Дело шло к вечеру.Большая стрелка часов приближалась к 2 часам ночи…
Дома все уже спали,казалось мне.
Мама работает в части в ночную..Я знаю от нее не по наслышке про армию, как там дрючат и унижают.Хоть кормят не помоями,как в студенческой столовой.
Они попали туда не по своей воле..система их тянет вниз..что они должны нас защищать..а кто их защитит..Мне даже жалко немного этих парней. Как они извиваются,словно змей,чтобы откосить. Большинство маменькиных сынков,выросших оболтусами.Но есть и нормальные,закончившие школу с медалями.
Идут, не зная куда..Я бы испугался тоже.Это своего рода новая жизнь в весьма не комфортной обстановке, иногда даже экстримальных условиях..В одиночку такой прессинг было бы очень трудно выдержать.Но благос каждым годом все более армия похожа на детский оздоровительный лагерь - как пионерский.
но для юнош, хотя ни те же дети по сути.
А я один стоял у окна, смотря на звезды, которые тускло улыбались с небес. Казалось, только одинокая, полная луна понимает их в этот миг.
В руке я держал кружку чая. С этим чаем остывала любовь к жизни.
На сердце то ли было так тяжело, то ли так пусто, что я не чувствовал его биение…
Сегодня я потерял то, что так нежно грело в долгие зимние вечера – знание того, что я нужен ей
На стекле окна прокручивались все счастливые моменты, проведенные с ней, все те незабываемые минуты, которыми я дорожил. По щеке скатывались слезы, и в каждой слезе таилась надежда, надежда, которая вместе со слезою падала на пол и разбивалась…
В правой руке я сжимал гвоздь, ржавый, кривой, старый гвоздь. Поставив кружку на подоконник, при свете луны вырезал на руке ее имя. Боли, как ни странно, я не почувствовал. хотел, чтобы от нее хоть что-то осталось, пусть даже маленький шрам, который не дал бы забыть все то, что было…
Через две недели от ран ничего не осталось, даже шрама… И лишь внутри сердца остались большие, глубокие раны, которые, пожалуй, могут зажить только со временем