Не отрекаются любя... (В. Тушнова)
«Лучкин!
" Душа ликует. Не верится, через каких–нибудь 3-4 дня я в родненьком моём Ленинграде буду. Уроки сейчас летят как секунды!
Лучкин! Если не отпустят, я всё равно удеру. Я уже тут всё разузнала о самолёте. Если что, то 31-го на самолёт и прямо на ёлку.
Максимка
Полина (Максимка) и Вениамин (Лучкин) познакомились в Ленинграде на одном из вечеров, которые были очень популярны в 50-ые годы. Военные училища и
технические институты приглашали на вечера танцев и концерты-"капустники" студенток педагогических и медицинских институтов. Молодые люди знакомились, нередко влюблялись, женились, и новоиспечённые офицеры, инженеры уезжали к месту службы с жёнами, достойными их статуса.
С первой минуты знакомства Полина и Вениамин почувствовали большую взаимную симпатию. Небольшого роста Полина была очень миловидна: ямочки на обеих щеках, пухлые губки, горящие “ чёртики” в карих глаза, волнистые светлые волосы. Она говорила хорошим русским языком и была по-доброму остра. Последнее очень импонировало Вениамину, – ведь он был поэт и любитель русской классической литературы.
После танцев Вениамин вызвался проводить Полину до трамвайной остановки, но оказалось, что будущий учитель русского языка и будущий военный преподаватель имеют так много общих тем для обсуждения, что с Литейного до Пороховых они шли, не замечая времени, всю ночь и у дома Полины были только под утро. Согревая её маленькие руки в своих широких ладонях (был март месяц), Вениамин невольно почувствовал в себе желание оберегать, жалеть Полину. Вспомнились Лучкин и Максимка из рассказа Константина Станюковича «Максимка», - тотчас на эти роли и перешли.
Теперь каждая встреча для Полины и Вениамина становилась праздником. Они часто отправлялись бродить по городу и говорили, говорили, легко раскрывая то, что было на душе. Оба по–настоящему ” идейные”, они несли в себе плоды советской системы образования и воспитания. Литература, цель в жизни, недавно закончившаяся война, учёба, воспоминания детства - всё становилось предметом их живейшего взаимного интереса и разговора. Полина, коренная ленинградка, пережившая ребёнком первый год блокады, вместе с матерью и братом была эвакуирована в 1942 году на Алтай. Вспоминала, как ехали в товарном поезде, как прятались под вагонами от налётов фашистских самолётов, как доставали воду и еду на остановках, - и так целый месяц, пока не добрались до Барнаула. А там - колхоз, где вместе с матерью работала весовщиком на току, училась в школе. Вернулись в Ленинград (на этот раз в пассажирском поезде) по вызову отца, который пришёл с фронта. Сразу же пошла в вечернюю школу; окончив её, поступила в педагогический институт. Отец, пройдя Финскую и Отечественную, умер от ран, и Полине вновь пришлось помогать матери кормить семью. В год знакомства с Вениамином (1952) она оканчивала педагогический институт и уже подписала распределение в Псковскую область. Полина не искала причин, чтобы остаться в Ленинграде, а решила уехать в глушь и испытать себя.
Кажется впервые Вениамин встретил девушку, которая отвечала его идеалу будущей жены. Умная и очаровательная, она скоро зажгла в нём любовь и он не скрывал своёго чувство.
Любовь пришла и к Полине. Всё ей было мило в этом человеке: его невысокая, но очень ладная фигура (Вениамин был гимнастом), волнистые волосы, высокий лоб, большие, немного выпуклые, серые глаза и даже слегка курносый нос. Вениамин умел контролировать своё заикание; говорил всегда спокойно, рассудительно, умно. Полине нравилось чувствовать себя под защитой мужчины, в котором было так много внутренней силы и обаяния.
Друзья с восторгом оценили выбор Вениамина.
- Вот тебе и невеста, Венька! – говорил его товарищ по институту Михаил, с которым он делил квартиру.
- Всё при ней: хороша собой, образована, радостна, любит тебя! Женись, друг!
Однако Вениамин предложения не сделал, и Полина уехала в Псковскую область работать учителем сельской школы.
То, что удерживало Вениамина от вполне естественного шага в его возрасте (Вениамину шёл двадцать седьмой год), он глубоко затаил в своей душе. Никто из товарищей не знал, что он переживал в 1952 году. Сыном “врага народа”, он каждый день со страхом ожидал отчисления из института. И хотя поступил в военно-политический институт по рекомендации командования воинской части, клеймо - “сын врага народа” с него не сняли, и он продолжал носить его “со стыдом и мукой жгучей... Быть под рукой всегда - на случай нехватки классовых врагов”. (“По праву памяти” А.Т. Твардовский).
Сталинский парафраз из ветхозаветной книги пророка Иезекииля - Сын за отца не отвечает - («сын не несёт вины отца своего отца», «судить каждого по путям его» Иез.18:19-22) - в 1952 году не был гарантией безопасности для гражданина СССР. Прошёл Х1Х съезд ВКП(б), политический режим в стране ужесточился. 1952 год стал пиком борьбы с «безродным космополитизмом и международным сионизмом», началом «Дела врачей». Розыск и ссылка бывших военнопленных, бывших троцкистов и националистов продолжались.
Вениамину казалось, что «органы» обязательно вернутся к рассмотрению его дела и выдворят его из института и даже сошлют куда-нибудь на Север. Мог ли он подвергать судьбу любимой Полины страшному испытанию, которое, он считал, неминуемо наступит?
В этот год с неотступной навязчивостью он возвращался к страшным событиям своего детства. Ему было пять лет. Однажды ночью в Усть-Кяхте (Прибайкалье) он проснулся в вязкой тёплой жиже; - рядом лежал старший брат Семён с перерезанным горлом. Так крестьяне отомстили одному из первых комсомольцев на селе за разорение их хозяйств и организацию новой колхозной жизни. Вениамина стал заикаться. А в 1938 году по доносу был арестован отец; семью «врага народа» выселили в северный район Прибайкалья, посёлок Гремячинск. Кто-то (из своих же!) пожалел отца, и его привезли домой умирать. Случалось и такое.
Вениамину шёл тринадцатый год. Спал на печи и ночами при коптилке читал всё, что попадалось ему в руки. Отец лежал на лавке у двери, харкал кровью и хрипло беззубым ртом говорил матери:
- Поверь слову моему, мать, Венька последыш коммунистом будет! А «коммунист» в те годы было слово ругательное. Российские крестьяне считали коммунистов главными виновниками своих бед.
Прошли годы, и слова отца сбылись: Вениамин стал коммунистом. Клеймо“сын врага народа” сопутствовало при всех поворотах его судьбы, но не помешало окончить школу-семилетку в соседнем селе (ходил пешком за семь километров и зимой отмораживал ноги); в шестнадцать лет стал капитаном моторного катера ( команда - два матроса годились капитану в деды). Строчки из народной песни «Эй, Баргузин, пошевеливай вал!» - для Вениамина были полны смысла. В декабре 1943 года призвали в Армию, но на фронт он попал только после восьмимесячных курсов Минского Артиллерийского училища в Ачинске. Где-то в районе границы СССР с Польшей Вениамин попал под бомбёжку, был ранен в шею и отправлен в госпиталь в тыл. Подлечившись, уже после войны, служил в артиллерийских войсках в Иркутске, а затем в Красноярске. Пропустив восьмой и девятый, он сразу поступил в десятый класс Красноярской школы при Доме Офицеров,закончил школу и в 1951 году стал слушателем Высшего военно-политического института в Ленинграде. И везде, где учился, работал, служил, он старался быть образцом советского “нового” человека.
Не лгать, не трусить,
Верным быть народу,
Любить родную землю-мать,
Чтоб за неё в огонь и в воду,
А если – то и жизнь отдать.
( «По праву памяти» А.Т. Твардовский)
В 1952 году Вениамин с обострённым чувством страха читал в газетах, как решения ХIХ Съезда партии претворялись в жизнь. Вот и в институте слушатель, товарищ по группе, вдруг исчез. Разговоры о нём не заводили - опасно. Так надо. Всё больше Вениамин убеждался в решении не втягивать Полину в свою непредсказуемую жизнь.
А Полина переживаний Вениамина не знала и из Псковской области писала любимому:
“Лучкин! Родненький мой!
Я ведь знала, что ты обо мне помнишь. Вень, спасибо тебе за всё!! Не сердись на меня....трудно мне очень, вот и молчу. Всей моей детской восторженности, как не бывало! ... Сам посуди, какое наследство я получила; из сорока человек первую контрольную написали тридцать три человека на двойки. Вот и начались “будни упорного и кропотливого труда”, - что может дать урок в 45 минут? И до уроков, и после уроков, и на дому - везде, где только возможно, диктуешь и проверяешь, диктуешь и проверяешь, диктуешь и проверяешь. Кое-чего добилась, но ещё рано об успехах говорить.
Лозунг твой – Держись главного в работе! – сидит гвоздём у меня в мозгу. Вообще, без лишних сентиментальностей, Вень! Верю я в тебя очень! Спасибо, что ты есть на земле… Многое в тебе моё!
Но знаешь, Лучкин, какова бы там ни была трудна моя житуха, желание идти по избранному у меня ни капельки не снизилось. Наоборот! Очень даже хорошо, что мне здесь приходится столько хлебнуть, потом на пользу пойдёт.
Вот только народ здешний – не наш народ. После рабочего дня, не жравший, усталый, по непролазной грязи, под моросящим дождём бежишь, дрогнешь километров за 8-10 на хутор к родителям ученика – войдёшь в избу, а они и присесть не догадаются предложить и смотрят как-то косо; они и учить не хотят отдавать своих детей, да вот, государство обязывает!! Боятся штрафа! Эх, ну да ладно! Мы народ жилистый, блокадный. Иной раз устанешь так, что ноги еле волочишь; идёшь во 2-ом часу ночи по лесу, плутаешь, споткнёшься, лежишь и встать не можешь; так бы вот и лежал до утра, не двигаясь. Ан нет, надо ещё тетради проверить успеть до утра, да к урокам подготовиться – скрипнешь зубами, покряхтишь, поднимешься и идёшь, да ещё и запоёшь "Марш энтузиастов”. Вынесем ещё и не это!
Во всяком случае, Ленинграду не придётся краснеть за его питомцев. А то, знаешь, Венька, здесь одна учительница с-б-е-ж-а-л-а! В одно прекрасное утро, вместо того, чтобы в школу на уроки придти, она - чемодан в руки, на такси и айда к папке с мамкой. Не выдержала! Смалодушничала! Диплом с отличием имеет! Слава богу, что не Ленинградский институт эту “отличницу” выпускал. Кровно бы обидела. …Эх, Лучкин, мои “ангелы” завтра будут четвертную писать – что-то будет! У меня поджилки трясутся. Побегу скорей готовиться.
Всем нашим большущий приветище! Максимка”.
<…> “Не писала?! Лучкин, открыли у нас вечернюю школу и обязали меня и там взять класс «усатых деток». Вот и успевай: – из дневного «огня», да в вечернее «полымя»”.
ЛУЧКИН!
Я - в больнице! Умора! Через каждые пять шагов вытаскивали машину на себе; кругом завьюжило, занесло дорогу. Надо было видеть, как директор с учительницей стойко и мужественно доставляли машину в К.
А Каплан, хирург нашей больницы, увидела мой замороженный буратиний нос, сделала большие глаза и уложила в постель, запугав; если я вздумаю рыпаться, немедленно буду отправлена обратно в Ленинград. Я не рыпаюсь, боюсь быть наказанной!
Диагноз: пиелит - это гнойный процесс в почках от простуды, оказывается.
Ну, для чего тебе, Лучкин, такая инвалидная жинка?!
Как только Вениамин получил это известие, он «вырвал» для себя трёхдневный отпуск, закупил лекарства и уехал в К. Его неожиданный приезд так обрадовал выздоравливающую Полину, что улыбка радости не сходила с её губ все дни, которые они провели вместе в крохотной комнате с одной единственной кроватью. Нелегко далась Вениамину ночь с любимой; дрожал и не спал, но удержал себя от близости, к которой Полина была открыта. Огромная любовь и желание не навредить любимой, подкреплённые обычаями и нравственными нормами "семейских" (старообрядцев), какой была его семья, помогли ему сохранить девичью чистоту Полины. Видя, как она за столь короткое время завоевала восторженное отношение учеников, уважение коллег, получила предложение стать завучем в школе, Вениамин ещё раз укрепился в своём решении - не портить ей жизнь и ради неё отказался от намерения жениться.
<…> “ Лучкин! Не делай ты мне так больно. Назови ты меня хоть как–нибудь. Неужели я больше для тебя уже и не Максим?
Лучкин, а мне всё кажется, что ты меня не любишь.”
В новогоднюю ночь 1953 года дала телеграмму на адрес квартиры, которую Вениамин снимал с товарищами: -О, ничего не скажешь, бокал за меня в 10.45, потом - Глухой невидимой тайгою, потом пляшите до утра. Одна на хуторе, все разъехались, нос не вешаю - Ура = Максим
Полина продолжала писать письма полные признаний любви, желания скорее быть вместе - “Невмоготу – такое у меня к тебе! Сиди, Максим, на том краю света и люби, сколько твоей утробе влезет. Не обязательно быть вместе!”.
<…> “Обидно только, что в ХIX веке и то существовала дружба Лучкина и Максимки, когда и горе и радость делили вместе. Да, очень правильная была дружба! Что и говорить!” В другом письме сообщала: «Виктор хочет очень увидеть меня хоть в последний раз, телеграфирует. Написала ему о твоём существовании. Грустно очень! Много сделал для меня хорошего.... совестно, но Оиньки! как же хочется мне любить, кто бы знал!»
Вениамин ухватился за это сообщение. Он знал об алтайском парне Викторе, который любил Полину с детских лет. Ради своей любви тот приехал в Ленинград, поступил в военно-морское училище, окончил его и теперь уезжал на Север к месту службы. Все эти годы он искал путей к сердцу Полины, добивался её любви.
- Виктор – вот кто поможет прекратить наши терзания, - думал Вениамин.
- Полине двадцать четыре года - время выходить замуж (тогда была негласная традиция – выходить замуж после окончания института.) Нельзя стоять на жизненном пути такой замечательной девушки и не предлагать ей главного. Страх принести Полине несчастье, а будущим их детям повторить судьбу отца - всю жизнь чувствовать неполноценность советского гражданина - завладели его сознанием. Он считал своё решение единственно правильным. На письмо Полины Вениамин не ответил.
Когда он узнал, что Полина вышла замуж, то мучительно говорил себе, что так будет лучше.
“Но жизнь кончается не завтра….” Полина вскоре оставила мужа, и Вениамин этого не узнал. Сам он женился поздно, на тридцать третьем году жизни. Чем становился старше, тем больше осознавал себя однолюбом. Чувства любви к Полине не оставляли его. Она незримо присутствовала и соучаствовала в его жизни. Не раз вдруг в толпе он отмечал девушку похожую на неё, потом вновь перечитывал её письма, ещё и ещё раз доказывал себе и ей, как внешняя третья сила - страх вмешалась в их жизнь и обокрала обоих.
“Даю честное комсомольское слово, что не буду в жизни больше искать путей к тебе. Всё. Теперь, если и будут порывы, (а они будут и как ещё будут, чего скрывать!) ан нет, - Нельзя!”. Эти строчки из письма Полины обжигали его мозг и приводили в состояние горького сожаления и осознания своей вины.
Не выдержал, стал разыскивать. Получил телеграмму:
- Не ищи меня. Под сердцем бьётся новый Максимка. Будь счастлив-
Ещё одна советская история любви закончилась печально.
В 1964 году пришёл документ о реабилитации отца. Как ребёнок Вениамин рыдал над ним, оплакивая несчастную судьбу отца–крестьянина и своё несостоявшееся счастье - жизнь, в которой ему так не хватало любимой Полины.
Когда подсчитывают число жертв сталинских репрессий,забывают удвоить или утроить это число за счёт детей, родственников тех самых жертв.
Санкт-Петербург,февраль, 2018 год