ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Они разошлись, обменявшись номерами телефонов, но ничего друг другу не обещая.
Настал следующий день после их встречи. Он был полон тумана и воспоминаний. Лиза просидела в квартире, бренча на гитаре, и до вечера, слушая музыку по плееру На душе было не светло, а сумрачно, и она не заметила как нахлынули строчки нового романса. Нервно схватив ручку и лист бумаги, она записала:
Я хочу разлюбить навсегда,
И уйти, не грустя ни о чём,
Чтоб любви закатилась звезда,
Чтоб не думать, не думать о нём.
Всё, что было, оставив в былом,
Я уйду, не вернусь никогда,
Я хочу позабыть обо всём,
Я хочу разлюбить навсегда.
Не ищите, меня не найти
В шумном улье больших городов...
И тут же вспомнила тот романс, который когда-то спела Марку Львовичу:
Ты сказал мне: « Прощай, мы с тобою не встретимся больше,
Расставания карта судьбою меж нами легла,
И испито хмельное вино, и не слаще, а горше…»
Но тебе не ответить я, глядя в глаза, не смогла.
Тогда ей показалось, что любовь соединила их, но он ушел…
Наверное, так и должно было быть. С ним. С Марком Львовичем.
Она представила, как человек идет по жизни в одну сторону, а все остальные – в другую, каждый сам по себе, и обязательно кто-то умирает молодым. А некоторые идут рука об руку с тобой и всё равно умирают. Если ты их больше не увидишь, значит они умерли для тебя. Но, ведь, Костя не умер.
И вдруг накатило. Осень. Конец октября.
- Послушай, я давно должен был это сказать... – Костя стоит у Лизиного подъезда, нервно шурша розовой цветочной оберткой, что едва прикрывает исполинских размеров букет. Лилии, орхидеи, колокольчики и много зелени. Деловой костюм, тонкий шерстяной галстук, щеголевато-приталенное короткое пальто и прическа волосок к волоску. Морщится.
- И что?
- Я… я безумно люблю тебя… и…
- Подожди, дай договорить. Так вот, я безумно...
- Не надо. – Лиза резковато, громко, не очень вежливо.
- Да, я понимаю, все понимаю. Ты не ожидала увидеть меня здесь, вечером... и уж тем более услышать такое. Как снег на голову…
- Не в этом дело.
- Да, мне следовало признаться тебе значительно раньше, но это трудно иногда бывает сделать. Я много думал…
- Ты меня не понял.
- В смысле?
- Так никто не говорит. Мы же не в сериале. Откуда взялось это «безумно люблю»? И что дальше? «Страстно желаю»? А потом ты станешь называть меня «харизматичной личностью».
- Думаешь, это перебор? – улыбается, слегка расслабился.
- Совершенно точно.
- Не цепляйся к словам. Ты всегда умела сбить меня с толку. Не понимаю, как это так легко тебе удается. В этом, наверное, вся ты и, может быть, потому я…
- Перестань. Честно. Ты уже говорил. Мне совсем не хочется этого разговора.
- И мне.
- Тогда просто иди домой. Поужинай, посмотри хороший фильм, выспись.
- Тебе легко говорить. Я ничего не могу делать. В моей жизни все изменилось. Я как будто проснулся… И как ты не понимаешь, что вот так все это заканчивая, ты оставляешь за собой выжженные земли!
- Серьезно?
- Да.
- Выжженные земли?
- Издеваешься.
- Немного.
- Та ситуация… это ведь абсолютная ерунда, мелочь! Но ты вдруг перестаешь отвечать на мои звонки, а через неделю я узнаю, что у тебя новый роман с каким-то летчиком-испытателем.
- Ну вот опять!
- Будешь моей женой?
- Нет.
- Ну, цветы хотя бы возьми…
Тогда Лиза часто мечтала о том, чтобы была ночь, чтобы было ветрено и морозно. И они с Костей на Петровском острове. Одни. Никого вокруг. Смотрят на звезды и мечтают. А потом смеются до хрипоты. Из термоса пьют горячий какао, из стаканов вино, забывая при этом все на свете. Оно всегда так и было, когда бывали в Питере. И всегда казалось, что никто и ничто не может их разъединить. Но смерть сумела.
***
Марку Львовичу одна и таже мысль навязчиво не давала покоя: я видел много других женщин, часто красивых, но ни одной, на нее похожей, ни одной с таким же голосом, полным грусти и нежности. Ни в ком никогда не будет ее печали. Сама она сейчас, может быть, красивее, чем тогда, но никогда не повторится грусть той предрождественской ночи в ее квартире, и никогда она или другая не запоет так же, и ни один мужчина, целуя её, не испытает тоски, какую испытал он той ночью от ее нежности. Всё, всё принадлежит той ночи, которая потеряна навсегда.
Оставив тогда ее, он шел сквозь густой зимний туман, и чувствовал, что сердце следовало за ним, как большой терпеливый пёс. Домой не пошел, а забрел к старинному другу – холостяку. Пили, шутили, смеялись, но в этом смехе была какая-то обреченность. Пили и пели, и ему вспоминались только ее глаза и голос…
Вот и теперь память бушевала. Несколько раз выходил из гостиничного номера, пару раз спускался на набережную, зашел в кафе выпить минералки.
- Не усну. Перед глазами стоит. Как и тогда, когда расстались... Когда я ушел, как последний... А, может, просто позвонить? Просто задать вопрос? – подумал Марк Львович. – Один, один вопрос все прояснит.
Нервными движениями пальцев набрал Лизин номер телефона. Нервный звонок раздался у Лизы.
- Слушаю, - ответила она.
Твердо и жестко Марк Львович спросил: «Ты остаешься?». Лиза молчала. У нее закружилась голова, как тогда в ее дворе на качели... Она почувствовала, будто движется по туннелю времени к тому далекому дню. Но не ощущала ни волнения, ни мороза по коже – ничего говорящего о том, что память задела и разбудила спящее чувство.
- Остаюсь! - так же твердо и жестко ответила Лиза.