Вечерами часто выключается электричество. Но не во всём посёлке, а в наших нескольких кварталах, которые относятся к району пчелосовхоза. Происходит это безобразие в основном осенью и зимой, когда и так темнеет рано. Если бы свет гас летом, можно было бы на улице играть допоздна и ни о чём не беспокоиться. А в школьное время уроки не успеваешь приготовить – и уже свет выключили.
Когда я была совсем маленькой и ходила в детский сад, я сидела в такие вечера у кухонного окна, на валике кушетки и смотрела на улицу. И что же, вы думаете, я там видела? А вот что: утонувший во мраке наш двор, похожую на чёрную пропасть поляну, где мы обычно играли, соседние дома, очертания которых лишь слегка угадывались. Зато весь посёлок сиял, искрился электрическими огнями. Горели фонари вдоль дорог, окна в домах. Но самое главное, что понять было невозможно, это яркий свет фар в машинах и автобусах.
– Мама, – спрашивала я, – почему у автобусов свет есть, а у нас нет?
Мама вздыхала (наверняка она уже замучилась отвечать на одни и те же мои вопросы), а потом говорила:
– К нашему дому электричество идёт по проводам. Я тебе показывала электрические столбы. К ним крепятся провода. А разве ты видела, чтобы к машине или автобусу шли провода?
– Нет.
– Вот! Потому что электричество в машинах вырабатывает специальная батарея…
– Как в моём пингвине? – нетерпеливо перебиваю я.
– Нет, в пингвине совсем маленькая батарейка. А в машинах и автобусах большие батареи, похожие на ящик. Называется такая батарея аккумулятор. Ну, и есть ещё генератор, но про это всё тебе знать не обязательно.
– И что? – удивляюсь я. – Вот этот ящик, который батарея, и этот генерал – они вместе делают свет в машине?
Мама смеётся:
– Выходит, что так. Генерал ты мой, генерал, – и она целует меня в макушку.
Но проходит немного времени, как я снова начинаю канючить:
– Скажи, когда включат свет?
– Откуда же я знаю? – мама разводит руками. – Как включится – сразу увидишь.
– Как будто мы хуже всех, – бормочу я. – Как будто им всем нужен свет, а нам нет. Даже диафильм не можем посмотреть. И книжку почитать тоже.
– О! А хочешь, я схожу в кладовку за керосиновой лампой и почитаю тебе книжку? Что мы с тобой сидим при одной свечке, как пещерные люди?
Я понимаю, что керосиновая лампа имеет большое преимущество перед свечой. При свечке можно только разговаривать и смотреть друг на друга. А при керосиновой лампе можно ещё и читать.
– Конечно, хочу! А ты не боишься туда идти?...
Теперь я уже не в детском саду. Но по-прежнему вечерами часто гаснет электричество. А если не гасят, то свет такой тусклый, что читать при таком освещении – только глаза портить, как говорит мама.
Мы с соседкой Леной часто рассказываем друг другу страшные истории, про гроб на колёсиках например. Почему-то эти страшилки всегда вспоминаются мне такими вот вечерами, когда гаснет электричество. И каждый раз я с удивлением смотрю на маму, как она бесстрашно идёт сначала в коридор, а оттуда в кладовку. У меня такая смелая мама! Вскоре она возвращается и ставит на стол старую керосиновую лампу.
– Подожди, сейчас будет светло. Пыль хочу протереть с неё.
Мама берёт тряпку, слегка смачивает её под умывальником и протирает бока пузатой лампы. Я держу наготове спичечный коробок. Мама зажигает фитиль, накрывает пламя стеклянным колпаком. Лампа отбрасывает тени на стены и потолок. Они медленно колышутся, похожие на чудовищ из страшной сказки. Мама читает или рассказывает истории из своего детства, а мы со Светой слушаем. Хочется, чтобы это волшебство не заканчивалось. Но вот загорается лампочка, мама тушит лампу. Эх… Есть всё же какая-то прелесть в этом жёлтом свете керосиновой лампы.
Мама начинает готовить ужин. Света играет в куклы. Приезжает папа с работы, они разговаривают с мамой на кухне. Я ухожу в комнату, сажусь в кресло и читаю.
– Опять? – ругается мама, заглянув в комнату. – Кому я сказала не читать при таком свете? Хочешь, как я, очки носить?
Я совсем не хочу носить очки. Но читать хочу. Что делать? Так я читала украдкой, пока мама не видит. И дочиталась…
Всегда была одна учительница, Нина Григорьевна, все три года, и вот… Теперь я в четвёртом классе учусь, учителя все разные, и занимаемся мы не в своём кабинете № 4 на первом этаже, а ходим по разным кабинетам. Раньше я на второй этаж ходила только в столовую, и это было целое приключение. Нужно было подняться по двум пролётам лестницы, да так, чтобы не сбили с ног вечно куда-то бегущие мальчишки.
А теперь наш классный кабинет № 19, который находится на втором этаже, и классная руководительница ведёт у нас математику. Так что хожу я теперь на второй этаж каждый день, и на третий тоже – там у нас уроки русского языка и литературы проходят. Чудно! Чтение вдруг стало называться литературой. Сначала мне всё это жутко понравилось. Ещё бы! Столько нового каждый день приходится переживать. Интересно.
Но каждый день на большой перемене я с девчонками из класса бегаю на первый этаж, в свой родной кабинет № 4, к Нине Григорьевне, которая набрала новых первачков. Они смешные, всего опасаются и ничего ещё не знают. Нина Григорьевна сказала, что мы такими тоже были. Мне не верится. Мы уже такие взрослые.
Через несколько дней после начала учебного года классная руководительница оставила нас после уроков и объявила, что завтра будет медосмотр.
На следующий день к нам в школу пришла целая толпа врачей. Некоторых я узнала – видела их раньше в поликлинике. Мы заходили в кабинет медсестры по три человека – три девочки или трое мальчиков. Сначала школьная медсестра измеряла наш рост и взвешивала каждого на больших весах, потом один врач слушал лёгкие, другой – смотрел горло, третий – стучал молоточком по коленкам. Я сначала боялась, но оказалось не больно.
И вот нам начали проверять зрение. Мне дали плоский пластмассовый кружок с ручкой, велели закрыть им один глаз и читать буквы, на которые указывал врач указкой. Я сжала в пятерне ручку и прикрыла кружком левый глаз. Ой, что это? Я хорошо видела верхний ряд. Там были огромные буквы Ш и Б, как на обложках книг. Я когда-то давно спрашивала. Мама мне сказала, что буквы ШБ на обложках книг означают «школьная библиотека». Что общего между школьной библиотекой и таблицей для проверки зрения, я не сразу поняла. Буквы в нижних рядах я смогла разобрать, но не все. Женщина-врач кончиком указки показывала на буквы, постепенно спускаясь на строчку ниже. Я назвала, сколько смогла, и очень переживала, что меня сейчас будут ругать за то, что я не вижу нижние ряды букв.
Но врач и не подумала меня ругать, а записала что-то в тетрадке и сказала, чтобы теперь я закрыла другой глаз и прочитала им. Левым глазом я видела лучше, но не намного.
– Книжки, небось, читаешь по вечерам? А? А напряжение плохое вечером. Вот и портишь глаза. Скажи маме, что нужно прийти в поликлинику за направлением и поехать во Владивосток в краевую больницу, потому что у нас в посёлке окулиста сейчас нет.
Я вздрагиваю. Мысли прыгают у меня в голове, как сумасшедшие. Так вот что самое страшное в медосмотре этом! Оказывается, надо обо всём маме рассказать. А уж я-то свою маму знаю! Мне сильно влетит от неё за то, что я читала вечерами, когда лампочка светила тускло.
– Девочка, слышишь меня? Ты поняла, что маме сказать?
– Да, – выдавливаю я.
– Ну, хорошо. Когда выйдешь, скажи, чтобы следующие три человека заходили.
Я с радостью выскакиваю из кабинета.
Но недолго радуюсь. Какая уж тут радость, когда нужно рассказывать маме про моё плохое зрение и окулиста. Не было печали! Жила я себе спокойненько, и вот – нате! Если мне врач пропишет очки, я не знаю, как дальше жить буду. Ведь в школе начнут дразнить очкариком, и как тогда туда ходить? Интересно, можно ли в школу не ходить после третьего класса?
В том, что мне влетит от мамы, я нисколько не сомневаюсь. Вообще-то, моей вины в этом мало. Ну, люблю я книжки читать, и что? Днём я в школе, когда же читать, если не вечерами?
По дороге домой я думаю, как бы так сделать, чтобы не пришлось маме рассказывать про зрение. Наверное, ничего страшного не случится, если я сегодня ничего ей не скажу. Подумаешь! Сколько ещё дней впереди. Разве непременно надо расстраивать маму сегодня? Ведь у меня зрение не за один день испортилось. И вчера оно уже было плохое, а узнала я об этом только сегодня. И то, если бы не медосмотр, то я так ничего бы и не узнала. Так что же страшного в том, если я расскажу эту неприятную новость маме не сегодня, например, а завтра? И вообще врач мне не сказал, чтобы я сегодня же рассказала всё маме. Он вообще не сказал, в какой день я это должна ей рассказать. И чего я тогда волнуюсь? Вот наберусь смелости и сразу расскажу. Завтра. Или послезавтра. Ну, или на следующей неделе. Надо же маму жалеть. Потому что если ребёнок любит свою маму, он ни за что на свете не станет причинять ей неприятности. И так придёт мама с работы уставшая, а тут выяснится, что я слепая. Нет, сегодня рассказывать ей ничего нельзя.
Я дошла уже до перекрёстка улицы Гагарина с нашей Ленинской. Здесь непрерывное движение и никакого пешеходного перехода. Иногда приходится подолгу стоять, чтобы перейти улицу. Машины несутся сплошным потоком. Это только для жителей посёлка улица, что пересекается с Ленинской, называется улицей Гагарина. На самом деле это трасса «Владивосток – Хабаровск». Огромные рефрижераторы – холодильники на колёсах – едут в сторону Хабаровска, везут рыбу и морепродукты. На одних фургонах нарисованы крабы, на других – рыба, морские ежи или морская капуста.
Я стою на краю трассы, выжидая, когда же закончатся машины, чтобы перебежать улицу. Но они всё едут и едут – гружённые кирпичом и углем, зерном и огромными катушками проволоки, картошкой в сетках… Мимо меня мчатся молоковозы с цистернами, крашенными в жёлтый цвет, припорошённые серой пылью машины с цементом, который тоже в цистернах, похожих на молочные, но синего цвета. Кажется, что не будет конца веренице машин. Я стою и думаю: а и пусть не заканчиваются машины, я буду стоять здесь долго-долго. Вернусь домой поздно, все уже будут спать, и тогда мне не придётся рассказывать маме про то, что у меня плохое зрение.
Но вдруг шум двигателей затихает. Я оглядываюсь: поблизости машин нет. Только слева от меня, вдалеке, на пригорке около детского дома, виднеется огромный грузовик, да справа, напротив маслозавода, тащится белый «Запорожец».
Я быстро перебегаю трассу. Теперь можно идти вдоль домов и не опасаться машин. Ноги несут меня слишком медленно. Вот мама спросит: «Как дела в школе?». А я что отвечу? Она же обязательно поинтересуется, как прошёл медосмотр. Кто-нибудь мог бы забыть про это. Но моя мама никогда ни о чём не забывает. Она сразу поймёт, что я что-то скрываю. Не знаю, как ей это удаётся. Но если мама понимает, что я о чём-то не хочу говорить, она сразу командует строгим голосом: «Посмотри мне в глаза!». А когда я смотрю ей в глаза, то говорю только правду.
Я иду по тропинке вдоль одноэтажных домов. Сентябрьское солнце припекает плечи. Небо синее-пресинее. Так бы идти и идти не останавливаясь, смотреть на кур, которые прогуливаются за оградами, разглядывать чужих собак и не думать про своё зрение. Но само думается. Эх…
Я уже почти пришла. Если от Украинской улицы перебежать по узкой дощечке над ручьём, то сразу оказываешься на поляне, а за ней – наш дом. На поляне сейчас тихо. Сосед Андрюшка в садике, его сестра Лена – в школе, и моя Светка тоже. Они в средней школе учатся, поэтому я всегда хожу в свою восьмилетку и возвращаюсь оттуда одна. Одинокая слепая девочка.
Дома никого нет. Родители на работе. Светка придёт из продлёнки часов в пять. Я переодеваюсь в домашний халат, а школьное коричневое платье вешаю на плечики в шкаф. Борщ в кастрюле на печке ещё тёплый. Я обедаю, потом выхожу во двор и долго брожу, рассматривая цветы. Совсем скоро придут холода, и ничего не останется от этой красоты. Скукожатся от мороза пышные астры, почернеют их листья, и даже голубые сентябринки, самые стойкие из осенних цветов, тоже замёрзнут. Так и я. Вчера ещё жила беззаботно, а сегодня узнала про свою слепоту и тоже скукожилась. На первый взгляд не видно. Но внутри я такая.
Я захожу в дом, раскладываю на круглом обеденном столе учебники и тетрадки. Если бы у нас была большая квартира, то мне купили бы письменный стол с ящичками, как у моей двоюродной сестры Наташи. В эти ящички я сложила бы карандаши, ручки, линейки и другие мелочи. Когда у нас будет новая квартира, никому неизвестно. Поэтому обедаем мы за кухонным столом, а круглый – шикарный обеденный стол – стоит у кухонного окна, и я делаю за ним уроки, спиной упираясь в этажерку с книгами.
В задаче пешеходы движутся навстречу друг другу. Скорость одного известна, а скорость другого надо найти. Интересно, откуда узнали, какая у первого пешехода скорость? Следили за ним, что ли? А вот мама с какой скоростью придёт с работы? Хоть бы шла медленно, я бы тогда успела набраться храбрости. А вообще, по-моему, это такая ерунда. Как можно набраться храбрости и где? Утром, сразу после медосмотра, мне казалось, что до вечера я наберусь храбрости. Потом я стала думать, как бы рассказать маме новость через несколько дней. А теперь, когда до её прихода остаётся какой-нибудь час, мне кажется, что храбрости и вовсе набраться нигде невозможно. Разве где-то есть какой-нибудь источник храбрости? Или колодец? Нет, конечно.
Хлопнула калитка. Это Светка вернулась из продлёнки. Сейчас сядет в куклы играть. Она из продлёнки приходит с готовыми уроками.
– Привет! – улыбается сестра с порога и ставит портфель на папин стул.
– Угу, – отвечаю я и дописываю решение про пешехода в тетрадь.
– Какое-то у тебя настроение сегодня не такое, – присматривается ко мне Светка.
– Какое «не такое»? – взрываюсь я. – Решаю задачу про одного дурака. Идёт по три километра в час. Никуда не торопится. Черепаха такого обгонит, уж точно.
Светка смеётся:
– А что? Все должны ходить быстро?
– А что? Плестись еле-еле, как слепые?
– Почему сразу слепые? Может, человек никуда не спешит. Что ты такая злая? Что случилось? – беспокоится Светка.
– Я не злая. И ничего не случилось.
Светка вздыхает и присаживается на корточки у кукольного уголка. Я её знаю: сейчас она меня не станет просить поиграть с ней в куклы. Не любит попадаться под мою горячую руку. И правильно делает. С расспросами лезет, переживает. А что я ей скажу? Что её сестра скоро ослепнет и будет ходить с палочкой? Ну, уж нет.
Вот и мама идёт. Сейчас она меня сразу раскусит. Я сижу за столом, читаю учебник природоведения:
– Вокруг Солнца движется Земля. Земной шар не раскалён, он не излучает собственного света.
– Привет, – говорит мама и кладёт сумочку на папин стул у двери.
– Привет, – говорю я и продолжаю бормотать, пропустив абзац: Планеты можно видеть только потому, что они освещаются Солнцем. Планеты светят отражённым солнечным светом.
Вполне возможно, я скоро не смогу видеть ни планеты, ни вообще ничего и никого. Я вздыхаю.
– Эй, что происходит? – спрашивает мама.
Она в комнате переодевается. Я оглядываюсь и замечаю: Светка делает ей какие-то знаки руками.
– А что происходит? – притворно спокойно отвечаю я.
– Ну, как-то очень тихо у нас. И ты так усиленно пялишься в учебник. Это очень странно, – объясняет мама.
– Ничего такого странного, – пожимаю я плечами.
– Кстати, как прошёл медосмотр? – интересуется мама.
Вот! И никакой храбрости я так и не успела набраться! Может, лучше молчать? Я молчу, делаю вид, что внимательно разглядываю картинку в учебнике: на чёрном фоне нарисован жёлтый круг Солнца, по краям – язычки пламени, а внутри, в центре круга, – другие планеты. Самая большая планета – Сатурн, вокруг него кольцо, чуть меньше – Юпитер, а наша Земля совсем крохотная по сравнению с ними. Я не свожу глаз с картинки. Жёлтый круг Солнца похож на зрачок, а вокруг – темнота. Если человек постепенно слепнет, наверное, вокруг него сначала всё серое, потом темнее, темнее, и в конце концов наступает полная темнота. Брррр… Как страшно.
– Так что? – мама подходит ко мне, трогает меня за плечо. – Как прошёл медосмотр? Всё в порядке? Я переживаю за твою осанку, часто сутулишься.
– Всё в порядке, – говорю я и замечаю, что голос мой чуть-чуть дрожит. – Со спиной всё в порядке.
– А с чем не в порядке? – тревожно спрашивает мама и ведёт меня за руку к дивану в комнату.
Там мы садимся рядышком, она меня обнимает и говорит:
– Ну, рассказывай, что случилось.
Я думала, она скажет строгим голосом: «А ну-ка, посмотри мне в глаза!», а она меня обняла тёплыми руками. Слёзы наполнили мои глаза и готовы уже пролиться.
– Ты только не волнуйся, мам! – начинаю я и чувствую, как дрожат губы.
– Да говори же, наконец! – мама начинает сердиться.
– Нам проверяли зрение. И мне сказали, что надо взять направление и поехать во Владивосток к врачу.
– Ох, не было печали, – всплеснула мама руками. – А ведь я тебе говорила, что нельзя читать при плохом освещении!
Я зарыдала, глотая солёные слёзы, а мама обняла меня и сказала:
– Не реви, возьмём рецепт, закажем тебе очки. Многие люди носят очки, и ничего. Я ведь тоже ношу.
– Ага, – заревела я, размазывая слёзы по щекам, – тебя небось не дразнят на работе твоей, а меня сразу начнут дразнить!
Так и случилось. Не успели мы с мамой приехать из краевой поликлиники, не успела я привыкнуть к очкам, как в школе получила первую порцию дразнилок.
Я шла по коридору по направлению к своему классу. Мама сказала мне не снимать очки. И вот сквозь эти очки я отчётливо увидела физиономию мальчишки из соседнего класса, который выпучил глаза, стал тыкать в мою сторону пальцем и орать во всю глотку:
– У кого четыре глаза, тот похож на водолаза! У кого четыре глаза, тот похож на водолаза!...
Он кричал без остановки, как будто заезженная пластинка. Народу утром в коридоре полно. Все стали оглядываться, и кое-кто даже хихикал. Я почувствовала, что краснею и опрометью побежала в класс.
Оказавшись за своей партой, я тут же сняла очки и засунула их в футляр, а тот – в портфель. Но вскоре этот наглый пацан появился в дверях нашего класса и снова заорал: «У кого четыре глаза, тот похож на водолаза! У кого четыре глаза, тот похож на водолаза!» Слёзы обиды стояли у меня в глазах. Никогда я ещё с таким нетерпением не ждала начала урока. Наконец из коридора раздался громкий звук электрического звонка, пришла наша учительница и закрыла дверь кабинета.
Теперь я боялась надеть очки, чтобы ребята из нашего класса не стали надо мной смеяться. Но когда учительница стала писать на доске условие задачи, я тихонько вынула их из футляра и нацепила на кончик носа. Никто не смеялся. А мне в очках было прекрасно видно не только цифры, написанные мелом по коричневой доске, но и трещинки и царапинки на этой доске. Почему люди до сих пор не придумали таких очков, которые были бы не видны окружающим? Придумали бы очки-невидимки, в которых всё видно, но никто не замечает их и не дразнится.
Следующим уроком был иностранный язык. Класс разделился на две части: «немцы» пошли со мной в шестнадцатый кабинет, который был рядом со столовой, «англичане» – на третий этаж. Только мы приготовились к уроку и вышли в коридор, как из дверей столовой выскочил мальчишка, который меня дразнил. В одной руке он держал надкусанный жареный пирожок с повидлом, и рука его лоснилась от масла.
– Эй, ты! Четырёхглазая! У кого четыре глаза, тот похож на водолаза! У кого четыре глаза, тот похож на водолаза! – заорал он, жуя, и начал скакать вокруг меня, как угорелый, выписывая ногами в воздухе кренделя.
Я стояла с двумя одноклассницами у окна. Девчонки попытались что-то сказать в мою защиту, но он не слушал и орал. Вокруг стала образовываться кучка любопытных. Тогда я сжала кулак и засветила прямо ему в глаз. Я хотела попасть в плечо, чтобы он отскочил в сторону. Но попала в глаз.
– У кого четыре… – мальчишка прервал дразнилку на полуслове и схватился за свою наглую физиономию. Он прижал жирную ладонь к глазу, и единственный видный глаз свирепо смотрел на меня.
Девчонки ахнули и застыли с открытыми ртами. А я стояла испуганная и думала, что он теперь останется без глаза и меня посадят в тюрьму. Ведь все видели, что это я его стукнула! Может быть, он планировал ответить ударом на удар, но зазвенел звонок, и в коридоре появилось много учителей.
– Ну и гадина! Тьфу! – мальчишка плюнул в мою сторону.
– Четыре глаза лучше, чем один! Понял? – осмелев, прокричала я ему вслед.
Потирая ушибленный глаз, он пошёл в конец коридора, бормоча под нос угрозы.
Весь урок девчонки вертелись и шептались, поглядывая на меня.
На самом деле я вовсе не была такой смелой, как мне хотелось показаться. И поэтому после уроков долго выжидала, когда все разойдутся. А когда вышла на крыльцо, всё ещё опасалась, что этот противный мальчишка подкараулит меня и отлупит.
Но ничего такого не произошло. Светило солнышко, погода стояла сухая, листья тихо падали с деревьев и шуршали под ногами. Хорошо, что завтра выходной. Не надо идти в школу, где есть опасность встретиться с этим хулиганом.
Утром у нас было полно дел. Мама стирала бельё – на веранде гудела стиральная машина. Папа копал морковку и свёклу на огороде, приносил во двор в вёдрах, а мы со Светой раскладывали для просушки на досках тротуара.
Ничего не предвещало неприятностей. Но как-то шумно заколотилось моё сердце, когда напротив нашего дома остановилась машина – грузовая, с будкой вместо кузова. Я стала смотреть на машину и даже раскладывать морковку перестала. Хлопнула водительская дверца, и в сторону нашей калитки направился мужчина – невысокий, с чёрными, как сажа, коротко стриженными волосами и такими же чёрными усами.
– День добрый! – сказал он, оглядывая двор.
– Здравствуйте, а вам кого? – спросила я.
– Отец дома?
– Он на огороде, я его сейчас позову, – и я побежала в огород.
Вскоре пришёл папа, и из того, как он поздоровался с неожиданным гостем (за руку) и назвал его по имени (Витя), я заключила, что они знакомы.
– Ну, так что? Кто тебя драться научил? – спросил этот дядя Витя, обернувшись ко мне.
Папа смотрел на меня, ничего не понимая. Светка застыла с морковкой в руке.
– Ударила моего балбеса прямо в глаз. Фингал у него теперь, – пояснил папе пришедший.
– Да ну! Быть не может! – удивился папа.
– Может-может, – заверил гость. – А вот мы его самого сейчас позовём, спросим.– Эй, Саня, иди сюда! – и он повернулся к машине и махнул рукой.
В ожидании потерпевшего все молчали. Оказывается, мальчишку звали Саней, а я и не знала. Когда он приблизился к нам, я увидела вокруг опухшего левого глаза красно-фиолетовый синяк. Мне опять стало страшно, как вчера. Я снова подумала, что вслед за незваными гостями нагрянет милиция, и меня увезут в тюрьму. Я уже пожалела, что вмазала ему в глаз.
Услышав громкий разговор, из-за дома вышла мама, которая вешала там бельё. Она стояла с ожерельем из бельевых прищепок на шее и молчала, строго поглядывая на меня.
– Ну, рассказывай, как всё случилось! – скомандовал сыну дядя Витя.
– Ну, чо, я шёл из столовки, а тут она. Подходит и бьёт прям в глаз.
– Подожди, я не понял, – спросил его отец. – Вы столкнулись с ней, что ли? Вы бежали по коридору, так?
– Да никуда мы не бежали, – мальчишка шмыгнул носом. – Я шёл, ел пирожок, никого не трогал. А тут она – хрясь – и по морд… Ой, по глазу мне.
– Та-ак, – вступил в разговор мой папа. – А ну-ка, подробнее. Наша дочь ни разу в жизни никого вот так просто так не била в глаз. Что-то ты, дружок, недоговариваешь.
– Саня, расскажи честно, в чём было дело? Что вы не поделили-то?
– Чё мне с ней делить? – скривился пацан.
И тут я поняла, что он всячески скрывает причину, по которой схлопотал в глаз.
– А кто меня дразнил весь день? А? – я упёрла руки в бока и передразнила мальчишку противным голосом: "У кого четыре глаза!"...
– Так он тебя дразнил? – спросил отец мальчишки и на щеках его заходили желваки.
– Саня, а ну, как на духу, говори, как было. Ты меня знаешь – хуже будет!
И тут произошло невероятное. Смелый, наглый, пацан этот стал похож на тихоню и труса. Он стоял, опустив голову, и беззвучно шевелил губами.
– Что ты там мямлишь? – рассвирепел его отец и сжал кулаки. – Говори!
– Не кричите на ребёнка, – строго сказала моя мама.
И тогда Саня рассказал и как он дразнил меня, потому что я в очках, и как я залепила ему кулаком в глаз.
– А ну, иди сюда! – крикнул на него отец.
Пацан сделал шаг и остановился.
– Ближе, – сказал его отец уже более спокойно.
А когда Саня подошёл к нему, тот ловко развернул сына к себе спиной и крепко прижал свои большие мозолистые руки к его глазам.
– Ой, больно! – дёрнулся было мальчишка.
Но отец не отнял рук. Несколько мгновений он стоял молча, пока Саня не стал крутить головой, стараясь освободиться от крепко прижатых к лицу отцовских ладоней.
– Не крутись, – тихо и почти ласково сказал отец. – Что ты крутишься? Разве плохо тебе?
– Ничего не видно, отпусти! – пробурчал мальчишка.
– Не видно, говоришь? Ну, так что? Разве плохо это?
– Сам попробуй, – огрызнулся сын.
– А представь себе, что ты плохо видишь и тебе очки врач велел носить! Представил?
– Угу, – пробурчал сын.
– А какой-то балбес начал бы тебя обзывать обидными словами! Что? Хорошо бы тебе было? – спрашивал он, даже и не думая убирать руки от лица сына.
– Нет, не хорошо.
– Проси живо прощения у девчонки! И скажи ей спасибо, что она тебе под оба глаза фингалы не поставила.
– Про спасибо, это вы зря, – сказала мама.
Мужчина опустил руки, мальчишка поморгал глазами и буркнул мне:
– Прости меня.
– А сейчас иди в машину, дома ещё поговорим, – и отец мальчишки, пожав на прощанье руку моему папе, пошёл к калитке, подталкивая впереди себя сына.
– Вот как бывает, – сказал мне папа, когда машина тронулась, – как дразниться, так он герой, а дома сразу отцу нажаловался.
– Трус он, а не герой, – сказала Светка. – А вот наша Лена – герой.
Все засмеялись, и начали заниматься каждый своим делом.
Уж не знаю, каким был разговор у них дома, но в школе этот мальчишка старался не попадаться мне на пути.