ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Когда Костя ушел из жизни ей было 30, ему 48 лет. Как же потом ей не хватало его в жизни, как много хотелось с ним обсудить. В том числе и претензии к нему, к его времени. Воспоминания о нем всегда сопровождала грусть и тогда Лиза всякий раз выходила на улицу.
Вот и сейчас, быстро набросив легкий полушубок, обмотав шею шарфом, она тихонько брела по скверу, расположенному недалеко от ее дома, смотрела на людей и видела, сколько в них разного. Одни - радостные, даже несмотря на то, что у каждого есть свои проблемы и заботы. Другие - грустные. Но Лизе казалось, что их грусть так быстротечна и нужна лишь, чтобы потом лучше почувствовать все прелести жизни. Будто они поднимаются по лестнице вверх, но потом смотрят вниз и радуются пройденному пути, радуются свету, которого, как правило, тем больше, чем ты выше.
Незаметно она вышла на проспект, где было шумно и людно. Одни куда-то торопились и временами толкали её в спину, не успевая совершить очередного маневра, другие еле перебирали ногами. Автомобилисты тоже не отличались особым тактом и истошно сигналили друг другу, увязнув в жуткой пробке. Но вся эта суета не раздражала её, а наоборот нравилась. Настроение навеяло ей снежный декабрь, этот же проспект и двор ее детства. Тогда она изменила Косте. Того с кем изменила, звали Константин Львович.
***
- Ленька! – задрав голову вверх, закричала Лиза, - Выходи!
Из окна коммуналки выглянул кудрявый, с оттопыренными ушами, мальчишка.
- Какого орешь? Бабушка спит. Сейчас выйду. Не ори. Велик выносить?
- Конечно, выноси! – крикнула еще раз девочка и тут же запрыгала в «классики».
Ленька был ее дворовым дружком. Он был на два года младше ее, но все равно дружком. Лиза дорожила этой дружбой, потому что, во-первых, Ленька был самым начитанным мальчишкой во дворе, а значит, знал множество всяких историй. Во-вторых, у него одного во всем дворе был красный велосипед, на котором Лизе всегда так хотелось прокатиться. В третьих, она была единственной среди дворовых ребятишек, кого Леньке разрешали приводить в дом и приглашать на новогоднюю елку. И, наконец, самое главное, Ленька был сыном Константина Львовича – хирурга и, по мнению женщин их дома, самого красивого мужчины улицы.
- Опять сбрехал, что велик вынесешь, - огорчилась Лиза.
- Позже вынесу. Вечером. Когда Шурка и ты покажите свои марки. Понятно, воображала? Лизка-сосиска! Небось, бантики для Шурки навязала. Тоже мне, невеста…
Ленька был тайно влюблен в Лизу и ревновал её к дворовому мальчишке Шурке Фурманенко. Конечно, он не мог так, как Шурка драться, не мог так, как Шурка, пронзительно свистеть на весь двор, и не мог так, как Шурка бегать по гладкому льду на серебряных гагинах. А еще… Шурка, и только он один, день и ночь мог крутить пластинку, с которой завораживающе, на весь двор лился голос Майи Кристалинской:
Ты глядел на меня.
Ты искал меня всюду.
Я, бывало, бегу,
Ото всех твои взгляды…
Храня…
Да, Шурка мог многое из того, чего не мог Ленька. А просто потому, что Ленька был младше и, конечно, слабее.
- Хочешь от Боба получить? Получишь! Он мой брат и стоит мне только сказать ему, он тут же разукрасит твою мордель.
- Мой отец говорит, что ты девчонка, ну, может быть, даже неплохая, может, даже хорошая, может быть, даже самая лучшая во дворе, а Боб твой – хулиган.
- Тем более врежет. Но могу промолчать, если велик вынесешь и дашь прокатиться.
- Сказал, вынесу вечером. А сейчас айда в сад, пошухарим, в жосточку поиграем.
Заброшенный сад, выходящий к реке, был продолжением их двора. Там был уже полный цвет дворовых хулиганов: Боб, Виталька, Генка и Шурка.
- Дрась-сь-те! – заложив руки за спину, сказал Виталька.
- Приветик! – ответила Лиза.
- Guten tag! – съехидничал Ленька.
- Опять этого фрайера привела? – спросил Боб.
- Не трогай его, - загородила Леньку Лиза.
- Пусть живет! - снисходительно заявил Шурка, отпустив Леньке легкий шалобан. - Но чтобы вечером, как только стемнеет, велик вынес.
- А то… из велика сделаем тебе самокат. Понял? – пригрозил кулаком Боб.
Эти мальчишеские угрозы повторялись каждый день. И каждый день Ленька обещал, что вынесет велосипед, но не выносил.
И как то:
- Послушайте меня! Ваш Ленька брехун. Все брешет, всегда…
- Что случилось, моя хорошая? – ласково спросил Константин Львович Лизу.
- Он, может быть, даже вор, Ваш Ленька?
- Да в чем дело? – уже нервно отреагировал Константин Львович.
- Пусть вернет мои марки. Обещал, что за марки даст прокатиться на велике от угла до угла улицы. Марки взял, а прокатиться – дулю. Падла он, понятно. Фрайер!
- Послушай, с Леонидом я разберусь. А ты что так ругаешься? Что это за слова? Дай мне слово, что ты их забудешь навсегда. Даешь?
-Даю! – по-пионерски, отрапортовала Лиза.
- Ну, вот и договорились, - сказал Константин Львович, ласково погладив девочку по щеке. Лиза задержала его руку и, глядя ему в глаза, спросила: «Вы, правда, накажите Леньку?».
- Разберемся, - сказал Константин Львович, пытаясь войти в подъезд. Но Лиза, словно волчок, вертелась вокруг него.
- Сегодня же! Сейчас же, очень прошу Вас!
- Хорошо, хорошо! Иди! – сказал он, стремительно перебирая ступени подъезда.
Вечером, лежа в кровати и представляя, какие наказания Ленькин отец придумал для него, Лиза вдруг услыхала взволнованный голос мамы: «Конечно, конечно, Константин Львович! Проходите, пожалуйста. Опять Бобынька что-то натворил?».
- Нет, нет! Не волнуйтесь! Нам Лиза нужна. Простите, что мы так поздно, но мне пришлось сдержать слово, данное Лизе.
- Лиза, поди сюда, - позвала девочку мама.
В длинной ночной рубашке Лиза появилась в прихожей. Глаза ее блестели, щеки пылали. Увидев красного и заплаканного Леньку, которого отец держал за ухо, она почувствовала себя победительницей.
- Ну! Ну, смелее! – сказал Константин Львович, выпустив на волю, Ленькино посиневшее ухо. – Я жду!
- Прости, пожалуйста! – еле-еле выдавил из себя Ленька.
- Дальше!
- Больше это не повторится. Никогда. Вот… марки. Возьми.
- Спасибо, - растерянно сказала Лиза, - спасибо Вам, Константин Львович!
- За что мне? – удивился он.
- За все, за меня…
С тех пор Лиза почти каждый вечер поджидала Константина Львовича, когда тот возвращался с работы. Он нравился девочке. Ей нравился его серый габардиновый макинтош, его большой черный портфель с двумя блестящими замками, его темно-синий отутюженный костюм, его белоснежные рубашки. Ей нравилось в нем все – голос, улыбка, ласковая и теплая его рука на ее щеке. Он был для нее каким-то загадочным миром, до которого она, еще не осознавая этого, мечтала дотянуться. А главное – она поняла, что и она ему нравится. И в этом она хотела утвердиться. Как? Она ещё не знала…
Минуты, часы и дни сменяли друг друга. Старились взрослые, подбирались к зрелости молодые, взрослели дети.
- Елизавета! Вы все время возле подъезда… Почему одна? Без друзей? – Последнее время дядя Константин Львович стал говорить ей «вы».
- Не знаю. Просто одна и всё.
- Одной скучно!
- А вдвоём не бывает скучно? – глядя ему в глаза, очень по-взрослому спросила девочка.
- Наверное, бывает…
- Вот поэтому одной лучше, чем с тем, с кем скучно. А не скучно только с тем…
- С кем? – настаивал Константин Львович.
- С тем, кто нравится, - печально ответила Лиза.
- Вот как?... Ладно! Скучай дальше, а мне пора, надо вещи упаковывать, переезжаем на другую квартиру.
- Как? Как переезжаете? А я? Как же я?
Неожиданно для себя, в Лизиных вопросах, Константин Львович почувствовал высокий накал переживаний, чувство отчаяния и безысходность… И он понял, что Лиза уже не та девочка, которая еще вчера играла в «классики» с его Ленькой, что в эту минуту детство покинуло её, а на бледном лице отразилась взрослая печаль. Он прижал девочку к себе.
- Ты что? Успокойся! Ты будешь приходить к нам, к Леониду, как и прежде… каждый Новый год…
Девочка оттолкнула его.
- Не надо! Я никогда никуда не приду. Уезжайте, слышите, уезжайте!
Константин Львович отпустил галстук и стал подниматься к себе на этаж.
- Не мне быть судьёй твоих слов и затей, девочка. Пройдет время, и ты всё позабудешь – и меня, и Леньку, и двор, - так думал он, нажимая на кнопку звонка своей квартиры.
Через два дня Ленькина семья уехала. А еще через несколько лет двор стал совсем другим. Кто умер, кто съехал. Осталась только Лизина семья, а во дворе подрастали дети новых жильцов, звучали новые голоса, играли в новые игры. Забылись «классики» и «считалочки», «жесточки» и «штангеры». В кинотеатрах перед сеансом уже не играли оркестрики и тапёры. Уже не продавали красную газировку и бублики с маком. Патефоны и проигрыватели вытеснили магнитофоны, и из них лился уже не голос Майи Кристалинской, а звучал Высоцкий:
Возвращаются все, кроме лучших друзей,
Кроме самых любимых и преданных женщин.
Возвращаются все, кроме тех, кто нужней.
Я не верю судьбе,
я не верю судьбе, а себе — ещё меньше.
***
Шло время. Стоял январь – пора рождественского предпраздничья. Стужа зимы обрела совершенство. Всё было белоснежным, белее рисовального листа, словно цвета у улиц были отняты. Падал снег. Сумерки опустились на город. По улицам двигался оживленный люд с грудой свёртков, сумок, авосек. Пахло халвой, водкой, мандаринами.
В этой уличной суете Лиза заметила знакомое лицо.
- Неужели он? Столько лет прошло, а всё такой же. Может, подойти… А если не узнает… Рискну. Здравствуйте, Константин Львович! – наигранно смело сказала Лиза.
- Здравствуйте! Боже мой, Лизанька! Откуда? Как ты узнала меня?
- А Вы меня?
- Да ты не изменилась. Такая же..., как и тогда - девочкой. Ну, здравствуй еще раз! – И как в детстве, ласково погладил её по щеке. – Надо же, столько лет прошло, а ты не забыла меня.
- А я никогда Вас не забывала… Как Вы, как Леонид?
- Что я? Как и прежде, режу, борюсь за жизни…
- Я знаю! Вы очень хороший хирург. О Вас весь город говорит.
- Говорит, говорит… гудит просто. Да, о Леониде… Врачом не стал… Никем не стал… Зонты ремонтирует. А вот отцом стал – дочка у него. А как ты?
- Закончила институт, преподаю.
- Замужем?
- Была. Но об этом не хочу… Неинтересно. А давайте пойдем куда-нибудь!
- Куда, например?
- Ну, например, в наш старый двор! Пойдем! Здесь же рядом.
Они свернули в переулок. Лиза взяла его под руку и крепко прижалась к нему. Обоим казалось, что паром тянет их по течению мимо многолюдных кафе, светящихся окон, елочных витрин, в которых для них отражается мир, сейчас уже только их мир – мир завороженности, мир молчаливого зова, мир её детства и его молодости, мир их предела...
- Как хорошо. Тихо. Слышно, как снег падает, - сказала Лиза, медленно раскачиваясь на их дворовой старой качеле. Он потянул её за руку и привлёк к себе.
- Вы часто мне снитесь…
- Молчи, - сказал он, целуя её.
- Какое-то притяжение бросает меня к Вам из самого детства. Мне стыдно, но признаюсь: я мечтала о нашей встрече.
Они вошли к Лизе в квартиру, где всё было так же, как в её детстве.
- А что родители? Как мама, отец?
- Их уже нет на этом свете. Теперь здесь живу только я. Сейчас поставлю чайник, будем при свечах пить чай и праздновать нашу встречу.
- Раз принято такое решение, тогда это подарок тебе от Деда Мороза, - сказал Константин Львович, доставая из дипломата коньяк.
- А я зажгу ёлку. Пусть будет как в детстве.
- А я разолью коньяк.За тебя! – поцеловал ей руку.
- За нас, за всех с нашего двора! – сказала Лиза, включая магнитофон.
Медленно полилась музыка. Они танцевали, и Константину Львовичу казалось, что он счастлив, что этот дом, эта ёлка, эта женщина были всегда рядом, и, как будто того захотела природа, музыка соединяла их всё ближе и ближе, всё смелее. Она лилась бесконечно, унося уже их в поднебесье, делая их тела невесомыми… Музыка не упрекала их, а была с ними заодно, отправляя их в блаженное путешествие без времени и границ…
Он вдруг ощутил невероятную высоту. Его дыханье сжалось от этого чувства… Посмотрев в Лизины счастливые глаза, он понял, что их свет способен победить любой грех, любую слабость… Свет победил…
- Я сейчас, сейчас… минутку, - сказала Лиза и выбежала из спальни.
- Я для неё, наверное, еще тот дядя Костя, из детства, - думал Константин Львович, заправляя рубашку в брюки, а если нет, если…
- А вот и я, появилась с гитарой Лиза, - петь буду. Романс. Называется «Через тысячу лет» Внимание начинаю!
Лиза тронула струны, и зазвучал её низкий, до сих пор незнакомый ему голос.
Ты сказал мне: « Прощай, мы с тобою не встретимся больше,
Расставания карта судьбою меж нами легла,
И испито хмельное вино, и не слаще, а горше…»
Но тебе не ответить я, глядя в глаза, не смогла.
Он смотрел на неё и думал: «А мог бы я ее полюбить? Наверное, да!»
Когда сахарный снег хрусталём на горах засверкает,
И в лесах расколдованных птицы опять запоют,
И, вдохнувши, Земля ото льда векового оттает,
И ожившие реки свои рукава разольют.
- Красивая! Очень! Вдруг увлекусь,- продолжал он смотреть на неё и думать.
И прольётся дождями ЛЮБОВЬ, и в росе отразится
Всеми красками радуги мой долгожданный рассвет –
Вот тогда наша встреча с тобой непременно случится.
Высоко-высоко, в облаках, через тысячу лет…
- Никогда я не был так трезв и никогда не ощущал так остро и неотвратимо долга перед своей семьей, - целуя Лизину руку, подумал он.
– Ты умница, ты всегда была умницей. Еще девочкой.
- Умницей и красавицей? – игриво спросила Лиза.
- Именно так! – он еще раз прижал к себе Лизу и жадно поцеловал. – Ну вот, моя хорошая, мы и вспомнили наш двор.
Лиза вздрогнула и оттолкнула его от себя. Совсем как тогда – в детстве…
- Почему так? – спросил Константин Львович.
- Нет, нет. Простите… просто голова закружилась.
Он заметил, что она как-то натянуто улыбнулась и тут же очень бодро сказала: «Всё! Пока!»
- Пока! – сказал он по-особенному ласково, затворив за собой дверь Лизиной квартиры.
Выйдя на улицу, он остановился, оглянулся на её окна, на подъезд и твердо решил, что он навсегда прощается с этими окнами, с этим подъездом, с этим двором, где когда-то он жил, где вырос его сын, где росла и жила когда-то соседская девочка Лиза.
***
Лиза проснулась рано, отодвинула штору, вся природа была в серебряном инее. Вспомнила тот рождественский вечер, Константина Львович, и ей почему-то стало неловко перед самой собой за эти воспоминания. Почему? Она не могла себе объяснить? Но тут же нахлынули другие...
Вспоминался зеленый и тихий переулок Пярну. Мансарда, которую они с Костей сняли на время отпуска у толстой добродушной тетки.
Мансарда упиралась прямо в поднебесье. Окна напоминали глаза, которые влюбленно глядели на солнце, на звезды, и из них каждое утро выпархивал их с Костей утренний смех. Какие же они были тогда счастливые… Лизе нравилось там, даже когда Костя с незнакомыми мужчинами играл в нарды и шахматы, а она одна бродила по набережной, или сидела на скамейке, разглядывая прохожих.
Уже много лет она жила без Кости, но продолжала каждое лето ездить в Пярну, так же бродить по набережной, также сидеть на скамейке, также разглядывать прохожих.
И вот как-то, всё на той же знакомой ей скамейке, рядом с ней, кто-то присел. Боковым зрением она определила - мужчина.
-Простите, ожидаете кого-то? Или просто так коротаете время? Что молчите?
Лиза резко повернула голову навстречу знакомому голосу и сразу узнала Константина Львовича. Всё такой же. Все те же глаза, тот же пронизывающий взгляд. Только сильно поседевший.
Сердце её сжалось.
- Нет, не жду, просто скучаю.
- Тогда разрешите вмешаться в Вашу скуку. И будем скучать вместе. Может в кафе поскучаем? Поверьте, никаких одолжений от Вас я ждать не буду. Я безопасен для женщин – мне уже много лет.
- Много – это сколько?
- Уточнять ни к чему. По крайней мере, намного больше, чем Вам. Сколько есть, столько есть. И изменить ничего нельзя.Так идём? – утвердительно спросил Константин Львович. – Посидим, погутарим, как говорили в старину. А мне тоже невесело.
- Если это нас развеселит, тогда... пошли!
Он заказал коньяк.
- Ну-с, за знакомство!
- Дети у Вас есть? – спросила Лиза.
- Сын. А у Вас?
- У меня нет. Я одинокая и злая. Факт. Безжалостен и жуток. Через трое суток мне стукнет сорок. И это нехреновый возраст - такой, что, Господи, прости! Вы извините меня за нервозность – я почти в истерике . Сейчас кинусь плясать и петь, звенеть браслетами. Так чтоб всё нутро вскипало, чтоб сразу все острее, резче под взглядом вспоминаемых и никогда незабываемых глаз, от которых моя память никогда не береглась. А просто отправлена ими навсегда: в нокаут и на пол. Какое то дежавю: будто я задержалась на распутье и на нем осталась. Живу и строю какие то укрепления, врастая в грунт. А жизнь – это творческий задачник: условия пишутся тобой. Я не верю в фатум – мы создаем его сами; как мыслишь – помните Декарта? – так и живешь; твой атлас – чист; судьба твоя - контурная карта, и ты сам себе геодезист. Все, что мы делаем – попытка хоть как-нибудь не умереть. Кто-то от переизбытка ресурсов покупает треть каких-нибудь нищих республик, кто-то – бесится и пьет, а кто-то в склепах ищет клады, кто-то, в бегстве от рутины, рисует картины, которые дышат изнутри добром; а кто-нибудь в прямом эфире свой круглый зад оголяет. Многие, когда им нечего сказать, твердят о мире. Я же нагромождаю рифмы в свою тетрадь. Стихи. Это невроз. И я его лелею. Невроз всех тех, кто одинок; пусть он пахнет супом, пылью, клеем... Но это мой гордый лавровый венок. Вот такая я! Злая!
- Я не понял почему злая? Старая дева что ли? Непохоже! Не любили?
- Почему же? Любила. Очень сильно. Дважды. Первый раз влюбилась еще совсем девочкой. Второй раз уже студенткой в своего педагога. В жизни бывает всяко… Вторая любовь закончилась трагически – он рано ушел из жизни. Как видите, осталась одна.
- А первая любовь? Кто он?
- Вы, Константин Львович.
КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ