Ещё чуть-чуть и слёзы польются рекой из моих глаз: комок в горле мешал дышать, уголки губ предательски ползли вниз, в голове набатом билась мысль: «Только не бей меня, мама! Только не бей!». На столе небрежно брошенным мамой комком валялась испорченная мною скатерть, я и не знал, что сегодня моё художество закончится так плачевно! Судя по крику мамы, я доставляю ей одни беды. Сегодня хорошая мама куда-то ушла. Снова вернулась плохая мама, которая вот-вот меня ударит, а потом не сможет остановиться.
Я попытался взглядом встретиться с глазами бабушки и попытаться мысленно её попросить, чтобы она рассказала всю правду! Она знает, что я не виноват! Она знает, что я нечаянно пролил стакан с грязной от краски водой на новую мамину скатерть, но бабушка лишь молча следила за мамой. Бабушкин взгляд упорно не хотел встречаться с моим. Я ненавидел её в эти моменты. Почему взрослые всегда молчат именно тогда, когда своими словами они могут спасти ребёнка? Одна фраза от неё, и я был бы на безопасном расстоянии от накатывающего на меня эшелона маминой ярости. Казалось, что бабушка испытывает облегчение, что сегодня этот эшелон пройдёт мимо неё. Своей фразой о моей невиновности она неизбежно перевёдет стрелки на свой путь и тогда мама возьмётся за неё: бабушка сразу станет виноватой, потому что «за мной нужен глаз да глаз, а она не уследила». Я всё это понимал на каком-то детском интуитивном уровне, но легче от понимания происходящего мне не становилось. Раздался мой первый всхлип: это я пытался вдохнуть и протолкнуть ком в горле, мне хотелось, чтобы он упал в живот и там растворился. Я всегда проигрывал в этой схватке с комом, эта борьба всегда порождала всхлип, а затем и плач. Мама ненавидела, когда я плачу и злилась ещё больше, для неё не было ничего хуже, если вдруг соседи услышат мой противный плач. Ей же «будет потом стыдно смотреть им в глаза».
Две слезинки медленно стекли по моим щекам, выжигая дорожки для следующих своих подружек. Моя ладошка очень хотела их вытереть, но боялась получить весьма ощутимый шлепок, я же «должен стоять ровно, руки по швам перед мамой». Я долго не мог понять выражение «руки по швам». Для меня эта фраза была пугающей абракадаброй, означающей, что я себя плохо вёл и за это я должен стоять «руки по швам». Откуда же знать четырёхлетнему сорванцу, что руки должны быть параллельно шву на брюках!
- Сколько раз я тебе говорила, что надо быть аккуратным! – продолжала отсчитывать меня «плохая» мама. Голос её набирал высоту, превращаясь в крик.
- Прости меня! Я больше не буду! – словно мантру твердил я сквозь слёзы одну единственную фразу.
- Только попробуй заорать! Только попробуй разреветься, как девочка! Сразу получишь по соплям! – в мамином голосе прозвучали нотки надвигающейся бури, от чего мой страх стал большим, как слон. Страшно было оказаться девочкой в её глазах, страшно было получить «по соплям».
- Мамочка, я больше не буду! Прости меня, ну, пожааааалуйста! – я уже начинал реветь, окончательно определяя для себя свою дальнейшую участь. «Плохая» мама ненавидела мой рёв, а значит, она ненавидела и меня в этот момент.
- Прекрати галдеть одно и то же! Ты знаешь, сколько я денег потратила на эту скатерть? Ты знаешь, сколько мне приходится работать, чтобы обеспечивать вас с бабушкой?
- Ну, прости, прости, прости! – запрыгал я в панике.
- Теперь её не отстираешь! Теперь её только выкидывай! Мамину скатерть надо выкидывать! А хочешь, я выкину твои игрушки, чтобы ты понял, каково это? – мамины глаза, всегда такие добрые, превратились в маленькие щелочки, сквозь которые на меня продолжала смотреть «плохая» мама.
Страх перерос в ужас, когда после своих слов, мама направилась к моим игрушкам, валявшимся в углу нашей комнаты. Она взяла мою машинку, которая была совсем недавно куплена, и направилась в коридор.
- Мама, пожалуйста, не выкидывай МОИ игрушки! – заорал я во весь голос, втайне надеясь, что соседи по коммуналке услышат мой крик и попытаются её остановить. Нельзя допустить, чтобы машинка была выкинута, я же ещё её не показал Ирочке, нашей соседке.
Мама застыла посреди комнаты, как столб. На мгновенье в комнате воцарилась оглушающая тишина. Я мигом решил воспользоваться маминой растерянностью.
- Лучше поставь меня в угол, лучше избей меня, но не трогай мои игрушки! – снова закричал я, осознавая свою подлость, которая была последним шансом от накрывающей меня беспомощности перед неизбежным, казалось мне, путешествием моей машинки на помойку. Это была машинка, которую купила мне «хорошая» мама! Она мне её купила от всей души, потому что любила меня! А «плохая» мама хотела её выкинуть!
В тот же миг детская расчётливость себя оправдала: в нашу комнату с шумом вошёл пузатый и вечно весёлый дядя Гена.
- Марина, привет! Опять у вас концерты по пятницам? – дядя Гена посмотрел на машинку в маминых руках и с укоризной покачал головой. Я внутренне ликовал! Теперь она её точно не выкинет! Надо сделать так, чтобы машинка оказалась у меня в руках.
- Отдай машинку пацану, Марин! – мирно сказал он маме, словно читая мои мысли.
Маме ничего не осталось делать, как молча отдать мне мою машинку, в которую я незамедлительно вцепился руками. Страх мамы перед соседями был моей скрипочкой, на которой я играл время от времени, когда желал оградить себя от какой-нибудь опасности. Всю жизнь мама жила с этими страхами: «что подумают люди», «что скажут соседи». Отчасти, это передалось и мне: я хорошо помню периоды своей жизни, когда я боялся критики со стороны окружающих, когда я дорожил, буквально, мнением каждого человека о себе, прежде чем понял, что у окружающих меня людей полно своих тревог и забот для того, чтобы озадачиваться раздумьями относительно моей скромной жизни.
- Тёть Маш, привет! – обратился дядя Гена к моей бабушке, - как жизнь молодая? Чего-то на кухне без вас скучновато! Политику партии некому гнуть! – подмигнул он ей.
Я с благодарностью посмотрел на дядю Гену, мысленно сказав ему «спасибо». Я почувствовал, что сегодня буря миновала меня, и попытался незаметно шмыгнуть в коридор.
- Стоять, мужик! – огромная рука дяди Гены мягко, почти по-отечески легла мне на макушку, - почто ты, мамку-то расстраиваешь?
- Поругай его Гена, поругай! А то совсем без мужской силы растёт! Разбаловался! Только погляди, что он с новой скатертью сделал! – голос мамы успокоился, она полностью переключилась на разговор с соседом.
- Я хотел нарисовать красками, как настоящий художник! – пытался я оправдать свою неуклюжесть – Я так хотел маме в подарок что-нибудь нарисовать! – ложь бессовестно сорвалась с моего языка и нежно коснулась маминых ушей.
- В следующий раз рисуй на столе без скатерти! – отдала мне команду мама. Это означало, что сегодня она меня простила.
- А-а, вот ты где… - раздалось из открытой двери, - как всегда, у Маринки ошиваешься! – ядовитый голос принадлежал дяди Гениной жене, тёте Рите.
- Рита, ну что ты несёшь! Генка только вошёл поздаровкаться, а ты «ошиваешься»! Что ж, теперь и по-соседски зайти нельзя! – бабушка не любила соседку, они постоянно с ней ругались.
Скажу прямо: тётя Рита была одной из всех соседок, с которыми моя бабушка постоянно ругалась. Бабуля всегда за глаза называла тётю Риту непонятным, но очень обидным словом – «жидовка». И почему, интересно, взрослые дают друг другу обидные прозвища? Они друг друга называют плохими словами не для игры, а для того, чтобы было больно! Порой, мне кажется, что взрослым надо всё объяснять, но кто рискнёт за это взяться? Вдруг они всё неправильно поймут! Лучше им, вообще, ни о чём не рассказывать.
Убедившись, что теперь я перестал быть объектом внимания своих родственников и соседей, я выскочил в коридор, как и собирался. Напротив двери в нашу комнату висело огромное старое зеркало. Я уже мог видеть в нём отражение своего лица, если, конечно, вставал на цыпочки. В этот раз в зеркале отразился очень довольный мальчик, несмотря на грязные после слёз разводы под глазами. Я глубоко, всей грудью вдохнул воздух, и, покрепче сжав свою только что спасённую машинку, побежал на кухню. Кто знает, может быть, Ирочка уже пришла из садика! Один взгляд её глаз заставлял меня молча делиться с ней самым вкусным мороженным и самой вкусной «Пепси-Колой», которую мне мама привозила из самой Москвы. Ирине было тоже четыре года, но она была намного взрослее меня, она уже знала буквы и цифры, она ходила в садик и у неё даже были женихи! Просто все атрибуты взрослой жизни! Я был безмерно счастлив, когда она проводила время со мной! Я готов был ради компании с ней на какие угодно жертвы, даже показаться перед ней с заплаканными глазами. Рядом с ней всё воспринималось по-другому, рядом с ней хотелось чувствовать себя сильным, как сказочный богатырь! Детская влюблённость! Что может быть искреннее этого чувства?
- Ириша! – послышался голос её мамы, - ты помыла ручки?
«Она уже пришла из садика» - эта мысль приятной негой разлилась по всему моему телу, заставив сердечко биться сильнее обычного.
- Да! – прозвучал из ванной её нежный голосок.
Вместе с её ответом, одновременно, распахнулась дверь. Эта дверь настигла мой лоб, когда я спешил прибежать к ней и показать свою машинку. Раздался сильный треск, в глазах, почему-то, на мгновенье стало ослепительно светло. Я кубарем полетел на пол ровно с такой же скоростью, с какой спешил к Ирочке. Боль пронзила всего меня насквозь настолько, что в первые мгновения после удара, я подумал, что голова моя вот-вот разорвётся. Я поднял глаза и увидел Ирочку! Каково же было моё состояние, когда я увидел, что она хохочет надо мной! Мне стало обидно и очень стыдно! Если бы в тот момент кто-нибудь предложил мне на выбор: сидеть на полу в коридоре, слушая Ирочкин смех или провалиться сквозь землю, я бы без раздумий выбрал второй вариант. «Она смеётся, потому что у меня уже, наверное, выросла шишка» - подумал я. Не успел я ощупать свой лоб, чтобы проверить свою догадку, как у меня за спиной раздался голос моей бабушки:
- Господи, да что ж это такое! Что случилось, Славочка? – спросила она испуганным голосом.
- Я спешил к Ире, а она из ванной выходила и дверью меня стукнула! – не осознавая ситуации, я с лёгкостью «сдал» хохочущую Ирочку.
- Она это нечаянно! – сделал я бесполезную попытку объяснить всё до конца, но было уже поздно: моя бабушка расслышала только первую фразу из моей попытки объяснить своё пребывание на полу. Вторая моя фраза о невиновности прекрасной Ирочки безнадёжно потонула в бабулиной обвинительной речи, которую она обрушила на Ирочку со всей силой своего праведного гнева.
- Как тебе не стыдно! Ударила мальчика дверью, да ещё и заливается! Очень смешно! Хоть бы извинилась! Вставай, мой сладенький, вставай! Пойдём, бабуля тебя холодненькую тряпочку на лобик положит, чтобы шишечка не выросла!
Слова о «тряпочке» и «шишечке» рассмешили меня, и, несмотря на боль, я стал прыскать от смеха. Следующую минуту я сидел на полу, держался за ушибленный лоб и хохотал как ненормальный. Вся ситуация выливалась в безумный гротеск со стороны: растерянная Ирочка застыла в дверях ванны, бабушка, в испуге пытающаяся не связывать удар по голове внука и его безудержный хохот, и наконец, сам внук, сидящий с растущей на лбу шишкой и умирающий при этом от радостного смеха. Не мудрено, что на этот цирк стали собираться соседи нашей большой коммуналки. Я отчаянно смотрел на Ирочку, я ждал, что она тоже продолжит свой смех, и, таким образом, всё обернётся как и должно, в шутку. Но Ирочка уже не смотрела на меня, она слушала слова бабушки и с каждым обвинительным словом её голова всё больше и больше наклонялась вниз. Это был признак того, что она вот-вот заплачет.
- А почему это вы позволяете себе кричать на мою дочь? Послушайте вашего внука! Слава же сам вам сказал, что Ира сделала это нечаянно – спокойно стала противостоять моей бабуле тётя Женя, Ирочкина мама. Она всегда оставалась спокойной. Профессия педагога начальной школы выработала у неё привычку к попыткам спокойно разбирать конфликт, - Слава спешил к ней, а Ира неудачно открыла дверь. Ира, пойдём в комнату! В следующий раз будь внимательнее, солнышко! – последняя фраза тёти Жени про солнышко была адресована мне! Я очень обрадовался этому и в голову закралась предательская мысль: «Вот бы она была моей мамой!». Тем временем бабушка не хотела униматься, тем более, собирались соседи, а стало быть, какая-никакая публика.
- Ах, ты – шалава! Вместо того, чтобы дочку свою отругать, она её оправдать на людях хочет! Вот вырастет, ты ещё поплачешь с ней! Хлебнёшь горя, ой хлебнёшь! – бабушка, говоря свою излюбленную тираду про шалаву, не спешила увести меня в комнату, напротив, она стремилась, как можно дольше задержать тётю Женю и как можно больше поскандалить.
Тем временем, из комнаты вышла моя мама. Она молча подошла ко мне, поцеловала в ушибленный лоб и повела меня в нашу комнату. Я тогда был очень рад, что она пришла, пожалела меня и спасла от разрывающего мою душу стыда. Мне было стыдно за всех: за Ирочку, за её маму, но больше всех я испытывал неловкость за свою бабушку. Мне казалось, что соседи этого моего позора не забудут никогда! Как же я теперь подойду к Ирочке? Захочет ли она со мной играть, после того, как их вместе с её мамой отругала моя бабушка? На тот момент всё случившееся казалось мне концом света. Я напрочь забыл о выросшей и пульсирующей от боли шишке, для меня вся боль состояла лишь в том, что голос бабушки всё ещё продолжал изобличать тётю Женю и Ирочку во всех смертных грехах. Я посмотрел на маму, она молча гладила белье стареньким чугунным утюгом, нагреваемым на плите, время от времени кидая беспокойные взгляды на мой лоб.
- Болит? – спросила она.
- Немножко, мам, - безучастным голосом ответил я, продолжая прислушиваться к шуму, доносящемуся из коридора.
- Не переживай, сынок! Бабушка всегда была такой! Её не изменишь уже никогда. Ты боишься, что Ирочка больше не будет с тобой дружить? – мама, оставив утюг на подставке, села на мой старенький диванчик.
Я молча кивнул в ответ. Мне не хотелось говорить, когда мама понимала меня без слов. Порой, молчание более красноречиво, чем сотня слов. Я очень любил, когда мама разговаривала со мной, понимая меня. Как ни странно, такие диалоги у нас возникали только, когда мы оставались без бабушки.
- Слава, хочешь, я поговорю с Ириной мамой? Я ей всё объясню про нашу бабушку, а она поговорит с Ирой! Ира поймёт, что ты не виноват.
- Мама, я хочу тебя обнять! – сказал я.
Мама обняла меня и поцеловала в макушку. Я утонул в её объятиях и в запахе духов: мама всегда вкусно пахла духами. В какой-то момент, шум в коридоре стих: бабушка насладилась своим бенефисом сполна. Соседи стали расходиться по своим комнатам, унося с собой впечатления от происшедшего и солидный материал для кухонного обсуждения моей семьи. Бабушка зашла в комнату с мокрой тряпкой в руках: она вспомнила, что собиралась помочь внуку с ушибленным лбом.
- Ну, вот тебе и здрасте! – выдохнула она, - Шишка, всё-таки выросла! Всё из-за этой шалавы и её нагулянной дочки! Та ещё семейка!
Как только в комнату заходила бабушка, мама всегда вновь становилась холодной и неприступной. этот момент не стал исключением: мама сразу же отстранилась от меня.
- Баб, а что такое «нагулянная»? – спросил я у неё.
- Неважно! – отрезала она, - Это слова взрослые, тебе лучше не повторять.
- Почему? – искренне удивился я, - взрослые слова – плохие?
- Для таких маленьких детей, как ты – да, плохие!
- Баб, а зачем ты говоришь плохие слова?
- Потому что я старая уже! Нервы никудышные, вот и срываюсь постоянно! Надо же хоть кому-то тебя перед другими защищать! – взгляд бабушки тяжёлым грузом упал на маму.
- От чего защищать? – раздражённо спросила мама.
- А ты бы почаще свою задницу от телевизора отрывала и в коридор выходила! Хотя бы, чтоб посмотреть, с кем твой сынок ошивается! – было понятно, что её незавершённый на публике спектакль неспешно перекочевал в комнату.
- Мама, ну о чём ты говоришь! От кого защищать? От девочки, которая случайно его дверью стукнула? Ты не забыла, что у нас мальчик растёт? Мальчик, мама! Будущий мужчина, а ты за ним как за девочкой бегаешь! Ты ещё с подушкой за ним следом побегай, вдруг он, где-нибудь упадёт.
Картина, возникшая в моём воображении с бегающей за мной с подушкой бабушкой, заставила меня коротко и громко заржать.
-Тебе тоже смешно? – моментально отреагировала на мой смешок бабуля, - забыл, как в лоб получил? Смотри на него… лежит с шишкой на лбу и над бабушкой смеётся.
Я больше не мог сдерживать смех, я знал, что в данную минуту смех – мой враг, что он является для моей бабушки раздражителем. Но чем больше я пытался сдержать веселье, рвущееся наружу, тем больше шансов, что он раскатистым и звонким озорником вынырнет из сковывающих его запретов. Я хохотал от души! Моя мама, глядя на меня, тоже стала судорожно подёргивать плечами, давясь от веселья.
- Вы, что, меня за дурочку принимаете? Меня, что, все за дурочку принимают?
- Мама, успокойся, прошу тебя! Не начинай очередной скандал! Ну, на самом деле, что страшного случилось? Ну, поиграли дети, ну получил Славка в лоб… - мама так и не смогла докончить, последние слова утонули в море нашего общего с мамой смеха.
- Теперь понятно, почему от тебя муж ушёл! – это была козырная карта бабушки, она всегда прибегала к ней, когда она теряла контроль над ситуацией, - Как с такой дурой, как ты, жить можно! Любой нормальный мужик от тебя сбежит! – брызнула она напоследок маме в лицо.
Мамин смех прекратился так же резко, как и начался. Мне тоже вдруг моментально стало не смешно. Снова надвигалась гроза. Бабушка всегда знала, как именно сделать из « хорошей» мамы «плохую» маму. В этот раз ей это тоже удалось.
- Зачем ты это при Славке говоришь? – грубо спросила мама, - Неужели тебе больше сказать нечего? Бесит, когда другие веселятся? Хочешь, чтобы постоянно один затяжной скандал в доме был. Из-за тебя, мама, мой муж ушёл!
Я ненавидел, когда они разговаривали так, как будто меня здесь нет. Я сразу в эти моменты чувствовал себя испорченным негодником, который подслушивает разговоры взрослых, которые детям знать не надо. У меня возникало такое ощущение, что я не знаю всего, что происходило в доме, где я живу. Какой-то обрывок общей картины терялся в бесконечном переплетении недоговорок, ругачек и выразительных тяжёлых взглядов. В эти минуты я остро ощущал нехватку отца; мне казалось, что папы все такие же, как дядя Гена: добрые, отзывчивые и стремятся всё объяснить детям. Глядя на моих родителей: маму и бабушку, я понимал, что они уж точно мне ничего объяснять не будут: тут бы по шее не получить за лишние вопросы.
- А что это ты так раскудахталась? Боишься при сыне признать, что мужика при себе удержать не смогла? Ведь, это из-за тебя Слава без отца растёт. Скажи спасибо, что ещё замуж выскочить смогла, а то, был бы твой сынок такой же нагулянный как Женькина дочка.
- Какая же ты мама, ядовитая! – недавний мамин смех грозил перерасти в бурный плач и хлопанье дверью, знаменующий её уход к подружке. Перспектива остаться один на один с бабушкиной злостью меня совсем не радовала. Я бросился к маме, обнял её за ноги и начал кричать, что есть силы:
- Мама, мамочка, не уходи! Пожалуйста! Не уходи! Я тебя очень люблю! Я не хочу оставаться один!
- Вот, как ты своего сына против меня настроила! – в голосе бабушки чувствовалась обида и злость, - он боится меня! А всё из-за тебя! Всё время меня врагом перед внуком выставляешь.
Раздался двойной звонок в дверь: это пришли к нам. Два звонка в дверь – это всегда к нам. Казалось, никто из них этого не хотел слышать: мама с бабушкой были сильно заняты причинением боли друг другу. Это было их хобби. Они без этого не могли жить.
- Ты сама своим поведением против себя настраиваешь! Перед людьми уже стыдно за тебя! Перед всеми соседями нас позоришь! Лучше бы тебя Николай в город не привозил! Жила бы в своей деревне, может быть, тогда у меня в жизни всё хорошо было бы! Ненавижу тебя! Ты мне всю жизнь поломала!
- Мамочка, надо дверь открыть! – пытался я завладеть вниманием матери, но в такие моменты это было бесполезно. Меня для них не было!
Вновь раздался двойной звонок в дверь! Какое-то беспричинное нетерпение овладело мной, это нетерпение, почему-то было радостным, как перед обещанным мамой походом в зоопарк. «Неужели я так и не узнаю, кто к нам пришёл?», - недоумевал я, - «Неужели им это неинтересно?». Послышался скрип открываемой двери: дядя Гена только обещался её смазать. Входную дверь открыли, и я тщетно пытался сквозь брань услышать, кто же пришёл. Послышался звук чего-то тяжёлого, как будто несли мешок с арбузами. Я отпустил маму, обернулся всем корпусом в направлении двери и замер, ожидая. Через секунду я узнаю, кто к нам пришёл.
- Я слышу, что здесь ничего не меняется, - прозвучал голос за дверью, наполняя моё сердце неописуемыми радостью и счастьем, - как будто и не уходил!
Дверь открылась, на пороге стоял мой папа! В одной руке он нёс огромную машину, такие машины были только в прокате, а в другой руке он, по привычке держал веточку ивы. У него была привычка: рассекать воздух веточкой ивы, как ковбой кнутом. Таким я его и запомнил на всю жизнь! Он всегда приходил вовремя! Когда мне его особенно не хватало! Надо ли говорить, что в комнате воцарились мир и спокойствие! Бабушке стало неудобно при папе продолжать давить на маму, а мама… она была просто рада, как и я!
Только в самом раннем детстве мы способны переживать самую яркую палитру чувств за один день: от боли и обиды до радости и счастья! Когда приходил в гости папа, я не способен был запоминать всё в мелочах, для меня наступал один сплошной праздник, где на какое-то время переставали существовать бабушка с мамой, соседи и даже Ирочка. Жаль, что визиты папы скоро прекратятся совсем, он начнёт сильно пить. А когда мне исполнится десять лет, он оставит самое большое разочарование в моей жизни. Но это будет в далёком на тот момент для меня будущем! Сейчас папа пришёл ко мне в гости, отодвинув все мои страхи и тревоги, тем самым подарив мне самый большой праздник в моей детской жизни!