Брод, не был бродом на самом деле, хотя до реки было, рукой подать, ещё точнее один квартал. Правда река изгибалась в этом месте, так что в самом начале улицы, она превращалась в набережную. Бродом, мы называли улицу, по которой, поздно вечером, а то и за полночь мы гуляли с девчонками, а иногда и без них. Те, кого тянуло в подражание американцам, выговаривали полное, - Бродвей, а мы, люди простые считали, что эта улица самая удобная для того чтобы по ней побродить из одного конца до другого и обратно.
Раньше мы не бродили по этой улице, а тихо ютились на огромных лавочках на своей улице Пролетарской, самой прямой в нашем городе, как по направлению, так и по уровню. Она просматривалась почти полностью, кварталов на пять или шесть, название ей подходило очень точно. Именно по улице Пролетарской, весь работающий народ проходил на работу, а поработать было тогда где, кое-что и до наших пор действует.
Начиналась улица Пролетарская от ворот Мелькомбината, за которыми нельзя было скрыть высоченное сооружение, - элеватор. Его хранилища выглядели куда красивей современных элеваторов, потому что не были прямоугольными. Они состояли из множества вертикальных железобетонных ёмкостей эллипсного сечения слепленных в один большой ряд. Изображение таких элеваторов, я видел только на облигациях внутреннего займа, послевоенных лет. Этими облигациями частично рассчитывались вместо зарплаты.
Кончалась наша Пролетарская улица, упираясь в большое озеро, в котором мы купались, начиная с мая месяца и до средины лета. Потом в этом озере разводилось много живности от маленьких дафний, до огромных пиявок, да и берега зарастали режущей травой осокой. По пути на озеро мы пересекали железнодорожный подъезд к товарной станции, на путях которой часто стояли цистерны полные патоки. Эти цистерны охранял сторож с ружьём, сидящий в своей будке, а мы подкрадывались и открывали кран, из которого начинала вытекать патока, прямо в наш бидончик.
Сделав небольшой крюк на своём пути, можно было зайти в столовую Карандашной фабрики и забрать весь бесплатный хлеб с огромного блюда, предварительно заказав, по стакану чая, как порядочные посетители. Вот этот бесплатный хлеб, и бидон ворованной патоки составляли наш рацион, на половину дня. Поэтому среди нас не было толстяков, все мы были худыми, загорелыми, одеты в майки и сатиновые шаровары, сшитые нашими матерями.
Время шло, мы взрослели, нас тянуло на другую улицу, носившую фамилию красного террориста и революционера Войкова, погибшего от рук других террористов, отличавшихся белым цветом. Она была шире нашей улицы, на ней свободно могли разъехаться два автомобиля, которые редко ездили по ней. Улица Войкова больше подходила для прогулок, она была асфальтирована, наверное, ещё до нашего рождения и освещена фонарями, броди хоть до утра, не спотыкаясь
Нас конечно больше привлекали девчонки этой улицы, они жили в деревянных двухэтажных брусовых домах и одном трёхэтажном каменном уже советской постройки. В деревянных домах жили люди по проще, а в каменном в основном большое начальство завода п/я 111, на котором я в три прихода проработал 15 лет. Наш п/я выпускал когда-то огромные картонные громкоговорители, потом миноискатели разных типов и более серьезные приборы для связи. Поэтому в народе его называли радиозавод, в нашем городе был ещё один радиозавод, который действительно выпускал радиостанции, но мы называли его п/я 18, или просто, - Восемнадцатый. Короче радиозаводами томичи называли те заводы, на которых можно было украсть разные радиодетали, от маленьких УЛМок, до первых триодов которые почему не подходили для приёмников по номерам.
Девчонки были разные, от дочек больших начальников, до простых задавак, из многодетных семей. Почти все они были сексуально озабочены, не смотря на ранг их родителей, целомудренность блюли только страшненькие. Но говорить об их распущенности, было не принято в наших кругах, дабы не обидеть нежные создания, готовых отдаться за флакон матереных духов. Мы Пролетарские, можно сказать, въехали на просторы их улицы на своих велосипедах, для того чтобы покатать на раме девчонок с улицы Войкова. Мне досталась симпатичная девчонка, с гнилыми передними зубами, и от её волос как-то неприятно пахло. Я завёз её на нашу улицу и стал интересоваться, чем именно пахнет её голова? Оказалось гексахлораном, средством от педикулёза, всякое желание катать её у меня сразу пропало. Выросла она сущей красавицей, и вышла замуж за спортивного тренера, он раньше в нашей школе учился.
Нельзя сказать, что я не нравился девчонкам, и они мне нравились тоже, но лишнее чувство ответственности, перед человеком которого ты «приручил» всегда останавливало меня, перед решительными действиями. Мальчик я был очень впечатлительный и меня всегда выручали ночные поллюции, как в гражданских, так и в армейских условиях, поэтому ни каких «хотюнчиков», на моём лице не выскакивало. Девчонки, а потом и девушки, боялись заводить со мной близких отношений, им казалось, что я обязательно разболтаю о них всем на свете, во всех красках и подробностях. Это они совершенно зря боялись, я всегда умел хранить тайны, как личного, так и государственного характера, но не буду же я всем об этом рассказывать.
Перед самой службой в армии мне нравилась одна девушка, приехавшая в Томск учиться, не поступившая с первого раза, но она была немного старше меня, и мне не нравились её ноги, они были прямые как столбы и бесформенные. Чтобы не обидеть меня она сказала, что будет ждать, но я резко оборвал её своим: «Не надо». Так и получилось, вернувшись, я нашёл её замужней и беременной, у меня отлегло от души, ведь это могло случиться и при других обстоятельствах.
Я вернулся на наш «Бродвей», на котором не один раз получал по морде, защищая честь девчонок, от наглых, принародных предложений провести ночь, с каким-то хамом. Особых обид по таким случаям у меня не было, потому что первым бил я, несмотря на то, что был, наверное, самым хлипким на нашей улице. Моя малая весовая категория позволяла мне быстро бегать, и не получать увечий в разборках. Мою способность оценили даже в армии, дистанцию три километра я пробегал быстрей спортсменов разрядников, служили у нас два бегуна, один из них даже мастер спорта. Взводный интересовался причиной моего быстрого бега. Я честно рассказал, что в противном случаи, мне из-за инвалидности не пришлось бы служить в армии.
Ещё до службы в армии, я обратил внимание на одну маленькую девчонку, она была настолько мала, что мне казалось ещё маленькой по возрасту. За время моей службы она подросла, но не на много, училась в политехническом институте на вечернем факультете и работала в заводской лаборатории. Я встретил её у своего друга, уже после его свадьбы, на которую попал прямо в форме рядового солдата, в качестве свидетеля, прямо как генерал. Я сидел с ней на диване и развешивал ей лапшу на уши, она понимала, к чему это ведёт и не сопротивлялась, но тут в гости залетела пьяная, её старшая сестра и помешала мне.
Эту старшую сестру я ни один раз защищал на улице от непристойных предложений, и оскорблений, но вместо благодарности она опозорила меня. Предупредила, чтобы сестрёнка не обращала на меня внимания, потому что я ещё тот развратник, ну что взять с пьяной женщины, так можно было сказать только о ней самой, но в наших кругах это не принято. Ещё у нас не принято было избивать чужого парня, провожающего нашу девчонку, обычно его избивали на обратном пути, после проводов. Кругом жили всё благородные люди, никогда не отбирали денег, картёжные долги были святыми, и должников до игры не допускали, только после полного расчёта, и то только могли надеяться. Билеты на танцы покупали только в том случаи, если наших приходило, больше, чем не наших. Я на танцы не ходил, мне там народ не нравился и привычка их бегать со штакетиной в руках тоже, меня не устраивала.
Наперекор своей судьбе, я всё-таки стал ухаживать за маленькой Любой, так звали подругу сестры моего друга, они переехали в новую квартиру, старшая сестра как была гадиной так и осталась. Её звали Ларисой, эта «крыса» вышла замуж, привела с собой мужа, тоже красавца, только он оказался маменькиным сынком и каждую неделю, возвращался жить к маме. Больше всего в их семье мне понравился отец моей подруги, он был слесарем инструментальщиком на нашем заводе, угощал меня ухой из пойманного им самим налима, разумеется под водку. Мы с ним понимали друг друга, я тоже работал в инструментальной группе, меня удивило то, что он не советовал брать в жёны его дочь Любу. У дяди Гриши, так звали Любиного отца, подрастали ещё две близняшки, он хотел, чтобы я не торопился, а потом выбирал любую.
Я нравился как возможно будущей зять дяде Грише, но всё это не нравилось его дочке Любе, да и она сама перестала нравиться мне, после общения с ней. Она во чтобы-то ни стало хотела стать инженером, но нравились ей только кульманы, ватманы, и чистая работа среди интеллигентных людей. Я тоже хотел стать конструктором, но у меня в отличие от неё были другие представления об инженерной профессии, более глубокие и приземлённые. Сестра моего друга как-то спросила: «Ну что ты привязался к этой Любе?», я ответил просто: «Она мне по размерам подходит и волос на голове у неё, хватит только на две драки».
Возможно, она передала мои слова, потому что она сама имела на меня виды, только после этого отношения между мной и Любой, стали ещё хуже, да ещё этот случай у элеватора. Простывшим я пошёл к ней на свидание, насморк буквально душил меня, но я не сдавался, держался, как мог, чтобы не казаться сопляком. Мы подошли к месту напротив элеватора, нас освещал яркий свет фонаря, я повернул её к себе, но в это время из одной ноздри моего носа раздулся пузырь из насморка, большой и тяжелый. Немного покачавшись, пузырь, лопнул, обрызгав мою подругу и не тронув меня. Я решил, что это знаменье и хватит терять время зря, мои сперматозоиды, больше не хотели марать белья во время моего сна. Только через сорок лет я прочитал стихи татарского поэта Мусы Джалиля, о таком же случаи с ним, он не мог забыть об этом, даже в тюрьме Моабит.
Поскольку этот незабываемый случай, я считал знамением, эту дружбу надо было прекращать, но как просто взять и бросить девушку, как палку на дороге? Я человек благородный, на следующем свидании, взял и сделал ей предложение, предварительно вылечив насморк. Конечно, я получил отказ, как и планировал, но мне хотелось узнать почему? «Я люблю другого человека», - сказала мне Люба. «Так выходи замуж за него», - начал советовать я от радости. «Он не свободен», - горестно выдохнула Люба. «Ну, когда выйдет из тюрьмы», - пытался успокоить её я. «Нет, он женат», - с грустью сказала мне бывшая подруга. Я пожалел её от чистого сердца, с такой причёской ей лучше не встречаться с его женой, волос останется только на одну, но последнюю драку.
На дворе стояла весна, я вдруг услышал её, не Любу, а весну, с журчанием ручёв, щебетанием птиц, порывами ветра, хлопающего листом жести на крыше старого дома. Я был счастлив и благодарен Любе, она подарила мне ещё один шанс успокоить свои сперматозоиды с настоящей Любовью.