"Этот свет". Записки матери.
рассказ 2. «ДА БУДЕТ КВАРЦ!»
Сегодня у Витали красные лицо и глаза. Что такое?
Да это ночью какая-то слабовидящая шарашилась по отделению и не могла найти толком – где туалет, где палата ее. А туалет – рядом с палатой Витали. Выключатели у нас очень мудро устроены в больницах: так, что, облокотясь о стенку, нечаянно нажимаешь кнопочку(как раз на удобном уровне), даже не заметив, не заподозрив ничего, и включаешь или выключаешь где-нибудь поблизости свет или даже кварц, - благо, что все тумблеры рядом расположены.
Так и тут. В отделении «глазников» эта женщина спросонья щелкает все подряд, что в пределах досягаемости ее никудышного зрения, свет наконец загорается – о, туалет! Там она делает то, зачем пришла, и тащится обратно в поисках своей палаты.
А Виталина палата вовсю кварцуется, вместе с ним. Хорошо хоть, его соседа, - совершенно слепого деда, - выписали накануне, и он облучался в одиночестве. Да и сестра вскоре проснулась все-таки и, вернув заблудшую больную на ее койку, углядела, что с кварцем происходит что-то неладное.
Так что обгорел Виталя, слава Богу, совсем немного!
Но настроение у него все равно – хуже некуда. Сегодня с утра пораньше пригласили к нему профессора Кобзеву: ведь диагноз все еще под вопросом. Она осмотрела его в темной комнате, посветила в глаза фонариком… меня при этом попросили выйти. С бьющимся сердцем я подкрадывалась поближе к приотворенной двери и пыталась прислушаться к тому, о чем вполголоса совещались начмед, профессорша, лечащий врач…
Потом нам обьявили, прямиком, как обухом по голове: что, вероятнее всего, из-за атрофии зрительных нервов, зрение уже не удастся вернуть. Но нужно обследоваться дальше…
Он стоял у окна в крошечной двухместной палате, смотрел в окно… Вчера, когда он пришел сюда, еще была в сердце надежда, что вот, наконец: после двухнедельных мытарств по поликлиникам, когда окулист посылает к неврологу, а тот – обратно к окулисту, и оба пожимают плечами, ничего не понимая и даже и не желая понимать – что происходит со зрением его, почему оно исчезает с каждым днем, и отказывая в госпитализации (мол, нет оснований), - наконец взяли в областную офтальмологию, и появилась надежда, что теперь-то начнут по-настоящему обследовать и лечить, и зрение восстановится! Здесь, в палате, на одной из коек лежал дедок лет семидесяти, из-за глаукомы совсем слепой. «Да, - говорит он, - ты такой молодой, и уже… А зрение – это самое главное. Это- все!» Это все…
Он стоял у окна, смотрел. Но не видел ничего.
Подошла я: «Видишь что-нибудь?» Качает головой: нет.
С высоты шестого этажа виден больничный двор, за ним – Притомская набережная, лента реки, за ней – гряда сопок. Все это сияет и переливается всеми оттенками зеленого, синего цвета, купаясь в ярком июльском солнце, в самом расцвете лета.
Так вижу я.
За стеклом, размытым потеками дождя, за этой пеленой на глазах, навсегда сокрывшей мир света, сияния солнца и красок природы, плавает нечто, слившееся воедино: нет ни неба, ни земли, ни того, что на них и в них; ни реки, ни деревьев, ни людей… Хаос. Месиво из материй, веществ, воздухов. И как ни силься, ни старайся рассмотреть, воссоздать какой-то образ, облик чего-то – не получается. Вот вроде бы ловятся какие-то контуры, очертания, силуэт… но – исчезает, так и не успев оформиться, перетекая одно в другое, словно все вдруг стало полуматериально.
Так видит он.
Таким теперь будет мир для него. И как жить в этом хаосе, как ориентироваться, как идти по дороге жизни, раньше бывшей прямой и светлой, и вдруг… Рухнула гора всего прежнего: нагромождение каких-то планов, надежд, стремлений, пошла гора эта лавиной, и накрыла с головой, и покатилась дальше – вниз, в пропасть всего бывшего…
Вниз.
Шестой этаж. Пятнадцать метров до земли. Один шаг, и – все. Конец хаосу, конец невыносимой боли в сердце. Если некуда и незачем идти – какой смысл продолжать это?!
Я видела, чувствовала сердцем, что происходит с моим сыном, и оно – сердце – сжалось ледяным камушком на дне горящей адским пламенем души – от боли. От ососзнания непоправимости всего происходящего. Я уже знала, что услышу: «Мама, если зрение не вернется…»
Что сказать?! Что сказать своему ребенку, жизнь которого – это твоя жизнь, весь смысл, цель существования – эта жизнь вот здесь и сейчас – стоит под вопросом: продолжаться или закончиться?!
«Если ты что-то сделаешь с собой… я жить тоже не буду» «Но я не могу… не хочу… не буду…»
Что еще скажешь, когда человек стоит на краю пропасти… Одно слово – и все, шаг вперед, или – назад? Погибель – спасение. К прошлому возврата нет. Впереди – кромешная тьма, пропасть неведения.
Шаг – полет вниз – спасение – облегчение боли, избавление от нее.
Шаг – полет – и гибель тела и души.
Шаг – полет – и спасение - их же – в полете, но не вниз, а вверх, - на крыльях души, молитвы, веры в спасение. И крестный путь, крест от края до края пропасти; откажись от него, и погибнешь; попытаешься сделать, короче, полегче бремя его - и падешь, не дойдя до берега спасения своего. Каждому – свой путь, и ширина пропасти жизни и испытаний, и крест по силам каждому дается, значит: ты можешь, должен его нести. Именно его, и никакой иначе. Смириться и нести.
Это по началу кажется, что: все, нет, не могу, ни за ч то не смогу идти дальше.
Но надо сделать лишь крошечный шажок, затем – другой… И постепенно, день за днем, шаг за шагом, одерживая над собой маленькие победы, укрепляешься душой, и появляются силы, огонечек свечи, возженной у иконы Спасителя, становится все ярче, все необьятнее, охватывая Любовью всего тебя, и вырастают крылья, и вот летишь на них - к тому Свету, что сияет в Начале всего!..
Так, или приблизительно так, беседовали мы с сыном, когда я, чувствуя себя бессильной помочь ему в самом главном выборе, что он поставил перед собой о жизни своей, пошла в молельную комнату при больнице, и попросила сестру милосердия пойти в палату и поговорить с сыном. Она, конечно же, согласилась. И долго говорила с ним: об испытаниях, которые посылаются нам по грехам нашим; о том, что нужно покаяться, попросить прощения у Господа, и – молиться о том. Чтобы Он помог все преодолеть. И что самоубийство – смертный грех, и душа будет вечно гореть в огне на том свете.
Она же дала нам иконку Святого Целителя Пантелеимона с молитвой к нему, и ушла. Я стала читать… Поначалу сын слушал с недоверием, с неприятием, - все эти странные слова с трудом пробивали дорогу к сердцу через боль, страх, отчаяние, неверие… Но постепенно начал доходить какой-то смысл, что-то начало открываться в душе, и раскрывать ее для чего-то нового, какого-то неведомого ранее ощущения присутствия в ней – душе – и во всем мире света - Истины?..
Вот – первая молитва, произнесенная с верой и надеждой. Первая свеча, что возжигаем и ставим в две руки на амвоне в больничной церкви. Первая литургия, исповедь и Причастие… Кровь и Плоть, и Слово Спасителя, и рука Его – протянутая из бездны времени и пространства, из нового бытия; и все книги Великих Пророков и Апостолов – все это начало входить, наконец, в нашу жизнь, и наполнять тот вакуум, что образовался на обломках старой жизни. И стало тем Ноевым ковчегом, на который ступила нога в то время, когда мир рухнул и утонул в пучине холода и мрака отчаяния!
И вопль: «Господи, за что?! Почему?! Почему Ты оставил меня?»- был услышан. И начали приходить ответы на все вопросы. А Бог, оказывается, не оставляет никого и никогда, это мы сами отпадаем от Него, и блудим в потемках греховности, пока не окажемся во тьме. Куда сами себя и привели.
И вот, балансируя на грани бытия-не-бытия, вдруг чувствуешь: очнулась душа ото сна, устав бродить во мраке, и услышала голос, идущий от самого Начала Начал, возвестивший приход в этот мир света: «Да будет свет!»
И – пошла на него. К Нему – видимому, не смотря ни на что, и сияющему для всех и для вся, но – не всеми воспринимаемому извечному Богу Слова!
Поистине: не обретет человек крыльев, пока не окажется на краю пропасти…