Давным давно, когда царь Горох еще под стол пешком ходил, а его папа Кукиш Смаслович Ржанобородый по Старгороду на хромой курице разъезжал, что-где плохо лежит высматривал да к себе во дворец тащил. А дворец тот из слоёного теста печён, на тараканьем молоке со слезою болотной жабы замешанном. Так-то румяней выходит.
Сидел бы этот папа дома, отколупывал кусочки от дворцовой стены и похрустывал бы ими в свое удовольствие. Так нет же, ему чужое подавай. Чужое-то, известно, всегда вкуснее. А ещё, в народе поговаривали, будто бы курица его, хромоножка, готовую яичницу глазунью несет, успевай только тарелочки подставлять, да смотри не обожгись!
Правда это или нет, говорить всё можно, да всему ли верить надо? Стояла в ту пору в Старгороде на Горке кузница-кособочка. Один угол её в землю врос, а другой к небу задрался, как нос у Наталки-воображалки, что неподалеку жила. А чему там воображать: нос кирпатый, сама в три обхвата. Вокруг неё и за день на драной козе не объедешь. Хотя, дело тут не в козе, это так, к слову пришлось, придумочка-краснобаечка для пущей важности. А что касается телес Наталкиных, так это ей от батюшки с матушкой достались, пусть им на том свете легонько икнётся.
Наталка, конечно, в красавицах не числилась, но девица была видная и цену себе знала, женихов перебирала, да перебирала – и перестаралась. Отступились от неё женихи. «Хороша, – говорили они, – сладка ягодка, да высоко висит, не всем под стать её достать. Пусть кукует теперь в одиночестве».
А Наталка и не страдала, что всем отказала, рано утречком вставала, русы косы заплетала да глазищами синьозёрными в сторону кузницы постреливала. И не зря, ой не зря, потому как давненько хранила в себе тайну. Да как её ни храни, она лишь с сердцем приятели, а глаза ей предатели, выдадут.
Трудился в той кузнице белозубый кузнец цыган Янко, желанный из желанных. Только она о нём подумает – сердце: «Тик», только в его сторону глянет – сердце: «Так!». Тик-так да тик так – влюбилась никак? Понятно теперь, почему другим отказывала.
Живет-то он тоже один одинешенек, никто к нему не ходит, холодного кваску со сдобной пышечкой не приносит. Самой шаг к нему сделать боязно: вдруг прогонит? Прощевай тогда мечта потаенная.
От рассвета до заката из открытых дверей кузницы звон-перезвон слышится. «Тук-тук», – это Янко молотком постукивает. «Ба-бах», –а это уже помощник его, молотобоец по прозвищу Рябой, молотом бьёт. Лицо его оспинами испещрено, потому и Рябой.
Работа у них спорилась, да не всё ладилось. Ковал кузнец саблю для воеводы старгородского, но всё в ней твёрдость с прочностью не дружили – то мягка, то хрупка получалась. Он её и в отваре редких трав с калом черной собаки по дедовскому рецепту калил, заговоры цыганские шептал, даже в мочу бешеного быка с особой злостью шпынял – ничего не помогало. Самородное железо хорошо, но чего-то в нем не хватает.
«Вот бы найти железа небесного», – подумал он и высунулся из двери, глядя вверх в синеву бесконечную. И так, видимо, велика была сила его желания, что, достигнув нужных высот, вызвала в них яркую вспышку. Прочертила она по небосводу огненный след и пропала неподалеку от берега моря в долине Любви, где удалые молодцы своим возлюбленным тайные свидания назначали.
Поспешил кузнец в долину. А где искать тут посланца небесного? Всюду по склонам заросли колючего терновника да боярышника с шиповником – воистину лучшего укрытия не найти. Когда видит: дымок неподалеку вверх курится, трава сухая горит. Затоптал огонь и отыскал среди пепла кусок железа размера подходящего. Каменистая земля глубоко зарыться ему не дала.
– Теперь-то у нас всё получится! – радовался кузнец, возвратясь в кузницу.
Хотел помощник находку в горно сунуть, повернул к свету, а из неё сноп ярких лучей вырвался. Разглядели подельники в том куске железа вкрапление инородное, такое твердое, что лучший закаленный нож на нём и царапины не оставил. Обрубили они осторожно железо вокруг и извлекли из него камешек размером с ноготь большого пальца. Светился он ярким огненным светом.
– Отнесем его к Фимке ювелиру, – решил кузнец.
Ювелир долго рассматривал камень через увеличительное стекло, вертел так, и эдак, и, наконец, произнес:
– Я честный человек, и вот что я вам скажу. Это редчайший красный алмаз. Цена его настолько велика, что в нашем городе не найти того, кто смог бы его купить. Его можно расколоть и по мелким частям распродать, но это кощунство по отношению к такому дару природы, не возьму грех на душу. Послушайте совета старого еврея: уходите отсюда скорее и никому об этом огненном глазе самого дьявола не рассказывайте. Сдается мне, много бед принесет он своим владельцам.
На другой день, не услышав привычного звона, Наталка нерешительно заглянула в кузницу и подняла крик. Сбежался народ. На полу в луже крови лежал Янко с пробитой головой, рядом валялся молоток.
Прибежал и ювелир. Он отвел Наталку в сторону и рассказал ей всё, что знал.
Рябого нигде не было, он навсегда исчез из города. Поклялась Наталка отыскать его и посчитаться за Янкину смерть. А вот в какую сторону податься? Их ведь четыре. Собралась Наталка недолго думая и пошла, куда сердце подсказывало.
Рябой же тем временем чуть шею себе не свернул, бежал и оглядывался: нет ли за ним погони? Только ступивши на чужую землю, вздохнул с облегчением: убежал.
А тут вдруг стражники пограничные объявились:
– Стой! Куда идёшь, что несёшь?
Заглянули они к Рябому в торбу, увидели лишь кусок черствой лепешки да медный грошик. На грошик позарились, забрали, Рябому под зад коленом дали, ладно, мол, проходи. И невдомёк недотепам, что в лепешке-то алмаз спрятан, а рябой монетку с умыслом положил, чтобы глаза им отвести.
Долго ли коротко, как говорится, от города к городу, от села к селу шла Наталка, сапожки износила, ноги в кровь разбила, пыль дорожную глотала, под дождями грязь топтала, каждому встречному-поперечному кланялась, спрашивала, не видел ли кто мужика рябого незнакомого.
– Нет, – говорили, – не видывали.
– Нет, – отвечали, – не слыхивали.
Добрые люди кормили её, переночевать пускали, злые прочь прогоняли.
– Иди отсюда, попрошайка, не то собак с цепи спустим.
Смахнет Наталка рукавом слёзы и идет дальше.
Пришла она к морю, дальше идти некуда, не дано человеку по воде ходить. Села она на камушек, головой поникла. Вдруг откуда ни возьмись с моря лодочка подплыла. В ней мальчонка, бойки такой.
– Эй, тётка! – кричит. – Чего пригорюнилась?
– Да вот, – отвечает Наталка, – мне бы на ту сторону.
– А чего ты там не видала? Там сторона чужая.
– Человека одного ищу, может, он туда перебрался.
– Может, и перебрался. Перевез я одного недавно.
– Уж не рябого ли? – встрепенулась Наталка.
– Рябого. А ты откуда знаешь?
– Нутром чувствую.
– Твоим нутром да погоду назавтра предсказывать. Садись, перевезу. Взять-то с тебя, вижу, нечего, но очень ты на мою мамку похожа.
– А где она сейчас?
– Да утонула прошлым летом. Как отца не стало, она вместо него рыбачить вызвалась, чтоб прокормиться. Вышла в море в непогоду и под шквальный ветер угодила. Лодку перевернутую потом к берегу прибило. А ты садись.
– Не перевернешь?
– Не боись, не впервой мне. Садись, пока добрый.
С опаской забралась Наталка в лодку.Та под ней так и присела, едва не зачерпнув бортом воду, но выдержала.
Едва высадилась Наталка на противоположный берег моря, как её окружили чернобородые мужчины в красных шапках, похожих на перевернутые ведерки и большими кривыми ножами за поясами. Они цокали языками, восхищаясь её русыми косами и пышной фигурой. Один из них даже попытался пощупать её, но получил такую оплеуху, что едва устоял на ногах.
Озверев от неожиданного унижения, он взмахнул ременной плетью с металлической бляшкой на конце. И не сдобровать бы Наталке, если бы остальные не удержали его.
– Бакшиш. Бакшиш, – тараторили они.
Один схватил её за левую косу, другой за правую, чтобы не рвалась в сторону, и повели за собой, как строптивую лошадь.
Так Наталка оказалась на невольничьем рынке среди бурых, раскалённых солнцем скал.
Духота здесь стояла неимоверная, как в преисподней. Губы Наталкины потрескались и кровоточили. Глоток бы воды для пересохшего горла! Да к кому здесь, в этом замкнутом мирке, взывать к милосердию? К жестоким продавцам или бездушным покупателям? Ходят они, прицениваются к молоденьким невольницам, словно перед ними не такие же люди, а скотина бессловесная. А те уже не плакали и не стонали, сил не было. Они смирились со своей участью и тупо ждали дальнейшего решения судьбы.
Наталка досталась сухонькому старикашке с красной крашеной бородёнкой, одетого несмотря на жару в просторный чёрный балахон. На голове его возвышалась белая чалма. Он дал Наталке из кожаного мешка глоток теплой, дурно пахнущей смеси воды с верблюжьим молоком, чтобы не померла от жажды по дороге, усадил впереди себя на одногорбого верблюда, затем негромко произнес: «Нут».
Верблюд поднялся с колен. «Чок, чок!» – и небольшой караван с грузом хлопка двинулся в путь.
Верблюды враскачку неспешно ступали своими широкими копытами по сыпучему песку пустыни, не проваливаясь в него. Дрожащее марево раскалённого воздуха маячило впереди, с каждым шагом каравана отступая на столько же. Всё вокруг дышало жаром, как в преисподней. Казалось, нет здесь ничего живого, кроме этого безумного каравана.
Сколько времени длилась эта пытка, Наталка не знала. Она укачалась и впала в полузабытье. Селение, куда её привезли, располагалось возле низвергающегося с высокой горы водопада, воду которого тут же жадно поглощали пески. Было безлюдно, хотя в хаотично разбросанных жилищах, сложенных из камней, угадывалось какое-то движение. Но ни один любопытный не приблизился к прибывшим.
Наконец, внезапно, будто из ниоткуда возникшие люди принялись разгружать тюки с хлопком. По Наталке изредка скользили равнодушные взгляды. Здесь не принято было проявлять любопытство.
Наталку втолкнули в деревянную клетку из крепких палок, связанных между собой волосяными веревками. В клетке было два отделения, меньшее закрывала занавесь из шкуры какого-то животного. Что за ней таилось Наталке предстояло увидеть позже.
Когда солнце окончило свой дневной путь и нырнуло за горизонт, испустив прощальный зеленый луч, на землю сразу навалилась тьма южной ночи. Вокруг клетки запылали костры. Над ними на вертелах повисли освежёванные бараньи туши. Вот-вот наступит великий праздник – Час кобры. Кобра была главным божеством этого народа, ей поклонялись и приносили жертвы.
И час этот настал. Загремели барабаны, заиграли флейты из полых костей животных, ритмично постукивали камешки. В круг света вошел жрец в белом одеянии и головном уборе в виде змеиной головы. Наталка узнала в нем краснобородого старикашку. Шум мгновенно смолк и в наступившей тишине слышно было, как тяжелые капли бараньего жира с шипением сгорают на раскаленных углях.
Жрец возвел руки к невидимому небу и что-то прокричал. С малого отделения клетки сдернули занавесь. Там в огненном свете костров возникла огромная королевская кобра. Стоя на хвосте, она грациозно раскачивалась, будто исполняла ритуальный танец. Капюшен её угрожающе раздулся, голова возвышалась над Наталкой, так велика была она. Еще мгновение, и она бросится на несчастную жертву. Все затаили дыхание, ожидая завершающего момента жертвоприношения.
– Мы родились под одним солнцем, будь моей сестрой! – неожиданно для себя крикнула Наталка.
Змея замерла как бы в раздумье, затем покорно опустилась перед ней. Пораженные происшествием люди с благоговением открыли клетку, и освобожденная кобра величественно исчезла в темноте.
Наталка как нареченная сестра кобры получила возможность свободно передвигаться по селению, чем на рассвете незамедлительно воспользовалась. Свободный верблюд нашелся сразу. Усевшись на него, она повелительно произнесла:
– Нут!
Верблюд поднялся. «Чок! Чок!» – корабль пустыни послушно двинулся в нужном направлении. Управляла им Наталка силой мысли. Она представила себе море, только море, и образ этот передался животному. Сестра богини его хозяев умело воспользовалась своим могуществом.
В то самое время, когда Наталка благополучно бежала из неволи, в беломраморном дворце, нависшем над самой кромкой моря, на пушистом ковре, опершись на вышитые золотыми узорами подушки, возлежал сам правитель заморского государства. За его спиной висел кованый из золота цветок тюльпана – символ правящей династии.
Властелин не отрывал алчного взгляда от небольшого камешка, который держал перед ним рябой иноземец. Игра света, исходящая из глубины камня, притягивала, пленяя воображение, будто сам дьявол подмигивал огненным глазом, обещая посвятить в таинство бытия. Такого сокровища в казне правителя и в помине не было. Рябой надеялся получить за него баснословные деньги, но жестоко просчитался.
Правителю коварства было не занимать. Он едва заметно повел бровью и тотчас чуткая стража бросилась отнимать у попавшего впросак неосторожного продавца драгоценность. Рябой поспешно сунул алмаз в рот и проглотил. Но правитель только рассмеялся:
– Какой глупый человек. Вспороть ему живот и вынуть камень!
В отчаянии Рябой бросился к окну, ухватился за виноградную лозу, побеги которой вились по дворцовой стене, и, как по канату, спустился прямо в причаленную под стеной лодку. Вслед беглецу запоздало просвистели стрелы, но он удачно избежал смерти. Погони не было, все лодки были заняты на рыбалке – шла ловля любимой рыбки правителя султанки, её в Старгороде ещё называли «барабуля».
Верблюд, доставивший Наталку к морю, был отпущен домой, а сама она уселась на прибрежный камень и задремала, устав от пережитого. Снится ей, будто бы давешний мальчонка к ней подплывает: «Эй, тётка, чего скисла?» Открыла глаза и – батюшки мои! – он.
– Здравствуй, милый! Отвези меня домой
– Садись, коль не шутишь.
Не успели они от берега отплыть, как перед ними рябой в лодке возник.
– Вот мы и встретились, – сказала Наталка. – Пришла пора получить за содеянное.
Не успела она это сказать, как рядом из воды высунулась лошадиная голова на длинной шее с острыми зубами в пасти. Это был двугорбый морской змей. Он выхватил Рябого из лодки и утащил в свою подводную пещеру.
Из разорванного живота Янкиного убийцы выпал камешек размером с ноготь большого пальца, сверкнул, как огненный глаз, и плавно лёг в уголок пещеры.
А кузница-кособочка до сих пор на Горке стоит. Из-за заколоченной крест на крест досками двери слышится порой случайному прохожему, будто девичий голос песню поёт, желанного Янку зовёт. Перекрестится прохожий, ускорит шаг, спеша покинуть странное место.
2018