Слава КПСС

Харитон Егорович Сарамливый
СЛАВА КПСС.
Рассказ.




Михал Михалыч Свёклин стоял, в раздумчивости,  пред колонной святого Павла. Колонну эту прежде представлял Михал Михалыч величественным античным сооружением, необхватным, и высотой до небес. На самом деле колонна эта оказалась совсем небольшая, даже можно сказать, незаметная, на фоне церкви Панагия Хрисополитисса среди прочих антиков.

Здесь, значит, принял мучения за православную веру апостол Павел, что проповедовал учение о спасении верой и силой благодати, размышлял Михал Михалыч. Вот ведь как нежданно, бывает, поворачивается судьба. Ещё подростком он, Павел, носивший тогда имя Савл, сам принимал участие в избиении камнями первомученика Стефана, а здесь, прозрев и возмужав, принял он истязания бичом, привязанный к этой невзрачной колонне. Бичевал святого самолично правитель Кипра, нанесший тридцать девять ударов. А ведь правду не убьёшь. Поражённый этой правдой и мужеством стоящего за правду мученика, правитель раскаялся и принял христианство.
Ибо не в силе правда, а в вере.

Так думал Михал Михалыч Свёклин, стоя в раздумчивости пред колонной апостола Павла. И уж не этим ли бичеванием, думал он, искупил Савл грехи молодости. Ибо каждому, говорил Павел, воздастся по делам его. Пришёл он сюда Савлом, а ушёл Павлом.

А ещё имя Савл непроизвольно ассоциировалось у него с именем Слава.




Парой строк расскажем, кто такой Михал Михалыч Свёклин. Он из тех, кто никогда не ходил на всяческие демонстрации, собрания и заседания. Что, как ни удивительно, не мешало его портрету регулярно красоваться на заводской доске почёта. Над которой гордо реял, нет, не буревестник, а кумачовый, не выцветающий почему-то, транспарант: СЛАВА КПСС.

Никогда он также после получки и аванса не выпивал на троих, а приносил жене цветы, а детям мороженое. Три раза в год втихомолку посещая церковь: на пасху, троицу и рождество. Он тот, кого называют обычно «простой слесарь». Хотя, ей богу, ни автор, ни даже сам Михал Михалыч, никогда не видели ни одного сложного слесаря. А ведь если есть простой слесарь, то должен быть и сложный слесарь. А как же иначе? Так уж устроен язык. Таков, вообще, закон диалектики: единство и борьба противоположностей.

Впрочем, вряд ли вы видели и сложного свинопаса, и сложного врача, и сложного инженера, и сложного доцента, да и сложного президента. Разве что в Америке есть такие президенты?

Отслесарив своё, без срывов и перерывов, в механическом цехе, простой слесарь Свёклин вышел на заслуженный отдых. Будучи человеком любознательным, он, разумеется, не растерялся, не потерялся в безделье, а оказался в тренде. И настойчиво посещал знаменательные места. Побывав, не только в Ясной Поляне и Константинове, но и в Тотьме, и Верхней Тойме. Не только в Сергиевом Посаде и Дивееве, но и в Задонске и Жировичах. Не только в Суздале и Ростове, но и в Каргополе.

Не пренебрегал он и пляжным отдыхом. Посетив, в числе прочих мест, Пафос, где принял муки несгибаемый Павел. Который подростком и сам, ведомый невежественной толпой, мучил радетелей веры, но искупил грехи молодости своими праведными деяниями. И погиб за правду.

Невольно вспоминал Михал Михалыч и себя отроком, как и все, тусовавшимся в подростковой кодле, и благодарил господа, что не пошёл, как многие из этой кодлы, по неправедной дорожке.

………………………

На пляже как на пляже. С немцами и англичанами играл Михал Михалыч в боччу и на бильярде, наблюдая их нравы и обычаи. Которые несколько отличались как от русских, так и между собой. Если, проходя по пляжу, видел Михал Михалыч читающего книжку в мягком переплёте, то это немец. А если кто читает какой-нибудь детектив, тыча пальцами в смартфон, то это русский. Англичане же ничего не читали, кроме барного меню.

Англичане, свёклинские ровесники, по утрам ели овсянку, а молодые – жареного бекона немерено. И целый день пили в баре, попеременно, то пиво, то виски.
Немцы же ели с утра, и целый день потом, сосиски, и пили непрерывно пиво, к полночи полностью переходя на узо.
Русские и немцы плавали в море, англичане же предпочитали торчать у бассейна, ближе к бару.

За две недели посетил Михал Михалыч и местные ктимы, и Лефкару, и Лефкосию, и знаменитые мозаики, и катакомбы святой Соломонии.
Побывал он, конечно, и в том месте, где вышла из моря, рождённая пеной, богиня любви Афродита. По поверью, тот, кто трижды проплывёт вокруг скал Афродиты, будет жить вечно. Михал Михалыч попытался было, да не сдюжил, сильная волна не давала. Только один раз сумел он обогнуть скалы, избив, едва не до крови, колени о камни. Тем не менее, решил, что раз уж не суждено обрести бессмертие, то сто лет он теперь, точно, проживёт.

И каждый вечер, пока жена тусовалась на танцах в отеле, приходил он к колонне Павла. Который, конечно, и верил, и надеялся, но который особенно выделял из троицы добродетелей Любовь.

«А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».
© 1 Послание коринфянам, 13.13.
………………..


 Этими тёплыми вечерами вспоминал Михал Михалыч, как и он любил многих, и был любим многими, пока не встретил ту, единственную. Которая на всю жизнь.

Вспоминал многое.
Те зимние снежные вечера (нынче уж нет таких снежных вечеров), которыми тусовалась их подростковая кодла. Те майские черёмуховые вечера, те тёплые июльские, те тихие золотые вечера бабьего лета.

Три Минькины одноклассницы, первые красавицы, были по уши влюблены в Миньку Свёклина. Не потому, что был он красивее или сильнее других. Не потому что был он сильно красноречив. А потому что Минька на танцы в деревенский клуб никогда не приходил пьяным, никогда не ругался матом, и от него не воняло табаком.

Вера была крутобёдрая, высокогрудая, с такой обворожительно-загадочной улыбкой, словно  именно с неё рисовал Леонардо да Винчи Джоконду. Ах, какие обворожительно-черёмуховые вечера проводил с Верой Миня Свёклин!

Надя была стройная, темноволосая и темноокая, с поволокой во взгляде. Ах, как особенно тепло светились её глаза тёплыми июльскими ночами!

Люба была махонькой, почти невесомой. Голубые глаза её казалось, были размером с блюдце, да что там, с блюдце – с озеро. Ах, как легко поднимал Миня её на руках тихими вечерами бабьего лета и вглядывался в эти бездонные голубые озёра!

Как-то они теперь? Что делают теперь прекрасными вечерами?

А перед самой армией Миньку встретила кодла с другого конца деревни. Идёт и видит: ...они стоят, они стояли молча в ряд, их было восемь.©
Восемь на одного. И побили за просто так. Одному, Славке Капустину, Минька успел, правда, выбить зуб, но кодла навалилась, сбила с ног, и был Миня сильно бит камнями, палками и всем, что паршивцам под руку попалось.

Делать нечего, Миня битым ушёл в армию, но намерен был, вернувшись, наведаться к каждому обидчику домой и побить по одному. Чтобы правда восторжествовала. Ведь не может же торжествовать зло.

Вернувшись из армии, он узнал, что обидчиков кого забрали в армию, кого посадили в тюрьму, а кто уехал на рыболовный флот в Приморье. И сам Миня вскоре уехал в город, куда пригласил его армейский друг. Поедем, говорит, я тебя на свой завод устрою. Так Миня устроился на завод, над крышей которого полыхал кумачом транспарант СЛАВА КПСС.
Этот лозунг всё время напоминал Мине, что имеется у него невозвращённый долг Славе Капустину. Что должен ему Миня ещё, как минимум, ползуба выбить. И остальным семерым отвесить хотя бы по паре хуков.

Однажды в августе транспарант СЛАВА КПСС одномоментно сняли отовсюду на заводе. И как-то, само собой, стёрлась память и о Славе Капустине и о семи его дружках. Нет лозунга СЛАВА, нет и памяти о Славе.
………………………..

И вот там,  у колонны Савла – Павла, посреди Средиземного моря, почувствовал Михал Михалыч жгучую потребность посетить родные края, где не бывал много лет. Увидеть тех, с кем проводил необыкновенные вечера. Досказать то, что было недосказано. Отдать долги Славе Капустину и его дружкам.

Ибо сказал Павел: «Не оставайтесь должными никому ничем, кроме взаимной любви; ибо любящий другого исполнил закон». © К Римлянам, 13.8.

А он, Миня Свёклин, дожил до седых волос, а долги негодяям до сих пор не вернул.

…………….

Летит-гудит поезд на Шарью! И словно едет в том гудящем поезде прежний, юный Миня Свёклин. На дальней станции сойду - думал Миня – трава по пояс! ©
Ничего не сеяно, ничего не кошено. Ну да всё равно, воздух-то какой! О, какой он сладкий и приятный, дым отечества…

Всё так же глядела окнами на некошеную пажу отцовская изба-пятистенка. Только цветом теперь она была не сосново-золотистая, а печально-чагравая. Легко открылась дверь – сроду в их деревне дверей не запирали.
Едва присев, протерев пыль, на крепкий табурет, огляделся, вздохнул, и отправился по заросшему травой порядку к дому Веры. Увидел он пустой дом, заброшенный сад, заросший огород, беспросветные заросли черёмухи.
Постоял немного, вздохнул молча, и пошёл по едва заметной тропке туда, где жила Любовь. И там увидел ту же картину запустения и безмолвия. Только солнечные зайчики отражали запылённые оконные стёкла.

Хорошо помнил Миня, где каждый переулочек, каждая изба. Но подходя к домам своих обидчиков, каждому из которых задолжал Миня по паре хуков справа, неизменно обнаруживал такие же следы запустения, неухоженности, забвения.

Понуро брёл он по деревне, пока ноги не привели его туда, где жила Надежда. Хозяйка вышла на крыльцо, всматриваясь тусклым взором в прохожего, постепенно узнавая стёршиеся черты. И Миня смотрел, узнавая и не узнавая. С годами Надежда одюжилась, раздалась, стала пепельноволосой, ушёл звёздный блеск глаз. Но всё же, это она – Надежда.
-- Надежда, - выдохнул.
-- Миня, - произнесла тихо.

С тоскою понял Миня, что не находит слов, которых, как ожидалось ему, будет бесконечно много. Понял, что и от Надежды не услышит он тех слов, которых ждал. Понял, ощущая нахлынувшую внезапно безнадёжность, что недосказанное так и останется недосказанным.

Только и сказала Надежда, что Вера уехала то ли в Москву, то ли в Ленинград (куда же ещё едут из деревни?), и следы её потерялись. Люба умерла прошлым летом. Да и все его  недруги давно поумирали от тюрем, тяжёлого труда и пьянства; кто на родине, кто на чужбине. Живёт ещё, как и прежде, Славка Капустин на самом краю деревни.

Неловко попрощались.
Вот ведь как оно вышло-то… Любовь умерла, Вера потеряна, осталась лишь Надежда. Да и та – не та…

Всё трава, трава, трава…
А вот и околица. За густой травой и непроходимым терновником едва заметна крайняя изба.

Вот сейчас, сейчас он исполнит, наконец, то, что должен. Вернёт, забытый было, должок. Пара хуков справа – и всё.
Каждому – по делам его.
© К Римлянам, 2.6.

На стук в окошко вышел Слава Капустин. Морщинистый, подслеповатый, небритый. Передние зубы потемнели, и только жёлтая фикса ярко сияла, когда спросил, недоумённо:
--Вам кого?

--Слава! Родной мой! Как же я рад тебя видеть! Дай обниму тебя, Слава, друг!



«Приветствуйте друг друга святым целованием».
© 1 послание коринфянам,16:20.