В камерах гарнизонной гауптвахты арестованные, обсудив между собой последнюю новость, по очереди подходили к зарешеченным мелким квадратикам окошек, и напряжённо всматриваясь в полутьму коридора, начинали переговариваться со знакомыми из соседних камер. Слышалось: ”Смотри!У него уже рука к курку спустилась.” В ответ из камеры напротив кто-то спокойно отвечал: “Да не волнуйся! Ему наверняка автомат с пустым рожком выдали." Разговоры прекращались как-только, проходя рядом камерой, я начинал поправлять, висящий на груди автомат. Новость взбудоражившая гарнизон заключалась в том, что мы заступили в суточный наряд. Мы это студенты, которых привезли на месяц на военные сборы из Москвы после окончания военной кафедры для принятия присяги перед присвоением звания офицера запаса.
Суточный наряд, если его определять на студенческом языке, был одним из главных зачетов прохождения нами военных сборов. На суточный наряд заступает взвод, как самостоятельная воинская единица. У каждого на плече автомат Калашникова, с двумя рожками боевых патронов, и наша задача нести караульную службу на реальных постах воинского гарнизона. Половина нашего отделения, а это пять человек, и я в том числе, были распределено на гауптвахту. За сутки наряда четыре выхода на дежурство по два часа, а остальное время на кроватях без одеял в караульном помещении.
В полдень на гауптвахту пришёл местный прапорщик для организации уборки и строевой подготовки. Арестованные забегали по коридору, каждый держа в одной руку по вёдру, а другой придерживая штаны, так как ремни им не полагались. Один из них, подобострастно взглянув на меня, попросил подвинуться немного в сторону от стены, так как оказалось, что загораживаю доступ к швабре. Он имел по две красной лычке на каждом из погонов, что говорило о солдатском звании сержанта. Через пару дней он, отбыв короткое наказание и подпоясанный ремнем, будет уверенно, как и положено солдату второго года службы, расхаживать по казарме, высматривая какого-нибудь солдата первого года службы, для того,чтобы поручить ему подшивать воротничок на его сержантской гимнастерки. Но, сейчас, на гауптвахте, я, рядовой третий недели службы, был для него человек приказания которого он должен исполнять.
И это было серьезно. У меня на плече был автомат с боевыми патронами, а на нем гимнастерка не подпоясанная ремнём. Это было какое-то новое неожиданное отношение между людьми, с которым мне не приходилось раньше сталкиваться. Это, когда одному человеку даётся власть над другим человеком.
Но проявление властности было более неожиданно, когда это проявилось среди нас, приехавших на сборы. Когда нас переодели в военную форму оказалось,что у некоторых ребят по две, а одного даже три лычки на погонах. До института они служили в армии, и им там присваивались звания. Четыре года вместе на лекциях, на зачетах, на экзаменах, и тут вдруг оказалось, что они старослужащие со всеми их привилегиями, а мы новобранцы, которых нужно приучать к воинской службе. Особенно старался наш сокурсник с тремя лычками. Его назначали командиром отделения, которое располагалось в соседней палатке. По утрам другим командирам не нужно было напоминать своим подчиненным о построении, он, поднимая своих бойцов, будил весь взвод. И, конечно, его отделение должно было построиться первым. Под грохот его голоса обещавшего каждому наряд вне очереди, все десять человек в его палатке начинали двигаться одновременно, от того, что каждый не хотел оказаться последним. Было видно, как брезент тесной палатки вспухал то в одном, то в другом месте от лихорадочных движений ребят, натягивающих на себя гимнастерки. Потом бег в противогазах, который был хорош только тем, что, если бы фотографировали всех добежавших до финиша, то на фотографиях нельзя было узнать ни победителей ни проигравших.
И конечно, служба в армии прививает чувство коллективизма. Ты должен быть как все. Поэтому, все одеты в форму одинакового образца, и ходят строем, и всегда заняты одним и тем же делом.Так в один из дней наше отделение занималось одним из обычных занятий, перетаскивая какие тяжести из одного конца лагеря в другой. Присели отдохнуть. Ребята закурили, я просто сидел с краю. Проходивший в это время прапорщик, одобрительно обратился к курильщикам: ”Присели покурить! Курите, курите ребята.” Но увидев меня он взорвался криком в негодовании: “А ты, что сидишь, сачок! Быстро на работу!” С этого момента и до конца сборов я курил вместе со всеми, как положено.
Как все изменилось, и всего лишь за месяц. Тогда, в Июне в конце весенней сессии четвёртого курса, нам было обьявлено, что такого-то числа в Июле в девять утра мы должны прибыть на Павелецкий вокзал. В конце объявления, для большей строгости упоминался закон СССР о всеобщей воинской обязанности.
Тот факт, что для принятия воинской присяги все отучившиеся на военной кафедре едут на месяц в полевой лагерь под Тамбовом был известен всем студентам. Время отправления поезда с Павелецкого вокзала тем более не могло быть военной тайной. Как результат, единицы пришли на вокзале к девять утра, как было предписанно, большинство же подошло к шести вечера, за час до отхода поезда. Собравшиеся живо обсуждали две недели прошедшие с конца сессии. Много было шуток, которые встречались бурным смехом не от того, что были уж очень остроумны, а от возбуждения предстоящей поездкой, воспринимавшийся большинством, как приключением, как игрой в солдатики. Ребята из Чечни, которые учились на факультете ХПЗ (хранения и переработки зерна) стояли отдельно от всех, переговаривались. Потом встали в круг, и начали какой-то свой яростный танец. Они, взявшись за руки, двигались по кругу, перед тем, как мгновенно остановиться, топнув с силой одной из ног, и с выкриком какого-то клича похожего на боевой. Затем они двигались в обратном направлении, и опять резко останавливались с топотом и криком. Все это повторялось вновь и вновь со все ускоряющимся темпом. В толпе ожидающей подачи поезда стихли разговоры, все головы, как притянутые магнитом, повернулись в сторону чеченцев, заплакал ребёнок.Через какое-то время к нашим офицерам подошёл милиционер и попросил прекратить танец. Но это оказалось лишним так как начали подавать поезд и все заспешили к вагонам.
Когда мы зашли в плацкартный вагон, то оказалось, что места там хватает только на то, что бы могли сидеть на полках плотно прижавшись друг другу. Поезд вскоре тронулся, и самые проворные начали забираться на багажные полки, которые располагалась над верхними полками, и были в два раза уже. Скоро появился с проверкой наш преподаватель,подполковник в морской форме. На вопрос о том почему мест в три раза меньше, чем нужно, он ответил лукаво прищурившись:”Чтобы познали тяготы военной жизни.”
В Тамбове, уже на машинах, нас привезли в военную часть, и повели в столовую, в воздухе которой запах только что окончившегося обеда мешался с запахом солдатской пропотелой одежды. Котлы были полные, но когда начали наливать их содержимое нам в миски, то это оказалось мутной водой в которой что-то плавало. Нам сказали, что это суп. Второе нам не полагалось, зато с компотом мне повезло. У меня в кружке в прозрачной воде плавали две вываренные изюмины.
И вот настоящий суточный наряд. Под утро, когда до конца наряда оставалось пару часов я, отстояв последнюю вахту, лежал в караульном помещении на кровати на спине. От наступающей дремоты по телу растекалась скованность и хотелось больше согреться, натянув на себя сверху одеяло. Но одеял нам не было положено, и сверху меня придавливал мой автомат Калашникова. Вдруг, следом за громким ударом о стенку распахнувшийся двери, крик:”Тревога! В ружьё!” В караульном помещение сразу же стало тесно, от того, что мы все одновременно вскочили с кроватей. С грохотом упал чей-то автомат, звякнула упавшая алюминиевая кружка. Выбежав во двор караульного помещения, остановились, в ожидании разъяснения нашей задачи. Последовала команда: ”Отбой, построение.” Когда вернулись в караульное помещение, то сели пить чай и слушать от только что подошедших ребят последние новости наряда. Не обошлось и без происшествий. Один из наших был на посту у гарнизонного забора в том месте, где он был особенно доступен любителям самоволки от того, что к нему там почти вплотную примыкали складские помещения. Под утро пара солдат возвращавщихся из самоволки, и не подозревавщих, что в эту ночь постовые не из их гарнизона, перелезли забор в привычном месте, но были встречены окриком незнакомого им часового, приказавшего им: “Лежать,“ и недвусмысленном лязгом передёргиваемого затвора. Первое, о чем спросил нашего постового дежурный офицер, прибежавший с тревожной группой, это стоит ли его автомат на предохранителе.
В конце суточного наряда было общее построение. Начальник части благодарил нас за службу, особенно отметив заметно сократившиеся за время нашего дежурства количество самоволок. Мы уезжали из части уставшие, но с чувством, что мы стали настоящими солдатами.
Ещё через две недели мы были уже в Москве, и институтское общежитие распухало весельем,как забродившей тесто, от праздника о поводу нашего возвращения. Всю ночь окна общежития светились, выстреливая в темные окна домов на противоположной стороне улицы заряды громкого веселья. В ответ некоторые окна напротив тоже начинали светиться, в из-за отдернутых занавесок появлялись заспанные мрачные лица.На волне безудержного веселья, как в волшебной сказке невозможное становилось возможным. Наш старший сержант, ещё неделю назад грозящий своим бойцам нарядами в не очереди, а, сейчас наряженный в фирменный батник, опять стал им хорошим приятелем, каким и был до сборов.
В течении всего этого суточного веселья начальник военной кафедры и все офицеры ходили по этажам общежития, чтобы успокоить самых необузданных весельчаков. Это был их суточный наряд.
Отобран для публикации в серии "Народная книга" проект "Дембельский альбом"