероприятиях по приведению мира в надлежащий порядок. Огорчает только картина народного художника  Петра Васильева, на полотне которой Ленин отказал в доверии своим партийным товарищам,  не приняв на субботнике их помощи, а потому совершенно один, как фанатик-муравей,  тащил куда-то огромное бревно.
Но вернёмся, дорогие друзья, к нашему Ильичу, тем более что Надя его не оставляла ни на минуту. Вот пример настоящего товарищества, не замешанного на партийных выгодах:  лёгких деньгах и высоких должностях.
Всё получалось само собой. Неужели вы думаете, что так уж тяжело вскопать грядку под красные помидоры? Если вы так думаете, то сильно ошибаетесь. А кур покормить, какая это вообще работа? Это же, клянусь,  не знаю чем, сплошное для сердца удовольствие.
Хотя с курами на первых порах сложности возникали. Вернее, не с несушками, от этих пользы не отнять, проблемы возникли с петухом. Невзлюбил он Леонида Ильича,  вероятнее всего,  из ревности.  А выражалась эта нелюбовь следующим образом: жёлто-красная бестия бросалась на врага сломя голову, норовя клюнуть его прямо в темечко. Или вообще замыслила чудовищное дело: лишить мужчину органов зрения. От этого «гада», как его звал про себя Ильич,  всего можно было ожидать.  Отстаивая своё мужское достоинство,  Лёня брал на кормёжку палку, но это не останавливало настырную птицу. Петух демонстрировал полное бесстрашие и пренебрежение к смерти, не было в мире таких вещей, которые бы его могли напугать.  «Если бы из таких особей армию создать, –  думал, отражая очередную атаку, Ильич, – она  была бы непобедима».
Иной день, поднявшись  часов в  пять утра, Ильич, взяв на себя в хозяйстве эту  не особо обременительную обязанность, шёл кормить кур, намереваясь  затем ещё пару часиков отдохнуть  в постели. Но не тут-то было… Битва с петухом до того накаляла нервы, что после  было уже не до сна. От всех этих передряг Ильич даже немного спал с лица, что, конечно же,  не осталось без внимания Нади. Чёртов петух явно вносил беспокойство в безмятежную жизнь гражданской семьи, и такое поведение не должно было остаться безнаказанным.  Надя решила вопрос по-своему просто: однажды на ужин приготовила домашнюю лапшу с курятиной. Вкусно? Не то слово, пальчики оближешь…
Хотя петуха слегка и жаль, но,   что поделаешь, такова, видно,  его горькая судьба…  Не было бы на пути птицы Леонида Ильича, жить бы  красавцу  до ста лет. Поверьте мне…
   
Ильич,  полюбив в последнее время работу в  саду,  вдруг  заметил, как  на улице, прямо у ворот его дома,  остановился микроавтобус, из которого стали высаживаться  люди.  Бока прибывшего авто   украшала  диагональная надпись:  «Ваши новости».  Что бы это всё могло значить?   Именно этот вопрос и попытался выяснить обеспокоенный Ильич, тем более что прибывшие настойчиво колотили в калитку. 
– Где он? Я хочу видеть этого человека! –  бросилась к Ильичу бойкая девица с сигаретой в руке.
Ильич не знал этого человека и в свою очередь проявил любопытство:
– Кто он?
– Тот, который память потерял. Это дом сорок? – спохватилась эмансипированная гостья. –  Вы на телевидение писали?
Ильич обдумывал возможный ответ, ведь, сгоряча сказав «да» или «нет», можно  было совершить непоправимую ошибку. Следовало сначала полностью разобраться в ситуации.
Двое мужчин, крутившиеся возле автобуса,   очень уж походили видом своим и поведением  на бандитов. Леонид Ильич такого сорта людей уже научился распознавать с первого взгляда. И ещё: зачем  эта оголтелая дама про номера домов выспрашивает, когда на доме прибита табличка, где белым на  синем фоне  чётко  написана  цифра 40. И с улицы всё это хорошо видно, так что расспросы эти,  несомненно,  подозрительны.
– Никуда мы ничего не писали. –  Нам писанина эта ни к чему. Пиши не пиши – богаче не станешь… –   даже попробовал шутить Ильич.
Дотошная дама, как её в мыслях окрестил Ильич,  юмор понимать отказывалась: она работала, она теряла драгоценное время, а, соответственно, и деньги. Наверное, так дело и обстояло, согласимся с этим предположением и мы, ибо это положение  не требует доказательств, как любая аксиома.
– А вы кто такой? Почему здесь? – перейдя на милицейский язык, поинтересовалась телевизионщица.
– Я гражданский муж гражданки  Комариной, – несколько путано соврал Ильич, но тут же поправился, – товарища Комариной.
– Засняли эпизод? –  поинтересовалась  у подручных    корреспондентка.  –  Покатили дальше. И живо всё делать, живо, а то вы как сонные мухи на отдыхе в Монголии.  Работать надо, дело делать…
Оттеснив плоской грудью сопротивляющегося обстоятельствам Ильича, дама прошла через калитку во двор.
– Снимай, – махнула она рукой оператору. –  Заполняй кадр деревенской натурой. Антураж…
Такого произвола  Леонид Ильич вытерпеть не мог, потому и перебил даму:
– Нарушение прав граждан. Нарушение права частной собственности. Вторжение на чужую территорию. Я требую адвоката.
Пылкая речь Ильича тут же была зафиксирована телевизионным оператором.
– Вы что, мужчина, с ума совсем сошли?  Я Лена Климова!
– А я Леонид Ильич, – не сдавался Семин.
– Сумасшедший, язви меня в корень, – поставила диагноз Климова. – Есть тут нормальные люди? Где Надежда Комарина?
Тут Ильич начал уже что-то понимать, что ещё, может быть, не совсем понимали окружающие. «Я же думал, что Надя шутила, когда про письмо на телепередачу  «Жди меня» рассказывала, я думал…» –  именно эта мысль молнией мелькнула в лихорадочно соображающей голове Ильича.
– Надежда Михайловна на службе. Дежурит она сегодня.
– А человек этот, что память потерял, на своём месте? Где он? – не унималась Климова, не забывая при этом командовать процессом съёмки.   Оператор, треща камерой, как сорока, носился следом за ней, запечатлевая  на плёнку деревенскую действительность.
Лена  Климова была хватким профессионалом, зубы проевшим на репортажах из «мест событий», но соперничать с Сёминым она не могла по двум причинам. Первое и самое важное: она не жила в Гомеле в 70-х годах прошлого века, потому как её вообще в то время не было среди проживающих на нашей планете граждан.  И второе: она своей ногой, обутой в потрёпанную кроссовку, никогда не ступала на  землю Соединённых Штатов Америки,  потому как  даже один подобный шаг повышает у человека индекс  интеллекта IQ,  делая отдельного представителя рода Homo sapiens  и умнее, и хитрее.  Так что перевес был, безо всякого сомнения, на стороне бывшего американца Лео, хотя и у Климовой были свои плюсы: молодость и членство в общественной организации «Делу партии верны».
– Укрупни план, возьми всю фактуру в кадр, – не унималась Лена. – Теперь вольер с курами! Сад цветущий панорамкой… Теперь опять гражданина в кадр… Хорошо! Так что вы там про безумца рассказывали? –  тыкнула Климова пальцем в грудь Ильича. – Никита, запись!
И, не давая Ильичу даже раскрыть рот, бросилась сама к камере:
– Нас, дорогие телезрители, интересует человек, утративший память. А память, как известно, это наша прежняя жизнь, это наша работа, наши трудовые победы и радости от этих побед. И всего этого человек лишён, всё в прошлом, в невозвратном прошлом… Но мы будем разыскивать его родных и близких, сделаем всё возможное и  даже невозможное. Скажите нам его имя, – этими словами Лена Климова  подключила к разговору с телезрителями Ильича. –  Может быть, вы знаете место его последней прописки?
Ильич нашёлся сразу:
– Гражданин, которого вы разыскиваете, покинул стены этого дома, не оставив никаких паспортных данных. Просто взял и,  ничего не сказав,  ушёл  в неизвестном направлении.
– Как видите, уважаемые товарищи, интрига не только продолжается, она становится ещё более, –  тут Климова запнулась, видимо подыскивая нужное слово, и сказала не совсем литературно, – интригующей. Где этот человек объявится вновь?  Кто он?  Все эти вопросы не оставит без внимания студия «Фора-Медиа». Звоните нам, пишите и помните: мы работаем для вас. Вела передачу Лена Климова. Пока-пока…
Ильичу, когда калитка была уже закрыта на засов, даже не верилось, что эта шумная компания, галдящая и лезущая  куда не надо,  убралась восвояси. Конечно, Ильич выкрутился из неприятной ситуации, потому как  визит телевизионщиков приятным назвать никак было нельзя. «Настырная бабёнка, такой палец в рот не клади: без руки останешься…» –  выдал психологическую характеристику Климовой Ильич. Характеристика была верной, но возможно ли её в таком виде записать в личное дело журналистки? Сомневаюсь в этом… Очень сомневаюсь…

В этот же день, за ужином, Леонид Ильич постарался выведать у Надюши всю подоплёку этого довольно запутанного дела.
– Это мы с Викой всё придумали, она у нас сестрой в отделении неврозов работает, за ночь дежурства письмо и сочинили. Я, когда время позволяет, передачу «Жди меня»  стараюсь смотреть. Хоть люди и незнакомые, а их жалко, иной раз и заплачешь, такие истории рассказывают.  Жизнь у некоторых людей складывается, как в кино, даже хуже.
Надя, когда была в хорошем расположении духа, любила порассуждать, что, конечно же, сближало их с Ильичом.
– Я вот порой думаю, – делилась она сокровенными мыслями, – что бы я делала на их месте? Окажись одна, без документов и денег, например, в Москве?  Пропала бы, без сомнения, ведь я в крупных городах жить не приспособлена. Там хитрить надо, иначе не выживешь… Так все говорят… Это правда, Лёня?
И такая наивность сквозила в этих словах, такая непосредственность, что таяло сердце у Ильича. Что вы ни говорите, а доброта и любовь  меняют к лучшему даже самую чёрствую душу, пробуждают чувственность, будят мысли. А сказать, что бесчувственным был Леонид Ильич, –  это сказать неправду. В правоте сказанного не однажды в эти майские дни могла убедиться и  действительно убеждалась  Надежда Михайловна Комарина. Но больше ничего мы рассказывать не будем, ибо ночь для того и темна, чтобы тайной укрывать некоторые события, творящиеся в нашем мире.

Упомянем ещё только об одном инциденте,  который имел  место в жизни наших героев буквально через день.  Пока Надюша была на работе, Ильич, задумав сделать что-нибудь полезное для дома, взял и обклеил  лотерейными билетами одну из стен в маленькой комнате, которая служила спальней.  И в самом деле, не пропадать же добру? Тем более, что старые обои выглядели не на должном уровне.  На всю комнату билетов не хватило, но докупать их не было ни малейшего смысла. Ильич раз и навсегда разочаровался в белорусских лотереях. На стене билеты смотрелись неплохо, особенно издали: ничего толком рассмотреть было невозможно, а общий зелёный фон даже как-то успокаивал. Но Надя работу забраковала:
– Ты понимаешь, Лёня, как гляну я на эту стенку, так прямо нервы не на месте. Волнуют они меня. Давай лучше обои итальянские купим, ими комнату оклеим.
Почему Надя не захотела для этой цели взять продукцию  гомельской обойной фабрики, она не сказала. Здесь Надюша, наверное, всё-таки по недомыслию, совершила ошибку: в условиях глобального кризиса нужно помогать отечественной промышленности, а не мифическим итальянцам, которых ни Комарина,  ни Сёмин знать не знали.  Но выполнить задуманный ремонт не удалось: помешали непредвиденные обстоятельства…
   


ГЛАВА  ДЕВЯТАЯ
          Синусоида как отражение нашей непростой жизни. Магия цифр. Органы внутренних дел, случается  и такое, иногда дают сбой. Милейший доктор  Сергей Михайлович и его научные изыскания. Чтобы понять, что такое дом и семейный очаг, надо во многих  местах побывать.

  Тригонометрическая   синусоида…   Вы знаете её определение и что она вообще собой представляет? Так сказать,  наглядно и в натуре? Что-то слышали, только всё вокруг да около, мол, приблизительно в том плане, что это некая волнистая линия. Учили вас уму-разуму преподаватели,  из сил последних выбивались, а всё зря: ничего вы не помните, всё давно уже позабыли.  Как забыли,  наверное,  и народную мудрость: «Пришла беда – отворяй ворота». Ибо жизнь человеческая если эту волнистую линию  и не напоминает, демонстрируя наши  взлеты и паденья, то  часто отражает. Как это ни грустно…
Да, уважаемый читатель, запомни и ты хорошо этот день: на календаре 21 мая 2009 года, день недели – четверг. Надюша с утра на дежурстве, а у дома стоит бело-синяя милицейская машина со  зловещим номером на боку: 666. Вот и не верь теперь в магию цифр. О чём нам говорит этот номер? Ничего хорошего  нам сказать, тем более предсказать, он не может.  Сплошной негатив…
Приехал участковый Мурашко с двумя автоматчиками, арестовали и повезли Сёмина, но не в линейный отдел милиции, куда, логически мысля, его следовало давно уже забрать,  а прямиком в город.  Вот так-то непросто начали развиваться события. Повторю вещие слова, что говорили умные люди, дожившие  до злополучного дня – 26 ноября 1580 года: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день».

Мне бы хотелось хоть на недельку оставить Леонида Ильича в покое, дать ему тихо и спокойно пожить с Надеждой, которая, чем больше я её узнаю, тем больше мне нравится.  Бесспорно, достойная женщина. Хочется, чтобы у людей по-доброму жизнь складывалась, чтобы всё у каждого получалось, как надо и как задумано. А тут, что ни день, что ни ночь, сплошная катавасия. Что сказать? Видно, судьба такая непростая у наших героев, можно даже сказать, горькая судьба. А быть может, рок довлеет над ними?  Но когда всё и вся жизнь наперекосяк идёт, не следует  размышлять о том, чем рок от судьбы отличается.  Не  надо  об этих сомнительных вещах  даже вспоминать, ибо, чем бы порождены неприятности ни были, они уже стали явью: мистера Сёмина везут прямиком в каталажку.

За столом, покрытым красным сукном, сидели два человека в штатском, третий, в камуфляжной форме, прохаживался взад-вперёд у зарешеченного окна. У входной двери, на  табуретке, уже  готовился отвечать на вопросы подследственный, в котором мы легко можем узнать Ильича. Присутствующие  молчали уже минут пять, словно гипнотический взгляд человека с клиновидной бородкой, что наблюдал за происходящим в кабинете с большого портрета,  висевшего на торцовой стене, лишил всех дара речи. Наконец  полковник, Ильич успел уже  рассмотреть   на его погонах  звёзды, прекратил маятниковое движение и, подойдя к столу, выпил, наливая воду  из зелёного графина, один за другим два наполненных до краёв  стакана. Эту операцию он провёл в полной тишине, не нарушив её ни звяканьем посуды, ни другими звуками, которые порой возникают при употреблении разного рода жидкостей. «Профессионал, – отметил всё видящий и подмечающий Ильич, –  с этакой хваткой, виноват – не виноват, а десять лет по любому отхватишь».
Молчание затянулось, это было личное мнение Сёмина, которое мы можем знать, но о котором его  никто и не думал спрашивать. О чём думали представители власти,  мы даже не догадываемся, ибо люди подобного рабочего профиля  хранят свои секреты как зеницу ока.
– Вы будете рассказывать или нам позволите? В молчанку играть бессмысленно, – нарушил тишину полковник, так как он, наверняка, был здесь  самым главным.
Стороннему человеку, не бывшему никогда в подобном положении, трудно даже вообразить, сколько мыслей летало и копошилось в голове арестованного Ильича. Но из этого множества он легко и просто отобрал самый простой вариант: его спасение в незнании, в отсутствии всякой  порочной и порочащей гражданина памяти. «Не знаю я ничего. Память навек потерял: кто я?..  где я?..  почему?.. Вот вам и ответы готовы на ваши заковыристые вопросы.  Анестезия… Полная анестезия…», – наконец вспомнил Ильич объясняющий его теперешнее положение медицинский термин.  Ошибся Ильич, но порой ошибаются даже  врачи, бывает такое явление в природе. Нам даже известны  случаи   перерождения: не однажды газеты сообщали новости об оборотнях в белых халатах.  Ильич ошибся по незнанию, не будем к нему слишком  уж строги. Амнезия – анестезия? Не такая уж большая между ними разница в правописании. Бросим это сомнительное расследование, лучше послушаем, что происходит в кабинете  следователя по особо важным делам В. Чистика. Ведь на дверной табличке указана именно эта фамилия.
Пока Ильич думал, он соответственно молчал, потому вновь заговорил офицер:
– Избрали тактику молчания? Тогда буду говорить я – полковник Макаров!
И он толково и обстоятельно, не упуская  подробностей, рассказал Ильичу о его криминальной деятельности, состоящей из целого ряда уголовно наказуемых преступлений. В число перечисленного входило: проникновение в помещение со взломом, хищение стада баранов в количестве тридцати трёх штук, включая стоившего безумные деньги элитного производителя,  у предпринимателя Погорелова.
Но это, как говорят ботаники, были только цветочки. А в ягодки метила статья 228 УК Республики Беларусь – незаконное и неоднократное пересечение государственной границы с целью контрабандной поставки на территорию соседней республики Украина овечьей шерсти и сыромятных шкур. То, что стояло за безобидными с виду цифрами: 2, 2, 8 – тянуло, со слов всезнающего полковника, как минимум на 7–12 лет строгого режима.

Да, как-то уж очень нехорошо  складывался для Ильича этот денёк, хуже и придумать было нельзя.
– Вы хотите, вероятно, знать и все детали, которые мы в ходе следствия выявили?  Расскажу, ибо для нас секретов нет. А вам лишний раз замечу, что запираться бессмысленно, это только усугубит ваше незавидное положение. А пока суд да дело, посмотрим одну интересную видеозапись, надеюсь,  она вам поможет кое-что вспомнить. Очень надеюсь.
Ильич впился взглядом в монитор. Одна за другой побежали картинки: кто-то, чрезвычайно напоминающий комплекцией Ильича, волок, взвалив на плечо, не то мешок с добром, не то овечью шубу.  План укрупнился, словно эпизод снимал оператор, мелькнула в кадре оскаленная баранья морда.  Ильичу со страху  показалось, что баран наблюдателю даже подмигнул, но лица грабителя  разглядеть  так и не удалось. Второй ролик тоже никаких тайн не приоткрыл, фигурант удалялся от камеры, но в какой-то момент порыв налетевшего невесть откуда ветра сбросил с головы грабителя капюшон. И хотя лица опять же видно не было, но то,  что увидел Ильич, вселяло в сердце надежду на благоприятный исход дела. У человека угоняющего стадо голову украшала шевелюра! Значит…
Полковник, что настораживало с медицинской точки зрения, выпил опять полный стакан воды и продолжил допрос:
– Итак, повторюсь, чтобы вы,  наконец,  поняли – мы знаем о вас и о ваших противозаконных деяниях всё.  Или почти всё, – поправился офицер. –  В помещение овчарни вы проникли,   перепилив запирающие  устройства.  Судя по отсутствию следов крови, стадо было угнано в неизвестном направлении. Элитный баран-производитель  изъят из карантинного сейфа  путем подбора цифрового кода.  Мы думаем, что в вашей преступной группе есть  сообщники из числа обслуживающего персонала. Обо всём этом, я уверен, вы нам сейчас и расскажете. Идя на соглашение со следственными органами, а именно – оформив явку с повинной, вы, несомненно, облегчите свою дальнейшую участь.
На этой полной оптимизма ноте полковник и закончил своё повествование, которое простотой и логикой ввело Сёмина в состояние, близкое к клиническому шоку. Ведь достаточно только внимательно присмотреться к видеозаписи, как всё становилось на своё место. Невиновный человек должен быть свободен!
Ведь вы, как и я, прекрасно знаете,  что не угонял Ильич у частного предпринимателя его элитных  баранов. Не угонял!  Чёрт их знает, кому они вообще понадобились. Конечно, закусить бараньим шашлычком  каждый не прочь, будь ты по национальности хоть сам татарин, не говоря уже о белорусах и украинцах. Хотя, как утверждает кулинарных дел мастер Борис Бурда, для последних куда заманчивей кабанье сало. Но не об этом у нас сегодня речь, сегодня нам не до жиру – быть бы живу…
Полковник Макаров, несомненно, прославился бы в старые добрые времена египетских фараонов, ибо ловко и быстро выстроил логически стройную пирамиду, которая прямо на глазах росла и  вширь, и ввысь, подпитываясь фактами правонарушений.  Вполне вероятно, следователь решил одним махом покончить с криминалом не только в масштабе одного района, а и целой области. Но у пирамиды, сверкающей своими доказательными гранями, было в основании одно чрезвычайно слабое место, этакая ниточка, потянув за которую можно было бы с лёгкостью обрушить всё это египетского покроя строение. И этой волшебной ниточкой была ещё не озвученная мысль, что пойманной птицей билась в черепной коробке Ильича:  виза, виза…
– Э-э-э… – то ли подумал, то ли выдавил из томимой бедами груди Ильич, но вовремя спохватился. Обвинение голословно… Месяц назад его не было и не могло быть в Беларуси, он в это время спокойно жил в своих апартаментах в пригороде города Нью-Йорка. Это легко проверить,  следовательно, установить его, Ильич имел в виду  самого себя, полную невиновность.  Эти обвинения  – чистейшей воды липа, всё шито белыми нитками по чёрной материи, как любила говорить в далёком детстве бабушка Соня. Достаточно посмотреть визу…
И здесь плавный ход мыслей натолкнулся на препятствие, и оно казалось непреодолимым. За шпионаж, Леонид Ильич это знал, полагалось как минимум двадцать пять лет, а то и расстрел. Телевизор  в Америке не однажды такие факты  комментировал, а официальной информации надо верить. Ничего в мире страшнее шпиона нет и быть не может… «Нет, нет, и ещё раз нет: молчание – золото.  Оно меня спасет, больше некому», –  бесповоротно решил  для себя  Ильич. – Молчу как рыба».
– Проследуем дальше, –  опять взялся восстанавливать события прошедших времён полковник. Он так образно и красочно рисовал  картинки уже уголовной биографии Ильича, что можно было предположить невероятное:  не находился ли рядом с негодяем всё это время кто-либо из милицейского окружения? 
Высокие рангом чины, милицейские и военные, иной раз совершают ошибки.  Как ни крути, но ведь они тоже люди, из того же теста, что и все мы.  Случись такое, что  Ильич и написал бы чистосердечное признание, оформляя явку с повинной, то как  он мог узнать, где находятся угнанные бараны  предпринимателя Погорелова?  И, вообще, живы ли они в данную минуту?  Вполне допускаю мысль, что животные уже давно съедены зажиточными гражданами, ибо тушёные бараньи рёбрышки, не мне вам рассказывать, блюдо не только вкусное, но и дорогое. Помочь в расследовании могли бы, наверное, экстрасенсы, но честных и правдивых людей среди них мало. Большинство шарлатанов:  наврут, насочиняют  небылиц с три короба, запутают вконец следствие – вот и вся от них польза. И это, я так думаю, правоохранительным органам хорошо  известно, иначе бы они не пытали вопросами Ильича.
– Я ничего не помню. Ничего… Я потерял память… Меня подобрала на кладбище женщина… –  понёс околесицу Ильич.
– А  ничего и помнить не надо, вы бумаги подпишите, а мы вам всё в хронологическом порядке расскажем. Что вы  делали и где  были, и о кладбище всё расскажем, как вы там оказались. Подпишите признания, и я уверяю,– перешёл на ласковый тон ещё недавно грозный дознаватель, –  память к вам непременно вернётся.
Даже мне от этих льстивых слов стало как-то неловко и до слёз обидно. Ведь не было Ильича ещё совсем недавно  в Гомеле, не было!  Всё это иначе, чем ёмким словом произвол, не назовёшь. На наших с вами глазах на  человека напраслину возводят, честное имя порочат. Вот в такие минуты душевного волнения в старое время люди и писали открытые письма в защиту обиженных и угнетённых.  Не все, правда,  хотели их подписывать,  но это уже другой разговор.  Может быть,  и нам за Ильича вступиться?  С одной стороны, он, конечно, не виновен, но с другой – глянь: нос-то в пушку. Как бы и нам с этими правозащитными писаниями под фанфары не загреметь. Подождём, доверимся судьбе,  будем надеяться, что кривая вывезет.

Безучастный конвоир гаркнул: «Руки на стенку, ноги оставляем на ширине плеч». У Сёмина даже мелькнула  мыслишка, не был ли этот человек  когда-то преподавателем физической культуры в общеобразовательной школе, но думать над этим было некогда.  Щёлкнул ключ, лязгнул засов,  и Ильич оказался в камере лицом к лицу с новой жизнью.
Здесь сидели, вернее,  стояли у дальней стены, рядом с двухэтажными нарами, человек десять  босяков. Кто же ещё мог сидеть в подобного рода заведении?  Непонятно как, но оказалось, что разбойничий коллектив был уже осведомлён о статье, повешенной на Ильича. Межкамерная почта работала исправно, в отличие от городской, где часто пропадают письма с вложенными внутрь мелкими купюрами. Но вернёмся к реальности, хотя, скажу вам откровенно, в камеру следственного изолятора мне возвращаться совсем не хочется, но не оставлять же нам Ильича один на один с шайкой уголовников.
Ильич и оглядеться толком не успел, как перед ним словно из-под земли появился, приплясывая и потирая синие в наколках руки,  тощий,  наголо остриженный субъект неопределённого пола. Скорее всего,  это был мужчина, откуда в мужской камере быть женщине?
– Папа зовёт. Батяня с тобой по душам говорить хочет.
И, не дожидаясь согласия, обняв за плечи дурно себя чувствующего Ильича, он повёл его к столу, за которым  сидел благообразный старик, которого Сёмин сначала не заметил.  За ним и около,   маячила группа поддержки, все  остальные головорезы.
Повисло тягостное молчание. «Пахан… параша… падла… пошёл ты…» – вереницей пронеслись в голове Ильича знакомые с детства словечки воровского жаргона.  От подобных мыслей  стало как-то уж очень неуютно и зябко.
– Ты… – заговорил старик. – Ты… Рожа твоя трижды нерусская, почему у православных людей добро воруешь? Куска хлеба лишаешь? Почему, иуда, весёлой жизни течению препятствуешь?
Что мог сказать в своё оправдание Ильич? И что бы вы сами сказали на его месте? И кто бы вас здесь вообще  стал слушать? Если всяким мерзавцам и негодяям дают порой сказать слово, то это слово,  как правило, последнее в их жизни. И никак иначе!
– Ты, – закашлялся старик, –  ты  гнида  законченная на теле пролетариата. Ты смычке народа и партии мешаешь, ты трудовому крестьянству прямой враг. Нет тебе прощения, кровь на тебе.
– Я никакого отношения к врагам народа не имею, – торопясь, оправдывался Ильич. Но его никто не слушал.
По произнесённой речи, используя  дедукцию, можно было бы   определить  возраст  Батяни и с малой степенью ошибки  угадать, чем он занимался в уже далекие от нас и читателя годы строительства социализма. Можно бы было, да не стоит, потому как нет времени на эти исторические экскурсы, уж очень быстро обстановка в камере накалялась.
 Старик разнервничался, поднялся из-за стола и, уничтожающе глядя на Ильича страшными, глубоко посаженными глазами, выкрикнул, вонзив указательный палец прямо в грудь  потерявшего чувство реальности Ильича:
 – Взять его! Живым брать фраера!

     Всё хорошее, как, на счастье, и всё плохое, рано или поздно заканчивается, это закон жизни. Ильич очнулся от кошмаров камеры в кровати с чистыми белыми простынями. В большой комнате стояло шесть коек, и на каждой из них кто-нибудь отдыхал. Кругом наблюдались чистота и порядок, а это, бесспорно, добрые  приметы.  Ещё  было хорошо  то, что  руки, ноги и, главное, голова находились на предписанном природой месте.  Может быть и такое, что он уже на том свете и попал в рай? Не успел Ильич обдумать эту  совсем неплохую новость, как в помещение впорхнула молодая худенькая женщина с приветливым взглядом. Заметив, что Ильич пришёл в себя, тут же подошла и  поинтересовалась самочувствием.
– Я ещё не всё понимаю, – пожаловался Ильич, а затем поправился, – вернее ничего абсолютно не помню. – Он,  конечно, привирал, но  правду даже ангелам говорить не всегда надо.
– Мы всё знаем, обо всём информированы. У вас сотрясение мозга средней тяжести, такой диагноз можно считать за редкую удачу. В остальном всё замечательно, –  заверила добрая женщина, вселяя в душу Ильича надежду.  – Главврач сказал, что через недельку-полторы вас, возможно,   выпишем. Я ваш лечащий доктор, Нина Андреевна Аксёнчикова.  Я вас вылечу, вы только постарайтесь мне не мешать, и  всё, что требуется,  вспомнить. А пока набирайтесь сил.
Калейдоскоп событий менялся уж очень быстро, потому Ильичу было чрезвычайно трудно разобраться в происходящем: следственный кабинет и грозный полковник Макаров;  камера СИЗО и уголовники с их Батяней;  теперь больница с  доброжелательной  докторшей.  Первое и последнее  звено в цепи жизненных коллизий  вообще не сцеплялись друг с другом никаким образом.
– Я  ворошиловский стрелок Саша Македонский! –  вдруг  заорал кто-то справа от  Ильича, путая и так неслаженные мысли. – Я вас всех в гробу видел!   В тапочках!  А-а-а-ааа…
Тут же что-то непонятное,  но пугающее стал кричать про Наполеона и его маршалов  гражданин, лежащий слева на койке.  Но более всех нагнал страху  неизвестно откуда выскочивший здоровяк, похожий на чеченского боевика:
        – За мной! Все в атаку! Дезертиры будут расстреляны! Лично прослежу.
И вы не поверите, но почти все в палате  стали слазить с коек, покидая свои обжитые места, видимо,   собираясь атаковать противника.  «Чем чёрт не шутит, этот может  не полениться и проверить, – моментально прикинул в уме возможные варианты Ильич. – Может  быть, в самом деле, лучше в атаку подняться?»
Но тут в палату заскочили трое в цветных халатах,  но без тюбетеек.  Это и настораживало.  «Талибы?» – ахнул, опасаясь кровопролития,  Ильич.  Похожих граждан он видел лет тридцать назад, когда с бригадой фасадчиков красил под Ташкентом дома.  «Нет, это мирные  узбеки…   А может,  всё-таки таджики?» –  гадал  Ильич, но, как выяснилось буквально через минуту, он ошибся.
Никакие это были не жители Средней Азии, а простые санитары областной психбольницы. Я знаю, что говорю. С лёгкостью ориентируясь среди общей суматохи, они навались втроём на человека, пытавшегося поднять людей, может быть, в последний в их жизни бой. Ильич  себя похвалил, так как сразу  разобрался и вычислил наиболее опасное звено среди больных.  И если в первые минуты осознания действительности Ильич (чего  правду таить?) подумал, что, возможно, он попал в кущи  к ангелам, то сейчас он знал уже определённо:  все  снующие вокруг него люди – это полные сумасшедшие.  Жизненный опыт и интуиция, поверьте мне, хорошие помощники  умного человека.
– Коли этой суке в задницу двадцать кубов аминозина, враз поумнеет, – огласил свой приговор или  способ лечения   один из санитаров. –  А всем этим  гаврикам – по десять.
Под горячую руку санитаров  попал бы, наверняка,   и Ильич, но спас его от медицинского  беспредела   завернувший на шумок главврач.
– Так ничего и не помните? Правильно я вас понял? – Сергей Михайлович Павлаускас,  как он представился Леониду Ильичу,  похоже, даже обрадовался. Глаза его светились, а улыбчивое  лицо с небольшой уже седоватой бородкой  дарило больному надежду на выздоровление. «Всё  кончится хорошо», –  решил для себя  Ильич.
– Это хорошо, – словно прочитав его мысли, подтвердил главврач. – Это просто, батенька, замечательно! За всю историю существования нашего отделения  это всего лишь второй случай наличия у пациента  психогенной амнезии. Передать вам не могу, как я рад. 
Грамотный доктор наконец-то подобрал нужный термин, характеризующий состояние Ильича, – амнезия, что в переводе на обыденный язык означает полную потерю памяти.
Напоследок добрейший Сергей Михайлович приказал в срочном порядке перевести больного, значащегося под шифром 21-05, в отдельную одноместную палату.
Именно в ту, как напомнил сестре-хозяйке главврач, где в прошлом году лежал генеральный директор компании «Аливия  револьюшин» господин  Жук.
Палата была обозначена номером 9, что, наряду с происходящими переменами, порадовало Ильича. Намного хуже выглядела бы ситуация, окажись на двери номер 6. Ильич почему-то со школьных лет опасался этой цифры, особенно его пугало тройное сочетание шестёрок, какие-то нехорошие ассоциации возникали у него при упоминании этой, в общем-то, безобидной, хотя и крупной  чётной цифры.
Главврач навещал больного по несколько раз на день, а однажды, в знак особого расположения,  принёс даже огромный оранжевый апельсин и дайджест стенной газеты «Ваше здоровье» за прошедший год.
– Почитайте на досуге. Газетка у нас интересная. Литературно одарённая больная выпускает… Несомненный талант… Хотя психика рифмами сильно повреждена. Но лечим… И,  смею заверить вас, вылечим! – посмеиваясь, каламбурил весёлый Сергей Михайлович. – А вообще, – добавил он, – познакомиться не желаете? Интересная дамочка, во всех отношениях интересная… За совместными рифмами и время стрелой пролетит… Хотя, по-другому рассуждай, быстро летящее время жизнь нашу сильно коротит, день скорби близит. Что само по себе не совсем хорошо. С концепцией данной согласны? Против? Сомневаемся?
Ильич, как подобает культурному человеку, поблагодарил за заботу доктора. Жизнь укорачивать он не желал, потому и отказался от завлекательного знакомства с поэтессой. Суета и декламация стихов в его неустойчивом положении были сегодня вовсе некстати.
– Голубчик вы мой! Можно даже сказать, ненаглядный!  Так ничего и не вспомнили? Ни-че-го-ше-ньки?
– Действительно так, –  подтвердил Ильич, хорошо поняв, куда клонит своё лечение Сергей Михайлович. –  Абсолютно ничего не помню: ни что в прошлом было, ни что в будущем случится. 
– Что будет, это я вам могу рассказать, –  успокаивал пациента врач. –  А что было, то мхом поросло. Забыл – и с плеч долой.
– Вот только имя своё и отчество вроде бы припоминаю:  зовут меня Леонид Ильич.
– Фамилия ваша, случайно, не Брежнев?  Нет? Ответить на вопрос пока не готовы? И слава Богу, а то в наших стенах согласно дыханию времени  от разных революционеров-троцкистов, включая Бонапарта, отбоя нет.
Чтобы успокоить доктора, Ильич даже назвал две первых буквы своей фамилии: «С» и «Е».
– Сезан?  Сенека? Сельджук? Сёмга? – гадал эрудированный доктор,  словно считывая  по памяти слова с листа энциклопедии. Заметив, что Ильич отрицательно относится к данным людям и рыбам, предположил  вообще  вариант непонятных фамилий: – Селезёнка?  Сенная лихорадка?  –  Но сообразив, что вкралась ошибка, сослался на слабую память. Поверьте на слово, что память  доктора Павлаускаса  на самом деле была  феноменальная, нисколько не хуже,  чем у героя первого советского сериала Штирлица. Я думаю, что он от забот и волнения просто перепутал между собой  страницы Советского  энциклопедического словаря  и  Большой медицинской энциклопедии.
– Замечательно. Этот артефакт войдёт в историю психиатрии Беларуси. Нам зарубежных больных не надо. Не лечил я их, и лечить  не буду, – как-то уж очень категорично заявил доктор. – У нас сегодня свои больные есть, не хуже российских,– потирал он довольно руки. – Как говорится, «купляйце беларускае!» – то ли пошутил, то ли действительно желал благополучия  отечественной промышленности добрый  Сергей Михайлович.
   
Иной раз Сергей Михайлович  заходил под вечер, тогда уж задерживался надолго. Подружились, крепко сдружились между собой психически  больной   и главврач: было им   о чём поговорить и что вспомнить.
– Всё, что вы рассказываете о каком-то будто  бы виденном  вами в прошлом городе, просто фантастика. И всё так обстоятельно описываете, так толково и образно, с упоминанием конкретных деталей… Ну просто заслушаешься! Одним словом, молодец!  Это ассоциативное субъективное свойство   подкорки вашего головного мозга. Вы наблюдаете одно: улицы города, площади и памятники на них,  людей и птиц,  а видите совсем другое. Мозг, поражённый психическим недугом, извините меня, старика,  за правду,  трансформирует действительность в нереальную виртуальность. Это чрезвычайно интересно для отечественной науки.
А когда однажды   спросонья Ильич заговорил с доктором на английском языке, тот чуть с ума не сошёл.
– Феномен  Михельсона-младшего, – прошептал он, рисуя правой рукой в воздухе непонятные геометрические фигуры,  и до того округлил глаза, что Ильич всерьёз испугался за здоровье доктора. – Феномен… – не успокаивался Сергей Михайлович. – Да мы с вами, дорогой мой человек, академиками с такой болезнью станем. На меньшее не рассчитывайте.

Оставим на время в покое и Ильича,  и Михайловича. Раз есть людям о чём меж собой говорить, то пусть на здоровье и беседуют.  А мы пока поинтересуемся, есть такая возможность, какими делами  в данный момент заняты вышеупомянутые внутренние органы.
О многих секретах  ведомства будет просто некорректно распространяться, поясним только одно: отпечатки пальцев Ильича и реального грабителя, или группы подозреваемых лиц,  к  счастью не совпали. Да и видеосъёмку вспомните… Ещё можно упомянуть о том, что нашлись и другие противоречия в запрятанном в сейф  деле. Это склонило чашу весов Немезиды на сторону Ильича и поменяло все  декорации в местах его пребывания.  Появились новые фигуранты по бараньему  делу, они явились с повинной и уже написали признательные показания.  Негодяи ничего не скрывают и  готовы  понести заслуженную кару. Потому-то и отпустили Ильича на все четыре стороны, вернее, в подведомственную больницу,  а инцидент в камере СИЗО можно отнести к издержкам, которые неизбежны при всякой работе. Недаром старые люди говорят: кто не работает, тот и не ошибается.
   



ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

            Всюду жизнь. Белые и чёрные… Бедность – не порок.  В сейфах  хранятся не только деньги и документы.
            Жить в сумасшедшем доме можно, жить здесь можно даже хорошо, но только в одном случае – пока ты всё ещё находишься в своём уме. Ежели человек хоть немного «не того», то оценивать его существование в стенах данного заведения мы не берёмся. Как говорится: не судите, да не судимы будете. У Ильича оценка двоилась: были явные плюсы, но, с  другой стороны, наблюдались и досадные минусы.   К плюсам следовало отнести размеренный режим дня, достойное медицинское обслуживание, четырёхразовое питание, конечно, не рябчики, но вполне удобоваримо.  Сюда же следовало отнести и беседы с одним из достойнейших обитателей больницы доктором Павлаускасом.  О минусах мы пока говорить не будем, они есть, они в наличии, но повременим с их озвучиванием. В нашей интересной, но, к сожалению, скоротечной жизни надо всегда  опираться на позитив, неприятности, если потребуется, сами вас разыщут. 
За утренней побудкой следовали сорок минут отведённых на физическую подготовку и личную гигиену, а далее весь разношёрстный люд садился за столы завтракать. И уже после, как награда за утреннюю суету, приходило, согласно распорядку дня,  личное время.  А оно,  в сравнении, например, с общественными работами,  для отдельно взятого человека выглядело очень привлекательно.
– Давненько не брал я в руки шашек! – улыбаясь и потирая руки, сообщил Родион Хилькевич, бывший управляющий коммерческим банком «Поиск».
Шашки, как и положено перед боем,  заняли свои законные места на доске.  Ильичу выпало в этот раз играть белыми, и он, посетовав на слабую подготовку – вы уж извините, играю, мол, плохо – сделал первый ход.
– Знаем мы вас, как вы плохо играете! – посмеивался Родион, быстро продвигая вперёд свою гвардию.
Родион Степанович, или проще Родя, как его звали в родной палате № 7, за последние дни выиграл пять партий, Ильич всего лишь две. И это было простительно, ибо последний раз в дамки он пробирался на каком-то школьном турнире, лет… неведомо сколько назад. Но мастерство, как говорят знающие люди,  даже пропить порой не удается, а уж если поднапрячься да вспомнить все эти чёрно-белые ходы и выходы, то  можно было за победу и побороться… Но противник был силён. Голова у банкира Хилькевича варила хорошо, как скороварка у опытной и рачительной хозяйки.
– Шашки, как и карты, слезу любят… Так мне ваши сетования понимать надо? Давненько не брал… – но, не закончив фразы, он за один ход снял с доски две  шашки Ильича.
Банкир по фамилии Хилькевич был вовсе никакой не шизофреник, более того, он слыл в нервно-депрессивном отделении одним из умнейших  пациентов. Чего стоили только его фокусы по умножению  трёхзначных чисел. Заметим, что цифры были предложены санитарами, а не выбраны самим Родионом.  Ильич каждый раз на газетном обрывке  (с писчей бумагой в отделении наблюдались трудности)  проводил контроль этого арифметического действия.  И что? А то,  что итоговая цифра, озвученная фокусником, полностью совпадала  с вычислениями Ильича.    И это было удивительно!    Но более другого  вызывала удивление причина, согласно которой Родион Степанович занимал койку в вышеупомянутой палате.  Находясь ещё на должности управляющего банком,  он,  будь проклят этот чёрный день, начал выдавать кредиты всем без разбора, как говорится, и нашим, и вашим.  Заподозрив неладное, сотрудники пытались остановить разбазаривание денежных средств, но Родион Степанович  с некоторых пор слушал  только свою, не понять кем разбуженную совесть. Пришлось вызвать экстренную помощь из областной психбольницы. Но подобная акция,  к сожалению, не могла спасти банк от краха: оказывается, что таким образом «чудил» банкир не понять сколько времени. Весь основной капитал коммерческого предприятия, в валюте и в золоте, он  успел раздать неведомо кому. «Пусть люди поживут в своё удовольствие, а я уж как-нибудь так…» – только и сказал в своё оправдание  гражданин Хилькевич. А на суде, в последнем своём слове, добавил»: «И на старуху бывает проруха».
Пока мы рассказывали вам о горькой судьбе  бывшего банкира, он, подставив под бой  свою шашку, легко и просто пробрался в дамки.  Финал партии был предрешён.
– Потенциал, Леонид Ильич, бесспорно у вас в наличии.  Есть потенциал, есть… А теорию слегка подтянуть надо.   Требуемую литературу подскажу… Как говорил Маркс: век живи, век учись… – такими словами Родион подвёл итог матча. Общий счёт, таким образом, выглядел для Ильича не совсем лицеприятным – он проигрывал  6:2.
Если отбросить в сторону негатив, то лечиться в нервном отделении было временами даже приятно. Законченных сумасшедших, что  на первый взгляд кажется странным,  было не так уж и много. По крайней мере, не больше, чем в обычной жизни.
  Ильич,  вы это знаете, разбирался в людях и потому в лёгкую  провёл пересортицу граждан, прописанных в отделении.
Что Родион Хилькевич не принадлежал к категории душевнобольных, не было ни малейшего  сомнения. Помнил он хорошо то, что надо было помнить, а что до другого, то… «Когда время  Икс подойдёт, то код банковской ячейки в городе Цюрихе непременно вспомнит», – так решил Ильич,   прогнозируя будущее развитие событий.    И я, несколько забегая вперёд,  доложу вам, что ошибся Ильич в самом малом: валюта хранилась не в Швейцарии, она была аккуратно упрятана в сейф в родном государстве, а он, в свою очередь,  стоял тихо в укромном  местечке, знать о котором всякой любопытствующей публике, вроде нас с вами, вовсе не обязательно.  Знания умножают печаль… Согласимся с этим высказыванием и оставим Родиона Хилькевича в покое, пусть дальше болеет себе на здоровье.
Высоко оценил человеческие достоинства управляющего банком и авторитетный больной из третьей палаты Саша Янковский.
– Таких людей, как Родион, в нашем царстве-государстве ещё поискать надо. Днём с огнём… Его бы уговорить, чтобы он всё, что надо, вспомнил, так мы бы нашим сообществом уже завтра в коммунизме шашлычок винцом запивали.
С одной стороны, с фактом не поспоришь, нервное отделение в больнице соответствующего профиля, это вам не фунт изюма, хочешь не хочешь, а лечись… 
Но с другой стороны, от умной головы правды  не скроешь, наблюдались в этих стенах  неясные подводные течения, водовороты и омуты.
 Тот же душевнобольной Янковский, далеко не глупый человек: вежлив, эрудирован, начитан. Куда уж больше? Болезненные видения, что сильно настораживало окружающих,  являлись к нему почему-то ночью. Чуток повоет он, от переизбытка нервных чувств,  на полную луну, и опять под одеяло – кошмарные сны досматривать. «Через год, – это он с Ильичом планами делился, – срок лечения кончается. Надоела мне эта бодяга, как чёрту кадило. Но лучше здесь, чем там». Где находится нежелательное «там»,  Ильич хорошо понимал. Он, хотя и недолго, побывал «там», и скажу не таясь: упаси нас Господь от подобных экскурсий.
– Если есть что сказать, понимаешь, что говоришь и кому,  говори. В остальных случаях – молчи.  Язык до Киева довести может, это известно, а с длинным языком,  в места и похуже загреметь можно. Не все наседки по курятникам обитают, запомни, не все… – учил Ильича науке вживания в среду всезнающий ювелир Саша Янковский.
Ильич к умным словам прислушивался, умным советам следовал и потому был в отделении на хорошем счету. Лечился тихо и мирно  под руководством заботливой докторши Нины Андреевны.
– Семимильными шагами  спешим к выздоровлению. Выписка у нас не за горами. Даст отмашку Сергей Михайлович, и вы уже дома будете наше заведение добрым словом поминать. Всё вернётся на круги своя, всё припомните, всех узнаете… – бальзамом на сердце ложились добрые слова.
Хороший, квалифицированный персонал трудится в областной  психбольнице, без сомнения, истинные мастера своего медицинского дела.
Довольно часто заходил на огонёк к Ильичу и главврач Павлаускас. Вот и сегодня Сергей Михайлович  не преминул навестить своего больного приятеля. Тема разговора, как-то невзначай, определилась странная, не до конца понятная Леониду Ильичу. Часа не прошло, как выявилась явная конфронтация взглядов. Доктор  признавал наличие некой предопределённости в человеческой жизни.  Вроде того, что родился ты по гороскопу Тельцом, как, к примеру, Леонид Ильич, то век тебе добро копить да  в земле копаться.  Но родись он  всего на  пару месяцев  раньше или позже, и что?  Гол как сокол?  Таким, без кола и двора, и шагай до самого дня кончины? Ильич был крайне не согласен с таким утверждением.
– Зачем человека наделять чертами животного, к примеру, овцы или лошади? Homo sapiens – человек разумный, не должен он уподобляться  никаким парнокопытным.   Если уж выбирать некий условный ориентир для подражания, то пусть это будут вполне приличные животные или растения.  Девушку поэты древности сравнивали с ланью,  с тонкой берёзкой или плакучей ивой.   Но, извините за грубость, её никогда не называли в стихах   коровой или  лошадью.
Приблизительно так обосновывал свою точку зрения любящий истину Ильич.   Возникала путаница: Лёня, по утверждению хорошо разбирающегося в астрологии доктора, был одновременно Тельцом, по-другому считай обыкновенным быком, и крысой. Более абсурдную ситуацию даже трудно себе представить, кое-что из зоологии мы всё же помним. А со Скорпионами, это был уже знак зодиака уважаемого доктора,  выходило вообще чёрт знает что!
– Это ядовитый паук,   обитатель степи и  пустыни!  Пустыни! А вы хотите подселить к нему обезьяну.  Я представляю, как эта обезьяна над вами будет смеяться! Она, я уверен, эту ядовитую тварь и на шаг к себе не подпустит. Ни на шаг! – ёрничал, указывая на  явную нестыковку,  Ильич.
Но Сергей Михайлович раз за разом находил веские контраргументы:
– Вы, Леонид Ильич, образованный человек, а понятия как  ребёнок путаете.  Понимать подобные явления надо не буквально, а относительно. Мир полон условностей…
– Мы с вами, уважаемый Сергей Михайлович,– возражал Ильич, не древние греки, чтобы в астрологию верить.  Мы даже, – он запнулся на секундочку, подыскивая убийственный козырь, –  не новые русские…  И, к сожалению, не японцы.  Посмотрите в зеркало на себя, потом внимательно на меня. Смотрите, смотрите…  Похожи мы на японцев?  Ответ читаю по вашим глазам: нет, нет и ещё раз нет!
– Батюшка, побойтесь Бога, – перебил очень уж разошедшегося  больного главврач, –  не о том у нас сегодня разговор.  Ещё грек Птолемей в своем труде «Тетрабиблос» утверждал, что люди меж собою разнятся, характеры от  рождения расположением планет  предопределены. Увидел ты белый свет меланхоликам, всё тебе плохо, всё не так, как надо, а выхода нет, по истечении срока жизни этим же меланхоликом ты должен и  в гроб лечь. Что тут непонятно?
– Но Ильичу было неясно многое:
– Вот я, это факт доказанный, родился белорусом, а умру уже американцем!  По этой причине вся ваша Птолемеева система, уважаемый доктор, летит в тартарары к чёртовой бабушке. Да, гены признаю, хромосомы одобряю, как без них современному человеку жить? А что касаемо…
– Эх-хе, – кашлянул, вставляя свое слово, ищущий научную истину главврач. – Наука говорит нам чётко:  белорусская Х-хромосома встречается  с некой белорусской У-хромосомой, и получается у нас от этого слияния  полноценный белорус.  А вы, извините за выражение, заладили как попугай: американец, американец… Что, откуда? В нашем случае этой заморской страной и не пахнет!
Дискуссия, которая длилась уже добрых часа два, зашла в тупик. Леонид Ильич в другое время легко бы согласился с любым утверждением спорящей стороны: надо вам, чтобы два плюс два  было пять, я согласен. Пусть будет по-вашему…   Считаете,   что земной шар похож на блин, что ж, не возражаю. Чего по пустякам нервы трепать? Но сегодня Ильич (может, повышенная солнечная активность?) почему-то уж очень горячо отстаивал свою точку зрения.   
– Хоть режьте меня, хоть… что хотите со мной  делайте, а маньяк бедной овечкой быть не может! Не может!
– Именно о том наш сегодняшний спор. Вы путаете знаки зодиака с психическими расстройствами.  Согласно  восточному  гороскопу маньяк – овца. Что тут не понять? Обычная овца. А уже в реальной жизни он  маньяк. Может, даже серийный…
Леонид Ильич маньяков  ни в каком обличье не признавал и не любил, и будь на то его воля, он бы собрал их всех вместе и усадил бы на электрический стул. Пусть все остальные люди на земле жили бы спокойно и счастливо.  Пусть бы жили… Но что касается рубильника, то Ильич отказался бы пускать ток к стулу.  Убивать людей не в его характере.  Для этого есть электрики, они понимают законы электричества, все эти туманные амперы и ватты.  Согласно профессии пусть и делают свою работу. Хорошо делают…
И ещё был один вопрос, который не находил согласия в своём решении – деньги.
Вы можете подумать, что все эти разговоры и споры  наши фигуранты вели в палате, при нервнобольных, так я вас постараюсь разуверить: ни в коем разе, покой больных разговорами не тревожили. Беседовал главврач Павлаускас со своим визави в личном кабинете, часто за чашечкой зелёного чая, полезность которого для коры головного мозга признавали обе стороны.  Разногласий по этому вопросу не возникало. А что касается другого, то…
– Не в деньгах счастье, – как-то уж очень бойко и уверенно озвучил свою позицию Сергей Михайлович.
– Так вы  говорите только  потому, что их у вас в достаточном  количестве сегодня  нет. А были бы денег полные карманы, да кубышка до отказа набита,  мы  уже совсем иные  слова от вас  услышали.
Эти разговоры о финансах были Ильичу интересны: они будоражили и разогревали  воображение, потому он так охотно включался в полемику.
– Денег много не бывает, – продолжал он гнуть свою линию, – их или вообще нет, либо всегда мало. Трудно аксиому оспорить, не правда ли? 
– Учёный человек всегда представляет собой богатство. – Что скажете? – улыбнулся Сергей Михайлович.
 – Сомневаюсь… Очень сомневаюсь… Без гроша за душой?
 – Так, что, мы уже самому Публию Сиру не доверяем?
Ильич человека с таким именем не знал, не встречался он на перекрёстках  жизни с этим Сиром. Память его  ещё никогда не подводила. Леонид Ильич всё виденное и слышанное обычно подвергал сомнению. Такая привычка выработалась с годами, а с привычками особо не поспоришь, им легче потакать.   А что касается доверия, то в нём гражданин Сёмин  разуверился давным-давно. Коммунизм обещали? Обещали… Где он? Тёзка, Леонид Ильич Брежнев, клятвенно обещал устроить хорошую жизнь для трудового народа. Ильич видел её, эту обещанную жизнь, только не на той земле, где это обустройство планировалось  первоначально. 
Часто  наблюдается такое: мы живём здесь, а хорошая жизнь почему-то обитает совершенно в другом месте. Но как только в те райские края мы добираемся, вы возьмите этот феномен себе на заметку, оказывается, что  искомая субстанция  уже юркнула в неизвестном направлении.  И получается: за хорошей жизнью угнаться так же сложно,  как за призраком. Всё тщета и суета, ловля ветра…
А если, рассмотрим и такой вариант, человек  сидел бы  на своём законном месте да вокруг поглядывал внимательно, то, возможно, и набрела бы на него желанная Фортуна.    Оказывается, помоталась она по белу свету, по разным континентам и странам,  да  присела передохнуть, а тут наш человек её хвать за косу, попалась птичка в сети!  Возможно такое?
На что ответим словами мудреца: в мире ничего невозможного нет!  Поэтому повстречай Ильич   где-нибудь на улицах Бруклина Публия Сира, да сядь с ним за хороший стол для переговоров, то неизвестно ещё,  на чьей стороне окажется истина. 
Мало ли этих учёных Ильич в Америке встречал?  Вчера он такой учёный, что дальше некуда, а сегодня этот кандидат неизвестно каких наук асфальт метёт, вот и вся ваша учёность на проверку.  Теперь  и думай, кого эти МГУ да НИИ готовили, кому и куда они путёвки в жизнь выписывали. 
А в конце занимательной беседы иной раз случалось такое:  Сергей Михайлович, расслабившись душой, отмыкал ключиком сейф  и на свет появлялась заветная бутылочка.  Только я вас очень прошу, всё сказанное должно остаться между нами: никому, ничего…
– По чуть-чуть. Так сказать, для активизации умственной деятельности. Сам Дмитрий Иванович Менделеев потреблял и нам советовал. Только по чуть-чуть.

День уходил, призывая ночь, но и она длилась не вечно… Опадали листки календаря, словно осенние листья… И настал долгожданный час: Леонида Ильича выписывали из больницы.  Врачи, что могли, сделали: функциональная память восстановлена, бывший больной вполне адекватен, угрозы для общества не представляет.  А что касается воспоминаний, то тут в качестве лекаря выступит время, всё постепенно наладится. «Многие хотели бы из своего прошлого кое-что забыть,  да не удаётся, – сказала напоследок лечащий врач Нина Андреевна. – Так что неизвестно ещё, кому больше повезло». Заявление пессимистично, но, видимо, доктор Аксенчикова знала, что говорила.
А добрейший Сергей Михайлович – вам бы в качестве домашнего врача такого доктора, так вы бы, возможно, и выздоравливать не захотели, тоже не оставил бывшего подшефного без напутствия.
– Мы вас будем навещать  два раза в месяц, а, может быть, дорогой мой человек, и чаще, – улыбался, пожимая руку Ильичу,  главврач. – И ещё,   Леонид Ильич, просил бы вас личный дневник вести, записывать в него, что делаете и о чём мечтаете. Вот вам презент от меня: тетрадочка объёмистая и вечная ручка «Паркер», хотя вечных вещей, вы это не хуже  меня знаете, на свете  не бывает.  Каково ваше мнение на этот счёт?
Но сегодня Ильич не намерен был вступать в спор  о вечных категориях. Сегодня он выписывался из  надоевшей до чёртиков больницы  на волю. Тут уж не до рассуждений о  разных пустопорожних вещах и материях.
– Думайте и пишите, действуйте – и записывайте.  В будущем, быть может,  писателем знаменитым станете?  В наше  непростое  время всё случается,– обнадёжил Ильича  добрый доктор.
   
К ужину, под вспышки   проблескового маячка  и вой сирены,  Ильича привезли в деревню Куты к знакомому читателю жилому строению под номером 40. Я не нахожу слов, чтобы сказать, как приятно было Ильичу вновь оказаться рядом с Надюшей, под крышей уже ставшего  родным ему дома.
– Лёня, – оставшись наедине,  заплакала хозяйка, –  что они с тобой сделали…
В  этот момент, такое редко бывает, но случается в жизни, Ильич почувствовал одно: он вернулся домой. И уже вечером, на пару примостившись у открытой дверки печи, где теплился огонёк,  они  говорили  о пережитом, строили дальние и ближние планы, надеясь на то, что будущее   будет  к ним благосклонно. 
Не уверен, но возможно, у читателя возникает некая подозрительность по отношению к Леониду Ильичу: мол, неискренен он и двуличен.  Всю жизнь жил не в ладах с законом, юлил и хитрил, и вообще сильно смахивает на международного проходимца, а тут перед нами наивного простачка разыгрывает. Что сказать? Суждение не совсем верно, ведь я немножко больше вас и, главное, лучше знаю Ильича.
У каждого нормального в психическом отношении человека две личины: есть в нём и плохое, и хорошее.
Если одного больше, как утверждал  ещё в восемнадцатом веке академик и поэт Михайло Ломоносов, то другого будет меньше, и наоборот.
 Пугачёвский бунт, а потом и  события ноября  1917 года наглядно показали, как легко пробудить в массах, а не только  в одном отдельно взятом  человеке,  дремлющие чёрные силы. 
Точно так же нормальные отношения между людьми, добро и отзывчивость ближнего и дальнего, а более другого  –  любовь,  вносят в душу человека свет, побуждают его быть лучше.
Нечто подобное мы наблюдаем и в случае с Ильичом: после всех выпавших на его долю испытаний оттаял сердцем человек, ожил, посмотрел на мир иными глазами… Ослабила жизнь железные тиски свои, и нечто хорошее, дотоле спящее, в человеке проснулось, расти начало. А пробуждение – это в подлунном мире всегда начало начал.
«Может, всё именно так обстоит, а может, и нет», – вставит слово дотошный читатель и тоже, как это ни парадоксально, будет прав в своём суждении. Как правы мудрые  греки,  утверждавшие: «Лучший судья человеку – время».
– Лёня, что же мы будем делать? Как жить дальше?
Догорали в печи полешки, метался, соря искрами,  огонь, а на душе Леонида Ильича так спокойно и умиротворённо, что ни о чём не хотелось  думать: ни о далёкой Америке, ни о бандитах и санитарах, даже о камушках сейчас не думалось, всё потом, потом… И была рядом Надя, милая добрая Надя, и ничего большего в этот день и час  душа, в которую Ильич не верил, отказывая ей в житии, не хотела. Значит, она всё-таки была у него?




ГЛАВА  ОДИННАДЦАТАЯ

       Польза от чтения мировой классики. Неугомонный Мурашко обещает навести порядок. Зоотехник вовсе даже неплохая специальность. Друзья познаются в беде, и это не только слова. Посуда бьётся к счастью, а полные бутылки…

   
Не знаю, каждый ли алмазный камушек способен накликать беду на голову отдельно взятого человека,  но то, что многие из них обладают этим мистическим  свойством, несомненно.
Об этом ещё в 1868 году предупреждал простого  английского человека  писатель Уильям Уилки Коллинз в своей занимательной книге «Лунный камень». 
Не уставал говорить об этом же явлении современникам и хорошо знакомый нам Артур Конан Дойл.
 Но что нам чужие слова и чуждый уму и сердцу чужой опыт? На своих ошибках учимся…
– Не верю я во всю эту мистику, – подвергнет сомнению  достоверность вышеприведённых    сведений какой-нибудь новоявленный Фома. –  Писателям на слово верить – себя не уважать. Где ссылки и цитаты?
На что уже не Ильич, а я сам отвечу:
– Читать надо больше, дорогой товарищ, классику надо знать. Ибо кто правду знает, тот и спорить не станет:  не приносят часто алмазы в нашу жизнь счастья, что хочешь делай, а не приносят!

И жизнь вроде бы наладилась, ибо появились у Ильича деньги, а имея их в кармане,   можно было уже думать и о дальнейших перспективах, так как  неприятности, казалось, уже были позади.
Но всё складывалось намного сложнее. Карты путал своим поведением участковый Мурашко.
Или он специально выбирал время, когда Надя была на дежурстве, или так случайно получалось, но Ильича он в покое не оставлял:
– Ничего не помним, ничего не знаем, –  барабанил он костяшками пальцев по столу.  Лист бумаги,  лежащий перед участковым, где в верхнем правом углу было проставлено число,  был девственно чист. – А жаль… Человек, можно сказать, жизнь прожил, а вспомнить нечего. Даже сомнение такое поведение вызывает, простите меня за откровенность.
Ильич настырного капитана извинять не хотел,  и, признаться,  будь его воля, перевёл бы работать на другой участок, хоть к чёрту на кулички, только бы с глаз долой.
– Так, так… Этот факт  мы без внимания не оставим. Человека в беде бросить – это последнее дело. Не так ли, уважаемый гражданин Икс? Разгадаем мы эти иксы-игреки, как пить дать разгадаем.
Ильич согласно кивал головой, что ему ещё оставалось делать? А участковый Мурашко не получил бы звание капитана, если бы не был таким исполнительным  и дотошным.

 Вода камень точит, запомните эти слова. Возможно, я допускаю это, что были и другие  неизвестные нам причины, чтобы пристроить непомнящего гражданина куда надо. Можно было  предположить, что здесь замешана женщина, но где доказательства? Капитан поглядывал на Надю как-то уж очень заинтересованно, не как служащий районного ОВД, а как-то иначе,   что не укрылось от внимания Ильича, но разве это является прямым доказательством?  Не будем возводить на человека напраслину: есть факты – предоставьте их, нет – молчите.
– Найдём доказательства, вскроем подноготную, установим степени родства…  Для нас ничего невозможного нет, дай только время,–  тосковал по истине Мурашко. – Всё у нас получится. Верно?
Капитан говорил много и вроде бы ни о чём, но вот это последнее, что ни о чём,  и было самым опасным, оно-то и настораживало.
«Хитёр,  каналья… Голову всякой ерундой морочит,  а потом вопрос прямо в лоб: вдруг проговоришься.   От полковника ушёл, и этого обойти надо,– укреплял себя мыслями Ильич. –  Нас на понты не возьмёшь». 
Мысли мыслями, но говорить хоть что-то в ответ тоже надо было. И он заверил беспокойного капитана, что не надо ему так уж убиваться,  сгорая свечой на работе,   в поисках неизвестно где обитающих  родных и близких потерявшего память человека. 
Главврач нервной больницы  товарищ Павлаускас тоже работает в этом направлении, и сам Ильич, он клянётся головой, постарается в скором будущем что-нибудь хорошее вспомнить.
Участковый   Мурашко был старый службист, опыта ему было не занимать, это вам любой в райотделе  милиции подтвердит. Подозрения насчёт гражданина,  утерявшего память, были, факты не особо меж собой стыковались, но капитан никогда не позволял себе падать духом. Никогда! Потому и был на хорошем счету у начальства.
Он всегда искал доказательства, искал рьяно, тщательно докапываясь до истины,  и в этом  довольно странном деле он время не торопил. Разберёмся, быть того не может, чтоб не разобрались…

Вечером Ильич пожаловался Наде на прилипчивого как банный лист участкового.
– Ох, Лёня, чую я,  беда нам через этого Мурашко во двор придёт. Въедливый он, спасу нет. Три дня в засаде сидел,  а укараулил, когда Димка  самогон гнал. Ты  вспомни ему какую-нибудь  ерунду незначащую, может,  отстанет?
Первая часть Надиного совета была очень умна, думать надо хорошо, чтобы не натворить ошибок.
 Мечта сбылась, камушки были в руках,  вернее запрятаны в надёжном месте, которое посторонним знать не положено. 
Теперь бы дальше согласно планам идти, но куда на хвосте с участковым придёшь? Вот это и был вопрос вопросов. Варианты, конечно,  существовали,  голова Ильича работала,  как хороший компьютер, но чёткого плана действий не было.

Подлил масла в огонь и неугомонный руководитель хозяйства:
– Я с пятнадцатого числа тебе направление выписал. Поедешь, мил человек, на курсы.  Зоотехник – это звучит гордо. Документики тебе, Лёня, какие никакие сварганю: пойдёшь дальше по жизни под фамилией Непомнящий. Ты только в слова мои вслушайся: главный зоотехник совхоза «Серп и молот» Леонид Ильич Непомнящий. Что, неплохо? Ведь я тебя главным через год сделаю, клянусь урожаем.
Нам свои люди, – подмигнул притихшему Ильичу председатель, –  позарез нужны. – Он чиркнул указательным пальцем по заросшему двухдневной щетиной горлу. – Ты ведь свой?
Как они все достали Ильича, как напрягали, если бы вы только знали! Бесспорно, подобными разговорами и предложениями не так уж и сложно человека доконать. Если и радовало что-то в жизни, то это Надя. С ней рядом было и спокойно, и тепло.
«Всё бы ничего, и курсы, если хорошо подумать, можно окончить…  Ни один ещё зоотехник с голоду не умер.  Вот только Мурашко этот, как вспомнишь, так прямо мороз по коже. Всё роет, роет, а вдруг до чего и докопается?» –  размышлял о перспективах жизни Ильич.

– Лёнька, послушай меня внимательно. Я тебе дело говорю, а ты как баран, ничего понимать не хочешь. Не знаю, каким ты у нас бизнесом заниматься собрался, законным или теневым, но ты уже на крючке. На хорошем крючке, неужели ещё не понял? Тебе  мало?  Раз взяли, заберут и в другой.
Ты знаешь, я тебе друг, а потому прими совет: рви когти немедля. Немедля!  Я всё, что ты мне рассказал, проанализировал и чётко понимаю: тебе надо исчезнуть с горизонта.  Хотя бы на время… И сделать это надо сегодня, завтра, как говорил Владимир Ильич Ленин, будет уже поздно. Прости за шутку, но пойми: бездействие наказуемо. 

Всё это в течение получаса втолковывал Ильичу, сидя за столиком в кафе «Парадиз», Миша Куклин.
Ильич был немного растерян, как-то  уж очень быстро наворачивалось одно на другое. События требовали срочного решения, прав Мишка в своих доводах, сотню раз прав.
– Сегодня же, не теряя ни минуты, мы садимся на поезд до Москвы. Там разберёшься, что к чему. Город большой, затеряться есть где.
Закружилось, словно соскочив с оси, колесо фортуны. Понеслось вперёд неумолимое время…
 Такси до деревни, но не до самого дома, а до околицы, не дай Бог,  Мурашко машину заметит.
 Камушки за подкладку в куртку, чего долго голову ломать? Наде записку…
Всё быстро, всё сгоряча, а за ручку взялся и сердце сжалось: что писать? 
Но написал, нашёл нужные слова… Листик у порога положил: как зайдёт Надя в дом, сразу увидит.
   
Вера Мухина, знаменитый автор скульптурной композиции  «Рабочий и колхозница»,  олицетворяющей единство двух близких по духу и плоти классов, и подумать не могла, что в будущем  начальство Гомельского железнодорожного вокзала разъединит мужчину и женщину, опасаясь, как бы чего не вышло, поставив каждую из бетонных фигур  в свою нишу.
Этот факт иносказательно говорит нам о том, что рабочие в начале двадцать первого века уже крестьянками не интересуются, вроде бы даже  такой категорией женщин пренебрегают.   Пассажиры, желающие объединиться в группы для отъезда из Гомеля, договариваются  поджидать друг друга или у скульптуры рабочего с гаечным ключом в руке,  либо возле  колхозницы, которая, трудно  понять почему, не сдала государству сжатый серпом сноп пшеницы.
А Михаил Куклин, как носитель высшего образования, по-старому, считай,  представитель прослойки, поджидал друга точно посередине,  у входа в вокзал под часами.
До забот и волнений, что напали как осы, на гражданина Сёмина,   этим бездыханным бетонным труженикам   не было никакого дела. 
Но,  я думаю, оживи мы их, да если бы  они ещё всю подноготную Ильича узнали, то  непременно, как поступил бы на их месте каждый честный человек, всё бы сделали для того,  чтобы он сел не в поезд, а в тюремную камеру.

– Попрощался? – встретил вопросом Куклин.
Ильич промолчал…
– Пошли, – всё понял умный Мишка, – уже посадка началась.
Мишка Куклин, друг детства, оказался и сегодня на высоте:  не только помог выбраться из города, но проводил до первой российской станции Злынка.   Прощаясь, сунул в карман Ильичу конверт:
– Извини, Лёня, всё, что могу: полторы тысячи. Были бы бабки, больше дал…  Ты в Москве этой тоже осторожным будь. Город непростой.
Обнялись, расцеловались, поезд дёрнулся,  набирая ход, и нет уже рядом Мишки Куклина, пропал он в суете бестолковой жизни.
А поезд, постукивая на стыках колёсами, нёсся вперед, имея конечным пунктом движения столицу Российской Федерации город Москву.

А как же Надя? Что с нашей милой и доверчивой Надей будет в будущем? Этого пока  никто не знает, потому вопрос остаётся без ответа.
Медсестра Комарина  в этот день  дежурила,  занимаясь своими обязательными делами. Но когда на перроне  Гомельского вокзала репродукторы заиграли  знаменитую мелодию    «Прощание славянки» и  поезд   рванул со старта, быстро набирая скорость, у Надежды из рук выпала на кафельный пол и разбилась вдребезги бутылочка с этиловым спиртом. А некоторые люди в телепатию не верят, и, как видим, зря…
Даже малопьющие граждане знают:  посуда в доме бьётся на счастье, а вот бутылки со спиртосодержащими жидкостями, без всякого сомнения,   к неприятностям.



ЧАСТЬ  II

                Кто и шутя, и скоро пожелаетЪ
                Пи  узнать  число,  ужЪ  знаетЪ.               
                Старинный учебник математики.
   
ГЛАВА  ПЕРВАЯ
         
            Что может дать простому человеку знание числа Пи? В поезде, как в жизни, «покой нам только снится». Давненько не бывал Ильич в Москве. Новые квартиры и новые знакомые. Молодые девушки, как это ни грустно,  могут быть обманщицами.


Ну,  узнаем мы число Пи до десятого знака, и что, жизнь наша сразу станет лучше? Нисколько…  3,1415926536… Вот искомый набор цифр, с помощью подсказки его узнать несложно, вы  запросто можете сами провести эту незамысловатую арифметическую операцию, заменив число букв в каждом слове рифмованного стишка на соответствующие цифры.  Но что при этом сдвинулось со своего места в мире?  Кто или что, хоть на йоту, стал или стало лучше?  Молчим?
Вот так и Ильич чуток растерялся, не знает он, что дальше делать, что предпринять. Как ни прикинешь, всё не то. Здесь у нас жизнь, а не догма математическая. В нашем случае  думать надо, хорошо думать…
О чём нам все эти математические выкладки говорят?  А говорят они своим языком о том, что любая мелочь  в нашем повествовании имеет значение. Каждая буковка  в вышеприведённом стишке про число Пи с лёгкостью превращается в циферку. А может всё протекать и в обратном порядке. К примеру, было некой девушке Лизе 16 лет. Шестнадцать –  цифра совсем неплохая, со всех сторон приличная.  Но во что она превратилась со временем? Бальзаковский возраст, есть такое мнение, красит женщину, не понять только, в какой цвет. И от всех этих перемен приходят на ум уже другие циферки, а соответственно   буковки выстраиваются в новом порядке.
Всё в нашем мире течёт, всё меняется.  Согласно этому правилу текли в небытие минуты и часы, а поезд, в котором всё ещё волновался Ильич, огорчаясь по поводу смены декораций, всё дальше и дальше удалялся от земли белорусской.
Но и здесь, в фирменном поезде,  не всё выходило гладко: началось с того, что приличный с виду моложавый мужчина вдруг ни с того  ни с сего прицепился к Ильичу, предлагая сыграть в подкидного дурачка.
– Я в карты не играю, –  категорично заявил Ильич. –  Не умею.
– А мы научим! Здесь и умения никакого не надо: бей шестёрку тузиком!
– Не буду я учиться. Не хочу.
Настырности пассажира, как и знанию его трудов вождя мирового пролетариата,  можно было только позавидовать:
– Ленин говорил: учиться, учиться и учиться. А вы – против.  Что, Владимира Ильича совсем не уважаем? Нехорошо так поступать в вашем возрасте.
– Вы мой возраст не трогайте. Играть в карты с вами я не собираюсь и не буду, – оборвал Ильич наглое приставание. –  Не трогайте меня!
– Если денег нет, то так и скажи. И орать тут нечего, – сделал замечание  Ильичу сосед по купе, махнул в сердцах рукой и ушёл, сердито шаркнув дверью. Обида была настолько болезненной, что данный пассажир  даже не вернулся ночевать на свою законную полку.
– Наглый какой, – заметила девушка, что на пару с  коротко стриженным  парнем сидела напротив Ильича.
– Липучий, как смола, – высказал  своё  слово соболезнования и молодой человек. –  Ушёл… Такое дело и отметить не грех? Вы как насчёт водочки? И коньячок есть в запасе…
Этот вопрос был обращён, конечно же, к Леониду Ильичу.
– Не пью. Здоровье не позволяет, – вежливо отказался от заманчивого предложения Ильич.
– Здоровье – это дело святое. – Может,  тогда под настроение водички для успокоения глотнёте? Валя, налей человеку стаканчик минералки.
Валентина дважды себя просить не заставила, достала из сумки и стаканчик,  и пузатую бутылку с водой, быстро налила полный стакан и поднесла его Ильичу.
– Пейте на здоровье.
Ильич от всех этих приставаний был сильно не в духе: здесь думать надо, как завтрашний день построить, а они  то с картами, то с водой лезут. Не пил он  до сих пор за чужой счёт и впредь так поступать будет. У каждого человека есть свои принципы.  Потому поставил стакан на стол.
– Спасибо, – поблагодарил он заботливых ребят. – Ни есть,  ни пить я не хочу. Извините… А мечтаю   сегодня только об одном – лечь да поспать…
Как сказал, так и сделал. И чрезвычайно мудро поступил Ильич, когда отказался пить чужие напитки.  Такое поведение,  несомненно,  заслуживает похвалы.  Клофелин никого ещё до добра не доводил, а что эта парочка добывала себе деньги на пропитание и увеселение подобным образом, у меня нет никаких сомнений. Пусть даже я ошибаюсь, но всё равно, не распивайте напитки с незнакомыми гражданами, пусть  даже  эти напитки своим вкусом и градусом вас и привлекают. 

Хорошо  рассуждать, если дело тебя не касается. А у затравленного жизнью Ильича голова от мыслей настырных пухла. Поставьте себя на его место, войдите в его положение, и если вы человек чувствительный, способный к сопереживанию, непременно схватитесь за голову, боясь, как бы она не раскололась.
Что делать?  Чёрт бы побрал  этот вездесущий вопрос, что  кстати  и не кстати  возникает перед нами, будто выскакивая  из-под земли, как только мы вступим в пределы России. Возможно, он обитает и в других странах, всё может быть, но прописку он имеет, несомненно,  питерскую. А здесь и думать толком некогда: поезд стал, а ты иди…
Бывал Ильич в Москве, и не однажды. В доброе старое время на самолётике из Гомеля за час добирался.  И мечта была у Ильича, пусть не главная, но всё же мечта: Ленина в гробу  очень хотел увидеть. Но всё недосуг, всё дела сдерживали. Ведь столица краснозвёздная не для прогулок Юрием Долгоруким основана, город сей   нужен деловым людям  для решения важных вопросов.  «А Ленин? – рассуждал Ильич,  каждый раз испытывая дефицит времени. – Полвека лежал, ещё подождет.  Куда ему спешить?»
 А Ильичу спешить как раз было куда: деньги поменять, это раз, и обязательно надо посольство американское разыскать, разведать, что к чему. В этом мире непростом ко всему надо быть готовым. Повезло ещё, что голова сбоев видимых не дает, это, по понятным причинам,  в плюсы  надо занести.
Доллары Ильич без проблем обменял на вокзале на российские рубли, хотя и были со стороны заманчивые предложения. Но Леонид Ильич Сёмин хитер как лис, его сыром на крючке не соблазнишь.
Ильич с ходу хотел купить билет до Киева, но оказалось, без паспорта билет в кассе не продают. Да и виза, оказывается нужна.
– Зачем? – переменился в лице Ильич. – В Беларусь въезд-выезд свободный, а что с Украиной?
– С Беларусью мы в Союзе, –  прокомментировал политическую обстановку на территории СНГ  стоящий за спиной Ильича мужчина. – А Украина одной ногой уже в НАТО втопталася. Понял, где собака зарыта?
А что тут можно было понять? Количество возможных вариантов сужалось катастрофически, приближаясь к  нулевой отметке.
«В посольство… Только в  посольство… Американцы своих граждан в беде не бросят», – укреплял себя мысленно наш вояжер.  «Своих… Своих…  –  влазил с сомнениями Некто, что уже давно имел право голоса, наравне с Ильичом. – Докажи!»
Можно было бы даже показать, где зарыты документы, но это будет доказательством того, что Ильича надолго надо лишить свободы.  Вот какое это доказательство.  А как по-другому?
Ильич  Мишке Куклину, конечно, всей правды не сказал: ни про камушки из банки, ни про паспорт закопанный,  зачем друга порочной информацией под монастырь подводить? И так пришлось поднапрячь его насчет  денег, Мишка же не богач – на зарплату живёт. А вот совет его толковый  взял на заметку, если что не так, перебраться на Украину. 
Вырисовывался и такой вариант: просто сказать, что документы с деньгами украли. Тем более выглядит эта версия правдиво, так как бандитов кругом хватает.  Хорошо… Но Ильич прилетел из Штатов в Киев, в столицу суверенной Украины. Это легко установить… Вот тут загвоздка и возникает, и как её обойти, непонятно.  Ильич сегодня где?  В  Москве! А как мы здесь оказались? А что мы здесь делаем?  А визы-развизы российские у нас имеются?
Но и с поиском посольства не всё обстояло гладко. Где оно? И у кого спрашивать?  Остановил одну дамочку в возрасте, поинтересовался…  Ильич же понимает, к кому и по какому вопросу обращаться  можно, а та только у виска пальцем покрутила, а дорогу к цели не указала.  Думай теперь, что всё это означает. А кругом, как осы, подозрительные типы  крутятся, чуют они, что Ильич в беду попал, а значит, поживиться чем-то можно. Всякую всячину предлагают, а один даже открытым текстом спросил: «Ствол не возьмёшь? Уступлю…»  Но не нужны Ильичу эти сомнительные вещи, не нужны!  Даже даром!  Так он мужику напрямую и сказал. А тот, сволочь, видимо, порядочная, подмигнул и шепчет:  «Стрелять кого-то приехал? Я вас, хохлов ушлых, за версту чую. Своя пушка на кармане?»
Ильич на провокацию не поддался, а,  перекусив в кафе, ушёл от Тверской, бывшей улицы Горького, в сторону, там почти не было магазинов и, следовательно, мало шаталось случайного народа. У девушки с коляской  (значит, живёт где-то неподалёку), на ломаном англо-русском  поинтересовался посольством, и что вы думаете? Молодость – это прогресс, молодёжь в Москве всё знает, к образованию душой и сердцем стремится. Именно к такому выводу пришёл Ильич, когда молодая мама чётко и толково объяснила иностранцу, как лучше добраться до нужного места: где ехать на метро, а где  на трамвае.
Нашёл Ильич нужную улочку, разглядел и флаг полосатый у ворот, но высмотрел  и другое: со стороны проезжей части милиция дежурит,  входы-выходы сторожит. Ильич, чтобы подозрения не вызывать, даже в другую сторону смотрел, когда вдоль особняка прохаживался. Но всё понял, всё оценил, свёл концы с концами. «Скажу, –  прикидывал предварительную версию Ильич, –  в Киеве бандиты напали, стукнули чем-то тяжёлым по голове, а очнулся уже на Белорусском вокзале в зале ожидания. Наверное, в багажнике машины через границу везли».  Конечно, при детальном разборе этой версии сразу всплывали неувязки: по голове ударили, это хорошо, а зачем потерявшего сознание человека в столицу другого государства везти? Зачем его по вокзалам таскать?  Этому имевшему место факту  Ильич ещё аргументированного доказательства не придумал. Но,   в конце концов,  с его хорошо работающими мозгами разобрался бы он и с украинскими бандитами, да некогда было особо думать:  ночь на подходе.  В гостиницу без документов не сунешься, это ясно. А шататься будешь вокруг вокзала,  документами поинтересуются,  и всё, пропал Ильич, загребут в ментовку.  Мишка чётко предупреждал:  «Без регистрации в Москве – хана.  Со дня приезда при наличии билета три дня жизни. За это время ты  должен все вопросы решить. На Украину попадёшь, там обстановка  проще, если что, откупишься…»
Ещё днем, когда доллары на вокзале менял, Ильич старушек приметил с лаконичными табличками: «Квартира  на сутки».  Когда потребовалось, всё это в подкорке и всплыло.
   
– Ну что, касатик, пожить хорошо желаешь? –  бабушка, несмотря на сеть красных склеротических жилок на лице, выглядела весьма прилично, вызывая доверие. Потому как  среди присутствующих на рынке жилья  были тётушки и явно разбойничьего обличья, но их Ильич, не вступая ни в какие переговоры, обошёл стороной.
– Зови меня Матрёной, милок. – За добро своё не беспокойся, у нас всё честь по чести. Лишнего не берём, по стандарту работаем…. Только без огласки… За честные  глазки – анютины  ласки… – бубнила себе под нос бессвязные стишки Матрёна, ведя Ильича проулком к месту ночлега. –  Квартирка рядом заветная… Всё под боком, всё близко...
Квартирка хотя и была рядом, но в плане благоустройства оставляла желать лучшего. Но здесь не до чистоты и порядка, главное, что на эту ночь, уже укрывшую  столицу своим крылом,  Ильич заимел крышу над головой. Но когда бабушка, охая и причитая, назвала стоимость данной услуги, Ильич сгоряча  подумал, не  решила ли она продать ему в собственность один квадратный метр прихожей.
– Ты что, голубь, сник?  Веселись… Что деньги? Пыль космическая… – философствовала  старушка. –  А потому  на всё уже давно  цена мировая…  294 доллара, это ещё по-божески, с процентной скидкой…  А если ты с бонусом привык по жизни идти,  у нас и бонус в ассортименте имеется, тогда ещё сотню прибавь…  Такса нынче на рынке такая,– растолковывала калькуляцию  подкованная в бухгалтерских делах Матрёна.
Оглядевшись по сторонам, словно боясь, что её подслушивают прислуживающие ей черти, старая ведьма, так её  про себя называл уже Ильич, доверительно зашептала: 
– Я сама готова твой сон сторожить, я на всё согласная… И денег бы взяла вполовину… Да Ирод запретил в контакт с клиентами входить… Больно валюту иностранную  любит… А если что не по нему, убить  грозит. Он такой,  с ним шутки не шути…
«Врёт старая, – решил Ильич, – пусть ей даже сегодня сто лет, пусть двести, но при царе Иудеи Ироде она жить никак не могла. Врёт…»
– А у тебя есть регистрация? –  вдруг спохватилась Матрёна.
У Ильича чуть не сорвалась с языка грубая рифма на озвученное слово,  но он сдержался и соврал:
– Есть… Всё у меня есть… Только счастье стороной обходит.
– Верю, –  пристально глядя на Ильича, посочувствовала подручная Ирода. –  Тебе верю!
Отдал Ильич деньги Матрёне, хотя и жалко было. Но завтра, уже завтра он будет в посольстве. Осталось лишь ночь перетерпеть.
О, если бы в этом мире всё происходило согласно нашим планам и мечтам! Но жизнь подарков не дарит, их или сам заказываешь, либо друзья на день рождения приносят.

Ильич уже засыпал, даже можно сказать, спал, но вынужден был подняться: в дверь кто-то стучал.  И знаете, колотили этак громко и настойчиво, может быть,  даже ногами. Ничего хорошего всё это  не обещало, кто же  среди ночи принесёт тебе добрую весть?  Запомните, ночной стук в двери всегда к неприятностям. Так точно и вышло.
– Принимай, братан, подарочек, – балагурил подозрительный тип в кожаной куртке, демонстрируя полное добродушие. –  Извини, запоздал, в пробке с Нинкой два часа прокуковали.  Но ночка же длинная? Как ты? –  хлопнул он Ильича по плечу, тем самым лишив его последних остатков сна.
– Извините… –  вставил слово Ильич. –  Не понимаю…
– Что тут понимать? Чек оплатил, бери девку, пользуйся…
– Куда бери? Вы разве не видите, что тут одна кровать?
– Ты чего, парень,  пургу гонишь? Быть такого не может, чтобы Матрена простыни не поменяла. Разберусь…
– Я постельным бельём доволен, –  рассеял сомнения Ильич. – Но я же…
– Ты чего дуркуешь? Чего, чудило, хочешь? –  разнервничался Ирод, скаля мелкие острые зубы. А что это был он, а не кто-то  иной, Ильич уже догадался. – За бабу заплачено, значит,  она здесь и должна ночевать. А ты оказывается  с фокусами… Если парня в койку хотел, почему Матрёне не сказал?  Теперь всех уже разобрали… Одна Нинка осталась, её и бери…
Девушка Нина давно уже сидела на краю кровати и даже немного заскучала, устав от непонятных разборок. Ильич понял:  раз деньги уже заплачены, то против реальности восставать бессмысленно. Обстоятельства всегда сильней человека, особенно, когда он,  стоя в трусах,  вынужден вести долгие переговоры с вовсе незнакомым ему человеком.
Вы не поверите, но случаются порой в нашей жизни странные вещи. Нина, как оказалось, была белоруской и совсем недавно ещё жила в Гомеле, по улице Пролетарской.  Такое раз в сто лет бывает, чтобы два земляка  совсем случайно  в огромной Москве, которая, как мне кажется, вообще не имеет границ,  поздним вечером в чужой квартире встретились, познакомились и разговорились.
– Я поступать во ВГИК приехала, –  рассказывала  историю жизни Нина. –  Конкурс творческий прошла на «отлично», а вот сочинение не сочинила. Двойка… Куда идти? Домой возвращаться нельзя, у меня там семейные проблемы… Пошла на рынок к кавказцам торговать… Вот так здесь с тобой рядом и очутилась.
– Может быть, всё-таки надо было домой поехать? На родине всегда жить проще…  –  высказал своё мнение   Ильич.
– Я о сцене мечтаю, а ты говоришь – домой… –  фыркнула недовольно Нина. – Я же с трёх лет в самодеятельности!
Ильич слушал откровения девушки и, сам  пережив за последнее время массу невзгод, сочувствовал бедной белоруске  от чистого сердца.
– А что паспорт забрали, ты не переживай сильно. В отделении милиции скажешь, что вместе с ключами украли.  И деньги в кошельке кое-какие… Так правдоподобнее будет. Новый паспорт тебе быстренько и выпишут, а новое всегда лучше старого, –  философски отметил Ильич.
– Боюсь я, –  глубоко вздохнув, призналась  девушка, – и тех и этих боюсь.
– Что же тебе, бедняжке, так не везёт? – пожалел заблудшую божью овечку  Ильич. – Ты решение прими, тогда на душе сразу легче станет.  Решение это вроде как руководство к действию…
Вы расслышали слова Ильича? Он упомянул в разговоре душу, ещё пару месяцев назад совершенно отрицаемую им субстанцию.  Вот так чудеса! По-другому и не скажешь!
Ильич, проникнувшись духом товарищества, кое-что даже рассказал Нине  о себе: про череду свалившихся на него невзгод, упомянул он и о милой  женщине, что  повстречалась ему  на жизненном пути.  Да мало ли чего можно в минуты откровенности поведать  доброму собеседнику, сидя  с ним на краешке  кровати в два часа ночи!..
Читатель, зная уже хорошо Ильича, понимает, что многое,  не интересное для Нины, он утаил, и правильно сделал. Меньше знаешь, лучше спишь.
– В Америку хочешь? Утром в посольство вместе пойдём.
– Прямо в Америку? Завтра? – ахнула Нина.
Ильич,  осознав, что сморозил глупость, поправился:
– Нет… Это я так, не подумав… В посольство не надо, сложности будут… Ты лучше билет до Гомеля купи, я тебе сто долларов дам. Беги от них, беги. Лёгкие деньги до добра не доведут, – учил девушку жизни мудрый  Ильич.
Когда наступило утро следующего дня, заглянувший в окошко солнечный луч осветил  странную картину: американский гражданин  и белорусская девушка спали в одной кровати, но несколько странным образом, как нарисовано на игральной карте, помеченной буквой  «В».

Расставаясь, Нина шепнула на ухо такое, что Ильич даже растерялся, хотя удивить видавшего виды американца,  было трудно.
– Ты не шутишь? Действительно незаконнорожденная дочь?
– Клянусь Кремлём, – заверила в правдивости своих слов девушка. – Понимаешь теперь, почему у меня в жизни всё не так, как у людей?
«Вот это да…  Чего только в жизни не случается… Слава Всевышнему, что меня лично  мама с папой родили, –  размышлял над откровениями Нины Ильич. – А ведь в роддоме запросто могли подменить…»
Ильича ожидал очень трудный день, и мы постараемся быть с ним рядом, ведь вместе, что ни говорите,  веселей.  А что ожидает    девушку Нину, мы рассказывать не станем. Она в нашем повествовании совершенно случайно появилась и так же быстро исчезнет со страниц рукописи. Что делать? Ведь не в силах мы о каждом  встречном  и поперечном вам рассказывать: во-первых, не у всех жизнь протекает интересно и насыщенно, как,  предположим,  в последнее время у Ильича. А второе, пусть вы даже сама  светская львица Собчак, что читателю и лично мне до ваших прелестей?  Мы от них удалены социальным положением и большим расстоянием.      Наша  задача совершенно  иная: нам надо проследить, как сложится у Ильича  дальнейшая жизнь и как он в будущем распорядится своими обретёнными сокровищами. И если такая возможность появится, я это допускаю, хотелось бы хоть краем уха услышать о Надежде Комариной, нам её судьба совсем  не безразлична. А о силиконовых  дамочках  и их тарзанах  пускай  газеты пишут: глянцевым гражданам  пиар как воздух необходим…  Мы же, не привлекая внимания, своей дорогой пойдём, нам чужого не надо, своё бы добро Бог сподобил сберечь.
Заканчивая эту главу, дабы не плодить сплошные тайны, скажу лишь о том, что ни в какой город Гомель Нина не поехала, обманула она доверчивого Ильича.  А в 23 часа московского времени, есть у нас такая информация из достоверного источника, она уже не сидела на краю кровати в знакомой вам комнате, а лежала  рядом с буровым мастером из города Нижневартовск по фамилии Кузьмич.
Здесь мы действительно расстаёмся, и пусть каждый найдёт на этой земле своё счастье или хотя бы то, что ищет: и Ирод, и девушка  Нина, и нефтяник Кузьмич. Тем более, если девушка не вздумала обмануть и бурового мастера – «ей с ним хорошо».
Но не всё хорошо складывалось в этот жаркий московский день у Ильича. Может быть, просто не с той ноги встал?  Хотя сомнительно, чтобы Ильич в его возрасте и положении  допустил подобный промах. Здесь что-то другое замешано, возможно,  даже чёрная магия. Ведь завистников у любого человека пруд пруди, а Ильич даже за последние дни не одному участковому Мурашко дорогу перешёл.

ГЛАВА   ВТОРАЯ

         Утро – лучшее время для принятия решений. Кончил дело, можешь и в Академию поступать. Контролёр общественного транспорта Серёга Запутиллин.  И торговля алмазами иной раз бывает убыточна. Ильич отказался участвовать в параде. Может быть, зря?
   
   
«Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…» –  слова этой замечательной песни  сочинил поэт Лебедев-Кумач.  Так вот, ничего подобного не наблюдалось с утра в Москве: ни хорошего утра, ни Кремля.  Он, конечно,  стоял на своём законном месте, как и все последние пятьсот лет, но Ильич не имел возможности наблюдать за освещённостью его кирпичных стен, ибо  уже часа два прогуливался по тротуару вдоль посольства, прикидывая, каким образом туда можно попасть.
«Скажу так: на Крещатике по голове стукнули, очнулся без паспорта и денег в Москве. Как и что происходило – не помню.  Запрос сделают, гражданство подтвердится, вот я и в Америке», – примерно так  выглядела приготовленная для консула версия.    Ничего иного в голову не приходило,  перед действительностью  Ильич даже как-то растерялся, что было для  него несколько необычно.
У входа в посольство, несмотря на ранний час, уже отирались какие-то сомнительные личности, пробовали с Ильичом вступить в беседу, но он, наученный горьким  опытом жизни, ни с кем знаться не желал: «Пускай думают, что просто воздухом дышу».
– Что, товарищ, выхаживаем? В страну Америку попасть мечтаем?
Ильич к подобному вопросу готов не был, он думал, что… Но додумать умозаключение ему не удалось. Некий гражданин в чёрном костюме и при галстуке в полоску подхватил его под руку и повёл вдоль улицы, оттесняя от ворот посольства.
– Я вас знать не знаю, – только и смог выдавить из себя Ильич.
– А я, тварь продажная, за тобой второй день наблюдаю. Я тебя знаю, хорошо уже знаю.
Ильич, крутясь вьюном, чудом сумел отцепиться от  наглого  незнакомца, вырвался из его рук и, несмотря на солидный возраст, стремглав  припустил  в сторону перекрёстка.  За спиной крепко выматерились, раздался даже топот вслед бегущего гражданина, но вы же знаете Ильича: в трудной ситуации он найдёт выход. Что-то непонятное выкрикивая, то ли оправдываясь, то ли обвиняя, он бросился на проезжую часть, рискуя найти смерть под машиной.
– Гляди,  Валя, – сказал подруге водитель «Мазды», чуть не задавившей Ильича, – отказникам опять руки крутят. А ты говоришь: демократия…
Но Ильичу было не до демократии и чужих разговоров, на эти пустяки он даже не хотел тратить ни минуты своего времени. Вырвавшись из цепких рук незнакомца, Ильич понял чётко одно:  что никакой это не случайный прохожий, не сознательный гражданин свободной России, а самый что ни на есть секретный сотрудник госбезопасности. Что тут ещё следовало понимать? И оторваться от такого человечка, как говорят в некоторых отдалённых местах,  оборвать концы, надо считать за большую удачу.
Думая так или приблизительно так, Ильич,  чуть живой,  добежал до остановки и запрыгнул в первый попавшийся трамвай. Ушёл Ильич от беды, ушёл…
И даже то, что буквально через остановку человек с красной повязкой на рукаве оштрафовал его за безбилетный проезд на триста рублей,   настроения не испортило.
«Они за мной,  наверное,  следили,– размышлял, анализируя происшествие, Ильич. –  Видимо, Беларусь в розыск подала… Только бы не в Интерпол…»
Наивный Ильич!  Наивны его скоропалительные домыслы и выводы…   Он  не знал, да и как к нему могла просочиться информация, что руки ему выкручивал  не кто иной, как лейтенант ФСБ Александр Захаров.    Если вы сомневаетесь в приведённом факте, можем даже  сообщить место его прописки, но по ряду причин  делать этого не станем. Саша – человек серьёзный и до сих пор холостой, семейную жизнь он пока держит побоку, так как думает о карьере: получит звание майора  и будет поступать в академию. И вы хотите, чтобы такой со всех сторон положительно характеризующийся человек, проведший сутки на дежурстве, упустил из поля зрения слоняющегося у американского посольства диссидента, мечтающего сбежать из свободной страны?  Захаров  их не только терпеть не может, он их презирает! Хотя дежурство его к этому часу закончилось  и он сдал пост напарнику, но пройти безучастно мимо явной провокации политического урода,  иначе этого подонка и назвать нельзя, он не мог.  Подобные слова он употребил тем же вечером при прогулке по улице Старый Арбат, рассказывая  девушке Люде  об утреннем инциденте.
– Ушёл, гад, из рук прямо ушёл. И можно сказать, что звёздочку мою очередную унёс.  А стрелять никак нельзя: прохожие вокруг, опять же, за патроны отчитываться надо… Удался бы захват, может, в академию без экзаменов приняли бы… Боюсь я, Люд, сочинения…  Больше не самого сочинительства опасаюсь, – поправился лейтенант, – тактических ошибок наделать боюсь. Ошибки у нас не признают, за ошибки карают…
Поняла ли Людмила несколько путаное  объяснение спутника или нет, никакого значения не имеет, ибо думала девушка о другом: хоть и не любил Саша в свободное от работы время посещать бары и кафе, но парень он вовсе неплохой. Маме, живущей в Великих Луках, он,  несомненно,  понравится. Одно  настораживает – выпить любит. Но кто у нас без греха? Умные люди  говорят: чтобы с генералом жить, надо за лейтенанта замуж выйти. Генерал согласно статусу пить будет только коньяк, а его, в отличие  от водки, много не выпьешь: пахнет не то самогоном, не то одеколоном,   и для кармана накладно.
Это всё были мысли малознакомых нам Александра  и Людмилы. И для чего, вообще, нам надо знать чужие и неинтересные нам мысли? Из чистого любопытства… А   о  чём  в это время думал Леонид Ильич?
Ильич бы думал, при всяких жизненных коллизиях  непременно  надо думать, но плавному течению мыслей всё время мешал дотошный контролёр. Он не только штрафовал пассажиров, часто беспочвенно скандаля, он, неясно  почему, искал поддержки и одобрения своей профессиональной деятельности у лишённого  уже трёхсот рублей Ильича.
– Видишь, браток, как в поте лица государству жить помогаем, –  дружески похлопывал он  Ильича по плечу. –  Так, перетрудившись, и  сгореть  на работе недолго.   
Рядом с Ильичом отирались две сильно декольтированных девицы, которых за нарушение правил проезда на общественном транспорте тоже пришлось оштрафовать.
– Пятно нефти по океану плывёт, – волновалась за мировую экологию  рыжеволосая, крутя вокруг  словно на шарнир посаженной головой, – и ты понимаешь, Катька, прёт оно  прямиком  на Канары. А у нас с Владиком путёвка на июль.  Кумекаешь? Так я побежала, два дня нервы портила, но успела на Мальдивы поменять. А где эти Мальдивы, даже сам чёрт не знает!  Но ты прикинь, кто ушами хлопал, путёвку не сменял, в нефти плавать будет! Хочешь в бикини, а желаешь – вообще без ничего! Вот умора!
Ничего смешного Ильич в данной ситуации не видел, люди должны содержать себя в чистоте. И хотя это не всегда получается, как,  например,  в эти дни у него самого, гигиену надо блюсти и уважать.
– Братишка, братишка, – не успокаивался  рьяно исполняющий свои обязанности контролёр, – ты за задним проходом  наблюдай, чтобы без билета кто не ушёл, а я пойду в первом вагоне пошустрю.
Ильичу не было никакого интереса преследовать забывчивых граждан,  и он, не дожидаясь очередного скандала, вышел на ближайшей остановке. Трамвай, отчаянно грохоча и лязгая внутренностями, удалился прочь, оставив его в совершенно незнакомом районе. Хотя Москва и близка людям,  появившимся  на свет при социализме, как бывшая столица СССР, но довести человека  до отчаяния  ей проще пареной репы.
И вот, похлопав себя по карманам,  Ильич наконец осознал, что  гражданин  с повязкой никакой не работник службы контроля, а настоящий вор и грабитель. Деньги исчезли, испарились… И это было самое худшее, что можно было придумать, чтобы наказать человека. И я вам  честно скажу: если бы у Ильича был в тот момент пепел, он бы посыпал им голову.
Вы представляете себе весь ужас положения, в котором очутился Ильич? Это  катастрофа, полная и окончательная. На часах, которые исправно показывали время, было всего десять часов, а в карманах Ильича уже не было ни копейки денег. Вернее, в заднем кармане брюк осталось лишь двести рублей. С этаким капиталом далеко не разбежишься. Эта истина, хотя и с трудом, пробралась в голову Ильича, окончательно повергнув его в уныние. От всех этих бед можно было бы и заплакать, но что толку? Москва слезам не верит!  Уж слишком много плакальщиков наезжает в неё,  стремясь  вознестись к гламурным высотам. Но, увы! Места там уже давно шустрыми людьми куплены, а кое-кто, особо ушлый,  сумел даже по два-три раза их перепродать.
«Как  можно так  человека обидеть?» – зададите  вы вопрос, сопереживая страданиям Ильича.  Что сказать?   То, что случилось, уже произошло, имело место… И никакими жалобами ситуацию не изменить… А прыгни Ильич в следующий трамвай за номером,  например,  7 или 9, всё бы в его жизни, может быть, сложилось иначе. Конечно, неприятности могли поджидать его и там, но,  по крайней мере,  деньги бы из  кармана с такой лёгкостью  не исчезли. А как без копейки прожить в этом мире, да ещё в наше непростое время?    Даже непривередливый грек Диоген, лишись он своей бочки, я в этом уверен,  страшно бы нервничал.
Как тяжело мне! А как худо сегодня Ильичу! Вопрос, поставленный  Чернышевским, с исчезновением денег  снова всплыл на поверхность жизни: «Что делать?»  Николай Гаврилович,  сидя в тюрьме,  нашёл, как ему казалось, искомый ответ.  Леонид Ильич  в поисках сомнительной со всех сторон истины садиться в зарешёченную камеру не хотел. И вы бы на его месте отказались от такого предложения.   Что деньги?  С ними хорошо, без них  плохо. Но жизнь на этом не кончается… Будут у нас с вами ещё в руках  миллионы.
А вор-рецидивист Серёга Запутиллин вообще ничего не брал в голову. Отсидев  около  шестнадцати лет в тюрьмах и лагерях, хотя общего срока по совокупности преступлений прокуроры насчитали ему 34 года, он, в отличие от приунывшего  Ильича, чувствовал себя прекрасно. Закончив к обеду хлопотную работу контролёра, Сергей сел на электричку до станции Домодедово,  где уже пятый месяц коротал дни быстротечной жизни, состоя  в гражданском браке с Ольгой Мызниковой, продавщицей местного магазина «Удача».
Данные факты приведены исключительно для того, чтобы у читателя не возникло ни малейшего сомнения в реальности происходящего. Если Бог хочет  наказать человека, он лишает его разума, если задумал  сделать его лучше, насылает беды. Их умный человек должен рассматривать как жизненное испытание. Пройдёте до конца выбранной вами дорогой, выдержите все тяготы дальнего пути и, может быть,  станете умнее и добрее.
Не везёт сегодня Ильичу, иначе не скажешь. День, расцвеченный июньским солнцем, катился, как ему и положено, к дальнему ещё вечеру. Хотелось пить, неплохо было бы и закусить… «Надо действовать, – отсёк разношёрстные мысли Ильич, – надо  хоть один брюлик сдать, дела поправить… Под лежачий  камень вода не течёт».

– Э-э-э, человек,  у тебя с головой всё нормально? Кто тебя сюда послал? Сам, говоришь, сообразил? Ты кому стекляшку втюрить задумал? Ты  что,  Эрика посадить решил?
И хотя крутил камушек меж пальцев нервный специалист антикварного салона,  природная осторожность взяла своё:
– Пошёл вон. Мы ничего  ни краденного,  ни ворованного в руки не берём.
На что надеялся Ильич, пытаясь реализовать такой непростой товар, трудно сказать. Но и бездействие  смерти было подобно. С третьей попытки, магазинов данного профиля на улице Арбат  хватало, Ильичу сильно повезло: его пригласили к самому директору магазина. Толстый,  очень приличного вида армянин, ни слова не говоря, выслушал легенду Ильича, посмотрел в лупу на камушек и сказал чётко и ясно:
– В ментовку сам пойдёшь или мне звонить? Ты всё понял, урод?
Ильичу дважды такое повторять не надо, он с полуслова некоторых людей понимает. Минуты не прошло, как он опять брел Арбатом вдоль  уставленных антиквариатом  витрин.
А что в итоге за всей этой суетой и нервотрёпкой мы имеем? В графу потери   следовало записать один невозвращённый камушек, а в плюсы и занести-то   нечего, убытки к этому арифметическому знаку никакого отношения иметь не могут.  Ильич отчётливо понял, что  разбогатеть ему не удастся,  бриллиант  с рук никто никогда у него не возьмёт.  Это приговор, суровый и окончательный. «Спасёт посольство, –  выискал последний шанс Ильич, – прочь сомненья!»
Опять заполненная  мчащимися машинами  улица, а вон, впереди, по левую руку, и заветный особнячок с поникшим от жары флагом. Но бодрый от доверенных обязанностей милиционер  в ранге старшего лейтенанта встретил Ильича настороженно:
– Здесь останавливаться  запрещено. Пожалуйста, проходите дальше.
Ильич в этот раз решил разговаривать на английском, только так можно было доказать свою принадлежность к великой нации.
– I`m  an American citizen.  I want to see the consul of the USA.
Офицер на хорошем английском повторил всё то, что только что говорил Ильичу по-русски:               
– No stop.  Keep on, please.
Ильич, уже понимая, что шансы попасть в посольство минимальны, попробовал на свой страх и риск прорваться силой к заветным дверям. Но он недооценил уровень подготовки московской милиции.
– Я требую присутствия консула! –  закричал он срывающимся от волнения голосом. –  Помогите!!!
Лейтенант, оттолкнув от турникета Ильича, нажал на рации красную кнопку:      
– Толян, подсоби мне дурака  повязать, здоровый, чертяка.
Ильич не захотел знакомиться ни с каким Толяном и,  не дожидаясь неприятностей и   долго не размышляя, бросился на проезжую часть дороги. И что вы думаете? И на этот раз ушёл Сёмин от погони.   Проверить же, как   организовал  преследование старший лейтенант, не представлялось возможным, надо было смотреть в оба, чтобы не окончить свою жизнь под колёсами мчащихся автомобилей. Бог милостив, и Ильич без потерь и травм перебрался на противоположную сторону улицы, что, поверьте мне, сделать было не просто. Везло Ильичу в этот день, сильно везло…
Но Ильич был бы не Леонид Ильич Сёмин, если бы спасовал перед обстоятельствами. Он кружил  около посольства, совсем как акула вокруг своей жертвы. Любым путём нужно было пробиться к консулу, другого выхода просто не виделось.
Предположим, попади он сегодня под машину: где гарантии, что он останется живой? А вдруг на всю оставшуюся жизнь станет инвалидом? Бедным и больным плохо в любой стране,  включая Америку, а в России этим категориям граждан вообще нечего делать.  Люди с такими  недостатками даже своим близким не всегда нужны.  «C`est la vie», –  как говорят французы.
Подобные мысли пришли в голову  Ильича, когда он вновь приблизился к вожделенному зданию посольства.  Такое впечатление, что его туда тянуло магнитом. Слышал я, рассказывали знающие  люди, что ещё со времён холодной войны  стоит у американцев в посольстве (они ведь всё могут!) некое устройство, притягивающее к себе всякого толка отказников и диссидентов. Я в лёгкую допускаю такую возможность:  западные воротилы в плане завоевания славянской души ни перед чем не остановятся.
Но на улице, рядом с посольским особняком,  происходило что-то не совсем понятное: людей в костюмах стало больше, что ли?  Чуть ли не каждый встречный решил сегодня вечером повязать шею полосатым галстуком. Хоть день клонился к вечеру, жара не спадала: было душно и отчего-то очень тревожно.  А если в природе что-то непонятное происходит, то для этого, конечно,  есть явные или скрытые причины.
Буквально через несколько минут ситуация прояснилась: и никакой здесь не было тайны. По тротуару, заставляя прохожих жаться к стенам домов  или тесня их под колеса рычащих машин, шла живописная группа совершенно голых граждан, не понять какой национальности. И её, эту национальность, зеваки даже не желали определять, чем она  в плане духовного роста  могла им  помочь?
Ильич смотрел на бодро шагающих   голых мужчин, и что-то давно забытое, но пережитое им самим, всплывало в памяти.  Ведь всё это он уже когда-то видел: городские улицы, милиция, голый человек…   Или ему кажется?
– Товарищ, присоединяйтесь к акции! –  махнул Ильичу рукой, приглашая принять участие в шествии, активист из голой толпы.
Накачанный красавец со стрижкой «под ирокеза» нёс большой плакат, держа его обеими руками над головой: «Иди с нами до конца!» Ильич, быть может, от снедавшей его тоски и пошёл бы с незнакомцами,  но совсем не хотелось раздеваться, а тут ещё куртка с камушками… Конечно, можно было скрутить её и взять  под мышку, но  перспектива конца  Ильича не привлекала. «Молодые ребята, а такие   уже законченные пессимисты», – только и успел он подумать, а сам уже решил окончательно: в акции не участвовать.  Не по пути Леониду Ильичу с голыми протестантами. 
– Присоединяйтесь! Рядом – значит вместе, – наперебой призывали случайных прохожих в свои ряды весёлые ребята. А один, высокий и худой, почему-то избрав Ильича объектом внимания, закричал ему на английском: «Love is life. Love is happiness».
Но Ильича трудно было сбить с толку, он для себя уже всё решил: ему надо в посольство, здесь  не до гуляний по Москве без одежды.
А уличные  события начали развиваться по сценарию, составленному явно не представителями обнажённого меньшинства.  Какой-то провокатор, так его определил Ильич,  остановился прямо напротив посольства,  отдал честь полосатому флагу и, чеканя шаг, подобно часовым у Мавзолея, направился прямо к заветной двери посольства.  Этот манёвр послужил тайным  сигналом для атаки  секретных служб, представителей которых оказалось немало среди прохожих. А может быть, и сами жители столицы, не одобряя концепции однополых браков, решили хоть чем-то помочь правоохранительным органам.
Гладиаторы, в их когорту   Ильич записал всех  без исключения демонстрантов, сражались яростно, но постепенно всё-таки попятились  под натиском гражданских лиц.  Отступы на проезжую часть перекрывали машины, будки которых по диагонали украшала надпись «Хлеб».   И здесь  согласно  стратегии и сценария  на демонстрантов  бросились силы ОМОНа, что таились  в засаде, укрываясь до поры до времени   в переулке,  так вот тогда только и началась настоящая битва, настоящее сражение. И хотя геи-гладиаторы были не робкого десятка, дрались достойно, но на противоположной стороне был значительный численный перевес и опыт борьбы с терроризмом. Ряды голых людей дрогнули, под ноги на асфальт полетели плакаты и транспаранты, началось отступление, напоминающее бегство французов во время Отечественной войны  1812 года.  Человек пять   обнажённых, Ильич это видел своими собственными глазами, спасла миловидная брюнетка, умчав их с поля боя на большом красном джипе.  Доброе сердце было у этой девушки, и чем-то, подметил Ильич, она даже напоминала Надю, хотя и была другой масти.  Наблюдались и другие сочувствующие среди московских водителей: ещё нескольких парней увезли прочь скоростные иномарки.    
Ильич, подобно Наполеону,  наблюдал за сражением со стороны, в то же время мысленно находясь в стане  бедных притесняемых людей, потому что таким же гонимым  судьбой  чувствовал он и себя.
«Мы жертвою пали в борьбе роковой…» – затянула песню небольшая группа геев.   Молодёжь пела вдохновенно, демонстрируя  несгибаемость духа,  но в то же время уже чувствуя близость поражения, ибо на всей прилегающей территории остались  лишь считанные очаги сопротивления. Ряды демонстрантов были смяты и разъединены. Голых мужчин, заламывая им руки за спину, грузили в припаркованные хлебные фургоны. Но, хотелось надеяться, что хлебозаводы столицы к этой акции никакого отношения не имели. «Может быть,  у хлебных печей рабочих рук и не хватает,– мелькнула мыслишка в голове Ильича, но тотчас была изгнана разумом и логикой, – но  подобными методами производственный коллектив создать трудно, вернее, невозможно. Стахановцами становятся не по принуждению, а по убеждению».
Все эти мысли, пускай они носили несколько сумбурный характер, укрепили Сёмина в решении: «Правильно сделал, что не разделся. А то бы…» Но додумать план возможного развития событий ему не удалось, ибо в окружающем человека мире  всегда находятся нахальные люди, всем мешающие и всё путающие.    
– А вы, гражданин, что, у этих уродов координатором служите? –  вопрос был обращён к  Ильичу, и задал его старший лейтенант милицейской службы.
– Я никакого отношения  ни к чему не имею, –  сформулировал Ильич свою гражданскую позицию. – Я просто гуляю.
Фразу о прогулках  в данных обстоятельствах  оглашать, конечно, не следовало. 
– Для народного гуляния  у нас Садовое кольцо имеется, но, если и там вам атмосфера  не  нравится, может, тогда тюремный дворик сгодится? –  умничал или  шутил офицер. Затем, оставив игривый тон, он сказал тихо, но вполне понятно: – Пошёл вон! Две секунды – и тебя больше здесь нет!
 Но Ильич, четверть века проживший в свободной стране, не желал покидать  облюбованный  им для подвижного отдыха  участок улицы.
– Я гражданин Соединённых Штатов Америки. Я желаю видеть консула.
– А вот это ты увидеть не желаешь? –  стукнул офицер ребром ладони по изгибу локтя левой руки. – Ты, я вижу, русского языка не понимаешь…
– I`m insisting on being admitted to the consul`s appointment.*
Даже ненароком оброненное  слово не однажды меняло судьбу смертного, таких примеров в истории человечества не счесть, а порой вело прямиком к безумию или трагической гибели.  А чтобы попасть в цугундер, много и говорить не надо, Ильич уже всё, что надо, озвучил.
В иное время, может быть, лейтенант повёл бы себя иначе, ведь он тоже живой человек и гражданин, но сегодня, после нелёгкой битвы с голыми демонстрантами, нервы были накалены до предела. А тут ещё дома неприятности, не хочется даже вспоминать лейтенанту истерики сожительницы. Где  Альбина  только такие  обидные слова выискала,  не понять: «тварь ментовская». Они  даже человека в гражданской одежде обидят и разозлят. А зло, если его культивировать  и  поощрять,  распространяется  по  миру  согласно

*Я  требую,  чтобы меня допустили  на приём к американскому консулу.
«принципу домино». В систему одной из костяшек,  может даже шесть-шесть, попал  и наш Ильич. Что сказать? Оказался он не в том месте и, к сожалению, не в тот час, да ещё и не под то настроение… 
Забрали Ильича… Несмотря на все его просьбы и доказательства, скрутили и затолкали в бело-голубой милицейский газик, так как все большие грузовые машины уже разъехались по своим делам.
– Он у них вроде бы главным числится. Сам наблюдал:  данный гражданин давал команды  к построению, – доложил начальству доставивший  задержанного в отдел милиции лейтенант.  Младший
офицер врал, но не краснел. Хотя, как утверждают классики литературы, в старое время лгуны цвет лица меняли.  – А не разделся для маскировки, –  добавил он. –  Хитёр, каналья! Вы же на рожу его гляньте: вылитый педераст!
         Ильич  делал попытки отстоять свою честь и свободу,   используя   поочерёдно  два разговорных языка, но милиция была глуха к его мольбам и просьбам.  Лишь сержант    Остапчук,   бывший    советский украинец,    пожалел  задержанного: «Во даёт! Так на разных языках и тараторе, так и тараторе… Да складно как бреша…   Юморной хлопец… Петросян ему до подмёток не годится».
Ильич, опасаясь обыска, сильно нервничал, но всё обошлось как нельзя лучше.  Обнажённых мужчин никто обыскивать не пожелал, что и где у них надобно было искать?  Под  шумок, без излишних формальностей, общей толпой и проследовали в камеру предварительного заключения.
Глава наша потихоньку кончается, а мучения Ильича, помещённого в обезьянник  отделения милиции, продолжаются.  Быстро сказка сказывается, да дело быстро заводится, а правда пробивает себе дорогу не только тяжело, но и медленно.
   
Но дело на Ильича никто заводить не стал… Продержали трое суток под замком, да вместе с геями и выгнали…  Прямо на улицу, но, правда,  с напутственным словом майора Разуванова.
– Ну что, господа?  Будем ещё непотребным видом смущать законопослушных москвичей? –  задал он  вопрос.  И сам же на него ответил: – Ещё раз на моём участке увижу – голых ли,  одетых – мне без разницы,  уши пообрезаю. Без этих органов чувств, надеюсь, вы меня лучше понимать будете. А пока слушайте, что скажу, и запоминайте, а ещё лучше, как мой дед Семён говорил,  на ус мотайте или на что ещё вздумается, но чтобы слова мои усвоили и порядок больше не нарушали.
– Так что, на вашем участке даже одетым появляться нельзя? Закон позволяет… – попытался кто-то очень умный затеять дискуссию, но майора трудно было сбить с мысли, и потому он спокойно продолжил свой монолог:
– Такое поведение, что вы продемонстрировали,  не украшает нашего человека, а даже вовсе наоборот: развращает его психику. Ну, в общем, вы меня поняли…
Как видим,  офицер Разуванов не был лишён ораторского таланта, умел толково говорить и общаться с аудиторией.  Даже Ильич легко понял основную идею: следующий раз у посольства он будет уже не задержан на трое суток, а арестован за нарушение порядка на улицах, согласно  указу московской мэрии,  на 28  календарных дней. И прав, прав на все немыслимые проценты милицейский начальник: зачем и кому вся эта хренотень с демонстрацией  оголенных частей тела нужна? Не согласиться с разумными доводами мог только полный умалишенный.  «В ближайшие  три-четыре  дня в посольство нечего даже соваться», – так решил для себя вопрос демонстраций Ильич. – А дальше будем посмотреть».
Майор Разуванов  был хорошим семьянином и добрым  человеком, а уж на что исполнительным был, так второго такого поискать. Потому и стал в сравнительно молодые годы начальником районного отделения милиции, а ведь начинал службу простым участковым.  Человек своими руками  судьбу свою делает, конечно, при непосредственном участии головы,  и в этом умозаключении таится вся правда сегодняшнего дня.               




ГЛАВА   ТРЕТЬЯ

        Свобода, какой бы она ни была, всегда лучше неволи. Очереди бывают не только на концерты звёзд шоу-бизнеса. Американцы, с какой стороны на них ни смотри, всё-таки тяжёлые люди. В гостях у Владимира Ильича Ленина. Сладкая булочка с привкусом горечи.

   
Как ловко некоторые люди приспосабливаются к обстоятельствам, просто удивительно. Разошлись по своим домам граждане, ещё несколько дней назад гулявшие у американского посольства в голом виде. И сегодня, на удивление, они были хорошо одеты и обуты, кто-то их действительно опекал, кто-то их,  несомненно,  курировал.  Но, конечно уж, не Ильич. Ему бы свои проблемы решить, ему бы о себе хоть чуток позаботиться.
Были разного рода предложения со стороны гладиаторов, были… Но Ильич, все три дня державшийся особняком, в коммуну записываться отказался  и ни в какие отношения вступать не захотел.  Не то чтобы он презирал людей подобной ориентации или ненавидел подобный контингент Ильич,  как обычный обыватель, просто  не допускал их в свою жизнь. Геи в нашем обществе присутствуют, процент их, возможно, известен социологам, но при желании  их можно не видеть и не слышать.
В камере отделения  милиции, что удивительно, были все условия для нормальной жизни: вполне сносное питание и сон.  Видимо, правительство Москвы не оставляло без внимания подведомственную территорию города, прилегающую к иностранному посольству. Так думал Ильич, и именно так всё обстояло на самом деле.
Но ладно, забудем негатив,  дело прошлое... Оказавшись на улице, Ильич постарался    быстрее    покинуть    участок     майора      Разуванова,     как   тот   в последнем своём слове и советовал сделать. Свобода, пусть даже без документов и денег, сама по себе уже вещь неплохая.  Всё познаётся в сравнении.
Рассуждать об имевших место событиях довольно просто и интересно, понять их уже несколько затруднительно, а сделать выводы порой  невозможно. Ещё сложнее выглядит попытка  предвидения  будущего, это вообще дело немыслимое. Именно так решил, покопавшись  в недавнем прошлом, Ильич.
Брёл он улицей и брёл, пересекал перекрёстки, спускался в переходы под землю, снова выбирался из них на свет божий… Кривая движения человека, начерченная заинтересованным специалистом, ничего бы нам не рассказала. Цель конечного следования отсутствовала. И это было самое страшное в полученной математической выкладке.
«Тверская», –  прочёл Ильич название улицы. Он здесь, на бывшей улице имени писателя  Горького, когда-то давно, в прежней сытой жизни,  был, но сегодня всё выглядело иначе, неузнаваемо… Магазины, витрины, манекены…  Хорошо одетые  и довольные жизнью москвичи… Всё, что может двигаться, двигалось… Машины, тысячи машин разгоняли на дороге сизую, похожую на утренний туман, дымку… Мегаполис   был полон разнообразных звуков и голосов, он вяло шевелился и натужно дышал, но даже всесильные масоны, пожелай они беды городу,  были не в силах остановить его жизнь.  Москва  обречена на вечное существование.
Ильич незаметно вышел к Красной площади. Ему всегда нравилось это место: Спасская башня с курантами, зубчатые стены, дивные  Кремлёвские башни… Всё здесь выглядело картинно, игрушечно, как на старых позабытых открытках детства.  Ильич даже припомнил мамины духи «Красная Москва», в высокой матовой бутылочке, имитирующей башенку, припомнил и тяжело вздохнул.  Воспоминания детства, какими бы они ни были приятными для человека,  всегда звучат минорно…
Перед огромным зданием, где располагается музей В.И. Ленина, гарцевал на бронзовой лошади маршал Жуков.  Ильич с интересом ознакомился с памятником истории и, нужно заметить, ему понравились и конь, и всадник.  Справа от музея, со стороны Мавзолея,  крепла, обрастая людьми, очередь.  Ильич заинтересовался, примкнул к волновавшейся толпе, и глазам своим не поверил: объявление на турникете гласило, что сегодня, 22 июня 2009 года, в память дня начала Великой Отечественной войны, открыт доступ к телу вождя мировой революции. Появился шанс воплотить давнюю мечту, ведь Ильич никогда  не был в Мавзолее. Шанс был, только денег на входной билет, к сожалению, не было.  Но действительность оказалась лучше, чем Ильич о ней думал.  Из разговоров русскоязычных граждан он понял, что за вход денег не берут: это не цирк и не политическое шоу, а дань уважения великому человеку, чей ум, как сказал американский журналист Джон Рид,  прах которого, кстати, покоится в Кремлевской стене,  за 10 дней «потряс» до основания мир. 
Ильич, проникнувшись идеей пролетарского единства, стал органической составляющей очереди. Она, на удивление, двигалась очень быстро. Милиционеры, проверяющие публику на наличие взрывчатых и других запрещённых веществ и приборов, ловко орудуя детекторами, небольшими группами впускали граждан на площадь.
За спиной  Ильича о чём-то своем тараторили суетливые итальянцы. Пару слов из  их разговора он понял, потому и сделал соответствующие выводы о национальности.  А вот дальше, за ними, взволнованный Ильич услышал явно английскую речь, и тут его осенило. Вот он, его спасательный круг, и как только он о таком варианте не догадался раньше?
Действительно, сохраняя очерёдность, чета американцев медленно, но уверенно двигалась к Мавзолею.  Что это были его соотечественники,  он не сомневался, ему ли их не узнать? Окрылённый открывшейся перспективой Ильич стал подбираться поближе к американцам, тем самым внося некоторый сумбур в плавно текущую очередь.
– Куда вы, как слон,  лезете? Вы мне все ноги оттоптали, – сделала ему замечание излишне полная пожилая женщина, ведущая к дедушке Ленину девочку лет десяти, видимо, внучку.
– Я никуда не лезу.  Извините… – не желая обострять ситуацию, произнёс нужные слова  Ильич. – Пропустите меня.
Дама с внучкой, удивляясь манёврам очередника, который нарушал порядок,  двигаясь не вперёд, как велел здравый смысл,  а назад, чуть посторонились, открывая Ильичу доступ к американцам.
– My money and documents  were stolen.  I  want to see the consul of the USA.*
От волнения Ильич не совсем чётко сформулировал  свою просьбу, чем сильно озадачил заокеанских туристов. Не вступая в разговор, гражданин в табачных до колена шортах достал из кармана портмоне,  долго в нём копался и,   наконец,   сунул       изумлённому     Ильичу
* У меня украли деньги и документы.  Я хочу видеть американского  консула.
однодолларовую купюру. Тот сразу понял, что его принимают за уличного  попрошайку, и, отчаянно жестикулируя, попытался более толково объяснить своё бедственное положение:
I’m an American citizen. I’m insisting on consul”s and  advocate”s coming*.
          Всё это было сказано чётко, хорошим американским языком, но туго соображающие туристы вновь ничего не поняли или сделали такой непонимающий вид. Толстяк, не вступая в переговоры,  полез в бумажник и предложил Ильичу ещё одну  купюру, с которой  за всем  происходящим  недовольно наблюдал  президент Вашингтон.
– No, no, I don’t need your money.  I want to see the consul.**
– He is crazy, –  подсказала толстяку американская жена. –  He decides to ruin us. We must call the police.  I`m afraid of this Russian man.***
 Девочка,  не понимая чужого языка, но сочувствуя Ильичу, заплакала. Обсуждая и осуждая неадекватное поведение Ильича, заволновалась и  зароптала очередь.
– В чём дело, товарищи? Какие проблемы? – вмешался в происходящее милиционер.
Американцы молчали, и это было хорошо. Тогда слово взял быстро соображающий Ильич:
– Нет проблем. Это я свой иностранный язык на иностранных гражданах опробовал, но, оказалось, неудачно. Плохо в школе меня учили.
Милиционер,      не   сбрасывая   с    лица   маску 

*Я американский гражданин.  Я требую присутствия консула и адвоката.
** Нет, нет, мне не надо  ваших денег.  Я хочу видеть консула.
***Он сумасшедший. Он  решил нас разорить. Нужно вызвать полицию. Я боюсь этого русского.
подозрительности, оценивающе глянул на  Ильича,   но    карательных действий по отношению к нему предпринимать не стал, а сделал лишь устное замечание:
          – Наша   школа   плохо   учить не  может.    Вероятнее  всего  вы, гражданин,  как положено уроки не готовили. Себя,  прежде всего,  надо винить, а не   общественность.   Стойте   спокойно   в очереди,    и  к   иностранным  товарищам  приставать не смейте.
Как видим, милиционер со звёздочками старшего лейтенанта был политически подкован и по природе своей добр. А не приглянись ему своим внешним видом Ильич, мог бы загнать туда, куда  Макар телят не гонял. И в самом деле, зачем крупный рогатый скот, хоть и в подростковом состоянии, гонять в  отдел милиции?  А ведь там запросто мог очутиться через пару минут разговорчивый Ильич.  Не продумал он до конца стратегию контакта с американцами, хотя  должен был лучше нашего знать, как они непонятливы и подозрительны.
Да знал всё Ильич, всё он хорошо знал! Но ведь даже секунды лишней не было на размышление. Он думал… А теперь уже думать надо о том, как бы у милиции не зародить подозрения своим поведением, как бы её не насторожить. Мишка Куклин недаром о регистрации не один раз предупреждал, где она? Даже справки об освобождении не выписали.
«В следующий раз справку тебе  мордовская колония   за хорошее поведение выпишет,  догуляешься нагишом по улицам, –  пообещал, выпуская Ильича на свободу  из уже знакомого вам отделения,  улыбчивый старшина милиции. – Ходи как человек в гражданской форме,  порядка на тротуарах не нарушай, и никакая тебе справка тогда не потребуется».
Старшина был не совсем прав, вы же знаете правду жизни: без бумажки, заверенной печатью, ты легко можешь стать букашкой. А этот процесс чреват: вредные и надоедливые насекомые подлежат истреблению, для этих целей даже специальные службы существуют.
Ленин, любимый вождь Страны Советов, спишь ты спокойно в своём гробу, и не волнуют тебя мировые катаклизмы: обходит тебя стороной мировой финансово-экономический кризис, не страшен тебе птичий и модный в нынешнем сезоне свиной грипп А/H1N1. И что тебе до бед человека по фамилии Сёмин? Ты же о мировой революции думал, о пролетариате в целом, а отдельный человек – это всего лишь винтик в огромной махине бредущего к коммунизму государства. О мелочи всякой думать начнёшь – глобальные вопросы переустройства мира из внимания упустишь… Революция и слабость несовместимы, такова истина…
На Владимира Ильича  Леонид Ильич посмотрел с нескрываемым  удовольствием. К человеку пришла беда, пускай ему плохо: и голоден он, и водички бы вкусной попить желал, но оно всё равно лучше, чем в гробу, хоть и шикарном, десятилетиями томиться. «Деньги на поддержание порядка в Мавзолее  тратятся немалые, но надежды, что вождь встанет, –  никакой».   Вот резюме, что Сёмин  вынес в своём сердце, выйдя из-под земли на свежий воздух.
Ильич не знал, некому было ему подсказать, что совсем рядом, в красной Кремлёвской стене покоится прах С.М. Кирова, с которым он познакомился на проходной станкостроительного завода в городе Гомеле. Помните историю с волнистым попугаем? Помните?  А Леонид Ильич   ни большевика Кирова, ни заморского попугая  сегодня даже не вспоминает, до них  ли здесь, когда беды над головой   словно стая воронья кружат…  Да и было ли что подобное в  призрачном прошлом?

Вчера, ещё  вчера, всё  было более-менее нормально. На последние деньги  Ильич купил белый батон хлеба и пакет кефира, поужинал и ночь продремал в неком дворе на лавочке. И холодно, и неуютно, но ничего другого жизнь не предлагала. Сёмин, может быть,  впервые в жизни отчаялся: он совершенно не знал, как дальше жить и как вообще в этом проклятом мире выжить.
Более другого навевал тоску чудный свет,  льющийся из окон окружающих домов.   «Московских окон негасимый свет…»  Песня хорошая, по всем параметрам неплохая,   и это,  несомненно,  заслуга композитора  Тихона Хренникова,  но Ильичу  очень уж тяжело было смотреть на эти окна, за которыми угадывалась чужая жизнь.   Там, за стеклом, люди о чём-то говорили меж собой, улыбались друг другу, спорили и шутили… Они длили  часы своей  жизни  в тепле и сытости, а ты один-одинёшенек коротаешь июньскую ночь на крашенной зелёной краской лавочке. Ильич не столько завидовал  чужому, сколько   тосковал по своей утерянной в вихре событий жизни, что совсем недавно имела место быть… О далёкой Америке, так уж получалось, он совсем не вспоминал, а всплывали в памяти совсем другие картины и события:  милая Надя, незамысловатое деревенское житьё-бытьё, Мишка Куклин со своей правильной женой Ольгой.
Кажется, что не считанные  недели прошли с той поры, как  «Боинг»  чиркнул колёсами по украинской земле, а целые годы.  События обладают одним странным свойством – они способны растягивать время.  Одно лето молодости вмещает в себя столько жизни, что в старости её бы хватило на то, чтобы заполнить собой не один скучный и монотонный год. 
Горьки, до невозможности горьки были думы Ильича… Трудно воспевать  оптимизм, коротая ночи на жёсткой лавочке. А ситуация, как барометр перед бурей, резко переменилась к худшему.
Я на правах бывалого человека утверждаю,  что длина дня в большом городе  и в провинции разнится, даже если они расположены в одном часовом поясе. Вы вправе не верить, но это не изменит ровным счётом ничего…  А  московский день вообще кажется нескончаемым, куда до него нашему куцему белорусскому!  Ильич в поисках выхода кружил и кружил улицами, но, видимо, не там и не туда сворачивал. Денег на проезд не было, да и куда следовало ехать бывшему американцу Лео?  Куда?
К посольству его даже близко не подпускали, перехватывали на подходе. И никто уже не пытался арестовывать Ильича, его просто гнали прочь, как шелудивого пса. А помните исполнительного службиста Александра Захарова? Так вот он, в последний раз беседуя по душам с Ильичом, сказал чётко и ясно:  «Ещё раз тебя здесь увижу – в землю зарою. Ты уж мне поверь».  И Ильич, хотя по природе своей был недоверчив и всё подвергал сомнению, словам офицера  поверил сразу.  А попытки обмануть дотошного службиста, выбрав время, когда тот находился после дежурства на отдыхе, тоже успеха не имели: весь штат   охраны уже был о  бродяге проинформирован и потому заранее пресекались  все возможные попытки провокации. 
А из двора, с заветной лавочки,  где Ильич прижился, его сегодня среди ночи прогнала компания агрессивных подростков. «Пошёл вон! Мигом!» – такое указание он получил от молодёжи. Здесь можно  было бы задуматься, почему ребята чуть ли не слово в слово повторяли наказ милиции у посольства, но рассуждать Ильичу было некогда. Пришлось в срочном порядке покинуть уютный московский дворик. Конечно, он был не настолько хорош, как на картине русского живописца Поленова, но и не совсем плох. Лавочка и несколько деревцев делали его вполне пригодным для ночного отдыха. Но Ильич плохо знал русскую классическую живопись, потому ничего  не сравнивал, а, не оглядываясь,  шмыгнул на улицу из бетонной мышеловки.  Но последние слова заводилы молодёжной компании всё-таки услышал: «Вижу тебя здесь в последний раз. Урою…» И опять же Ильич поверил крепышу с пивной бутылкой в руке, недоверие не всегда  живому человеку на пользу.  И будь  мы  на его месте,  я имею в виду, конечно же, место Ильича, поступили  бы в данной ситуации  точно так же. Людям, особенно продвинутой молодёжи, надо верить, хотя и не всегда доверять.
Господи!  Куда податься человеку в огромном расцвеченном огнями реклам городе?  Где найти приют и утешение?  Да и вообще, как жить, что ждать от будущего, во что верить?  И, признаюсь вам, мысли о самоубийстве, как незваные гости, уже посетили зачумлённую голову Ильича.
Я, взяв на себя роль обычного хроникера, не могу удержаться, чтобы не порассуждать  о странностях судьбы, которая иной раз выпадает на долю того или иного человека. В кармане миллион, вернее, за подкладкой измазюканной куртки, а ты вынужден бедствовать и голодать. Даже можно сказать горькую правду: просто пропадать ни за что. Ведь ни одному человеку в этом огромном мире Ильич не нужен.  «Лишний я человек на этой земле, лишний…» – так, совсем отчаявшись,  решил Ильич. Будь я рядом, то попытался  его хотя бы немножко успокоить, снять душевную боль:  он ошибался, были и есть на белом свете люди,  клянусь звёздами, что думали  и помнили об Ильиче.  Даже не зная его нынешнего бедственного положения, желающие ему удачи и добра. Вы хорошо знаете этих людей.  Ильич же, запутавшись в действительности, совсем упал духом  и разуверился в будущем.
День приходит на смену ночи согласно незыблемым космическим законам, но какое дело до световых метаморфоз гонимому судьбой человеку?  «Может, день и не лучше ночи, но что теплее, так это точно», – к такому выводу пришёл Ильич, сидя на скамейке  в каком-то сквере.  Идти было некуда, есть было нечего, жить было незачем…  А  камушки, о которых он с каждым прожитым днём думал всё реже, как и раньше перекатывались где-то за спиной.
Народу в этот погожий день гуляло в скверике немало. Скамейка, на краешке которой мостился печальный Ильич, была пуста.  Отдыхающие  сторонились заросшего недельной щетиной человека, обездоленные субъекты  создают вокруг своего немытого тела некое поле с отрицательным  знаком, которое не только настораживает положительно заряженных граждан, но и отталкивает их.
– Мама, мама, – прощебетала рядом с Ильичом девочка, напоминающая Дюймовочку из сказки, –  идём сюда, посидим, место есть!
Молодая женщина и бойкая  девочка тут же расположились на противоположной стороне садовой скамейки.  А мимо шли по своим делам люди, а может быть, и не по делам, а просто вышли погулять, пройтись, сменив душную атмосферу квартиры на залитую солнечным светом улицу. Тянулся, тянулся мимо Ильича нескончаемый людской поток, и никому из мелькавших перед глазами граждан до него не было дела.
– Дедушка, возьми, покушай! – слова девочки вернули Ильича из мира грёз в мир реальный. А маленькая девочка, словно пришедшая из далёкого детства со своими бантиками, стояла перед ним, протягивая надкушенную сдобу. Ильич растерялся:
– Спасибо, я сыт.
– Кушай! Булка очень вкусная, я пробовала! – заверила девочка сомневающегося Ильича.
– Возьмите, пожалуйста, – вклинилась в разговор молодая мама. – Извините, у нас больше с собой ничего нет, –  сказала и сунула в руку Ильича денежку.
Ильич взял булочку, почему-то долго смотрел на неё и вдруг заплакал. А когда пришёл в себя, никого рядом на скамейке уже не было: ни  девочки, так похожей на ангела,  ни её мамы. А быть может, привиделось всё это в лёгком забытье Ильичу, ведь не отдохнёшь по-человечески в этих московских двориках… Но булочка в руке красноречиво говорила одно: что было, то было…
               



ГЛАВА  ЧЕТВЕРТАЯ

        Есть на свете добрые люди, и одна из них – Егоровна. Кого-то мы любим, а кого-то просто терпеть не можем. Стоит ли верить экстрасенсам, а если нет, то почему? В этой жизни всё может быть…

 
Мир не без добрых людей. Возможно,  вы подвергнете это высказывание сомнению, но поверьте на слово Ильичу. А если, бывает и такое, закостенели некоторые товарищи в своём неверии, у нас есть факты,  подтверждающие эту аксиому.
– Так вы из Белоруссии? Вот чудеса!  Бывала там не раз в старые времена. Благодатный край: природа чудная и, главное, люди добродушные… Хорошие люди…
Своё мнение о Советской Белоруссии и о населяющих   её территорию гражданах высказывала Мария Егоровна.  В прошлом она преподавала химию в каком-то военном училище, а нынче «бывшая», как она себя называла, прозябала на пенсионном обеспечении. Егоровна, задавшись целью привести гостя в «товарный вид»,   угощала отмытого в ванне Ильича вермишелевым супом.
– Что же ты себя, товарищ дорогой, до такого состояния довёл?  В милицию бы пошёл, рассказал, что документы украли…  За существование своё  бороться надо, руки на груди сложить большого ума не требуется. Дорогу жизни  до конца пройти – вот основная задача человека. Я многому в этой жизни радуюсь, – тихо и доверительно рассказывала о себе старушка, –  живых существ на земле много, а самое разумное из них – человек. А я и есть этот человек! Слушай дальше… на землю прийти тоже не просто: среди миллионов не родившихся душ тебе дал Бог счастье свет увидеть… Думай…  А ты, братец, в тоску беспричинную впал… Плохо это…
Ильич, расслабившись душой, внимал словам мудрой  женщины и соглашался: наверное,  так всё и есть. Просто получалось, что никогда он над такими вещами не размышлял, жизнь его нос к носу с такими вопросами не сталкивала. И поступала правильно, ибо, увидев перед собой  начертанную жизнью фразу: «быть – или не быть?», каждый бы из нас растерялся. А действительность, как настырный учитель, ответа немедленно  требует.
– Спросить у вас хочу… Спокойствию как бы незнание мешает… – Ильич действительно сильно волновался и потому задал вопрос уже без всяких оговорок,   напрямую: – Почему вы мне помогаете?  Смысл в чём, не вижу… Вернее, не пойму…
– Не понимаешь? – улыбнулась хозяйка. – А ты подумай… Вот живу я одиноко: ем, сплю, в магазин за продуктами бегаю…  Обычное существование старого человека… А тебе помогать стала, и что? Ты к свету потянулся, ожил чуток, и мне теплей  стало. Если бы каждый человек хоть однажды доброе дело сделал, мир бы  наш намного лучше стал.
Что требовалось сказать в ответ на эти слова?  Молчание Ильича лишь подтверждало истину:  есть ещё добрые люди на белом свете. Не будь так,  всё живое давно бы в тартарары провалилось. Бесследно и навечно, уж поверьте мне.
   
С  Егоровной Ильич познакомился во дворе, всё на той же лавочке. Вынесла она ему перекусить один раз, второй, и вот пару дней всего прошло,  а  он уже сидит в её квартире на четвёртом этаже старого сталинского  дома. Помыться тёплой водой да сытно поесть, разве это не удача? А по большому счёту даже, можно сказать,  счастье. А что этой доброй женщине мог рассказать  о своей жизни Ильич?  Несомненно, кое-что он рассказал, но о многом, чтобы не напугать, даже вскользь упоминать   не захотел. Да вы и сами обстановку  хорошо понимаете…  Поэтому вся история с украденными деньгами и документами, включая частичную потерю памяти, выглядела даже в глазах самого рассказчика несколько неправдоподобно.  А что оставалось делать?  Выложи Ильич всю правду как на духу, то Егоровна  непременно  пошла бы с заявлением куда надо. Шпионов и проходимцев люди старой закалки не любят и, между нами говоря, правильно делают.
Ну,  хорошо, предположим, что Ильич лишь кое-что о себе рассказал, о некоторых вещах, как требует деликатность,  умолчал, но проболтался, что он гражданин Соединённых Штатов. А захочет ли Мария Егоровна  помогать наглой Америке?   Ведь некоторые люди  не любят другие страны и потому предвзято относятся к населяющим их территорию гражданам.  Я, раз такой откровенный разговор зашёл, признаюсь вам, что лично знаю несколько человек, которые не любят евреев. Что такого плохого могли они натворить, чтобы породить к себе подобное отношение? Ума не приложу… Известен мне и один человек, который утверждает, что не любит хохлов, просто на дух их не переносит. Мол,  за копейку папу родного продадут, а потом в полцены  его же  и купят.  Сомнительное утверждение, с моей точки зрения… Есть у меня знакомые украинцы, никого и ничего они не продают и даже не собираются. Надежда Михайловна Комарина, вы это должны помнить, страсть  как не любит негров. Но им  от этого разве  хуже? Может, они Надюшу вообще никогда в глаза не видели и о её одиноком существовании, сидя в своей Африке,  знать  ничего не знают. Ведь и такое  может быть…  Надо понять одно: не любит один человек другого, это ещё не значит, что он его ненавидит.  А вот от любви, как говорит народная мудрость, до ненависти всего один шаг. После этих слов некоторые люди и призадумаются, в сомнение впадут: что лучше – любить или не любить? А я что думаю, то и скажу: не выгадывайте и не сомневайтесь, любите  всех и вся, а уж дальше жизнь сама  по законным местам, согласно чину и рангу,  любимых и нелюбимых расставит.
Одежду Ильича заботливая Мария Егоровна перестирала. В этих постирушках были определённые сложности, ведь вы не хуже меня знаете, что таится за подкладкой  куртки, так что Ильичу пришлось украдкой в ванной комнате некоторые манипуляции с драгоценностями произвести.  А пока суд да дело, Ильич щеголял в костюме,  что остался от хозяина, отошедшего в мир иной ровно тридцать  три года назад. Об этом грустном происшествии   рассказала ему  заботливая  Егоровна, извлекая из шкафа уже раритетную одежку. Вручила она Ильичу и пёстрый галстук, но он повязывать его отказался, сказал, что не привык к дорогим подаркам. Да и куда ему  было идти в этом галстуке?
Но оказалось, хотя и без галстука, но идти Ильичу в гости надо. Конечно, не одному, а с Марией Егоровной.
– У меня подруга детства есть, потомственным экстрасенсом подрабатывает.  И знаете, Леонид Ильич, дар ясновидения несомненный у неё наличествует.  Завтра визит ей нанесём,  я уже  созвонилась и обо всём договорилась. Память надо возвращать, –  поставила постояльца перед фактом инициативная Егоровна. Она за неделю знакомства с Ильичом предложила не менее десяти вариантов выхода из «умственного кризиса», но при детальном  разборе последних сама же признала их несостоятельность.
– Леонид Ильич, мы с вами голову ломаем, а дело, оказывается выеденного яйца не стоит, –  принялась озвучивать   свежую идею хозяйка, – пенсию получу, билет вам до Гомеля куплю, и дело, как говорится, в шляпе. На родину явитесь, там, несомненно, память к вам вернётся.  И вам хорошо, и я доброе дело себе в актив запишу.
– Я отдам деньги, – заверил Ильич. – Как приеду, тотчас и вышлю.
– Нашли, уважаемый, чем старуху удивить… Вышлю… Даже если и забудете, то невелика потеря. Человеку, что в беду угодил,  всегда надо помогать. Жизнь перевернётся, такое сплошь и рядом бывает,  глядишь, и к тебе неведомо откуда помощь подоспеет.
– Вышлю…  Обязательно вышлю… Я таких вещей никогда не забываю.
– А Пётр, племянник мой, так уж жизнь распорядилась, что у меня  своих детей нет, –  пустилась в откровения Егоровна, –  ничего не помнит, всё  напрочь забывает.   Хотя голова, хвалится, не хуже вычислительной машинки    с текущей   работой справляется.
– Возможно, голова  не то, что надо, запоминает? Может,  некоторые отделы мозга сбои дают? – высказал свои догадки Ильич, включившись в обсуждение такого интересного вопроса как возможности человеческой памяти. 
– У меня с головой тоже не всё нормально, верно, старость сказывается, –  пожаловалась на здоровье Егоровна. – Головокружение от избытка давления наблюдается.
Ильич, покачивая головой, многозначительно  поцокал, таким образом  соболезнуя головокружению. Конкретных методов борьбы с этим недугом он не знал и потому советы давать воздержался.  Да и  заботила его больше другого перспектива возврата в Беларусь. Это был, несомненно, выход, хотя сложности на предстоящем пути уже с первой минуты просматривались. «Сразу денег у Мишки займу да прямиком к границе, к тайнику. Паспорт выкопаю, потом в Киеве на самолет, а там уже вопросов нет, там всё ясно», – прикинул свои возможные действия предусмотрительный гражданин Америки.

Квартира, в которой  одиноко проживала свой век экстрасенс Акулина, ничем не отличалась от прочих, разве что настораживало присутствие огромного пятнистого кота, больше похожего на рысь. Даже кисточки на ушах были. «Может быть, в самом деле,  лесная кошка», – прикинул Ильич, но гаданием заниматься было некогда.
Оказалось, что приёмный покой располагался рядом, в другой  комнате, в которую Акулина и препроводила своих гостей.
На старинном дубовом столе с массивными точёными ножками, прямо посередине,  стоял  на крутящейся подставке сверкающий зеркальный шар. Всё остальное  пространство было заставлено медными подсвечниками, разнящимися друг от друга формами и размерами.  Над свечами колыхались маленькие язычки живого огня. На стенах висели гобелены, воспроизводящие  сцены из Библии, имевшие некогда место в истории человечества. Над столом висел огромный цветастый  абажур с шёлковыми кистями.
– Вот, Акулина Степановна, как и обещала, подопечного к тебе привела. С памятью у него проблемы, да и других бед хватает.
– Бедами людскими мир  полнится, –  философски заметила хозяйка. Вид у неё был тоже под стать приёмному покою: на голове тюрбан, на шее бусы из оникса, запястья в браслетах, пальцы рук унизаны кольцами.  Одним словом, внешний вид гадалки гарантировал надёжный контакт с потусторонним миром.
– Руки клади ладонями на стол. Сам на шар смотри, глаз не отрывай. О заветном думай.
Ильич сделал всё так, как велела Акулина. С экстрасенсами он никогда не встречался, а потому всерьёз опасался, что гадалка действительно может не то, что надо,  узнать из его прошлого.   Чем чёрт не шутит? А потом попробуй,  выпутайся из этой истории. Некоторые люди при испытании на полиграфе (детектор лжи) пытаются его обмануть,   волнуясь  и сдерживая дыхание на  второстепенных вопросах. Примерно  таким же образом решил действовать и Ильич: «Буду деревню Надину вспоминать, о камушках даже думать не стану».
Вращался всё быстрее шар, и на зеркальной  поверхности его среди бликов  горящих свечей мелькали ожившие люди,  неизвестно,  как и зачем покинувшие тканые  гобелены.  Совсем  неожиданно Ильич начал наблюдать сцены из уже прожитой им жизни.  Похоже, шар действительно был волшебным.
Обрисовался  знакомый дом в Кутах, мелькнуло лицо почему-то грустной Нади. А  это уже  кладбище, сплошь засаженное крестами и берёзами… Затем Ильич очутился  в деревне у   Мишки Куклина, где висит на стене знаменитая картина художника  Гриши со слонами и черепахой…  И вдруг все картинки слились друг с другом,  закружились в волшебном калейдоскопе люди и слоны, птицы и рыбы, цветущие деревья и облака. Дохнул порыв ветра, и всё виденное и не виденное тут же пропало. И вновь перед Ильичом зеркальный шар и чадящие  свечи в подсвечниках. Верно,  их ветер задул? Отчего-то очень кружилась голова. «Зачем я здесь?» – только и успел подумать Ильич.
– Землю копать любишь… Что в землю кладёшь, не всегда к хозяину возвращается. Если выдержишь, что судьбой тебе предназначено, покоем душу утешишь. Женщина о тебе сильно печалится: себе не верь, а ей доверяй. А что будет, то  завтра уже узнаешь… –  вот всё, что сказала Ильичу экстрасенс Акулина.
И какой вывод из этих предсказаний следовало сделать?  Я лично лишь кое-что в этих намёках понял, интерпретировать сказанное можно как угодно. А что понял Ильич? Ведь это его Акулина словно рентгеном просветила:  «копать любишь…» Как видим, знают порой гадалки многое, да не всё  говорят. Может, за большие деньги было бы больше всего предсказано и разгадано, да не про нас разговор. Данный сеанс носил характер благотворительности, а она в нашем обществе ещё с трудом пробивает себе дорогу, потому почётом   особым не пользуется. 
Посмотрела Акулина многозначительно на Ильича, но ничего больше добавить  не захотела: мол, думай сам, решай всё сам.  И правильно Ильич делал, что к гадалке идти не хотел. Только из-за того, чтобы Егоровну не обидеть, и  согласился, уж больно та хотела, чтобы к Ильичу память вернулась. «Вспомнишь, всё  вспомнишь…»  А что ему вспоминать, когда и так всё ясно: паспорт в земле белорусской, камушки, как и раньше,   в постиранной  доброй Егоровной куртке   покоятся. Хоть и проницательна Акулина, а главного увидеть не сумела. А может быть, разглядела такое, что и рассказывать не захотела? И на этом этапе,  к сожалению,   вопросы только множатся.
Попили зелёного чайку Ильич с Егоровной, подкрепились вкусными пирожками  с грибами и капустой и, поблагодарив за радушие хозяйку,     отправились к себе домой.

Но… Всегда это «но»  возникает в нашей жизни совсем некстати.  Недаром сказано умными людьми: «Человек предполагает, а Бог располагает».
Пенсию  Мария Егоровна планировала получить в пятницу с утра, а уже в четверг произошли совсем непредвиденные события.
     Вечером, когда Ильич вернулся с прогулки, сидеть в четырёх стенах со словоохотливой хозяйкой  было тяжеловато, в дверях его встретил незнакомый мужчина.
– Ты кто?
– Я к Марии Егоровне.
– Так ты и есть приживальщик? Ходим и вынюхиваем, где что плохо лежит?  Может, уже и о прописке московской думал? Пошёл вон… Вижу тебя здесь в первый и в последний раз… Участкового  мне вызвать или сам со скорого поезда в будущее соскочишь?
Ильич потерянно молчал. Ясное дело, что на его пути встал наглый племянник Егоровны – Пётр,  о котором она не раз упоминала в своих разговорах.  Ильич в растерянности отступил, и дверь тут же захлопнулась.
– Егоровну в семь часов увезли, – доложила Ильичу обстановку выглянувшая в подъезд соседка, которая была в курсе всех дел, творившихся под крышей дома. – Паралич разбил… Врач сказал: гибельный  инсульт. А  племяш ейный, гляди, часа не прошло, уже запасными ключами у двери звенит. Ушлый парень Петюня, спору нет.
Всё это и без характеристики,  выданной соседкой,  сразу понял Ильич. Ведь так часто в жизни бывает: когда дела складываются хорошо, жизнь вроде бы тебе подарки преподносит – будь в этот час  настороже, готовься к возможным неприятностям.
«Так и должно было случиться, – горевал Ильич, мостясь на знакомую лавочку, – уж больно я в удачу поверил…» И вдруг его точно током ударило: куртку, свою  заветную куртку вместе с  остальными   вещами он оставил   на табурете в ванной комнате. Ужас, неподдельный ужас  сковал все члены Ильича,  ныл, наполняясь тупой  болью затылок, принуждая хозяина к активным  спасательным  действиям.  Ильич, не зная, что и как будет, бросился в подъезд,  к обитым коричневым дерматином дверям. 
– Ты опять здесь? Не угомонишься никак? Может быть, уже в паспорте штампик заимел, так ночевать на место прописки пришёл?   
Ильич, не реагируя на явные оскорбления, сумел выдавить из себя только одно:
– Отдайте мои вещи…
– Вещи захотел? Ты что, дурачина, совсем умом тронулся? Тебе что, тёткины бриллианты вместе со стулом отдать? Аа-а?
При слове «бриллианты» Ильича даже передёрнуло, всю нервную систему скрутило в тугой комок, который пульсировал где-то в затылочной области черепной коробки.  Подобные минуты очень опасны для здоровья человека, коварные болезни,  инфаркты и инсульты, да, можно сказать, и менингит,  годами поджидают именно такого положения дел. Я уж всерьёз начал опасаться и за душевное здоровье Ильича, но он силой воли сумел исправить, казалось бы,  безнадёжную ситуацию.
– Отдай… вещи в ванной… –  хриплым голосом, так похожим на горловое пение бурят, не сказал, а прямо-таки выдохнул из себя просьбу Ильич. – Куртку верни… Больной я… Бедный…
Сказанные слова сопровождались такой мимикой, что даже чёрствый до чужого горя  Петюня  почувствовал возможную  кончину тёткиного приживальщика и, чтобы обезопасить себя от возможных  свидетельских показаний, махнув с досады рукой, нырнул обратно в квартиру. Ильич затосковал, но напрасно – не прошло и минуты, как нервный племянник бросил под ноги Ильичу его постиранное добро.
Уже во дворе дома № 5 по Абельмановской, где у Ильича была присмотрена лавочка на чёрный день, он,  сильно волнуясь,  нащупал за подкладкой куртки заветные камушки.  Все они были на месте, лишь разбежавшиеся от всего пережитого мысли никак не хотели возвращаться опять к хозяину.  Вот в таком пограничном с жизнью состоянии на жёсткой лавочке без спинки  и провёл Ильич одну из самых коротких ночей в году. Соловьи не пели, так как для них не было соответствующих условий, только слышно было, как где-то на третьем этаже, не скрывая своего довольства и радости, предавался веселию собравшийся вместе народ. «Вполне возможно, сослуживцы.  Общие идеи и задачи  чрезвычайно сплачивают людей», – так решил для себя Леонид Ильич, анализируя обстановку в загулявшей квартире.

ГЛАВА  ПЯТАЯ 

         Дядя Мазай – знаток уличной жизни. К умным советам надо прислушиваться. Фэйсконтроль как первый этап  кастинга. Всюду интриги… Не ошибитесь,  озвучив своё заветное желание. Как иной раз   страшны чужие тайны… Есть ещё звёзды на нашем небосклоне.
 
   
«Пропасть в Москве можно, но сложно. Ты, пока в силе, при палатке торговой якорь брось. Там на кусок хлеба всегда заработаешь» – поучал Ильича бывший житель города Ростова-на-Дону  Дядя Мазай.  Дядя годился в младшие братья Ильичу,   ибо кличка была дана ему не применительно к возрасту, а согласно жизненному опыту. Познакомился с ним Леонид Ильич всё на той же лавочке, во дворе на Абельмановке.  Мазай много чего поучительного рассказал, годы свои прожил на земле не бесполезно, опыта в полной мере накопил. «Пятый год на своих харчах живу и, как видишь, живее некоторых живых… И ты, Леонид Ильич, не дрейфь, все через это проходили… Уменье жить придёт само собою. Не ты первый, не ты последний… Встречал я и профессоров бывших на улице, встречал и директоров. Что было – забудь! Сердце не рви… Живи днем сегодняшним, оно так лучше.  Поел – и замечательно, питаться в нашем положении нужно соответствующе. Кто на выпивку ставку делает, до финиша сам не доходит. Старуху с косой в провожатые вызывать  приходится… Запомни, как Отче наш: сначала покушай,  хорошо покушай, а уже с достатка и выпить можно.  Опять же надо знать, с кем и сколько. Охотников до дармовщины пруд пруди… Деньги впрок не копи, как ни прячь, украдут или отберут… Законы жизни уличной просты, но их строго соблюдать надо. Иначе пропадёшь…»
Видим, что  Дядя Мазай  был жизнью учён, а, главное, науку эту  он усвоил с оценкой  «отлично». Не мешало бы каждому мужчине, склонному к злоупотреблению алкоголем, запомнить его умные советы. По крайней мере, видимого вреда от этого не будет.
Как советовал Мазай в плане трудоустройства, так Ильич и поступил.  Обошёл несколько торговых точек в районе Таганской площади и в одной палатке получил работу: требовалось разгрузить машину с фруктами и в неё же складировать пустую тару. За труд положено вознаграждение, и, поработав часа три,   Ильич получил  от армянина  по имени Оганес сто рублей наличными. К ним прилагался пакет с потерявшими товарный вид помидорами. «Выглядят никудышно, а ешь с аппетитом»,– подвёл итог трудового дня новоявленный грузчик.
Внешний вид Ильича оставлял желать лучшего: по мере роста щетины незаметно, но закономерно терялась связь с цивилизованным миром.  Лепту свою, несомненно, вносила и потерявшая товарный вид куртка, снять которую даже в условиях летней жары Ильич по известным  причинам не мог. «Ты бы прикид, Лёня, сменил. Больно уж на бомжа походить стал»,– сделал замечание Мазай и подарил Ильичу новую клетчатую рубашку.  Ильич поблагодарил, переоделся, но куртку всё равно  вновь напялил сверху.  Да оно и неплохо, ночи в Москве не родня чёрным сочинским, организм выхолаживают не слабо…
 
– Кастинг на завтра объявлен, – ввёл Ильича в курс дела всезнающий Мазай. – Бабки телевизионщики отмывать будут.
– Что такое? – не понял Ильич.
– Ты же не в курсах… Но, как говорил  в своё время товарищ Сталин, попытка не пытка.
Мазай обстоятельно рассказал о предстоящих событиях. Можно было предположить, что он являлся одним из режиссёров-постановщиков  мероприятия, ибо все детали  кастинга для него тайной не были. – Откуда информация? – усмехнулся Мазай. – Года два назад самому посчастливилось в полуфинал попасть. Может быть, и дальше  пошёл бы, да сорвался… С одной весёлой вдовой у меня в то время роман протекал, вот из-за неё сбой и получился.  Да, дело прошлое,– махнул он рукой,– замки карточные, согласно закону притяжения, непременно рушатся. Иначе нельзя, иначе жизнь человеческая скучной станет.
Больше Мазай ничего рассказывать не стал: ни о весёлой вдове, ни о неудавшемся кастинге. Ильич согласно рекомендации тоже стал в очередь для приобретения заветного билетика на предварительное собеседование.
– Чем больше наврёшь, пострашней   да правдоподобней, тем шансы у тебя  выше. Городи им, что на ум придёт, телевизионщики   ужасы нашей жизни страсть как любят.
Сдружился Ильич с Мазаем, крепко сдружился. Один поделиться жизненным опытом был не прочь,  вроде как Ильич ему по душе пришёлся, а второй, как губка, впитывал всё, что ему  рассказывал товарищ о существовании бездомного человека в  условиях большого города.  А когда судьба соединяет вместе хорошего рассказчика и внимательного слушателя, большего и желать нельзя.
– Понимаешь, – откровенничал Мазай, – я ведь раньше тоже другим был. Не то чтобы злым, такого не наблюдалось, просто ни о ком не думал, жил, как жилось. Лыжами и биатлоном  занимался, только себе верил и на себя надеялся.  И что? Предложение поступило… А деньги всем нужны, а мне тем более, я же с амбициями. Решил: стрельну разок, бабки срублю, тогда, может быть, и жизнь сдобная наладится.
Мазай замолчал… Молчал и Ильич… Бывают такие минуты, когда молчание говорливее всяких  слов. Поверьте мне, бывают…
– Работу сделал, деньги получил.  Хорошо!  Думаю, и дел-то всего…  Разговоров больше…  А им только того и надо, работы в те годы для нашего брата хватало. В какой-то момент почуял: пора с этим опасным бизнесом  завязывать. А здесь снова заказ, и денег обещают не то чтобы много, а очень много. Мне бы поостеречься, подумать, а я клюнул на наживку. Получил тачку, аванс как положено,  дали наводку – только работай.  А когда глянул, что за человек на мушке, засомневался… Банкир – это одно, а дальше –  жена, детишек двое. И ко всему ещё  депутат.  Скажу  правду, не это меня остановило. Понял я чётко, даже не понял, а  нутром учуял: за такого человека зелеными бумажками не расплачиваются, здесь уже мне время  подошло кровью за полученное бабло платить.  Я его убираю, а они меня. Исполнителя завали, можешь заодно и посредника, и цепочка обрывается. Концов не сыскать…
Налетел ветерок, зашептались листья в кроне старой липы. По тротуару, у самой скамеечки, где беседовали о жизни двое приятелей, подбирая крошки,  скакала стая воробышков.   Ильич, расчувствовавшись от откровений Мазая, сильно загрустил.  Совсем невесёлой смотрелась со стороны чужая жизнь.
– И здесь мысли меня обуяли, думать  начал: что да почему… А заказчик торопит: давай, давай…  Я уже к тому моменту все ходы-выходы разузнал, всё подготовил, а потом… Потом бабки, что в виде аванса  получил, в машину под сидение   запрятал,  тачку  к  вокзалу  подогнал…   Звоню, куда надо:  мол,  так   и так – от работы отказываюсь,  передумал. И что? В тот же вечер уже меня кто-то грохнуть пытался.  Сложности были, но ушёл… Пришлось в бега податься, я уже их систему в  ту пору начал понимать…  – Мазай опять надолго замолчал.
Ильич, проникнувшись бедами товарища, думал о чужой судьбе  и,  хотя не всё до конца понимал, уяснил  одно: как легко, оказывается, сломать свою жизнь. Прими в критический момент  неверное решение – и всё идёт прахом… Однажды и навсегда. А всего-то хотелось денег  да, как всем,  по-человечески жить… Но тут, не дав додумать мысль, Мазай продолжил свой невесёлый рассказ:
– В Карелии  у одного фермера почти два года форель кормил. Мучился, мучился, а потом чувствую: всё, что хочешь со мной делай, больше в сараюшке дни и ночи  коротать не могу.  В Москве народу много,  думаю, затеряюсь. Да ошибся…  Где-то уже за спиной дышат,  не отпустили, свидетели им ни к чему… Вот такая она, голая правда нашей сучьей жизни.
– Страшно?
– Страшно другое, –  словно от чего-то горького скривился Мазай, – человеком в этот мир пришёл, а уходить зверем затравленным приходится. Вот что душу мутит. Не каждый мои слова поймёт, и от тебя особого понимания  не жду. А потому  и не обижаюсь… Сам во всём виноват. А назад жизнь повернуть невозможно.  Потому можешь моим советом воспользоваться, можешь пренебречь,  воля хозяйская.  Так вот, если есть возможность вернуться к той жизни, где счастлив когда-то был, в лепёшку разбейся, а шанс свой используй,– Мазай пристально посмотрел на Ильича, и тому показалось, что прямо в душу он ему заглянул, где мысли сокровенные таились и копились. –  Моя песня спета.  Здесь вариантов нет.  Вот я вроде бы всё по полочкам разложил при трезвом уме и твёрдой памяти, а жить-то, Лёнька, хочется. Хочется жить! Но за ошибки надо платить, как, впрочем,  и за всё в нашей  жизни. Кровь за кровь, вот такая у нас нынче оплата.
Жалко до слёз было Мазая. Видимо,  действительно так наболело у человека на сердце, что ничего из своей страшной жизни и не утаил он, всё Ильичу, как на исповеди,  выложил. Невыносимо даже слушать подобное, а Мазай с этаким грузом по дороге жизни идёт. Страшное дело,  непонятное и страшное… Совсем  лишними  и вообще неуместными были бы  слова сочувствия, что готовы были сорваться с языка Ильича.
И Мазай понял момент, понял состояние духа вовсе потерянного Ильича  и, не дожидаясь этих ненужных слов, просто потрепал его по плечу, мол,  сам ситуацию контролирую,   и снисхождения ни от кого не жду.

В большом автомобильном прицепе-домике  был оборудован первичный пункт приёма граждан. За столом сидело три члена жюри, все мужчины.  «Фэйсконтроль проводят, – словно ветерок пронёсся слух  среди претендентов, – фэйсконтроль…»
На первом этапе отбор шёл очень быстро, неясно почему. Дошла очередь и до Ильича.
– Произнесите громко и внятно только одно слово: «чиз», – дал задание,  почему-то   женским голосом очень толстый человек.
– Чиз, – заверил жюри в своём хорошем американском произношении Ильич.  И тут же добавил:  – I like good cheese. It is very tasty, isn`t  it?  (Я люблю хороший сыр.  Он очень вкусен, не правда ли?)
Но члены жюри пропустили мимо ушей встречный вопрос Ильича.   Может быть, они просто не владели  именно данным  иностранным языком? Но это маловероятно, проще было бы предположить, что  они просто не любили сыр и потому разговаривать на данную тему не желали. В итоге ситуация  оказалась  ещё проще:    что  хотело, жюри уже узнало. У Ильича все передние зубы были на своём месте. А вот тем, у кого они отсутствовали полностью или даже частично, пришлось с дистанции кастинга сойти.
 
Пробиться в финальную пульку было не просто, как и говорил Мазай, но Ильич, стараясь изо всех сил, всё-таки сумел это сделать.  Только простое перечисление испытаний, выпавших на долю претендента, повергло бы нашего читателя в  шок: нужно было пробежать на время шестьдесят два метра по пересечённой местности;  пройти, не шатаясь и не падая, по гимнастическому бревну;  показать своё умение грамотно пользоваться вилкой и ножом… А ещё программа включала в себя декламацию  стихотворения русского поэта с обязательным указанием автора, поверхностное  знание мировой классической литературы и уже в заключение  исполнение романса.  Его, на счастье,  подбирал сам конкурсант. И то, что Ильич овладел искусством вокального пения, несомненно,  заслуга Дяди Мазая.  Он, хотя в этот раз в кастинге не захотел участвовать, но, сопереживая Ильичу, взял на себя продюсерские обязанности.
Романс был предложен жюри на слова Николая Харито, автора музыки установить не удалось. Но эта промашка  на оценочные баллы особо не повлияла, так как романсы солисты исполняли без музыкального сопровождения.  Заявленный  в программе белорусский  ансамбль «Сябры» на кастинг не прибыл,  сказали, что не успел вернуться с гастролей по Венесуэле.
«Отцвели уж давно хризантемы в саду…» – именно этот замечательный, даже, можно сказать,  чудный романс и исполнил Ильич. Мазай, стараясь для друга, неведомо как разузнал фамилию автора слов, что было несомненной удачей.  Так что Ильич к данному испытанию подошёл, как говорится, во всеоружии.
Первоначальный состав жюри для песенного конкурса расширили, в него вошли ещё две чрезвычайно серьёзные девицы. Ильич по наивности своей подумал, что, может быть, у них дома произошли непредвиденные  неприятности, может, даже кто-нибудь из близких умер… Ибо такие лица у граждан бывают только после посещения морга или кладбища. Но, как часто в последнее время случалось, он ошибся. Никакие это были не девицы, а самые настоящие трансвеститы. Но об этом знало только их близкое окружение да Дядя Мазай, а вот сейчас об этом факте информированы уже и читатели.
Ильич заработал в конечном итоге  8,67 балла, что было вовсе неплохо: помогли опять же мамины гены. За стих Ильич получил  максимальную оценку и даже сорвал от присутствующей аудитории  аплодисменты.  Если почти все конкурсанты читали короткие стишки политического характера, напоминающие частушки, и лишь некоторые остановилось на творчестве Агнии Барто, то Ильич с удовольствием, а главное, с выражением, рассказал историю Мухи-Цокотухи. И получалось, что в итоге он выходил на первое место, но, вы это не хуже меня знаете, в подобных конкурсах должны успеха добиваться свои люди. А этими своими  был кто угодно, только не Ильич. Так бы всё и произошло, да случай помог.
Данила, выступающий от пищевой точки «Рандеву», которого за уши тянули на первое место, вовсе был никакой не подсобник, а, как утверждал всезнающий Мазай, подсадная утка. Он  официально работал в супермаркете «Ветерок» грузчиком.  А кастинг-то проводили для безработных, попросту говоря,  бомжей.  И второе, исполнил он на заключительном этапе конкурса не романс, как русским языком было  записано в Положении, а обычную лирическую песню «Владимирский централ». За что его вообще положено было снять с дистанции кастинга. Должны были, да не сняли, а поставили ему за «Централ» максимальные десять баллов. Вот вам и вся справедливость…
За первое место жюри обещало победителю многое: «день счастья», включающий в себя три желания, денег 50  тысяч и полноформатную запись в телеэфире. Как сами видите, было за что сражаться.
И выиграл бы Данила, при таких покровителях непременно бы поднялся на высшую ступеньку пьедестала, да,  как я уже сказал,  карты случай спутал.
Уже и места были вроде бы  распределены, осталось только их конечной инстанции утвердить, а ей, инстанцией этой, был некий серьёзный товарищ не понять какого сословья. Больно вид у него был необычный: высокий, худой, череп жёлтый, а глаза в глубоких глазницах  угольками светятся: зоркие, колючие, можно даже сказать,  гипнотические  глаза. Непростого мира был этот человек представителем, Ильич это без объяснений со стороны понял.
Понял Ильич и другое: не видать ему первого места как своих ушей.  Потому не удержался, бывает с ним иной раз такой казус, и сказал вроде бы как про себя, а оказалось,   что вслух озвучил только одну фразу: «И здесь правды нет…»
Всего три слова с союзом сказаны были, а человек услышал, человек понял, глянул он как-то уж пристально на Ильича, будто рентгеном его просветил… и присудил ему своей верховной властью почётное первое место. Жюри, не поняв ситуации, вроде бы шум подняло, мол, не совсем правильно такое решение. А Законник, так его Ильич про себя уже обозвал, только всего и обмолвился: «По нашим понятиям так будет. Я сказал…»
А дальше с ним уже никто и спорить не захотел, видно, непререкаемым авторитетом в этих кругах товарищ пользовался. И стал Ильич с этой минуты победителем игры «Возрождение».
– Ну, братан, рад за тебя. Молодец! –  похвалил Мазай. А уж до чего рад был сам Ильич, трудно даже сказать. Телевизионщики вокруг снуют, всё что надо и не надо на цифровую камеру снимают, вопросы интересные задают и сами же на них отвечают…   Есть чему подивиться…
Перво-наперво  после душа повели Ильича в магазин одежду выбирать согласно размеру и пристрастиям: костюм тройка, обувь соответствующая, и так далее. От часов Ильич отказался, свои ещё на руке время жизни исправно считают.
Костюм Ильич выбрал серый, в рубчик. От чёрного он наотрез отказался: где гроб красный, там и костюм чёрный.  А в иных местах, где чувства человеческие радугой растекаются, костюм должен настроению соответствовать. Так вот сегодняшнему настроению Ильича соответствовала выбранная итальянская модель. Вы вправе поинтересоваться, как весь этот маскарад с переодеванием прошёл, как там дело с камушками обстоит?  Наивный вопрос, вы  что,  Леонида Ильча за дурака держите?  Решил он играючи эту проблему: пересыпал  брюлики  из одного места в другое, и затем в обратном порядке определил их на привычное  место, только уже в полосатый пиджачок. Задача  выеденного яйца не стоит. Напёрсточники ещё совсем недавно на вокзалах не такие фокусы проделывали, и всё шито-крыто, шарик в нужном месте денежку свою ждёт.
Но оказалось, что желания были не Ильича, как первоначально заявляли, а продюсеров передачи. Какие сегодня были актуальные желания у Сёмина? Здесь следовало хорошо подумать, чтобы не попасть впросак.
Желание озвучить – легче простого, но не совсем ясно, что из  этого получится. Не понять уже от кого слышал, но Ильич эту  жизненную историю хорошо запомнил.  Неведомо как, может, и Рыбка Золотая тут замешана,  но выпало на долю некого человека одно заветное желание. Мол, заказывай что надумал, всё в точности исполнено будет. Не подумав толком,  заказал этот человек для себя «тёплое местечко». И что? Да ничего хорошего… Оказался наш герой у мартеновской печи. Сталевар – профессия неплохая, даже можно сказать почётная, но не для всех желанная.
Помнил        Ильич     эту    страшную    историю,    хорошо  помнил,   а потому… 
Сложил бы он вместе все три обещанных  желания,  да на одно заветное обменял. Вы   его уже   должны   хорошо понимать:  не в   Америку  он  попасть стремился, там  и  без   него  сегодня   хорошо.   Хотел  вернуться  в  Куты,    к  Надюше,   вот за такой вариант  всё сегодня отдать готов. «И камушки?» – спросит иной читатель, и будет прав,  озадачив  подобным вопросом Сёмина. И мне было бы очень интересно услышать,  что  на  это  ответил  бы  Ильич.    Хотя     догадаться  можно.     Жизнь  человека  уму-разуму    учит,    через    беды  и  лишения пройдя, боль свою пережив,  чужой беде человек  должен научиться сопереживать. Если, конечно, к учёбе подобной способен, если душа ещё мохом не обросла.  Люди сперва  совершают ошибки, а только уж потом, прозрев  в раздумьях, научаются их исправлять. Так что вопрос о камушках сегодня решать повременим, отставим его пока в сторонку.
Снимали Ильича много и в разных местах: телевизионщики,  не ленясь,  стряпали своё шоу.  И действительно, согласно плану завезли Сёмина в ресторан под названием  «Конь вороной», усадили за столик, установили напротив скрытую камеру. «Сегодня зрителю  нашему, как никогда,  правда нужна, ничего, кроме правды», – заверял съёмочную группу режиссёр-постановщик. Ильич даже немного путался, кто есть кто, так как, кроме главного режиссёра, было  ещё два не главных и как минимум три человека, объявляющие себя продюсерами.  Но главным среди этой разношёрстной шатии-братии оставался всё равно некто Владлен Маратович.
Ильич решил для укрепления своего статуса разговаривать сегодня вечером на английском, но ничего хорошего из этого  не получилось.
– Ты что, чудак, творишь? Ты чего воду мутишь? – выговаривал ему администратор проекта.  – Плетёшь неведомо что, никто ничего не понимает. Нам русский человек в кадре нужен, и, следовательно, заказ надо делать на нормальном языке, а не на тарабарском. А ты заладил: плиз да мерси. Кончай  херню пороть, говори с людьми по-русски!
Пришлось  Ильичу  перейти  со  своего  заокеанского языка  на  язык Пушкина.
Но и   здесь  не  всё  было  ладно.   Сделал  он  заказ, но  почему-то   принесли ему совершенно другое: взамен коньяка «Арарат» граммов сто пятьдесят подкрашенной водки, и никаких омаров на столе не появилось, а лишь  овощной салатик  и картофель фри с отбивной. Но как бы то ни было, пища  была свежая и, главное, очень вкусная. Потому Ильич ужинал с завидным аппетитом.
Немного  расстроила его  психику история с гусём, но,  хорошо подумав, он махнул на произвол телевизионщиков рукой: раз их сила, значит,   у них и правда.
Вся телевизионная бригада сидела за столиками недалеко от Ильича, через проход. Там же стояла и «скрытая камера» на треноге, но ни от кого её не прятали, да и кто в условиях ресторана мог на неё позариться? Ели и пили профессионалы с завидным аппетитом, официант, как не преминул подметить Ильич, прямо-таки запарился, таская за их столы спиртное и закуски.
И вот пошла съёмка эпизода  «Гусь с выносом». Оживилась режиссёрская группа, главреж Владлен Маратович дал отмашку: тут же с противоположного конца зала, из розового тумана, что загодя напустили  ассистенты, появлялся официант.  Чувственно пританцовывая и играя телом, на серебряном подносе он нёс украшенного зеленью  огромного  гуся.  На шее у птицы  висела толстая цепочка из жёлтого металла с большущим, опять же жёлтым крестом.
Операторы проявляли чудеса изобретательности: съёмка велась с нескольких точек одновременно: с верхней, стоя на столе, и с нижней, лёжа прямо на  полу.
Эффект от появления гуся в зале был просто потрясающим: казалось, что он буквально плывёт по воздуху, только что не машет крыльями. Взгляды присутствующих  скрестились на чудо-птице. Оркестр,  прочувствовав момент, грянул популярный в народе шлягер «А белый лебедь на пруду качает павшую звезду…»
Но все два дубля заканчивались одинаково: дойдя до столика Ильича, а ужинал он,  согласно заданию,  в одиночестве, официант ставил поднос на столик, делал реверанс и кланялся, а потом, когда съёмка прекращалась, хватал птицу  и нёс её для  осмотра  уже прямиком к продюсерам. Истрепав все нервы Владлену Маратовичу, гусь  в конце концов, успокоился, замерев перед высоким начальством.
Первый раз, наблюдая за манёврами официанта, Ильич по наивности подумал, что съёмка просто не удалась, на каком-то этапе произошёл обидный сбой. А после второго дубля, когда гусь окончательно переселился за соседний столик, Ильич наконец понял, что ни кусочка поджаристой лапки, ни крылышка ему сегодня не достанется,  но принял происходящее как должное, без малейшего сожаления. Запечённый гусь – блюдо вкусное, это подтвердит каждый, но по справедливости будет так: кто платит, тот девушку и танцует.   Такой расклад  будет справедлив и в нашем случае:  оплачивая счёт, деньги телевизионщики доставали из своего кармана.
Вторым желанием согласно Положению проекта была «ночь со звездой».  Этим ночным сияющим огоньком  на сегодня была  бывшая балерина, а ныне великосветская львица  Анастасия  Осипович, частную жизнь которой циничные телевизионщики  напропалую обсуждали без купюр. Трудно было понять, чем она так им досадила. А может быть, это была просто чёрная зависть не совсем успешных людей?
Но на сегодняшний вечер съёмку со звездой решили отменить, ведь утро всегда мудренее ночи.  А пока суд да дело, Ильича поселили в каком-то ведомственном общежитии  в районе бывшей ВДНХ.
Ничего хорошего Ильич от проекта не получил, но надежды теплились: через день-два его мучения должны закончиться, и он хоть немного разбогатеет. «Всего-то вопросов: день пережить да ночь продержаться, не так уж это трудно. Больше ждал», – смирился с действительностью Леонид Ильич. Да другого выхода и не предвиделось…
Утром съёмки возобновились: снимали эпизоды на рынке у Киевского вокзала, где Ильич   покупал для съёмочной бригады ранние овощи и фрукты.  И уже ближе к вечеру занялись «ударным кадром», как выделил  его  из ряда других требовательный Владлен Маратович.
Анастасия  Осипович понравилась Ильичу своими формами,  только ростом   она значительно превышала допустимые нормы среднестатистической российской девушки.  Но это по большому счёту беда  не беда. Так вот, поначалу Осипович наотрез  отказалась от съёмок, мотивируя отказ разночтением  почасовой оплаты   труда. Ясно, что такая девушка безо всяких хлопот может легко разбогатеть и на стороне. Действительно, на кой чёрт ей эти копеечные хлопоты?  Но накладки утрясли, две стороны пришли к некому консенсусу: Осипович согласно запросам получала требуемый гонорар, а вторая сторона получала возможность продолжить работу.
Ильичу дали отмашку, и дело пошло…  Анастасия, одетая в экзотические яркие одежды, выплывала опять же из так полюбившейся постановочной группе туманной мглы, брала партнёра за подбородок и целовала его в лоб. Производя телом многообещающие сексуальные движения и улыбаясь, она тем самым обещала взволнованному близостью женщины Ильичу нескончаемую  ночь чувственных удовольствий.
Сцену опять же засняли два раза, и режисёр, запав на  девушку, предложил ещё раз повторить эпизод, только уже без Ильича и оператора, на что Настя ответила вопросом: «Инсульта не боишься?»  Подобной болезни Владлен Маратович,  оказывается,   опасался, потому с подобными предложениями больше к Осипович не обращался.  Если не считать эту накладку, то,  в общем,  все остались довольны друг другом.
Ильич тоже хотел бы заиметь некоторую сумму, хотя бы в виде аванса  для урегулирования жизненных процессов,   это своё желании он и озвучил, но  Владлен Маратович  в просьбе отказал, сославшись на полное отсутствие денежных знаков в кассе проекта.
– Дружище, потом, потом… Накопить ещё этих денег надо… Твоя Осипович нас как липку ободрала, впору по миру с сумой идти… Такая вот, братишка, реальность…
Ильичу от всего сказанного было ни холодно,  ни жарко, а просто обидно и горько. И хотелось, очень  хотелось ему увидеть в будущем на московских улицах Владлена Маратовича с перемётной сумой...
Пощупав напоследок пиджачную ткань на Ильиче, главреж  вздохнул о чём-то своём, обругал матом действительность и,  хлопнув дверцей  машины,  умчался вдаль. И остался Ильич на московской улице хотя и без копейки денег, но в довольно приличном костюме.  Праздник кончился, и предсказать подобный финал было совсем нетрудно, даже я при отсутствии экстрасенсорных навыков сделал бы это без труда. 

Мазая на месте не оказалось, и как ни старался Ильич узнать,  где он и что с ним, все, словно сговорившись, в разговоры вступать не хотели: ничего не знаем, ничего не видели.  Ильич, опыт позволял,  понял ответ так:  если «не видели»,  значит,  нечто в действительности происходило, что можно было видеть.  Игорёк, он у палаток появлялся лишь иногда в силу крайней необходимости,   сочувствуя  обеспокоенному  Ильичу, шепнул ему исподтишка: сгорел Мазай…  Бандюки  уже считай два дня,  как увезли…
И стало ясно, что навсегда исчез  Мазай из жизни Ильича, и так же тихо и незаметно покидает он страницы нашей повести.  Тысячу раз прав  мудрец, впервые сказавший  смертным: за всё надо платить. Увы, нам…
Ильич заскучал… Последний человек в этом жестоком мире, которого он понимал и который, как казалось, понимал его, навсегда исчез в лабиринте превращений.
Денег в кармане не было, а на то, что проектанты в конце концов расплатятся, даже иллюзий плодить не следовало.  Праздник жизни отдельного  бомжа, так толком и не начавшись, уже закончился…
   
Московские улицы!.. Нет вам ни конца ни начала…  Брёл Ильич по нескончаемыми мостовым, и было у него на сердце муторно и тоскливо.  И если бы ему в этот час  Всесильный предложил  выкупить душу Мазая за камушки, что уже перекочевали из старой куртки за подкладку серого пиджака, то он, не рисуясь, отдал бы половину всего, что имел. Вот так!
– Что, батенька, в этой жизни ищем? Что нашли, не потеряв? –  с садовой лавочки на Леонида Ильича, слегка щурясь и улыбаясь, смотрел сам Владимир Ильич Ленин.




ГЛАВА  ШЕСТАЯ

          Разговор по душам с двойником вождя.  Хорошие мужчины всегда в цене. Лавочка лавочкам рознь… Некоторые книги шайтан помелом в трубе написал. Дельный  совет порой дороже злата.


Ещё несколько дней назад,  по крайней мере,  так казалось Ильичу, он видел этого известного всему миру человека в гробу. Ильич всерьёз готов был поклясться своим счастьем, что именно его, а не кого-то другого  он наблюдал в Мавзолее, хотя костюм за истекший период вождь сумел переменить. 
– Садись,  дорогой  товарищ, отдохни с дороги, –  пригласил Ленин. – В ногах правды нет. – Подобным образом,  по свидетельству современников, Владимир Ильич  приглашал  ходоков   к своему рабочему столу в Кремле.
И наш Ильич, не заставляя себя дважды просить, примостился  на краешке лавочки.
– Благодать-то какая… Вот сижу, жизнь коротаю…   Воздухом московским дышу…   Цените время: дни уходят невозвратно… А сегодняшний день, батенька, сами видите, куда как хорош.
– Замечательный день, – сам так не думая, подтвердил Ильич. Не стоило вступать в конфликт с первым встречным, будь он хоть трижды  Ленин.
– А знаете ли вы, –  продолжил разговор словоохотливый вождь, – иной раз задумаюсь – бывают у меня такие минуты космического прозрения – зря мы эту  революцию затеяли. Зря, не ко времени, да и не к месту… А что на этот счёт вы, как простой  гражданин планеты,  скажете?
Ильич, не признающий,  кроме мирной и спокойной жизни,  никакой другой, согласился с умными словами. Мол, действительно, революция эта была ни к селу,   ни к городу. Простому человеку эволюционного пути  вполне достаточно,  чтобы в счастливое будущее с уверенностью путь держать.
– Вы меня, милейший, быть может,  в самом деле  за вождя мирового пролетариата  принимаете? Ошибаетесь!  Сильно ошибаетесь!  Я лишь двойник великого человека, но, – тут Ленин поднял к небу палец, –  двойник преуспевающий. Деньги таким странным образом зарабатываю. А сегодня у меня выходной день.  Как видите, сижу на лавочке, отдыхаю да  живительным воздухом Патриарших прудов дышу. Хорошо!..
Было видно, как чуть в стороне   гладь озера тревожила семейка серых уток.   С берега, подманивая птиц, несколько подростков бросали в воду что-то съедобное.  Несмотря на то, что солнце ещё только подбиралось к зениту,  июньский день уже полнился духотой и зноем. Даже близость воды не несла желанной прохлады:  заплутал, затерялся  где-то на подступах к Москве ветерок. Ведь ветры совсем как люди, тоже живые, а потому зачастую поступки их непредсказуемы…
– А  почему вы нынче такой грустный? Причины?
Что мог сказать  в ответ на этот вопрос Ильич похожему на Ленина, но совсем незнакомому человеку, случайно повстречавшемуся ему на жизненном пути? Кто может понять беды Ильича? Так, ни к чему не обязывающее любопытство.
– Обстоятельства, – не желая особо продолжать бессодержательный разговор,   буркнул Ильич.
– Напрасно вы так настороженно к жизни относитесь. Все происходящие события  следует  через призму возможного рассматривать. Это помогает…
– Возможного? –  не понял сказанного Ильич.
– А вы  думайте: мол, не было бы не хуже. Начнёшь с этой точки отсчёт вести, всё несколько иначе выглядеть начинает.
– А куда хуже? Есть ситуации безвыходные…
– Расскажите вашу историю, а потом я, возможно, совет вам дельный  дам. Вы не смотрите, что я на Ленина  похож, я по природе своей  умный.
Сидели на лавочке у водоёма два ещё несколько минут назад совершенно незнакомых  человека, что-то друг другу рассказывали, о чём-то спорили… Случайному встречному, бывают такие моменты в нашей жизни, можно и сердце приоткрыть, не опасаясь насмешек и непонимания.  Ильич, расчувствовавшись, и поведал Ленину о своих насущных проблемах: о том, как украли деньги и  документы,  рассказал о Егоровне,  о  Дяде Мазае,  и о том, как его обманули на кастинге…
– Ты знаешь, батенька… Уж извини, что я  на «ты» перешёл, – улыбнулся двойник вождя, – так проще и, соответственно, демократичней…    Так вот что я тебе скажу, хоть и люблю я деньги, но за совет их сегодня не возьму.   
Ленин, хотя и был средней упитанности, от сказанных слов несколько запыхался. Судя по всему,  особым здоровьем вождь не блистал.
– Посоветую тебе такое: иди прямиком на Казанский вокзал, там киоск есть под вывеской «Жди меня». Запишись в розыск.  Говори им всё то, что мне рассказал: память, мол, потерял, кто такой и где раньше жил, не знаю. И что из всего этого  будет?  Говорю тебе истинную правду, так как вопрос знаю досконально, сам  через это прошёл. – Ленин, отдыхая и собираясь с мыслями,  замолчал, но и Ильич не торопился нарушить тишину. Вопрос его чрезвычайно заинтересовал.
– Одиноких людей в мире не счесть… Так вот, многие женщины таких видных вроде тебя мужиков заполучить к себе в дом не против. Не помнишь ничего?  А это и хорошо…  Оказывается, ты её последний гражданский муж, а в Москву пехом пришёл из какого-нибудь Урюпинска. Узнали тебя, узнали…  Что остаётся? Заберёт она тебя и по месту прописки  доставит. А там вопрос играючи решается: паспорт в течение месяца-двух  и получишь.  А тот, кто раньше твоё место занимал, уже давно в бегах, а может, вообще на земле в числе жителей не значится. Рассматривай рождение и смерть как цепь вселенского бытия. Понял?
Ильич не всё из сказанного понимал, но,  чтобы не сбить Ленина с мысли, на всякий случай одобряюще  кивнул головой.
– А если я женщине    ни с какой стороны не подойду? – только и спросил он.
– С той стороны, с которой ей надо, подойдёшь… А обживёшься, документы в кармане заимеешь, никто тебя цепью к койке не прикуёт. Сел тишком на паровоз, да и помчался  с ветерком в края необжитые, к новой светлой жизни.
– Сложно всё это выглядит, – засомневался Ильич. – Вдруг меня никто не выберет? Бывает же такое?
– Тебя? Да за тебя любая баба хоть сегодня тысяч двести отвалит. Помянёшь мое слово! Если так уж к сомнению склоняешься, мою историю теперь выслушай.
И Ленин, а в миру  Владимир Семёнович Червоный, тут же рассказал свою историю жизни, очень уж смахивающую на одну из сказок братьев Гримм.
– В начале девяностых годов русским людям в Узбекистане совсем худо стало.  Национализм возвели в ранг национальной политики. Я за два года до описываемых событий с женой развёлся. Дочка у нас была, но это её дочка, общих детей не случилось… Остался один, не заметил, как в долгах коготок увяз, дальше больше – бандиты наехали… Время, сам знаешь, непростое было…  Квартиры в ту пору ничего не стоили, да у русских их старались и не покупать, всё равно уедут на родину.
Собрал немного денег, да и рванул в Москву.  Куда ещё православному человеку податься?  Думаю,  быть такого не может, чтобы я хоть как-то не обустроился. Пропадаю же… И в Москве бы пропал, непременно пропал…  На шаг от этого был: кошек на Птичьем рынке уже перепродавал. Поймаю  у подъезда, главное, чтобы с ошейником была, да и волоку её на рынок. А цену ставлю такую, что только подходи: много не дадут, а  за сколько-нибудь купят. На кошачьих, ясное дело, состояния не наживёшь, но на хлеб и  вино  хватало.
Ильич слушал историю чужой жизни, прикидывал всё на себя и понимал, что по большому счёту он и с трудностями настоящими только вот сейчас, сегодня и столкнулся.  А жизнь, оказывается, не ко всем людям справедлива и благосклонна.
– А вы историю лавочки знаете, где мы с вами разговоры ведём?  –  почему-то опять «на вы» перешёл в разговоре вождь. Может, слишком большое значение придавал данному вопросу?
 Ильич пожал плечами. Откуда ему знать всякие захолустные места и местечки огромной Москвы?
– Не знаете… Вижу, не осведомлены… А лавочка, на которой мы с вами душевно о жизни разговариваем, не совсем простая, замечательная своей историей лавочка…  Профессор один, вроде бы представитель нечистой силы, писателю  здесь голову отрезал. Вернее, начисто трамваем отдавил. А потом её,  голову эту,  с подельниками своими и украл… Вы что, действительно  не в курсе?
Ильич  об этом ужасном случае ничего не слышал. Потому покачал головой, подтверждая своё полное неведение.
– Взялся за перо,  так пиши  книги хорошие, – продолжил свой рассказ о чрезвычайных происшествиях Ленин, – а не понимаешь того, о чём пишешь, сочиняешь всякую чушь да ересь – тут тебе голову и долой.  В Китае, к вашему сведению, именно так до сего дня и поступают.
– Не может быть, – ахнул, переменяясь в лице, Ильич. – Ведь так, может случиться, и читать людям нечего будет.
– Да не волнуйтесь вы так… Близко к сердцу вопрос писательства не допускайте. На наш век чтения хватит: многое уже написано, и хорошо написано. Базис у человечества достойный сформировался.  Да и сочинят ещё хорошие книги, непременно сочинят… Умные люди во всех общественно-экономических формациях рождаются, –  вибрируя голосом,   продолжил своё  повествование Владимир Ильич, –  а рождаемость никакая революция остановить не может, хотя  количественный показатель в силах понизить.
Как видите, Ленин был хорошо эрудирован, разбирался не только в вопросах революции, а и в демографии, писательстве и т. д. Да и вообще, знал Ленин разные стороны жизни не только понаслышке,  от  часто посещающих Кремль малограмотных ходоков,  а на основании  собственного жизненного опыта. 
– А вы не допускаете, – включился Ильич  в занимательную беседу, ведь и он, как друг Миши Куклина, имел к писательскому ремеслу некоторое отношение, –  что это не нечистая сила писателя головы лишила, а просто восторжествовала   справедливость?  Образно говоря, вроде некоего карающего меча революции. Ведь вы говорите, что сочинял писатель ваш  из рук вон плохо.
– Я чувствую, что лично вы не против того, чтобы в революцию с головой окунуться?  В водичке мутной рыбку половить? Доходное дело, уверяю вас… Да время золотое  упущено… Опоздали мы с вами на праздник жизни… Опоздали…
Ленин закончил свой рассказ и внимательно посмотрел на Ильича. Тот молчал… Ни жестокого профессора,  ни скверно пишущего писателя  он в своей жизни не встречал и даже ранее ничего не слышал о них. Мало ли известных и знаменитых людей проживает в Москве. Ильич готов был  поклясться, что люди подобного ранга  и чина топчут московские мостовые  и сегодня, даже не имея  на то справки о регистрации.   И вообще современных писателей Ильич не читал  и читать не будет, вот разве что в книги Куклина интересно бы было хоть одним глазом заглянуть. Как ни как, а учились вместе…
А Ленин между тем продолжал свой рассказ:
– И случись так, что судьба ко мне лицом своим повернулась. Вот здесь, на этой самой лавочке, повстречал я случаем одного человека: не лучше и не хуже других одет и обут.  Глянул он на меня пристально, да и говорит: «Так ты же, товарищ, вылитый Ленин. Хочешь у нас в кино сниматься?» От такого предложения только законченный дурак отказаться мог, согласился я на эту непростую работу. 
– Так вы артист? – ахнул Ильич.
– Теперь в личине  артиста существую, а тогда…  Тогда я одно понял: раз жизнь шанс тебе даёт, кровь из носу, а шанс этот не упусти. –  Ленин опять взял минутную передышку, вытер платочком пот со лба и продолжил: – Привезли меня на какую-то дачу, нарядили под Владимира Ильича, и дело пошло… На стенах всюду лозунги пролетарские развешаны, плакаты разношёрстные, в общем, атрибутика первых лет Советской власти в полной своей  красе. А потом девицу коротко остриженную выпустили, вроде бы Инесса Арманд в гости к вождю пришла. Дальше всё по сценарию: в кровать легли, а она огромная, словно ринг боксёрский, демонстрируем сексуальные сцены.  Здесь стук в дверь: Надежда Константиновна цветы поливать явилась.  Финал ясен:  крик да слёзы, скажем так, бабьи разборки.  Денег мне за фильм дали, но немного. Потом ещё пару раз снимался, здесь я уже по-настоящему Лениным себя почувствовал.  В образ подобный войдёшь, и ты поверишь, выходить даже за  большие деньги не хочется. К хорошей жизни быстро привыкаешь… – И это признание Владимира Павловича прозвучало настолько искренне и эмоционально, что Ильич проникся к собеседнику ещё большим доверием.
– А потом на корпоративной вечеринке, я уже зарабатывать капитал начал,  лёжа в гробу, женщину  интересную повстречал. И бывших чемпионок жизнь порой за борт выбрасывает, как Стенька Разин персидскую княжну. А сошлись,  душами сроднились, и смотришь:  сегодня друг без друга и жизнь бы не в радость…  Такие, друг любезный, метаморфозы судьба  являет.
Ильич слушал незнакомца с нескрываемым вниманием и волнением.  А может? Чем чёрт не шутит?  Тем более Надя рассказывала, как   с подругой письмо писала в Останкино на телепередачу…  Конечно, никакая чужая женщина ему не нужна даже даром. Не такой Ильич человек, чтобы на первую встречную бросаться. Но шанс, как вечерняя звезда над дальним лесом, уже  грел иллюзорным светом заблудшую душу…
– Дядя, подай копеечку, – влез в разговор великовозрастный попрошайка, высокий и худющий гражданин в клетчатом пиджачке, явно с чужого плеча.
– Иди отсюда, – шикнул на него Ленин. – Кто не работает, тот не ест. Лозунг одобряем? – это уже вождь искал поддержки у своего случайного собеседника.
Ильич не был намерен вступать в спор, а потому промолчал. По его пониманию жизни накормить надо бы всех голодных.  Ведь бывает так, что у человека нет никакой работы, и денег у него тоже нет,  что же ему, непременно надо в таком случае с голоду умереть?
– Не подаю принципиально, – пояснил свою жизненную позицию Ленин. – Много нынче желающих за чужой счет обогатиться. А что касается лично тебя, то так скажу: может, ты правду мне говорил,  а может,   просто выпить хочешь.  Не знаю. Но сто рублей тебе дам.  Даже сто двадцать, пользуйся сегодня моей добротой… И ещё подумай: если с Лениным так запросто на улице встретился, так это же не случайно, знать,  судьба тебя к удаче готовит.  Запомни мои слова, к удаче… Денег больше не дам, не привык денежные знаки из  рук выпускать.  Можно сказать,  жаден. Я даже спорить с этими словами не буду, такой уж уродился… У многих людишек данная  черта характера в наличии…. А раз я человек, хоть и вождь, то ничто человеческое мне не чуждо. Вот так…  Согласно логике всё правильно сказано? – задал вопрос Ленин, и сам же на него ответил:
– Открою великую тайну, говорю тебе, как родному: человечество погрязло в пороках.  А выхода из ситуации даже я не вижу. Не вижу и не предвижу… И ещё  напоследок совет один дам: классику, батенька, читать надо. Много ума в чужих мыслях таится… На своих ошибках учиться не грех, но больно накладно… И последнее:  помни  про киоск на Казанском.  Не забудь… Рад знакомство свести…
Ленин,  улыбаясь и кланяясь,  удалился.  Сквер опустел… Даже птицы, ещё недавно щебечущие в кроне лип, замолкли и затаились. Казалось, во всём огромном мире единственным мыслящим существом остался лишь человек,  одиноко сидящий на лавочке.
Ничего не оставалось делать, как действовать согласно заветам Владимира Ильича Ленина…




ГЛАВА  СЕДЬМАЯ

        Что лучше, два или три?  Лавочка и диван – две концепции понимания жизни. Казанский вокзал – место  надежд и разочарований…  Ильич не знает, и знать не хочет молдаванки с её цыганятами.  Скандал на студии Останкино.

   
Ильич, коротая ночные часы на лавочке, даром времени не терял, он досконально обдумал предстоящий визит на Казанский вокзал, все ожидаемые вопросы и ответы, и обдумал не один раз, а целых три. Хотя Конфуций, как свидетельствуют его ученики, утверждал, что решаемый вопрос достаточно обдумать два раза.  Здесь мы делаем вывод: Леонид Ильич возлагал на посещение киоска «Жди меня» очень большие надежды.
«Не огорчусь, если… и в этот раз у меня ничего не получится. Но сидеть ночи напролёт на лавочке, не зная счастья и неведомо чего ожидая – полная бессмысленность», – к такому выводу пришёл, наблюдая рождение нового дня,  Ильич.
«Люди меня не понимают… Вернее, нет людям дела  до обиженного жизнью человека… Мир жесток… И что тогда значат  все эти слова о  равенстве и братстве? Сплошная химера…  Каким  раньше я всё же глупым был, только о себе и думал…»
«Огорчусь, если… ничего путного из этой затеи не выйдет.  Не надо врать себе, что не огорчусь… Но выхода другого не вижу…»
«Я не понимаю…  Я вообще не понимаю,  что  можно делать в моём положении?  Куда идти…  бежать…  ехать?..»
«Людей  вокруг много… И все как-то живут… Почему именно мне в этом мире выпала такая участь? Почему?»  – «Да  потому!» –  сам себе зло ответил Ильич.
Вот такие и подобные им мысли и мыслишки посетили голову Ильича в последнюю в июне ночь. Некоторые люди мыслительный процесс осуществляют на диване, но, смею заверить вас, что он качественно отличается от вышеописанного. Причины? Вероятнее всего, это разный базис: в первом случае под боком жёсткая, хотя и крашенная в зелёный цвет древесина, во втором – мягкий пружинный матрац. Что лучше для тела, гадать не надо, но о весомости рождаемой мысли можно поспорить. Ибо здесь на первое место выходит уже голова. Есть категория граждан, что, заваливаясь на диван, вообще ни о чём думать не желают…  и, наверное, правильно делают.  Но проводя ночи на лавочке, хочешь, не хочешь, а думать надо.  Вот Ильич и думал, а что придумал, уже тем же утром отправился осуществлять.

Казанский вокзал Москвы… Люди, люди… Сотни людей, спешащих по своим таким неотложным делам… Какие-то переселенцы,  едущие невесть откуда и незнамо куда,  изжившие свою короткую жизнь мужчины и женщины. Спитые, заблудшие в своём неведении подростки. Куда они едут? Зачем? Что они ждут от жизни?
Ильич, начав уже зарастать щетиной, выглядел ещё довольно прилично – от  падения спасал элегантный серый костюм.  У киоска толпились несколько подозрительных личностей, которые, перешёптываясь, очень уж пристально следили за ставшим  в очередь Ильичом.
– Кого и что ищем? Может, мы поможем? –  зашептал прямо в ухо Ильичу усатый улыбчивый  гражданин, пристроившись за его спиной.
Ильич, блюдя осторожность, отказал незнакомцу в доверии, ответив на его вопрос  молчанием.
– На государственную службу надеетесь?  Сыскное бюро «Чиж и стриж» всё,   что требуется,  в пять раз быстрее найдёт.  И оплата чисто символическая, – не отставал от Ильича настырный поисковик. – Всё найдём… А  надо, так и концы в воду запрячем… В чём проблема?
Но Ильич не поддался на уговоры, пересилил чужой магнетизм и,  в конце концов,   уже вплотную подобрался к  заветному окошечку. Справочный киоск, за которым дни своей службы проводила миловидная рыженькая девушка, больше походил на огромный аквариум.  «Рыб  золотых сюда запустить, вот бы картинка была… Деньги за просмотр брать можно…» –  прикинул Ильич возможный способ обогащения, но интересную мысль не дал закончить всё тот же прилипчивый сотрудник бюро «Чиж и стриж».
– Много не возьму. Для начала на десяти тысячах остановимся. Есть десять тысяч?
– Ничего у меня нет… Ни денег, ни желания с вами сотрудничать. Извините…
– Так бы с самого начала и сказал, а то своим видом голову деловым людям морочишь… – обиделся поисковик и добавил длинное нецензурное слово, повторять  которое здесь будет не совсем уместно. Ведь этот текст могут  в будущем читать и культурные люди, возможно, даже с высшим образованием.
Девушка-оператор обо всём Ильича расспросила, всё, что требовалось,  тут же занесла в компьютер.  Ильич назвал своё имя и отчество, а страной возможного проживания указал Республику Беларусь. Фамилию, к сожалению,  он позабыл, и вообще больше ничего не помнит. На вопрос о контактном адресе  Ильичу ответить было  нечего – лавочка на Абельмановке хотя и была местом жительства, юридического адреса не имела.
– Я заходить буду, интересоваться, –  пообещал девушке Ильич.
– Через пару дней и заходите. Информация уже будет обработана,  тогда  и решим, что нам с вами делать. Всё хорошо сложится. У нас и не таких вежливых мужчин разыскивали… Надейтесь, – улыбнулась рыженькая оператор. И от этой улыбки, от участливых слов  стало как-то уж очень хорошо на сердце у  Леонида Ильича. Но ведь чужая улыбка не свиной грипп, как она может передаваться от одного гражданина к другому? Трудно понять…
   
Говорят, время как вода, и, возможно, у счастливых людей так оно и протекает.  А у многих, включая Ильича, минуты и часы жизни тянулись очень медленно, хотя и неотвратимо.  Но как бы то ни было, а время надо беречь, ведь из него соткана ткань нашей жизни…
Таская на Таганской площади   ящики,  Ильич зарабатывал  некую сумму, которую тут же тратил на питание. Пить вино было не в его привычках, и потому даже с учётом мизерной оплаты труда от голода он не страдал. Но что-нибудь скопить впрок не получалось. Жизнь в Москве  чрезвычайно  дорога.
Читатель вправе задать вопрос: «Что этот Ильич творит? На что он надеется? Вот я бы на его месте…»  Я даже слушать не хочу, что вы бы делали на месте другого человека.  Никогда и нигде не повторяйте этих необдуманных слов, тем более не упорствуйте в их объективности. Попади читатель  в подобную ситуацию, то его, возможно,  уже и на свете больше  не было бы. А сохрани он  свою жизнь, выпала удача, то сидел бы на цепи в особняке под Тамбовом, работая на цыган или бандитов, а они  друг от друга недалеко ушли.  Желаете вы провести несколько лет быстротечной жизни в рабстве?  Вот так-то… И не надо больше слов, всё и так ясно. То, что Ильич на своих ногах  в относительной свободе жизнь свою должит, – несомненная удача.
Кто-то утверждает, что он «добирался бы к цели на электричке».  Во-первых, неясно само понятие «цель». И,  во-вторых, усядетесь  вы на вдаль летящий электропоезд, а уже через остановку вас ссадит со скандалом контролёр.  На станции вас поджидает готовый к действию милиционер.  Встреча с ним не принесёт путешественнику  ни успокоения, ни удовольствия.  Я уверен, что через двое-трое  суток сидел бы наш безбилетный пассажир в  распределителе.
Ещё кто-то, более ушлый, заявляет, что он, «реализовав камушки, заимел бы деньги, а с ними вопросы решаются просто». Наивные утверждения человека,  не знающего жизни.  Подобные операции возможны только при наличии знакомств, доступа к каналам  сбыта. Во всех остальных случаях, если бы вы и сохранили свою копеечную жизнь, то имеющихся ценностей,  несомненно,   лишились. Ведь вы даже не представляете, сколько вокруг нас ходит людей, только и мечтающих, как бы обобрать простака.
Мы прикидываем на себя, как одежду,  возможные варианты развития событий из тех, что нам пригодны и выгодны, а жизнь на их место ставит совсем иные, самые каверзные и бедовые.  Действо развивается само по себе, по своему сценарию, и наш вариант оказывается никудышным, напрочь забракованным привередливым режиссёром по фамилии Жизнь…
Можно выслушать и другие варианты решения данной проблемы, что наиболее продвинутые товарищи предложили бы нам, но вряд ли они осуществимы.  Самое уязвимое место – это полное отсутствие денег.  И второе,  с каждым днём,   проведённым  на улице в качестве бездомного, человек опускается,   по крайней мере,  внешне.  И самое главное, что забывают или упускают из вида наши  читатели, это то, что все мы люди разные,  мыслим неодинаково, следовательно,  и решения наши будут друг от друга отличаться  порой кардинально.  Ведь у каждого из живущих только своя голова на плечах.  По крайней мере, автор, часто ставя себя на место Леонида Ильича,  просто терялся перед произволом не всегда благосклонной к человеку действительности.  И я бы советовал вам, прежде чем предложить Ильичу «вариант спасения», хорошо подумать,  и не только над первым шагом, зачастую он прост, а над дальнейшим развитием событий.  Ибо,  поставив в начале повести букву «а», в конце её, хочешь или не хочешь, уже нужно обязательно ставить «я». Так диктует нам жизнь, того же требуют законы писательского жанра.

И что вы думаете? На Казанском вокзале  уже от другого оператора – добрейшей Татьяны Михайловны  (имя и отчество были написаны на бейджике) –  Ильич получил добрую весть: его действительно ищут, кому-то его душа нужна. «Надя… Только она…» – полнился  он радостью. А ведь искать его могла и американская жена Галина, обеспокоенная долгим отсутствием супруга, к примеру, взяла и подала в международный розыск. Могло же такое быть?
Но не будем читателя держать в неведении, скажем чётко и ясно: Галина Ильича не ищет. Она как работала в парикмахерской, щёлкая ножницами,  так и продолжает заниматься своим делом.  Это совсем не значит, что она о муже  не вспоминает,  вспоминает,  но без надрыва, без лишнего шума и гама. Куда Лёня денется?  Поболтается в родных краях, да опять же к дому его волной  и прибьёт. Придёт час –  объявится.

Назначили Ильичу собеседование, видимо, организаторы посмотреть на него решили, соответствует ли он облику разыскиваемого человека.  Что Ильичу это собеседование легковесное по сравнению с выпавшими испытаниями на  волчьем кастинге?  Детские забавы… Но  отнёсся он к предстоящему событию  серьёзно.
– Ищут вас, ищут… И вид у вас совсем неплохой, по нашим меркам, для камеры вполне пригодный…  Я имею в виду, конечно, камеру телевизионную, а не иную, – взбадривая обеспокоенного Ильича, шутила и посмеивалась женщина-консультант.
– А кто ищет? Комарина? Куклин?
– Этого, сохраняя интригу, мы вам не скажем. Но будьте спокойны: ищут, и скажу вам по секрету, уже нашли… Так что готовьтесь и морально и, скажем так, внешне. Баня, стрижка и бритьё в вашем интересном положении не повредят.
«Весёлая женщина, – оценил чужой юмор Ильич. – И  советы даёт дельные».

И настал день… Хотя мы начинаем повествование такими несколько высокопарными словами, ступивший на московскую землю июльский день для многих людей ничем не отличался от дня вчерашнего. Но для Ильича он должен был стать знаменательным, даже знаковым, таковым его делала прокравшаяся в  душу надежда.
   
Небольшой зал студии Останкино заполнила обязательная публика: никого и ничего не ищущие пожилые люди, игравшие роль статистов. Те, кто надеялся на поиск, сидели в первых рядах. Здесь же,  уже во втором ряду на кресле со счастливым номером семь, ожиданием томился  и  Леонид Ильич.
– Ждите своего часа, – дала ему указание куратор проекта Екатерина.  И Ильич стал ждать…
Ведущая рассказывала о человеческих судьбах, в которых, как правило, огромную роль играла память: люди либо начисто забывали своих родственников и знакомых, либо вообще  прежней своей жизни не хотели вспоминать. Ильич по документам тоже проходил как человек, утративший память, слава Всевышнему, что не разум. Но не особо он доверял всему виденному и слышанному:  «Память потерять можно,  это не проблема, но вот причины…  Должны же быть веские причины, чтобы на такое решиться», – подводил под телепроект свою концепцию понимания происходящего  наш герой, пусть ещё и не главный. Но подошло время заявить о себе и Ильичу.
Сюжет о нём не снимали, так как ничего особо занимательного  в его судьбе не наблюдалось. Ведущая, чуть приукрашивая действительность, рассказала простыми словами о его нынешней жизни: очнулся на лавочке, кто он и откуда, не помнит, а знает лишь своё  имя и отчество, да ещё мимолётные отрывки и обрывки прежней жизни.
Оператор наехал камерой на Ильича, и тот в знак уважения  раскланялся с телезрителями.
– Ничего не помнит! Не помнит… – словно свежий ветер пронёсся шепоток по студии.
– А вам эти кадры о чём-нибудь говорят? Смотрите внимательно, может быть, что и вспомните, – настроила Ильича на волну воспоминаний ведущая, крупная и симпатичная девушка по имени Мария.
На огромном экране показали сюжет из жизни некой молдавской деревни: большой дом с сараями и сараюшками, стадо блеющих коз на берегу извилистой речушки… А потом полная черноволосая женщина поведала миру про свою беду: уже два года, как ушёл из дома в неизвестном направлении её мужчина.  Думала, что пропал навсегда, но Бог помог, он нашёлся. И где вы думаете? В многомиллионной Москве… Это разве не чудо?  Потерявшегося и нашедшегося Леонида Ильича Флоряну   ждут четверо его детей и стадо коз, что совсем отбились от рук  без хозяйского глаза.
– Леонид Ильич, – подключился к разговору коллега ведущей, –  подойдите к нам поближе. Сейчас вас ждёт сюрприз.
А сюрприз уже не то, что ждал Ильича, он ему свалился буквально в руки…  Из-за зелёной кулисы, отгораживающей сцену от подсобных помещений, к нему бросились двое цыганят лет десяти-двенадцати.
– Пап`а!  Пап`а нашёлся! – кричал один из них, путая ударение. Второй мальчишка,   чуть выше ростом и здоровее, приговаривая что-то не по-русски, будто клещами вцепился в Ильича, лишая того двигательного манёвра.
Денег в кармане, оставшихся от последнего приработка, было немного, но и те надо было беречь.  «Паренёк больно шустрый, чем чёрт не шутит», – только и успел прикинуть Ильич возможное развитие событий, как из-за той же кулисы к нему кинулась  дородная молодица явно не славянской внешности.
«Слушай, – остановил себя Ильич, – не она ли мне на гомельском базаре деньги меняла?  Спросить?»  – молнией пронеслась у него мысль, но не сумела получить должного завершения.
– Он! Клянусь родной землёй, он! Только худой человек совсем стал… Совсем худой...
С последними словами она вовсе неожиданно для Ильича заключила его в объятия. И такая сила чувствовалась в этих смуглых руках, что у Ильича спёрло дыхание  и  он чуть не потерял сознание.  Но силой воли сумел взять себя в руки:
– Я вас не знаю. Первый раз в своей жизни вижу! – пытаясь отцепиться от цыганят, прокричал он прямо в камеру оператора.
– Не помнит! Родных не узнает!.. Вылечим! – заверила пристально следящих за сценическим действием  зрителей нашедшая заблудшего  мужа молдаванка. – Лаве  не пожалею, а на ноги его поставлю.  Всех сразу узнает: и родных,  и не родных.  Как сыр в масле жить будет… Что б я не я была!
Ильич, чудом вырвавшись от настырных пацанят, решил действовать: промедление было подобно смерти.  Его дальнейшее существование и, возможно, даже счастье находились под прямой угрозой со стороны лживой самозванки. 
– Я не ваш муж. И фамилия моя не Флоряну, я это чётко помню. И детей у меня было всего двое: мальчик и девочка.
– Есть, есть, дорогой, и девочка! Есть девочка! – нарываясь на скандал, врала молдаванка.  –  Он ещё не то забудет, а вы его тут слушаете, – искала она поддержку у аудитории и, главное, находила. –  От детей родных отказывается, сказочник…
– Я категорически заявляю, что никакого отношения к Молдавии не имею,  как и к этой  мне неизвестной семье.
– Эй, пап`а, почему не знаешь? Почему в дом идти не хочешь? Дороги не знаешь? Мы тебе всё расскажем, всё покажем, –  наперебой заверяли в своем родстве ребята, а молдаванка, потеряв от последних слов Ильича всякое терпение, прошептала ему такое, что его прямо в дрожь бросило:
– Чтоб глаза твои бесстыжие повылазили, чтоб ты покоя-счастья век не видал… За слова свои злые здоровьем заплатишь. Ты меня не знаешь, но скоро узнаешь…
Назревал скандал. Волновались ведущие, уж очень некрасиво выглядела ситуация с опознанием Ильича, нервничали и завсегдатаи-зрители:  не так уж часто бывает, чтобы непомнящий человек помнил  то, что ему не положено. И Леонид Ильич, собрав свою волю в кулак, вырвавшись  от вновь насевшей на него семейки, прорвался к камере и на всю Россию и страны СНГ прокричал нечто не всеми понятое:
– Надя! Надюша! Забери меня отсюда.  Лишь тебя помню и тебя жду…
И так это всё неожиданно произошло, а потому так чувственно, что пожилая чета, сидящая с самого края во втором ряду, расплакалась. Ещё одной старушке стало плохо с сердцем, потому трансляцию передачи пришлось временно прекратить, что случается на Останкино не так уж часто.
Что было дальше? Об этом не так уж сложно догадаться, и читатель сам может выстроить логический ряд возможных событий.
Но то,  что знаю, скажу. Молдаванка вместе с детьми ночевала за 101-ым километром от столицы у дальних родственников в населённом пункте с весёлым названием Петушки.  Отступать от задуманного мать шестерых  детей не хотела, двух девочек она, оказывается, уже сдала в дом-интернат,  потому решила дожидаться следующего эфира. Что касается Леонида Ильича, то он по-прежнему ночевал на знакомой нам лавочке во дворе дома на Абельмановской улице.  Получается, что всё опять вошло в привычное русло, ничего в этом мире не сдвинулось ни на кроху со своего  места?  Не совсем так. Но говоря иносказательно, в целях конспирации, о неких подземных течениях вод (читай, судеб людских) знает лишь автор да ещё одна женщина, которая до поры до времени скрыта от глаз проницательного читателя нашим сюжетом. Всему своё время…



               
ГЛАВА  ВОСЬМАЯ

        «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны» (В.И. Ленин). Даже потерявший память человек бывает кое-кому нужен. Грусть и радость – две стороны одной медали.


«Дозволено ли будет грустить при полном коммунизме?  –  спрашивал у современников писатель Леонид Леонов. Что сказала общественность на этот вопрос, мы не знаем. А сам я думаю так: коммунизм есть счастье всеобщее,  при нём не печалиться и грустить надо,  а радоваться жизни. Не будет, поверьте мне, не будет при нём и капли грусти. А пока подобный общественный строй ещё далёк, а мы с вами находимся  в пути,  и не совсем ясно, свет ли в конце тоннеля или это просто освещает дорогу всеобщая электрификация, без которой коммунизм немыслим. И главное, трудно понять, в ту ли сторону мы идём:  указатели либо установить забыли, либо их лихие люди выкорчевали.  А потому грусть нам в дороге пока не помешает. Трудно человеку год за годом  да век за веком   многозвучные гимны петь да исполнять всяческие танцы под весёлую музыку.  Порой и помолчать надо, подумать, да погрустить под соответствующую пору года.  Грусть человеку близка, она, можно даже сказать,  верная спутница его по жизни… до самого что ни на есть конца.  Радость на пороге Небытия неуместна, вроде бы всегда лишняя, но, случается,  и её мы наблюдаем на лицах стоящих у гроба наследников.  И порой с этой радостью меж крестов что-то совсем непотребное получается, как когда-то в майский день на кладбище в Кутах. Помните похороны Жорки Крота?
 
Так уж случилось, что после скандальной телепередачи сильно загрустил Ильич, от кажущейся безысходности впал в тоску. Прошло с тех пор уже три-четыре дня, а может быть, и полная неделя, какой смысл этим понедельникам-вторникам счёт вести? Учитывая факт, что вчерашний день Ильич провёл в трудах и  в его кармане появились деньги,   он решил в очередной раз посетить киоск на Казанском.
Вокруг и около вокзала несусветная суета неведомо куда спешащих людей. У киоска отираются уже знакомые нам  «ловцы душ человеческих» из разномастных сыскных бюро. «Каждый добывает деньги как может…» – подвёл черту под деятельностью поисковиков Ильич.
– Повезло вам, – узнала его рыжеволосая девушка-оператор. – Опять вас ищут, настойчиво ищут…  Контактный телефон оставили. Все данные находятся у нашего администратора. Я сейчас напишу, как и каким транспортом на улицу академика Королёва добраться, а там  от дежурного позвоните нашему  ведущему специалисту по контактам Екатерине. Она  в курс дела  и введёт…  Рада за вас.
Екатерина, улыбчивая блондинка средних лет,   встретила Ильича как своего старого знакомого: усадила за стол, угостила чаем с печеньем.
– Сейчас я вас соединю кое с кем.  Должно же вам повезти, как в этой жизни без везения? Что скажете?
Ильич согласно кивнул головой: непременно должно повезти… Вот только неясно, повезёт ли?
– С вами Леонид Ильич будет разговаривать. Знаете такого? – убедилась в наличии нужного абонента администратор и сунула трубку Ильичу. От неожиданности он даже растерялся.
– Лёня? Ты?
– Надюша… – только и смог выдавить из себя разволновавшийся не на шутку Ильич. – Надюша…
Разговор за него закончила  специалист по контактам Екатерина, имеющая огромный опыт подобных переговоров.
А дальше? Дальше события ускорились, затем вообще завертелись, вовлекая в свой водоворот знакомых и незнакомых людей. Кто-то купил Ильичу билет до Гомеля, договорился насчёт его проезда с вокзальной администрацией, кто-то подумал и о ночлеге  – Ильича поселили в гостиницу для приезжих при студии Останкино.
Но всё кончается рано или поздно, закончились и мытарства  уставшего от непривычной суеты Ильича. Едет он в скором поезде, и скоро, уже утром, окажется в Гомеле.  А встречать его будет Надя, она, и только она  сделала всё, что могла, чтобы Ильич живым вернулся в родной город. Что даст читателю описание встречи на перроне вокзала двух уставших от разлуки людей? Каждый из нас согласно своей чувствительности может это событие представить в красках и звуках.
Вокзальный репродуктор играл какой-то бравурный марш… А вы помните, должны помнить, что при отправлении московского поезда этот же репродуктор озвучивал мелодию «Прощание славянки».  Всё переменилось к лучшему, грустное «прощание» уступило место мажорным ритмам.
 
Круг приключений и несчастий Ильича завершился в деревне Куты, откуда он в майские дни и начался.  Вернулся Ильич в дом номер 40, помылся, побрился, полежал на диванчике… А жизнь-то на этом, как вы хорошо понимаете,  не кончается, а как  бы даже наоборот…  Ибо об Ильиче помнит  капитан Мурашко, часто вспоминает потерявшего память человека  и руководитель совхоза «Серп и молот» товарищ Седых,  помнит и волнуется за  Сёмина  друг детства Миша Куклин.  Как видите, никто не забыт и ничто не забыто…
А сам Леонид Ильич помнит, забыть это невозможно, где лежит,   дожидаясь своего хозяина,  американский паспорт. Хорошо помнит Ильич и все события последних двух месяцев: простодушную Егоровну, Дядю Мазая, умного Ленина,  добрых и отзывчивых людей телепрограммы «Жди меня». Как сложится его дальнейшая судьба, сегодня мы сказать не готовы, да и сам Ильич ещё затруднится дать вам ответ на поставленный  вопрос.  Ну,  не знает он, что ему делать. Завтра будем думать, завтра… Сегодня дайте бедному страдальцу хоть чуточку отдохнуть, присмотреться, осознать себя человеком, которому рады, о котором заботятся… А ему, этому человеку, тоже в радость  все домашние мелкие хлопоты и дела.

Заботливая Надежда положила в стирку все вещи Ильича, а пока то  да сё, он ходил по огороду в женском цветастом халате и чувствовал себя при этом просто великолепно. Помидоры, в посадке которых он принимал участие, уже радовали глаз желтизной. Скоро, очень скоро мы попробуем на зубок красные сочные овощи, выращенные своими руками. А огурчики, как сказала Надюша,  уже «пошли», и Ильич не преминул отведать их прямо у грядки.  Как хорошо, даже замечательно, хрустя пупырчатым огурчиком, осматривать ухоженный огород…  Надя и здесь отличилась – всё было прополото, полито и, что надо – подвязано.
Ильич лишь к полудню вспомнил про свой костюм, вспомнил и ахнул: все его вещи были постираны ещё вчера и развешаны на верёвке, что тянулась от дома к погребу.  Но камушков за подкладкой итальянского пиджака не обнаружилось…
– Это же надо, Лёня, они даже за шиворот стекла тебе насыпали…  Сволочи… Насилу вытряхнула…
– Где? Где оно?
– На улице у ворот и вытряхнула. Во дворе можно и ноги по случаю обрезать…
Ильич, ни слова не говоря, бросился на улицу. У ворот копались в траве  штук десять рыжих  ладных курочек. И все они прямо на глазах изумлённого Ильича что-то с земли склёвывали.  Сумятицу вносил и огненный петух, подманивая квохтаньем свой гарем  к найденному съестному.
Куры кинулись врассыпную, оглядывался,  отступая петух, словно порываясь что-то грубое прокукарекать  в адрес Ильича, но чувствуя превосходство в силе, отказался вступать в разборки с человеком.
В траве, покопав палочкой, Ильич нашёл всего три небольших камушка. Только три…  И было ему ни грустно, ни радостно, а, как бы это выразиться, безразлично, что ли… 
На заборе сидела сорока, о чём-то своём трещала, но улетать не спешила, можно было понять, что и у неё на этом празднике жизни есть свои интересы. Больно подозрительно косила она глаз на Ильича, не скрывая своего негативного отношения к конкуренту. «Сорока – она же законченная воровка… Может, её дело?» – не копя  зла на птицу,  подумал  Ильич.
Подбираясь потихоньку к зениту, светило солнце, плыли по синеве белые облака, щебетали в кроне цветущей липы малые пичуги. Жизнь, как ей и положено, неспешно текла в своём извечном русле.
Что в этом случае следовало делать Ильичу? С ума сходить? Этакое поведение не в его привычках! Ильич постоял отрешённо у ворот, скорбя уже не об исчезнувших камушках, он давно уже разуверился в их магической силе, а о чём-то другом, быть может, о том, что было с ними в последнее время крепко-накрепко связано.
Постоял, постоял, махнул рукой, словно отгоняя настырную муху, да и пошёл во двор, к своей Надежде. Жизнь продолжалась, эта совсем непростая, но такая желанная  земная  жизнь.




ЭПИЛОГ

Заглянем в  Энциклопедический словарь: «Эпилог – заключительная часть произведения, в которой сообщается о судьбе героев после изображённых в нём событий».  Раз подобное утверждает  Словарь, так почему бы с ним не согласиться и не сделать так, как он советует?
Повесть наша как-то совсем незаметно подошла к концу. Для кое-кого,  может быть,  и незаметно, а Ильич вон как намучился, заметит сердобольный человек, и будет, без сомнения, прав. Тысячу раз прав, ибо сказано мудрецами: «Дорога к  счастию не бриллиантами вымощена».
А что дальше будет с Леонидом Ильичом и Надей Комариной?  Что предпримет американская парикмахерша Галя?  Что думает на этот счёт сам  гражданин Сёмин? Он ведь всегда думает, даже тогда, когда думать вроде бы совсем не надо. Да, бывают в жизни нашей и такие моменты…  Но процесс мышления – это уже привычка, а с ней нечего бороться, себе хуже будет. Привычкам надо потакать, тогда они вроде бы и не во вред, хотя и не всегда на пользу.
Ничего о  дальнейшей судьбе наших героев я рассказывать не стану: читатель многоопытен, что и о чём  не досказано, сам по местам расставит, весь сюжет по уму выстроит.  И ещё, не хочу я ничего рассказывать потому, что  сам толком не знаю некоторых деталей, извивов многосложных в судьбах граждан, которые совсем недавно ещё волновались и спорили на страницах нашей книги. 
Разговор  шёл о камушках, о дорогостоящих бриллиантах, а они вроде бы навсегда исчезли из нашего поля зрения.  Да,  други мои, исчезли, вернее сказать,  наглым образом изъяты, если вообще не   сворованы   чёрно-белой  птицей сорокой.
Но вспомним слова Ломоносова: «Если чего в одном месте убудет, то в другом месте непременно  прибавится». И прав, без всякого сомнения,  прав был  Леонид Ильич, когда заподозрил  птицу в хищении бриллиантов.  У Ильича они исчезли, а в гнезде сороки появились…  Так что общее количество драгоценной материи в мире не изменилось, сколько было, столько и осталось. 
А камушки,  подойдёт срок – и найдёт счастливец. Повезёт человеку…  Была бы с нами Акулина с Рогожской заставы, она бы всю правду о том, что будет,  рассказала…  Но Акулина  уже исчезла навсегда в перипетиях  прошлой жизни. А  так  прикинешь, кого  о будущем спрашивать?  Некого…
Отцветала липа, длился знойный июль… Понимая важность момента,  учила летать своих двух птенцов знакомая нам сорока. В покинутом гнезде  сверкала иной раз в лучах высоко забравшегося солнца горстка камушков, так смахивающих на обычные стекляшки.  А среди стекла одиноко желтело обручальное колечко, что хитрющая птица выкрала у одной девушки. Пропажа кольца, да ещё сразу после замужества, явно не к добру.  Здесь можно вспомнить историю с венецианским гражданином Отелло, но не хотелось бы этими воспоминаниями беду накаркать… Запомните – темнокожий мавр к нашей повести не имеет никакого отношения, спешу вас заверить… У нас своих ревнивцев пруд пруди…
И опять всё сначала:  не хочу я секреты выдавать,  а вы принуждаете… Тогда скажу лишь то, что знаю: девушку, обворованную сорокой, зовут  простым русским именем – Маша.
2009 г.