ДИН и Я

СПАСИБО МЕДИНСКОМУ Владимиру Ростиславовичу! За то, что я стал стипендиатом Министерства культуры России и благодаря этой поддержке смог выпустить в свет книгу, которая сейчас перед вами


               

 Николай ЕРЁМИН






  «ДиН» и Я 


Юбилейная книга
стихов и рассказов,      опубликованных
в журнале

«ДЕНЬ и НОЧЬ»

«Литера-принт»
КрасноярсК
2018





ББК 84.Р6
Николай ЕРЁМИН «ДиН» и Я» Книга стихов и рассказов, опубликованных в журнале «День и Ночь» с 1994 по 2017 гг – Красноярск: «Литера-принт», 2018г. – 312 страниц
Подношение любителям словесности в Новом 2018 году
к 75-летнему юбилею Николая Николаевича ЕРЁМИНА Тираж 100 экз.
Журнал издаётся с 1993 г. В его создании принимал участие В. П. Астафьев.
Первым главным редактором с 1993 по 2007 гг. был Р. Х. Солнцев, а ныне Марина Саввиных

Обложку украсили картинки Капели
Кошек нарисовала Кристина Зейтунян-Белоус.

Сверстала книгу Марина Богданова

1SВN 978576-025-5                © Н.Н.Ерёмин, 2018

Колонтитулы:
..............................Николай ЕРЁМИН........................................

................................ «День и Ночь»...........................................

 
Николай ЕРЁМИН АЛЬБОМ «День и Ночь»№2 1994 г
 
АЛЬБОМ
Альбом со снимками листая,
Гляжу печально сквозь года...
Вот ты — такая молодая!
Вот — енисейская вода...
Вот — теплоход, и дальше — пристань,
Вот — стайка местной детворы,
Вот — сходят с палубы туристы...
Вот — деревенские дворы...
Вот — голубей взлетевших стая...
Вот — на скамье сидит семья...
Альбом со снимками листаю —
А где же я? А где же я?
 
***
Ах, одиночество осеннее...
Мне грустно — старцу и ребенку —
Читать, как ласков был Есенин
К собаке или жеребенку...
Я понимаю это чувство -
К зверью протянутые руки,
Когда в душе и в мире пусто,
А нет ни друга, ни подруги...
Ах, и меня с крутой дорожки,
Где ни конца и ни начала,
Урчание домашней кошки
Не раз в реальность возвращало...
Я к ней ладонью прикасался
И гладил по дрожащей шее,
И в одиночестве казался
Себе и ей чуть-чуть нужнее...
И в утомительной печали
Жил, не скрывая от людей,
Как заживали отпечатки
Кошачьих ласковых когтей...
***
Как сладок мёд! Как зелен виноград!
И в обществе соседки и соседа —
Как весело — то в лад, то невпопад
Звучит непринужденная беседа...
Откуда столько чувств и столько слов?
Я — рад. Он — рад. Она — безумно рада....
Как хорошо, что вот, в конце концов,
Нам друг от друга ничего не надо!
г. Красноярск
№2, 1994 г.
Николай ЕРЁМИН
ВОСЕМЬ ДЕВОК, ОДИН Я «ДЕНЬ И НОЧЬ» №1-2, 1998
ВОСЕМЬ ДЕВОК, ОДИН Я
РАССКАЗ

В четверг, 8-го сентября, поэт Михаил Злобин, по привычке совершая вечернюю прогулку вдоль желтеющего уже берега реки, забрёл на огонёк в Дом художника, где как раз открывалась юбилейная выставка художника Сергея Филипчука, рисующего красками по шёлку. Картины впечатляли. Яркие пятна, библейские сюжеты. Но, что самое поразительное, открытие происходило не как обычно, казённо-административно, а с выдумкой...
Сначала перед толпой завсегдатаев и журналистов возник ансамбль “Шемаханские царицы”. Восемь танцовщиц в полупрозрачных голубых одеяниях, во главе с факиром, под чарующую музыку стали выделывать на обычном паркетном полу чудеса, от которых Михаил невольно оторопел... Особенно когда одна из них вдруг превратилась в зелёную змею, обвила шею факира, а изо рта у того вырвалось голубое холодное пламя... “Или всё это мне чудится?” — подумал он.
— А сейчас выступит муза художника, — прозвучал откуда-то взволнованный мужской голос, — муза, имя которой “Женщина в белом”!
Потух свет — и в центре выставочного зала в отблесках голубого пламени возникло и стало кружиться юное привидение, а мужской голос запел:
“Ах, какая женщина, какая женщина! Мне б такую!..”
Танец закончился, включили свет, и материализовавшийся ведущий с голосом певца Щуфутинского, улыбаясь, воскликнул: — Вот такая муза у нашего замечательного художника Сергея Филипчука, поприветствуем юбиляра! Михаил, находясь в радостном возбуждении, наблюдал, как юбиляру дарят ценные подарки, как осыпают его великолепными осенними цветами...
— К сожалению, я не могу так же отблагодарить ценным подарком каждого пришедшего в этот праздничный зал, — смущённо произнёс художник. — Но всё же я могу осчастливить своей картиной хотя бы одного из вас. Посмотрите на номерочки, которые вам вручили при входе и сосредоточьтесь! Я приглашаю свою дочку Катеньку подойти сюда и вытянуть из вот этой хрустальной вазы один номер, внимание! — И к вазе подошла та самая “Женщина в белом” — Катенька вытягивает! Это номер двадцать семь! Прощу счастливчика получить картину! -
Михаил пошарил в кармане пиджака и достал свой номерок. — Двадцать седьмой — мой! — вырвалось у него в рифму. И публика радостно захлопала в ладоши.
— Ай, да Миша, ай, да молодец! — поздравил его юбиляр и добавил погромче: — Картина уходит к замечательному поэту, лауреату Пуш
кинской премии, наследнику пушкинских традиций, Михаилу Злобину! Михаил, тебе слово!
И все информационные телевизионные программы — “ИКС”, “АФОНТОВО”, “ПРИМА-ТВ”,”ТВ-6" — в этот вечер показали, как Сергей Филипчук похлопывает по плечу Михаила Злобина, а тот сожалеет на всю Абаканскую область, что он всего лишь навсего замечательный поэт, а ему хотелось бы стать ещё и замечательным художником, таким, как его давний друг Сергей Филипчук, но, мол, каждому своё...
Вдосталь насладившись картинами юбиляра, все присутствующие перешли в банкетный зал, где — а-ля фуршет — можно было выпить водки, шампанского, пепси-колы и закусить всё это бутербродами с красной икрой и виноградом...
Когда Михаил Злобин добрался домой, с картиной в багетной рамке подмышкой, жена его Маша с порога потребовала:
— А-ну, дыхни! Михаил сделал глубокий вдох.
— Да не вдохни, а выдохни! — возмутилась Маша, — И ведь обещал, слово давал!
— Ну, Машенька, ну, милая, ну, хорошенькая, ну, юбилей у Серёги, ну, как тут было воздержаться? А вот эта картина — тебе. Называется она — “Женщина в белом”. Это его муза, понимаешь?
— Понимаю. Проходи, умывайся, раздевайся и спать ложись, а наутро поговорим.
Всю ночь Михаилу снился гигантский факир, который выпускал изо рта далеко-далеко потоки фиолетового огня, в струях которого кружилась, извиваясь, совершенно белая прозрачная женщина... Потом она всплеснула руками, обняла Михаила, поцеловала — и он проснулся. Было холодное осеннее утро. За окном моросил дождь.
— Вот тебе чашечка кофе, — сказала Маша, — пей и слушай. Сегодня 9-е сентября. В моих руках календарик за прошедший месяц. Каждый день, когда ты приходил слегка или не слегка навеселе, я отметила красным кружочком. Посмотри и подсчитай, сколько дней не обведено?
— Раз, два, три, четыре, пять.
— Вот именно, двадцать пять дней в месяц ты находился в нетрезвом состоянии, что прикажешь с тобой делать? Я понимаю, у того юбилей, у того презентация, у того сын родился, у того поминки, а как же нам дальше жить? Смотри, загремишь в психушку с белой горячкой, будет тогда тебе не женщина в белом на картине, а люди в белых халатах на самом деде...
— Всё! — сказал Михаил, — с этого дня начинаю новую жизнь! Тем более, что есть возможность всё повернуть одним махом. Вечером в двухнедельный рейс отходит корабль “Александр Пушкин”, капитан приглашал. Представляешь? Полная изоляция от городских соблазнов. Свежий воздух, режим дня, трёхразовое питание... Что ещё нужно для новой жизни?
— Эх, вздохнула Маша, — плыви, что с тобой поделаешь, только блюди себя, Миша, ты ведь уже не мальчик и не юноша даже...
 
Но легко сказать — начну новую жизнь, да трудно сделать. Капитан теплохода “Александр Пушкин”, старый речной волк, холостяк Дмитрий Дмитриевич Буртовой разместил поэта в зеркальной одноместной каюте с маленьким рабочим уголком: стол, кресло, лампа, душ — напротив.
— Твори, выдумывай, пробуй, поэт! А мы тебе мешать будем, —захохотал капитан.
— То есть, как это?
— А так! Администрация объявила “Дни культуры”, вот мы и везём по прибрежным городам и деревням “на севера” танцевально-вокально-инструментальный ансамбль имени Бурденко. Слыхал? Была такая знаменитость. В честь его ансамбль и назван. Восемьдесят баб и десять мужиков! Так что готовься петь “Восемь девок, один я...” Ресторанная подсобка забита доверху винами и закусками, а что там конкретно — увидим и отведаем на торжественном ужине в честь мероприятия...
И заиграло корабельное радио “Камаринскую”, и высыпали на верхнюю палубу задорные девушки в цветастых сарафанах и задиристые юноши в красных рубашках, с балалайками в руках, и начали на потеху собравшейся у речного вокзала толпы выделывать кренделя и замысловатые коленца, да так, что зашаталась, заходила палуба ходуном от необузданной силы молодецкой...
Капитан Буртовой, в парадном костюме, стоял на мостике и командовал: — На баке! Отдать швартовы... На корме!.. -
Только отзвучала “Камаринская”, как раздались звуки традиционного при отходе марша “Прощание славянки” — и новая жизнь началась.
Одна из танцующих девушек показалась Михаилу ужасно знакомой. “Кто бы это мог быть?” — напряженно думал он, — Ба! Да это же муза с картины Филипчука! Неужели с неё писал картину? Надо будет спросить.”
Муза категорически отрицала знакомство с художником. У неё было экзотическое имя Бэлла. “Если хотите, зовите меня просто Белка, меня так все в ансамбле зовут...”
Плавание на корабле, начавшись торжественным ужином, продолжилось ежедневными торжественными завтраками и обедами. Река журчала за бортом — день, другой, третий... Свежий воздух пьянил, вино из ресторанной подсобки лилось рекой... Что поделать, ансамбль — люди молодые, столько энергии, танцуя по сельским клубам, тратят, как-то и возмещать надо... Волей-неволей пришлось чокаться за столом и поэту, иачавшему новую жизнь, и капитану.
— А ты не боишься, Дима, — спрашивал капитана разомлевший поэт, — что мы, злоупотребляя, так сказать, на мель сядем или ещё что? Как это поётся? “Однажды в полёте, однажды в полёте, однажды в полёте мотор отказал...”
— Да ты что? Да типун тебе на язык! С моим-то опытом? Да я на реке каждый камушек, каждый островок знаю! Веришь, вот сейчас, когда 
корабль пойдёт через Осиновский порог, так я его проведу с завязанными глазами!
— Верю, верю, но от этого эксперимента, будь добр, меня избавь!
Но в капитана точно бес вселился.
— А-ну, пойдём со мной в рубку!
И встал он у рулевого колеса, и приказал первому штурману завязать свои глаза нарукавной красной вахтенной повязкой, и стал вращать колесо влево-вправо, комментируя каждый поворот.
С ужасом смотрел Михаил, как пенится за бортом, свиваясь в водовороты вокруг незримых валунов, холодная осенняя стихия, с содроганием отмечал, как заваливается корабль то вправо, то влево... И похолодел сам, когда услышал, как заскрежетало днище по камням, как загрохотал сброшенный якорь, как накренился теплоход, рванулся и замер в гробовой тишине.
Капитан сорвал с лица повязку и схватился за сердце.
— Ох, что это со мной? — Лицо его было бледным. На лбу выступили крупные капли пота. Первый штурман схватил телефонную трубку внутренней связи
— Судовой врач! Срочно поднимитесь на мостик!
Судовой врач Вера Ивановна Судачкова не заставила себя ждать. Тридцать лет проплавала она на судах Абаканского речного пароходства без единого происшествия. Пробу на камбузе снять, проверить санитарное состояние судна, медицинские книжки у плавсостава, переправить захворавшего пассажира на берег — это без проблем. Остальное время — читай медицинскую литературу, совершенствуйся: чёрная магия, белая магия, хатка-йога, агни-йога, НЛО, контакты с внеземными цивилизациями, парапсихология, трансцедентальная медитация...
— Так, — увидев побледневшего капитана, сказала она, — открыть двери в рубке, всем выйти, проветрить помещение! Вы — останьтесь, — сказала она Михаилу, — будете мне помогать!
—Все вышли из рубки и прильнули снаружи к стеклам.
— Положите его на пол, подложите что-нибудь под голосу... Что вас беспокоит Дмитрий Дмитриевич?
— Сердце заклинило, болит, сжалось и не разжимается, — бледными губами прошептал капитан.
— Может, укол сделать? — спросил Михаил.
— Никаких уколов! И никаких советов! — возразила Вера Ивановна, — Кто из нас врач? Только мануальяая терапия! Только энергия космоса, переданная от перцепиента к рецепиенту! — И вскинула она белые — в медицинском халате — руки над поверженным капитаном, и что-то зашептала, забормотала...
“Опять — “Женщина в белом”, — подумал Михаил, — неужели она поможет ему своими пассами?”
Пошаманив, Вера Ивановна Судачкова приказала перенести больного в амбулаторию.
— Что-то мне всё хуже, Верочка, дай мне валидольчика пососать, раньше помогало...
— Ни в коем случае! Так мы смажем всю симптоматику. Бесконтактный мануальный массаж сердца — вот что сейчас необходимо! — И она опять простёрла свои белые руки над грудью капитана.
Михаил вышел на палубу. Дул осенний прохладный ветер. По берегам жёлтые берёзы осыпали последнюю листву... Мимо корабля проплывала моторная лодка.
— Хорошо сидим? — спрашивал со смехом бородатый рыбак.
— Хо-ро-шо! — облокотившись на поручни, радостным хором отвечали артисты ансамбля имени Бурденко.
Михаил отыскал радиорубку.
— Вызывайте санитарную авиацию! — приказал он молоденькому радисту.
— Самолёт здесь не сядет, тайга, — возразил радист.
— Вертолёт сядет! — возразил Михаил. Вертолёт прилетел уже тогда, когда пульс у капитана едва прощупывался. Врач санитарной авиации сделал капитану несколько уколов: кордиамин, кофеин, строфантин с глюкозой — уложил на носилки в винтокрылой машине, и та, зависнув над кораблём и вызвав несколько бурных водоворотов вокруг, исчезли за облаками... В этих водоворотах теплоход несколько раз качнуло, и он, благополучно сойдя с мели или с камня, тихонько поплыл по течению... Вскоре заработало машинное отделение, первый штурман принял вахту и развернул корабль в сторону Абакане.
Наутро пришла радиограмма, что капитан теплохода “Александр Пушкин” Дмитрий Дмитриевич Буртовой скоропостижно скончался в вертолёте, реанимационные мероприятия в больнице скорой медицинской помощи оказались безрезультатными. Вечером, за ужином, руководитель ансамбля предложил помянуть капитана добрым словом, и все выпили водки, не чокаясь, а потом стали петь печальные песни. Танцовщица Бэлла, Белка, сидевшая за столом справа от Михаила Злобила, безутешно рыдала и говорила, всхлипывая: — Не могу поверить, не могу поверить, ведь ещё вчера мы с ним... — Она уронила мокрое лицо на грудь Михаила и пробормотала: — Ну, хоть вы, чурбан бесчувственный, утешьте меня, скажите что-нибудь ласковое!
Ночью поэт очнулся в незнакомой четырёхместной каюте. На его руке лежала голова танцовщицы Белки. Вокруг — артистический беспорядок: платья, ленты, парики... Он осторожно высвободил руку, ощущая, как по ней бегут, покалывая, мурашки, встал и, осторожно приоткрыв дверь, пошёл по длинному светящемуся коридору искать свою зеркальную каюту. Кое-как нашел, разделся, принял душ, упал на койку и заснул.
 
И приснилось ему, что в каюту сквозь приоткрытое окно влетели к нему, держа багетные рамки перед собой, три женщины в белом, три бесплотных привидения.
— Ты кто? — спросил он одну из них. — Я — Катенька, муза художника Филипчука.
— А ты кто?
— Я — Вера Ивановна, муза капитана Буртового.
— А ты?
— А я — твоя Муза!
— Моя? А как тебя зовут?
— Как, как, неужели не узнаёшь? Маша меня зовут, вот как! А-ну, дыхни! И сделал Михаил глубокий выдох, и вырвалось у него изо рта голубое горячее пламя, и перекинулось на багетные рамки. А когда вернулся он из плавания, — Знаешь, — сказала ему жена Маша, — а у нас пожар был! Решила я повесить картину твою, то есть мою то есть, нашу, только гвоздь над кроватью вбила, только шнурок привязала с изнанки, только зажигалкой чиркнула, чтобы кончик шнурка пережечь, ножниц, как назло, поблизости не оказалось, как вдруг загорелась она, да так ярко, так быстро горела, что я даже затушить её не смогла, так и стояла, так и смотрела, пока картина не сгорела дотла...
г. Красноярск
 
Николай ЕРЁМИН  ИЗ НОВЫХ СТИХОВ «ДиН» 1998, №4-5

 
ДОМ СУРИКОВА

Над домом Сурикова — снег
Кружится, падает, не тает,
И дух бессмертия витает
Из года в год, из века в век.
Бессмертие! Какой мираж...
Все в заблуждениях едины.
Но будет жить художник наш,
Пока живут его картины,
Пока — пленительный процесс —
Всех нас по дому неустанно
Ведёт красавица Татьяна,
Искусствовед и экстрасенс...
 
***
Всё проходит, всё проходит,
Страсть проходит, власть проходит,
И свобода перемен...
Остаётся — страх и плен.
Пел ты: “Солнце, ярче брызни!
Веселей глядите, черти!”,
А теперь — боишься жизни,
А теперь — боишься смерти...
Всё проходит, всё проходит...
Каждый, что хотел, находит.
Всё проходит, даже страх.
Остаётся — тлен и прах...
 
***
Течёт река... И над водой
Туман клубится синеватый...
И я, как прежде, молодой,
Веду тебя, веду куда-то...
Там нет ни дома, ни семьи,
Ни сна, ни старости, ни детства...
Там над рекою соловьи
Поют — и никуда не деться
От обещаний жить вдвоём,
От страсти, вечной и мгновенной...
Туман... И мы с тобой идём
Вдвоём — одни во всей вселенной...
 
***
Стоит избушка
На курьих ножках,
Моя подружка —
Во всех окошках...
Ах, неужели
Конец пути?
Но где же двери,
Чтоб мне войти...
 
ИСХОД

У этого —
инфаркт.
У этого —
инсульт.
Друзей
(печальный факт)
Несут,
потом везут...
Уходят —
вот те на!
Из завтра
во вчера
У этого —
жена,
У этого —
сестра...
Не может быть!
Опять?
Я верить
не хочу!
Я не могу
понять.
И плачу.
И молчу.
 
***
Помню, помню я о том,
Как на стыке разных мнений
Шли прозаики путём
Подцензурных исправлений...
В рай ли, в ад ли — на беду,
Открывались те же двери...
Помню, был тогда в ходу
Штамп “Исправленному верить!”
Помню всех, писавших вздор,
Удостоенный изданья...
Сколько лет прошло с тех пор!
Нет читавшим оправданья.
 
***
Весна — и вот, на всё готов,
Я слышу за окном усадьбы
То соло мартовских котов,
То — снова — хор собачьей свадьбы...
Куда девать любовь мою?
Весна — и, вдохновлённый свыше,
Я тоже, не таясь, пою —
Авось да кто-нибудь услышит...
 
ЖАЛОБА

— Все меня пытаются споить,
Заставляют выпить и налить,
И следят с улыбкой на лице:
Кто я есть — в начале и в конце.
Я ж в начале — весел и тверёз —
Отвечаю на любой вопрос,
А в конце — грустнею и молчу
И — хмельной — общаться не хочу.
И смотрю на тех, смиряя прыть,
Кто меня пытается споить...
И, взбрыкнув, как заяц во хмелю,
Водку им за ши-во-во-рот лью...
Чтоб, упав, заснуть, к стене плечом,
И потом — не помнить ни о чём...
 
ИРОНИЯ СУДЬБЫ

Хватит шарить по карманам,
Ограничим тему шуткой:
Я не стану наркоманом,
Ты не станешь проституткой!
Ты не станешь бизнесменкой,
И не стану я банкиром...
Насладившись мини-смехом,
Разойдёмся по квартирам.
Мы бросали жизни вызов —
Утомились, бедолаги...
Ты уткнёшься в телевизор,
Я уткнусь в свои бумаги.
И пока ты, как ни странно,
Смотришь фильм про проститутку,
Я — роман про наркомана
Сочиняю, не на шутку...
 
 
***
Выпадает смычок из руки скрипача,
Извиваются шторы — и гаснет свеча,
Блещет молния, и содрогается гром,
И в пучину дождя погружается дом...
Охи, ахи... И всё же, чуть-чуть погодя,
Вновь играет скрипач под шуршанье дождя —
То пускается вплавь, то летит, невесом...
И кончается явь, начинается сон...
 
ИЗ КНИГИ “ЧЕТВЕРОСТИШИЙ”
***
Спиной к спине лежали,
Спиной к спине стояли...
Ни слова не таим:
Лицом к лицу стоим.
***
Я себя потерял —
Ты меня потеряла...
Я тебя потерял —
Ты себя потеряла...
***
“Ах, кто придёт мне на подмогу?” —
Подумал я и понял вдруг,
Что время обратиться к Богу,
Поскольку — никого вокруг.
 
***
Выпадает смычок из руки скрипача,
Извиваются шторы — и гаснет свеча,
Блещет молния, и содрогается гром,
И в пучину дождя погружается дом...
Охи, ахи... И всё же, чуть-чуть погодя,
Вновь играет скрипач под шуршанье дождя —
То пускается вплавь, то летит, невесом...
И кончается явь, начинается сон...
 


Николай ЕРЕМИН ИЗ НОВЫХ СТИХОВ «ДиН» 1999№3
 
***
Доедая свой холостяцкий ужин
И ложась в одинокую кровать на склоне дня,
Я опять убедился, что никому не нужен
И что никто не любит меня..,
Перед тем, как заснуть, я привычно перебираю
Все случайные встречи и спланированные дела...
Ты одна лишь обо мне помнишь,
мама моя родная!
Ты одна лишь мне позвонила, позвала...
Что роптать понапрасну, на всё —
Божья милость,
И у каждого — свой, неповторимый маршрут.
Звал и я кой-кого, но они не явились,
Хотя говорили, что, может быть, и придут...
Не хочу обижаться, но вновь, как ребёнок,
Обижаюсь и долго не могу простить...
Кто во сне ко мне просится?
Не соображаю спросонок.
Ах, теперь понимаю...
Снитесь, милые, так и быть.
За окном начинается дождь...
Как приятно шумит он по крыше,
Убаюкивая и навевая покой...
Я весь день был никому не нужным и лишним -
Ночь, я чувствую, что с тобой
я совсем не такой...
 
***
Все друзья закрылись по квартирам,
Не хотят общаться с внешним миром
И за чашкой водки или чая
Дремлют, на звонки не отвечая...
И, почти уснувшие, воочию
Смотрят телевизор днём и ночью...
Ах, друзья, не знаю, как мне быть,
Как мне вас для жизни пробудить?
Как бы это отключить экран
Сразу телезрителям всех стран?
 
 
БУРЛЕСК, ПОСВЯЩЕННЫЙ
200-летию Александра Сергеевича
Пушкина
1.
Графоманы о Пушкине пишут,
Отмечают его юбилей
И читают — кто громче, кто тише -
Откровения музы своей...
И, конечно же, хвалят поэта,
И конечно же, боготворят,
И поют ему “Многая лета!”,
Друг за другом построившись в ряд...
И на конкурс стихи выдвигают:
Кто — на премию, кто — на диплом...
И друг друга заглазно ругают
И в глаза, но всегда — поделом...
Держат ушки они на макушке:
Кто кого?.. И, кусая губу,
От похвал и от ругани Пушкин
200 раз повернулся в гробу...
 
2.
Опять про светские обеды
Да про балы, где Пушкин был,
Твердят литературоведы...
Всё ярче юбилейный пыл!
А ведь недавно (Эх, бумага,
Как много вытерпела ты...)
Твордили все, что он, бедняга,
Страдал в долгах от нищеты...
Жалели, чуть ли не рыдали,
В труды поэта влюблены,
Мол, сами в долг бы денег дали,
Когда бы не были бедны...
О, Пушкин, Пушкин! Снова в мире -
Литературные бои.
Тебе все кости перемыли
Друзья и недруги твои...
Повсюду — эхо... Что такое?
Опять стреляет пистолет...
А ты — классически спокоен -
Всё улыбаешься в ответ.
 
***
Медсестра сочинила стихи
Про любовь и небесный обман,
А потом написала роман
Про любовь и земные грехи...
А когда попыталась опять -
Больше не о чем было сказать.
И с тех пор не касалась пера
Опечаленная медсестра.
А вокруг говорили о ней,
Что шприцы у неё всех больней...
 
***
Зачем тебе, любимая моя,
Я розу подарил и соловья?
Не думал, не гадал. Затем ли, чтоб
Засохла роза, соловей усоп?
О, как благоуханно — на виду
У всех — она цвела в моём саду!
О, как самозабвенно соловей
Пел днём и ночью о любви моей...
 
 
Николай ЕРЁМИН  СКУЧАЮ ПО ТЕБЕ! «ДиН», №7-8 2001


СОЧУВСТВИЕ

Ах, годы окаянные!
Жизнь пропита на треть...
Повсюду рожи пьяные —
Не хочется смотреть.
Пьют всюду водку русскую,
На радость и беду...
И я всем-всем сочувствую —
и прочь от всех бегу...
 
***
Вдруг понял я, как мир жесток,
Когда — и смех, и грех —
Пошёл на Запад и Восток,
Надеясь на успех...
Сквозь снег и дождь, туман и дым
я шел с большим трудом —
И вот, усталый блудный сын,
Вернулся в отчий дом.
Был в честь меня устроен пир...
И лишь тогда — ей-ей! —
Вдруг понял я, как ласков мир
Среди родных лодей...
 
***
Как с тобой мне смеялось и пелось!
Как мы жили, друг друга любя!
Обижать никого не хотелось —
Но я все же обидел тебя...
Как с тобою мне плакалось рядом
Откровенно, светло и легко —
Под твоим всепрощающим взглядом,
Что теперь далеко-далеко...
 
***
Всех, кто рядом жили
В дружбе с суетою,
Годы придавили
Мраморной плитою...
И теперь в печали,
Ах, как говорится,
Им покой ночами
Даже и не снится...
 
ПИСЬМА
1.
— Скучаю по тебе!
И день, и ночь скучаю...
Сама с собой в борьбе,
За жизнь не отвечаю...
То счастье, то беду —
То вольно, то невольно
Опять чего-то жду...
Ах, как на сердце больно!
Пусть все пройдет само,
К чему — обман, лукавство?
Тебе пишу письмо —
Другого нет лекарства...
 
2.
— Какое вкусное вино!
Бутылка первая, вторая...
А помнишь, как давным-давно
Мы были изгнаны из рая?
Откуда только брали сил!
Ах, жизнь была — сплошная пытка...
А помнишь, я тебя любил
Сильнее этого напитка?
 
***
Дымящие мангалы
Щекочут ноздри мне...
Мария из Магдалы
Проходит в стороне...
А рядам с ней — Мессия
По имени Христос.
Куда идет Мария?
Бессмысленный вопрос
Пленительное чудо
В себя влюбленных лет,
Идёт туда, откуда
Увы, возрата нет...
И нет Марии краше
Среди влюбленных жен.
И жертвенный барашек
Трепещет под ножом...
г. Красноярск
 
Николай ЕРЁМИН «ДиН», №5-6 2002
ТРИ ССЫЛКИ ИОСИФА БРОДСКОГО
1.
В мире — холод русский, хлесткий,
Замерзают стар и мал —
И поэт Иосиф Бродский
Едет на лесоповал...
......................
Много он за годы эти
Заготовит слов и дров!
Станет жарко всем на свете
От пылающих стихов...
2.
От нас, от жизни идиотской
Недаром много лет назад
В Америку Иосиф Бродский
Уехал, сам себе не рад, —
И от награды до награды
Живёт по чувству и уму...
........................
Недаром мы себе не рады
С тех пор завидуем ему.
3.
Бродский умер, но метод его живет:
Подражают ему то Кинжеев, то Рейн, как дитяти...
Кажется мне порой: он воскреснет вот-вот
И вернется в Россию — неузнанный — на осляти...
Николай ЕРЁМИН ЖИЗНИ СУТЬ «ДиН» №1-2 2003
ЖИЗНИ СУТЬ
* * *
Меж сосен, как меж снежных замков,
Во сне – поводья от руки –
Отец везет меня на санках
По льду заснеженной реки...
Бежит, смеется от мороза:
- Ну, как, похож я на коня?
Сверкает снег... Звенят полозья…
и нет счастливее меня!
 
БЕДНЫЙ ВРАЧ

Бедный врач, то там, то тут
Он рассказывал про это:
- Медицинский институт
Погубил во мне поэта!
Раньше в девушке любой
Видел я Любовь – как в сказке...
А теперь – такой-сякой –
Вижу кости, мышцы, связки,
К сожаленью, пищевод,
Печень, почки и желудок...
Кто из девушек поймет?
Список их болезней жуток...
Я ведь думал, что – поэт,
Что строка моя – бесценна…
Жаль, что я не Байрон... Нет,
Жаль, что я не Авиценна...
 
* * *
Я решил, что никогда не умру...
Потому что хорошо поутру,
Потому что хорошо ввечеру,
Днем и ночью хорошо: – Ту-ру-ру!
На расческе сквозь газетку играть,
Петь без слов и – хохотать, танцевать...
Кто танцует – я решил – и поет,
Никогда и ни за что не умрет!
 
* * *
Кто в окно ко мне стучится?
Глянул – волк, за ним – волчица.
Ждут, что я открою дверь.
Шепчет мне жена: “Не верь
Волку! Пусть его волчица
С ним уходит, не стучится!
На него и на нее
Страх глядеть... Возьми ружье!”
 
ЖИЗНИ СУТЬ

Боль сильней, чем дольше путь...
Все воспоминанья жутки.
В чем, скажите, жизни суть?
В язве, в ноющем желудке...
Не в свободе, не в мечте,
Не в любви, не в алкоголе,
И совсем не в красоте –
А, увы, в сердечной боли...
Как мне боль преодолеть?
Я на свет гляжу печально.
Все банально – жизнь, и смерть,
И рожденье... Все банально...
* * *
Зачем он написал,
что знает день кончины?
Пророк, поэт... Скандал!
Сбылись слова мужчины.
Поступок был мужским...
Но, видно по всему,
Те, кто был рядом с ним,
Не верили ему…

ЛУГ

Май – и я впадаю в детство...
И, гуляя на лугу,
Нагуляться, наглядеться,
Надышаться не могу...
Боже! Сколько трав цветущих!
Сколько птиц, с небес поющих!
Сколько бабочек, стрекоз,
Лошадей, коров и коз…
Луг большой… Мой домик – с краю.
Просыпаюсь, засыпаю
И – во сне и наяву –
Точно майский жук живу…
* * *
Все кинули меня – по одному,
Знакомые, родные... Жил – и дожил!
Я ничего не должен никому,
И мне никто и ничего не должен.
…………………………………………
Куда идти? Что делать? Как мне быть?
Никто не пожалеет, не осудит...
Быть может, постараться всё забыть?
И просто – ждать: что будет, то и будет...

Николай ЕРЁМИН ТИХОЕ УТРО «ДиН», №1-2 2004
ТИХОЕ УТРО
* * *
От Заболоцкого до Бродского
 Писалось много идиотского...
О ты, поэзии болото!
Где брод?
Похож на бегемота,
Поэт не выбирает путь
 И не боится утонуть...
* * *
О, длинные ночи, бессонные ночи!
В душе утомленной, как в космосе, пусто.
Мерцают далекие мысли и чувства,
А дни все короче, и жизнь все короче...
По радио – проповедь: жизнь после смерти
 Во имя любви, и надежды, и веры...
Откроешь глаза – исчезают химеры,
Ах, белые ангелы, черные черти...
Проносится ветер, жесток и неистов...
И хочется с кем-нибудь за руки взяться,
Обняться, еще на земле продержаться
 В стране богомольцев и атеистов.
Я в храм захожу, чтоб укрыться от ветра,
А в храме – усопшего хор отпевает...
Увы, ни любовь, ни надежда, ни вера
 От вечного ветра людей не спасает...
И нет утешенья от лжи и от правды.
Все просто и сложно, все глупо и мудро...
И все просыпаются, солнышку рады,
И всем улыбается тихое утро...

* * *
Я раньше пил массандровский мускат...
О, крымские рассветы и закаты!
А нынче пью сибирский суррогат...
В Сибири нынче в моде суррогаты.
Подделки то есть, в моде неспроста.
Вздыхаю я: – О! Жизнь моя – не шутка... –
И вспоминаю крымские места:
Мисхер, Гурзуф, Алушта и Алупка...
И в розах, и в глициниях – дворцы...
И виноградный склон – в тропинках к морю...
Ах, крымские татары – молодцы,
Забрали все, и с ними я не спорю.
О, в море кораблей – девятый вал!
Все корабли о берег бьются сходу...
Я, если как Хрущев бы выпивал,
Всем даровал бы волю и свободу...
И всех тиранов вызвал бы на суд...
Зачем же, рад любому суррогату,
Увы, во глубине сибирских руд
 Я пропиваю скудную зарплату?
И не хочу ни в Лондон и ни в Рим –
А на тропинке к Аду или к Раю
 Все представляю благодатный Крым
 И роз благоуханье вспоминаю...
* * *
Страною правил сумасшедший,
До трона по костям дошедший
 И все же счастья не нашедший, –
Без веры правил, без любви...
И требовал, чтоб те, кто в силе,
Все – на руках его носили,
А слабые – боготворили...
И храмы строил на крови...
Мне до сих пор безумец снится,
За ним – безумная столица:
Во зле ликующие лица,
Все понимающий народ...
 ...И все же смерть была умнее
 Всех, понимающих злодея,
И несомненно, всех сильнее...
А жизнь – добрей, из года в год...
* * *
Помню – цел и невредим –
После баньки – с пылу, с жару
 Бородатый Бородин
 Пел нам песни под гитару...
Просто счастлив, просто рад,
Подкрепляя словом дело,
Выдавал веселый бард
 Все, что на сердце кипело...
Вместе и по одному
 Возле речки на крылечке
 Подпевали мы ему,
Молодые человечки...
Не случайно я зову,
Вспоминая то крылечко:
Где ты, молодость? – Ау! –
Банька жаркая и речка...
Я давно пою один,
В те края не езжу в гости,
Где – с гитарой – Бородин
 Отдыхает на погосте...
г.Красноярск

Николай ЕРЁМИН НЕ БОЛИТ ГОЛОВА... «Дин» №1-2 2005
* * *
Не болит голова от забот,
И лекарств никаких ей не надо...
А болит голова от щедрот
 Звездопада, зимы, снегопада...
Хочешь быть одиноким? Изволь!
Неспроста расширяют владенья –
В полдень – сладкая тихая, боль,
В полночь – сказочные сновиденья...
А наутро – стоишь у ворот,
Светит солнце, и радость такая –
Не болит голова от забот,
И снежинки кружатся, сверкая...

САМОУБИЙЦА

Язык довел меня до Киева –
И без особенных хлопот
 Я заказал себя у киллера
 И заплатил ему вперед...
И киллер – бог, познавший истину,
Самоуверенный амбал –
В меня, самоубийцу, выстрелил,
Но почему-то не попал...
Я слышал выстрел, между прочим,
И вот, имея бледный вид,
Я представляю днем и ночью,
Как пуля, ах, в меня летит...

КОНКУРС БАРДОВ

Ачинск выпал из жизни моей,
Потому что пропела бардесса:
“Этот город других мне милей,
Никакого к другим интереса!”
Поэтесса, конечно, лгала
 Ради местного патриотизма...
И винище пила из горла,
И кокетничала капризно...
Длился конкурс всю ночь – ё-моё –
На турбазе, сравнимой с дурдомом...
И жюри наградило её
 Первым местом и красным дипломом.
Все дороги вели на вокзал.
Ачинск стал вдруг понятен и тесен.
И под утро я просто сбежал
 От гитар, от вина и от песен...
Стал Париж мне и Лондон милей,
И Нью-Йорк после этого стресса...
Ачинск выпал из жизни моей –
Никакого к нему интереса!

ПРИВЕТ, ХАРИЗМА!

Все поэты погибают слишком рано –
Кто на стройке, кто за стойкой ресторана...
Я ж по бедности не пил (Привет, Харизма!)
И по глупости не строил коммунизма,
А стихи писал, увы, дружил с гитарой
 И поэтому – живу, больной и старый...
Как сосулька по весне, на солнце таю
 И бессмертным стать по глупости мечтаю,
И по бедности – бессмертным всем вдогонку –
Пью пред вечностью кефир и самогонку...
И смотрю, как за окном (Привет, Харизма!)
Строят пьяные дворцы капитализма...

* * *
Снимаю черные перчатки
 И раскрываю черновик,
И исправляю опечатки...

О, чудный час, о, милый миг
 И вдохновенья, и блаженства,
Когда – привет беловику! –
Я довожу до совершенства
 Буквально каждую строку...

И вот, исправив опечатки –
В душе покой и благодать,
Сжимая белые перчатки,
Иду по улице гулять...

ДЕПУТАТ

Правительство ругнув отборным матом,
За то, что водка слишком дорога,
Я сделался народным депутатом
 И свой народ поставил на рога...
На площади, пивком прочистив глотки –
Где каменный Ильич непобедим –
Кричал народ: Хотим дешевой водки!
Технического спирта не хотим!
Народа голос в Думе был услышан,
И депутаты дружно, как один,
Сказали, что нужна для водки “крыша”,
Тем более, закон необходим.
Закон был принят – четкий и неброский,
И в магазинах в ряд теперь стоят
“Кремлевская”, “Брынцалов”, “Жириновский”,
“Столичная”, “Народный депутат”...
Я их на вкус сравнил без проволочки.
О, мой народ, мы голосили зря:
Все, все они – “паленые”, из бочки
 Одной – ничуть не лучше “технаря”...
Клянусь, что я теперь ругаться матом
 Не буду ни в сердцах, ни сгоряча...
Зову вас к самогонным аппаратам!
Нет ничего вкуснее первача!
г. Красноярск

Николай ЕРЁМИН ИЗ НОВЫХ СТИХОВ «ДиН» №3-4 2006

* * *
Я жил на чердаке.
Она жила в подвале.
Вино в одном ларьке
 Мы с нею покупали...

С любовью заодно –
Волнение и сила,
Отличное вино, –
Оно нас веселило...

С небес всея земли
 Нам ангелы трубили...
 .................................
Как жаль, что дом снесли,
И нас разъединили.

Казалось, что века
 Мы будем с нею вместе...
Ни дома, ни ларька
 На том счастливом месте.

Здесь нынче казино.
Коньяк рекою льется...
Веселое вино,
Увы, не продается...

ПАМЯТИ ОКУДЖАВЫ

Окуджава никогда не глядел глаза в глаза,
Чтоб никто не догадался,
                что в них – радость или горе...
Было видно по стихам лишь,
                что в душе его – гроза,
Было слышно по гитаре:
                он живет, с грозою споря...

Слева – горы, небо с морем,
                шторм – и волн девятый вал...
Справа – город, переулки,
                в них – и радости, и муки...
Как легко и задушевно он о вечном напевал! –
О мгновениях любви
                и о предчувствиях разлуки...

Я все старые журналы, где печатался Булат,
Не спеша перелистал, из стихов составив книгу...
И все чаще на распутье –
                может, в рай, а может, в ад, –
Их читаю и пою, рад и вечности и мигу...

* * *
Я пожелал бы всем, кому удастся, –
Неважно, взрослый ты или ребенок, –
Не попадать в машину государства,
Под зубья быстрых острых шестеренок...
Поэт предвидеть должен все, что будет.
Читатель мой, себя побереги!
Смотри, вокруг тебя какие люди:
Бог – без души, а этот – без ноги...

* * *
Гостиница времен социализма.
Холодная, горячая вода –
Но душа нет. И в стенах нет души.
Казенный интерьер. Администратор,
Похожий на кота, мышей не ловит,
Поскольку он на пенсии давно.
Скрипят полы... обшарпанная мебель.
Едва к ней прикоснешься, тяжко стонет
 И жалуется, бедная, на жизнь,
Точней, на доживание, на скуку...
В углу моргает старый телевизор,
И радио над ним, шипя, трещит...
На тумбочке – внезапно – телефон
 Звонит – и женский голос вопрошает:
– Желаете ли девочку на ночь?
А мальчика?
Ну, что вы?
                Не ругайтесь!
* * *
Нет времени читать,
Нет времени писать,
Нет времени в театр сходить или в кино...

На речку убежать,
Вглядеться в небеса,
Как в детстве, – в облака или в речное дно...

Нет времени дела
 Оставить на потом,
Нет времени собой заняться на досуге...

Спешишь, бежишь, летишь,
Вокруг – бедлам, дурдом,
Нет времени к друзьям зайти или к подруге...

Нет времени хандрить,
Нет времени болеть,
В заботах день за днем и год за годом мчатся...

Нет времени закрыть
 Глаза – и умереть...
Нет времени – заснуть и просто отоспаться...

ПАМЯТИ ЛЬВА ТАРАНА

Бессонница... И утром рано
 Открыл я книжку Льва Тарана
 И всю ее перечитал...

Он, разрываемый на части,
Стихи писал, мечтал о счастье
 И напевал: – Фе-ли-чи-та!..

Плохим поэтам не чета,
“Невыездной”, как говорится,
Ни разу не был за границей...

И только раз, набравшись сил,
Невольник слова и Сибири:
“Взгляну, что делается в мире!” –

Россию всю исколесил...
И, возвратившись, загрустил
 И заболел гипертонией...

Знакомые, друзья, родные
 Заговорили: “Что с тобой?
Где к счастью прежнее стремленье?

О чем твои стихотворенья?
Ты стал какой-то не такой!

“Увы, в провинции – застой...
Мне ж дела хочется, успеха,
Покуда мысли в голове!” –

Сказал поэт – и переехал
 Поближе к матушке Москве.

О ты, богемная столица!
Гипертонические лица...

Как только книжка вышла в свет,
Он произнес: “Инсульт-привет!
Вот и сбылась моя мечта...

Фе-ли-чи-та... Фе-ли-чи-та...”

* * *

Плывущий по течению
 Времени – в лютую стужу
 и в безжалостный зной,
Не придаю значения
 Тому, что происходит со мной...

Вспоминаю, мечтаю,
Не замечая того, что творится во мне,
Провожая взором птичью стаю,
То летящую в облаках,
То скользящую по речной волне...

И лишь потом,
Спустя много лет,
Жалею о том,
Что не пустился за ними вслед...
   
ЗНАЧОК “ГТО”

Я в школе был отличником. И кроме
 Призов, похвальных грамот и листов
 Значок “Готов к Труду и Обороне”
Вручили мне. А я был не готов!
Но этот гимн, торжественные лица:
Директор школы, завуч, педсовет...
И до сих пор в столе значок хранится
 Как символ незаслуженных побед.

ЭПИТАФИЯ XX ВЕКУ

Жизнь зависела от пустяка:
От любви, от глотка молока...
Только не было в мире любви
 И совсем не доились коровы,
И законы житья меж людьми
(“Жить? – Не жить?”) были очень суровы.
На врагов и, увы, не врагов
 Разделившись, трясясь от испуга,
Торопясь – кто скорее кого? –
Убивали людишки друг друга,
Повторяя: “Не дрогнет рука!”...
 .....................................................
Век прошел. Все убийцы – на воле.
В магазинах полно молока,
И любовь изучается в школе.
г. Красноярск
Николай ЕРЁМИН  ЗАВЕЩАНИЕ «ДиН» №9-10 за 2006г.

       ЗАВЕЩАНИЕ
       Рассказ

       Здравствуй, доченька моя, Дашенька!
       Пишет тебе твой отец, которого ты не знаешь,
      
А между тем, я – твой сосед. Мы живём в одном доме, на девятом этаже, хотя и разные подъезды.
       И сейчас я сижу на балконе, сижу и пишу письмо, чтобы ты обо мне всё знала.
      
       Но всё по порядку.

       Я родился в прекрасном сибирском городе Абаканске,  давно, ещё во время Великой Отечественной войны России с фашистской Германией.

       Мой отец ушёл на фронт и был убит, а вскоре появился на свет я – радостный, симпатичный, если судить по сохранившейся, но пожелтевшей уже фотографии.

       Мама моя, а твоя бабушка, была преподавателем начальных классов. Жили мы в общежитии, потом в коммуналке, пока нам не дали двухкомнатную квартиру в этом доме.

       Сорок лет двигалась очередь на получение, несмотря на то, что мама -  вдова фронтовика, а я – инвалид с детства.

       Да, твой отец – инвалид!

       Когда мне исполнился третий годик, в школе, где мама работала, решили отметить весёлый праздник Первомай и выехали дружным коллективом на маёвку в лес, к Лысой сопке. Меня не с кем было оставить, вот мама и прихватила меня с собой.

       Отпраздновали!

       А когда вернулись в город, обнаружила на мне мама впившегося прямо над сердцем клеща.
       Клещ оказался энцефалитным, и я заболел менингоэнцефалитом.

       Заболевание это тяжёлое.
       Я долго не мог ходить, разговаривать, а когда встал на ноги, оказалось, что лицо моё обезображено последствиями паралича лицевого нерва, руки трясутся, одна нога отстаёт от другой при ходьбе. Как говорится: рука просит, нога косит.

       «Рубель двадцать, два пятнадцать! Рубель двадцать, два пятнадцать!» - так дразнили меня жестокие ко всему в мире мальчишки. А потом, когда я подрос, «Квазимодой» называть меня стали. Ты, наверное, помнишь, есть такой персонаж в романе В.Гюго «Собор Парижской богоматери». Там описывается страстная любовь урода
Квазимодо к прекрасной  Эсмеральде.

       Да, со временем я так увлёкся чтением, что стал известным в городе книголюбом и собирателем книг.
У меня прекрасная библиотека, обе комнаты уставлены стеллажами, ты потом войдёшь и увидишь… И все книги я прочитал! Все помню почти наизусть, так как у меня прекрасная память.

       Пока  был я маленьким и беспомощным, мама неусыпно заботилась обо мне. А как подрос и стал самостоятельным, сказала: - Ну, вот, сынок, я сделала всё, что могла,- слегла и умерла.

       И стал я жить на девятом этаже, одинокий книголюб, холостяк, тратя минимум из получаемой пенсии на еду, а остальное – на книги.

       Сижу на балконе однажды вечером, читаю, а на соседнем балконе, Дашенька, мамочка твоя будущая стоит и курит.
       Красавица. Врач скорой помощи. Эсмеральда сибирская.
       Курит она и, глядя в мою сторону, говорит:
       - А что, Виктор Петрович, не завести ли нам с вами ребёночка? –
Я даже поперхнулся от неожиданности и книжку из рук выронил…
       -  Как вас понимать?- спрашиваю.
       - А так и понимать. - Отвечает мама твоя будущая .- Вы одинокий. Я одинокая. А годы-то уходят. Вы, как я понимаю, жениться не собираетесь. А я замуж тем более. Насмотрелась, на скорой работая, что такое семейное счастье. А ребёночка ох как хочется! Природный инстинкт продолжения рода… Давайте устроим с вами ночь любви?
       - Как, прямо сегодня?- спрашиваю, а у самого во рту от волнения пересохло, и руки пуще прежнего дрожать стали. -  Но я…
       - Я всё беру на себя! И ни к чему вас не обязываю. Вы свободны, как птица. Идёт?
Перелазьте ко мне через балконные перила!

       И знаешь, Дашенька, решился я, инвалид с детства, книголюб, холостяк, Квазимодо эдакий, перелез, уж как – не помню, на этой громадной высоте вниз глянешь, так  и хочется полететь.

       И была у нас, у меня то есть, единственная и неповторимая ночь любви, в результате которой и появилась через девять месяцев ты  на белый свет, Дашенька, моя единственная и неповторимая воплощённая любовь, о которой ты ничего не знаешь и не догадываешься даже, потому что мама твоя, как только всё произошло, сказала строго: - Всё, Виктор, ты дело своё сделал. Никто об этом не должен знать. Ты – сам по себе. Я – сама по себе.

       - Как же так? – было, пытался я возразить.
       - А вот так! – сказала мама твоя.
       И вызвала рабочую бригаду, которая весь балкон ваш и застеклила.

       И осталось мне наблюдать за вами с высоты, когда мама вывозила гулять тебя сначала в коляске, потом на руках, а потом и рядышком, за руку.

       Однажды я незаметно сфотографировал тебя. И сличил с моей дотрёхлетней фотографией. Как две капли воды похожи мы, кровиночка моя любимая! Не отличишь, где ты, где я, только по цвету фотобумаги.

       Запрет запретом, а всё равно я всё про тебя знаю!
 Потому что стенка, разделяющая наши квартиры – звукопронецаемая! Особенность панельного домостроения.
Всё слышно. И как ты плачешь, и как ты разговариваешь, и как вы с мамой мирно беседуете, и как конфликтуете по пустякам… Всё знаю, всё помню!

       И как ты в отсутствие мамы пареньков к себе водить стала, и как ты курить начала, и выпивать, и наркотиками колоться…
       Вот что значит – воспитание без мужчины в доме!
      Безотцовщина!

      Уж я бы не позволил тебе ни за что так опуститься!
      И куда только школа смотрела?

А впрочем, что теперь говорить. 
 Всё знаю, и как ты деньги на наркотики у мамы  вымогать стала, и как вещи из дома продавала, и как раз, другой, третий из машины «Скорой помощи»,  на которой мама приезжала, ампулы с промедолом и морфином воровала, пока маму не уволили…

 Помню, как кричала она, когда вы в очередной раз подрались из-за денег, которых у тебя не было, да и у нёё тоже…
Весь тот страшный день, когда ты стукнула её бутылкой по голове…
Ведь это я милицию тогда вызвал...

       Как жаль, что маму твою не удалось спасти, и она от травмы скончалась!

       И тебя мне жалко.
А ничего в лучшую сторону изменить не могу.

 И зачем я только согласился тогда перелезть через перила эти балконные, искушению поддавшись? Зачем и себя, и всех страдать заставил? 
 А ведь я по-настоящему страдал все эти годы, Дашенька, доченька моя любимая!

       Писать заканчиваю.

Теперь ты обо мне всё знаешь.
            Письмо это – по сути, завещание.

       Через несколько минут я во второй раз в жизни перелезу через эти перила злосчастные и, точно птица бескрылая, воспарю над миром, который так жестоко обошёлся с мамой моей, с папой моим, с мамой твоей, с тобой, моя доченька, и со мной, непонятно зачем на свет появившимся…

       Оставляю тебе эту квартиру, набитую книгами.

       Продай и книги, и квартиру, а на вырученные деньги возьми себе путёвку в страну, где жизнь совсем другая, где счастливые люди, может быть, вылечат тебя и направят на путь истинный.

       Письмо к груди прижимая, покидаю тебя, моя любимая!
       Прости, если сможешь, прощай!

       Прости и Ты, Господи, если Ты есть, душу мою грешную!
       Аминь.


   ЗОЛОТАЯ МЕДАЛЬ
  Рассказ
   
В прекрасном сибирском городе Абаканске в незабвенные застойные времена училась в образцово-показательной школе N 1 Катенька Малинина - с первый по десятый, выпускной, класс. Училась она из года в год на одни пятерки, преподаватели и родители не могли на нее нарадоваться и ласково называли "Маячок ты наш!" Особенно опекала ее учительница биологии Клавдия Афанасьевна Семеновна. - Катенька, - говорила она не раз и не два во всеуслышание, - Ты - моя любимая ученица. Я горжусь тобой! Ты - кандидат на Золотую медаль. Трудись, чтобы стать достойной этой высокой награды...
   Катенька отвечала взаимностью, старалась изо всех сил. Она хотела быть достойной.
   И действительно, когда пришло время прощаться со школой, на торжественном вечере, под звуки оркестра, ей в числе десяти самых-самых выпускников была вручена Золотая медаль: "За отличные успехи в учении, труде и за примерное поведение"
   - Дорогие мои медалисты! - воскликнул, выступая, директор школы. - Широкая дорога жизни лежит теперь перед вами. Двери любых вузов готовы распахнуться и принять вас, круглых пятерочников, знания которых требуют расширения и углубления и говорят сами за себя.
   Катенька Малинина была счастлива. Она пела, танцевала в полупрозрачном белоснежном платье, в белых туфельках-лодочках на высоком каблуке, пила вместе со всеми за праздничным столом - впервые в жизни - шампанское, пока легкие и острые воздушные пузырьки не ударили в голову...
   - И куда ты думаешь поступать? - спросила ее Клавдия Афанасьевна, подливая шампанского.
   - Ах, да я еще не решила!
   - Тогда поступай в медицинский, биология и химия там профилирующие для медалистов экзамены, сдашь - и никаких проблем. Зато как благородно, как престижно, как человечно - быть врачом, помогать людям в трудную минуту, исцелять их...
   И Катенька решилась.
   Все лето она готовилась, усердно занималась, на зубок учила ответы на все возможные вопросы. Оформила документы. Получила экзаменационный лист... Химию, как. и ожидала, сдала на пять... Каково же было ее удивление и радость, когда, явившись на экзамен по биологии, во главе трех экзаменаторов увидела она свою любимую учительницу Клавдию Афанасьевну Семенову, выставившую ей в аттестат зрелости по биологии собственноручно самую жирную пятерку... - Везет же мне! - подумала Катенька и улыбнулась. Здравствуйте, Клавдия Афанасьевна!
   - Здравствуйте, как ваша фамилия?
   - Это я, Катя, - рассмеялась Катенька, - неужели вы меня не узнаете?
   - Назовите свою фамилию и дайте экзаменационный лист, - строго произнесла биолог К. А. Семенова, подрядившаяся на работу в мединститут на время вступительных экзаменов.
   - Я - Катя Малинина!
   - Так, берите билет и садитесь готовиться.
   - А можно - без подготовки?
   - Как так без подготовки? Вы все знаете?
   - Да - смутилась Катенька Малинина.
   - Все может знать только Господь Бог! Садитесь и готовьтесь!
   И Катенька уселась за стол, прочитала три вопроса, убедилась, что они сложности никакой для нее не представляют и привычно, как в школе. потянула вверх руку.
   Вы уже готовы? Что ж, отвечайте, - кивнула головой Клавдия Афанасьевна. И Катенька, как по писанному, вдохновенно, хоть и немного торопливо, стала освещать теории происхождения жизни на земле, строение клетки, биографию Дарвина...
   Биологи пошептались, расписались в экзаменационном листе, и Катенька Малинина, счастливая, выбежала в коридор...
   - Ну, что получила? - окружили ее абитуриенты. - Покажи!
   И Катенька, сияющая, протянула им лист...
   - Тройка... - услышала она.
   - Не может быть! - воскликнула Катенька и посмотрела во вторую графу, где под пятеркой, чуть пониже, значилось: Биология - три.
   - Как же так? - тихо спросила Катенька и заплакала горючими слезами. Она вышла из здания медицинского института, села на лавочку и плакала, плакала, пока за нею не приехали родители и не отвезли, рыдающую, домой на такси...
   Вечером по телефону позвонила Клавдия Афанасьевна Семенова. Она долго объясняла Катиной маме ситуацию, мол, ректор института проинформировал всех экзаменаторов, что в этом году свыше спущена инструкция: девушек не принимать, только по спискам, которые следует держать в большом секрете. Принимать только юношей... Кстати, что Катя делает? Плачет? Пусть не плачет и еще скажет мне спасибо, что я вместо двойки, по инструкции, тройку ей на свой страх и риск выставила, чтобы хоть смогла она досдать остальные два экзамена, на общих основаниях...
   А Катенька тем временем уже спала, наглотавшись успокоительных таблеток.
   Через несколько дней родители дважды, помимо воли, свозили ее в мединститут на экзамены, которые она сдала, как во сне, но - на пятерки. Прошла собеседование. И была зачислена кандидатом на первый курс лечебного факультета! "Кандидат, - объяснили ей на собеседовании в ректорате, - это почти что студент. Если вы сдадите первую сессию успешно, и если кто-нибудь из студентов уедет, или будет отчислен за неуспеваемость - вы тут же займете его место. Медалистами мы не разбрасываемся!"
   И стала Катенька учиться. Училась без напряжения, очень хорошо. Веселая, жизнерадостная, симпатичная, стала она вскоре настоящей студенткой, душой группы, потока, да, пожалуй, и всего курса. Участвовала в КВНах, в научном психиатрическом кружке, каждый год ездила со студенческими стройотрядами то на Дальний Восток, работать на рыб-заводе то в солнечную Молдавию - на уборку винограда... Все время получала повышенную стипендию и окончила институт с Красным дипломом, дающим право не отправляться, куда пошлют, а выбирать себе место работы...
   Она открыла ящик комода, чтобы положить Красный диплом рядом с Золотой медалью, и очень удивилась, что за эти годы медаль потускнела, покрылась пятнами, и стало видно, что сделана она вовсе не из золота, а непонятно из чего... Выбрала Катенька себе специальность психиатра и стала работать в Абаканской городской психиатрической больнице
   Однажды, когда было у нее ночное дежурство по приемному покою, спецпсихобригада "скорой помощи" доставила старушку. В направлении значилось: Ф.И.О. - Клавдия Афанасьевна Семенова. Диагноз "Сениальный психоз". -Последнее время проживала одна, в однокомнатной квартире, вместе с десятью кошками и четырьмя собаками (со слов соседей). Поводом к госпитализации послужило то, что когда во всем доме отключили свет, она развела посреди комнаты костер и стала на костре готовить еду -себе и своим квартирантам- (с ее слов). После приезда пожарной команды вела себя неадекватно, мешала тушить пожар. Коррекции не поддавалась. Направляется в больницу, так как ее психическое состояние представляет опасность как для нее, так и для окружающих-. Катенька Малинина внимательно посмотрела на старушку.
   - Клавдия Афанасьевна! - воскликнула она, - вы узнаете меня? Это я, ваша бывшая любимая ученица!..
   Но престарелая учительница только раскачивалась взад-вперед, взад-вперед, что-то бормоча и бессмысленно улыбаясь...

МЕЖ НАМИ – ЖИЗНЬ «ДиН» №2 за 2008г

Меж нами —  жизнь Николай Ерёмин К 65-летнему юбилею!
Стихи Николая Ерёмина подкупают своей искренностью, исповедальностью, присущим самой их природе музыкальным ладом. Не случайно столь многие из них стали популярными песнями. Проза же этого поэта —  иронически заострена, приправлена гротеском и парадоксом, злободневна и причудлива одновременно. Без Ерёмина, поэта, прозаика, редактора, издателя, невозможно представить себе литературную жизнь Красноярска —  в её прошлом, настоящем и —  уверены! —  в будущем. Здоровья и благополучия Вам, Николай Николаевич! Новых книг, новых благодарных читателей и благосклонного неба над головой! Редакция
Девочка и скрипка

Эти люди —  цены изменяли.
Эти люди —  скрипку уценили.
Струны позолоченные сняли,
А колки, конечно, обронили…

Скрипка в полусумраке лежала
И разочарованно пылилась…
Девочка случайно забежала,
Разглядела скрипку, удивилась —

И свои незвонкие монеты
Этим пыльным людям отсчитала…
К мастерам ходила за советом,
Починила скрипку, приласкала.

И когда играть она училась,
Звуки ей легко-легко давались;
Скрипка вместе с девочка лучилась,
А плохие люди —  забывались…

***
Ни спички нет. Погашена свеча.
Стакан вина бессонной ночью выпит.
Поэт сошёл с ума —  и, бормоча,
При свете звёзд пешком пошёл в Египет.

Увы, кому нужны его слова?
Он был и есть —  один —  на целом свете.
Всё горячей под солнцем голова.
 Листки поэм разбрасывает ветер…

Уходит он —  от счастья, от беды,
Чтоб жизнь остановить на половине…
И не стакан вина —  стакан воды
Мерещится ему в его пустыне.

***

Вот и чахнет плоть моя земная…
Одинокий, посреди Руси
Я не к Богу, я к Тебе взываю:
Милая, помилуй и спаси!

Гаснет разум —  пишешь ли, читаешь,
Слабый отблеск там, на небеси…
Для меня ты всех умней одна лишь.
Милая, помилуй и спаси!

 Видишь, как в душе и в мире пусто —
Только звёзды да огни такси…
Милая! Верни былые чувства!
Позови, помилуй и спаси…

***

Меж нами —  жизнь, сомнения и муки.
Ты на восход глядишь, я —  на закат.
Друг друга отпускают наши руки,
И вот —  никто ни в чём не виноват.

Заходит солнце, и луна восходит.
Бег времени, увы, необратим.
Но —  в одиночестве и при народе —
Люблю тебя и знаю, что любим…

И перед тьмой вселенскою рыдая,
Вновь повторяю на закате дня:
Забудь меня, забудь меня… Родная!
Любимая! Не забывай меня!

***

Осенние, дымят костры листвы…
Бегут сквозь дым в слоистом полумраке
Навстречу мне бездомные, увы,
Голодные, холодные собаки…

Как много их, бродячих, развелось!
(Здесь был посёлок, а теперь не стало)
В глазах собачьих —  ненависть и злость,
В зубах —  слюна враждебного оскала.

Бегут сквозь дым, который им не мил,
Дичают, превращаясь в волчью стаю…
О, я бы всех собак усыновил,
Да сам, как блудный сын, пути не знаю…

Всё гуще дым… Живей горит листва…
Бегут собаки… Люди прячут лица…
И я спешу… Кружится голова…
Скорей! Здесь может всякое случиться.
г. Красноярск


Николай ЕРЁМИН Я ЖИЛ В РАЮ «ДиН» за 2008 №4
Рассказы

Всем по барабану

Увы, я родился немым.
Случилось это в военном 1943-м году в пре-красном сибирском городе Абаканске. Помню, в один из праздничных дней моего рожденья по городу как бы специально кто-то развесил плакаты: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» А по радио мальчик-невидимка пел про весёлого барабанщика.
Песня мне очень понравилась. Мой папа, включив радио погромче, маршировал по комнате в такт барабанным ударам и подпевал:
«Мы шли под грохот канонады,
Мы смерти смотрели в лицо.
Вперёд продвигались отряды
Спартаковцев, смелых бойцов.
Средь нас был юный барабанщик,
В атаку он шёл впереди
С весёлым другом барабаном,
С огнём большевистским в груди…
Однажды ночью на привале
Он песню весёлую пел,
Но, пулей вражеской сражённый,
Допеть до конца не успел.
Промчались годы боевые,
Закончился славный поход.
Погиб наш юный барабанщик,
Но песня о нём не умрёт!»

Помню, как я заплакал после слов «Погиб наш юный барабанщик». Мне стало жалко юного барабанщика, потому что мы жили в бараке на улице Спартаковцев, и барабанщик вполне мог быть одним из моих многочисленных друзей.
Мне захотелось, чтобы у меня тоже был барабани чтобы я научился на нём барабанить, и чтобы все мои друзья слушали, как я хорошо барабаню,и маршировали бы вместе со мною и с папой.
Мой папа был контужен на фронте, комиссовани как инвалид работал плотником в вагонном депо станции Абаканск.
Я был немым, но не глухим, и всё слышал. И хорошо слышал, как однажды в наш барак пришли какие-то люди и арестовали моего папу за то, чтоон рассказал на работе анекдот про Сталина.
Папу посадили в тюрьму, маму выслали наДальний Восток, а меня определили в интернат
для глухонемых.
В интернате я очень плохо засыпал по ночам.
Тогда ко мне подходила старая воспитательница тётя Мотя, садилась на табуретку у моего изголовья, гладила меня по голове и пела мне песню:
«Белое море, красный пароход.
Сяду, поеду на Дальний Восток.
На Дальнем Востоке пушки гремят,
Белые солдатики убитые лежат…
Мама будет плакать, плакать и рыдать,
А папа поедет на фронт воевать…
Дайте мне подушку, дайте мне кровать,
Сяду на лягушку, поеду воевать!»

Я представлял маму на Дальнем Востоке, вспоминал папу и засыпал.
В интернате меня приняли в пионеры, повязали на грудь красный галстук и научили играть на барабане.
Во время торжеств я всегда стоял у красного знамени, барабан на груди, левая рука
с барабанными палочками опущена, правая поднята в салюте над головой. А вокруг меня хор воспитателей пел песню про барабанщика.

Но я уже не плакал.
Мне уже не жалко было
весёлого барабанщика, жалко было папу и маму,
но к этой жалости я привык.
Когда мне в 1953-м году исполнилось десять лет, Сталин умер, и про него стало можно рассказывать анекдоты.
Тогда моего папу выпустили из тюрьмы, а маме разрешили вернуться в прекрасный наш город Абаканск.
Встреча с родителями в вестибюле интерната была настолько для меня неожиданной и радостной, что я закричал:
— Здравствуй, мама! Здравствуй, папа! — и таким образом избавился от немоты.
— Это чудо! — сказала, обнимая меня, моя мама. — Слава Богу!
— Никакое это не чудо, — сказал, обнимая меня, папа. — Просто в интернате очень хорошие врачи, и они вылечили нашего мальчика, ведь, правда,
сынок?
— Да, — сказал я, — здесь очень хорошие врачи! — и надел на грудь барабан, и стал отбивать торжественный марш.
На дробь барабана сбежался весь интернат.
Все радовались за нас, и поскольку я уже не был немым, меня отпустили, и стали мы жить все вместе в прежнем бараке на улице Спартаковцев.
Мама устроилась уборщицей в школу, куда я стал ходить в третий класс.
Папу на прежнюю работу в депо плотником не взяли, и он стал работать могильщиком на кладбище Бадалык.
Жили мы хорошо.
В те годы много людей умирало, и никто из родственников умершего не скупился на похороны, у всех по давней русской традиции было кое-что отложено ;на чёрный день;.
Так что можно сказать, в Абаканске были сплошные чёрные дни. А про белые ночи я тогда ещё ничего не знал.
Иногда папа брал меня на кладбище, и там я познакомился с художником-графиком Петром Ивановичем, который на мраморной полирован-
ной надгробной плите при помощи молотка и острого закалённого гвоздя высекал портреты умерших.
— Что стоишь, глазеешь? — сказал однажды мне Пётр Иванович. — Вот тебе фотография, вот инструмент, попробуй, чем зря время терять.
Я попробовал, и у меня получилось! Да так похоже.
— Как живой! — похвалил Пётр Иванович, —чуток подправлю, и порядок. Вот тебе три рубля за работу.
Три рубля!
Это были деньги.
Сто граммов конфет-подушечек стоили десять копеек.
И я почувствовал, как хорошо быть богатым человеком.
Родители поощряли моё занятие.
— Всё-таки помощь семье, — говорила мама и забирала у меня заработанные деньги. — Мал ещё деньгами распоряжаться. Не думай, что от них
одно добро, зла не меньше!
И действительно, чем больше мой отец зарабатывал, тем больше пропивал с могильщиками или в одиночку.
Каждый день приходил он с работы пьяным, оправдываясь, что пьёт из-за
старой фронтовой контузии, вызывающей у него постоянные сильные головные боли.
Ругался с мамой всё чаще и чаще из-за каждого пустяка и однажды во время очередного скандала умер от разрыва сердца.
Я окончил школу и, освобождённый от службы в армии из-за плоскостопия, занял его рабочее место на кладбище.
И поклялся над могилой отца: никогда в жизни не выпивать!
И сдержал свою клятву.
Можно сказать с уверенностью, что я единственный трезвенник в Абаканске, и занести моё имя в книгу рекордов Гиннеса.
Все вокруг пьют, веселя душу свою.
Вот и Пётр Иванович умер, хлебнув технического спирта…
А я сижу на его табуретке перед мраморной плитой у входа на кладбище и высекаю очередной портрет…
А умершие всё богаче, всё круче, всё авторитетнее.
А памятники всё дороже, всё вычурнее, а портреты всё крупнее…
И, в конце концов, решил я поставить своё дело на широкую ногу. Прошёлся по художественным школам, отобрал десять молодых одарённых парней, обучил их графическому мастерству, заставил свою маму окончить курсы бухгалтеров, заказал печать, открыл счёт в банке, зарегистрировал ООО ;Мрамор; — и дело пошло.
Деньги делают деньги, а я — свободный частный предприниматель — руковожу процессом.
А как построил себе трёхэтажный коттедж и переехал туда с мамой из барака на собственном Мерседесе, так стал подумывать о женитьбе.
Вокруг молодые преуспевающие бизнесмены по саунам да по ночным клубам счастья своего ищут.
А я не такой.
Женский контингент этих заведений хорошо известен — жадные вертихвостки…
Мне же хочется, чтобы невеста моя была и умной, и красивой, и верной, и хозяйственной, и доброй, и страстной, когда надо, короче, и женой,
и любовницей одновременно.
Этакой сказочной Василисой Прекрасной.
Только где её возьмёшь?
Пораскинул я мозгами и придумал, где.
И решил организовать духовное общество под названием ;Взаимный интерес; при областной библиотеке, чтобы приходили туда, кто хочет, пели, стихи читали, раскрывали свои таланты, данные от Бога, разговоры вели, чай с конфетами и печеньем пили…
Директор библиотеки ухватилась за мою идею.
Организовал я рекламу на радио, телевидении, в газетах и в журналах — и надежды мои полностью оправдались!

Она возникла на третьем музыкально-поэтическом вечере. Назвалась Татьяной.
Красавица, умница, стихи пишет, на гитаре играет, музыку сочиняет — и поёт, да как поёт! —_ангельским детским голосочком.
Закроешь глаза — и кажется, что ты опять маленький мальчик, и не можешь уснуть, а хочется, и откуда-то с высоких радужных небес доносится до тебя колыбельная песня, не песня, а мечта воплощённая, и бередит она сердце твоё, и волнует, заставляет учащённо биться, а потом нежно успокаивает…
И влюбился я в Татьяну. И провели мы с нею несколько белых ночей среди цветущей черёмухи, и ответила она мне полной взаимностью.
Так что на радостях срочно купил я оборудование для музыкальной студии, разместил его на третьем этаже своего коттеджа, пригласил Татьяну и сказал:
— Вот, дарю тебе! Чтобы ты записала здесь первый альбом своих песен.
И пока мы в обществе музыкантов, аранжировщиков и прочих деятелей искусства записывали диск, чувства наши окрепли, и решили мы пожениться.
С тех пор и живём, общие песни поём, новые альбомы в свет выпускаем.
Было дело, благотворительный концерт для сотрудников интерната глухонемых мы дали, а потом для учеников и преподавателей школы, где
я учился и где мама моя уборщицей работала.
Успех — не передать словами.
А когда родился у нас маленький Алик и встал на ноги, купил я всем членам нашей дружной семьи по барабану.
Ходим мы втроём по зелёному лугу около коттеджа, смеёмся, прикалываемся, стучим в барабаны и горланим песню о весёлом барабанщике…
А мама моя сидит в сторонке на кресле-качалке, на коленях барабан и барабанные палочки держит и потихонечку плачет, глядя на нас…
Старенькая она уже.



Джаз над Абаканском
                Веронике Махотиной
                с пожеланием счастья

Боже мой, наконец-то я беременна!
Как я счастлива, что осенил ты меня своей благодатью!
Это был мой последний шанс. Ведь мне уже тридцать восемь лет! Ещё немного — и момент был бы упущен.
Но ты помог мне. И я скоро стану матерью. И мой мальчик будет музыкантом, так же, как и я.
Я уже чувствую, как становлюсь совершенно другой. Лучше, чем была. Моя грудь растёт. Скоро я буду кормить грудью! Никто из моих продвинутых подруг пока что об этом не знает и восхищаются моей якобы силиконовой грудью. Силикон
сейчас в моде.
А я — беременная, выхожу на сцену и пою!
— Ты очень похожа на бабочку, — сказал мне Гарри Гудмен, отец моего будущего ребёнка. — А бабочки — это, как заметил один поэт, цветы, которые умеют летать. Летим со мной в Америку!
И вот я в раздумье — лететь или не лететь.
Кто я такая? Откуда?
Никому не известная девчонка из военного городка под Абаканском…
Мама-учительница. Отец-офицер советской, по тем временам, армии. А я — Анжелика Березина, смуглая, похожая на негритёнка, не в мать, не в отца, а в проезжего молодца, как говорили обо мне соседки, офицерские жёны, любительницы почесать языки.
И совершенно напрасно!
Недавно я заказала специалисту мою родословную.
Он графически изобразил, основываясь на достоверных архивных документах, всю историю нашей фамилии.
И оказалось, что я — пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-правнучка великого нашего русского поэта Александра Сергеевича Пушкина! И не кто-нибудь, а сам Ганнибал, арап Петра Великого, придал моей коже негритянский оттенок.
Вот почему с детства я прекрасно танцую, у меня удивительная пластика. Я пишу стихи, играю на всех доступных мне музыкальных инструментах.
Но главное — я отлично пою! У меня абсолютный слух. И голос редчайший, — контральто.
Когда я, ещё школьницей, начала петь на клубной сцене военного городка, все были в полном восторге.
Да, сначала я подражала, подражала, но не кому-нибудь, а самой Алле Пугачёвой, и не в том смысле, как подражает пародист Галкин, а в том, чтобы спеть так, как она, и даже лучше.
И у меня получалось1
Боже, только ты знаешь, как мне это было легко.
Трудности начались потом, когда я решила выйти за привычные певческие рамки и стать джазовой певицей.
К тому времени я окончила школу, и папа перевёлся из военного городка в Абаканск, в центр Сибири, лучший город земли, как настойчиво твердили во всех местных газетах.
И вдруг какаято креативная девчонка, похожая на негритёнка, запела в центре Сибири джаз…
Уму непостижимо.
Конечно, уму абаканского обывателя.
Папа безумно любил меня и всячески поддерживал, потакая во всём. По существу, он самоотверженно содержал нашу семью, посвятив свою жизнь армейской службе.
Благодаря ему я поняла, что нужно учиться дальше, хотя меня все и называли золотым самородком.
;Знания и только знания делают человека чело-веком! — не раз повторял он. — Стыдно — петь и не знать нот. А ведь многие самородки этим гордятся;.
И я с отличием окончила музыкальное училище. А потом и институт искусств.
Я овладела всеми приёмами вокала, то есть стала профессионалом. И мой голос теперь полностью подчиняется мне. Я могу спеть любую арию в любой опере…
Но джаз победил.
Моими богами стали Гершвин, Холидей, Воэн, Жобим, Косма…
Ниша была не занята.
И я заняла её!
К великому сожалению, папа простудился на военных учениях, заболел и умер. И мы с мамой остались совершенно без средств к существованию.
В стране — перестройка. Демократические реформы. Рыночные отношения. Инфляция, деноминация, дефолт.
Боже, вот когда я поняла нищих, стоящих у паперти и просящих подаяния Христа ради!
Но Ты не дал мне стать нищей.
И меня, безработную джазовую певицу, пригласил на гастроли в свой танцевальный коллектив руководитель ансамбля ;Абаканские зори;.
И мы объездили всю область, все позабытые тобою, Боже, городишки и полуразрушенные деревеньки…

Вот когда я осмотрелась вокруг и поняла, что такое жизнь.
Ансамбль танцевал, а я в паузах, пока танцоры переодевались, пела джаз.
Пела на английском языке, которого здесь никто отродясь не слышал.
И меня понимали!
Эти деревенские бабы, бабочки, летать не умеющие, эти спившиеся, изборождённые морщинами, похожие друг на друга мужики, они долго хлопали
в ладоши и со слезами на глазах не отпускали меня, чувствовали, значит, что я к ним — с открытой душой…
Но закончились гастроли, и опять осталась я без работы, никому ненужной, брошенной на произвол судьбы.
Оперный театр не берёт.
Музкомедия не берёт.
Филармония не берёт.
Хвалят, а не берут, штаты, мол, переполнены.
И поняла я, что, как говорится, альтернативы нет.
Какая-нибудь тургеневская барышня на моём месте спасовала бы, но только не я, дочь кадрового офицера!
Разозлилась я — и пошла на приём к губернатору, бывшему военному генералу.
Боже!
Если бы не он, так бы я и осталась однаодинёшенька, сама по себе.
Но он оказался внимательным мужиком, что надо.
 Харизма — во! Энергетика — на несколько метров. Я всегда это чувствую.
— А ну-ка, — говорит он, — спой, что можешь!
— Как, прямо сейчас, в кабинете?
— А что, в кабинете слабо? Тебе сразу сцену подавай и тысячу зрителей в зале?
— Да нет, не слабо, — сказала я и как запою:
;Бесаме… Бесаме мучо!..; — сначала по-испански, потом по-английски, а потом и по-русски, чтобы понятнее было, акапелла, да так, что через несколько мгновений со всех этажей Абаканской областной администрации сбежались чиновники в кабинет генерал-губернатора…
А когда петь закончила — содрогнулись стены администрации от аплодисментов и овации.
Так всё и решилось.
И приняли меня в филармонию, и концерты пошли — открытые всем, на двух её сценах. И закрытые — на губернаторских и корпоративных
вечеринках.
И стала я популярной не только в Абаканске, но и в других городах.
Звездой джаза стала, многих престижных конкурсов и фестивалей лауреатом.
Где ни спою — ;Гран-при;!
Статью обо мне во ;Всемирной энциклопедии джаза; с фотографией напечатали!
Все знаменитые джазовые музыканты —Игорь Дадаян, Ив Корнелиус, Даниил Крамер, Игорь Бриль, Владимир Толкачёв —стали почитать за честь со мною вместе выступить.
А Гарри Гудмен даже вычислил меня по Интернету, влюбился заочно и специально прилетел из Нью-Йорка, чтобы засветиться со мной, а потом, на вершине успеха, сделать мне ребёночка.

Слава тебе, Господи, попытка его увенчалась успехом.

И вот спросила я у мамы совета — лететь или не лететь в Америку?
— Лети, — говорит моя мама, — родишь там себе на радость гражданина Соединённых Штатов Америки. Гарри тебя любит, души не чает.
Там тебя и оценят по заслугам настоящие любители джаза. А сюда, в Сибирь, никогда вернуться не поздно. Как была она местом ссылки, так и
осталась, к сожалению. Лети, а я повременю пока, буду на могилку отца твоего ходить, обихаживать, да тебя вспоминать. А может, и прилечу, когда
позовёшь…
Вот и обращаюсь к тебе я, Господи Боже, прости ты душу мою грешную, как я всем грехи их простила. Спаси и сохрани!
Пусть будет так, как мама сказала.

За новую жизнь!

Много лет проработал Иван Степанович Жигунов в газете ;Балобановская правда;, верой и правдой служа тоталитарному коммунистическому режиму, ведущему в светлое будущее как весь советский народ, так и жителей райцентра
Балобаново.
Корректор, специальный корреспондент, зав.сельхоз, а потом и зав. промышленным отделом, и наконец, заместитель главного редактора — так
значилось в его трудовой книжке.
С отличием окончил он филфак пединститута и высшую партийную школу, после чего, естественно, стал парторгом в газете.
Метод социалистического реализма, народность, партийность. Моральный кодекс строителя коммунизма, устав коммунистической партии — вот ориентиры, которыми он руководствовался в промежутках между работой съездов и пленумов
ЦК, колеблясь в своих убеждениях согласно принятым партийным документам.
И вдруг — бац, прозрел!
Понял, что партия коммунистов — это группа людей, которая заботится исключительно о своих интересах и материальном благополучии, прикрываясь популистской фразеологией, а на самом деле на нужды и интересы народа им плевать.
Прозрел — и увидел, что работники райкома партии живут в благоустроенных квартирах, а население района, контингент, так сказать, электорат — в бараках или избушках-развалюшках.
Что первые покупают продукты питания в спецбуфете при райкоме по низким государственным ценам, а вторые — в раймаге, по высоким ценам, в основном, из-под прилавка, по блату, или отстояв огромную очередь.
Что центральные газеты и районка из года в год врали, мол, нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. В то время, как на так называемых стройках коммунизма работали в основном заключённые, получившие различные сроки лишения свободы по сфабрикованным ;делам; — как враги народа…
Прозрел, когда Центральный Комитет объявил, что партия наконец-то может стать партией с человеческим лицом и поэтому должна осудить все злодеяния, учинённые коммунистами ранее — расстрел царя и членов царской семьи,
уничтожение дворянства, священнослужителей, казачества, интеллигенции, крестьянства…
Встали у Ивана Степановича дыбом на голове остатки волос, да что же это такое творилось и творится вокруг, подумал он, и перевернулись в голове у него мозги — и стал он в одночасье антикоммунистом, единственным в районе.
И вышел он на единоличную демонстрацию к памятнику Ленину перед зданием райкома партии, и устроил первый несанкционированный митинг, и произнёс пламенную речь перед мгновенно собравшейся толпой.
Накипело.
— Дорогие мои односельчане! — воскликнул он. — Посмотрите внимательно на этот памятник вождю, так сказать, мирового пролетариата, призывавшему нас к счастливой жизни, а на самом деле год за годом уничтожавшему русский народ
по указанию иностранных банкиров, от которых на эти цели получал он регулярно большие деньги.
Это он дал указание убить царя и уничтожить всю царскую фамилию и дворянство как класс.
Это он дал команду разграбить церкви и снести их с лица земли, объявив религию опиумом для народа.
Это он организовал братоубийственную гражданскую войну, натравив народы друг на друга.
Все злодеяния документально подтверждены. Вот что наделал с нашей страной Россией, разорив её, этот дьявол во плоти, поставивший себе памятники в каждом городе и селе и рассеявший своё ядовитое семя взаимной лжи, ненависти
и уничтожения.
Поэтому по примеру московских товарищей я публично выхожу из партии
коммунистов! — заявил Иван Степанович, — и сжигаю свой партийный билет у подножия идолища кровавого.
И достал он из нагрудного кармана пиджака красную книжицу, и поднял над головой, и, чиркнув зажигалкой, поднёс пламя к напечатанному на корочке профилю вождя.
— Во, даёт! — зашумела толпа.
— И я призываю вас, дорогие сограждане, — закричал возбуждённый Иван Степанович, — снести с лица земли эту статую, напоминающую нам о страшных годах репрессий и геноцида!
И, бросив на землю чёрный остаток сожжённого партбилета, взял он в обожжённые пальцы протянутую кем-то из толпы верёвку, смастерил на её конце петлю и, накинув на голову статуе, призвал:
— Потянем! Дружнее!
Разгорячённых зрителей не пришлось долго упрашивать.
С десяток мужиков и парней ухватились за верёвку, потянули — и гипсовая голова вождя мирового пролетариата слетела с плеч, обнажив железный штырь, на котором держалась.
На этом историческое событие в селе Балобаново завершилось.
Власть переменилась.
Восторжествовала демократия, гласность, свобода слова и дела.

Каково же было удивление Ивана Степановича Жигунова, когда он увидел, что растерявшиеся, было, коммунисты вдруг объявили себя демократами, безбожники стали верующими. Бывший первый секретарь райкома стал главой района,
второй секретарь стал председателем законодательного собрания местного самоуправления, а третий — генеральным директором Балобановского коммерческого банка ;Изумруд;
Редактор же газеты, коммуняка проклятый, дерьмократ новоявленный, переименовал ;Балобановскую правду; в ;Балобановские вести; и на
летучке торжественно объявил:
—Уважаемый Иван Степанович! Ты славно потрудился в нашей газете на благо светлого будущего. К сожалению, коммунистические идеалы не оправдали себя и привели нашу многострадальную страну к полному экономическому краху.
Теперь для торжества демократии нужны новые молодые силы. Новые кадры. И они есть! Поэтому мы всем трудовым коллективом отправляем тебя на пенсию по старости, на заслуженный, так сказать, отдых! Да, время неумолимо, дорогие
господа-товарищи, движется вперёд. Новое идёт на смену старому, отжившему. Диалектических законов развития общества никто не отменял.
Единство и борьба противоположностей! Закон отрицания отрицанием. А посему прими от нас, Иван, вот эти электронные часы, пусть они напоминают тебе о годах, проведённых вместе!
Погоревал Иван Степанович, а делать нечего, на пенсию не проживёшь.
И задумал издавать он альтернативную газету ;За новую жизнь;, призванную защищать интересы трудового народа от чиновничьего произвола

Первый номер еженедельной газеты сразу же чётко обозначил и обнажил все районные проблемы.
Отремонтировать устаревшую котельную. Зима не за горами.
Возобновить работу бани и прачечной — людям негде помыться!
Сохранить рабочие места на кирпичном заводе, не дать подвести его под банкротство.
Заасфальтировать, наконец, дороги в райцентре!
Улучшить работу Дома культуры и районной больницы.
И — самое главное — выявить, куда уходят деньги, отпущенные на все эти нужды?
;Что делать? С чего начать? — гласили заголовки на первой полосе.
— А с того, что нужно срочно переизбрать главу районной администрации!
Заведующая отделом ;Роспечати;, кстати сказать, жена главы района, с лукавой улыбкой на губах любезно согласилась организовать подписку и распространение нового еженедельника, если с каждого номера Иван Степанович будет выделять
ей 25 % выручки в конверте, помимо официально перечисленной по договору суммы.
 Возмущённый постановкой вопроса, редактор пригрозил ей судебным разбирательством с подробным освещением в печати и в расстроенных чувствах пошёл разносить газету по дворам.
Смеркалось.
Пока обошёл деревню, стемнело.
На обратном пути, уже около самого дома, встретили его два незнакомца.
— Новой жизни захотел? — спросил один из них и выдвинул из рукава огромный гаечный ключ.
— Что вы, что вы, ребята? Не шутите, дайте пройти! — сказал Иван Степанович.
— Какие могут быть шутки? — спросил второй и сильно толкнул редактора в грудь.
Первый размахнулся и сильно ударил его ключом по голове, а второй наклонившись, пнул его, уже упавшего, в челюсть.
Громко залаяли собаки, и на крыльцо выбежала жена Ивана Степановича.
Трое суток не приходил в сознание наш редактор.
На четвёртые сутки разрешили мне его навестить.
— Как дела, Степаныч? — спросил я.
— Да ничего, — сказал он, — оклемаюсь помаленьку, да снова — за дело!
Лежал он, постанывая, с перебинтованной головой, под капельницей, в отдельной маленькой палате райбольницы, напротив здания бывшего райкома партии, ныне администрации.
Я сидел у кровати и смотрел в окно.
В окне был виден памятник Ленину с приставленной к нему высокой лестницей, на вершине которой стоял человек в заляпанном известью комбинезоне и пытался надеть на железный штырь гипсовую голову вождя мирового пролетариата.

Камни в почках

Мой младший брат Иосиф Бахинский родился в нашем прекрасном сибирском городе Абаканске в 1953 году, в день смерти отца всех времён и народов Иосифа Виссарионовича Сталина.
Родители мои в этот исторический день радовались рождению сына и плакали по поводу кончины вождя, так как думали, что он бессмертен, и назвали братика Иосифом, Осей, если по-домашнему.
Жили мы тогда на Стрелке, в стареньком домике, на берегу реки Качи, почти при впадении её в Енисей, неподалёку от дома-усадьбы предка нашего, знаменитого художника Василия Ивановича Сурикова, известного всему миру картинами "Утро стрелецкой казни", "Боярыня Морозова", "Степан Разин", "Взятие снежного городка" и другими замечательными полотнами. Да, семья наша - одна из ветвей Василия Ивановича, это не трудно доказать, стоит только открыть монографию "Жизнь и творчество В. И. Сурикова", написанную членом Союза писателей России Владиславом Ошаниным, моим хорошим товарищем и союзником, посвятившим себя целиком исследованию и изучению личности нашего гениального и трудолюбивого предка.
Ося, всем на удивление и на радость, с годами стал очень походить на прадедушку, от которого, видимо, кроме портретного сходства, генетически унаследовал и талант рисовальщика. Блокнот и карандаш были постоянными его спутниками и в детском садике, и в школе, и в художественном училище.
Людей почему-то Ося не рисовал, игнорировал. А вот воробьи, голуби, вороны, снегири, собаки, волки и медведи, которые тогда ещё встречались на улицах Абаканска, получались у него на бумаге как живые. Причём прорисовывал он их тщательно, до мельчайших подробностей и очень достоверно.
Много дней провёл мой брат в краеведческом музее, где чучел было в изобилии.
И как только ему не лень, удивлялся я, ну, нарисовал, ну, стало одним воробьём или собакой больше, ну и что?
Но знатоки рассуждали иначе.
Талант его был замечен, поощрён - и стал Иосиф Петрович Бахинский главным художником, шишкой на ровном месте, как я шутил, единственного тогда, при застойном социализме, Абаканского книжного издательства.
Общительный, доброжелательный, он сам оформлял книги и другим давал подзаработать. Поэтому слава его быстро распространилась далеко за пределы Абаканской области и, наконец, достигла Америки.
И когда он в 1990 году, на грани экологической и социальной катастрофы в стране, надумал зарисовать всех исчезающих зверей и птиц и занести их в Красную книгу Сибири, пришло ему приглашение из Америки - жить там и работать над книгой в прекрасном американском городе Чикаго, при университете.
Подумал мой брат Иосиф, подумал, всё взвесил, да и согласился. Не век же вековать в старенькой развалюхе на берегу Качи, несущей свои мутные воды в великий, но уже навсегда перегороженный плотиной Енисей.
Родители наши к тому времени уже умерли. Привезли им к какому-то празднику из деревни Торгашино курицу в подарок, и заразились они от неё куриным гриппом, поболели с неделю, помучились, да в один день и отдали Богу душу, царствие им небесное, земля пухом!
В стране уже началась перестройка.
В конце концов тоталитарный коммунистический режим рухнул, СССР развалился, издательство обанкротилось, и остался мой брательник свободным художником, таким же, как и я - без средств к существованию.
Семнадцать лет прожил Ося в Америке. Богатым мэном стал, потому что Красная книга Сибири превратилась постепенно в Красную книгу мира, очень популярную, и множество раз переиздавалась в шикарном полиграфическом исполнении. В неё вошли практически все исчезнувшие и исчезающие представители флоры и фауны.
И стал мой брат звездой первой величины, с мировым именем. Он тебе и профессор, он тебе и почётный академик, и лауреат многих престижных премий.
А на фото посмотришь - ну вылитый американский ковбой! Вот что с человеком делает среда обитания.
Стоит он, рядом жена Мэри и дети-близнецы, мальчик и девочка, под развесистой пальмой, на фоне ранчо - и все улыбаются в объектив счастливой улыбкой.
И всё бы ничего, да стала у него побаливать поясница - звонит, жалуется, что недомогает.
Обследовался он в частной клинике доктора Джонсона, и сказал ему доктор Джонсон:
- Джозеф! У тебя камни в почках, а правая - так вся буквально ими забита и не работает, надо её удалять, а не то, не дай Бог - некроз, омертвение то есть.- И счёт на шесть тысяч долларов за консультацию предъявляет.
- А удаление сколько стоит? - Иосиф интересуется.
- 60 тысяч! - улыбается Джонсон.
"Зачем тебе шестьдесят тысяч платить? - говорю я брату по телефону.- Моя жена тебе бесплатно всё, что надо, сделает. Леночка у меня до сих пор отличный практикующий хирург, доцент, завотделением почечной патологии в областной больнице..."
И прилетел Иосиф в Абаканск через Северный полюс, чартерным рейсом, соглашение о котором подписал ещё генерал-губернатор Лебедь. Царствие ему небесное, земля пухом!
Мгновенно во всех цветных газетах и глянцевых журналах Абаканска появились портреты моего брата, а по всем телевизионным каналам - интервью с ним.
- Скажите, какова цель вашего визита? - корреспонденты спрашивают.
- Цель простая,- брат улыбается.- В этом году моему прадедушке, великому художнику Василию Ивановичу Сурикову, доживи он, исполнилось бы 160 лет! Вот я и прилетел к брату, чтобы в кругу семьи отметить этот юбилей. И ещё, конечно, виновата тоска по родине. Я ведь здесь родился.
Визит моего брата всколыхнул культурную общественность Абаканска.
Все вспомнили про юбилей Сурикова.
Союз художников мгновенно заказал постеры суриковских картин и организовал юбилейную выставку - сразу в трёх залах. Агентство по делам культуры провело в областной библиотеке научную конференцию на тему "Что значит Суриков для Сибири и России?". Союз архитекторов во дворе усадьбы-музея нашего прадеда торжественно открыл новый памятник.
Стоит Василий Иванович - палитра в одной руке, кисть в другой,- устремив взгляд вверх, и о чём-то думает, может, о новой картине, а может, о будущем Сибири или даже, чем чёрт не шутит, о возрождении всей России!
Но всё рано или поздно кончается, всё хорошее - к сожалению, всё плохое - к счастью.
Закончились Суриковские торжества.
Закончилось пребывание моего брата в больнице на обследовании.
И сказала моя жена брату моему:
- Нет у тебя, Иосиф, в почках никаких камней! А то, что поясница побаливала, так это признаки начинающегося панкреатита. Поберечь тебе надо свою поджелудочную железу, поменьше есть там, в изобильной Америке, жирного и копчёного, острого и солёного - и всё будет о'кей!
Удивился Иосиф.
- Как же так? - спрашивает.- А зачем же тогда Джонсон хотел мне почку удалить?
- Наверное, твоя почка кому-то в Штатах нужнее, чем тебе! - смеётся Леночка.
- Ну, вернусь я, покажу этому доктору Джонсону! Он мне не только 6 тысяч вернёт, но ещё и 60 тысяч за причинённый моральный и материальный ущерб приплатит.
И взяли мы на радостях цифровой фотоаппарат, и пошли втроём в музей-усадьбу великого нашего прадеда - на фоне нового памятника сфотографироваться на память.
Идём по улице Ленина, бывшей Благовещенской, подходим, а у калитки, около тополя, видим, стоит группа рабочих, в одинаковых зелёных комбинезонах, и один из них, значит, бензопилой тополь подпиливает, а другие шестами подталкивают его в направлении предполагаемого места падения.
Тополь старинный, в полтора обхвата, сопротивляется.
- Что вы делаете? - закричал мой брат.- Остановитесь! Этому тополю больше ста лет! Его посадил здесь мой прадедушка Суриков!
А рабочие не слышат, пилят и толкают... А бензопила ревёт...
И покачнулся столетний тополь, посаженный на радость жителям Абаканска руками Василия Ивановича. И наклонился тополь, и застонал, и заскрежетал, и рухнул на тротуар, хрустнув поломанными ветвями, как человек суставами.
- Зачем вы это сделали? - спросил я у рабочих. А те отвечают:
- Приказ начальства. Решили они расширить улицу на полтора метра, чтобы автомобилям просторнее было. Проект называется "Дорога в будущее". Вот тополь и оказался на проезжей части.
Только вынул брат мой Ося из кармана фотоаппарат, чтобы в режиме видео заснять поваленный тополь и толпу зевак вокруг, как возникли перед нами, откуда ни возьмись, два человека в одинаковых чёрных длинных пальто.
- Кто разрешил фотографировать? - строго спросил один.- Это исторический объект и охраняется государством.
- Кто вы такие? Предъявите документы! - строго сказал другой.
- Да что вы, ребята,- сказал я,- перед вами писатель Степан Бахинский, это - моя жена, а это - мой брат, кстати, гражданин Соединённых Штатов Америки!
- Американский шпион, значит? - строго спросил один.
- Пройдёмте с нами! - строго сказал другой.- И никакие мы вам не ребята! А вот кто вы такие, выясним в другом месте.
И пошли мы для выяснения наших личностей в сопровождении двух людей в одинаковых длинных чёрных пальто.
И рабочий снова включил бензопилу, и стал срезать хрустящие ветки. А остальные, в одинаковых зелёных комбинезонах, стояли и смотрели нам вслед...
Аминь.

Председатель ревкома

Четыре года назад на общем собрании писателей Абаканска меня единогласно избрали председателем Ревизионной комиссии, Ревкома, если говорить кратко.
Я долго отказывался, но вновь избранные М.К.,  председатель Союза, и К.М., председатель Литфонда, были непреклонны.

- Дорогие братья-писатели! - говорил я, - многие из вас жили при социализме и, конечно, помнят, что давным-давно В.И Ленин, знаменосец социализма и вождь мирового пролетариата, объявил, что социализм – это учёт и контроль.
  Писатели мгновенно учредили Ревкомы и стали ревизорами, контролируя каждое сказанное слово, каждую полученную и потраченную копейку.
Слава Богу, в1991 году социализм спокойно умер, скончалась идеологическая цензура, восторжествовали гласность и свобода слова. На дворе - новый, ХХ1-й век, 2ОО8-й год. Довольно уже того, что всех нас контролирует налоговая инспекция, налоговая полиция, регистрационная палата, таможня, суды, и т.д. и т.п.  К сожалению,  контролирующие аппендиксы в виде Ревкомов, порождённые социализмом, до сих пор не удалены и периодически воспаляются, мешая  нам жить. Писатель – это не учётчик и не контролёр. Так давайте же  упраздним нашу Ревизионную комиссию, удалим наш аппендикс! И распространим  инициативу по всем писательским организациям России! Время реформ ещё не миновало. Это будет хорошее дополнение в новый готовящийся закон о творческих союзах.
- Нет! – сказал М.К. , председатель Союза. - Мы не обладаем правом законодательной инициативы. Нас никто не поймёт! –  Так можно договориться  до того, что и Союз писателей вообще не нужен, ведь организован он был по инициативе диктатора  И.В.Сталина для контроля над писательским инакомыслием! .Недаром почти все делегаты  Первого съезда писателей были арестованы и расстреляны.
- Нет,- повторил К.М., председатель Литфонда. - Ревизионная комиссия была и должна быть! И должна контролировать нашу деятельность. А не то мы такого натворим!

И я вынужден был уступить.

Абаканск хотя и миллионный город, а всё же – большая деревня, где все всё  друг про друга знают.
 
Четыре года пролетели, как четыре прекрасных мгновения.
И когда вновь собралось отчётно-перевыборное собрание, работа председателя Союза и председателя Литфонда была признана отличной. М.К и К.М. были выдвинуты на новый срок и уже готовилось тайное голосование, как кто-то из старичков-писателей тихо произнёс:
- А почему мы не заслушали отчёт председателя Ревкома? Будто его у нас и вовсе нет.
- Может, не стоит? – пытался возразить я.
- Как это – не стоит? – спросил председатель Союза.
- Как это – не стоит? – повторил председатель Литфонда.- Мы, значит, вкалывали как папы Карлы, а председатель Ревкома груши околачивал и не работал?
- Да разве это работа – быть ревизором и собирать компромат? – опять возразил я. –Но, если вы так настаиваете…

Вы, уважаемый М.К., как председатель Союза, за время своего правления издали четыре свои книги,  в твёрдом переплёте, истратив на это деньги, которые должны были быть потрачены на издание книг наших престарелых и больных ветеранов и юбиляров. А на деньги, перечисленные из благотворительных фондов, а также от спонсоров и меценатов на общие писательские нужды, .вы в пригороде нашего прекрасного сибирского города Абаканска, в районе бывшего совхоза «Удачный» построили себе на берегу Енисея двухэтажный коттедж, с подземным гаражом, где уже стоит недавно купленный «Джип».
А вы, уважаемый К.М.,. как председатель Литфонда, средства, перечисленные из Москвы, пустили на реставрацию старинного особняка  купца Кузнецова, но вместо того, чтобы, как предполагалось, переселить туда наш Союз и Литфонд, сдали его  в аренду банку «Кедровый орешек», а на деньги, вырученные  от этой сделки с совестью,  купили усадьбу  в Подмосковье, на Рублёвке, куда собираетесь в скором времени переехать и жить на проценты с капитала, обеспечив себе тем самым счастливую старость.

- Это наглая ложь! – воскликнул М.К.
- Это возмутительное враньё! – воскликнул К.М.

-  Нет, не ложь и не враньё, - спокойно сказал я, - копии обличающих вас документов находятся на хранении в ячейке одного из сейфов банка «Кедровый орешек», где у меня есть свой человек. И я могу предъявить их в любой момент.
Что тут началось!
Писатели повскакали с мест, стали кричать, размахивать руками, топать ногами…
Так что председатель Союза срочно объявил открытое собрание закрытым и перенёс его на неделю, «до выяснения обстоятельств».

Целую неделю я был героем телевизионных репортажей и газетных полос.
Мои книги, лежавшие годами в магазинах «Русское слово», «Знания» и «Светоч» мёртвым грузом, были мгновенно распроданы. Издатели из Москвы и Санкт-Петербурга  вычислили меня по Интернету и заключили несколько солидных договоров на новые проекты, перечислив по электронной почте авансы.

Через неделю я выступил на продолжении отчётно-перевыборного собрания с разоблачительной речью.
Разоблачал я себя.
- Дорогие братья-писатели! – сказал я. – Четыре года  был я председателем Ревкома, то есть Ревизионной комиссии.
Каюсь,  ничего я не делал. Мне было стыдно контролировать деятельность избранных вами честных и порядочных людей, которыми являются М.К. и К.М. Которые в ущерб своему творчеству, отрывая драгоценное время от создания,  может быть, бессмертных и нетленных произведений, помогали вам отмечать юбилеи, получать льготные путёвки, пособия и гранты…
Приношу им свои глубочайшие извинения!
Всё, что я говорил неделю назад, это выдумка чистейшей воды, и озвучена была она  с единственной целью, чтобы вы поняли, наконец, что никакой Ревком нам не нужен и освободили бы меня от занимаемой фискальной должности.
Предлагаю тайное голосование заменить явным, то есть открытым.
- Кто за то, чтобы освободить председателя Ревкома  и вообще ликвидировать Ревизионную комиссию? 
Так.
А кто за то, чтобы переизбрать М.К. и К.М. на новый срок?
Тоже единогласно.
Вот и отлично,  вот и хорошо!


Работа над ошибками


          «Рабата над ошибками» - так я решил назвать автобиографический роман.

- Минёр может ошибиться в жизни только один раз, - любил повторять мой дедушка,
инвалид Великой отечественной войны.

- Поэт может ошибаться постоянно.
По существу, вся его жизнь – это цепь взаимосвязанных ошибок! – в каждой главе будет повторять мой прототип.

- Самая большая наша ошибка в том, что ты вообще появился на свет, нам в наказание! –
Будут повторять родители моего прототипа, пока Бог не призовёт их на Высший Суд.

Но, как бы то ни было, появился я на белый свет – и началось!.

Первая любовь  - Вера, Верочка.
Первая ошибка и первые стихи:
                «Я люблю тебя до слёз!
                А ты любишь?
                Вот вопрос »
Ошибся, но издал первую книгу стихов.

Вторая любовь – Надя, Наденька.
Снова ошибся, но издал вторую книгу стихов.

Третья любовь – Люба, Любушка.
Ошибка закончилась женитьбой.

Жена не терпела стихов.
Она внимательно читала мои изданные книги и по каждому стихотворению учиняла мне допрос с пристрастием и последующим расследованием.

- «Я люблю тебя до слёз!»
Кого это ты любил? И сейчас, наверное, любишь, а меня обманываешь! – восклицала она и начинала рыдать.

- Да я никого, кроме тебя, моя хорошая, моя любимая, моя ласковая, моя нежная, так не любил и не люблю, как сейчас! – шептал я ей на ушко, вытирая сладкие слёзы. – Люблю Любовь!

- Так докажи! – шептала она…

И в результате моих доказательств появились на свет два очаровательных существа – близнецы Коля и Толя.

После чего последовало очередное выяснение отношений, и стало ясно, что третья моя любовь закончилась.

Да, в Веру я потерял веру.
На Надежду потерял надежду.
А Любу разлюбил.

И перешёл на прозу.

Бракоразводный процесс жёстко зафиксировал мою третью ошибку.
Дети и всё имущество – квартира, дача, машина – родительское наследство – достались жене.

И остался я один одинёшенек, без средств к существованию.
Фактически – на улице.
И сказал сам себе: - Нет, так дальше продолжаться не может!

И пошёл я в банк «Авангард», и взял кредит, и купил себе однокомнатную квартиру.
И устроился в «Авангард» кассиром, и поступил на экономическое отделение Университета нашего прекрасного сибирского города Абаканска, по специальности «Банковское дело», и стал, скажу без ложной скромности, в финансовых вопросах специалистом  высшего класса.


Если минёр может ошибиться лишь раз, подорваться и разлететься на клочки, то банкир, как поэт,  может ошибаться сколько угодно, и – оставаться целым и невредимым.

И  пришло время расплачиваться мне по взятому кредиту.
Вызвал меня  генеральный директор «Авангарда» и говорит:
- Александр Иванович! У вас есть две прекрасные возможности сесть в тюрьму.
Одна – чуть раньше, за непогашение кредита. Другая – чуть позже…
Выбирайте, раньше или позже?
- Конечно, позже, - говорю я, но поясните, в чём дело?
- А дело в том, что наш коммерческий банк, как вы, очевидно, уже давно догадываетесь, находится на грани банкротства.
Цели, поставленные перед ним, выполнены. Сроки соблюдены. Я удаляюсь в далёкие палестины. А вы остаётесь, извините за невольный каламбур, банкротить банк в качестве внешнего управляющего.
Применяйте всё, чему вас там, в Универе, выучили. Выкрутитесь – свобода. Не выкрутитесь – тюрьма.

.- Что ж, попытаюсь выкрутиться, - согласился я.

И стал внешним управляющим.
Да каким!

Не буду объяснять неискушённому читателю схему банкротства. Скажу только, что в конечном итоге и пострадавшие, было, вкладчики остались не обиженными, с долгосрочными ценными бумагами на руках, и я – не в накладе, - в солнечной Испании, в гостеприимной Барселоне, с достаточным стартовым капиталом на счету.

Квартира – в центре города, рядом со знаменитым красивейшим собором «Саграда фамилиа», величайшего архитектора Гауди, к сожалению, так нелепо попавшего под трамвай, как под КАМАЗ какой-нибудь.
Четырехкомнатные апартаменты. Подземный гараж с автоматической дверью. Въезжаешь, ставишь свой Мерседес и в лифте поднимаешься прямо к себе в гостиную. Проходишь через кухню и спальню в зимне-летний сад, со спутниковой антенной- тарелкой, стоящей среди роз, включаешь многоканальный телевизор, устраиваешься поудобней на диване, и ты – в России. Никакой изоляции от родного языка и от президентских перевыборных страстей!
Посмотрел новости, надиктовал на компьютер очередную главу романа «Работа над ошибками», конечно же, ошибками, в основном, чужими…Распечатал на русском, испанском и английском – и спать!

Завтра же новые страницы романа попадут по электронной почте к издателям трёх стран,
так как читатели давно заинтересованы и ждут продолжения.

А утром – выпил китайского чая Пуэр или кофе Арабика, сел в Мерседес – и на работу, в офис…
Всё в жизни важно, однако Бизнес – важнее всего!
Схема – «купи-отремонтируй-продай или сдай в аренду» действует безотказно.

Таким образом, стал я владельцем ресторана «Христофор Колумб» около морского вокзала, рядом с памятником великому мореплавателю, глядящему в бескрайние просторы изумрудного Средиземного моря.

Таким же образом стал я владельцем оперного театра, где когда-то сам Муссолини выступал с зажигательной речью. Отремонтировал – и сдал в аренду.

Но самое главное – открыл я банк под названием «Золотая песета», чтобы развивать испано-русские финансовые связи.

И задумался…

Вспомнил я и про свои ошибки… И решил их исправить, сгладить, так сказать, шрамы и рубцы, оставленные Верой, Надеждой и Любовью в сознании, в подсознании  и в доброй  душе моей.

И пригласил их на ПМЖ, постоянное место жительства то есть, в Барселону.
И они согласились!

В одном самолёте, чартерным рейсом, воскресным солнечным днём 8 марта 2012 года прилетели три женщины, которых я любил, а с ними – сыновья мои, близнецы Коля и Толя.

Сам встретил я их в аэропорту, сам на Мерседесе отвёз в ресторан «Христофор Колумб», покружив по городу и вдоль Средиземного моря под восторженные ахи и охи…

В ресторане ждал нас праздничный стол.

- Дорогие мои красавицы! – обратился я к виновницам торжества. – Давайте поднимем эти звонкие бокалы с неповторимым по своему вкусу и послевкусию вином «Коррида»
Много лет назад замечательная женщина Клара Цеткин объявила 8 Марта Международным женским днём. От всей души поздравляю вас с этим праздником весны, который совпал по календарю с Прощёным воскресеньем.
В этот ясный солнечный день мы должны простить друг другу всё-всё-всё!
Кто старое помянет – тому, как говорится, глаз вон.
Так что с этой минуты – никаких обид!
Я вас люблю и хочу, чтобы вы ощутили это и начали рядом со мною новую жизнь.

Поэтому.
Дарю тебе, Вера, оперный театр.
Владей и пой, как когда-то пела ты мне в прекрасном сибирском городе Абаканске. И ещё лучше! Ты ведь мечтала стать оперной дивой. И пусть все поют под твою дудку.

Тебе, Надя, дарю я ресторан, в котором мы сейчас находимся. Помню, как ты любила вкусно сготовить и вкусно поесть.

А тебя, Люба, прошу принять банк «Золотая песета», ты ведь всегда любила деньги и знала, что с ними делать.

Вас же, дорогие мои сыновья, хочу я определить в мореходное училище, чтобы стали вы отважными, знаменитыми мореплавателями и повидали весь белый свет, все страны и континенты, все чудеса мира…

А я буду с вашей и с Божьей помощью продолжать, пока хватит сил, роман «Работа над ошибками».
Ведь что в конце концов остаётся от человека?
То, что он сказал или написал…
Ну, есть возражения? –
Возражений не было.

И выпили мы замечательного вина ;Коррида;.
И обнялись.
И расцеловались.
И стали жить-поживать, добра наживать.
Так до сих пор и живём — в дружбе и в согласии.

Я жил в раю

При социализме я жил в раю.

Поясняю. По всей России – ад, тоталитарный коммунистический режим, барачное жильё, идеологический контроль, то репрессанс, то реабилитанс, в магазинах – пустые полки. Хоть шаром покати. А у нас, в секретном закрытом городе, Абаканске-26, – тишь да гладь, Божья благодать, мир, коммунизм с человеческим лицом. У каждого жителя – благоустроенная квартира, даже у меня, старого холостяка. У каждого служащего - приличная зарплата.  В универмаге – всё, что душе угодно, и еда, и питьё, и шмотки заграничные. В центре города – Дворец культуры с античными колоннами. Рядом – искусственное озеро, круглый год купайся, вода тёплая, потому что с подогревом.  По берегам – пальмы, завезённые из экзотических стран. На ветках птички поют…

Рай, да и только, хоть и за колючей проволокой.

Недаром  наш город, почтовый ящик,  воспет в стихах моего любимого поэта Михаила Злобина и в романах его друга Константина Невинного.
Был он и до сих пор есть в шестидесяти километрах от  настоящего Абаканска.
 Только теперь он не закрытый, а открытый, и не Абаканск-26, а Свинцовогорск.
И открыт до сих пор, как ниппель, - только в одну сторону, на выезд, а въезд по-прежнему строго по пропускам.

Помнится, когда однажды Константин Невинный, приглашенный на литературную встречу к нам в библиотеку имени кой-кого,  то есть Горького, позабыл паспорт и показывал на КПП удостоверение депутата Верховного совета СССР, бдительная охранница сказала ему: «Знаю, кто вы, люблю читать ваши романы, а всё равно без паспорта не пропущу, не имею права!»
Встречи с литераторами из Абаканска проводились часто. Материально обеспеченные наши трудящиеся тянулись к духовным ценностям, сами писали стихи, сочиняли музыку, рисовали картины,  в общем, развивались.

Я, например, работая инженером по теплоснабжению, сочинял пародии, и не только добродушные, но и острые, злые, и плохо бывало тому литератору, кто попадался мне под горячую руку! Даже Михаил Злобин, бывало, заискивал передо мной, даже Константин Невинный!

Все знали меня, критика и пародиста Кирилла Кирпиченко, и считались с моим мнением.
Боже, как быстро летит время!

Вот уже и социализм рухнул, и завяли пальмы около нашего пруда, и наступила райская жизнь после перестройки во всей России, а жаль прошлого, жаль убирать колючую проволоку, обмотанную вокруг нашего города. Жаль упразднять КПП – контрольно-пропускной пункт, хоть он уже и обветшал, и дежурят на нём бесплатно, на общественных началах, непреклонные ветераны-коммунисты, не раскаявшиеся в своих грехах и уцелевшие после многочисленных чисток, поддерживают порядок в качестве дружинников. Неспроста висит перед входом фото и объявление: «Разыскивается Овчаров Иван Петрович, 198о года рождения, который 17 ноября 2ОО7г. прошёл через КПП и бесследно исчез»

И всё же перестройка дала свои прекрасные положительные плоды.
Свобода слова и дела. Гласность и народовластие.
 С этим не поспоришь.

Когда нас рассекретили, и  узнал весь мир, что при помощи плутония, изготовленного на нашем заводе, можно неоднократно взорвать весь Земной шар, финансирование из столицы прекратили, производство было остановлено. И все интеллектуальные силы, покинули нашу колючку. Мозги, так сказать, перетекли за границу, и опустел научный центр имени Королёва, золотая клетка, где в райских условиях развивали передовые прогрессивные технологии оборонные отечественные светила.      
Четыре этажа который год стоят, позабытые, позаброшенные, никому не нужные, даже коммерческим структурам. А нас, оставшихся в коммунистическом раю, не забыли разве только что американцы, которые под видом  гуманитарной помощи для нужд разоружения и демонтажа ядерного реактора присылают каждый год энное количество долларов, на которые мы и живём,  доживаем, вспоминая боевой ХХ век.

И вот недавно старый холостяк, проживший всю жизнь с подаренной мне в детстве куклой, обезьянкой Чи-чи-чи, которую я безумно любил и люблю, и которая была моим талисманом, приносящим счастье, и  музой моей, стал я,  наконец, старшим инженером.

И исполнилось мне 55 лет.
И издал я книгу стихов, посвящённую моей любимой обезьянке, под названием «Время Ч», и разослал приглашения на юбилей и презентацию в библиотеку имени кой- кого, то есть Горького.

Съехались мои сослуживцы и собратья по перу, постаревшие, но лёгкие на подъём.
Слава Богу, никто из них, уже подверженных склерозу, не  забыл паспорт, и на КПП всех пропустили без задержки.
Даже Михаил Злобин приехал.
Даже Константин Невинный.

Мой вечер состоял из двух отделений. В первом – чтение мною моей книги. Во втором – чествование меня.

Книгу «Время Ч», можно сказать, я писал всю сознательную жизнь, на хорошо известную тему:

          «Обезьяна Чи-чи-чи
          Продавала кирпичи.
                Но забыла про дела –
                И случайно родила»

Был ещё и другой вариант, заканчивающийся строками:
          «За верёвку  дёрнула –
          И случайно….»

Однако, я не стал развивать его ввиду явного эстетического неблагозвучия рифмы.

Тема перестройки, связанной с дефицитом кирпича, тема возрождения России старым дедовским способом оказалась мне ближе и полностью овладела мною. Тему я раскрывал, переделывая известные поэтические шедевры. И на презентации устроил своеобразную викторину: читал стихотворение и просил угадать, от лица какого поэта оно сочинено.
 Ну, например.

                «Среди миров, в мерцании светил
                Одной Чи-чи пусть имя повторяют.
                Я с ней бы всю Россию возродил,
                Пусть продаёт она - по мере сил,
                И кирпичи – у ней лишь покупают!»

Гости от души хлопали в ладоши и смеялись, а тем, кто угадывал, я дарил по настоящему кирпичу, с автографом, сделанным светящейся краской.

Во втором отделении меня буквально завалили ответными подарками, особенно много досталось мне авторучек и блокнотов для стихов, до конца дней моих хватит.

Михаил Злобин сказал:
- Дорогой Кирилл! Я восхищён твоим творчеством. Вот уже полвека ты радуешь нас своим неподдельным юмором, поэтому я долго думал – и придумал. Прими от меня Диплом и звание первого лауреата Злобинской премии «Серебряное кольцо»
Пусть эта премия со временем станет самой престижной, а твой талант расцветает всё больше и больше. Потому что прилагаемое кольцо с надписью «Господи, спаси и сохрани мя!» не просто серебряное, а волшебное, старинное, и найдено мною на берегу Енисея.
Повернёшь кольцо три раза вокруг пальца, загадаешь желание – и всё сбудется, в чём убеждался я неоднократно на личном опыте.

Константин Невинный сказал:
- В начале прошлого ХХ века в литературе было много течений и направлений –  имажинизм, символизм, акмеизм, футуризм.
Дорогой Кирюша, в начале нашего неповторимого ХХI века объявляю тебя родоначальником нового течения и направления, имя которому «Чичичизм», и провозглашаю лозунг: «Под знаменем Чичичизма – вперёд, к победе Кирпичизма!»

Что тут началось!
Присутствующие с криками «Вперёд!», «К победе!»  с огромным энтузиазмом стали сдвигать столы, накрывать их скатертями-самобранками, на которых словно по волшебству появились шампанское, водка, коньяк, бутерброды с сервелатом и красной икрой, апельсины, мандарины, яблоки, лимоны и бананы…
Бутылки были открыты.
Все  стали петь выпивать и петь под гитару романсы про обезьянку Чи-чи-чи, потом очаровательные работницы библиотеки и поэтессы, надев на себя маски и костюмы обезьянок ,стали танцевать нечто Чичиобразное…

Помню, все кричали наперебой и желали мне ещё долго-долго работать главным теплотехником, и до пенсии, и после. Каждому хотелось со мной чокнуться.
- Пока Кирилл Кирпиченко на этой должности – наши души и наши тела будут одинаково согреты и днём, и ночью! Так выпьем же за это!

И я пил, пил, пил, пока не вырубился.

Помню только, успел перед этим три раза повернуть серебряное кольцо вокруг пальца и подумать: - Господи, как я хочу оказаться сейчас в своей любимой постельке со своей ненаглядной музой Чи-чи, и чтобы из куклы превратилась она в красавицу и стала моей  женой, чтобы на старости лет не жить мне в одиночестве!

Проснулся – в голове свинцовая тяжесть. Лежу в шикарной спальне, на просторной кровати, под балдахином, и глазам своим не верю. Я возлежу, а передо мной стоит красавица писаная.
- Кто ты? Как тебя зовут? – спрашиваю.
- Ну, ты Кирилл, и накирялся  вчера! – в ответ слышу, - раскрой глаза пошире, это я, жена твоя законная, ненаглядная, Чи-чи-чи-на де Габриак! –

И подносит к моим губам серебряную чашу с прохладным огуречным рассолом.
- Выпей! Вот так, до дна! И дай мне слово, что больше до конца дней своих ни капли спиртного в рот не возьмёшь. Иначе превращу тебя обратно в обезьяну, от которой все  произошли, а сама человеком останусь.

И колечко мне волшебное, улыбаясь, показывает.


Николай ЕРЁМИН НА УРОВНЕ ЛЮБВИ «ДиН»№1-2, 2009г


ДИАЛОГ

- Почему ты отказался
От классических размеров,
Рифм и ритмов, выражавших
Мысль и чувство в прошлом веке?

- Потому и отказался
От классических размеров,
Что в душе тысячелетье
Безразмерное настало…
Не хочу привычных штампов,
Государственных стандартов,
Не терплю банальных истин
И чувствительных шаблонов.

Хватит! Устарела лира
И гитара мне плоха…
Открываю век верлибра
И свободного стиха!

СТИХИ ЭМИГРАНТОВ

Русские стихи из США
Эмигранты снова шлют в Россию…
Просит понимания душа,
Прочит в собеседники мессию.
И в журнал тоскующим стихам
Доллары дорогу пробивают,
И поэты, рады, тут и там
Их по Интернету пропивают…
Хочет славы русская душа,
По российским СМИ вслепую бродит,
И в конце концов её находит –
Здесь, в России, а не в США.

МЧАЛСЯ ПОЕЗД

Мчался поезд, туманом окутан,
Грохоча меж вокзальных огней…
И таинственно пахло мазутом,
И в душе становилось теплей…
Мчалось детство – за датою дата,
Поезда продолжали греметь.
И хотелось уехать куда-то
И, руками взмахнув, улететь…

…
Я в сером городе живу,
Где серость на душе тревожна,
Где ни во сне, ни наяву
Кино цветное невозможно…
Где мавзолей-мемориал –
По центру, и музей – по краю…
Где черно-белый сериал
Я день и ночь всю жизнь снимаю…

***
Я пил рюмашку за рюмашкой,
Пока в душе хватало сил…
Держал я душу нараспашку,
Пока её не простудил…
………………………………….
Теперь болею и жалею,
Кляну своё житьё-бытьё…
Душа! Что я наделал с нею,
Едва не загубив её…

…
Не знаю, что со мной творится?
Всё больше спится, больше снится…
Всё радостней с тобою мне
В далёкой сказочной стране,
Где жизнь, как сновиденье длится,
Совсем похожая на счастье,
И хочется навек забыться
И никогда не возвращаться…
…
Левой рукой – рассказы,
Правой рукой – стихи…
Вот они, муз проказы,
Точно удары, легки –
В глаз, а не в бровь, без промашки,
Сразу на вечный суд…
………………………………
…А для кого-то - тяжкий
И непосильный труд.

КРЕСТЬЯНКА И РАБОЧИЙ

На марках, между прочим,
Когда и я был молод,
Крестьянка и рабочий
Сжимали серп и молот.

Увы, большую пьянку
Вели зимой и летом
Рабочий и крестьянка
Втроём с интеллигентом.

Любили и дружили
И в вёдро, и в ненастье,
Вино хмельное пили
От горя и от счастья,

Увы, в жару и в холод –
От встреч и до разлук…
И выпал серп и молот
Из утомлённых рук…

Ещё в старинных парках,
Мой друг, ты можешь встретить
Их гипсовый дуэт.

А на почтовых марках,
Как можешь ты заметить,
Им нынче места нет.

…
Как хорошо поэтом быть на свете!
Печататься всё время в Литгазете,
Где временами за любой изъян
Журит в статьях Сергей Мнацаканян
Поэтов и, конечно, графоманов…
Ведь у него, по счастью, нет изъянов,
И в Литгазете все до одного
Равняются за это – на него!

…
Всех
        преступающих запреты
Больница ждёт или тюрьма.
И люди сходят незаметно
С теченьем времени с ума…
………………………………..
А им твердят, полны лукавства,
Пророк, философ и поэт,-
Что от безумия лекарства
В природе не было и нет.

ПАМЯТНИК

Неприкаянный памятник,
Не подвластный молве,
Через время,
                как маятник,
Я иду по Москве…

Нет мне места
                на кладбищах
И на улицах нет.
Слава Богу, что рад ещё
Здесь поэту поэт!

Пушкин смотрит на Гоголя –
Кто кому по плечу?
Их с гранитного цоколя
Я смещать
                не хочу.

Не подвластные времени,
Пусть
          в столице утрат
Маяковский с Есениным
Без меня постоят!

Неприкаянный маятник,
Неуютной Москвой
Я шагаю,
                как памятник, -
Слава Богу, живой!

…
Поэзия кончается в душе,
Костром дымит, под ветром догорая…
Я не могу теперь сказать уже:
«Любимая моя и дорогая»,-
Хотя люблю тебя и дорожу
Тобой одной
                не меньше, чем когда-то…
Дымит костёр, я на ветру дрожу…
………………………………………..
- Не надо! Ты ни в чём не виновата.

…
Все
Мы должны умереть,
Все мы всерьёз задолжали.

Цены за жизнь и за смерть
Сильно, мой друг, вздорожали…
Тут серебро или медь
Нам пригодятся едва ли.
Золото нужно иметь
И в кошельке, и в подвале! –
Чтобы держаться за жизнь
Крепко, надёжно и долго…

Впрочем,
Держись, не держись –
Не откупиться от долга.
…
Сибирская тоска -
Морозно-ножевая –
Касается виска,
Мириться не желая,
От края и до края,
С заката до рассвета
Вопросы воскрешая,
Которым нет ответа…

НО ПАСАРАН! «ДиН» № 5-6 за 2009 г.
Как стать миллионером
— Давай напишем пьесу «Как стать миллионером?» — предложил прозаик Константин Невинный своему другу поэту Михаилу Злобину.
— Зачем? — спросил Михаил.
— Чтобы люди сходили в театр, посмотрели спектакль по нашей пьесе и воплотили наши идеи в жизнь, то есть стали миллионерами, богатыми и счастливыми людьми!
— Представляю, как все становятся богатыми и счастливыми. А кто же тогда будет бедным и несчастным?
— А никто! Просто-напросто не останется на земле ни одного несчастного человека.
— А ты слышал выражение — «Не в деньгах счастье»?
— Слышал, а в чём же тогда?
— Ну, в любви, скажем, в свободе, да мало ли в чём!
— Хорошо. Все персонажи нашей пьесы будут влюблены друг в друга и свободны! — сказал Константин.
— Чудак! Пора бы тебе уже догадаться, что любовь и свобода несовместимы, — возразил Михаил. — Я дважды был влюблён, и чем все эти любови кончались? Семейным рабством. Да, да, рабством! Ведь раб — от слова работать. Я работал днём и ночью, чтобы прокормить своих жён и детей. Хватит мне такой любви и свободы!
— А если бы ты был миллионером, — мягко возразил Константин, — всё было бы иначе.
— Что — иначе?
— Ты бы мог купить себе и жене, и детям всё, что хотел, для чего ты работал. Деньги гарантируют свободу.
— Ну, хорошо, а ты знаешь, что пьесы во все времена писались бедными драматургами по заказу богатых и власть имущих?
— Представляю, — усмехнулся Константин, — но это раньше было. Сейчас же нам пьесу никто не закажет. Мы можем рассчитывать только на свои силы.
Напишем, придём в театр — и её, никем не заказанную, поставят, как миленькие, потому что всем интересно будет узнать, как стать миллионером!
— Ну, Константин, ты даёшь! Оглянись по сторонам. Все театры пустуют. Людям уже не интересно, что происходит на сцене, жизнь сама стала интереснее любой пьесы! На каждом углу что-нибудь происходит — или демонстрация, или митинг протеста. В каждом доме, в семье или офисе — интриги, козни, любовь, измены, предательства, ложь, насилие, теракты, наконец… Зачем идти в театр, чтобы узнать, как стать миллионером? В условиях инфляции миллионы очень быстро обесцениваются.
— Хорошо, назовём свою пьесу — «Как стать миллиардером?»
— У тебя есть секрет? — спросил Михаил.
— Есть! — ответил Константин. — Люди валом будут валить на наш спектакль, и мы первыми с тобой станем миллионерами. Как говорится, с миру по нитке — нищему на рубаху. Потом миллионерами станут директор театра, режиссёр и все актёры. А потом и все зрители.
— Ты меня не понял. Если у тебя есть какой-то секрет, делись со мной, зачем писать пьесу и делиться со всеми? Двух миллиардеров на наш прекрасный сибирский город Абаканск будет вполне достаточно.
Вспомни, был ли великий драматург Шекспир миллионером? К твоему сведению, все его пьесы, написанные по заказу, не выдерживали и пяти представлений. И ему приходилось писать всё новые и новые пьесы, чтобы хоть как-то сводить концы с концами.
— Это ты меня не понял.
Не хочешь, значит, писать со мною пьесу, рисковать без заказа, тратить силы и вдохновение? А ведь без труда не выловишь и рыбку из пруда, — сказал Константин Невинный. — Что ж, придётся одному сесть за стол и стать современным Шекспиром.
Если хотя бы каждый второй житель или гость нашего миллионного города сходит в театр и посмотрит мою пьесу, заплатив за билет тысячу рублей, представляешь, сколько я заработаю?
А ты сиди, или нет, лучше лежи на диване, свободный и ни в кого не влюблённый, отдыхай! Но помни, что под лежачий камень вода не течёт.
Подумай, ещё три дня я буду ждать твоего согласия. А потом поздно будет.
Но поздно не стало. Через три дня произошёл дефолт. Деньги обесценились в 1000 раз, и все вокруг мгновенно стали миллионерами.

Мечты о Китае
С детства я мечтал побывать в Китае.
Наша семья жила тогда в Благовещенске, и по вечерам смотрел я, как заворожённый, с русского берега Амура на китайский, на таинственных рыбаков в лодках-джонках, на далёкие сказочные домики с выгнутыми крышами. Казалось, на эти крыши падали с неба и скатывались, как с трамплина, злые и добрые духи.
Мечты мои обострились, когда мы с Дальнего Востока переехали в прекрасный сибирский город Абаканск. Я плакал неподдельными горючими слезами, потому что расстояние между мною и Китаем увеличилось в несколько раз. Ах, как легко во сне я забирался на Великую китайскую стену и шёл, шёл по ней всё выше и выше, пока не просыпался.
А днём писал стихи в китайском духе.
Пока не стал взрослым.
В Абаканске у меня появилось много друзей — художников и поэтов.
Художникам Абакнска было хорошо. Для них в Китае построили Дом творчества, и каждый год они ездили туда. Затем в Харбине, Шанхае, Пекине им устраивали выставки, издавали альбомы, которые я рассматривал с восторгом и завистью.
Поэтам было хуже, у них не было ничего подобного.
Поэтому я проводил много времени в мастерских художников, побывавших в Китае, рассматривал картины, изображавшие драконов, фотографии дивных рек и гор, изображения счастливых, улыбающихся людей.
Мне тоже хотелось в Дом творчества! Мне хотелось научиться рисовать акварельными красками, хотелось путешествовать по китайской земле и писать об этом.
И мои мечты готовы были вот-вот воплотиться. Все были — за, и художники, и их председатель творческого союза, и дирекция китайского Дома творчества. Потому что это был год, объявленный годом Русско-Китайской дружбы.
Было достигнуто, так сказать, предварительное соглашение, по которому меня обещали включить в очередной список приглашённых и известить через мэрию Абаканска.
Я истомился от ожидания.
Заметив это, моя жена сказала: — Что-то долго тянется процесс! Позвони, узнай, в чём дело, под лежачий камень вода не течёт.
Я позвонил, и секретарша сказала, что меня искали, но не нашли, поэтому вместо меня с группой полетел спичрайтер мэра. И понял я, что стал жертвой неведомой мне интриги, что не видать мне Китая, как своих собственных ушей, не взойти наяву на Великую Китайскую стену, не привезти в качестве сувенира терракотовую копию древнего китайского воина на коне и не написать книгу о своём путешествии.
Через месяц группа вернулась. На пресс-конференции радостные художники показывали новые картины, шутили, как трудно им было привыкать к рисовой водке и изобилию животных и растительных закусок, дарили альбомы и открытки.
Один только спичрайтер был невесел. Он рассказал, как во время купания в каком-то водоёме его покусали рыбки пираньи, как было больно и как не заживают на ногах места укусов.
Прошло какое-то время, и я прочитал в газете, что он скончался после тяжёлой непродолжительной болезни. Царствие ему Небесное.
И перестал я мечтать о сказочном Китае. И ничего с этим не поделаешь. Аминь.

Многая лета
— Юбилей — это репетиция поминок! — сказал председатель Абаканского отделения Союза российских писателей Альберт Иванович Шалимов, открывая свой юбилейный вечер.
С тихим ужасом готовился он к приближающемуся 65-летию.
По ночам его мучили кошмары.
А накануне приснилось, что он заснул летаргическим сном и его — живьём! — положили в гроб, чтобы похоронить, и на гражданской панихиде вынужден был слушать, не в силах пошевелиться, какой он был хороший человек и замечательный, даже выдающийся, писатель.
И вдруг сел в гробу, и все, певшие только что ему хвалу, возмутились: ах, ты не умер, ты живой и нас разыграл, такой-сякой, ничего себе шуточки, и стали, негодуя, расходиться.
И когда он остался один, приблизился к нему председатель Комитета по делам культуры областной администрации и потребовал возместить все похоронные расходы.
Проснулся в холодном поту, походил, точно разбуженный медведь в клетке, по однокомнатной квартире, доставшейся ему после развода и раздела имущества с женой. Чтобы успокоиться, вышел на балкон, подышал свежим октябрьским воздухом, прошёл на кухоньку, заварил свежий чай, отрезал дольку лимона.
И тут раздался телефонный звонок.
— Вы меня не знаете! — кричал далёкий абонент. — Мне 75 лет. Я звоню из Израиля. Я пишу рассказы, повести и романы, только что издал книгу за свой счёт и прошу у вас рекомендацию, чтобы вступить в Союз писателей прекрасного нашего сибирского города Абаканска, откуда я эмигрировал десять лет назад.
— В какой Союз? Их у нас теперь два: Союз российских писателей и Союз писателей России.
— А можно сразу в оба?
— Можно, можно! — рассмеялся Альберт Иванович и положил трубку.
Прикалывается кто-то, подумал он. Как можно жить в Израиле и быть членом Союза писателей в Абаканске? Бред какой-то. А впрочем, почему бы и нет? Вот только зачем? Мечтатель! Ему 75 лет, а он вместо того, чтобы задуматься о вечности и бесконечности, нервотрёпку с приёмом себе планирует. Мне, что ли, вступить в Союз еврейских писателей в Израиле? Только вопрос — доживу ли я, как он, до семидесяти пяти? Десять лет всё-таки. Всякое может случиться. Дотяну ли? Что-то сердечко у писателя Шалимова пошаливать стало, скаламбурил он. Артериальное давление скачет то вверх, то вниз. Сердце грозит инфарктом, со-суды — инсультом, вот и выбирай. Как это там, в песне, поётся? — если смерти, то мгновенной!
Кому охота — лежать после инсульта и догнивать заживо, и чтобы кто-нибудь из близких по долгу родства вежливо так, а на самом деле с внутренней ненавистью и отвращением выносил из-под меня горшки да протирал пролежни камфарным маслом?
Б-р-р-р-р-р… Нет, яду, яду надо купить, чтобы в случае чего — ррраз — проглотил — и «Инсульт-привет!»
Поскольку Союз писателей был на евроремонте, 65-летний юбилей почётного жителя прекрасного сибирского города Абаканска А. И. Шалимова отмечали по соседству, в Союзе композиторов, где евроремонт был уже завершён.
Писатели и поэты — все, как один, хвалили своего начальника.
Представитель областной администрации прикрепил к груди виновника торжества Золотой знак, герб Абаканска — медведя, стоящего на задних лапах и держащего в передних широкую лопату.
А представитель городской администрации вручил грамоту и авторучку «Паркер» с золотым пером.
— Вы — золотое перо нашего города! — воскликнул представитель, и все дружно захлопали.
Потом юбиляра задарили розами и гвоздиками.
Всё, как в том сне, подумал он и в своём заключительном слове с горькой улыбкой на губах повторил:
— Юбилей — это репетиция поминок! Да-да, дорогие друзья, как бы вы меня ни хвалили, это действительно так. Поэтому предлагаю всем вам плавно перейти в банкетный зал, где уже накрыт подобающий случаю стол.
Праздничный стол был накрыт скромно, но со вкусом. Шампанское, коньяк, водка, апельсиновый сок, минеральная вода. Буженина, сервелат, сыр, омуль, стерлядь. Лимон, виноград. Торт «Полёт».
Все быстро напились и долго не хотели расходиться. Закончился банкет глубокой ночью.
И когда наконец утомлённый юбиляр приехал на такси домой, на пятый этаж своей однокомнатной квартиры, доставшейся ему после развода и раздела имущества с женой, расставил цветы по вазам, банкам и заснул в кровати, не раздеваясь, снилось ему до самого утра прерываемое кратковременными кошмарами продолжение банкета, в конце которого взял слово председатель Союза композиторов и сказал:
— Как хозяин этого гостеприимного дома я рад выпить, Альберт Иванович, за вас, рад, потому что у вас есть всё — и здоровье, и слава, и благополучие. А чтобы нам с вами, ровесниками по существу, было интереснее жить ближайшие десять лет, вызываю вас, как раньше говорили, на социалистическое соревнование. Я поступаю и заочно оканчиваю Литературный институт и за десять лет сочиняю десять романов.
Вы поступаете в консерваторию и сочиняете десять симфоний.
После чего вы принимаете меня в Союз писателей, а я вас — в Союз композиторов. Идёт?
— Идёт! — воскликнул юбиляр.
— Идёт! — подхватили захмелевшие собутыльники.
— И вообще, Альберт! Я хочу сказать тебе, что я тебя давно люблю — и как писателя, и как человека!
— За что? Почему? — вяло поинтересовался председатель Союза писателей.
— Любят не за что, а вопреки! — воскликнул председатель Союза композиторов. — Просто люблю! За то, что ты красивый. И хочу написать про тебя оперу!
— Кому, кому?
— Да не — кому, а — что! Оперу о твоей замечательной жизни. Это будет шедевр. А потом мы вместе улетим в Израиль и поставим её на оперной сцене Тель-Авива! Кто за то, чтобы так всё и было? Прошу поднять рюмки и бокалы!
И все присутствующие выпили раз, ещё раз и ещё много-много раз, а потом запели, сначала по-английски:
— Хэппи бёсдей ту ю! Хэппи бёсдей ту ю! Хэппи бёсдей, хеппи бёсдей, Хэппи бёсдей ту ю!
А потом и по-русски:
— Многая лета! Многая лета! Мно-о-га-я ле-э-та-а-а-а-а-а…

Но пасаран!
— Можно ли написать отрицательную рецензию на гениальные стихи? — спросила Вера Павловна у Степана Петровича.
— Не можно, а нужно! — воскликнул Степан Петрович. — Не век же вам оставаться зав редакционно-издательским отделом, пора и кафедру филологии возглавить. Зав кафедрой! Звучит? Конечно, если меня выберут ректором.
— Намёк поняла. Напишу отрицательную, — вздохнула Вера Павловна. — И не забудьте в заключении отметить, что никакие гениальные стихи нашим студентам не нужны, и даже вредны, поскольку расшатывают стереотипы, отвергают традиционные моральные нормы и разрушают стройную систему этических и эстетических ценностей, сложившуюся за 70 лет существования нашего ВУЗа.
Вера Павловна приняла из рук Степана Петровича диск и распечатку антологии «Гениальные стихи. 100 русских поэтов, от Державина до Коржавина» и покинула кабинет проректора.
Всю жизнь поэт, лауреат Пушкинской премии, Михаил Злобин составлял эту антологию, и не по социальному заказу, как было принято во времена социалистического реализма, а по велению души, и когда составил, обнаружил, что поэтов ровно 100, ни больше ни меньше.
«Перст судьбы!» — подумал Михаил и направился в пединститут, который недавно был переименован в педуниверситет имени Мамина-Сибиряка и готовился к 70-летнему юбилею.
С нынешним ректором Олегом Сидоровым они когда-то учились на одном курсе. В вестибюле как раз напротив входа красовался огромный стенд «Выберем на новый срок!» Стенд отражал весь жизненный путь ректора О. В. Сидорова, от простого школьника до профессора, почётного члена многих отечественных и зарубежных академий.
Олег Викторович только что вернулся из Испании, где договаривался о дружественном обмене студентами.
Переговоры прошли успешно. Десять студентов из Абаканска будут учиться в прекрасной Барселоне, а десять студентов из Барселоны будут учиться в прекрасном сибирском городе Абаканске.
Настроение у него было прекрасное, и ректор с радостью ухватился за идею издать антологию.
Он угостил Михаила кофе с коньяком, вспомнил молодость, жизнь в студенческой общаге: «Прекрасное было время!». А потом вызвал проректора и сказал:
— Степан Петрович, заключите с Михаилом Иосифовичем договор, составьте калькуляцию, возьмите счёт в типографии, да о вознаграждении составителю не забудьте! Нашим студентам нужны гениальные стихи. Кто как не мы должны будоражить их мысли и чувства, расшатывать консервативные стереотипы, вспоминать славные классические традиции и на их основе создавать новые этические и эстетические ценности. И приурочьте, пожалуйста, выход «Гениальных стихов» к юбилейной дате. Издание должно стать подарком не только студентам, но и преподавателям!
— Будет сделано, Олег Викторович, в лучшем виде! Мелованная бумага, твёрдый переплёт. Средства есть, художника пригласим, оформим так, чтобы самому губернатору не стыдно было вручить!
Каково же было удивление Михаила, когда через две недели получил он заказное письмо из ректората, а в нём — отрицательная рецензия с редакционным заключением:
«Таким образом, в настоящее время гениальные стихи студентам не нужны, поскольку не предусмотрены учебным планом и будут отвлекать внимание от основного учебного процесса».
В расстроенных чувствах вновь пришёл Михаил Злобин к Олегу Сидорову. Ни кофе, ни коньяка.
— Я уже в курсе, — сказал Олег Викторович, — и, как ты сам понимаешь, после такой рецензии лишён возможности подписать документы на издание антологии. Интриги, брат, интриги! Перевыборы, подготовка к юбилею. Ты не представляешь, в какое болото, словно брошенный камень, угодила твоя антология.
— Почему же не представляю? Представляю. И желаю тебе быть переизбранным на новый срок.
— Спасибо, дорогой. Два конкурента — не шутка. Но я уверен, переизберусь, организуем положительную рецензию — и, как это у классика из твоей антологии?
«Не пропадёт наш скорбный труд И дум высокое стремленье!»
А конкурентам мы скажем по-испански: «Но пасаран!»
Когда Михаил Злобин вышел в вестибюль, его догнала запыхавшаяся Вера Павловна и произнесла:
— Михаил Иосифович! Вы забыли на столе у ректора отрицательную рецензию! Вот она!
— Зачем мне ваша отрицательная рецензия? Оставьте её себе на память. Возможно, что при новом ректоре вы станете заведовать кафедрой филологии, вот и расскажете студентам, как на гениальные стихи можно и даже нужно в нужный момент сочинить нечто подобное.
— Откуда вы всё знаете? — вспыхнула как маков цвет Вера Павловна.
— Откуда? Да от верблюда! — усмехнулся Михаил Злобин. — Абаканск — хоть и миллионный город, но до сих пор большая деревня, где всё про всех узнаётся мгновенно благодаря сотовой связи и мобильным телефонам. Кстати, большой привет Степану Петровичу, организатору вашей победы, и всего два слова: «Но пасаран!», что в переводе с испанского на русский означало и означает: «Они не пройдут!»
— Кто — они?
— Интриги и интриганы, кто же ещё?

Подведение итогов
Поэтесса А повесилась на дверной ручке своей квартиры. Предсмертная записка, обращённая к маме, тоже поэтессе, гласила: «Мама, как я тебя ненавижу!»
Поэт Б умер, выпив в компании с каким-то бичом большое количество технического спирта. Приехала «Скорая помощь». В горбольнице его безуспешно пытались спасти. Отпевали на кладбище перед свежевырытой могильной ямой. Пахло ладаном. Порхали бабочки. В детстве он был крещён, однако рос атеистом, не веря ни в Бога, ни в Чёрта, Писал хорошие стихи. Долго мучился, что при окончании Литературного института в Москве вынужден был сочинить по настойчивой просьбе творческого руководителя гимн Коммунистической партии Советского союза, иначе не получил бы диплома о высшем образовании. Старался заглушить комплекс вины постоянным употреблением спиртных напитков.
Поэт В умер после инсульта. Работал в газетах. Был добрейшим человеком, о чём сказал на похоронах его последний редактор, который уволил его по статье за пьянку.
Поэт Г умер от рака. Преуспевал. Всё, что написал, было опубликовано. Хоронили из Дома офицеров. Интересно, в каком офицерском звании он был и при каком ведомстве, если всегда ходил в штатском? Когда опускали в могилу полированный, красного дерева, очень дорогой гроб, из него звучала музыка. И мне припомнилось выражение «гроб с музыкой».
Поэт Д умер от рака. Всю жизнь писал он стихи под рубрикой «Против течения», считал себя коммунистом и однажды, когда его друг поэт Г потерял партбилет, на собрании ячейки сказал: «По мне, лучше лишиться яиц, чем лишиться партийного билета!»
Поэт Е купил машину «Жигули» и долго катался по городу с любовницей. Вернувшись, в гараже выпивали они портвейн № 77, не выключив двигатель автомобиля. В результате чего пары алкоголя и выхлопные газы окутали их сознание, и обнаружены они были под утро обнажёнными, бездыханными.
Поэт Ж умер от рака. Он сочинял стихи о художниках и о них же доносил в компетентные органы. Был сексотом — то есть секретным сотрудником, в чём признался, изрядно выпив однажды с одним из пострадавших от него художников в скверике имени Василия Ивановича Сурикова. Но и после этого сильно мучился угрызениями совести, стараясь утопить их в алкоголе. Перед смертью ослеп, что воспринял как заслуженную Божью кару.
Поэт З умер от старости. Хотел прожить 100 лет. А прожил 98. Продлевал срок тем, что пил урину, мочу то есть. Сначала свою. Потом маленьких детей. Уринотерапия тогда была в большой моде.
Поэт И был убит ночью в тёмном переулке неизвестными, когда возвращался с работы. Всю жизнь проработал в Центральном универмаге гравёром, отчего всегда имел в карманах много денег. Сам не пил, но любил угощать знакомых литераторов, которые радовались лишний раз выпить на халяву. Сочинял задушевные песни. Был хорошим человеком.
Поэт К покончил с жизнью самоубийством. Был без сомнения гениален. Ездил покорять Москву и Питер. Своим самоуничтожением вызвал большое недоумение в литературных кругах. Никто из литературоведов в посмертных публикациях не обратил внимания на его последние стихи с многочисленными гомосексуальными намёками.
Поэт Л умер от неизлечимого заболевания сердца — перикардита, то есть воспаления околосердечной оболочки. Чем оно было вызвано, неизвестно. Профессор сказал: «Причина — мультифакториальность. И социальные факторы, и эмоциональные стрессы, и инфекция». У поэта всегда была на лице милая, добрая, как бы чуть виноватая улыбка.
Поэт М был великим трезвенником, умницей. Увлекался восточной философией, собирал редкие книги, преподавал на филфаке спецкурс «Практика стихосложения», переводил на русский язык китайских, индийских, японских мудрецов, многим начинающим поэтам помог опубликоваться. Умер во сне.
Поэт Н был поэтом-песенником. Воспевал завоевания социализма вослед всем постановлениям партии и правительства. Стал лауреатом Государственной премии, Героем социалистического труда.
Закончился социализм — нечего стало воспевать, и он за полгода зачах.
Рак. Рок
Ни одной из написанных им песен сейчас никто не поёт. Другие времена, другие песни.
Поэт О был найден на городской свалке. Туловище — в одном конце, голова — в другом. Накануне опубликовал в «Абаканской газете» стихотворение, смысл которого: как хорошо было раньше, хоть и при проклятых коммуняках, и как плохо сейчас, при замечательных дерьмократах, типа, вокруг — миллионеры, банкиры, бизнесмены, дилеры, киллеры, бичи, бомжи и так далее.
Поэт П решил жениться на поэтессе Х. Как потом она рассказывала на закрытом судебном заседании, признался ей в любви, угощал шампанским, коньяком… Потом стал хвалить свои стихи и критиковать её стихи, что вызвало с её стороны озлобление и ссору. Когда он заснул, она задушила его подушкой, для верности сев на подушку верхом.
Поэт Р был большим специалистом по ленинской тематике, автором статей, монографий. Составителем антологий о вожде мирового пролетариата — какой он был хороший и гениальный.
Когда же коммунистическая партия развенчала образ своего вождя и рассекретила партийные документы, оказалось, что вождь — совсем не хороший, а воплощение дьявола и на его совести — миллионы погибших ни за что людей.
Прочитав об этом в газете, поэт Р сел в свой «Москвич» и поехал из Шушенского в Абаканск. На трассе не справился с управлением, так как была гололедица, выехал на встречную полосу движения, столкнулся с КАМАЗом и, пробив лобовое стекло, вылетел прямо ему под колёса.
Тема исчерпала себя.
Поэт С, член КПСС, главный редактор газеты «Абаканская правда» случайно пропустил в печать стихотворение поэтессы А, в котором она выражала сожаление по поводу того, что верные ленинцы, большевики, в Екатеринбурге расстреляли отрёкшегося от престола царя и членов его семьи. Не стоило, мол, этого делать, грех на душу брать.
Поэта С проработали на бюро райкома партии, на бюро горкома партии, на бюро обкома партии, после чего на него, испереживавшегося, напал рак. И через полгода он скончался в страшных мучениях. Даже морфин не смог снять болевого синдрома.
Поэт Т, умирая, написал завещание, в котором просил сжечь его на берегу реки, а пепел развеять по ветру.
«Романтик!» — сказали одни.
«Прагматик!» — сказали другие.
Костёр был огромным и жарким, но поэт долго не хотел превращаться в прах.
Ждали ветра, а ветра не было.
Тогда стали горстями кидать остывший пепел от костра в волны реки.
Пепел, рассыпавшись в воздухе, падал на воду и уплывал по течению.
Исполнявшие волю покойного очень сильно перепачкались и стали походить на чертей.
К счастью, омовение в реке сделало их вновь чистыми и душою, и телом.
Поэт У
Поэт скончался от инфаркта Во время полового акта. Любил он женщин и коньяк И сексуальный был маньяк.
Вспомнил я всё это на открытии памятника поэту Ф.
Кто-то из его поклонников при жизни Ф обратился в Законодательное собрание, чтобы прибавили известному поэту пенсию, так как на ту, которую он получает, прожить практически невозможно.
Законодатели, все как один, проголосовали против.
И поэт умер от цинги.
Пять лет прошло с тех пор.
За это время законодатели, переизбранные на второй срок, прониклись величием созданных поэтом произведений, воспевающих необъятные просторы Сибири и прекрасный наш сибирский город Абаканск, и приняли постановление об увековечении его памяти.
Скульптор изобразил поэта Ф в сказочной манере, очень похожим на барона Мюнхгаузена — камзол, треуголка, ботфорты, шпага не бедре.
И вот стоит он на Стрелке, где сливаются две реки, вылитый из бронзы, великий, ни в чём не нуждающийся, глядит в необозримые просторы, а законодатели один за другим произносят пламенные слова о любви к нему, к Сибири, к Родине, которая никогда никого не забывает и каждому воздаёт по заслугам.

Последний кактус
Сергей Петрович и Ольга Ивановна жили на седьмом этаже девятиэтажки в двухкомнатной квартире с балконом.
После сорока лет совместной жизни каждый спал в своей комнате.
Сергей Петрович любил домашние цветы, и на всех подоконниках долгое время красовались герани, хлорофитумы, щучие хвосты, они же тёщины языки, сингониумы, алоэ, молочай, шефлеры, толстянки, они же денежные деревья.
Он аккуратно поливал их, подрезал, рыхлил землю и всегда разговаривал с ними, как с живыми людьми.
Ольга Ивановна цветов не любила и, когда муж отлучался из дома на несколько дней, постепенно выбрасывала горшочки с балкона или в мусоропровод.
Сергей Петрович поначалу возмущался, обнаружив пропажу, потом пробовал убеждать жену. Но все старания были напрасны. — У меня от твоих цветов аллергия! — говорила Ольга Ивановна.
И вот остался в квартире единственный любимец Сергея Петровича, чудо-кактус, который всем на удивление цвёл двенадцать месяцев в году в течение многих лет.
В сентябре, когда Сергей Петрович уехал с друзьями порыбачить, Ольга Ивановна переставила цветущий красными многочисленными цветками кактус с подоконника из комнаты мужа в уголок балкона.
И когда Сергей Петрович вернулся, на кактусе не было ни одного цветочка, все опали, а сам кактус находился на последнем издыхании.
Сергей Петрович отнёс любимца в ванную, поставил под тёплый душ и долго со слезами на глазах шёпотом умолял его воскреснуть.
Водружённый на старое привычное место, кактус за неделю пришёл в себя и даже пустил новые побеги, но цвести перестал.
— Оленька! Попроси у кактуса прощения и попроси, чтобы он вновь зацвёл! — сказал Сергей Петрович.
— Как же, стану я просить у него прощения! — возмутилась Ольга Ивановна. — Скажи мне спасибо, что вообще не выбросила его с балкона! Вот, посмотри, как он меня исколол своими шипами, до сих пор пальцы не заживают и гноятся!
И Ольга Ивановна протянула к Сергею Петровичу перемазанные йодом и зелёнкой толстые растопыренные пальцы обеих рук.

Смена полюсов

В 2000-м году Земля стала менять полюса, а я — готовиться ко Всемирному потопу.
— Очень скоро, — говорил я, — северный полюс станет южным, а южный — северным, нижнее верхним, а далёкое близким.
Никто эти слова всерьёз не принимал. Все посмеивались надо мною. Особенно моя жена.
— Сколько раз в газетах писали про конец света! — говорила она, — Даже даты конкретные называли, и ничего не было!
— Это случается раз в пять тысяч лет, немудрено и ошибиться, — возражал я. — Почитай Библию. Там о всемирном потопе ясно сказано. История о Ноевом ковчеге, остатки которого, кстати, исследователи нашли на горе Арарат. Все утонули, а Ной, взявший каждой твари по паре, — спасся!
— Но потом он ведь всё равно умер?
— Умер, но ведь спасся же!
— Так зачем спасаться, если всё равно умрёшь?
— Как зачем? — возмущался я, — Чтобы пожить подольше, детей вырастить. Посмотреть, что дальше будет.
— Будет то, что было, неужели непонятно? Вот вырастили мы с тобой детей, а они разъехались, кто куда. И довольны. И забыли про нас.
— Вспомнят, когда узнают о конце света и о потопе, примчатся! Недаром сказано, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих.
— Что это ты задумал? — спросила жена.
— Спасти нашу семью! — сказал я.
— Ну-ну. Спасатель нашёлся. Или Спаситель? — усмехнулась жена.
И сел я в самолёт, и прилетел я в город Севастополь, где мы с женой отдыхали ещё при социализме. И пришёл на кладбище военных подводных лодок, и за месяц при помощи бывших моряков, а ныне бичей-пенсионеров, реставрировал одну из них и перегнал Северным морским путём и далее — по Енисею в прекрасный наш беззаботный сибирский город Абаканск, и поставил её у берега, между зданием мэрии и Театром оперы и балета.
— Это — наш ковчег, — сказал я жене. — Как только Земля поменяет полюса, начнётся катастрофа, вода поднимется на 77 метров — и всё вокруг будет затоплено. А мы сядем в свою подводную лодку, задраим люк и будем плавать в мировом океане, пока всё нормализуется. Помнишь историю Атлантиды? Какая была цивилизация, а ведь исчезла, затонула.
— Как сейчас помню! — засмеялась жена. — Ну а пока вода не поднялась, давай устроим на твоей подводной лодке плавучий ресторан и назовём его «Ноев ковчег»?
— А что, это идея! — сказал я.
И вскоре наш плавучий ресторан стал самым престижным местом развлечения в Абаканске. Миллионеры, вип-персоны, золотая молодёжь тусовались здесь по полной программе.
А Земля продолжала постепенно менять свои магнитные полюса. Это было видно из телевизионных передач. Птицы на зимовку улетали в тёплые края, но не туда, куда обычно… Дельфины выбрасывались на берег… На морях участились цунами, а на материках — военные конфликты… Певцы запели женскими голосами, а поэтессы стали писать стихи от мужского имени… А трансвеститы в Госдуме потребовали узаконить единополые браки…
Воскресный день, 19 июля, в Абаканске по инициативе городских властей был объявлен Днём пива.
Праздник совпал с днём ВДВ, то есть воздушно-десантных войск.
По набережной шатались ветераны в камуфляжной форме, тельняшки на груди, на голове — синие береты, а в руках — пивные бутылки с неповторимым, пенящимся при взбалтывании напитком «Джокер» — брендом Абаканска.
На всех перекрёстках дежурили по трое сотрудники милиции, получившие приказ следить за порядком, но в конфликты не ввязываться.
На палубе «Ноева ковчега» выступала звезда эстрады Вероника Сердючкина. Микрофон — в одной руке, рекламная бутылка «Джокера» — в другой. Через мощный усилитель, под фонограмму, она пела:
— Всё будет хорошо! Всё будет хорошо! Всё будет хорошо, я это знаю. Аю, аю, аю. аю, аю, Ааааааааааааааааааа…ю… —
Возбуждённые её исполнением, ВДВэшники танцевали на набережной.
Чисто мужская компания.
Естественно, что все взгляды были устремлены на Веронику.
Она тоже танцевала, прихлёбывая рекламное пиво прямо, как говорится, из горла.
Необъятные безразмерные бёдра и плечи, покрытые искусственным мехом, колыхались в такт музыке.
Вдруг резкий порыв речного ветра сорвал с её головы рыжий парик, обнажив огромную блестящую лысину на темени, и покружив, опустил на набережную, под ноги танцующих десантников.
Один из них схватил парик, надел себе на голову и закричал:
— Я — Вероника! Я — звезда эстрады!
Десантники загоготали, продолжая танцевать. Настоящая Вероника прекратила пение и в микрофон, через усилитель, пророкотала мужским громовым голосом:
— Верните мне парик! Он очень дорогой! Десантник замер, снял парик и, вращая его в руке, завопил пронзительным женским голосом, показывая на Веронику:
— Хлопцы! Дывытесь! Це ж не баба, це мужик! И толпа в синих беретах, подхватив — Це не баба! Це мужик! — устремилась по трапу на «Ноев ковчег», где звезду эстрады схватили за руки, за ноги, раскачали и бросили в прохладные воды когда-то великой и могучей сибирской реки, перегороженной ещё при социализме гигантской плотиной, а ныне обмелевшей и кое-где заболоченной у берегов.
К визжащей Веронике подплыл катамаран, и она была спасена.
— Бежим! — приказал я жене, схватил её за руку, насильно посадил в шлюпку и оттолкнулся веслом от плавучего ресторана.
Через несколько минут «Ноев ковчег» был захвачен пьяными десантниками.
Сообразив, что находятся на настоящей подводной лодке, — с криками и с песнями спустились пираты внутрь, задраили люк, завели мотор и помчались вверх, против течения, в сторону плотины когда-то величайшей в мире народной Абаканской гидроэлектростанции, а ныне акционерного общества с ограниченной ответственностью и неограниченной безответственностью, объекту, охраняемому от всевозможного нападения самыми современными средствами защиты.
Что было дальше, официальные СМИ, то есть средства массовой информации умалчивают, а слухи я тиражировать не хочу. Слухи известны всем.
Скажу только, что я, лишившись подводной лодки и получив за неё положенную страховку, стал потихоньку собираться в один из засекреченных при социализме городков, где был завод по производству дирижаблей, а ныне рассекреченное заброшенное их кладбище.
Хочу собрать там действующий экземпляр, прилететь на нём в Абаканск, посадить на плоскую крышу шестиэтажки, где мы живём, чтобы, когда Земля поменяет полюса и начнётся Всемирный потоп, войти с женой в дирижабль и улететь на вершину самой высокой горы, выше Арарата, и таким образом спастись.
— Отличная идея! — сказала жена. — Дирижабль на крыше нашего дома! Только давай, пока будем ждать конца света, откроем там ресторан «Седьмое небо». Не возражаешь?
— Разве тебе возразишь? — сказал я, — Ты, как всегда, права!

Творческий день

— Ну и как прошёл твой творческий день? — спросила жена Маша Михаила Злобина.
— Плохо.
— Что так?
— А, и вспоминать не хочется, то ли магнитная буря повлияла, то ли колдовал кто.
Утром, как только ты ушла на работу, стал я делать неотложные звонки, и вдруг посреди разговора телефон перестал работать. Глухо. Набрал я 036 по мобильному, в чём дело, спрашиваю. Отключили за неуплату, отвечают. Как так, возмущаюсь, я специально в начале месяца предоплату сделал. Идите, разбирайтесь в сервисный центр!
Прихожу — а там столпотворение. Старики и старухи ломятся к двум окошкам с квитанциями в руках.
Всех отключили!
— Кто последний? — спрашиваю.
— Я! — отвечает бойкая старушонка.
— В левую кассу или в правую?
— Сразу в обе, где будет быстрее!
Ладно, стою, и тут передо мною открылось окошко третьей кассы. Только я протянул свою квитанцию в окошко, как бойкая старушонка оттолкнула меня и закричала:
— Я впереди!
— Пожалуйста, — говорю, — но зачем толкаться? Я ведь тоже могу тебя толкнуть, да посильнее!
— Во-первых, не ты, а вы! Я с вами вместе свиней не пасла! А во-вторых, что хочу, то и ворочу! И ничего мне не будет. Потому что у меня справка из психобольницы! — да как захохочет.
Посмотрел я на толпу — наверное, у всех справки, подумал — и вышел вон.
— И ты из-за этой ерунды расстроился? — спросила Михаила Маша. — Я каждый день сталкиваюсь с такими сценами и ничего.
— Слушай дальше!
Сел я в автобус и поехал в областную библиотеку, в отдел редких книг, журнал «Мир искусства» полистать. В начале прошлого века издавал его миллионер Рябушинский, лучших художников к изданию привлёк — Бакст, Добужинский, Врубель, Коровин. Хорошо всем платил, пока с революционерами не связался и не разорился.
Дай, думаю, сниму ксерокопии для своего альманаха «Многоликая любовь», ну, там виньетки, заставки, рисунки, напомню современникам о гениальных художниках прошлого. Захожу, а меня не пропускают.
— У нас перерегистрация читательских билетов!
— Нет у меня билета и никогда не было, — говорю.
— Тогда оформляйте новый. Давайте ваш паспорт.
— И паспорта нет — не ношу, чтобы не потерять. Вот, есть удостоверение литературного объединения «Керосиновая лампа», кстати, с паспортными данными. Спишите из него!
— Нет, нам нужен паспорт, а вдруг в удостоверении устаревшие данные?
— Да нет, новые. Но зачем вам они, если Госдума недавно в Москве приняла закон о неразглашении паспортных данных?
— Москва далеко, а здесь Абаканск. Нет паспорта — нет и читательского билета!
Развернулся я и вышел вон.
Но у самой раздевалки догнала меня директор библиотеки, милая женщина, с которой мы не раз проводили всяческие мероприятия.
— Михаил Иосифович, извините! Прошу вас вернуться! Мы вам сейчас выпишем билет Почётного читателя нашей библиотеки… Татьяна Ивановна, как вы не узнали? Это же наш знаменитый поэт Михаил Иосифович Злобин, наша гордость, член Союза писателей, лауреат Пушкинской премии… Его вся страна знает!
Татьяна Ивановна покраснела, как рак, и сказала:
— Ради Бога, извините, Михаил Иосифович, не врубилась сразу, меня название «Керосиновая лампа» с толку сбило. Я же ваши стихи наизусть в седьмом классе учила, они же в школьную хрестоматию включены! Вот вам Красный читательский билет. Добро пожаловать во все отделы, без очереди!
— Да мне, собственно, в отдел редких книг.
— Это на четвёртом этаже!
— Чаще нужно в библиотеке бывать и с народом общаться! Тогда и узнавать тебя будут, — проворчала жена Маша. — И ты из-за этой ерунды расстроился?
— Ничего себе ерунда! Тебя не узнают, в упор, можно сказать, не видят, демонстрируют, что без бумажки ты букашка.
Короче, поднимаюсь я на четвёртый этаж, стучусь, открываю дверь, а там — чайник кипит, и пар из него валит по всей комнате, уставленной старинными книгами.
— Да не чайник это, а увлажнитель воздуха! — пояснила мне очень красивая молодая заведующая отделом Марина и выдала переплетённый комплект журнала.
Конечно, журнал классный! Оформление что надо, некоторые рисунки и виньетки не грех и позаимствовать, конечно, со ссылкой на первоисточник. Но когда я попросил снять ксерокопии, Марина сказала, что ксерокопирование запрещено, потому что сокращает жизнь оригинала.
— Я воспроизведу оригиналы в своём альманахе! — возразил я. — И жизнь их продлится в новом поколении!
— Нет! — сказала Марина, как ножом отрезала. Так что полистал я, полистал «Мир искусства» и, как говорится, несолоно хлебавши, вышел вон.
— И ты, конечно, из-за этой ерунды опять расстроился? — спросила Маша Михаила.
— И из-за этой, и из-за того что, когда я к твоему приходу решил приготовить что-нибудь поесть и стал резать кусок мяса, только что вынутого из холодильника, нож выскользнул и я порезал себе до крови большой палец правой руки, что практически невозможно! Не иначе колдонул на меня кто-то. Вот, глянь, кое-как залепил я рану лейкопластырем, а кровь всё сочится.
— Бедный ты мой, бедный! Так расстроиться! Из-за такой ерунды! С кем не бывает! Мне бы твои беды! Дай-ка сюда свой пальчик, сейчас мы его перебинтуем и всё будет хорошо. Вот так! И что мы имеем в итоге? — спросила Маша.
— А в итоге мы имеем всего одно четверостишие, — сказал Михаил, — вот послушай:
«Снова заря Мандельштама встаёт над острогом, Напоминая и предупреждая о многом. В строгом остроге кончается срок — но меж строк Встретит ли завтра поэта зарёю Восток?»
— Ну что ж, — сказала Маша, — права была Ахматова, когда сказала — Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда… Всё-таки ты — молодец!
Тут зазвонил телефон.
— Вот видишь, и телефон подключили, а ты расстраивался!
Тяжёлый взгляд
— Вы так на меня посмотрели, как будто я вам сделала что-то плохое!
— Да нет, ничего плохого вы мне не сделали.
— Но вы так подумали и посмотрели!
— Да не смотрел я на вас. Я на расписание электричек смотрел.
— Ах, значит, если мне не восемнадцать, а восемьдесят один, значит на меня уже и смотреть незачем?
— На вас — незачем. Мне надо узнать, когда будет электричка.
И вообще, я вас в первый раз вижу!
— Зато я вас здесь частенько наблюдаю. Куда это вы всё время ездите?
— Я езжу в деревню собачку кормить.
— Ах, бедная собачка! Её ездют кормить! Ко мне вот никто не ездит, никто меня не кормит, я сама о себе забочусь, хоть и не собачка совсем.
— Ну, собачка сама о себе не может позаботиться, вот я её и кормлю через сутки. А сегодня новое расписание.
— Через пять минут будет ваша электричка! Никуда не денется. И всё же вы на меня так больше не смотрите.
— Как — так?
— Ну, недоброжелательно. Взгляд у вас тяжёлый.
— Я знаю, что тяжёлый. Но я на вас, повторяю, не смотрел. И зачем мне на вас смотреть?
— Ну, мало ли. Чем на расписание смотреть, посмотрели бы на меня, спросили, и я бы вам ответила.
— Не люблю заговаривать с незнакомыми людьми.
— Отчего это вы не любите?
— Оттого, что у каждого свои проблемы. Вот у вас, я вижу, проблема одиночества. Вы хотите, чтобы о вас заботились, чтобы с вами хотя бы поговорили. Неужели у вас никого нет, с кем бы можно было поговорить?
— Нет, никого.
— Как же так? А муж, дети, внуки, наконец?
— Мужа у меня и не было, и нет. Я всегда ненавидела мужчин и сторонилась их. Вот и осталась девушкой, то есть старой девой. Одинокой старой девой.
— Зачем же со мной тогда заговорили? Я ведь мужчина.
— Затем и заговорила, что ненавижу и вас как мужчину, потому что вы на меня посмотрели, как будто я вам сделала что-то плохое. А я ничего плохого вам не сделала.
— Это ясно. Ни я вам, ни вы мне — ничего плохого. Вон электричка показалась, давайте я вам помогу поднять вашу сумку, она, наверное, тяжёлая?
— Ах, не смейте трогать меня и мою сумку! Помощничек нашёлся! Я ни в каких помощниках не нуждаюсь и сама сяду, без посторонней помощи. И вообще, я передумала ехать!
Старушка повернулась ко мне спиной и стала переходить железнодорожные пути перед приближающимся поездом.
— Что вы делаете! — закричал я. — Вернитесь! — и потянулся, чтобы удержать её.
Машинист резко затормозил. Заскрежетали колёса. Из-под них посыпались искры. Но было уже поздно.

Цыганка Аза

— А вы верите в колдовство? В колдунов и колдуний? — спросил меня поэт Михаил Злобин. — Я, представьте себе, верю, а с годами всё больше и больше.
Ну, например, приехал я как-то в город Лесосибирск провести вечер поэзии.
Настроение прекрасное. В актовом зале краеведческого музея — битком, в коридорах стоят. Всем любителям интересно послушать лауреата Пушкинской премии, потомка самого Александра Сергеевича!
Читаю лучшие избранные стихи и вдруг чувствую: бац — по коленке, словно кто иглу вогнал!
Покачнулся я, но устоял, читаю. И вдруг — бац — по другой коленке, вторая игла… Присел я на стул, но продолжаю читать. И вдруг — бац — по горлу. И хрип вместо рифмы. Этакий бронхиальный спазм. Завершил я встречу по-быстрому и стал автографы раздавать.
— Что с вами, Михаил Иосифович, на вас лица нет! — спрашивает директриса музея.
Да вот так, мол, и так, объясняю.
— А, всё понятно, это на вас порчу наша непризнанная поэтесса напустила, Аза Купцевич. Посмотрите, вон она, в цыганском наряде, красная косынка на голове, в левом углу пристроилась. Кроме стихов чёрной магией занимается.
— Что за чепуха? — говорю.
— Вовсе не чепуха. Это у неё по наследству. Попробуйте встать со стула.
Я попробовал. Не получилось.
— Аза Петровна! Подойдите сюда! — строго сказала директриса музея. И через расступившуюся толпу желающих получить автограф подошла ко мне древняя сухонькая старушонка, лет под девяносто.
— Аза Петровна, прекратите, пожалуйста, ваши колдовские штучки.
— Что, подействовало? — усмехнулась старушка.
— Ещё как подействовало! — подтвердил я.
— Тогда, если разрешите мне мои стихи почитать, к концу чтения всё у вас и пройдёт!
— Да ради Бога! Но зачем вам всё это?
— Это не мне, это вам — зачем. Хочу доказать, что пора меня из непризнанных поэтесс сделать признанной и напечатать в одном из альманахов, которые вы издаёте.
— Ну, хорошо, читайте, а потом мы вместе отберём что-нибудь для альманаха «Милости просим», который сейчас в работе, — милостиво согласился я.
Целый час читала цыганка Аза стихи.
И — чудо! Всё у меня прошло.
И потом уже, поздним вечером, выпив на банкете коньяку, я даже станцевал «Барыню», чего со мною давно не случалось.
Престарелая поэтесса под влиянием алкоголя помолодела лет на 50 и тоже танцевала, сначала «Барыню», а следом и «Цыганочку» под долгие несмолкающие аплодисменты местных почитателей Музы и Бахуса.
Раздухарившись, я даже проводил её до дома, где она вручила мне пачку своих стихов для альманаха и на прощание сказала:
— Эх, где мои семнадцать лет?
Когда альманах вышел в свет, позвонил я Азе Петровне Купцевич, поздравил и:
— Как передать вам ваши 50 экземпляров? — спрашиваю.
— Как? Да очень просто! Я старая, мне ехать в ваш распрекрасный Абаканск тяжело и накладно А вы ещё о-го-го! Садитесь в поезд. Ночь проспите — и на месте. А я вас у здания вокзала встречу.
Днём — экскурсия по городу, чаепитие. А вечером презентацию альманаха в музее проведём.
Не хотелось мне ехать, но что поделаешь? 50 экземпляров — солидная пачка, тяжёлая, почтой не отправишь. Надо уважить престарелого автора.
Сел в поезд. Заснул. Проснулся.
А за окном вагона — Лесосибирск, центр лесодобычи и лесоэкспорта. Маклаково, если по-старинному.
Маклаки — это такие люди, которые были посредниками между продающими и покупающими. Менеджеры, если использовать современную терминологию.
Так что вполне возможно, что город скоро переименуют в какой-нибудь Таунменедж или Менеджсити.
Беру пачку книг в одну руку, дорожную сумку в другую.
Выхожу на перрон. Никого!
И вдруг чувствую: бац — игла по одной коленке, бац — игла по другой. И в горле дыхание бронхо-спазмом перехватывает.
Сел я на пачку с книгами и вижу: выходит из здания вокзала разлюбезная моя престарелая поэтесса, колдунья, магия чёрная, цыганка Аза.
Подходит она ко мне и спрашивает: — Что, подействовало?
И смеётся на весь перрон, и поёт голосом Аллы Пугачёвой, приплясывая:
  — То ли ещё бу-удет! То ли ещё бу-удет! То ли ещё будет? О-го-го!


Николай ЕРЁМИН Жизнь – штука одноразовая«ДиН» № 1(75) за 2010 
* * *
Есть ли, нет ли после смерти
Жизнь?
                Скорей всего, что нет.
Наши ангелы и черти –
Суть религиозный бред.
Вот и я
                всё чаще брежу
И во сне, и наяву,
И живу – как будто не жил…
Слава Богу, что живу!

Идиллия
Один – на утренней заре,
Весь в поэтическом угаре,
Лечу на мыльном пузыре,
Как будто на воздушном шаре…
 
До горизонта – славный вид,
Таёжно-деревенский социум.
Пузырь, как радуга, блестит,
Переливается под солнцем…
 
Сверкают купола церквей,
И на душе моей так мило…
О, только б до скончанья дней
На пузыри хватило мыла!

* * *
Я пытался жить,
будущее предсказывая,
Заглядывая в прошлое,
настоящее утверждая…
И понял, что жизнь –
штука одноразовая,
И хороша лишь тогда,
когда молодая…
И попытки познать
её тайные механизмы
Приводят в тупики –
короче или длиннее…
И луч солнца,
разделённый при помощи призмы
На семь частей, -
не сделал меня в семь раз умнее…
Ни луч света в тёмном царстве,
ни в конце тоннеля, как на грех,
Не спасают,
осветив на мгновение лица…
Всё настолько продумано
за меня и за всех,
Что остаётся только смириться –
и молиться, молиться…
* * *
С годами
(Жизнь правдива или ложна)
Я понял, провидением храним:
Быть более здоровым невозможно,
Возможно быть лишь более больным.
Не победить напасти и невзгоды!
Но мне,
Не побеждённому пока,
Всё более милы дары природы:
Цветущий луг, река и облака…
 
* * *
Тебе, любимая, и Богу
Теперь стихи я посвящаю –
В душе потёмки понемногу
Черновиками освещаю…
……………………………..
Дымит огонь, переплетаясь
С тобой и мной – и днём и ночью,
Во сне и наяву пытаясь
Согреть – заочно и воочию…
 
* * *
Отрывки уничтоженных стихов,
Воскресшие на стыке двух веков,
 
Умом и страстью вдруг объединили
Всех, кто поэта знал в красе и в силе.
 
И пожалели бывшие друзья,
Что им поэта воскресить нельзя,
 
И сообща решили, что к чему,
И памятник поставили ему…
 
* * *
Наяву, во сне ли жить -
За картиною картина –
С поэтессой ли грешить
Или с музой, всё едино.
Миг любви - важней всего -
И взаимопониманье.
 
А в итоге – ничего,
Лишь одни воспоминанья
Да бесплотные мечты,
От которых истомился,
Да поэма, если ты
Записать не поленился…
 
* * *
Мои стихи – как детский лепет…
И, посвящённый нам двоим,
Что значит мой душевный трепет
В сравненье с трепетом твоим?
Твои стихи – над морем ветер,
Стихия, буря, ураган,
Где мы – одни на целом свете –
Летим к желанным берегам…
 
* * *
Она всё знает. Юность позади,
И счастие испытано, и горе.
Спокойное дыхание в груди.
Глубокое внимание во взоре.
Лицо хранит величественный вид.
И, не скрывая ласковой улыбки,
Она как бы в пространство говорит,
Что не желает повторять ошибки…
 
Памяти дикороссов
                Геннадия Жукова
                Сергея Нохрина,
                Владимира Пламеневского
Поумирали дикороссы,
Поэты воли и вина,
На все житейские вопросы
Ответив мудро и сполна…
…………………………….
А получившие ответы
На их могилах там и тут,
Весенним солнышком согреты,
Едва живые, водку пьют…
 
* * *
Как ночью хорошо – при лунном свете,
Перед картиной звёздно-неземной,
Под небом, где чуть слышно плачут дети,
Тобою не рождённые и мной…
 
Где возникают инопланетяне
В летающих тарелках – тут и там…
И нас куда-то вслед за ними манит –
Отправиться не медля, по пятам,
 
Пока открыта вечности граница,
Пока мерцают звёзды, и луна…
Как хорошо – обняться и забыться,
И улететь вдвоём на крыльях сна…
 
* * *
В Москве, в двухтысячном году,
Я лебедей кормил в пруду…
Они головки поднимали,
Глядели прямо мне в глаза…
И мы друг друга понимали,
Пока общались полчаса,
Почти друг друга полюбили…
Потом расстались, позабыли,
Без сожаленья, без прикрас…
………………………………..
О, лебеди! Кто кормит вас?

На кладбище Покровском
Помню, раз, из фляжки плоской
Над могильною плитой
Мы на кладбище Покровском
Пили водку с Бурматой…
 
От макушки до подошвы
Ощущал я благодать.
Мы хотели жить подольше,
Не хотели умирать…
 
Разлетелись, как ни странно,
Мы, он – ворон, я – орёл…
 
И зачем опять недавно
Я один сюда забрёл?
 
И на кладбище Покровском
Водку пил без Бурматы,
И вздыхал над фляжкой плоской:
- Вовка, Вовка, где же ты? –
 
До тех пор, покуда ворон
Мне с церковного креста
Не воскликнул: “Вот я, вот он, -
Здесь такая красота”!

Николай ЕРЁМИН ЗЛАТАЯ ЦЕПЬ «Дин», 2011 №1

Смена поколений

1.
Разрушить —
И построить,
И забыть...

Во всём виновна смена поколений,
Желающих не так, как предки, жить
Среди диаметрально разных мнений,
Вдруг —
Без сомнений и без возражений —
Родить решая
Или же убить...
2.
В слезах
О предках и потомках,
В веках,
Виновна без вины,
Стоит Россия на обломках
Несокрушимой старины,
Где колокольни без крестов
И вороньё среди кустов...


Святое послание

1.
Во глубине сибирских сёл
Уединиться я пытался...

И там я Библию прочёл,
И старым стал,
И жить остался...
И всем, ради кого дышу,
Своё послание пишу...
2.
Поверить в Бога...
Библию читать...
И, глядя вдаль, в осеннее окошко,
Испытывать покой и благодать,
Пока поёт сверчок, мурлычет кошка,
И куры ищут зёрнышки в траве,
И голуби летают в синеве...
3.
О Боже, Отче!
Завершилась битва...
Жизнь
       всё короче,
Всё длинней
             молитва...
Всё чаще повторяются слова,
Что битва бесполезною была.


* * *
Каждый день кого-то хороню...
А бывает, и не раз на дню.
Я уже устал от похорон —
Пить вино, скорбеть, считать ворон...
Умирают старые друзья...
Вот, опять!
           И отказать нельзя.


* * *
О, грань зелёного стакана!
— Пей и отказывать не смей...

Всех — на халяву, как ни странно,—
Нас потчевал зелёный Змей.
И мчалась вдаль хмельная слава...

Змей умер —
Кончилась халява.


* * *
Хорошо по кладбищу гулять.
Хорошо о прошлом вспоминать.
Хорошо о будущем мечтать,
Над любой могилкой выпивать...
Ах, вокруг такая благодать! —
За крестами Бога не видать...


* * *
Повсюду — вредности для жизни.

И неспроста
Простой народ
Мечтает жить при коммунизме,
Где никаких тебе забот...
И нет проблемы выживания...
И исполняются желания...


Песенка о дележе
Генералы
Делят землю —
И не могут поделить...

Капитаны
Делят море —
И не могут поделить...

А поэты
Делят небо —
И не могут поделить...

Ничего
Никто не может —
И не знают: как тут быть?


* * *
Опять в душе моей ненастье...
И я подумал: «Ну и пусть!»

Но, ангел мой, возьми запястье,
Сожми мой нитевидный пульс! —
Пока тебе не всё равно...

Хоть в жизни всё предрешено.


Аэрофобия

Ты летишь на самолёте,
У тебя несчастный вид.
Ты в тревоге и в заботе:
Долетит? Не долетит?

Может всякое случиться...
Не идёт из головы:
Слишком часто стали биться
Аэробусы, увы...

Ты ещё пожить мечтаешь —
Долго, всем смертям назло.
И летишь, и прилетаешь!
Значит, снова повезло.

Все тревоги — за плечами.
Ты воскрес и счастлив вновь.
И в порту тебя встречает
Раскрасавица Любовь...

И, как следует поэту,
Ты ей шепчешь в поздний час:
— Я на поезде приеду
Всё же в следующий раз!


* * *
Ау! Свобода, с кем ты? Где ты?
Покуда рабствует народ,
Я вижу, как себе поэты
Перекрывают кислород...
И исчезают в немоте,
В толпе, в житейской суете...


Бабушка и внучка

— Вот и конец лета!
Люди — та же листва...
Скоро конец света!

— Бабушка, ты не права.
Глянь, как светло из окна!
Скоро зима и весна...


* * *
О чём
Друг другу мы поём?

О том,
      увы, слова и звуки,
Что были счастливы вдвоём...
А нынче —
Счастливы в разлуке!


* * *
— Ты произошёл от обезьяны! —
Мне внушали в школе много лет.

А потом друзья твердили, пьяны:
— Ты — от Бога, истинный поэт!

Но в беседе с лечащим врачом
Я услышал истину почище:

— Бог и обезьяны ни при чём,
Все мы — биороботы, дружище!


* * *
Осенью
Горы становятся выше,
А горизонт — всё ясней...
Осенью люди становятся тише,
Громче скребутся за плинтусом мыши,
Ночи длинней и длинней...

Жизнь!
Что поделаешь с ней?


* * *
Никто не нужен никому?
Нет, всё-таки нужны,
Мы не живём по одному,
Заботливо-нежны...

Глянь, как страдают, много лет
В разлуке, меж людьми
И поэтесса, и поэт
Без дружбы и любви...


Штрафная стоянка

От земных забот храня —
Не пуская на гулянку,
На штрафную вдруг меня
Жизнь поставила стоянку.
Я не знаю: как мне быть?
Нечем штрафы оплатить!


Железная дорога

Кассирша
Заслоняет свет
И говорит: — Билетов нет!
Ты веришь,
Как святой,—
И поезд
        мчит,
             пустой...


* * *
Я ходил кругами,
Тихими шагами:
Дом, работа, дача...
Рядышком — удача...

О, пора потерь!
Где они теперь?

 Николай ЕРЁМИН ЖИВАЯ МИШЕНЬ  «ДиН»  2011г №4
СТИХИ ЖЕНАТОГО МУЖЧИНЫ
Жена моя! Ты помнишь, между нами
Летал Амур?.. И не во вред здоровью
Коньяк тогда ещё не пах клопами,
А море пахло йодом и любовью...
И мы с тобой, не ведая вины,
Помимо воли были влюблены.
Прикинь, с тобой мы вместе сколько лет?
Нет моря рядом, и здоровья нет...
А про коньяк вчера, над рюмкой хмур:
— Клопами пахнет! — мне сказал Амур...
* * *
— В двадцатом веке мода на чертей
Закончилась...
А нынче, в двадцать первом,
На ангелов, представьте, началась!
То тут, то там слышнее шелест крыльев,
Виднее тени их,— сказал поэт,—
И ангелам альтернативы нет!
ВЕРЛИБР
Вновь безграмотные поэтессы
Демонстрируют: кто безграмотней,
У кого больше ошибок?

Всё — как слышится,
Так и пишется.
Мысль и чувство необязательны...

Покурив,
Помолчав с умным видом,
Пьют вино, начинают читать нараспев...
* * *
Я окунаюсь в море Чёрное —
И белые стихи пишу.

Я окунаюсь в море Белое —
И радуюсь карандашу,
Который, страсть и ум ценя,
Рассказы пишет за меня...

* * *
Возле речки с утра,
Ошалев от жары,
Отлетев от костра,
Нас едят комары...

Чтоб убить комара —
Нужно бить по себе...

Что ж, вперёд и ура! —
До победы в борьбе!

СТИХИ ПРО ЗЕЛЁНОГО ЗМЕЯ
1.
И глянул на меня Зелёный змей,
И попросил — нет, приказал:
— Налей!
Сегодня мы должны с тобой напиться... —

И спиртом осветило наши лица,
И солнце
До конца ночей и дней
Погасло вдруг
Над родиной моей...
2.
Я вчера напился допьяна —
И стакан передо мною встал
Как большой магический кристалл —
Так, что стала жизни суть видна...

Встрепенулся я в избытке сил,
Взял стакан — и вдребезги разбил...

3.
У поэта болит
Сердце
В поисках ритма.
За него говорит
Диссонансная рифма...

Сбой за сбоем — опять,
Слог то краток, то долог...
И не может понять
Ничего кардиолог...
4.
Дни художника — нехитры:
Холст закончен — песни пой!
От палитры до поллитры
Шаг — и радостный запой...
5.
Похмельные лица.
Как сердце стучится!
Стекает вино по усам...

Россия — больница,
Где каждому снится:
«Больной, излечи себя сам!»
ЭПИТАФИЯ
Как будто не было поэта!
Увы, на подвиги готов,
Он не дожил до Интернета
И не оставил в нём следов...

Считая подвигом скандал,
Он даже книжки не издал!
* * *
О, кладбище поэтов — Интернет,
Люблю твой предвечерний вечный свет!

И продвигаясь, вижу как в тумане:
Здесь Бродский спит, там спит Авалиани...

Ахматовой, Цветаевой цветы
Среди крестов — и память, и мечты...

* * *
Прости меня, Боже полночных светил,
За то, что я силу свою раздарил
И в полдень
Ни другу уже, ни врагу
Светить так, как раньше светил, не могу...

Бреду, спотыкаясь на каждом шагу,
За теми, кто песни поёт на бегу…

* * *
Отпусти! Сам себя отпусти!
Всё, что рядом,— пойми и прости.
А что в сердце — с собою возьми,
Чтоб сгодилось потом меж людьми...
Пропадёшь ни за грош, ложь любя,
Если сам не отпустишь себя!
* * *
Пускай душа витает в облаках,
А тело воскресает в киноленте,
И вновь поёт поэзия в стихах,
Как муза — в музыкальном инструменте...
* * *
Он желает быть живой мишенью,
Примеряет лавровый венец...

Он стремится к саморазрушенью
И его достигнет наконец.
Где, увы, друзья среди подруг
Тем же самым заняты вокруг..
ДУША
Дряхлеет немощное тело,
Душа не спит над дневниками,
А в них кладбищенская тема,
Увы, всё чаще возникает...
И всё, что хочет стать стихами,
Ты рвёшь дрожащими руками...
И жжёшь... Глаза в слезах уже...
Всплакнул — и легче на душе.
* * *
— Позади — покоренье Парижа...
Позади — покоренье Москвы...
Горизонт всё острее, всё ближе,
Даль за далью привычней, увы...
К сожаленью,— вздыхает поэт,—
Ничего невозможного нет!
* * *
Мне сегодня
Всё на удивленье:
Муравьи летают и жуки...
Бабочки кружатся в отдаленье...
Пчёл гуденье около реки...
Трепетанье радужных стрекоз...
Облаков скольженье меж берёз...
* * *
Жизнь превращается в театр,
Где нет игры, а всё взаправду...

И всё ж, печален или рад,
Всё меньше верю я театру,
Куда, увы, на склоне дня
Нет контрамарки для меня...
В ПРОВИНЦИИ
1.
А в провинции — как прежде:
Всюду горе — от ума.
Здесь — убогие коттеджи,
Там — убогие дома.
И до Бога от порога
Та ж безбожная дорога...
2.
Все вокруг
Недовольны собой,
И тобой, и страной, и судьбой...

Ты пытаешься им возразить —
Недовольство притормозить,
Но в застолье
От смеха до слёз
Нет вокруг недовольных всерьёз…
3.
Все, кто может,
Боже мой,
Пусть живут и пусть плодятся!

Я ж,
Пока ещё живой
И способен удивляться,
Изумляюсь:
Для чего
Это — «всё из ничего»?
* * *
Из телевизора — глаза.
Из телефона — голоса...
Из чайника — горячий чай...
А из души моей — печаль.

* * *
Пиит! Толпе зимой и летом
Стихи читая там и тут,
Не называй себя поэтом!
Пускай другие назовут.

Николай ЕРЁМИН «Код Русакова 6 + 9» «ДиН» №7 за 2011 г.

Страницы поэмы 
Позвонил Матвеичев и сказал:
— Николай Николаевич! 31 октября текущего 2011 года нашему другу, замечательному прозаику Эдуарду Русакову исполняется 69 лет. Я знаю, у вас есть много посвящённых ему стихотворений. И у меня есть кое-что. Давайте издадим и подарим ему в качестве сюрприза поэму типа «Русаковиана», или «Русаковиада», или «Русаковирая».
Конечно же, я согласился.
Но материал оказался неисчерпаемым, как атом, и только часть из него смогла войти в первый вариант произведения. Так что — продолжение следует!
Следующий выпуск — к 70-летию имярека.
31 ОКТЯБРЯ 2004
Из окна виднеется крыша сарая
И другие покосившиеся строения...
Ты, в плохом настроении пребывая,
Ненавидишь себя и свой День рождения...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ты хочешь исчезнуть, развоплотиться,
А вынужден принимать бессмысленные подарки
И терпеть улыбающиеся лица,
И поздравления, написанные без единой помарки...
И, тяготясь своей несвободой,
Пить то шампанское, то виски с содовой,
Выслушивая тосты и воспоминания,
И хмелеть на фоне взаимного непонимания...
31 ОКТЯБРЯ 2009
Тебя
В критической поре,
На радость детям и внучатам
Родившегося в октябре,
Не зря
«Октябрь» напечатал —
О осветили «Сибогни»,
Чтоб не остался ты в тени...

И сердце
Ёкнуло в груди...

Но все невзгоды — позади.
Горит сибирская заря,
Дымок осенней славы сладок...
Жизнь продолжается не зря,
И впереди —
Восьмой десяток!

* * *
                Эдуарду Русакову

Тебе сегодня 6 + 9!
Да как же это может быть?
Нет, с этим нужно что-то делать,
Менять судьбу, работу, быт!

— Старик,— когда-то говорили
Шутливо обращаясь, мы —
И вот сегодня повторили
Всерьёз, в преддверии зимы:

— Старик, тебе ли в час вечерний
О возрасте напоминать?
Но повторенье — мать ученья,
И это надо понимать.
Октябрь 2011

ЗВЕЗДА И РЕШЁТКА
         31 октября 2010
1.
От звезды и до решётки,
Замыкая круг забот,
Так, то с водкой, то без водки,
Русаков теперь живёт.

Но и в хмель, и с похмела
Хороши его дела!
На двери — секретный код,
А за дверью — чёрный кот.

Просто так, ядрёна вошь,
Ты к нему не попадёшь!

Но Ерёмин и Немков
Знают код, без дураков.
И поздравить (каждый рад)
С днём рождения спешат...

Шесть десятков лет плюс восемь!
Но в душе его — не осень,
А цветущие сады —
От решётки до звезды.
2.
Вновь Русаков, как встарь,
Воскликнул в День рожденья:
— Кончается октябрь...
Остановись, мгновенье!
Ведь осень на душе
Закончилась уже,
А впереди — Эх, ма! —
Опять — зима, зима...
НА ФИНИШНОЙ ПРЯМОЙ
                Эд. Русакову

Пора спросить на финишной прямой:
— Куда бежали мы всю жизнь, друг мой?

Зачем спешили обогнать других,
Преображаясь в прозу или стих?

Пора признать: мы обогнали всех!
Всё позади — и слава, и успех...

И не хватает воздуха в груди...
И никого не видно впереди.

ЭД РУСАКОВ УХОДИТ В ОТПУСК
Уходит в отпуск Русаков,
Как боцман с корабля...
Пред ним — до самых облаков —
И небо, и земля.

Иди, катись, лети, живи —
Свободный, отпускной,
С любовницей любовь лови,
А хочешь, так с женой...

Или совсем-совсем один,
Писатель-ветеран,
Твори, желаньям господин,
Очередной роман...

Исчезли быстро, как в кино,
На праздничном столе —
Коньяк, и водка, и вино...
«Красраб» навеселе...

У всех матросов бравый вид.
Простились. Ни гу-гу...
Корабль плывёт, а Эд стоит
Вдали, на берегу...


31 ОКТЯБРЯ 2006

Не вчера ли с тобой без печали
День рождения мы отмечали,
Пили водку,
Кричали «Ура!
С Днём рождения!»

Нет, не вчера.

Год прошёл, пролетел и промчался
И опять я с тобой повстречался
На пути то ли в Рай, то ли в Ад...

И сегодня я рад, Эдуард,
Что с тобой мы по-прежнему дышим,
Дружим с музами,
Пишем и пишем
Для России такой и сякой,
Я — как Пушкин, а ты — как Толстой.

И пока в регионах России
Люди ждут появленья Мессии, —
В День рожденья тебе:
«С нами Бог!» —
Говорю,
Как пророку
Пророк.
Николай ЕРЁМИН Рассказы завтрашних ночей «ДиН» 2012, №5
70-летию моего друга Эдуарда Русакова посвящаю

Куба — любовь моя!

Певец Михаил Победоносцев лежал на операционном столе и протяжно декламировал:
- Стой, певец! Стой, родимый! Куда ты?
У тебя ж — аденома простаты!..-
Хирург Виктор Дегтярёв старательно мыл руки по методу Спасокукоцкого — Кочергина.
Ассистент-анестезиолог готовился к проведению пациенту спинномозговой пункции.
Операционная сестра Машенька раскладывала стерильный инструментарий.
Певец только что срочным порядком на такси был доставлен в хирургическое отделение областной лечебно-профилактической комиссии, откуда он утром сбежал, чтобы провести в областной библиотеке творческую встречу.
Встреча длилась три часа без перерыва, и аденома простаты, рассердившись на отсутствие к ней должного внимания, в гневе пережала уретру и ввела певца, излучавшего творческую энергию, в предкоматозное состояние.
— Доктор,— сказал певец,— я ужасно боюсь!
— А вы не бойтесь. Маленький укольчик — и никакой боли. В течение всей операции вы будете находиться в ясном сознании и можете разговаривать.
— А без операции нельзя обойтись?
— Нет. Обследования, проведённые в терапевтическом отделении, из которого вы так удачно сбежали, говорят, что нельзя.
— Как же мне было не сбежать, если у меня сегодня день рожденья? Шестьдесят два стукнуло! Да и творческая встреча. Обещал, обещал, да всё откладывал.
— Вот и дооткладывали,— сказал хирург, склоняясь над певцом.— Так, делаем послойный разрез от лобка до пупка...
— Доктор, а можно без этих комментариев? У меня от них, как представлю, мурашки по спине...
— Можно, да только осторожно,— сказал хирург.— Хорошо. Комментарии мои будут лаконичны и понятны только моим ассистентам. Но пока мы будем заниматься своим делом, расскажите-ка нам о своих делах. Я, по сути, ничего ведь о вас и не знаю. Кроме того, что вы — певец и народный артист.
— Это плохо,— сказал певец.— А ведь я спел все ведущие партии в нашем прекрасном Абаканском оперном театре! «Иоланта», «Князь Игорь», «Аида», «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Тоска», «Царская невеста», «Дон Прокопио», «Риголетто», «Паяцы», «Трубадур»... Какой репертуар!
— И ни на одной из этих опер я не был! — сказал хирург.— Зато прооперировал всех ваших коллег-артистов. Ну да ладно. Лучше расскажите: как вы дошли до жизни такой? Где родились? Кто ваши родители?
— Ах, доктор! Родился я в Магадане. Слышали о таком городе? Много о нём песен есть, но Канделаки любил вот эту:
Магадан теперь — как Сочи!
На-ни-на... На-ни-на...
Солнце греет, но не очень...
На-ни-на... На-ни-на...
Ну и так далее. И были у меня два отца и одна мать...
— Шутить изволите?
— Какие тут могут быть шутки? Моего будущего биологического отца по сфабрикованному делу репрессировали как врага народа и сослали в места лишения свободы на десять лет. Но мне ужасно повезло. Мой второй, идеологический отец, вождь всех времён и народов, издал указ, по которому жёны заключённых могли в последний год срока приехать и разделить с мужем его участь. Каково? Таким образом, он поспособствовал моему зачатию. Мать доехала до Владивостока на поезде. А дальше, до Магадана,— на пароходе «Находка», вместе с тремястами таких же декабристок. В двухстах метрах от берега «Находка» подорвалась на мине. Но, слава Богу, все были спасены. И вот ровно через девять месяцев, в бараке, на зоне, я и увидел свет.
Все три оставшихся до освобождения месяца я так орал, что зэки сочувственно говорили моим родителям: «Не иначе как певцом будет!» — не ошиблись.
Из Магадана мы переехали жить в прекрасный сибирский город Абаканск.
Папа работал на ПВРЗ — паровозовагоноремонтном заводе — слесарем, пока его не выгнали за пьянку. Мама там же — техничкой. Жили во времянке, втроём, и ещё угол сдавали то одному, то другому постояльцу.
Когда учился я в шестом классе, в школе ввели уроки пения и организовали хор. Хормейстер Фёдор Фёдорович устроил прослушивание, заставил всех по очереди петь самую популярную тогда песню «Куба — любовь моя».
Я проорал первый куплет так громко, что Фефе, как мы его прозвали, захлопал в ладоши и, перекрывая мой ор, воскликнул: «Довольно! Хватит! Михаил, у тебя нет ни голоса, ни слуха. Поэтому я буду ставить тебе пятёрки просто так. Только ты на занятия ко мне не ходи. Договорились?»
И стал я частично свободным человеком. У всех — пять уроков, а у меня — четыре. Что хочу, то и делаю. Мама — на работе, папа — неизвестно где и с кем выпивает. Дома — квартирант дядя Рома, аккордеонист филармонии.
Вот он-то однажды меня и спросил, в чём дело. И удивился. И за неделю научил меня правильно петь «Куба — любовь моя», и всю нотную грамоту потом объяснил, и голос мне поставил.
И вот в конце учебного года пришла комиссия из районо, познакомиться с успехами нашего школьного хора, и увидела, что все на сцене поют, а я молчу. Молчу, потому что Фефе запретил мне рот открывать.
«Мальчик, а почему ты молчишь?» — председатель комиссии спрашивает. «Да ему медведь на ухо наступил!» — объясняет Фефе, и все хористы дружно смеются.
А председатель берёт в руки баян и говорит: «Что ж, давайте проверим! А ну-ка спой нам песню «Куба — любовь моя», да так, чтобы Фидель Кастро услышал».
И я запел. И все были поражены. И когда я кончил петь, все от души захлопали в ладоши, а председатель объявил, что включает меня в группу школьников, едущих на Кубу для творческого обмена.
На Кубе я действительно познакомился с Фиделем Кастро. Мы до сих пор с ним изредка переписываемся. За месяц, проведённый на острове Свободы, я обучился испанскому языку, стал петь по-испански и, несмотря на строжайшую дисциплину и контроль, попробовал кубинского рому и гаванскую сигару. Так что когда я вернулся в школу, стал я легендой, героем и звездой первой величины.
Мама моя по-прежнему работала техничкой, и мы, благодаря квартиранту, кое-как сводили концы с концами. Но внезапно появлялся пьяный папа и требовал от мамы денег. А однажды пришёл поддатый, открыл дверь и говорит ей: «Не дашь денег — убью!» Да как метнёт в неё кухонный нож! Да так сильно, что я потом не смог его вытащить из деревянной перегородки. Мама молчит, слова вымолвить не может.
А я встал вдруг между нею и отцом и говорю: «Уходи из нашего дома! И чтобы глаза мои тебя больше не видели!» Сказал — и аж задрожал весь. «Ты чего, сынок?» — начал было отец. «Уходи!» — повторил я.
И представляете — ушёл он. Ушёл навсегда из нашей жизни. Говорят, после этого он за ум взялся, пить бросил. Женился, и даже мальчик у них родился. Брат мой. Но я о нём так до сих пор ничего и не знаю.
Школу я закончил с похвальной грамотой, и устроила меня мать на ПВРЗ учеником токаря.
— А с пением как же? Бросили? — спросил хирург и добавил, обращаясь к ассистенту и операционной сестре: — Начинаем экстирпацию. Будьте особенно внимательны. Так. Зажимы. Кетгут. Скальпель.
— Как же, бросишь тут, когда мать постоянно твердит: «Учись, человеком станешь!» Так что днём — работа, а вечером музыкальная школа при Дворце культуры имени Карла Либкнехта. И потом, в армии, когда в стройбате служил, пел — в свободное время.
Лишь после армии, когда поступил я в музыкальное училище, только тогда я запел по-нас¬тоящему. Благодаря любви. Да.
Звали её Зоя Ильинична Сологуб. Была она преподавателем вокала. Только меня увидела, только меня услышала, так через день и призналась. «Мишенька,— говорит,— двадцать два года я ждала этой встречи!»
Разве на такие слова что-нибудь возразишь?
Всю свою душу она в меня вложила, всю свою любовь, пока приёмам пения и тайнам дыхания обу¬ча¬ла... А когда пришло время окончания училища, сказала: «Всё, Миша, ты теперь сформировавшийся певец. И никто тебя ничему новому не научит и не переучит. Можешь петь в любом театре. Но знаешь, без высшего образования, без диплома в нашей бюрократической стране все дороги будут тебе закрыты. Поэтому езжай в Москву, в консерваторию. Вот тебе рекомендательное письмо. Там меня знают. И ценят. Держись самостоятельно — и тебя тоже будут ценить».— «А как же наша любовь, Зоенька?» — спрашиваю я. «А никак. Стара я, Миша, стала для тебя, ушли мои годы. Спасибо тебе за то счастье, что я испытала. Езжай. И не оглядывайся назад. Жизнь оперного певца всегда полна любовью. Новая партия — новая любовь. И никуда от этого не денешься. Любовь — одна. Принимай каждое новое чувство как продолжение предыдущего. С открытым сердцем».
— И как вас в консерватории приняли? — спросил хирург и добавил чуть тише: — Зажим. Кетгут. Скальпель.
— Всё было, как сказала Зоя. И как Вольф Мессинг мне предсказал. Случилось так, что возвращался он с гастролей в Москву, и ехали мы с ним в одном поезде, в одном купе. Я молчал, думал о поступлении в консерваторию. А он вдруг все мои мысли и озвучил. Разговорились. И потом, когда в Москве прощались, задержал он мою ладонь в своей и, глядя пристально в глаза, произнёс с каким-то особенным чувством: «Пой, Миша, пой! Всё сложится хорошо. Потому что дано тебе столько, сколько и десятерым вместе взятым не снилось!»
И стал я студентом консерватории. И познакомился со всеми знаменитостями. И все приняли меня в свой круг. Свешников, Светланов, Бабаджанян, Магомаев, Покровский, Ведерников... и Гуго Тиц. Слышали о таком?
— Нет, не слышал,— сказал хирург.— Сейчас может быть немножко больно, так вы потерпите... Зажим. Кетгут. Скальпель... Хорошо! Не больно?
— Нет,— сказал певец.— Так вот, Тиц — профессор консерватории, педагог, солист Всесоюзного радио. Когда Гитлер грозился захватить Москву, то сказал, что первым расстреляет диктора Левитана, а вторым — певца Гуго Тица за его антифашистские песни. Вот под руководством Гуго Ионатановича я и имел честь обучаться и заканчивать консерваторию.
— Про Тица ничего не знаю, а вот про Вольфа Мессинга наслышан. Два купленных на свои деньги и подаренных военным лётчикам самолёта... Чтение мыслей, предсказания, гипноз... Неужели это всё правда?
— Правда, чистейшей воды. Я несколько раз встречался с Вольфом Гершеньевичем, так, представьте, после этого как под гипнозом был. А восьмого ноября, когда он умер, спел «Риголетто», и когда узнал — голоса лишился. И подумал, грешным делом: всё, гипноз закончен. Петь больше не смогу.
Друзья мною восхищаются: «Вчера ты пел, как Бог!» А я в ответ шепчу им: «Да, вчера, а вот сегодня...»
И посмотрела меня главный фониатр клиники Большого театра, выдающийся оториноларинголог, профессор Валентина Антоновна Фельдман-Загорянская, и говорит: «Мишенька! Да у вас огромная дыра между голосовыми связками. Дыра явно психогенного характера. Я, конечно, могу укол сделать, скальпелем кое-что, но тогда мне придётся взять у вас расписку, что все последствия вы берёте на себя. Лучше давайте поступим так. Подождём полгодика. Никакого пения и никаких разговоров. Вы даёте мне обет полного молчания! И мы ждём».
— Ну и как, выдержали вы обет молчания? — спросил у певца хирург.
— А что мне ещё оставалось делать? Молчу, а сам арию Фигаро из оперы Моцарта «Свадьба Фигаро» мысленно повторяю.
Зато когда голос вернулся ко мне и приехал я в город Казань на ярмарку вокалистов, уже как выпускник консерватории, произошло невероятное. Я так спел на ярмарке, что все театры Советского тогда Союза одновременно пригласили меня к себе на сцену.
«Небывалый случай! — воскликнул ректор консерватории.— Миша, куда тебя распределить? Решай!» — «Ну нет уж,— сказал я,— во все театры одновременно я распределиться не могу, а обижать никого не хочется. Давайте мне свободный диплом!»
И стал я свободным художником. И вернулся сюда, в распрекрасный наш сибирский город Абаканск, к маме. И мне, наверное, последнему оперному певцу при социализме, дали возможность самому выбрать себе по вкусу государственную квартиру!
И стал я ведущим солистом Абаканского государственного театра оперы и балета, где никто, кроме меня, две с половиной октавы взять не мог. Женился. Детьми обзавёлся, внуками... И почувствовал себя самым счастливым человеком в мире, который, кстати, весь этот самый мир и объездил с гастролями вдоль и поперёк. Так что всё, чего я хотел, всё у меня сбылось. И лишь одно меня тяготит: что до сих пор не знаю, где могилка моего отца. И брата своего не видел, найти бы его!
Сегодня мне исполнилось шестьдесят два года. Как вы, доктор, думаете, сколько я ещё проживу? Я ведь преподаю в Академии музыки и театра, хочется своих учеников на ноги, как говорится, поставить и на большую сцену вывести.
— По моим наблюдениям,— сказал хирург,— тот из мужчин, кто пережил свой критический возраст, шестьдесят два года, тот ещё долго живёт. Вот, полюбуйтесь-ка на свою аденому. Какую красавицу вы в себе вырастили! Теперь она мешать вам не будет. Живите сколько хотите! Машенька,— обратился он к операционной сестре,— отправьте пунктат на анализ, а её положите в банку со спиртом, чтобы потом студентам показывать. Редкий по своей величине экземпляр! А что касается поисков брата, так по некоторым признакам я и есть, Миша, брат твой младший. Как звали батюшку нашего репрессированного и посмертно реабилитированного? Семён Семёнович Дегтярёв?
— Точно. И я был бы Дегтярёвым, да когда получал паспорт, взял фамилию матери. И прославил её как Михаил Семёнович Победоносцев, певец, народный артист, профессор, доктор искусствоведения.
— А я взял фамилию отца и вот — весь на виду: Виктор Семёнович Дегтярёв, хирург, профессор, доктор медицинских наук. Выздоравливай, брат мой! Сам вставай на ноги и учеников ставь. Операция прошла успешно. Вместе сходим на могилку отца. Я знаю, где она.
— Точно?
— Точнее не бывает.
— Ну а я тогда, брат мой, приглашаю тебя на Кубу! В гости к Фиделю Кастро! На остров Свободы, рому кубинского попить, сигар гаванских покурить,— сказал певец и включил свой знаменитый баритон:
Куба — любовь моя!
Остров зари багровой.
Песня летит, над планетой звеня.
Куба — любовь моя!
— У больного послеоперационная эйфория! — сказал хирург.— Машенька, сделайте ему два кубика димедрола с промедолом, пусть счастливый человек хорошенько отоспится!

Бесплатный сыр

— Очень хочется в Турцию! — сказал поэт Михаил Злобин своему другу, прозаику Константину Невинному.
— Да, в Турции хорошо! — засмеялся Константин.— Только родился — и уже турок! И твой намёк я отлично понял. Но ты же знаешь мой принцип: никому не занимать и ни у кого не занимать. А вот помочь заработать — это я могу.
— Да как нынче заработаешь? Все сферы влияния распределены, все ниши кругом заняты.
— Как? А очень просто! При помощи Интернета! Только ленивый, имея ноутбук, сейчас не зарабатывает. У каждого — свой сайт, блог, интернет-магазин... Была бы идея!
— А у тебя она есть?
— Есть, да ещё какая! Только, чур, я буду руководителем, ты исполнителем, а денежки — пополам. Идёт?
— Идёт!
— Идея проста, как всё гениальное. Каждый в России — поэтическая душа. И каждый пишет стихи. И мечтает опубликоваться. При социализме, в прошлом веке, это было, как ты сам помнишь и на своей шкуре испытал, почти невозможно. Все издательства и печатные станки принадлежали компартии. И нужно было стать её членом, а потом членом подчинённого ей Союза писателей, чтобы напечатать хоть что-нибудь. А ещё — цензура, идеологический контроль.. .Бр-р-р... Вспоминать не хочется. Да, группа избранных, отфильтрованных, дистиллированных писателей издавала книги, и гонорар им платили, и десять бесплатных авторских экземпляров присылали. Но большинство пишущих бились напрасно, отвергаемые армией штатных, запрограммированных на отказ рецензентов... Слава Богу, сейчас нет ни цензуры, ни партийного контроля. Но осталось огромное количество пожилых авторов, желающих напечатать свои стихи, да и молодые подросли. Вот на них-то мы и заработаем!
И появился в Интернете новый сайт под названием «Друзья Константина Невинного».
И был объявлен поэтический конкурс «Вдохновение». Условия: каждый желающий мог прислать свои тридцать поэтических строк. За первое место — премия пятьдесят тысяч рублей. За второе и третье место денег не полагалось. Участие в конкурсе анонимное. Голосование тайное. Сами участники должны назвать имя победителя. Срок — месяц.
Желающих поучаствовать в конкурсе и стать единственным и неповторимым победителем оказалось семьсот человек.
И через месяц был объявлен результат, по которому победителем и лауреатом мифической премии оказался поэт Михаил Злобин.
Остальным участникам конкурса Константин Невинный выслал семьсот виртуальных дипломов «Вдохновения» со своей факсимильной подписью и предложением выкупить наложенным платежом изданный одноимённый альманах — семьсот страниц, твёрдый переплёт, каждому по странице, на которой в очаровательной виньетке, поддерживаемой амурами и купидонами,— нетленное стихотворение из тридцати строк.
И процесс пошёл!
Деньги автору идеи, вдохновителю и организатору конкурса хлынули бурным потоком.
Частная типография «Семицвет», директором которой был Василий, сосед Константина по лестничной площадке, радовалась выгодному заказу и старалась проявить себя в лучшем виде. Михаил ходил в типографию за очередной пачкой альманахов, заклеивал их в конверты, старательно подписывал адреса авторов и заполнял бланки почтовых переводов.
Олег, внук Михаила, бегал на почту и отправлял бандероли наложенным платежом.
Шестьсот девяносто девять бандеролей отправил он.
Почему шестьсот девяносто девять? Да потому, что один чудак, семисотый по счёту, попросил прислать ему альманах «Вдохновение» бесплатно!
«Я понимаю ситуацию и не требую гонорара. Но пришлите хотя бы один бесплатный авторский экземпляр!»
За что и получил по «электронке» лаконичный исчерпывающий ответ: «Дорогой друг! В наше непростое и трудное время, когда все люди многострадальной России заняты одним-единственным процессом — выживанием, выслать вам бесплатный экземпляр мы не можем. Вспомните народную мудрость, гласящую, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке!»
Таким образом закончилась реализация проекта.
И друзья встретились на квартире у Константина, чтобы подвести итоги.
— Вот тебе, дорогой друг,— сказал Константин,— пакет, в котором честно и благородно заработанные тобою деньги. Ты по-прежнему хочешь в Турцию? Так вперёд! Хотеть не вредно. Их должно хватить на путёвку с проживанием в пятизвёздочном отеле в течение тридцати дней!
И отправился Михаил Злобин на следующий день во Дворец труда нашего прекрасного сибирского города Абаканска, где работала постоянная ярмарка горящих путёвок.
Тридцать туристических фирм в этот день торговали счастливыми местами под солнцем в южных странах. Огромный зал, а по периметру — столы с ноутбуками, за которыми — операторши турфирм, одна другой краше, а над столами — вывески с названиями...
Выбрал Михаил Злобин самую красивую девушку под вывеской «Вдохновение-тур».
— Как вас зовут? — спросил он.
— Меня зовут Наташа.
— Очень хочется в Турцию, Наташа!
— Есть Кемер, Аланья, Мармарис... Вам куда?
— Мне без разницы, лишь бы на море!
— Море везде.
— А вы сами когда-нибудь бывали в Турции, Наташа? — улыбаясь, спросил Михаил.
— Да, и неоднократно.
— Так, может быть, вы составите мне компанию? Ведь я там бывал лишь в мечтах.
— С удовольствием! Вот вам двухместная путёвка. Давайте ваш загранпаспорт, я сниму ксерокопию.
Наташа сделала ксерокопию, аккуратно пересчитала деньги, вручила под роспись Михаилу путёвку на две персоны и сказала:
— Вылет послезавтра. Встречаемся в аэропорту Черемшанка, за два часа до вылета. О билетах я позабочусь.
Каково же было удивление поэта Михаила Злобина и его провожающих, когда в аэропорту в назначенное время Наташи не оказалось.
Дежурный администратор вежливо объяснил ему, что туристическая фирма «Вдохновение-тур» в их реестре не значится, и вообще самолёта в Турцию сегодня нет.
В расстроенных чувствах пришёл Михаил к Константину.
— Интересная ситуация! — сказал Константин.— Я так думаю, что нам нужно было всё-таки выслать этому бедолаге бесплатный авторский экземпляр. Может, поэтому ты сейчас не в Турции. Впрочем, не расстраивайся. Чем чёрт не шутит! Каждый в наше непростое и трудное время зарабатывает как может. Давай лучше выпьем коньячку и поговорим. Есть у меня одна новенькая креативная идейка!

Концерт Паганини

Когда меня, профессора Абаканской академии искусств, пригласили в Москву дать сольный концерт на скрипке, я с радостью согласился.
Юбилей консерватории!
Да, давненько я там не был — считай, со времени её окончания.
Как незаметно засасывает провинциальное болото! Годами от себя не отпускает.
А тут всё решилось мгновенно.
Мой бывший однокурсник, а ныне известный пианист Анатолий Баскаков позвонил и сказал:
— Будешь в Москве — моя квартира в твоём полном распоряжении. Я, к сожалению, на юбилее не буду, еду, понимаешь, в Болгарию на гастроли. Так что ключ оставляю соседям. Прилетишь — живи в своё удовольствие, все четыре комнаты твои. Только одно условие: дверь в кладовку не открывай ни в коем случае! Как бы тебе этого ни хотелось. Понял?
— А что у тебя там?
— Неважно. Однако я тебя предупредил!
 
И прилетел я в Москву, и открыл квартиру Толика Баскакова — двенадцатый этаж, вид на Москву-реку и Калининский проспект,— и прошёл по квартире.
Да, хорошо живут пианисты в столице! Ни в сказке сказать, ни пером описать. Не то что скрипач Евгений Иванович Фридман, то есть я, в прекрасном сибирском городе Абаканске. Третий этаж в пятиэтажной хрущобе, лифта нет, вид из окна на стройку и помойку, подвал затоплен, амбре... Бр-р-р... И ничего с этим не поделаешь.
Открыл я холодильник — а там чего только нет! Всё есть. Даже птичье молоко в шоколаде.
Выпил я коньячку на ночь, закусил бутербродом с красной икрой и прилёг в спальне, включив телевизор...
Только начал засыпать, как вдруг слышу откуда-то женский плач и голос:
— Да помогите же мне, кто там есть?
Встал я, одну дверь открыл.
Никого.
Вторую дверь открыл.
Никого.
А на третьей двери, гляжу, висит металлическая табличка — с черепом, двумя перекрещенными костями, молнией и надписью: «Не влезай! Убьёт!». Такие таблички я видел на столбах высоковольтных передач.
Ну и юморист Толик, думаю.
А из-за двери — женский голос:
— Да помогите же!
— Кто там? — спрашиваю.
— Откроете — увидите!
— У меня запрет — не открывать. Это ведь дверь в кладовку?
— Какой такой запрет? Откройте сейчас же! Я — жена Анатолия, и зовут меня Валентина.
Что делать, думаю, а сам от любопытства изнываю.
Потянул я, значит, дверь на себя, а она как бы сама собой и открылась!
И предстало моему взору чудо чудное, диво дивное: женщина в образе русалки, синеглазая, белокурая, обнажённая, по рукам и ногам блестящими цепями к полу и потолку прикованная, а на бёдрах — этакое металлическое приспособление, которое в старину, во времена рыцарей и колдуний, называлось «пояс целомудрия».
— Как вас зовут? — русалка спрашивает.
— Евгений Иванович Фридман,— отвечаю, слегка заикаясь от волнения и букву «р» не выговаривая.
— Женечка, значит? — красавица уточняет.— Так вот, милый Женечка, чтобы вы знали, мой муж, Толик Баскаков, старый хрыч, женился на мне в третий раз по счёту, официально, а вместо того, чтобы взять меня с собою в Болгарию, укатил туда с четвёртой кандидатурой, а меня, чтобы им не помешала, цепями здесь приковал. Так что вы — добрый молодец, мой спаситель и освободитель!
— Но ведь мы с ним одногодки! — возражаю.
— По вашему виду не скажешь. Богатырь, кровь с молоком! Впрочем, вам предоставляется прекрасная возможность доказать свою молодость и силу! Ключ от цепей в серванте, под зеркалом.
И освободил я от цепей красавицу Валентину, и допили мы с ней бутылку коньяка, и закусили птичьим молоком в шоколаде.
И заснул я в её молодых сладких объятиях под шёпот ласковый:
— Ах, какие у тебя нежные пальцы, Паганини ты мой длиннопалый...
 
На следующий день состоялся мой сольный концерт в консерватории.
Большой зал был переполнен. Очень уж меломанам хотелось услышать скрипку Страдивари, извлечённую из спецхрана в честь юбилея и выданную мне под роспись. А я должен был исполнить на ней знаменитую «Кампанеллу» Паганини, да так, как это могли сделать только божественный Паганини и я, Евгений Фридман.
Валентина, в полупрозрачном малиновом пла¬тье, сидела в ложе бельэтажа, и пока я играл первое отделение, казалось мне, что не на меня смотрит почтенная публика, а лишь на неё, русалку и красавицу.
— Ты бесподобен! — сказала в антракте Валентина.— А правда, что тебе дали настоящего Страдивари?
— Совершенная правда,— подтвердил я.
— Тогда ты должен, как Паганини, сыграть для меня на одной струне!
— Но, Валентина, это же легенда!
— Так оживи легенду!
Ну что тут было поделать?
Взял я у Валентины из театрального несессера пилку для ногтей. Подпилил три струны.
И колокольчики «Кампанеллы» божественно зазвучали под моим удлинённым смычком.
Когда лопнула первая струна, меломаны насторожились в недоумении...
Когда лопнула вторая струна, зашушукались...
Когда лопнула третья струна, зал оцепенел, в нём установилась гробовая тишина...
Но когда я на одной струне завершил исполнение, все повскакали с мест и неистово закричали:
— Браво! Браво! Брависсимо!..
 
Три дня после концерта мы бродили по Москве, выполняя юбилейную культурную программу. Покупали газеты с восторженными статьями обо мне. Плавали на речном трамвайчике... И когда пришло время возвращаться мне в прекрасный сибирский город Абаканск, Валентина сказала:
— Я счастлива с тобой! Летим вместе!
— А как же Анатолий? — возразил я.
— Анатолий хочет, но не может. А ты и хочешь, и можешь! — воскликнула Валентина.
— А, какие наши годы! — махнул я рукой и согласился: — Летим!
 
Но недолго длилось наше счастье.
Как пело в нашей однокомнатной хрущобе вульгарное радио «Шансон»:
Недолго музыка играла,
Недолго фраер танцевал...
Ровно девять месяцев.
А как только родила мне Валентина дочку Ирочку — словно бес её обуял.
— Не хочу жить в этой убогой однокомнатной хрущобе! — твердит.— А хочу жить в четырёхкомнатной, на двенадцатом этаже!
Поднапрягся я, добрый молодец, с финансами — и переехали мы в новую квартиру.
— Не хочу день и ночь за твоим ребёнком ухаживать, пелёнки стирать! — твердит.
Поднапрягся я — и нанял круглосуточную няньку для Ирочки.
— Не хочу свою молодость губить в четырёх комнатах и в этом паршивом Абаканске прозябать!
 
И загуляла моя синеглазая белокурая русалка по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там... То с одним таксистом, то с другим.
Прихожу я однажды вечером домой после занятий со студентами, а няня держит на руках плачущую Ирочку и говорит мне, показывая на спальню:
— Туда нельзя!
— Почему? — спрашиваю.
— Потому что там Валентина с мужчиной каким-то.
Потянул я, значит, дверь спальни на себя, а она как бы сама собой и открылась.
И понял я, что нашему счастью пришёл окончательный конец.
Посмотрели Валентина и таксист на меня вопросительно. И сказала Валентина таксисту:
— Ну чего ты смотришь? Удали его из нашей спальной!
И вскочил таксист, косая сажень в плечах, и заломил мне два пальца на правой руке, да так, что кости хрустнули.
— Слышал, что она сказала? — спросил.
И я потерял сознание.
Очнулся — Валентина кричит. Доченька моя любименькая ревмя ревёт. Нянька причитает:
— Господи, помилуй, Господи, помилуй! Потерпите, сейчас скорая помощь приедет!
И приехала скорая помощь, и отвезли меня в хирургическое отделение травматологии, и сделали мне операцию, совместили фаланги пальцев, загипсовали и оставили меня в больнице.
 
Звоню я в Москву по мобильному телефону Толику Баскакову и говорю:
— И зачем это я, Толик, тебя тогда не послушался? И зачем открыл эту дверь проклятую?
А Толик слушает и смеётся:
— Ничего страшного! Зато теперь у тебя есть дочка Ирочка. А насчёт Валентины не беспокойся. Выздоравливай и жди. Скоро я прилечу, заберу её к себе и прикую в кладовке цепями по новой. Всё-таки чувство моё к ней не остыло. Всё познаётся в сравнении. Да и скучно как-то без неё в столице, понимаешь.
— Согласен, только с одним условием,— говорю я.— Ирочку я тебе не отдам!
— Само собой! — Анатолий смеётся.— Это твоё лучшее произведение. Поправляйся и учи её играть на скрипке, Паганини ты наш длиннопалый!

Клуб «Золотая осень»

— У моей бабушки было пятнадцать детей, у моей мамы — шесть, а у меня — двое,— сказала Софья Ивановна Бурдакова на встрече с пенсионерами православного клуба «Золотая осень» при областной библиотеке, куда я был приглашён в качестве корреспондента газеты «Абаканский ветеран».— И над всеми детьми тяготело какое-то проклятие. Все жили очень мало и умирали не от старости. Кто в этом был виновен, я не знаю. Дьявол, наверное. Бог бы этого не допустил, а дьяволу всё можно. Иначе зачем моего дедушку, трудолюбивого крестьянина, добрейшей души человека, вдруг раскулачили, а потом осудили по политической пятьдесят восьмой статье на десять лет лишения свободы без права переписки? Разрушили крепкую семью, обрекли на неминуемую погибель.
Бабушка была сослана в глухую тайгу, где среди вырубки стояли два барака — один женский, другой мужской.
Зимой всех сосланных заставляли работать вздымщиками, то есть обдирать кору с сосен в виде стреловидных насечек остриями вниз и прикреплять жестяные воронки, куда по весне стекала смола, живица.
Зимой на крутом морозе, а летом на изнуряющей жаре до полного изнеможения трудились моя бабушка и моя мама.
В одном из этих бараков я и родилась, и прожила там семь лет.
Потом бабушка умерла от сыпного тифа, а я и мама переехали в деревню Усолку, где была школа, которую я и окончила с похвальной грамотой «За отличную учёбу и примерное поведение».
Грамоту окаймляла красная рамка. А вверху, посередине, между знамёнами, выпукло выделялись два овальных портрета — Ленина и Сталина.
Моей мечтой было тогда выучиться на радиоинженера, поэтому я решилась и уехала из деревни Усолки сюда, в город Абаканск, и поступила во втуз при заводе телевизоров. Одновременно училась и работала, проживая в рабочем общежитии на улице Спартаковцев, в Николаевской слободе.
Школьницей вступила я в Коммунистический союз молодёжи, а на заводе — в Коммунистическую партию. И поэтому возглавила бригаду коммунистического труда.
Чем, спросите вы, наша бригада отличалась от обычной бригады?
Да ничем!
Просто мы были под особым партийным контролем, и к нам строже относились. Например, опоздает кто-нибудь на смену хоть на пять минут — такую проработку в парткоме потом устроят, так настращают лишить и того и сего, что в другой раз опаздывать не захочешь.
Зато на всяких торжественных мероприятиях усаживали нас на первый ряд и говорили с трибуны, что гордятся бригадой коммунистического труда за то, что она трудится по-коммунистически и перевыполняет норму на много процентов.
Что мы изготовляли, даже сейчас, в эпоху гласности и свободы слова, сказать не могу, потому что — государственная тайна и дала подписку о неразглашении. Хотя во всех газетах давно написано, что изготовляли мы совсем не телевизоры, а работали на «оборонку».
На заводе я встретилась с Олегом Степановичем Шевляковым, начальником ОТК, который стал моим мужем. Но фамилию менять не стала.
Сыграли скромную свадьбу.
Двухкомнатную квартиру получили.
И родилась у нас дочка Светлана, а потом и сын Игорёк.
Умницы, симпатяги: смотришь — не насмотришься. Всё бы хорошо. Но дьявольское проклятие и тут сработало. Открылась у доченьки неизлечимая болезнь. Врачи сказали, что протянет года два или три, и отказались лечить.
Спасибо, травница Пелагея из Иркутска помогла, и прожила Светочка двадцать один год, и школу закончила, и на филологическом факультете пединститута поучилась. Много читала, стихи писала и рисовала, и все её так любили, что студенты частенько приходили к нам домой, где образовалось что-то вроде литературно-художественного салона.
Втуз я, конечно, окончила и стала радиоинженером, но почувствовала, что это — не моё, и все силы стала отдавать мужу и воспитанию детей.
Но партком заставил меня продолжить учёбу в вечернем институте марксизма-ленинизма, на атеистическом отделении, и вести соответствующую пропаганду среди рабочих завода.
Дело в том, что на заводе нашем обнаружились члены различных сект: баптисты, иеговисты, адвентисты седьмого дня... Приходилось всех собирать вместе, читать им лекции, а потом проводить индивидуальные беседы о вреде религиозного дурмана, доказывая, что Бога нет и что они глубоко заблуждаются в своём невежестве.
И вдруг случилось очередное несчастье.
Мой сын, инструктор по скалолазанию, повёл группу новичков на «Столбы», в наш замечательный сибирский скальный заповедник, и стал поднимать их с помощью страховки на Второй столб. Страховка подвела, он, оступившись, оборвался, переломал себе все рёбра и был в бессознательном состоянии доставлен в больницу.
Днём и ночью дежурила я у его постели.
И когда мне показалось, что лекарства ему уже не помогают, начала я внезапно молиться, обращаясь к Богу, Спасителю всемогущему... Откуда и слова-то нужные взялись?
И — чудо!
Молитвы мои подействовали!
И сын мой, Игорёшка любимый, единственный, выздоровел!
И покаялась я в грехах своих, и причастилась, и приняла святой обряд крещения.
И поняла, что снято с меня дьявольское проклятие. Поняла — и словно преобразилась.
Всю Библию — и Ветхий, и Новый Завет, как раньше труды Маркса и Энгельса, законспектировала, просветилась — и стала служить Богу, возрождая Свято-Никольский храм — сначала само здание, а потом и православную воскресную детскую школу при нём.
От чисто хозяйственной деятельности постепенно, по благословению отца Серафима, перешла к учебной и духовной.
Какие мы проводим уроки?
Это Закон Божий, история, словесность, пение, рисование и рукоделие.
Да, времена изменились.
Раньше все говорили: «Слава КПСС»,— а сейчас все говорят: «Слава Богу».
Завода, на котором я проработала двадцать пять лет, уже не существует. На его месте — современный, в европейском стиле, Торговый квартал.
А мы с мужем, Олегом Степановичем, продолжаем жить душа в душу. Вот он, сидит среди вас. Поднимись, Олег, не стесняйся!
 
При этих словах все православные пенсионеры, в основном старушки, заполнившие до отказа читальный зал, одобрительно зашушукались, оживились и дружно захлопали в ладоши.
 
— А вот мой сын, Игорь Олегович, живой и вновь здоровый благодаря слову Божьему и молитве. Снова водит он новичков на «Столбы», обучает искусству скалолазания.
А вот и мои ученики, воспитанники воскресной школы: Иван, Пётр и Вадим. Они уже окончили обучение, и я уверена, что изберут себе верную дорогу. Потому что в школе, как сказал однажды очень точно отец Серафим, перед ними открылась красота православного мира на пути, которому нет и никогда не будет конца.
Я не раз уже убедилась, что на всё — воля Божья, и хочу, чтобы на всех вас снизошла его благодать,— сказала Софья Ивановна Бурдакова и смахнула уголком платочка с глаз набежавшую слезу.
 
Тут с первого ряда встал в полный рост молодой, красивый, стройный, в чёрной приталенной рясе, священник — упомянутый ею отец Серафим.
И повернулся он к залу просветлённым лицом и сказал:
— Братья и сестры, давайте помолимся! Вознесём нашу молитву во славу Божью за всё хорошее, что Он творит, преображая души наши...
И встали православные, и склонили головы, перекрестившись, и зашептали хором слова молитвы, известной всем им, только не мне, грешному.
Все молились, а я стоял и молчал, некрещёный корреспондент, журналист, «золотое перо» нашего прекрасного сибирского города Абаканска, представитель второй древнейшей профессии, журналюга эдакий, уже давно не верящий по долгу своей службы ни в Бога со свечкой, ни в чёрта с кочергой.

Простой художник Филипчук

При социализме художник Филипчук был заведующим художественным фондом. Все заказы и финансовые потоки шли через него.
Нужен бюст Ленина? Пожалуйста! Нужны портреты членов Политбюро или ЦК КПСС? Пожалуйста! Нужно оформить Красный уголок на предприятии? Без проблем! Народному художнику — столько. Заслуженному — столько. Простому — столько. И так — каждый месяц.
Да, был он простым художником, но самым главным из них, потому что все вокруг зависели от его подписи. И неспроста любил он повторять народную мудрость: «Не место красит человека, а человек место!»
Я, как председатель Абаканского Союза писателей, частенько поднимался к нему в мастерскую — по поводу и без повода, так, поболтать о том о сём, кофию попить. А кофе, надо прямо сказать, у него был отменный! Аромат с седьмого этажа — на всю округу.
Пьём это мы, значит, кофий, блаженствуем, и я в который раз уже спрашиваю:
— Сергей, а почему ты до сих пор ещё не заслуженный?
— А зачем это мне? — привычно отвечает он.— Ведь всё у меня есть: квартира, дача, машина, кабинет заведующего худфондом в старинном особняке, мастерская, где мы сейчас находимся,— сорок квадратных метров, центр города, из окна — вид на Караульную сопку с часовней Параскевы Пятницы. Вон, полюбуйся: фабрика фотобумаги «Квант» напротив, речка Кача, на берегу которой жил и в которой купался наш великий художник Василий Иванович Суриков, а теперь я живу... Чего ещё желать? — улыбаясь, шутит он.
— А ты всё-таки подсуетился бы! — возражаю я.— Звание — оно тебе не помешает. И даётся на всю оставшуюся жизнь. Вот я — заслуженный работник культуры и поэтому имею льготы на оплату квартиры, телефона, проезда в общественном транспорте. Разве это плохо?
Но Сергей был неумолим.
— Как я в глаза своему учителю, художнику Заславскому, посмотрю, когда в Москву приеду? Если он — простой, а я — заслуженный? Нет, пусть всё остаётся как есть.
Но всё как есть оставаться почему-то не оставалось.
Застойный социализм в 1991 году рухнул, вместе с распадом могучей когда-то империи СССР — Союза Советских Социалистических Республик. И начался психоз приватизации общественной собственности при помощи ваучеров. Худфонд ликвидировали. Особняк, где была контора Филипчука, «прихватизировал» богач из Москвы и открыл в нём фирму «Реставрация».
Огромную мастерскую Филипчука разделили на три части. Одна — ему, а две — представителям подрастающего поколения. И остался он в маленьком закутке, с видом на фабрику фотобумаг, которую тоже закрыли, приватизировали и сдали в аренду торговцам. Так незаметно, в разборках по делению и присвоению недвижимости, прошло двадцать лет.
Кому нужна сейчас фотобумага?
На дворе — век новых технологий. У всех компьютеры, цифровые фото- и видеокамеры, ксероксы, струйные и лазерные принтеры.
Сверкает зеркальной поверхностью стена торгового центра «Квант» с громадным экраном над входом, отражающим все твои желания. Заходи, покупай что надо. Всё есть!
А мы сидим как ни в чём не бывало у него в мастерской, ароматный кофе пьём, о переменах в обществе рассуждаем, о грядущем празднике 12 июня — Дне независимости России. Какой независимости? От кого?
Как вдруг — звонок домофона, и через пять минут входят в мастерскую два человека, мордоворота, в форме судебных приставов.
— Вы — художник Сергей Александрович Филипчук? — спрашивают.
— Ну, я,— Сергей отвечает.
— Тогда распишитесь. Вот постановление суда о выселении вас с незаконно занимаемой площади. Двадцать лет вы не платили за неё ни копеечки, поэтому всё имущество, находящееся здесь, подлежит описанию в счёт погашения долга, а само помещение переходит к Управлению Комитета недвижимости при администрации Абаканской области.
Услышав это, Сергей побледнел, потом покраснел.
— Да как вы смеете! — воскликнул он.— Да это моя мастерская, а в ней — мои картины, да им цены нет!
— Всё на свете имеет цену. И у нас есть ценник,— судебные приставы говорят.— А не хотите по-хорошему — будем действовать с позиции силы.
— Нет, ничего у вас не выйдет! — закричал Сергей.
И вскочил он на подоконник, и распахнул створки широкого окна с видом на торговый центр «Квант», часовенку Параскевы Пятницы и речку Качу, на берегу которой проживал наш великий живописец Василий Иванович Суриков, распахнул, да так, что вылетели стёкла со звоном и вниз полетели...
И очень медленно и тихо произнёс:
— Я сейчас в знак протеста выброшусь из окна!
И закричал, высунувшись наружу и уцепившись руками за раму:
— Помогите, люди добрые! Грабят!
Внизу, около торгового центра, мгновенно собралась толпа. Судебные приставы бросились стаскивать художника с подоконника, а он стал отбиваться и кричать ещё сильнее:
— Помогите! Убивают!
И вдруг резко оттолкнулся — и полетел вслед за стёклами с высоты седьмого этажа...
Но не разбился, а отделался несколькими порезами и лёгким испугом.
Дело в том, что недавно, ради великого всенародного праздника — Дня независимости России, как раз под его окном какой-то предприниматель установил для детей надувной батут — аттракцион «Кенгуру», где озорные дети могли бы кувыркаться и радоваться жизни. Так Сергей упал, как большой ребёнок, в самый центр огромной резиновой подушки, подпрыгнул несколько раз и оказался в руках взволнованных зрителей.
Приставы сказали мне, что придут через три дня, и как ни в чём не бывало удалились.
Я поднял Серёжу на лифте в мастерскую, смазал кровоточащие порезы на руках художника йодом и стал отпаивать его крепким, только что заваренным кофе с коньяком.
— Нет, я им покажу, как мастерскую отнимать! Я им покажу! — долго повторял неудачник-самоубийца, пока, наконец, не успокоился.
Поступок художника Филипчука не остался незамеченным. Кто-то успел заснять его полёт на мобильный телефон в режиме видео, и этот сюжет много дней крутили по всем каналам ТВ. А в газетах и журналах нашего прекрасного сибирского города Абаканска появились портреты художника с заголовками типа «Так поступают настоящие герои!».
Сам губернатор пригласил Сергея к себе на приём и имел с героем двухчасовую беседу, в результате которой предложил ему нарисовать свой портрет.
Целый год трудился простой художник Сергей Александрович Филипчук над живописным портретом губернатора. Идёт губернатор над великой сибирской рекой по Коммунальному мосту, соединяющему половинки Абаканской области, равной по величине двум Англиям, трём Германиям и четырём Франциям, вместе взятым, и смотрит вокруг добрым взглядом, а голуби слетаются к нему со всех сторон — и клюют зерно из протянутых щедрых его ладоней.
За это время Филипчук стал сначала заслуженным художником, а потом и народным.
Презентация портрета губернатора происходила на корабле «Св. Николай», на котором когда-то будущий вождь мирового пролетариата и создатель империи СССР, ныне уже не существующей, В. И. Ульянов (Ленин) плыл по Енисею в царскую ссылку, осуждённый за свою революционную деятельность.
— Как жаль,— сказал губернатор,— что этот замечательный корабль сейчас приварен намертво к речному дну и не может никуда уплыть! Но мысленно, дорогие друзья, мы всё равно плывём с вами в светлое будущее, несмотря ни на какие временные трудности. И моё пожелание могучему отряду наших прекрасных художников, наследников таланта Сурикова, чтобы они каждому из здесь присутствующих нарисовали такой же прекрасный портрет, какой сумел нарисовать Главный художник Абаканской администрации, а с сегодняшнего дня и академик Сергей Александрович Филипчук. Выпьем же за то, чтобы не оскудела талантами земля сибирская!
Был, был и я на этом историческом корабле, на презентации, и пил вместе со всеми, как председатель Абаканского Союза писателей, у которых, кстати сказать, недавно отобрали шикарное помещение на Стрелке, где Кача впадает в Енисей, и отдали представительству посольства Белоруссии.
Первый этаж, центр города.
Так что если бы я и захотел прыгнуть в окно в знак протеста, то прыгнуть мне теперь практически неоткуда...

Горе луковое

В субботу вечером поэту Григорию Бычинскому позвонил бард-менестрель Толик Малышев и, чуть не плача, сообщил, что только что похоронил свою мать и ему так одиноко и грустно, что впору хоть самому на тот свет.
— Не тот ли это Толик, что пять лет за воровство отсидел? — спросила жена у поэта.
— Тот самый, но он за ум взялся, бардом-менестрелем стал, на гитаре играет, поёт, сам песни сочиняет. А недавно мы в журнале «Зима и лето» напечатали подборку его стихов.
— Знаю я этих бардов-уголовников! Воздержался бы ты от поездки.
— Нет, Ниночка, я уже пообещал. Уж очень он просил приехать. И за такси, говорит, заплатит, только приезжай быстрее.
— Ну, делай как знаешь, я своё мнение высказала, только адрес его на всякий случай мне запиши.
И взял поэт Бычинский такси, и уже через пятнадцать минут был на противоположном берегу Енисея, в Шинном посёлке нашего прекрасного сибирского города Абаканска. И поднялся он на пятый этаж старинной хрущёвки, и постучался в железную, с глазком, дверь, и она мгновенно перед ним распахнулась.
На пороге возникла улыбающаяся старушка и спросила:
— Вы к кому?
Тут же из-за её спины появился Толик Малышев и воскликнул:
— Мама, я же говорил вам, чтобы вы не показывались из своей комнаты!
— Это твоя мама? — удивился Бычинский.— Ты же сказал...
— Я пошутил. Надо же как-то мне было тебя заманить! Без повода ты бы ни за что не приехал. Проходи, а то так грустно, что и выпить не с кем. Все друзья после моей отсидки куда-то подевались. Некому, понимаешь, даже песню спеть.
И провёл бард-менестрель Толик Малышев поэта, члена редколлегии журнала «Зима и лето» Григория Бычинского в комнату с балконом, и усадил за круглый стол, на котором стояла бутылка водки, а рядом лежала огромная луковица. И налил водки в два стакана, и сказал:
— Ну, давай выпьем за здоровье моей мамы,— и добавил громче, повернув голову к соседней комнате: — Мама! Идите сюда! За ваше здоровье пить будем!
— Спасибо! — послышался старческий голос.— Ты же знаешь, что я не пью, и тебе не советую.
— Ну, как знаешь. А мы давай, Григорий, выпьем за мою маму-пенсионерку, которая проработала всю жизнь свою на шинном заводе... Чтобы она ещё долго жила, лет до ста, и поила меня, и кормила! Я ведь сам пока нигде не работаю. Вот, получил гонорар за стихи в журнале...
— Ну, давай,— согласился Григорий,— хорошо, что за здравие, а не за упокой.
Выпили.
Толик мгновенно запьянел и запел под гитару:
Сижу на нарах, как король на именинах,
И пайку серого стараюсь получить.
Капель стучит в окно,
А сердцу всё равно...
Я никого уж не сумею полюбить.
— Нравится? Моя песня! Все меня на зоне за неё на руках, можно сказать, носили.
— А я где-то читал, что её сочинил Глеб Горбовский,— возразил Григорий.
— Присвоил. Сейчас мода такая — чужие песни за свои выдавать.
— А где жена твоя?
— А, в деревню к тёще уехала. Последние денежки ей на дорогу отдал, ни копеечки не осталось. Может, поможешь материально?
— Да я вообще-то с собой наличку не ношу. Было пятьсот рублей, так за такси отдал. Приезжай ко мне завтра, я тебе сколько надо одолжу.
— Ну уж нет! — воскликнул Толик.— Завтра, завтра, не сегодня — так ленивцы говорят. Да я никогда ни у кого и не одалживался.
Тут зазвонил мобильный телефон.
— Как доехал, Гриша? — спросила Нина.
— Хорошо, не беспокойся, родненькая! Всё у меня хорошо.
— Ну, смотри не злоупотребляй!
— Что ты, о чём разговор? Ты же меня знаешь!
— Тогда до встречи.
— До встречи, любимая!
— Кто это тебе звонил? — поинтересовался Толик.
— Жена. Беспокоится.
— И ты её до сих пор любимой называешь?
— Да, у нас взаимное неугасающее чувство. Я даже книгу стихов в прошлом году издал, ей посвящённую, под названием «Тебе, любимая!».
— А моя стихов не читает. Деревня! И песен моих не любит. От них, говорит, тошно у неё на душе. А ну-ка покажи мне свой мобильник! Ого! Самый современный! С наворотами! И фото, и видео, и Интернет в нём есть! Вот и ладненько! Сейчас я его загоню — и деньги будут!
— Да никто его не купит. Очень дорогой,— возразил Григорий.
— За три бутылки водки купят! И мой сосед Петя сейчас это всё быстро устроит.
Воскресным утром проснулся Григорий Бычинский от головной боли.
— Ах, Ниночка, как голова трещит! И луком пахнет!
— Ещё бы не болела! Хорошо же ты напился вчера, как дурак, на поминках!
— Да не было никаких поминок. Это он так пошутил, чтобы меня достать. Кстати, надо мне позвонить ему. Спросить, как он там. Ты не видела, где мой мобильник?
— Нет у тебя теперь мобильника. Твой Толик сказал, что ты решил ему помочь материально и продал его соседу за большие деньги.
— Да как же так? Да не мог я этого сделать, там же две симки с адресами, телефонами, фотографиями...
— Вот твои две симки, он мне их отдал, когда я за тобой приехала. Неужели ничего не помнишь?
— Нет, не помню.
— Эх, говорила же я тебе, чтобы воздержался ты от этого визита. Вот он тебя и достал. Ну ничего, в следующий раз умнее будешь. Поднимайся и беги скорее под душ, горе ты моё луковое!

Первая скрипка в оркестре

То, что я рогоносец, ни для кого никогда не было тайной. Рога мои отрастали естественно, и никто ни в чём не был виноват.
Жил я тогда, после окончания технологического института, в общежитии на улице Марковского.
Общежитие смешанное, пятиэтажное: этаж — девушки, этаж — юноши; комнаты гостиничного типа, туалет и душевая — в одном крыле, кухня — в другом.
Живи и радуйся!
Все условия для женихов и невест.
 
И влюбился я в скрипачку Машеньку Иванову, выпускницу Свердловской консерватории, распределённую в наш прекрасный сибирский город Абаканск в связи с образованием у нас Сибирского симфонического оркестра.
Высокая блондинка с васильковыми голубыми глазами и длинными нежными музыкальными пальцами. Про таких поётся в народе: «Посмотрит — рублём подарит».
«Превратим Сибирь в край высокой культуры!» — такой лозунг висел над фасадом филармонии и мелькал тогда в каждой газете.
— Зачем превращать область в край? Надо превращать её в центр культуры! — сказал я Машеньке, едва мы познакомились.
И она со мною согласилась. И пригласила меня на симфонический концерт.
Бах. Моцарт. Вивальди.
Машенька играла по нотам, сидя в глубине оркестра и глядя на пюпитр. Дирижировал седой маэстро. Но я смотрел не на него, а на Машеньку, я любовался ею, слушая божественную музыку то с открытыми, то с закрытыми глазами. Слушал, набираясь вдохновения и смелости.
Потом я провожал её от филармонии до общежития. Читал стихи Ахматовой, Цветаевой, Пастернака... И, конечно же, свои, только что рождённые:
Маша, Маша, ты — мой свет!
И тебя прекрасней нет.
Ты — как море кораблю.
Знай, что я тебя люблю!
И после третьего концерта по превращению Сибири в край высокой культуры я сказал:
— Маша! Позволь сделать тебе предложение: выходи за меня замуж!
Неделя прошла для меня в мучительном ожидании.
Маша сомневалась, колебалась, и лишь только когда в дело вмешалась приехавшая из Свердловска её мама, объявила:
— Федя, я согласна!
Все пять этажей общежития пришли поздравить нас.
Комсомольско-молодёжная свадьба удалась на славу.
Комната, которую совет общежития выделил нам как молодожёнам, была завалена подарками и цветами.
 
Медовый месяц мы провели в Крыму, на берегу моря, в старинном одноэтажном Коктебеле, который был тогда центром планеризма и поэтому назывался Планерское.
Мы купались в бирюзовом заливе, выискивали в прибрежных волнах светящиеся красными огоньками сердолики, восходили на потухший вулкан Кара-Даг и даже поднялись однажды на планёре над Коктебельской бухтой — красота, восторг неописуемый, до сих пор, как вспомнишь, дух захватывает...
— Машенька, я так счастлив! — кричал я, пролетая над виноградниками.
— Я тоже счастлива! — вторила мне моя молодая жена.
— И я хочу, чтобы у нас родились близнецы! — продолжал я.
— Почему обязательно близнецы? — удивлялась Маша.
— Потому что я очень люблю детей и хочу, чтобы их было как можно больше, на радость тебе и мне!
Но как я ни старался, детей у нас почему-то не было.
И только на приёме у врача по этому поводу, когда он собирал у меня анамнез, вспомнил я, что перед поступлением в технологический институт, на факультет «Прочие дисциплины», соблазнённый повышенной стипендией, подписал я бумагу, в которой ясно было сказано, что факультет вреден для здоровья, так как связан с изготовлением компонентов засекреченного тогда ракетного топлива, и, возможно, у тех, кто поступает, впоследствии будет нарушена репродуктивная способность.
Тогда я не придал этим словам особого значения, бумагу подписал и с отличием окончил институт.
Машенька, как могла, меня успокаивала.
— Что ты, Федя, ведь всё у нас хорошо, ведь мы с тобой счастливы! А что нам ещё нужно?
Чтобы укрепить наше семейное счастье, на химкомбинате «Ионесси» партком, профком и завком решили выделить нам квартиру в хрущёвской пятиэтажке: третий этаж, две изолированные комнаты, совмещённый с ванной санузел.
И мы продолжили счастливую жизнь.
Я работал на химкомбинате начальником цеха. Она играла в оркестре. С утра — репетиции, вечером — концерты.
 
И вот однажды, когда Маша была с оркестром на гастролях в Болгарии, получил я телеграмму: «Федя у нас будет ребёнок поздравляю тчк».
Но родился не один ребёнок, а два: близнецы, двойняшки. Как я хотел!
Таня и Ваня.
И Таня, и Ваня как две капли воды были похожи на художественного руководителя и главного дирижёра симфонического оркестра Илью Лазаревича Миллера.
Я по этому поводу нисколько не комплексовал.
Таня и Ваня росли весёлыми, наделёнными всевозможными талантами. Ваня сейчас знаменитый художник, живёт в Израиле. Таня — известная певица с удивительным меццо-сопрано, живёт в Италии, но дело не в этом.
А в том, что счастью нашему не было предела, хотя предел ему чуть было не наступил. Хорошо, что вмешалось Провидение, и всё обошлось наилучшим образом.
Как говорится, нет худа без добра.
Однажды, когда я был на работе, а дети — в детском саду, затеяла Маша генеральную стирку на нашей старенькой стиральной машине «Снежинка». И когда уже доставала из неё бельё, отжимала между двумя резиновыми валиками при помощи коленчатой ручки справа и развешивала на горячий змеевик, электрошнур, протёртый на сгибе, замкнул провода, и ударило её мощным разрядом электрического тока...
Как потом рассказывал мне Гоша, сосед по лестничной площадке:
— Захотелось мне выйти в магазин за покупками, открываю дверь, а там, за нею, лежит Мария Петровна, с мокрой наволочкой в руке, в бессознательном состоянии, и шепчет: «Скорую вызывай! Быстрее!»
И как потом рассказывала мне Машенька:
— Стукнуло меня током, и прилипла я к змеевику, насилу оторвалась, упала и поползла к двери, шепча слова откуда ни возьмись пришедшей мне на ум молитвы: «Господи, спаси и сохрани меня ради деток моих Тани и Вани и мужа моего Феденьки...»
Слава Богу, скорая помощь прибыла незамедлительно.
Маша находилась уже в состоянии клинической смерти. Но экстренные мероприятия по реанимации, спасибо врачу Якову Абрамовичу Фельдману, с которым я до сих пор поддерживаю дружеские отношения, увенчались успехом.
После выписки из больницы атеистка по воспитанию Маша поверила в Бога, приняла обряд крещения и стала прихожанкой Покровской церкви.
Мало того, у неё обострилась музыкальная память, и она стала играть без нот все скрипичные партии.
Бах, Моцарт, Вивальди — в совершенстве, без проблем.
Увидев это, главный дирижёр и художественный руководитель, отец Тани и Вани, Илья Лазаревич Миллер объявил Машу первой скрипкой и со словами: «В симфоническом оркестре чем человек сидит ближе к дирижёру, тем он больше получает»,— вывел её из глубины оркестра и вместо двухсот двадцати назначил ей оклад жалованья в шестьсот рублей.
Мало того, Машенька вдруг необычайно похорошела, её васильково-голубые глаза стали коричневыми, как две спелые смородинки, а волосы — чернее воронова крыла!
И тут же в неё влюбился флейтист оркестра Арам Мартиросян.
Но я по этому поводу не комплексовал.
И родились у нас близнецы-двойняшки, как я хотел, Наташа и Аркаша.
Сейчас Наташа живёт во Франции, она известный художник-модельер. А Аркаша живёт в Англии, он — полиглот, знает все европейские и азиатские языки и преподаёт в Кембридже славянскую мифологию.
И все вокруг нас с Машенькой счастливы.
Она оставила симфонический оркестр и поёт в церковном хоре.
Я ушёл с химкомбината «Ионесси», поскольку меня, как борца за его закрытие, избрали депутатом в Законодательное собрание Абаканской области, и я выдвинул лозунг: «Превратим Сибирь в экологически чистый центр!» И большинство депутатов — эдакая фракция счастливых рогоносцев, хоть про каждого рассказ пиши,— меня поддерживает.
Стихами я, конечно же, давно не грешу, они сделали своё благородное дело.
Перешёл на прозу. Пишу иногда публицистические статьи и злободневные рассказы для газеты «Абаканский патриот».
А недавно позвонил мне редактор журнала «Новый Абаканский литератор», попросил денег на издание очередного номера и рассказ.
— Деньги есть, а рассказа нет! — сказал я ему.
— А вы напишите! — сказал он.
— О чём?
— О вашей жизни, разумеется; желательно — о любви. Только правду, правду и ничего, кроме правды!
 
Я просто вынужден был согласиться, вот и написал этот рассказ.
Тем более — время есть. Начался сезон летних отпусков. Все дела закончены, и завтра мы с Машенькой садимся в поезд и едем в Крым, чтобы из окна вагона посмотреть на новую Россию, а потом вспомнить молодость.
Да, всё изменилось.
Крым вернули крымским татарам.
Планерскому вернули название Коктебель, и центр планеризма стал многоэтажным центром туризма, над которым, к сожалению, уже не полетаешь.

НИКОЛАЙ ЕРЁМИН ТАК ПЕЛИ ПРОВОДА «ДИН» 2012 №6
* * *
                Борису Панкину

Психобольница. Дверь. Ночной вокзал.
Я вышел из него навстречу полдню,
Пришёл в себя...
Ах, где же я плутал?
Сон кончился. Я ничего не помню!
Вокруг — непроницаемые лица.
Вокзал. Машина. Дверь. Психобольница.

ВЕСЕННИЙ СВЕТ
1.
Вокруг —
Весенний свет,
Наивный и простой.

Мне очень много лет.
И я шепчу:
— Постой!

Хлебни со мной вина,
Чтоб стала жизнь хмельна...
2.
Как радует меня весенний свет! —
Овеянный простором и свободой...

В награду за любовь минувших лет
Досталось мне общение с природой...

Рассвет — и вечер, Солнце — и Луна...
Отныне ими жизнь моя полна.
* * *
Я знаю то,
Чего никто не знает!
Ко мне за этим знанием идут...

И я
Делами их
Всё время занят,
И нужен постоянно там и тут...

Но вот уходят все по одному —
И снова я
Не нужен никому...
* * *
Тут и там заявляет палач:
— Ты виновен! — хоть смейся, хоть плачь.
Ариадны запуталась нить.
Заплати, если хочется жить.
• • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • •
Ты не хочешь платить палачу?
Так я сам за тебя заплачу!



* * *
Помню, как
Мне хотелось бежать —
Хоть куда,
Лишь бы только отсюда...

Но отец удержали и мать,
Дом, работа, погода, простуда...
Музыкальный театр,
Краеведческий древний музей...
Наставления школьных друзей...
Все, увы, не напрасно старались.
Где они?
Лишь музей да театр и остались.
* * *
Виновны все,
Поскольку, грешный, он
За то, что невиновен, был казнён!

За то,
Что был чуть-чуть умнее всех
И объяснял им, что такое грех...

За то, что там,
Где все на одного,
Все, без сомненья, поняли его...
* * *
На закате,
В поздний час,
Я на мир смотрю устало.
Вместо слёз —
Песок из глаз...
• • • • • • • • • • • • • • • • • • • •
Вот какая жизнь настала...
* * *
В груди — невоплощённая любовь,
Увы, к тебе, оставшейся такою
Теперь уже недостижимой вновь,
Далёкою и вечно молодою...

Лишь вспомню о тебе — и улыбнусь,
И радость тихо переходит в грусть...
НА БЕРЕГУ
Кто мы с тобой?
То мудрецы, то психи
На берегу — до горизонта взгляд,
Где Тихий океан
Такой же тихий,
Великий, как сто тысяч лет назад...
В ГОРУ И С ГОРЫ
Я думал,
Что труднее подниматься,
А оказалось,
Что трудней спускаться,
Чтоб удержаться,—
Под гору,
С горы...

Острее всех возвышенных страстей —
Опасность
Улететь
В тартарары,
Туда, где даже не собрать костей...
ПАСХА
Флейтист
Под шляпою немодной,
С полями от плеча к плечу,
Играл,
Холодный и голодный,
У памятника Ильичу...

И,
Гипсовой
Невечной лепки,
Заслушавшись, по-над рекой,
За ним
Ильич в немодной кепке
Стоял с протянутой рукой...

И я
Флейтисту,
Христа ради,
Пасхальный потянул кулич...
И тут же мне
Укор во взгляде
Безмолвно подарил Ильич...
* * *
Духовный голод по России:
Пожар в душе — не погасить...
Все ждут Спасителя, Мессию,
Чтоб выпить с ним и закусить…
* * *
Поэт
Стихи писал всю жизнь —
О том или об этом...

И вдруг
Сказал мне, глядя ввысь,
Что не был он поэтом,

А был обычным рифмачом
И злободневным трепачом...

И, глядя вдаль, в ночную тишь,
Добавил:
— Ну чего молчишь?
* * *
Мраморные — в нише —
Прячут мёртвый взгляд
Нищий духом Ницше,
Нищий духом Кант...

Мраморным — навеки —
Нищенский приют.
В двадцать первом веке
Им не подают.
* * *
Я не знал,
Куда иду —
Мимо дальних стран,
Вифлеемскую звезду
Положив в карман...
Мимо
Городов и сёл —
И людской молвы...
• • • • • • • • • • • • • • • •
Знаю я,
Куда пришёл
И зачем, увы...
* * *
Хорошо, что я не плачу,
Ощутив ночную грусть...

Что, надеясь на удачу,
Над собою днём смеюсь,
Если что-то вдруг не так,
Повторяя: «Сам дурак...»


 За новогодним поворотом «ДиН» 2013№3
Стихи + 7 рассказов

* * *
С детства
Под присмотром вечности,
Ради тех, кого люблю,

Я стремился
К бесконечности...
А теперь — стремлюсь к нулю.

Чтобы —
Так тому и быть! —
Свято место уступить.

Мечты

Все сбываются мечты.
Это знаешь ты.

Все мечты твои сбылись,
А друзья спились...

Зная, что грозит сума,
Жил ты, добр и зол.

Кто мечтал сойти с ума —
Тот давно сошёл...

Сказочный сюжет

Баба Яга — костяная нога —
В каждом Иванушке видит врага,

Ждёт на скамеечке возле ворот,
Мимо спокойно пройти не даёт:

— Друг мой Иванушка, в гости зайди!
Хочешь узнать, что нас ждёт впереди?

Если

Если меня
Приподнять над землёй
И отпустить: — Лети! —

Я полечу
К земле головой...
Другого не будет пути.

И окажусь — зачем? Боже мой! —
На,
А потом — под землёй...

* * *
Всё,
Завершился двенадцатый год.
Я ему дал от ворот поворот...

— Не возвращайся! Ты стар и устал! —
Он усмехнулся —
И памятью стал.

* * *
Поэт
Предчувствует кончину,
Но говорит,
Что смерти нет,
И проклинает мертвечину,
И воспевает белый свет...
И, как положено по штату
Меж экстрасенсов и пророков,
Себе предсказывает дату —
День подведения итогов...


Кедр

На горном склоне
Ветра игры —
Свобода, воля, благодать...

Кедр
Пересчитывает иглы
И всё не может сосчитать.

А между гор
Пленяет взор
Вдаль убегающий простор!

* * *
Мне Христос сказал:
— Куда ты?
Думай о добре и зле!

Крест —
Твои координаты:
Место встречи — на нуле.

Путь один со всех сторон...
И не бойся
Похорон!

Там, за океаном

Там погоды
Лучше, чем у нас...
И свободы
Больше про запас...

Там дела
Решаются легко...
И слова
Взлетают высоко —

Там, где ананасы
Тут и там...
Там, где папуасы
Бьют в тамтам...

Там, где рядом
Ева и Адам...
Где Христос гуляет по вод;м...

В поздний час
Над гладью голубой
Только нас
Не может быть с тобой...

Два билета

Билет туда,
Билет обратно...
Как долго я не видел брата!

Как долго
С ним не говорил
Среди родительских могил!

Как долго —
Вечность, не совру,—
Не видел я свою сестру...

Железная дорога

В моём окне —
Декабрьский вид.
Жизнь — замороженно-убога.

А за окном
Шумит, гудит,
Гремит железная дорога...

Над ней —
Подвижное жильё...
Она одна — в тепле и в силе.

Я знаю:
Не было б России,
Когда бы не было её.

* * *
Где паровозы детства моего?
Где пароходы юности моей?

Лечу на самолёте: о-го-го! —
И хочется лететь ещё быстрей...

* * *
Всё холоднее в зиму светлую...

И все,
Кто выжил на морозе,
Прижаться мне скорей советуют
К сосне,
Осине
И берёзе...

Декабрь
Среди ночей и дней
Всё холодней и холодней...

Другу

1.
И там, и тут —
Тот гений, этот бездарь —
Брутальный Брут
И небрутальный Цезарь.

Мой друг хороший,
Ты ж не идиот,
Спроси прохожих:
— Стойте!
Кто идёт?
2.
С даром
Или без дара,
Каждый, увы, стихоплёт
Завистливого удара
От неприятеля ждёт...

Тот, кто наносит удар,
С криком:
— Не дрогнет рука! —
Вышибить Божий дар
Хочет наверняка...

О, мой неведомый друг,
Глянь —
Вышибалы вокруг...

* * *
Слабеет ум,
Слабеет тело...
С годами всё грустнее дни...

Я вспоминаю то и дело
Тебя...
Господь тебя храни!

Как будто нет ни расставанья,
Ни времени,
Ни расстоянья...

И снова в сердце —
Боже мой! —
Свобода, ставшая тюрьмой...

Перед зеркалом

Как хорошо,
Мой друг сердечный,
Что — слышишь? — таракан запечный
Нам вновь о вечности шуршит...

Вином наполнены стаканы...
И заморочки-тараканы
Стихов
Шуршат ему в ответ
Уже не помню сколько лет...

А за окном — чудесный вид:
Луна...
И — слышишь? — снег шуршит...


Судьба

Стихи прошли...
Теперь на сердце — проза,
Борьба за жизнь... Такие, брат, дела.

В Сибири — тридцать градусов мороза.
В Майами — тридцать градусов тепла.

У каждого своя судьба, заметь:
Кому — замёрзнуть,
А кому — сгореть...

Перед весами

Когда поэт
Стоит перед весами
И спирт разводит горькими слезами —

Не отнимайте,
Зверя не будите,
Поговорите с ним и накормите...

И утром,
После выплаканных слёз,
Проснётся он, как стёклышко тверёз...

Кризис

Знаю я,
Что кризис — это враки.
Всюду бродят денежные знаки!

Просто
Жадный стал ещё жадней...
Ну а пьяный стал ещё пьяней...

Оттого и возникают драки
Между ними...
Трезвому видней.
Старик
— В детстве я воровал по садам...
А теперь, виноват, по судам
Я хожу и — хочу не хочу —
За ущерб причинённый плачу...

* * *
Когда мне будет нечего сказать
(А это, знаю, непременно будет) —
Возьму обет молчанья, так сказать,
И пусть меня поэзия забудет!

А нынче, негодуя и любя,
Я говорю, чтоб выразить себя,
И отдаю в свободную печать
Всё то, о чём так и не смог смолчать...

Неофутуризм

Вокруг —
Народ,
Идущий к Иисусу...

Возврат
К «Пощёчине общественному вкусу» —
И флуд, и слэм, и рэп...

Увы,
Речисты,
Неистовствуют неофутуристы...

Чтоб показать, чего они хотят,
Опять
Идут к реке — топить котят...

Я ж —
Ниже по теченью — Боже мой! —
Котят спасаю —
И несу домой...

* * *
Булгаков, Чехов, Вересаев...
Увы, писатели-врачи
Россию от беды спасали —
Хоть стой, хоть падай, хоть кричи...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Неизлечимая Россия
Среди неисправимых бед
Вновь молится:
— Приди, Мессия!
. . . . . . . . . . . . . . .
А Он
Безмолвствует
В ответ.
Источник
Вот — источник
Тоски и печали...

На кресте
И в терновом венце,
Знает Он,
Что случилось в начале...

Знает Он,
Что случится в конце...

Дисгармония

1.
Я
Жил,
Пространством ограничен...

Был
С временем я органичен,
А сам с собой — дисгармоничен,

Поскольку видел я,
Мой друг,
Железный занавес вокруг...

А в театральном государстве
Все рассуждали о коварстве,
О лицемерии и лжи
Душителей живой души —

Покуда не ушли из жизни
Мечтавшие о коммунизме
И о бессмертии вожди...

И
Занавес железный
Рухнул...
Сверкнула молния...
Гром ухнул...

И до сих пор идут дожди...
2.
Постепенно — от мифа до мифа —
Дисгармония зреет в душе...
И теперь диссонансная рифма
Мне, признаться, милее уже.

Повторение сердцу не ново.
Всё, что будет, известно судьбе.
И всё чаще стихи Ивановой
Я кладу под подушку себе...

И всё чаще, проснувшись внезапно
От тревоги в кромешной ночи,
Я смотрю, очарованный светом,
Как прекрасны Земля и Луна...

* * *
Нет,
Не надо
Ни Рая, ни Ада!

Пусть продлится моя Илиада...
Пусть продлится моя Одиссея...

Я
На берег иду Енисея,
Где гудит теплоход...
И плыву
Днём и ночью — во сне, наяву...

Воля к жизни

1.
— Я воскресить хотел отца и мать.
Хотел я необъятное объять...
Была мне воля к жизни по плечу...

И что же?
Ничего я не хочу!

А ведь хотел и мог,
Уж ты поверь,
Пройти тогда через любую дверь...
2.
— Опять —
Семь бед,
Один ответ,—

Тоска,
Не много и не мало...
И никакого смысла нет
Вернуться и начать сначала...
3.
Он мне сказал,
Что умиранью рад,
А я сказал,
Что я ему не верю.

Был листопад...
И дождик был...
И град...
И ветер хлопал окнами и дверью...
И выпал снег...

...А он и говорит:
— Смотри,
Какой чудесный зимний вид!
След в след
Я
По краю добра
Еду к Раю —
И дорогу не выбираю...

Потому что,
Движению рад,
Знаю точно, что зло — это Ад...

Зло
По краю,
Как тень, стороной,
Точно эхо, спешило за мной,

За спиной
Повторяя, след в след,
Много лет
Семантический бред...

За фестом — фест

1.
На поэтическую трассу
От диссонанса к ассонансу
Нас вдохновение ведёт,
О Муза милая, с тобой

Вперёд...
И вдруг — за поворот,
Наоборот,
Любой тропой...
2.
Славно —
Господи, спаси! —
Фестивалить по Руси,

На халяву, натощак
Пить и водку, и коньяк...

Лёгких девушек любить...
Самому любимым быть...

А потом —
Писать стихи
И замаливать грехи...
3.
И нападала критикесса,
И защищалась поэтесса,
И замолкали...

И опять
Они пытались доказать
Свои на истину права...

И каждая была права.
4.
Дева
Пела, шутила,
У веселья во власти...

От неё исходило
Диво
Солнечной страсти...

А как песню пропела
Посреди карнавала —
На тебя посмотрела
И куда-то пропала...
5.
У неё
Влеченье к сладкой жизни...
У него
Влеченье к сладкой смерти...
6.
Я помню, как
Под солнечными струями
Любовь передавалась с поцелуями...

Я помню,
Пели все: — О, money, money,—
И: — I love you...—
Светлане, Тане, Мане...

Но это —
С сожалением и с болью —
Уже никто не называл любовью.
7.
Поэзия
Кончилась в марте,
Когда верещали коты...

Когда
Своё старое зеркало
О тумбочку грохнула ты,

Увидев
В своём отраженье —
Всеобщее выраженье...
8.
Дань отдав беспочвенным обидам
Посреди обыденных забот,
Поэтесса травится крысидом...
А поэт пускает пулю в рот...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А обидчик, сплетник, обормот
До сих пор живёт и хлеб жуёт...
9.
Он путал Австрию с Австралией,
Страну Италию с Анталией...
Английский алфавит с китайским,
Край Краснодарский с Красноярским...
День, ночь, свет этот и тот свет...
Недаром критик в час прощальный
Сказал: — Увы, сомненья нет,
Что был поэт он гениальный...
Да, гениальный был поэт!

Время

— Время быстро летит,
А душа не стареет! —
Мне признался пиит,—

Жаль, что тело болеет...
А казалось, увы,
Не сносить головы...

* * *
Я вырос
В замкнутом пространстве.

Замки,
Куда ни посмотри,
Напоминали мне о рабстве —
Увы, снаружи и внутри.

О!
Если б я, мечтая, смог
Взломать хотя б один замок!

Ялта

Перед нами
Плещет море,
Широко и глубоко...

Я — в миноре,
Ты — в мажоре.
Нам расстаться нелегко.

У матросов
Бравый вид.
А корабль уже гудит...
Удача
Я
Желаю,
Чуть не плача:
— Ты вернись ко мне, удача,
И, жалея счастья дни,
Счастье
В Новый год верни...
Чтоб,
Забыв про докторов,
Жил я весел и здоров!
Перед грозой
Как глаза мои сухи!
Сам с собой вдвоём
Почитай-ка мне стихи...
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
А теперь — нальём!
Вот он — мёд,
А вот он — яд,
Словно две слезы...

Как глаза твои блестят
В зеркале грозы!


Метафизика притяжения

Мы шли тогда
Одной тропою —
Ты хороша, и я хорош...

Соединяла нас с тобою
Метафизическая дрожь...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Где
Та тропа,
Скажи на милость?

А притяженье сохранилось!
Домик в деревне
Буханку хлеба,
Пачку чая
Несу в свой деревенский дом...

Где пугало
Меня встречает,
Качая рваным рукавом...

И пёс,
Мотая головой,
Мне посвящает визг и вой...

В ресторане

Здесь, где жизнь убога,
Славно петь, однако,
Под гитару Блока
Или Пастернака...

Петь для местной пьяни,
Как когда-то, смел,
Трезвый Северянин
И Есенин пел...

Здесь, где всех к ответу
Призывает смерть...
На Руси поэту
Больше негде петь.


+ 7  рассказов «ДиН»3 №, 2013

Книги на продажу

Всю жизнь слесарь АТП — автотранспортного предприятия № 184 — Иван Иванович Пиндосов мечтал уйти на пенсию, чтобы написать роман о современности.
Мечтал, потому что свободного от работы времени у него практически не было. Днём он чинил старые автобусы, а вечером, у себя в гараже, восстанавливал кому-нибудь разбитую в ДТП иномарку, за что и получил прозвище Пиндос — золотые руки.
Мечты сбываются!
Едва исполнилось ему шестьдесят лет, как сказал он своему начальнику:
— Всё, напахался! Оформляйте меня на пенсию.
И когда получил первую пенсию, прикинул, что если два года он будет писать роман и откладывать часть денег на его издание в частной типографии, то всё у него получится в лучшем виде.
Жена Мария не возражала.
— Пока я работаю бухгалтером,— сказала она,— не пропадём. На еду хватит.
Роман назывался «Перестройка» и начинался стихами:
Перестройка, перестройка,
Ты лети, как птица-тройка!
Жизнь по-новому любя,
Мы приветствуем тебя!
Образ птицы-тройки лошадей, мчащихся по обновлённой Руси, связывал повествование Ивана Ивановича Пиндосова с прозой Николая Васильевича Гоголя, творчество которого он очень любил ещё со школы и не случайно взял за образец.
И вот упорный двухгодичный труд завершён.
Роман написан и издан.
Все пятьсот экземпляров в картонных ящиках привезены домой и стоят в прихожей двухкомнатной хрущёвки, дожидаясь встречи с читателями.
Ящики с романом остро пахли типографской краской, от которой у Ивана сладко ныло сердце, а у Марии начались частые приступы бронхиальной астмы. И она, после очередного приступа удушья, категорически заявила:
— Срочно что-то делай с этими ящиками! Или я сама сыграю в ящик! Вместе нам не жить.
И загрузил Ванька Пиндос пятьдесят экземпляров в рюкзак и пошёл по городу, по книжным магазинам, распространять тираж.
Но в магазинах «Книжный причал», «Родное слово», «Аристотель» и в других ему вежливо объяснили, что все книжные магазины приватизированы одной солидной московской фирмой, снабжаются книгами из своих издательств и не имеют права на реализацию произведений местных авторов.
Попытался было Иван сунуться в одну, другую, третью конторы в центре нашего прекрасного сибирского города Абаканска, ещё во времена социализма превращённого в центр высокой культуры самой читающей в мире страны, однако охранники довольно недоброжелательно посылали его подальше:
— Шёл бы ты, папаша, отсюда подобру-поздорову. Тут, кроме тебя, желающих продать хватает, еле отбиваемся,— то косметику, то шмотки предлагают, достали уже!
И свернул он с центральной улицы в направлении когда-то колхозного, а ныне Славянского рынка Гагика Хачикяна.
У пивной палатки перед входом на рынок за круглым пластмассовым столиком сидели в пластмассовых креслах три алконавта и пили водку из пластмассовых стаканчиков.
— Привет, мужики! — радостно обратился к ним Иван.— Купите у меня мою книгу! Вот, роман о нашей современной жизни написал, «Перестройка» называется. А вот, на второй странице, мой портрет: узнаёте?
Молча полистали алконавты книгу, повертели так и сяк и вернули.
— О современности мы сами всё знаем, и не понаслышке! — сказал первый.
— Никогда не читал книжек, не читаю — и не буду читать! — сказал второй.— Может, угостишь нас?
— Что вы, ребята, я давно уже сам не пью и вам не советую!
— А валил бы ты тогда кулём отсюда! — сказал третий.— А не то мы так тебе физиономию разукрасим, что ни в одной фотографии больше сфотаться не сможешь!
Понял Ваня Пиндос, что дело туго, наклонился и достал из-за голенища сапога длинную остро отточенную отвёртку, с которой никогда не расставался, и похлопал ею о левую ладонь.
Алконавтов как ветром сдуло.
И сел Иван в автобус, и поехал к железнодорожному вокзалу: может, там повезёт?..
Ехал и любовался из окна прекрасным нашим сибирским городом Абаканском, пальмами и фонтаном на площади имени Великой Октябрьской социалистической революции, а также пальмами и фонтаном около Театра музыкальной комедии, в котором он, к сожалению, ни разу не был, а также фонтаном на Привокзальной площади, в центре которого, на высоком мраморном постаменте, омываемый разноцветными струями, возвышался символ города — лев, стоящий на задних лапах, в правой лапе — серп, в левой — молот.
Ж. д. вокзал был недавно отремонтирован. Стены и полы внутри сверкали отполированным саянским мрамором. Пассажирам здесь должно было быть торжественно и чудно...
Но когда Иван Иванович разложил свои книги на парапете маленького фонтанчика в центре зала ожидания, к нему тут же подошли два квадратных полицейских в пуленепробиваемых жилетах, молча взяли с обеих сторон под руки и повели к выходу.
— Что вы со мною делаете? Я свободный гражданин и живу в свободной демократической стране, где наконец-то совершилась долгожданная перестройка!
— Делаем то, что надо! — сказал один.
— Но я — писатель! Вот мои книги! Я хочу, чтобы их купили и прочитали!
— Хотеть не вредно! — сказал второй.— А будешь сопротивляться и права качать, в обезьянник отведём, там читатели уже есть!
И обескураженный писатель оказался на площади перед вокзалом, лицом к лицу со львом, символом города, держащим в лапах серп и молот.
Тут по радио объявили, что на первый путь второй платформы прибывает скорый поезд Владивосток — Москва.
Иван быстро перешагнул через рельсы на вторую платформу и прислонился к продуктовому ларьку, сбросив рюкзак с книгами перед собой.
«Тяжёл труд писателя,— подумал он.— Напиши, издай, да ещё и продай...»
Подошедший состав прервал его размышления. Из вагонов выбежали на платформу весёлые пассажиры и стали покупать в ларьке газировку и пирожки с ливером.
— А ты чем торгуешь, дед? — спросил один из них.
— Да вот, роман написал, «Перестройка» называется. Писатель я, Иван Пиндосов.
— Как интересно! Продайте мне! Сколько стоит?
— Цена договорная — сколько не жалко.
— Мне не жалко пятьсот рублей. Беру два экземпляра, себе и соседке по купе. Соскучился, понимаешь, по хорошему чтению!
Мгновенно образовалась толпа.
Все кричали:
— И мне!
— И мне!
И пятьдесят экземпляров были расхватаны, точно горячие пирожки с ливером.
Девять раз за текущий месяц приходил сюда с рюкзаком писатель Иван Иванович Пиндосов.
Деньги, вырученные от продажи книг, тратил он на самые дорогие лекарства от бронхиальной астмы — и жена его Мария, слава Богу, выздоровела!
А как только выздоровела, сказала:
— Садись, пиши продолжение романа! Вот, письмо тебе из Москвы пришло. Предлагают роман твой переиздать массовым тиражом, но с условием, что через два месяца ты пришлёшь им продолжение. А ещё через два месяца — окончание. Трёхтомник твой они задумали выпустить!
— Как же так? — радостный, воскликнул Иван.— Ведь я пишу очень медленно. И роман писал два года. А тут — два и два месяца?
— Ничего, я тебе помогу! — сказала Мария.— Помнишь, у писателя Достоевского была жена-стенографистка? Он диктовал, а она записывала. А чем я хуже? Включаем ноутбук — и вперёд! Диктуй!

Биороботы

— Все мы — биороботы! — сказал писатель.
— С чего вы это взяли? — возразила поэтесса.
— А с того, что все мы пишем не по своей воле, а по воле Всевышнего.
— Вы верите в Бога?
— Как же в него не верить, если повсюду — доказательства, что он правит нами, а мы, рабы Божьи, созданы по его образу и подобию?
— Например?
— Ну, например, к вам пришло вдохновение — и вы сочинили стихотворение.
— Но ведь это я сочинила.
— А вдохновение откуда? От Него, родимого! Он вдохнул в вас и содержание, и форму стихотворения, вы только послушно записали! Вдох-выдох, вдох-выдох... Даже дышите вы не по своей, а по Его воле. Попробуйте не дышать — и у вас ничего не получится! Вы просто вынуждены будете сделать очередной вдох. Или — попробуйте не писать! Это одно и то же. Поэтому вы — поэтесса, а я — писатель. Мы не можем не писать! Мы вынуждены описывать всё, что происходит у нас в душе и за её пределами. Мысли, чувства, события, кто что сказал, кто что сделал... И так — из года в год, из века в век... Посмотрите, сколько уже написано книг! Кажется, всё сказано — ан нет, нарождается новое поколение — и переписывает всё заново! Даже историю. Всем нужно что-то новенькое, душещипательное. Новые стихи, новые песни! А я уже устал быть биороботом, устал писать не по своей воле.
— Так пишите по своей! — сказала поэтесса.
— Это практически невозможно. За то, что я написал для себя, ради своего удовольствия, сейчас мне никто не заплатит ни рубля! И я вынужден работать в газете. Вот уже много лет я пишу, пишу, пишу для этого бумажного чудовища, которое называется «газета», и хочет выходить в свет ежедневно, и требует свежую информацию и рекламу. А редактор, как дракон, руководит этим дьявольским процессом. И платит мне! И я свожу концы с концами. Но стоит мне уйти из газеты, как я стану никем! Нулём без палочки! И не смогу пригласить вас не то что в ресторан, а даже в простую кафешку!
— А сегодня можете? — улыбнулась поэтесса.
— Сегодня могу,— кивнул писатель,— могу, но не хочу, уж извините. Вы только посмотрите на меня. На кого я стал похож? Какой из меня Ромео? Или Дон Жуан, или Казанова? Все жизненные силы высосала из меня эта газета, журналистика такая-сякая, эта вторая из двух древнейших профессий. Кстати, с чем вы и зачем на этот раз пожаловали к нам в редакцию?
— Как с чем и зачем?
— Ну вы же наверняка знаете, что газеты стихов сейчас не печатают.
— Но если стихи очень хорошие?
— Даже если очень хорошие. Раньше мы печатали стихи и платили за них гонорары. А теперь все приходят со стихами и предлагают заплатить нам, лишь бы напечататься! Деньги, конечно, были бы не лишними. Но приходится отказывать. Такой нынче художественный уровень. Пусть уж читатель наш остаётся без стихов, чем прочитает халтуру или графоманщину, которая стала повсеместной, загляните в Интернет!
— Как же мне быть?
— Пойти в типографию, они сейчас на каждом углу, и издать книжку стихов за свой счёт, а потом поторговать ею на авторском вечере или на книжной ярмарке.
— Я уже издала книжку, вот она. Называется «В ожидании любви». И если вы не хотите и не можете пригласить меня в ресторан, то я — и хочу, и могу. Бросайте свою работу! «Мерседес» у подъезда. Едем! Какой из ресторанов вы предпочитаете? Только не подумайте, что я имею какое-нибудь отношение к первой древнейшей профессии.

Танец живота

Гвоздём юбилейного ужина был танец живота.
В полуподвальном помещении ресторана «Забава» пахло водкой и жареной рыбой. Кондиционер не работал. Гости уже изрядно выпили.
И тут между столами, сдвинутыми в виде буквы «П», появилась танцовщица Танечка Молчанова.
Двадцать пять лет. Шоколадное тело. Высшее юридическое образование и курсы восточного танца.
Зазвучала ритмическая мелодия.
Зазвенели мониста на груди и бёдрах танцовщицы.
Публика замерла в восхищении.
Восьмидесятипятилетний юбиляр Курт Шпильберг оживился и стал хлопать в ладоши. Танечка, ритмически изгибаясь, двигалась вдоль столов. Иногда она застывала, изображая какую-то таинственную букву сексуального алфавита, но мышцы её живота и бёдер продолжали вибрировать, вызывая тонкое эхо в двух колокольчиках, продетых сквозь пупок...
Курт был счастлив. Юбилей удался на славу. Все, кто пришёл в ресторан, осыпали его подарками и цветами.
Чего ещё желать? Жизнь прожита. Итоги подведены.
Давным-давно, маленьким мальчиком, был он сослан с родителями, как и многие немцы Поволжья, в Сибирь, на вечное поселение.
Сначала жили в Норильске, потом в Енисейске, а потом обосновались в прекрасном сибирском городе Абаканске.
Здесь он, преодолевая моральные и материальные трудности, поступил в художественную школу имени Сурикова, потом, окончив институт, вступил в Союз художников, получил мастерскую — и стал создавать полотна, воспевающие величие сибирских новостроек и передовиков производства, первопроходцев, романтиков социализма.
Приходилось рисовать в основном по заказу, а не по велению сердца,— например, портретную галерею членов ЦК КПСС к седьмому ноября. Но он поставил себе чёткую цель: выжить в любых условиях, которые диктовала ему, ссыльному немцу, действительность, и вернуться в Германию, на родину отцов и дедов, во что бы то ни стало.
Работал много, по меткому выражению поэта, «наступив на горло собственной песне». Поэт, кстати, пустил себе пулю в лоб, а он выжил, каким-то чудом преодолев ранний репрессанс и поздний peaбилитанс — две составные части эпохи марксизма-ленинизма.
И стал сначала заслуженным, а потом и народным художником России! Случай исключительный, почти невероятный.
И когда выдал он двух своих дочерей замуж, похоронил жену, когда неожиданно развалилась империя СССР, переехал он в Дрезден, чтобы спокойно дожить оставшиеся годы.
В Дрездене приняли его со всеми подобающими почестями.
Предоставили шикарную квартиру в центре города, мастерскую на лоне природы, солидную пенсию, двойное гражданство.
Пиши, твори, радуйся жизни!
Ан нет, всё есть, а чего-то не хватает.
И стал он по нескольку раз в году прилетать в Абаканск, и стал рисовать сибирские пейзажи — и вернулось к нему вдохновение, и посыпались как из рога изобилия шедевры живописи, один лучше другого...
А когда подошло время очередного юбилея, оказалось, что в Абаканске даже нет такого помещения, которое могло бы вместить работы последних лет. Пришлось делать одновременно две выставки, в двух залах: Союза художников и Художественного музея.
Танечка Молчанова почувствовала восторженное к ней отношение со стороны юбиляра, как только их взгляды встретились.
Музыка усиливалась, ритм ускорялся. Юбиляр хлопал в ладоши и готов был присоединиться к танцу.
Танечка приблизилась к нему, и наступил кульминационный момент, когда голова и плечи танцовщицы сохраняли полную неподвижность, а живот и бёдра вытворяли всё, чему их научила на курсах знаменитая индианка, незакатная звезда Роза Ханум.
Полгода занималась Танечка на курсах восточного танца у Розы Ханум. Курсы были очень дорогими и очень престижными. Всего двенадцать молодых женщин отобрала Роза, только тех, кто желал овладеть искусством танца, чтобы покорить сердца своих возлюбленных и выйти за них замуж.
— Это ваш исключительный шанс! — сказала Роза Ханум.— Учитесь, и успех обеспечен.
После окончания юридического факультете некоторое время работала Танечка юрисконсультом в частной фирме ООО «Фемида».
Очень скоро стала она любовницей директора фирмы, который в минуты страсти назначил ей ежемесячное содержание в сто тысяч рублей.
Целый год аккуратно получала Танечка Молчанова эти деньги, но когда шеф узнал, что она, как говорится, подзалетела и находится в интересном положении, он резко переменил к ней отношение, заставил прервать беременность и снизил размеры ежемесячной суммы до пятидесяти тысяч.
Что делать?
Сходила Танечка к гадалке-знахарке, чтобы та предсказала ей судьбу и дала совет. А та ей и посоветовала: походи, говорит, к Розе Ханум, научишься танцевать — не пожалеешь!
Но директор «Фемиды» к успехам Танечки на курсах «Танец живота» остался равнодушен.
Он восстановил серьёзные отношения со своей законной женой и уволил Танечку без выходного пособия. После чего пришлось ей устроиться в ресторан «Забава» и показывать своё танцевальное умение на банкетах и юбилеях.
Курт Шпильберг уловил взгляд Танечки Молчановой — и мурашки побежали у него по спине... Потом по рукам и ногам. Почувствовал он, как бес вошёл к нему под ребро — и овладевает всем телом.
И вскочил он с бархатного юбилейного кресла, напротив танцовщицы, и стал выписывать ногами замысловатые кренделя...
Публика восторженно закричала — все сорвались с мест и пустились в пляс...
Танечка, в центре внимания, вскочила на стол и уже там продолжала священнодействовать своим шоколадным телом, доведённым в сауне и в солярии до изумительного совершенства.
Наконец раздался последний удар барабана, прозвучал последний аккорд — и юбиляр Курт Шпильберг, упав на колени перед Танечкой, произнёс:
— Богиня! Муза! Я покорён! Делай со мною что хочешь!
И взял он её за коричневую нежную руку, и, прижав её пальцы к своим губам, проводил к праздничному столу, стоящему особняком, и посадил рядышком на бархатное кресло... И налил ей бокал шампанского.
И выпили они на брудершафт, глядя друг другу в глаза, и не отходили друг от друга весь юбилейный вечер...
Через день, когда я зашёл в мастерскую художника, то увидел, что Танечка позирует ему в классической танцевальной позе, сложив ладони шалашиком и устремив улыбающийся взгляд ввысь.
Через месяц картина «Танец живота» была готова и выставлена на всеобщее обозрение в зале Союза художников.
Более ста тысяч посетителей оставили свои записи в книге отзывов. Самый яркий отзыв гласил: «Несколько часов простоял я в восторге перед картиной, которую назвал бы «Сибирская Джоконда». Спасибо художнику! Он воистину народный!»
Закрывая выставку одной картины, мэр прекрасного нашего сибирского города Абаканска прикрепил к груди Курта Шпильберга высшую награду — золотого льва, держащего в лапах лопату,— усыпанную бриллиантами, и объявил его почётным жителем города.
А ещё через месяц в аэропорту отправляли мы народного художника и его молодую жену Танечку Молчанову чартерным рейсом в Дрезден, и Курт Шпильберг обещал нам, что они вернутся, чтобы отметить в Абаканске сначала девяностолетний, а потом и столетний юбилей.

Ландшафтный дизайн

На последнем курсе универа влюбился я в студентку филфака поэтессу Веронику Петрову, или просто Нику. И стали мы жить в гражданском браке, сначала тайком, а потом и с вынужденного благословения её папы и моей мамы.
Папа Вероники, Иван Иванович, крутой перец, держал контрольный пакет акций всей ликёроводочной промышленности прекрасного нашего, любящего выпить, сибирского города Абаканска, был любвеобильным и богатым многожёнцем.
Мой папа бросил меня и маму, когда мне не было и годика, поэтому я его не помню.
Мама моя заведовала департаментом образования в областной администрации.
Естественно, рос я маменькиным сынком, точно связанный с нею неразрезанной пуповиной. Она дышала надо мной и надышаться не могла. Мечтала, чтобы стал я ландшафтным дизайнером, и сделала меня им, потому что все дороги для меня к высшему образованию были открыты.
И в конце концов я получил диплом с отличием.
По этому случаю решили мы с Никой и с моим приятелем Максом пойти потанцевать в ночной клуб «Планета Абаканск».
Я надел модные джинсы и свитер, Макс обрядился во фрак.
Наряд Ники представлял нечто воздушно-поэтическое.
Муза во плоти.
Так что на неё оглядывались, когда мы шли к «Планете» от машины.
Охранники при входе расшаркались перед Максом и Никой, а меня остановили со словами:
— Вам нельзя!
— Почему? — возмутился я.
— Сходите переоденьтесь, как ваш друг, тогда будет можно.
— Да у меня самый модный прикид в Абаканске! Даже в Москве меня в нём везде пропускали!
— В Москве пропускали, а здесь нужно выглядеть прилично.
Охранник загородил рукой проход, я откинул его руку, рука охранника изогнулась и, скользнув по моей груди, обвилась вокруг шеи.
Я начал вырываться, извиваться.
Подбежал Максим.
Завязалась потасовка, перешедшая в драку.
Приём.
Контрприём.
Удар.
Ещё удар.
Ника визжит.
Толпа вокруг улюлюкает.
Из глаз у меня летят искры, из носа льётся кровь...
Как нас развели — не помню.
На следующий день мама, осмотрев меня, ужаснулась и сказала:
— Едем в судмедэкспертизу, составлять акт! Они ответят за каждый твой синяк, за каждую ссадину!
Папа Ники, посмотрев на меня, сказал:
— Молодец! Боевое крещение принял. Никуда ходить не надо. Никому ничего не докажешь. А с охранниками я сам разберусь. Готовьтесь лучше с Никой к переезду в Москву. Куплю вам квартиру, подучишься в аспирантуре, а потом и к бизнесу моему подтянешься. Идёт?
И я согласился, как ни плакала моя мама, как ни возражала.
И вот в один прекрасный вечер заснули мы с Никой в самолёте в Абаканске, а проснулись в Москве, на Калининском проспекте, в шикарной двухкомнатной квартире после евроремонта, на двенадцатом этаже.
Красота! Вся Москва — как на ладони!
И стали мы вести московский богемный образ жизни.
Я учился в аспирантуре, повышал свою квалификацию и писал диссертацию на тему «Ландшафтный дизайн и современные коттеджи».
Ника сочиняла стихи и ходила по злачным местам.
Она была не только поэтессой, но и красавицей, и очень скоро покорила все гламурные круги столицы.
Её фотография появилась на обложке журнала «Караван».
Пьеса в стихах «Танатос и эрос» вдруг пошла на малой сцене театра «Колизей», а сама она стала сниматься в бесконечном телесериале «Ник и Ника», изображая молодую продвинутую бизнесменку, патриотку, страстно мечтающую о возрождении России и о собственном ребёнке.
От серии к серии кинематографическая мечта её героини сбывалась.
А в жизни, сколько я ни предлагал Нике, всё время получал отказ.
— Давай поживём для себя! — возражала она.— Мы же ещё молодые, а ребёнок — он от нас никуда не убежит!
Убежал.
И счастье семейное, о котором мы мечтали, убежало, как вода из-под крана между пальцев.
Я и не заметил, как Ника увлеклась сначала алкоголем, потом курением всяких травок, а потом и одноразовыми шприцами, наполненными какой-то очень дорогой дурью.
Вечеринки, которые она устраивала на нашей квартире, я было пытался запретить, но безуспешно. Через салон «У Ники» прошёл весь сочиняющий и играющий на гитарах авангард и андеграунд...
И когда Иван Иванович, Никин папа, крутой перец, навестил нас через год, вместо сверкающей чистотой после евроремонта квартиры обнаружил он ободранные, разрисованные губной помадой стены и горы немытой посуды на кухне и на балконе.
— Да, не справился ты, дорогой мой зять, с поставленной перед тобой задачей,— грустно сказал Иван Иванович.— А поэтому срочно, все трое, мы садимся в машину и возвращаемся в Абаканск, на свежий сибирский воздух, мозги ваши от столичного угара проветрить.
Услышав эти слова, Ника закатила истерику:
— Никуда я не поеду! Мне и здесь хорошо! Видала я в гробу ваш прекрасный Абаканск!
Но делать было нечего.
Папа, я и шофёр скрутили её по рукам и ногам, посадили на заднее сиденье джипа и поехали восвояси на дикой скорости.
Прощай, столица!
Прощай, аспирантура!
Прощай, богемная жизнь!
Мчались мы день, мчались мы ночь, а наутро, где-то под Омском, возник вдруг перед нами КАМАЗ, гружённый гравием, помигал фарами да и выехал на нашу полосу движения... И врезался в наш прекрасный лимузин, только железки и кости затрещали...
Как потом мне сказали, шофёр наш погиб на месте. А нас спасатели МЧС вырезали из разбитого автомобиля автогеном...
Ивана Ивановича, живого, но сильно покалеченного, транспортировали сначала в Омск, потом на самолёте в Москву, а потом — в Лондон, где его буквально сшили по частям и вернули с того света.
После лечения в травматологии Нику по приказанию папы увезли в Италию, где она проходит курс реабилитации и лечения от наркотической зависимости.
Я, слава Богу, отделался несколькими царапинами и лёгким испугом и живу сейчас в Абаканске с мамой, как маменькин сынок, связанный с нею неразрезанной пуповиной.
Она буквально ни на шаг не отпускает меня от себя, так как предполагает, что столкновение с КАМАЗом неслучайно, и советует мне порвать всяческие отношения с Никой и её папой.
— Добром это не кончится,— сокрушаясь, говорит она.
Иногда ко мне заходит Макс, и я откладываю работу над диссертацией: жалуюсь ему на судьбу и говорю, что мечтаю о встрече с Никой, потому что, несмотря ни на что, очень-очень-очень её люблю и хочу, чтобы у нас родился маленький мальчик или дочурка, мне без разницы, лишь бы она захотела.
А уж я-то никогда не брошу ни её, ни своих детей.

Что нас ждёт

— Я тебя люблю! — сказала Вероника.— Очень сильно люблю. И готова застрелиться на твоей могиле, как Бениславская на могиле Есенина, чтобы доказать тебе свою любовь.
— Верю, верю,— сказал Александр.— И не надо ничего доказывать! Кстати, по новым данным, Есенин не повесился, а его убили, а потом инсценировали повешение. И Бениславскую — застрелили, а потом привезли на могилу поэта.
— Откуда это тебе известно?
— Откуда? От верблюда! Книжки читать надо. И любить друг друга, ничего не доказывая.
Вероника и Александр были знакомы два года.
Судьба свела их на одном этаже «Бизнес-центра», где они, молодые бизнесмены, стали арендовать помещения под офисы.
У Александра была фирма «Учись без двоек!», а у Вероники — фирма «Счастливые половинки».
К Александру стекались студенты-двоечники со всего Абаканска, и он организовывал им через огромный круг знакомых образованных людей контрольные, курсовые, дипломные работы — за приличное вознаграждение.
Богатенькие двоечники не скупились. Бизнес процветал.
Вероника выявляла и сводила одиноких людей с разбитыми сердцами, желавших найти себе спутника или спутницу. Знакомила, проводила сеансы психотерапии, после чего две половинки объединялись в одно целое и бежали в церковь венчаться или в загс, чтобы зарегистрировать своё новое гражданское состояние счастья.
Обретшие счастье не скупились. Бизнес процветал.
И когда однажды Александр заглянул в соседний офис к Веронике и решил в шутку, закрыв глаза, под медитативную музыку испытать воздействие первого сеанса, шутка превратилась вдруг в серьёзную потребность взаимного общения.
И Александр вновь поддался гипнозу любви!
Хотя первая жена покинула его три года назад, отсудив в свою пользу и в пользу дочки полквартиры, машину и дачный участок на платформе Пугачёво. И он был вынужден перебраться в однокомнатную хрущёбу, напротив Дворца труда. Типичное холостяцкое логово, доставшееся по дешёвке от спившегося алкоголика.
Здесь и развивался роман Вероники и Александра.
Первой главой романа стал евроремонт, под руководством Вероники проведённый в кратчайшие сроки.
Второй главой — съезд с Вероникой.
Вероника мгновенно продала свою и его однокомнатные — и купила трёхкомнатную, новой планировки, на Взлётке, где раньше был аэродром, а сейчас финны строили престижный микрорайон.
Третьей главой стало новоселье.
Новоселье совместили со свадьбой, на которой, как поётся в песне, было много веселья, было много вина.
— Любимый мой! — воскликнула Вероника после первой брачной ночи.— Как мне с тобой хорошо! Как я счастлива!
Александр тоже был на верху блаженства и не скрывал этого. Тем более что Вероника пообещала родить ему мальчика, сына, о котором он мечтал.
Вдохновлённый, он стал даже сочинять стихи и печатать их в альманахе «Новый русский литератор»:
Вероника, Вероника!
На меня, мой друг, взгляни-ка!
И прочти в моих глазах
То, что не прочтёшь в стихах...
Всё было хорошо.
Но тут возник алчный владелец «Бизнес-центра» и вписал новую главу, заявив, что он повышает арендную плату за офисы в шесть раз всем фирмам, в связи с галопирующей инфляцией, девальвацией и грядущей деноминацией.
И фирмы «Учись без двоек!» и «Счастливые половинки» вынуждены были прекратить своё существование.
Количество двоечников в нашем прекрасном сибирском городе Абаканске резко увеличилось. Так же, как и количество половинок с разбитыми сердцами...
Но Фортуна не отвернулась от Александра и Вероники.
Хеппи-энд в романе был предопределён судьбою.
Законодатели Абаканска, увлечённые реформами, решили реорганизовать высшие учебные заведения города в ОСУ — Объединённый сибирский университет — и постановили, чтобы финансировался он из федерального бездонного бюджета.
А поскольку все чада депутатов были недавно двоечниками, совершенно не случайно предложили законодатели Александру стать ректором ОСУ.
И он согласился.
Естественно, что Вероника возглавила в универе Институт прикладной психологии.
А в скором времени у них родился сын Ник, который стал миллионным и с рождения почётным жителем Абаканска.
Ник растёт гениальным ребёнком, вундеркиндом.
Он посещает самые интересные занятия в универе и скоро станет доктором всевозможных наук.
Я недавно, как председатель ВАК — Высшей аттестационной комиссии, ознакомился с авторефератом его диссертации «Перспективы футурологии», и, скажу я вам, глубиной и яркостью идей, возникших на стыке многих известных мне направлений, это впечатляет.
Прочитал я и понял основную мысль диссертации, а она гласит, что всех нас, без сомнения, в скором времени ждёт прекрасное будущее!

Третий позвонок

Вот уж никогда не думал я, что на старости лет стану поэтом! Всю жизнь прожил спортсменом-борцом, от победы к победе.
Всё у меня есть: жена молодая, Верочка, третья по счёту, дети, внуки, почести, награды, дом, машина «Тойота», дача.
Что ещё надо?
Работа — не бей лежачего, я — тренер по греко-римской борьбе.
Все воспитанники — чемпионы.
И чёрт меня дёрнул новичку этому, Муртазалиеву, приём «двойной нельсон» показывать! Раззадорился, молодость вспомнил, блеснуть, видите ли, решил перед новой группой. Нет чтобы на словах, как обычно, объяснить.
А он возьми да и охвати меня, да так ловко, да так неожиданно присел, да как меня через себя кинет!
Перелетел я, значит, через него да на затылок и приземлился.
Хрустнула моя шея — и потерял я сознание. Очнулся на больничной койке, в гипсовом корсете. Диагноз: компрессионный перелом третьего шейного позвонка.
Открыл я рот да как в рифму заговорю:
— Это что ж это со мной? Неужели я больной?
— Да ты никак поэтом стал? — жена моя Верочка удивляется.— Больной, больной, лежи спокойно.
А я опять в рифму:
— Где у нас здесь туалет? Хочет пи-пи-пи поэт!
Больные на соседних койках как захохочут, а один из них в унисон мне и отвечает:
— Надо вам пройти чуть-чуть и налево повернуть!
От нечего делать взял я карандаш, тетрадку школьную и стал свои рифмованные высказывания записывать. И к моменту выхода из больницы накопилось у меня пять исписанных мелким почерком тетрадей.
Пока лежал, выздоравливал, пристрастился я к сочинительству, даже по заказу несколько стихотворений настрочил — на дни рождения докторам и медсёстрам, которые были мне очень благодарны и хвалили от всей души.
Но дома ситуация резко обострилась.
Вечером, когда Верочка стала звать меня в супружескую постель и говорить шутливо: мол, пришло время долги мои семейные отдавать, соскучилась, дескать, и всё такое,— прилетел ко мне Ангел с небес и стал стихи диктовать.
Жена зовёт, и Ангел зовёт.
Позвала, позвала жена, да и заснула. А Ангел — знай диктует, а я — знай записываю:
Здравствуй, Муза дорогая!
Прилетела ты из Рая,
Чтобы здесь устроить Рай...
Что ж, целуй и обнимай!
Заглянула утром Верочка в тетрадку мою, прочитала и ужаснулась.
— Так я и знала, что у тебя кто-то появился на стороне! — кричит.— Уж не медсестра ли это та, которую ты стихами с днём рождения поздравлял? Как её зовут?
— Да нет у меня никакой медсестры! — оправдываюсь.
— А почему тогда со мной в постель не ложишься? Супружеские обязанности не выполняешь? Зачем на мне женился?
— Да тут дело такое. Ангел ко мне ночью прилетает, стихи диктует.
— Ангел? Мужчина, что ли?
— Да нет, Муза он, то есть женщина бесплотная.
— Так мужчина или женщина?
— Ангелы — они двуполые,— поясняю.
— Слушай, да у тебя, я вижу, крыша поехала! Надо что-то предпринимать. Знаешь, позову-ка я священника из Покровской церкви, пусть он освятит нашу квартиру и тебя заодно.
Пока Верочка священника искала-договаривалась, оформился я на первую группу инвалидности по травме, распрощался со спортшколой, любимыми своими учениками и записался в литературное объединение «Абзац» при Абаканском книжном издательстве.
Редактор Иван Викторович Рыбаков прочитал мои тетрадки, задержал после заседания литобъединения и сказал:
— Вам, батенька, нужно срочно книгу издавать!
— Как книгу? У меня ведь и литературного образования нет.
— И не нужно вам никакого образования. Все поэты — от Бога. Сейчас это уже научно доказано. Вот и ваш случай подтверждает это. Кто вам стихи диктует? Ангел. А ведь Ангел — это посланник Бога.
— Но издание книги, наверное, каких-то денег стоит?
— Да уж стоит,— согласился Иван Викторович,— и немалых. Но практика показывает: есть рукопись — будут и деньги. Тут обычно возникает магическая взаимосвязь. Так что ищите спонсора. Ищите — и обрящете!
И спонсор нашёлся.
После сеанса лечебной физкультуры в спортзале «Авангард» зашёл я в душевую — а там на полу лежит визитная карточка: «Все виды спонсорских услуг».
Позвонил. Пришёл. Объяснил. И всё.
Спонсор перечислил деньги Ивану Викторовичу. Тот расстарался — и книга моих стихотворений «Ангелы поют» под псевдонимом Альберт Хрустальный, триста страниц, сто экземпляров, увидела свет...
На обложке — мой портрет: в виде Ангела поэт. На последней странице — реклама «Авангарда».
И была шикарная презентация.
Весь тираж разошёлся мгновенно между членами литобъединения «Абзац».
Меня много хвалили за смелость, знание жизни и плодовитость. Не стесняясь, пророчили мне будущность великого поэта-самородка. Шампанское лилось рекой.
Я был счастлив и ждал хвалебных статей в прессе. Но их всё не было.
Тогда я послал книгу в самую престижную газету «Абаканский труженик» и через неделю на почте получил заказное письмо.
«Уважаемый господин А. Хрустальный! Сейчас, в эпоху гласности и свободы слова, когда каждый второй житель нашего прекрасного сибирского города Абаканска пишет стихи, издать книгу за свой счёт или за счёт спонсора — не проблема. Типографии на каждом углу.
Вопрос: является ли книга фактом Художественной литературы или Поэзии с большой буквы?
Ответ: Ваша книга — не является.
Вы просите отобрать из неё лучшее и опубликовать и предлагаете деньги.
Сообщаем, что у нас очень высокие требования к стихам. А за деньги мы публикуем только объявления, поздравления и рекламу.
Найдите в себе смелость и мужество посмотреть на то, что Вы издали, со стороны.
Крепкого Вам здоровья.
С уважением.
Главный редактор В. Марковский».
Прочитал я это письмо прямо на почте и пригорюнился. Прихожу домой, а там жена моя и бородатый священник квартиру освящают.
Священник молитвы читает, крестит направо и налево, кадилом машет, святой водой во все углы брызгает и: «Изыди, Сатана!» — повторяет.
Надышался я ладана, молитв наслушался и, когда священник удалился, лёг с Верочкой в постель супружескую и до самого рассвета долги ей отдавал...
А когда рассвет наступил, услышал я прощальный голос Ангела своего из-за облаков солнечных:
Ты прости меня, чудак,
Если было что не так.
Пусть другие этим летом
Назовут себя поэтом...
Сомкнул я веки утомлённые и заснул сладким сном в объятиях прекрасной, доброй, любимой и всё понимающей третьей по счёту жены своей Верочки.
А когда мы проснулись, собрали все мои тетради со стихами, сели в «Тойоту», приехали на дачу, растопили камин, откупорили бутылку «Донского игристого» и долго-долго жгли стихи — по листочку, любуясь ярким фиолетовым пламенем...

Террорист

Мой папа в юности был похож на Сальвадора Дали, а мама — на Сару Бернар.
Вот почему я родился гениальным ребёнком.
Я прекрасно рисую, сочиняю стихи, пишу музыку.
Но лучше всего я пою.
Стоит мне услышать какую-нибудь арию из оперы в исполнении, скажем, Рафаэля или Паваротти, как я тут же могу воспроизвести её — голосом Рафаэля или Паваротти, в совершенстве, без ошибок.
Как мне это удаётся, не представляю, но всё, что я пою, отражается в моём сознании.
Таким образом я стал полиглотом. Ни итальянский, ни испанский, ни английский, ни французский языки — для меня не проблема.
Мой папа сделал всё, чтобы развить мои уникальные способности. У нас прекрасная библиотека, фонотека, рояль, компьютер с музыкальным центром, позволяющим записывать и воспроизводить любые творческие фантазии.
Сначала мы дружной семьёй жили в Крыму, но обострение отношений между крымскими татарами, русскими и украинцами вынудило нас перебраться в прекрасный сибирский город Абаканск, где никто не придаёт значения национальному вопросу. Будь ты хоть негром, хочешь жить в Сибири — живи, работай на радость себе и окружающим.
Папа занялся квартирным бизнесом, мама — преподавательской деятельностью в консерватории, которую я окончил без труда сразу по двум отделениям: композиция и вокал.
Когда я защищал две свои дипломные работы, зал консерватории был переполнен. Два часа длилась моя защита. Собственно, это был концерт в двух отделениях, с небольшим антрактом.
Папа записал его на аудио и видео.
В первом отделении я сыграл на фортепиано фантазию на темы композиторов всех веков и народов. Во втором — спел самые выразительные арии из сокровищницы оперного искусства.
Папины записи потом продавались в виде двойного альбома во всех музыкальных магазинах Абаканска, Москвы, Парижа, Лондона, Милана, Мадрида, Рима и других городов.
Я был нарасхват. Последовали приглашения на гастроли по странам Европы, Америки, Азии и Африки.
Папа был счастлив. Мама — на верху блаженства. Ещё бы! Их сын стал звездой первой величины. Все их тщеславные мечты сбылись.
Но тут я внезапно, видимо переутомившись, затосковал по Крыму, где не был с детства и где у нас, в районе Алушты, оставался в собственности небольшой домик с приусадебным участком и садом, где росли яблони, груши, виноград... И розы, розы, розы...
Тропинка круто спускалась по косогору из нашего сада к Чёрному морю.
В лучах восходящего или заходящего солнца я любил купаться, нырять, заплывать далеко от берега, ложиться на спину и любоваться бездонной бирюзой южного неба...
Наш домик пришёл в запустение.
Сад зарос. Но деревья плодоносили.
Мы навели с мамой порядок дома и в саду. И стали жить-поживать, наслаждаться отдыхом.
Но вокруг, как много лет назад, по-прежнему кипели страсти-мордасти. Крымские татары устраивали демонстрации, марши протеста, требовали вернуть им земли предков. Процесс шёл, но медленно и болезненно.
Слава Богу, на наш участок никто не покушался, кроме воров, которые повадились по ночам срезать наш виноград и собирать наши яблоки и груши...
Только-только мы с мамой соберёмся сварить варенье из золотого ранета, с расчётом на долгую сибирскую зиму, а дерево уже обобрано.
Только мы захотим собрать и засушить на зиму грушу «Конференц», а её уже обтрясли...
В конце концов, такая постановка вопроса меня разозлила, и решил я угостить воров по-настоящему, от всей души.
В беседке посреди нашего сада на круглый стол поставил я большую вазу, а в вазу положил самые красивые яблоки и груши с запиской: «Дорогие воры, кушайте на здоровье!»
А чтобы им было вкуснее, соорудил я, вспомнив давний школьный опыт, взрывное устройство. Не буду описывать его составные части, чтобы другим неповадно было. И спрятал его в центре вазы, среди фруктов.
Одну ночь ждал, вторую, третью...
Наконец, на четвёртую ночь, ровно в двенадцать часов, в беседке раздался долгожданный взрыв.
Вор лежал рядом с беседкой и стонал. Правая рука, оторванная по локоть, валялась рядом.
Что дальше?
Естественно, приехала милиция. Взяли у меня показания. Завели уголовное дело. И поместили в симферопольскую тюрьму, где я находился под следствием полгода.
Настроение у меня было приподнятое. Я радовался, что восстановил справедливость на земле.
И пел — днём и ночью арии из опер, да так божественно, так красиво, что вся тюрьма замирала, в буквальном смысле ничего не делала, как бы парализованная, зачарованная, когда я в порыве вдохновения выводил нежнейшее «ля» второй октавы.
Наконец, вызвал меня к себе начальник тюрьмы и сказал:
— Послушай, певец, что это ты вытворяешь над нами, простыми работниками правоохранительных органов, и над нашим контингентом?
— А что, собственно? — спрашиваю.
— А то, что ведёшь ты себя, как сумасшедший! Сам не спишь и другим не даёшь. Задолбал ты всех нас своим сладострастным пением. Терпели мы, терпели и решили направить тебя в психобольницу, на судебно-психиатрическую экспертизу. Пусть там решат, кто ты есть на самом деле — или певец гениальный, или террорист.
И перевели меня из тюрьмы в Симферопольскую психобольницу, где признали меня душевнобольным, которым, кстати сказать, я себя не считаю. И решением суда определили на принудительное лечение в психобольницу общего типа по месту жительства, в наш прекрасный сибирский город Абаканск, где я и нахожусь по настоящее время по адресу: улица Курчатова, 14.
И сколько будет длиться это лечение, то есть издевательство надо мной, я не знаю. Вот почему изложил я свою историю вкратце, чтобы разослать во все бесплатные газеты, которые даёт читать нам наша администрация.
Может быть, кто-нибудь напечатает мой рассказ, и заинтересуется кто-нибудь, и приедет по вышеуказанному адресу, и поставит вопрос о снятии с меня принудительного лечения...
Петь мне здесь запрещают, играть на пианино тоже.
И пропадают мои гениальные способности ни за что ни про что.
А ведь я мог бы откликнуться на одно из многочисленных приглашений, которые ещё в силе, и уехать куда-нибудь на гастроли, и радовать людей талантами, которыми наградил меня Господь Бог при помощи моих замечательных родителей, которые каждый день ходят ко мне на свидания, носят передачи... И плачут, пока голодные нищие санитары поедают то, что они принесли, а я томлюсь, когда же они наедятся и выведут меня к моему папе, который в юности был очень похож на Сальвадора Дали, и к маме, походившей на красавицу Сару Бернар, а сейчас стали от горя похожими на старичка и старушку...

«В виртуальной круговерти» День и ночь 2014, 3
* * *
Мечты о жизни в сердце берегу...
А где-то в виртуальной круговерти
Вдруг возникают так, что не могу
Молчать,— тревога и мечты о смерти...

Смотрю на одинокий листопад...
На снегопад... И воскресает память...
Ты тоже где-то там сейчас, одна ведь...
И я тоскую, сам себе не рад.

В душе — обычный русский депрессанс,
И нужен мне — не джинн из поллитровки,
Врач говорит, а нужен мне сейчас
Сеанс аутогенной тренировки...

Снег тает и стекает по плечам...
Над лесом поднимаются туманы...
Теперь я верю им, а не врачам,
Врачи теперь — рвачи и шарлатаны...

А помню, были хвори нипочём,
Когда с тобой мы повстречались в Польше,
И стала мне ты другом и врачом,
А может быть, я думаю, и больше...

Но что прошло — того уж больше нет...
И чтоб меня не мучить новой болью,
Ты даже не выходишь в Интернет
С былою виртуальною любовью...

А я мечты о жизни берегу
И прочь — опять — гоню мечты о смерти...
И, засыпая, вижу сквозь пургу
Тебя... А дальше — ангелы и черти...

Эпитафия

Нужда
Поэта вынуждала
Грешить —
Не много и не мало...

Перед собою
И людьми,
Перед женою
И детьми...

Но перед Небом,
Видит Бог,
Он, бедный, согрешить не смог.

* * *
Невидимка
Радиоактивность
Вдруг по краю рюмки засветилась...

Ты заметил это,
Выпив виски,—
И ушёл из клуба по-английски,

Унося озноб осенней дрожи
И следы полония
На коже...

Краткая биография

Биография была
Очень краткой.

Пил, курил
И для девчат песни пел...

И всегда ходил
Со школьной тетрадкой,
И записывал стихи между дел...

И хвалился
На хмельном вираже:
— У меня — сто тетрадок уже!

А когда
Расстаться с жизнью пришлось,

Из тетрадок
Ни одной
Не нашлось.

* * *
— Опять куда-то
Вороны летят...

— Куда летят?
— Летят куда хотят...

А помню,
Над просторами земли
За горизонт летели журавли...

— Не может быть! Серьёзно?
— В самом деле...

А вслед за ними
Лебеди летели...

Безумие

Безумие
Охватывает всех,
Кто сочетает славу и успех.

Кто не боится на большой эстраде,
Танцуя, петь,
Безумных денег ради...

Чтоб умереть
От передозировки
На фоне равнодушной подтанцовки...

Где громыхает,
Новым жертвам рада,
Больная разноцветная эстрада...

Ода Интернету

Жизнь
Переместилась в Интернет,
И ему
Альтернативы нет!

Каждый —
И мудрец, и идиот —
Здесь
Своё бессмертье обретёт!

* * *
Мы все
Кричали в пустоту
О наших бедах и обидах...

И все искали красоту —
Кто в мельпоменах,
Кто в кипридах...

Желали славы и успеха —
А отзывалось
Только эхо...

Нынче
1.
Где вы нынче —
Ялта и Алушта?
Словно не видал вас никогда...

Никуда не еду, потому что
Некуда...
Такая вот беда.
2.
А помнишь,
В Коктебеле — трали-вали —
С тобой мы пили, пели, танцевали...

Купались в Чёрном море по утрам...
Кто там сейчас царит на фестивале?
Как там сейчас —
Без нас?

Тарам-там-там...

Соловьи поют

Соловьи — невинно и невидно —
Про любовь поют и про уют...
Я бы так же пел — мне так завидно! —
Да грехи, как видно, не дают...

* * *
Жизнь прошла —
Открытая, как «Нате!».

Все на свете
Знают о поэте:

Детство пролетело
В интернате...
Старость
Пролетает в Интернете...



 «Третий глаз» День и ночь 2015, 1

Песня

Погрусти со мной, моя родная,
Руку дружбы нежно протяни...
Посидим с тобою, вспоминая
Радостью окрашенные дни...

Слышишь? Видишь? Вот ведь как бывает:
Грозно, как в лихие времена,
За окном гремит и полыхает
Новая гражданская война...

Слышишь? — Слышу... — Видишь, видишь? — Вижу:
Полосы огня — за рядом ряд...
Ах, на чью — никто не знает — крышу
Смертоносный упадёт снаряд?

Погрусти со мной, моя родная,
Руку дружбы нежно протяни...
Скоро мы — от края и до края —
На земле останемся одни.

Жизнь по уму

Мой друг,
Ты наделён
Божественной судьбою!

И не спеши
Вдогон
К покончившим с собою...

Пусть этим
Занимаются другие,
Тебе и мне совсем не дорогие...

А мы
С тобой —
Посланцы высших сфер —

Совсем
Другой
Покажем всем пример...

Нам ни к чему —
В награду
Муки Ада...

Жизнь по уму —
Достойная
Награда!

Пахарь

Я всю жизнь ходил за плугом...
Не случайно, как назло,
Мне везло не по заслугам...
По заслугам — не везло.

Стать счастливым я старался...
Но, хоть плуг и не был плох,
Быстро стёрся и сломался...
А мой старый конь издох...

Напахавшийся на славу
И согнувшийся в дугу,
Без работы, на халяву,
Жить я дальше не могу...

Где моя былая сила?
И зачем всё это было?
Посреди земных забот
Тяжесть неба подкосила —
Разогнуться не даёт...

Театр

И снова наступило утро...
И вновь открыт
Театр Абсурда...

И вновь над сценой —
Знаменит —
Железный занавес гремит...

Актриса рада и актёр:
Диктует роли
Режиссёр...

Аванс, зарплата — благодать.
Им безразлично,
Что играть...

И снова наступает вечер.
И снова пьеса —
«Вольный ветер».

И музыка играет лихо...
Где для холопов —
Платный вход,
А для господ — бесплатный выход...

Третий глаз
1.
В душе и вне — томленье и тревога.
И в небе, и в реке клубятся облака,
В которых — вдруг — я вижу образ Бога,
Похожего на друга и врага...

Молчание, увы, со всех сторон...
Я трепещу и жду: что скажет Он?

2.
Боже, в каждом из нас — тварь творящая,
Чёрт-те что на земле вытворяющая
По небесному календарю...
Впрочем, что я Тебе говорю?

3.
В зеркале мелькнули два лица —
Отраженья твари и творца —
И в одно, моё, лицо слились...

И в зрачках застыли глубь и высь.
И вдали увидел третий глаз
Всё, что воплотится без прикрас...

4.
В сердце — Шамбала, в мыслях — Грааль.
Впереди — недоступная даль.
Все идут наугад сквозь года
И не знают — зачем и куда...

5.
На дворе скрипит мороз...
Лает на цепи собака...
На душе — зимы некроз
Всё обширнее, однако...
На погосте — Страшный суд,
Где молитвы не спасут...

6.
Много к жизни интересу...
Мало — к смерти... Вот беда:
Знаю я, что не воскресну
Ни за что и никогда.

А хотелось бы, хотелось
Третьим глазом подсмотреть:
Для чего так страстно пелось
И заглядывалось впредь?

И зачем — другим на диво —
Ждал с небес Благую весть,
Вопреки всему, что было,
Вопреки всему, что есть?..


7.
Боже мой! —
Не дописав одной страницы,
Довести себя не смог я до больницы...

Еле скорая успела довезти...

...Что извёл себя — помилуй и прости! —
Что увидеться с Тобою не спешу,
А надеюсь, что вернусь — и допишу...

* * *
Боль, наслажденье, правда, ложь — едины —
Безумие,
Рождение и смерть...

Последствия любви неотвратимы.
И нам придётся их
Преодолеть.

Образы

Образ
Возвышенных мыслей
Делает лицо прекрасным...

Образ
Низменных чувств
Делает лицо ужасным...

И я давно заметил, что, в конце концов,
Все алкоголички выглядят
На одно лицо —

Похожее на анаконду,
Ждущую
Крушения Рима и мира...

А не на Джоконду,
Улыбка которой загадочна
И неповторима...

* * *
Жизнь городов и сёл
Смертна...
А между тем

Время прощает всё...
Время прощает всем...

И заставляет
Меня,
Вечности миг ценя,

Молвить средь бела дня:
— Боже,
Прости меня!

Пожар

Кто много знает — тот молчит.
Кто много видел — тот незряч.
Эйси-Арт-Би

Дом горит — никто не видит,
А кто видит — тот молчит.
Народная мудрость

Молчи, поэт!
Ты слишком много знаешь.
Что там горит? Не видно ничего...

Пожар не потушить...
Ты понимаешь:
Страховку получить — важней всего...

Пусть мир сгорит!
К чему базар-вокзал?
Не ты ль: «Молчанье — золото» — сказал?..

Андеграунд

Поэт-боксёр
Прорвался в третий раунд,
Чтоб стать нокаутированным — и,

Упав,
Навеки выпасть в андеграунд...

Прочти его, читатель!
И пойми.

* * *
Жизнь всё лучше, лучше...
Небо —
Супротив.

Жаль, подъём всё круче,
А за ним —
Обрыв...

Дым

Вдыхая славы смертный дым,
Бессмертно-
Молодой,

Дышал я воздухом
Хмельным
Над огненной водой...

Когда
Среди земных забот,
В угоду всем седым

Перекрывали
Кислород
Поэтам молодым...

И вдруг заметил —
Стар, устал,
Что сам седым я стал...

В округе —
Тишь и благодать...
Но всё трудней дышать...

Начинающему поэту

Поэт вошёл,
Не зная брода,
В литературное болото —

Лишился разума и сил...
И омутом
Затянут был...

Ни МЧС,
Ни даже Бог —
Никто поэту не помог...

Мой друг,
Болото впереди —
Его ты лучше обойди...
«Волшебный котелок» День и ночь 2015, №3
Красноярск: «Литера-принт», 2015
БАБОЧКА И СТРЕКОЗА
Зачем ловлю я бабочку,
А следом — стрекозу?
Зачем кладу их в баночку?
Зачем домой несу?

Могущество ль мерещится
Мне на моём пути,
Пока они трепещутся
И просят: — Отпусти!

...Ах, стрекозу и бабочку
Я слышу, я не псих, —
И открываю баночку,
И отпускаю их...

ПРЕОБРАЖЕНИЕ
Поэзия
Как форма языка
Преображает душу дурака...

И он, не говоривший ни гу-гу,
Вдруг выдаёт:
— Я тоже так могу!

И возникает — о самообман! —
Ещё один
Наивный графоман...

Который говорит:
— Я — не поэт,—
И всё же сочиняет много лет...

Пока — о чудо! — вдруг, в конце концов,
Не станет мудрецом
Средь мудрецов...

ОДИНОЧЕСТВО
И вот вдали
От близких мне людей
Мир чувств преобразился в мир идей,
Ведущих навсегда
В небытиё —
Туда, где утешение моё...
Николай ЕРЁМИН СЕМЬ РАССКАЗОВ «ДиН»2015, №5

Послевкусие любви

Ровно через девять месяцев она позвонила мне и сказала:
— Саша, завтра у нас будет ребёнок!
— Кто это говорит? — удивился я.
— Не узнаёшь? Это я, Лена!
— Какая Лена?
— Та, к которой ты приезжал чинить компьютер. Улица Менжинского, квитанция номер ЕН 21. Я до сих пор её храню как вещественное доказательство. Вспомнил? Ну, та самая Лена, которая потом пригласила тебя остаться заночевать и всё время повторяла: «Только без секса! Только без секса!»
И я, конечно, тут же всё и вспомнил.
 
Старый холостяк, поэт, бывший журналист, бард-менестрель — нет, композитор, я уже несколько лет занимался ремонтом компьютеров по объявлениям.
Перестройка плюс компьютеризация всей страны заставили меня прочитать книгу великого мастера Александра Левина «Компьютер для чайников. Проблемы и их устранение». И я пошёл по его пути.
Программист, хакер, как ты меня ни назови, но сейчас все чайники нашего прекрасного сибирского города Абаканска просто не могут обходиться без моей помощи.
Диагностика проблем и их устранение — в каждом индивидуальном случае — это поэма, иногда — лирическое стихотворение, недаром Александр Левин — один из любимых мною поэтов.
 
Лена оказалась обворожительной блондинкой, не знаю уж, крашеной или естественной. Но когда она открыла мне дверь, я тут же сравнил её со знаменитой киноактрисой Мэрлин Монро и прочитал ей с порога стихотворение Андрея Вознесенского:

Я Мэрлин, Мэрлин.
Я героиня
Самоубийства и героина.
Кому горят мои георгины?
С кем телефоны заговорили?
И когда она заявила, что покорена моим неповторимым актёрским обаянием, спросил:
— Показывайте, что у вас стряслось.
— Ах,— притворно расстроившись, вздохнула Мэрлин,— представляете, мой комп, старый дружище, перестал меня слушаться, стал глючить и такую порнуху мне выдавать, что не приведи Господь! Просто диву даёшься... А я, представьте, после приступа первой любви давно уже далека от всего этого. Никакого секса! Вот мой девиз, моё кредо, если хотите!
— Хочу, хочу! — пошутил я и принялся за дело.
Дело оказалось пустяковым, одномоментным. Но чтобы продлить прелесть узнавания и, так сказать, журналистского общения, стал я задавать наводящие вопросы о первой любви.
А потом спросил, указывая на компьютер:
— Откуда у вас это железо?
— Откуда, откуда…У него — новая подруга, а у меня — груда железа и девиз-кредо на всю оставшуюся жизнь...
— А вы знаете, я ведь тоже — поклонник чисто эмоциональных отношений и очень даже вас понимаю! — заметил я.— Увы, все мои увлечения кончались ничем. Не считая эпизодов, когда журналистика, вторая древнейшая профессия, пересекалась с первой древнейшей...
— Сочувствую,— сказала Лена.— И предлагаю, пока вы чините мой компьютер, приготовить что-нибудь поесть. Что вы предпочитаете?
— Пельмени. Сибирские пельмени,— сказал я.
— Без проблем. И водочки?
— Нет! Никакого алкоголя! — после ухода из газеты я с этим окончательно завязал.
— Что? Так-таки и ни рюмочки? За дружбу, за любовь...
— Ни одной. Вот уже много лет. К тому же я — за рулём. Гляньте в окно. Вон, около газона припаркован мой Пегас, мой «Запорожец». Музейная редкость по нынешним временам. На нём я приехал и на нём должен уехать.
— Зачем уезжать? — прошептала таинственно Мэрлин и нежно положила обе руки мне на плечи.— Давайте потанцуем!
И врубила она через две колонки усилителя танго «Вернись», и, увлекая меня, запела удивительным колоратурным сопрано:

Мы с тобою часто расстаёмся...
Знаю я, что это нелегко:
Ждать с заката до восхода солнца
Редкое моё письмо...
Но, когда его получишь ты,
Верю, сбудутся мои мечты —
И опять небеса надо мной
Вспыхнут новой зарёй...
Вернись... Я вновь и вновь молю: вернись...
Одно твоё лишь слово вернёт нам снова
Любовь и жизнь!
Я жду — вернись...
А потом ели мы с ней сибирские пельмени, и пила она русскую водочку...
А потом постелила мне на диване, а сама ушла в другую комнату, сказав, игриво улыбнувшись, точно киноактриса Мэрлин Монро:
— Гуд найт, амиго! Буэнас ночес! Только, как мы и договаривались, без секса, ладненько?
И проснулся я среди ночи оттого, что ко мне под покрывало проник в облаке феромонов НЛО, этакий неопознанный летающий объект, из которого звучала музыка танго и слова:
— Только без, только без, только без...
 
Да...
И вот, ровно через девять месяцев,— телефонный звонок.
— Лена, это шутка? — спросил я.
— Какие могут быть шутки? — захохотала Лена голосом Мэрлин Монро.— Я нахожусь в роддоме номер десять на улице имени террориста всех времён и народов Ладо Кецховели. Завтра у нас, согласно предсказанию ... Если захочешь посмотреть, как выглядит Александр Александрович, приедешь. Ни к чему тебя не обязываю. Я в социальной защите, как ты сам понимаешь, не нуждаюсь. Просто инстинкт продолжения рода сработал. Спасибо тебе за ту чудесную ночь! От всей души спасибо!
— Лена! Но ведь ничего не было! — воскликнул я.
Но она уже отключила свой сотовый телефон, который засветился и отпечатался на моём мобильнике на веки вечные.

Волшебный котелок

Ну вот и сбылась мечта всей моей жизни.
Я — в «Артеке»!
Жаль, конечно, что не в качестве пионера, а в качестве ветерана-художника...
Но что поделаешь?
Да, отмечу безо всякой ложной скромности: ныне я — известный во всём мире художник-авангардист Виктор Медведев. По прозвищу Геня-Медведь, которое с намёком на мою гениальность получил я на зоне, в лагере Ермаковском, что на берегу Енисея, недалеко от полярного круга...
Инсталляции, граффити, перформансы украшают не только заполярный город Норильск, но и прекрасный сибирский город Абаканск, где я живу.
Кому надо — меня знают.
Это мне два месяца назад в Лувре вручили Золотую медаль и издали под названием «Волшебный котелок» шикарный альбом моих, как пишут искусствоведы, шедевров.
Котелок — это мой любимый художественный образ из русской народной сказки «Маша и медведь»
Помните? Наварила Маша кашу и медвежье семейство накормила. А котелок всё варит и варит...
Пришла Маша домой и всю деревню накормила...
А волшебный котелок всё варит, и каша не кончается...
Так вот, к чему это я?
А к тому, что голова моя — точно котелок этот, варит с детских лет и варит... Как бы независимо от воли моей...
То одну картинку выдаст, то другую...
Сколько я их нарисовал — не сосчитать. Разлетелись по всем странам мира...
А я всё рисую — то акварельными красками, то масляными, то просто фломастерами... А в последнее время компьютерной графикой увлёкся...
Вот такая каша...
 
Прилетел я из Лувра на американском «Боинге», сижу, показываю альбом жене своей Машеньке, Марии то есть, с которой пятьдесят лет прожил душа в душу, золотая свадьба не за горами...
А тут — звонок в дверь...
Открываю — и входит в однокомнатную хрущёвку нашу молодой красавец-генерал в сопровождении двух пожилых полковников. И говорит:
— Вот вам, дорогой вы наш Виктор Иванович Медведев, пакет, а в пакете — путёвка в замечательный крымский лагерь «Артек», на слёт бывших артековцев, кем в положенное время, к сожалению, не пришлось вам стать. Путёвка на двоих, с женой вашей Машей. Езжайте, радуйтесь, наслаждайтесь жизнью. Крым, как вы, конечно, знаете, теперь российский, так что отдыхайте без проблем. Рисуйте...Творите, так сказать...А как вернётесь, выставку из ваших новых работ в бизнес-центре «Сибирь» организуем. Распишитесь в получении и примите наши извинения за то, что пришлось вам провести десять лет в лагерях совсем иного свойства. Вот справка о снятии судимости и о реабилитации.
Пригласила было Маша гостей к столу чаю да каши отведать, но они вежливо отклонили приглашение и удалились.
— Вот оно, Маша, как в жизни бывает! — сказал я и пакет раскрыл.
А там — четыре билета в оба конца и пачка денег.
— Придётся ехать! — вздохнула Маша.— Не всё же тебе одному по парижам разъезжать.
— Ну, тогда ставь на конфорку твой волшебный котелок да чай заваривай, а то уж больно от волнения аппетит разыгрался!
 
И сели мы в скорый поезд, в шикарное двухместное купе ... И говорит ласково:
— Приветствую вас, Маша и Витя, на древней земле Понта Эвксинского стихами Маяковского:

...Твори, выдумывай, пробуй!
Радость прёт! Не для вас уделить ли нам?
Жизнь прекрасна и удивительна.
Не правда ли? Что смотришь, Витёк, не узнаёшь? Да ведь это я и есть! Я, Петя Иванов! Друг твоей молодости, однокашник, внештатный корреспондент «Пионерской правды»... Вспомнил? Ну? Ну? Каюсь, это я ведь тогда твою путёвку в «Артек» на себя переписал... А что? Зато с первым космонавтом сфотографировался, когда тот сюда приезжал... Каюсь, каюсь... Это ведь я, когда мы уже студентами стали, я — филфака, ты — худграфа, на тебя докладную куда надо за твоё гениальное инакомыслие настрочил... И десять лет отсидки организовал... Прости уж меня, грешного, за давностью лет... И ты меня, Маша, прости, что таким вот методом удаления соперника хотел в сердце твоё войти... Ой, а привезла ли ты, девица, привезла ли с собою, красная, котелочек свой волшебненький? Ну вот и ладненько! Устраивайтесь... Отсыпайтесь с дороги... А завтра уж будьте добры на пионерский, так сказать, ветеранский костёр пожаловать... Вместе с котелочком и приходите, пусть поварит... Как-никак тысяча человек со всей многострадальной России съехалось... И всех накормить надобно...

Цыганочка

Моя мама была самой красивой женщиной Абаканска.
И самой капризной.
И долгое время говорила моему папе, что нужно сначала пожить для себя, а потом уже — для других.
И папа с ней соглашался.
 
Но когда им стало известно, что у них будет ребёнок, то есть я, и мама заявила, что не будет рожать, папа произнёс только одно слово в ответ:
— Зарэжу!
И я появился на свет.
 
Папа и мама очень любили друг друга. Они много работали, и у них всегда было много денег. И папа спокойно мог в уме делить и умножать любые многозначные цифры.
Однажды он нанял ей на шесть месяцев заезжего француза, и мама обучилась искусству парикмахера. И стала самым лучшим парикмахером Абаканска.
Поэтому богатые высокопоставленные дамы и их господа-товарищи желали стричься-бриться, делать маникюр и педикюр только у неё.
А папа мой был самым лучшим шофёром в городе.
Когда на сорокаградусном морозе у всех заклинивали моторы, только у него мотор работал как надо.
 
От мамы в наследство мне досталось красивое лицо, а от папы — сильное тело.
Поэтому я записался в кружок греко-римской борьбы, которым руководил известный в Абаканске борец Александр Захарченко. А потом записался в спортивную школу, которой руководил знаменитый тренер Дмитрий Миндиашвили. И стал сначала чемпионом Абаканска, потом Сибири и Дальнего востока, потом Европы, потом всего мира, а потом — трижды — олимпийским чемпионом.
 
В нашем доме всегда собирались знаменитости — артисты, певцы, музыканты и высокие начальники.
Притягивала всех неповторимая мамина цыганская красота.
И, конечно же, папино хлебосольство и щедрость.
На столе в эти дни обязательно было хорошее вино, бутерброды с красной и с чёрной икрой. А вдогонку — настоящие сибирские пельмени, которые мы лепили втроём, своими руками.
Когда вино было выпито, бутерброды съедены, а пельмени всячески расхвалены, наступал торжественный момент.
Выходила мама, одетая в самое лучшее своё цыганское платье из модного тогда крепдешина.
Монисто — на запястьях, в ушах — кольцами — золотые серёжки, а на голове — кокошник, украшенный блёстками из разноцветного чехословацкого стекла...
А на ногах — лакированные туфли-лодочки: ни у кого в Абаканске таких нет!
Менялась скатерть.
И мама, подхваченная под руки гостями, вскакивала на праздничный стол, становилась в классическую танцевальную позу: ноги полусогнуты, руки вскинуты над головой, между пальцами — кастаньеты, на губах — лукавая улыбка...
И одаривала всех по очереди огненным взглядом...
Папа включал старинный граммофон, выкрикивал:
— Цыганочка! — и мама начинала танец...
До сих пор, только закрою глаза, могу представить каждое её волшебное движение наяву, как во сне...
Гости вскакивали со стульев и, стоя вокруг, начинали хлопать в ладоши и выкрикивать:
— Ой, на-на, ромалэ! Ой, на-на...
А потом, подражая маме, пускались в пляс вокруг стола, подпрыгивая и приседая...
Папа в такие вечера был особенно счастлив.
Было видно, как гордится он, что у него красивая, весёлая, молодая жена.
В такие минуты он брал меня на руки и шептал:
— Расти, сынок, большой, да не будь лапшой! И главное — учись! И дело, которое нравится, делать, и плясать, и петь. А уж мы с мамой для тебя расстараемся! Учись, пока я жив!
 
К великому моему сожалению и горю, когда мне исполнилось десять лет, папы не стало.
Повёз он своего начальника, директора завода, на персональной «Волге» на юг отдыхать. И где-то под Туапсе, часа в четыре ночи, встретился им на пустынном тогда шоссе гружённый морскою галькой ...
Водитель КАМАЗа оказался опытнее.
 
Долго мама моя горевала и хранила моему папе верность. И всё же не устояла перед ухаживанием тогдашнего председателя исполкома нашего прекрасного сибирского города Абаканска. Мэра, как теперь принято говорить. Моложавого вдовца.
И вышла за него замуж. И стал он мне отчимом.
И жили мы дружно.
А поскольку детей у них не было, завели они себе собачку Линду, породы ризеншнауцер. Чёрная вьющаяся шерсть. Длинные уши. Купированный хвостик. Умные глаза.
Очень я любил Линду.
За нечеловеческую ласку и доброту любил.
И когда вдруг заболела она чумкой и перестала есть, взял я из холодильника баночку икры, и намазал на хлебный мякиш, и стал кормить, глядя в её умные, всё понимающие глаза...
Тут вошёл отчим и закричал:
— Что ты делаешь? Что это за фокусы? Да как ты смеешь? — и взял меня за ухо, и вырвал у меня эту баночку, и как замахнётся, чтобы ударить...
И увидела эту сцену прибежавшая на крик мама моя. И обняла одной рукой меня, другой собачку, и сказала тихо:
— Так, Федя, бери Линду — и уходим! И больше ноги нашей здесь никогда не будет! — добавила она, глядя на отчима...
 
Сказано — сделано.
И перебрались мы из пятикомнатной престижной квартиры на улице имени революционера Урицкого в полуторакомнатную хрущёбу на улице имени известного всему миру террориста Ладо Кецховели.
Да... А отчим до самой своей смерти всё у мамы прощения просил и выпросить не мог. Придёт, оставит букет или корзину роз у двери — и уходит не солоно хлебавши.
Здесь и провела мама свои последние годы...
 
А я уже по всем странам света мотался, укладывая на ковре в борцовских поединках мировых знаменитостей на обе лопатки.
Помню, в 1992 году за двенадцать минут двенадцать человек опрокинул. В «Книгу рекордов Гиннеса» попал.
И уже давно в Москву перебрался, в самый центр, на Калининский проспект. К сожалению, не захотела мама переезжать из любимого ею Абаканска, где папа мой на Бадалыке похоронен был, на Аллее Героев, рядом с начальником своим... А теперь и сама лежит там, заснув вечным сном.
Прожила она, тихо угасая, ровно девяносто девять лет...
Эх, мне бы столько!
И стихи писала, и литературное объединение «Русло» посещала...
И столетие бы сегодня отметила, к которому выпустил я мемориальную книжку избранных её стихотворений под названием «Души прекрасные порывы».
Вот она, девяносто девять страниц, ровно по количеству прожитых лет.
 
Помню, говорил я ей:
— Мама, измени название! Ведь слово «души» в повелительном наклонении имеет совсем другое значение, а не то, которое ты имеешь в виду. Читатели могут не так понять.
— Ну уж нет, Феденька,— возражала она,— люди сейчас грамотные, поймут всё так, как надо. И ничего менять я не буду.

Танцующий город

Полина Полищук всю жизнь была на государственном обеспечении и поэтому не знала, что такое нужда.
Роддом, детдом, Дом офицеров, Дом заслуженных ветеранов.
Бедный поэт, едва сводивший концы с концами, я познакомился с нею, когда она была на вершине административной лестницы в качестве начальника управления культуры нашего прекрасного сибирского города Абаканска.
Прославил её проект ретро-фестиваля «Танцующий город».
 
Как сейчас помню, двадцать шестого июля, в день моего рожденья, но совсем не в мою честь, на набережной Енисея, около театра имени Опера из балета, собрался весь город, чтобы потанцевать кто что хочет — рок-н-ролл, фокстрот, вальс и танго... Под руководством Полины Полищук, цветовой портрет которой мигал над площадью на огромном баннере.
И как только в двенадцать часов громыхнула с Покровской горы пушка знаменитого сибирского первопроходца Андрея Дубенского, рок-ретро-фестиваль начался.
Красавица Полина Полищук стояла на временной эстраде, с микрофоном в руках, среди мигающих лампочек,— нет, не стояла, а стояла пританцовывая... И зазывала к себе:
— Есть желающие?
Но желающих не было.
Мне стало жалко Полину, и я, прокричав:
— Есть! Есть желающие! — танцующей походкой поднялся — нет, взбежал — нет, взлетел на эстраду...
 
О, было время, когда я, как всемирно известный король рок-н-ролла Элвис Пресли, был королём в Абаканске...
Рок в те годы находился под официальным запретом как тлетворное влияние Запада.
Но я танцевал, игнорируя запрет, на всех студенческих вечеринках, поскольку учился заочно в единственном на весь мир Московском литературном институте имени А. М. Горького, основоположника незабвенного метода социалистического реализма: идейность, народность, партийность. И чувство студенческой радости переполняло меня.
Девушки в буквальном смысле слова носили тогда меня на руках. А я — их.
 
— С чего начнём? — спросил я Полину.
— Конечно же, с рок-н-ролла! — воскликнула она.
И включила минусовку на полную мощность.
Что тут началось!
Мы — на эстраде, а миллионная толпа — перед эстрадой выделывали замысловатые коленца, кто во что горазд.
Пам-пам-пам...
Пам-па-ра-па-ра-ра-ра...
Пам-пам-пам...
Пам-па-ра-па-ра...
Набирал обороты невидимый оркестр...
Полина была великолепна!
Пластична и динамична. И легко угадала момент, когда я перекинул её через себя, повернулся на сто восемьдесят градусов и поймал, лёгкую, как пёрышко.
 
Когда-то она окончила школу эстрадных танцев при гарнизонном Доме офицеров.
Заняла все районные, городские и областные призовые места.
Благодаря чему её заметил начальник гарнизона и сделал своей четвёртой по счёту законной женой.
Благодаря чему она легко выиграла административный конкурс и стала начальником управления культуры. Или культурой, кому как угодно.
 
Отзвучали безумный рок, умный фокстрот, и мы закружились в задумчивом «Вальсе цветов», плавно переходящем в нежное, мечтательное аргентинское танго.
— Как тебя зовут? — спросила Полина, прижимаясь ко мне разгорячённой грудью.
— Меня зовут Аркадий. Я известный в Абаканске поэт, член Союза писателей России и Союза российских писателей. Пенсионер. Пенсия десять тысяч рублей. Мне шестьдесят один год.
— Ну, я бы не дала!
— А я бы и не взял.
— А я — Полина. Мне...
— Знаю, всё знаю...
— Тогда зови меня просто Поля...А я тебя буду звать Аркаша. Не возражаешь?
Я не возражал.
В этот момент танго закончилось, и Полина передала микрофон своей помощнице-секретарше Анечке, которая заулыбалась, пританцовывая, и буквально оглушила нас:
— И снова — рок-н-ролл! Танцуют все!
Полина между тем крепко взяла меня за локоть и прошептала — нет, прокричала мне в самое ухо:
— А что, Аркаша, не продолжить ли нам знакомство наше в менее многочисленном месте?
И села она за руль новенького «Мерседеса», и помчались мы на большой скорости прочь, и оказались вскорости там, где наступала ночь... В полумраке соснового бора, в таинственном коттедже на берегу великой сибирской реки, вдалеке от танцующего по замыслу Полины прекрасного города Абаканска, лучшего города Земли...
И пили мы кофе с коньяком, и беседовали в полумраке на всякие возвышенные темы, и я шептал — нет, напевал ей сочинённый только что экспромт:

Губ твоих накрашенных малина
Так благоуханна и вкусна...
О, как я люблю тебя, Полина!
Будет нам сегодня не до сна...
Я с тобою провести не прочь
Нынче эту сказочную ночь...
 
Да, а ночь была действительно сказочной.
— О, Элвис Пресли ты мой ненаглядный!
 
Мне ли шептала она в темноте тогда? Пять лет назад...
«Неужели уже пять лет прошло?» — думал я, направляясь на приём к Полине Полищук в здание городской администрации.
Да, много воды за эти годы утекло.
Помещение союзов писателей на Стрелке было отобрано у писателей, и там размещены посольство Белоруссии и Дом искусств. Директор которого Лариса Шнырь только что отказалась командировать меня в Москву, куда я был приглашён на юбилей моего любимого Литературного института.
Мол, из министерства пришёл приказ: в связи с предстоящей Олимпиадой тратить деньги только на зарплату и на услуги ЖКХ.
И вспомнил я про Полину Полищук!
На первом этаже городской администрации у меня потребовали паспорт и выписали пропуск.
Женщина-полицейский тщательно проверила содержимое всех отделов моей поэтической сумки, набитой книгами и рукописями начинающих авторов.
И поднялся я на «седьмое небо», то бишь на седьмой этаж, рассуждая: «Почему администрация, а почему не райминистрация?»
Постаревшая за эти годы секретарша-помощница Анечка отметила мой пропуск, тщательно изучив паспортные данные, и сказала:
— Ждите, ваша очередь последняя.
Как во сне прошли передо мною композитор-песенник К., художник-абстракционист Ф., руководитель ансамбля «Тебе поем» (я ещё подумал: «;Поем“! Почему не ;Поём“?»).
— Сколько лет! Сколько зим! — воскликнула Полина Полищук и вышла, пританцовывая, из-за огромного бюрократического стола.— Какими судьбами?
— Судьба нынче у всех одна,— улыбнулся я,— все мы находимся в поисках денежных знаков. И я прошу командировать меня в столицу нашей родины город Москву, на юбилей Литературного института, который, кстати говоря, я окончил с отличием, чем может гордиться культура нашего прекрасного сибирского города Абаканска. Двенадцать тысяч на самолёт меня вполне устроят.
— Ты что, в тюрьму посадить меня хочешь? Ты ведь у нас не работаешь! Я тебя командирую, а мне — р-раз — и скажут: «Нецелевуха!» Хоть двенадцать тысяч, хоть двенадцать рублей. Всё.
— Что же делать?
— Ладно, учитывая твои давние боевые заслуги, так и быть, найду я тебе спонсора на двенадцать тысяч, Элвис ты Пресли наш ненаглядный! Жди. Позвоню.
 
И день прошёл, и два, и три...
А звонка всё нет...
И год, и три, и десять промелькнули — как не бывало...
И направила меня директор Дома искусств Лариса Шнырь в связи с Всероссийским днём пожилого человека провести поэтическую встречу в Доме заслуженных ветеранов, чтобы смог я, нищий поэт, заработать на этом немного денег.
И когда я рассказал ветеранам о себе, почитал им стихи о любви и спросил в заключение:
— Может, кто-нибудь из вас хочет поделиться своими мыслями или чувствами?
— Я хочу! — воскликнула старушка божий одуванчик и лёгкой танцующей походкой подошла ко мне.— Я очень люблю поэзию. И очень люблю любовь. Один поэт, забыла его фамилию, даже посвятил мне стихи, которые я до сих пор прекрасно помню.

Губ твоих накрашенных малина
Так благоуханна и вкусна...
О, как я люблю тебя, Полина!
Будет нам сегодня не до сна...
Я с тобою провести не прочь
Нынче эту сказочную ночь...—
прочитала она.
А потом рассмеялась...
А потом заплакала — нет, зарыдала горючими слезами...
Пока ветераны долго и старательно хлопали в ладоши.

Давайте споём!

Светлана Буланова, общественный деятель, президент ОСУ, автор проекта «Давайте споём!», была счастлива: праздник песни удался на славу.
Активисты из группы поддержки вдоль всей набережной Енисея завлекали жителей Абаканска в хороводы, раздавали им листовки с текстами песен и заставляли петь:

Гляжу в озёра синие,
В полях ромашки рву...
Зову тебя Россиею,
Единственной зову...

— Интересно, кого это и кто Россиею зовёт? — спрашивал прозаик Константин Невинный своего друга поэта Михаила Злобина.
Они шли по набережной, любуясь хороводами, и слушали обрывки песен, иронизируя над их содержанием.

Полюшко моё, родники,
Дальних деревень огоньки,
Золотая рожь да кудрявый лён...
Я влюблён в тебя, Россия, влюблён!

— Ещё более интересно, как это влюблённый разглядел ночью при свете огоньков, что рожь золотая, а лён кудрявый... И почему он влюблён не в девушку, а в какой-то придуманный абстрактный образ? — шутил Михаил.
— Влюблённые — они всё могут... Но — бедные девушки!
Тут к ним подошла старушка божий одуванчик с огромным целлофановым пакетом в руке и сказала:
— Поздравляю вас, господа-товарищи литераторы, с праздником! — и добавила: — Давайте споём?
— Откуда вы знаете, что мы — литераторы? — воскликнули друзья.
— Да как же вас не знать? — изумилась старушка.— Вот вы — Константин Невинный, автор романа «Кедры шумят», который я с упоением прочитала три раза подряд! А вы — поэт Михаил Злобин, песню которого мы сейчас и споём!

Мой родимый край, место отчее,
Ты и праздник мой, и броня...

Ну, подхватывайте!

Солнце общее, сердце общее
У земли моей и у меня!

— Да не писал я никогда таких песен! — возмутился Михаил.— Как это край может быть бронёй чего-то, а у земли — сердце? Бр-р... Бред какой-то!
— А мне — ндравится! — заявила старушка.— Давайте знакомиться, я ведь тоже литератор, а точнее — поэтесса, Мари Большакова, и такие же песни пишу! Вот! — сказала она и вынула из целлофанового пакета несколько книжек.— Это — сборники моих песен. Покупайте и пойте!
— И давно вы песнями балуетесь? — спросил Михаил Злобин.— Что-то я нигде раньше вашей фамилии не встречал.
— Да нет, не так давно, как только мне шестьдесят лет исполнилось, вышла на пенсию, так и начала, пишу, книжки издаю, на песенных посиделках ими торгую, надо же как-то типографские расходы возмещать... А скоро и диск выпущу! Чем я хуже Маши Распутиной? Торгую и пою. А что? Свобода слова! Свобода песен! Живи и радуйся, как мама моя, которой, дай Бог ей здоровья, исполнилось сто лет, а она ещё нитку в иголку вдеть может, да и сама в любое игольное ушко пройдёт, если захочет. Я считаю, что у неё и у меня — счастливая старость. И продлить её можно только песнями.
— Сколько стоит ваш песенник? — спросил Михаил.
— Восемьдесят рублей, по числу прожитых лет. Скоро будет дороже.
— Ну что, поддержим частного предпринимателя? — обратился он к Константину.
— Поддержим!
—Тогда нам два экземпляра.
— Молодцы! — радостно воскликнула Мари Большакова и запела:

Я люблю Абаканск мой родной,
Ах, люблю я его всей душой!
И Россию родную люблю,
И об этой любви я пою!

Тут к ней подошла Светлана Буланова, автор и организатор проекта, академическая певица (драм-сопрано), дипломант международного конкурса, председатель жюри «Волшебный диктофон», с группой поддержки. И взялись они за руки, и образовали хоровод, и подхватили песню...
А Константин Невинный и Михаил Злобин направились к палаточному павильону «Пикра».
— Грех в такую жару не выпить по кружечке-другой холодненького фирменного пивка,— сказал Михаил.
— Грех, но почему бы и не выпить? — сказал Константин.— Праздник всё-таки...


Гипердиагностика

Конечно, я догадывался, что Россия после семидесятилетнего большевистского террора стала невежественной страной, но не мог себе даже представить, что до такой степени.
Медицинские познания — у каждого — практически на нуле.
Этим и решил воспользоваться мой шеф, владелец частной клиники «Авиценна» Яков Семёнович Гробман.
Когда я устроился к нему на работу, он сказал:
— Ты молодой специалист, да? Тебе надо хорошо зарабатывать, да? Тебе нужна квартира, машина, дача, жена. Да? И на всё это будут нужны деньги, и немалые. Так знай, что переходный период от социализма к капитализму уже давно в стране закончился. Вокруг нас — или явные, или подпольные миллионеры. И все хотят болеть и лечиться. Иными словами — требуют к себе внимания и ласки. А что у них внутри организма творится — никто не знает. Вот и придумывай им болезнь. Ставь диагноз. Назначай дорогостоящее лечение или очень дорогую операцию. Или то и то. Рак. Диабет. Язва желудка. Аневризма аорты. Спинномозговая грыжа. Всё. Этого достаточно, чтобы и тебе, и мне тоже стать миллионерами. Пускай делятся!
Выслушал я наставление, проникся ситуацией, подключил к работе персональный компьютер — и дело пошло!
Жене главы нашего прекрасного сибирского города Абаканска Мальвине Иосифовне Пилипчук я поставил диагноз «фиброзно-кистозная мастопатия, рак груди», а самому Карлу Абдулатиповичу — «язва желудка с угрозой перерождения».
Тут же они были удачно прооперированы другом Якова Семёновича, выдающимся хирургом современности профессором Ахмыловским Артуром Тимофеевичем. И успешно прошли курс послеоперационной реабилитации в Индии. Куда потом переехали на постоянное место жительства — уж очень им там понравилось.
Он стал владельцем крупной фирмы по разведению бенгальской породы слонов в искусственных условиях. А она возглавила общество и туристическую фирму «Рериховеды».
 
Мой шеф купил себе коттедж, похвалил меня и сказал:
— Молодец! Продолжай в том же духе! Далеко пойдёшь.
Я купил себе двухкомнатную квартиру в центре Абаканска, с видом на заповедник «Столбы», и по вечерам, глядя на отроги Саян, стал подумывать о женитьбе.
Тем более что на меня стала заглядываться дочка шефа — двадцатидвухлетняя практикантка Оксана.
 
И поставил я диагноз губернатору нашей замечательной области Савелию Васильевичу Крамарову — «аневризма центральной мозговой артерии», а его жене, красавице Веронике Адольфовне,— диагноз «спинномозговая грыжа пояснично-крестцового отдела позвоночника с угрожающим ущемлением».
И они были очень удачно прооперированы другом Якова Семёновича и направлены на восстановление сил в Китай, где монахи известного монастыря Шаолинь быстро поставили их на ноги. И они, очарованные прекрасной природой и тайнами буддизма, остались там навсегда, организовав туристическую фирму «В поисках Шамбалы».
 
— Молодец! Так держать! — сказал мне Яков Семёнович, когда я купил автомобиль «Тойота Королла» и объявил ему и его жене Саре Моисеевне о желании жениться на их дочери Оксане.
Оксана подтвердила, что любит меня, что не может без меня жить и хочет, чтобы у нас родился ребёнок — мальчик или девочка, без разницы, лишь бы был таким же красивым, умным и удачливым, как я.
 
И я был просто вынужден поставить диагноз «рак желудка» обратившемуся к нам с жалобами на боли в животе Ивану Петровичу Сидорову, председателю Законодательного собрания нашей прекрасной Абаканской области, равной по площади Англии, Франции и Германии, вместе взятым.
Принял у меня Иван Петрович направление на операцию, постоял в задумчивости и ушёл сильно опечаленный.
 
Но тут вмешалась судьба, или случай, как хочешь, так и назови.
В Германии собирался Всемирный конгресс миллионеров, не знающих, куда девать свои деньги.
И полетел Иван Петрович в срочном порядке на конгресс — привлекать инвестиции для строительства новых гигантских заводов и нефтепроводов на территории нашей области.
Но когда начали заседать, боли в животе у него обострились, и мгновенно был он доставлен в дрезденскую клинику, и обследован на самом современном диагностическом оборудовании, и с диагнозом «обострение хронического аппендицита» был успешно прооперирован.
Вернулся Иван Петрович из прекрасного германского города Дрездена в прекрасный сибирский город Абаканск жизнерадостным и помолодевшим.
И на радостях, что диагноз рака у него не подтвердился, представил он меня к званию «Заслуженный врач России». А моего шефа — к званию «Почётный член Абаканской медицинской академии».
 
Я женился на Оксане.
И родилась у нас двойня — Миша и Ириша.
И купил я дачу в кедровом бору, тридцать минут от Абаканска на моей «Тойоте Королле», чтобы дышать свежим воздухом, так как в Абаканске на инвестиции, привлечённые Иваном Петровичем, построили гигантский завод ферросплавов, и дышать стало практически нечем.
 
Почувствовав, что дело пахнет керосином, мой шеф — пардон, тесть — продал клинику «Авиценна» и уехал с моей тёщей Сарой Моисеевной на ПМЖ в Израиль. Откуда пишут они, что там так хорошо, что о лучшей жизни и мечтать не приходится.
И зовут меня, Оксану, Мишу и Аришу скорей перебираться к ним.
Потому что время уходит, и нужно прожить оставшиеся годы так, чтобы не было ни мучительно, ни больно.

Ключевые слова

Рассказ под таким названием приснился мне сегодня ночью.
 
Я подошёл к киоску «Розпечать», чтобы купить свежую газету и узнать, кто победил на Украине — Порошенко или Тимошенко.
— Пароль! — сказала древняя старуха, продавщица газет.— Назовите пароль, тогда я вам продам самую свежую газету...
— Какой ещё пароль? — изумился я.
— Пароль, или, чтобы понятнее было,— ключевые слова, которые ведут любого человека по жизни... Саша, ты их должен помнить!
— Саша? — переспросил я.— Откуда вы меня знаете?
— Как же мне тебя не знать, мой милый, дорогой и до сих пор желанный Сашенька? Ведь ты — моя первая любовь, и на этот момент единственная...
— Лиза, это ты? — воскликнул я и вспомнил ключевые слова: — Я тебя люблю!
— Молодец! Получай свою газету,— сказала Лиза и вдруг стала молодеть, как в сказке.— Зачем ты вернулся?
Я тут же уцепился за это словечко Мандельштама и стал вращаться на правой ноге, припевая:

Я вернулся в мой город, знакомый до слёз,
До прожилок, до детских припухлых желёз...

— Нет, серьёзно? — спросила Лиза.
И вышла из газетного киоска, и взяла меня за руку, и повела по вечернему Питеру, вдоль набережной Невы.
Мы шли, нежно прижавшись друг к другу, и я ей декламировал Окуджаву:

Нева Петровна, возле вас всё львы...
Они вас охраняют молчаливо...
Я с женщинами не бывал счастливым...
Вы — первая, я чувствую, что вы!

— А вернулся я сюда, моя дорогая первая любовь Лизанька, чтобы попрощаться с городом моей юности, где учился, мечтая стать известным журналистом и великим писателем... Но не пригодился... Эх, мечты, мечты... Откуда вы только берётесь, кто вас только посылает на нашу голову грешную?.. Да, окончил я журфак, и распределили меня в далёкую Сибирь, в прекрасный сибирский город Абаканск, на стройку коммунизма, даже комсомольскую путёвку дали и деньги подъёмные...
— Дальше можешь не продолжать. Всё про тебя знаю, все твои публикации храню — и в бумажном, и в электронном виде... Пойдём ко мне в гости!
— Это куда?
— Да всё туда же, улица Скороходова, сорок пять, квартира тридцать четыре, третий подъезд, четвёртый этаж...
— Не может быть!
— Всё может быть, Саша…— грустно улыбнулась она, открывая до боли знакомую мне дерматиновую дверь до боли знакомым серебряным английским ключом...
А когда переступили мы знакомый стёрто-вогнутый посередине порожек и заглянул я в старинное знакомое зеркало напротив входа, то увидел двух семнадцатилетних студентов — Сашу и Лизу, которые вдруг завизжали от радости и бросились друг другу в объятья...
 
— Знаешь, оставайся у меня ночевать. Я тебя люблю,— прошептала Лиза.
— Нет, это я тебя люблю! — прошептал Саша.
— Хорошо. Так пусть же эти ключевые слова будут служить нам паролем на всю оставшуюся жизнь...
 
Утром, когда мы, счастливые и молодые, проснулись и Лиза стала собираться на работу в газетный киоск, достала она из сумочки изящную флешку и сказала:
— Дарю! Здесь все твои публикации, о которых я говорила. Пять файлов, пять томов.
И ушла.
А я снова задремал.
А когда открыл глаза, гляжу — действительно флешка на подушке лежит.
Настенное радио, оставшееся в моей однокомнатной хрущёвке ещё с доперестроечных времён, романс на стихи Мандельштама в исполнении Аллы Пугачёвой транслирует:

Петербург! я ещё не хочу умирать!
У тебя телефонов моих номера.
Петербург! У меня ещё есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса...

Вставил я флешку в свой старенький ноутбук — а там пять файлов и письмо:
«Дорогой Александр! Сашенька!
Прошу тебя, срочно отдай пять томов Собрания своих сочинений в типографию!
Когда будет готов тираж, привози его в Питер на книжную ярмарку. Мы устроим шикарную презентацию — и мечта твоя стать великим писателем сбудется.
Если нужна будет материальная поддержка, звони. Ноу проблем. Я теперь владею всеми газетными и книжными киосками в Питере. Так что тираж разойдётся мгновенно».
И постскриптум — полужирным курсивом:
«Я тебя люблю!»

«Иголка в снегу»  День и ночь 2016, №1
Вновь и вновь
Что мне древность?
Что мне старость?
Сердца жар не потушить!

Все умрут,
А я — останусь,
Чтобы жить и не тужить...

Возрождаясь вновь и вновь
Там,
Где вера и любовь...

Секрет Сократа
Сократ,
Раскрой секрет:
Зачем ты пил цикуту?

Нет, подвиг твой —
Нет-нет! —
Я повторять не буду...

Мой выбор:
Бытиё,
Изгнание моё...

Огни святого Эльма
Огни святого Эльма —
От чувств
И от идей —

Светили
Запредельно
Над головой твоей...

И я, тобой смущён,
Дивился,
Освещён...

Любовь —
Глаза в глаза,
Небесная краса...

И где сейчас
Они,
Горящие огни?

Увы, среди огней —
На мачтах
Кораблей...

Декабрьский снег
Цветные сны...
А мысли — чёрно-белые...

И чёрно-белый снег
Летит в окно...

И дети
Ледяную горку делают...

И дед глядит на них
И пьёт вино...

Он хочет умереть
Давным-давно...

А всё живёт —
Как тень в немом кино...

Москва
Москва,
Твоё лицо
Я вспоминал, любя...

Садовое кольцо
На горле
У себя...

Как вместе пел и пил —
И время торопил...

И долго счастлив был...
Пока не разлюбил...

Ты говоришь:
— Чудак,
Вернись, я всё прощу!

А я:
— Как бы не так! —
И — плачу, и — грущу...

Думал
Думал, что в сердце —
Стихия,
Вечной поэзии свет...

Думал —
Все люди плохие...
А оказалось, что нет...

Время
Время разделяет нас —
Поколенье
С поколеньем,

Каждый день
И каждый час
Наполняя удивленьем...

И со-мненьем...
И со-знаньем...
И, увы, непониманьем...

Внуков,
Дедов
И отцов...

Бытия,
В конце концов,
Всех — живых и мертвецов...

Иголка
Я искал иголку в снегу,
Посреди снегопада,
В стогу...

Снег растаял...
А стог сгорел...
И иголка нашлась между дел...

Тень
Тень твоя на солнце тает...
И куда-то
Улетает...
За пределы
Бытия...
О любимая моя...

Такие дела
Если честно,
Такие дела:
Что тут скажешь? —

В пути меж дорог
Ты себя для меня сберегла...
Я себя для тебя
Не сберёг...

Счастье
Кажется, ну что для счастья надо?
Ведь не знаешь,
Есть оно иль нет.

Съесть за сутки плитку шоколада —
Что ещё тебе?
Скажи, поэт!

Хочешь,
Коль приелся шоколад,
Перстень с бриллиантом в пять карат?

Ах, не хочешь?
И на сердце — ночь?
Ну, тогда не знаю, чем помочь...

Надпись на книге
«Мир богат старинными вещами!
Старина —
Бессмертия секрет...

Сохранилось то, что запрещали...
Ну а то, что защищали,—
Нет»,—

Надписал на «Книге Завещаний!»
Запрещённый некогда
Поэт...

И сказал:
— Читай — тому, кто впредь
Не позволит книге умереть!

Мандарины
Почему китайский мандарин
Лучше,
Чем абхазский мандарин?

Потому что этот — на столе,
А абхазский
Где-то на стволе...

А ещё точнее —
На ветвях,
Недоступен нам, увы и ах...

А попал бы он поэту в рот —
Сразу стало б всё
Наоборот!

Любовь
Любовь —
Это нежный и тихий
Процесс состраданья судьбе...

Так
Слон прислонился к слонихе...
А я прислонился к тебе...

Кот Василий
— Всё зависит
От наших усилий! —
Промурлыкал сквозь сон кот Василий...

Изловчился —
И мышку поймал...
Съел, свернулся — и вновь задремал...

Информация
О том,
Что информация первична,
А время — как материя — вторично...

Вчера я в диссертации прочёл...
И понял вдруг,
Какой я был осёл!

От забот
Захотел я уйти от забот...
Только мне объяснил
Капитан:

— Наш корабль
Никуда не плывёт!
Здесь — гостиница и ресторан...

И зачем обязательно — плыть?
Можно просто
В каюте пожить...

Пить вино...
И смотреть, как, легка,
Все заботы уносит река...

Зацепиться
Как я в детстве хотел —
Зацепиться за поезд!

И умчаться...
Конечно, на Северный полюс...

Но лежали пути
На восток и на запад,

Пронося над собой
Дымный угольный запах...

И однажды я всё ж зацепился...
Свят-свят!

Был замечен, задержан
И с поезда снят...

До сих пор удивляюсь,
Ну просто беда,

Как я смог зацепиться за поезд
Тогда...
 «Ладонь в ладонь» День и ночь 2017, 1
* * *
— Ни прошлого, ни будущего нет...
Всё — в настоящем, здесь... —
Сказал поэт.

Расстались мы — и встретились:
                — Привет! —
Вновь в настоящем,
Через десять лет...

* * *
И опять подошёл я к реке —
И поймал
Изучающим взглядом

Отражение Бога в воде
И моё отражение
Рядом...

Дрожь по коже —
На солнце ль, в тени —
До чего же похожи они!

Разными путями
Шли мы
Разными путями,

Разделяемы
Страстями

Между небом
И землёй...

Оказалось —
Боже мой! —

Шли мы к истине
Одной...

То есть точно —
С двух сторон —

Прямо
К месту похорон...

Где любому —
Рай и Ад...

Жаль, что нет пути
Назад...

* * *
Век мирской
Истекает...
Сколько зим —
Столько лет...

Где артист
Луспекаев?
Окуджава?
Привет!

Смерть поёт,
Что вот-вот
Ей в любви
Повезёт...

* * *
Всё, что сказал я, —
Всё случайно...

И потому —
Не-о-бы-чай-но,

Что здесь,
В границах бытия,

Смог
Это молвить

Только
Я...

* * *
Был у меня
Меценат —
Добрый большой человек...

В годы надежд и утрат
Щедрый,
Как дождик и снег...

Но
Меж светил как-то раз
Вспыхнул сильней —

И погас...
Мой дорогой меценат...
Мой нерасчётливый брат...

* * *
Живу по милости Творца
В чертогах
Звёздного дворца...

Откуда ночью (всем завидно)
Мне видно — всё!
Меня — не видно.

А всем, где все на одного,
И днём
Не видно ничего...

* * *
В стране, где все — на одного,
И все грозят
Неволею,

Надежды нет
Ни на кого...
А на себя —
Тем более...

И всё ж
Я уповаю вновь
В душе
На веру и любовь...

Сны
Все сны мои
До ужаса просты:

Открылась в небо
Дверца самолёта —

И я смотрю...
И прыгнуть мне охота

В глубины высоты
И красоты...

Навстречу
Солнцелунному лучу...

И прыгаю...
И в ужасе лечу...
День и Ночь «Птица Феникс» №5 за 2017 г
***
               
По диким степям,
По великим пескам
Я шёл,
Подчиняясь богам и векам…

Где прошлая радость?
Себе на беду
По диким снегам –
Одинокий – иду…

Светило мне Солнце…
Но вот – влюблена –
Спокойно и ласково светит Луна…

И шепчет:
- Ну, что ты печален? Держись!
Пока я с тобой – продолжается жизнь!

***
Мы повстречались с ней в Эгейском море
На греческом
Пиратском корабле –

Гроза в глаза…
На счастье и на горе…
Неверные  ни морю, ни земле…

Лишь – солнечным летящим парусам
Да бесконечным
Звёздным небесам…

Чтоб вскоре стать дельфинами
- Э гей! –
В Эгейском,
Самом  страстном из морей…
2017



ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Марина Саввиных
Для встречи тайной и счастливой
Николаю Ерёмину — 70 лет ДиН №3 за 2013г

Кажется, я знаю его целую вечность! Во всяком случае, моя сознательная жизнь точно началась при непосредственном участии Николая Ерёмина. Литературным крещением я обязана именно ему. Как давно это было!
Мы посвятили друг другу множество стихов — и открыто, и тайно. И даже если нет над особенно взволновавшими меня строчками прямого посвящения — по ведомым только нам с Николаем Николаевичем приметам я угадываю, кто их адресат. Уверена: то же самое чувствует и он, когда перечитывает мои стихи, обращённые к нему. Никогда и ни с кем за всю мою — тоже большую уже и совсем непростую — жизнь у меня не было такой святой, возвышенной и чистой дружбы. Творческой. Тревожной. Трудной.
Был момент, когда мы жестоко повздорили. И несколько лет даже не разговаривали друг с другом, избегали встреч. Причём — видит Бог! — я так и не поняла вполне, что было тому причиной. Просто что-то тёмное и тяжёлое резко и непроницаемо встало между нами. Это было время мутных перемен — в самом Ерёмине, вокруг него, в стране и в городе, да, наверное, и во мне. И вот мы так же нечувствительно — вдруг — снова оказались рядом. Совсем не похожие на тех, какими были раньше. Ставшие, может быть, мудрее и проще, но, возможно, и потеряв что-то очень важное, что держало нас обоих на высоте той метафизики, которая всегда влекла меня к его негромкой, но невероятно плотной, музыкальной, жизнеутверждающей лирике.
Для меня Николай Ерёмин был и остаётся поэтом-философом, продолжающим в русской поэзии линию Афанасия Фета. Только чёрствую, лишённую внутреннего слуха душу не тронут такие строки:
Вдоль берега потрескался гранит,
Река суровой стала, молчаливой.
Который год судьба меня хранит
Для нашей встречи, тайной и счастливой.
Какая мука сладкая — любить,
Надеяться и знать, что не напрасно
В нас это чувство продолжает жить,
Ни времени, ни смерти не подвластно.
Как просто и точно! Какая безупречная форма! Ничего лишнего. Никаких изысков и спецэффектов. Каждое слово достигает цели, и стихотворение запоминается с первого чтения, намертво врастает в сердце. Это ли не признак подлинности поэтического вещества? Не свойство драгоценной вещи, сработанной рукою мастера?
Все цветы, все деревья в осеннем лесу
Осыпаются — только задень.
Я берёзовых листьев домой принесу,
Чтоб хоть так сохранить этот день.
<...>
Станут листья закладками в книгах моих,
В самых нужных и важных местах,
Чтоб шуршащий рисунок берёз золотых
Никогда не рассыпался в прах.
Если рассматривать созданное любым художником, так сказать, «с точки зрения вечности» — что же осталось в живой человеческой памяти даже от наших великих? Николай Ерёмин как литератор невероятно плодовит. Сколько томов на текущий момент включило бы его полное собрание сочинений? Стихи, проза, пародии, посвящения, публицистика... Есть в этом потоке текста что-то мучительно-роковое. Но лучшие строки, излившиеся как бы сами собой — птичьей песней — из кроткой, ласковой, открытой и щедрой на любовь души его, достойны самой строгой русской поэтической антологии. Я это точно знаю! Поэтому и гляжу до сих пор на каждое новое сочинение Ерёмина — в ожидании чуда. Не всегда и даже не часто, но моя надежда — бывает! — утоляется. И тогда меня охватывает такая радость и благодарность, что, кажется, десятки лет в одночасье слетают с плеч, и хочется побежать быстрее ветра, замахать руками и взлететь. Этому переживанию полёта Николай Ерёмин и научил меня когда-то. Давным-давно.
О, если б из моих следов произрастало семя!
Разросся бы весною сад везде, где я спешил.
О, если б голосом моим заговорило время,
Я стал бы ветром в том саду и очень долго жил.
Многая лета, Николай Николаевич! «Может, никогда не повторится, но пускай продлится этот день!


АвтоБио
Ерёмин Николай Николаевич  появился на свет Божий 26 июля 1943 года в городе Свободном, Амурской области. Окончил Медицинский институт в Красноярске и Литературный им. А.М.Горького  в Москве. Член СП СССР с 1981 г.  Союза российских писателей с 1991г.Член русского ПЕН-центра международного ПЕН-клуба Автор книг прозы «Мифы про Абаканск», «Компромат», «Харакири», «Наука выживания», «Комната счастья», «Волшебный котелок», «Чучело человека».  Выпустил  в  свет  Собрание сочинений в 6 томах  Новые поэтические книги: «Идея фикс»,  «Лунная ночь», «Поэт в законе», «Гусляр», «О тебе и обо мне», «На склоне лет», «Тайны творчества», «Бубен шамана», «От и до», «Кто виноват?», «Владыка слов», «Гора любви», «В сторону вечности», «Папа русский», «Тень бабочки и мотылька», «Поэзия как волшебство», «Смирительная рубашка», «Подковы для Пегаса», «Сибирский сибарит», «Эхо любви, или Старик без моря» «Доктор поэтических наук», «Игра в дуду и в русскую рулетку», «Поэтическое убежище», «Енисей впадает в Волгу», «Смысл жизни», «Храм на любви» «Муза и Поэт», «Птица Феникс», «Реликтовая любовь», «Новогодний подарок», трёхтомник «Небо в алмазах» изданы уже в  ХХ1 веке. Николай Ерёмин является автором-составителем  проекта «Миражисты», под грифом которого издал альманахи «Пощёчина общественной безвкусице», «5-й угол 4-го измерения», «ЕБЖ-Если Буду Жив», «Сибирская ссылка», «Форс-мажор», «Кастрюля и звезда, или Амфора нового смысла», «КаТаВаСиЯ»   Он лауреат премии «Хинган» и «Нефритовый Будда». Победитель конкурса «День поэзии Литературного института - 2011» в номинации «Классическая Лира». Дипломант конкурса «Песенное слово» им. Н.А.Некрасова.  Награждён ПОЧЁТНОЙ ГРАМОТОЙ министерства культуры РФ (Приказ №806-вн от 06.11.2012 подписал В.Р. Мединский). Публиковался в журналах «День и ночь» Марины Саввиных, «Новый Енисейский литератор» Сергея Кузичкина, «Истоки» Сергея Прохорова, «Приокские зори» Алексея Яшина, «Бийский вестник» Виктора Буланичева, «Интеллигент» Сергея Пашкова, «Вертикаль» Валерия Сдобнякова - Нижний Новгород, «Огни Кузбасса» Сергея Донбая, «Доля» Валерия Басырова, «Русский берег» Бориса Черных - Благовещенск, «Вовремя» Владимира Золотухина – Лесосибирск, в альманахе «Дафен» Цу Тяньсуя – город Синьян,  на китайском языке, в переводах Хэ Суншаня, во «Флориде» Александра Росина – город Майами, в «Журнале ПОэтов» Константина Кедрова -- Москва, В интернете на порталах  «Лексикон» Елены Николаевой - Чикаго, «Подлинник» Виктора Сундеева, «45я параллель» Сергея Сутулова-Катеринича», «Русское литературное эхо» - Иерусалим, «Стихи. Ру, Проза. Ру» Живёт  в Красноярске 
Пишите;nikolaier@mail.ru Заходите в ЖЖ  «Из Сибири с приветом!»

nik_eremin ,читайте На ЛИТСОВЕТ по ссылке
а также на Проза.РУ и Стихи.РУ http://www.stihi.ru/2017/11/23/5263
               









СОДЕРЖАНИЕ
День и Ночь №2 за 1994г.
День и Ночь №1-2 за1998г.
«Восемь девок, один День и Ночь № 4-5 за 1998 г.
«Из новых
День и Ночь №3 за 1999г
«Из новых стихов»…………………………………………………….
Журнал День и Ночь, №7-8 за2001
«Скучаю по Журнал День и Ночь, №5-6 за2002
«ТРИ ССЫЛКИ ИОСИФА Журнал День и Ночь, №1-2 за2003
«ЖИЗНИ
Журнал День и Ночь, №1-2 2004
«ТИХОЕ
Журнал День и Ночь, №1-2 2005
«НЕ БОЛИТ Журнал День и Ночь, №3-4 2006
«ИЗ НОВЫХ День и Ночь № 9-10 за 2006 г.
 
День и Ночь № 2 за 2008 г.
«МЕЖ НАМИ —
День и Ночь № 4 за 2008 г.
«Я ЖИЛ В РАЮ День и Ночь № 1-2 за 2009 г.
«На уровне
День и Ночь № 5-6 за 2009 г.
«Но
День и Ночь № 1(75) за 2010 г.
«Жизнь - штука День и Ночь за2011 №1
«Златая День и Ночь № 4 за 2011 г.
«Живая
День и Ночь № 7 за 2011 г.
«Код Русакова 6 +
День и Ночь № 5 за 2012 г.
«Рассказы завтрашних
День и Ночь № 6 за 2012 г.
«Так пели
День и Ночь № 3 за 2013 г.
Стихи + 7 рассказов
«За новогодним
День и Ночь № 3 за 2014 г.
«В виртуальной
День и Ночь № 1 за 2015 г.
«Третий
День и Ночь № 3 за 2015 г.
«Волшебный котелок
Красноярск: «Литера-принт», 2015»....................................................
День и Ночь № 5 за 2015 г.
«Семь День и Ночь № 1 за 2016 г.
«Иголка в
День и Ночь № 1 за 2017 г.
«Ладонь в
День и Ночь № 5 за 2017 г.
«Птица Вместо послесловия
Марина Саввиных…………………………………………………………….
АвтоБио…………………………………………………………………………..
ИЗ ФОТОАЛЬБОМА…………………………………………………………….

С Виктором Петровичем АСТАФЬЕВЫМ в Овсянке
Красноярские писатели в редакции журнала «День и Ночь»
Стоят: Эдуард РУСАКОВ, Александр АСТРАХАНЦЕВ, Николай ВОЛОКИТИН, Роман СОЛНЦЕВ, Михаил УСПЕНСКИЙ,  Николай ЕРЁМИН, Аида ФЁДОРОВА
 Сидят: Алитет НЕМТУШКИН, Виктор АСТАФЬЕВ, Мария КАРЯКИНА-АСТАФЬЕВА,Марина САВВИНЫХ, Сергей КУЗНЕЧИХИН.
С Мариной САВВИНЫХ
С Евгением МАМОНТОВЫМ
С китайским другом и Хэ  СУНШАНЕМ
В дружеском кругу В.П.АСТАФЬЕВА
С Эдуардом РУСАКОВЫМ
С Евгением ПОПОВЫМ
Селфи с Александром и Ниной Павловной  МАТВЕИЧЕВЫМИ
С Сергеем ПРОХОРОВЫМ


«Литера-принт»
КрасноярсК
2018