Внезапное солнце осветило статуэтку радостного ангела, держащего над головой золотистую корону с надписью "Joyeux No;l!" (Счастливого Рождества! фр.) Вместе с ним высветилась невидимая доселе из-за серой погоды пыль на полированном круглом столе, и на притихшем телевизоре, и на заваленном бумагами и газетами антикварном пианино. И то, что было давным-давно, глубоко, подальше запрятано, проявилось вдруг, обозначило себя с новой силой, с совершенно неожиданной стороны.
Пора, наконец, убрать в коробку из-под обуви, и вернуть на привычное место в подвал этого ангела, и пластмассовую елку, и растянувшегося в полу-шпагате пьяного гнома, и все-все, что напоминает о празднике.
Копну золотистых, вьющихся волос состригать было жаль. Поэтому наклоняла голову в глубокую ванну, и терпеливо вычесывала частым гребнем. Квартиру удалось найти не сразу. Окраина города, дешевле нельзя. Хозяйка сдвинута мебель в одну комнату, другую, совершенно пустую, сдавала нам. На полу матрац, в углу детская кроватка.
Шершавая, видавшая виды ванна пожелтела, и не отмывается. Вода, стекая с моих волос, воняет уксусом, и на дне образуются мелкие черные точки. Это вши. Я давлю их с омерзительно-пищащим звуком.
- От бедности, и переживаний, - успокаивает подруга. - Ничего, отмоешь постепенно.
И бедности, и переживаний у меня хоть отбавляй. С тех пор, как отец ребенка поступил в аспирантуру в нашем городе, в моей жизни все пошло кувырком. Театральные выпады на колено "Оставишь - я умру!", синяки на шее от поцелуев. Заботливые друзья на день рождения подарок со смыслом преподнесли - пластинку Чимарозы "Тайный брак". Они ведь давно знакомы, на свадьбе его гуляли. А я кто такая? Откуда взялась?
В столице у него дочка осталась, и жена, которая, после бесконечных скандалов потребовала, чтобы он оставил ее в покое, и уехал подальше, потому, что у нее молодой любовник, ее же ученик, она студентов иностранному языку учила.
Вот и переехал страдалец отвергнутый. И теперь у нас есть сыночек.
Мать, без того давно уже превратившая жизнь в ад, заливавшая горе горькой, к вечным упрекам отцу "Ты мне всю жизнь испортил!", добавила меня к слову "Родила от женатого!"
А он, вроде и обещал развестись, и на мне женится, но все как-то не решался. Да еще оставленная-законная, как только узнала про его новое положение, тут же выгнала ученика-любовника, и потребовала все обратно, вызывала срочными телеграммами "Дочка болеет, высокая температура, приезжай немедленно!" Он все бросал, и ехал. А там сцены с выскакиванием в окно, вскрытием вен в ванной, и прочее. Однажды, вместо вен она ему новый свитер разрезала, тот, что я кропотливо вывязывала узорами белых оленей на зеленом поле. Он потом извинялся: "…Как узнала, что ты связала…"
Мне не нравились эти его поездки, до истерик доходило.
Так что вычесывала, и мыла, но черные точки не уменьшались.
Напрочь раздавленная ситуацией, ни о чем другом думать не могла, не замечала ничего. Потертая тетрадка полнилась строчками вымученных стихов, льющихся непрерывным потоком, который даже осмыслить-то было сложно. Записывала как есть, чтобы потом перепечатать на портативной машинке, которую смогла купить на традиционно собранные на похороны родителей деньги. Но похороны я уже одна переживала.
Маленькая женщина-эльф, полная противоположность, обворожила, увлекла, и смогла дождаться обещанного мне развода, оставив нас с сыном за бортом безумной любви. И, спавший когда-то со мной на матрасе чужой муж исчез навсегда, прихватив с собой Чимарозу.
Как апофеоз, накрывшее с головой истинное горе - Чернобыльское радиоактивное облако, осевшее совсем рядом. Узнали не сразу, а когда узнали, то тут уж не до любовных трагедий.
Я металась в поисках опоры, не понимая, что опора глубоко внутри, а не вовне. В себе, в душе света предостаточно. Увлекалась какими-то придуманными людьми. Настоящего, увы, не встретила. Церкви тоже поблизости не было. В бывших соборах радостно гудели кинотеатры, громыхали спортивные залы, плескались бассейны...
Но, там, далеко, даже не по расстоянию, измеряемому километрами, а по времени, в котором теперь живу, и способна осмыслить, - ОН уже был, жил, проповедовал.
Если сложить вместе первую букву его имени и фамилию, то получится "Амень" (А. Мень) - вера, твердость, непоколебимость.
Он и сам словно крепость. Похож на царя Соломона. Такие же густые волнистые волосы, светящееся мудростью лицо, благородная стать.
Рукава рубашки закатаны до локтя, обнажая красивые крепкие руки. В доме тепло и уютно, со стен молчаливо взирают лики святых, образ Матери-Терезы. Разливает из небольшого чайника свежезаваренный чай, и вступает в разговор. Мягко, доверительно, доходчиво, словно это я сама говорю.
- Время-то какое уникальное! Перестройка! Движение началось, жизнь. Революционное преобразование всегда рождает всплески творческих идей в литературе, искусстве, науке. Но перестройка, и жизнь, и наука, и творчество не смогут без изначальной опоры - духовности. Дух и разум есть опора.
Школьные классы, клубы, дворцы профсоюзов… Не отказывал никому и никогда, на все вопросы отвечал одинаково ровным и твердым голосом. Не щадя себя, не считаясь со временем и силами. До самого конца, до ухода. Свободный стиль общения, стремление донести как можно большему числу слушателей истоки веры, открыть путь.
09.09.1990.
Тропа в лесу сквозь густой туман, по дороге к электричке, которой добирался на службу. На голове шляпа, в руках портфель, с которым почти не расстается последнее время.
Кому понадобилось убивать в этот перевернуто-сатанинский день (если перевернуть дату, образуется 666) сельского священника, топором, или саперной лопаткой?
Превозмогая себя, окровавленный, добрел до калитки дома, дальше не смог, там и умер.
Встретившаяся прихожанка только охнула: "Батюшка, кто же это вас так?!"
В ответ неясное: "Я сам!".
Скорая приехала через двадцать минут. Жена вышла, посмотрела "Кто это?" "Не знаю". Вернулась в дом. "…Не поняла, кто это, темно было, а я близорука…"
Портфель не нашли, а там деньги, собранные на ремонт церкви, что-то еще, что навеки осталось тайной, как и обстоятельства его убийства. Следствие путалось в версиях, собранные доказательства пропали, странным образом исчезли. Ничего не осталось.
И странное чувство предвидения, словно чуял, но сопротивляться не стал, будто в дальнее путешествие собирался, сложное, и отложить нельзя.
Во время проповеди вдруг сказал: "Время пришло!"
И столько скорби, столько трагической муки в глазах на последней его фотографии, сделанной во время лекции накануне убийства.
Он взывал к душе каждого, оставляя свободу выбора, воспевая любовь и веру. И они пришли, и приникли к тому месту, где свершилось зло. Тысячи людей коленопреклоненно молились на тропе, где убили их священника, чтобы скорбью, и величием памяти возникла вначале часовня, а потом и храм чудесный с воскресной школой для детей, о которой он так мечтал, с культурным центром. И зло воплотилось в добро.
Подобно случившемуся после убийства польского ксендза Ежи Попелушко, проповедовавшего сопротивление: "Свобода внутри нас!"
Десять дней беспрестанно молились прихожане, пока не нашли в реке измученное его тело. Ужаснулись, восстали, сомкнувшись в Солидарность. И смерть послужила началу протеста, мощному движению, приведшему к победе, и переменам.
Когда душа человеческая, отзываясь на боль, сопереживая, соприкасается вечному, происходит преображение - меняется внутренне, чтобы преобразить внешнее.
Недалеко от Варшавы Минск. Время перестройки.
Новые надежды, неразбериха в экономике, в повседневной жизни.
У меня тоже перемены, я стала адвокатом.
Дурманящий запах сирени увивается вслед. Мы гуляем по городу с приехавшим из Ленинграда знакомым. Не спеша поднимаемся к проспекту от кинотеатра "Победа".
- Весь квадрат улиц в этом районе носит имена Ленина, Маркса, Энгельса, Дзержинского.
Остановились напротив помпезного, сталинской постройки, с колоннами и лепниной здания КГБ.
- Видишь это несуразное возвышение? Это башенка Цанавы, того самого, который участвовал в убийстве Михоэлса. Лично приказал архитектору надстроить, чтобы над всем городом возвышаться.
- Тебе не страшно там бывать? - Приятель несмело оглянулся.
- А то как же! Всегда съеживаюсь, когда на допросах присутствую. В кабинетах тишина гробовая, мнимая. Столы блестят, обманчиво чистые. На стенах портреты узколицего в кепке Феликса.
Из остановившейся напротив легковой машины внезапно выскочили двое. Схватив меня под руки, втянули в автомобиль. Я не сопротивлялась. Просто не поняла, в чем дело. Меня повозили где-то, в тесном сообществе дурно пахнущих мужских тел, и молча высадили в лесу на окраине города.
Помню, как ошарашен был мой перепуганный гость: "Я и не знал, что у тебя такая опасная работа!"
А я не придала этому особого значения. Жива осталась, отпустили, да и ладно. Бытовые новости.
Ведь человек в советской системе - ничто, главное идея "Построение коммунизма - светлого будущего человечества".
Во имя этой безумной идеи вершились страшные дела. Несогласных истребляли безжалостно.
В январе 1948 года в Минске колесами грузовика давили живого, ничего не понимающего Михоэлса. Мало кто сомневается, что это была смерть по заказу лично товарища Сталина. Устранили вольнодумца. Сидевший за рулем, выполнивший приказ чекист потом еще долго служил в Минском КГБ. "Новый тип человека - советский человек", как писали на плакатах, украшавших город к демонстрациям трудящихся. Вот он, полюбуйтесь! Во всей красе! Цель достигнута. Вдохновленные революционными переменами большевики скрещивали человека с обезьяной, переливали кровь, пытаясь изменить биологический состав, искали эликсир вечной жизни. И до того в это верили, что даже Ленин в Мавзолее ожидал своего воскрешения.
А пока суть да дело, образ "бессмертного вождя" прицеплялся с самого раннего детства значком "октябренка" с кудрявой головкой маленького Володи, потом стягивал горло красным пионерским галстуком "Всегда Готов!", и, наконец, возбуждал комсомольские и партийные собрания, ехидно взирая с ответственных стен прищуренными колючими глазками. Установленный и утвержденный цекапартии "Жил! Жив! Будет жить!" Мыслить дальше, или сомневаться не полагалось, каралось беспощадно, жестоко.
По приказу "доброго дедушки Ленина", славшего телеграммы "Расстреливать! Расстреливать! Расстреливать!", уничтожили царскую семью, и русскую элиту. В 1922 году отплыл "Философский пароход", увозивший в эмиграцию недобитых интеллигентов. Среди них был и Николай Александрович Бердяев. Его философия исходила из самопознания человека. Он писал о свободе: "Свобода не интересна, и не нужна восставшим массам, они не могут вынести бремени свободы. Гораздо удобнее жить в несвободе.
Сейчас более всего необходимо утверждать духовное над политическим, поскольку без духовного нация (мир) погибнет".
Отсутствие духовности порождало монстров.
Как они настраивали себя, беря в руки саперную лопатку, чтобы рассадить ею голову священника? Или, садясь за руль грузовика, чтобы давить актёра? Или мучить до смерти, а потом утопить ксендза?
Прикрыться рамками несвободы: "Приказ есть приказ!", или поступить по-человечески, - выбор есть у каждого.
Бердяев, Мень - пророки века. Они теперь звезды в дивном созвездии, освещают ночную тьму, посылая ясные, яркие лучи. И тьма отступает, воцаряется свет. Становятся видны ухабы и кочки, цветы и деревья, возникает чудесный пейзаж, не просто картина, ибо за каждым растением, каждой травинкой дыхание, рост.
Тьма неизбежна. Но чем больше света, тем больше шансов видеть красоту жизни, радоваться ей, творить её каждому в отдельности, и всем вместе, чтобы доказать своим существованием вечную истину, - человек частица Бога на земле, и заслуживает уважения, свободы.
Только не переступить грань.
История возвращает на круг, если не усваивать ее уроки. Вновь человек создает вечную жизнь: клонирует, корректирует генную инженерию, применяет стволовые клетки, выращивает части тела, изменяет пол, вступает в брак себя с собой…
Некая лаборатория, расположенная на забытых островах, заявила о проведении удачных опытов по вживлению компьютерных чипов в головной мозг добровольцев.
Все это уже было: Фауст, гомункулусы, человечки в колбах. И проданная дьяволу душа для того, чтобы быть свободным: "Остановись мгновение, - ты прекрасно!" Но, в результате обернулось безмерной потерей, ужасом, исковеркавшим человека, познавшего, в конце концов, себя самого, и открывшего свой путь к Богу. Вот теперь он свободен, и теперь есть цель, и смысл, и познание, и теперь, мгновение, остановись…
Первый день наступившего года в Вене. Россыпи шоколадных головок Моцарта в витринах, пятнистые поцелуи Климта.
У входа в фешенебельное кафе "Централь", невзирая на холод, выстроилась длинная очередь. Швейцар в белых перчатках открывает время от времени тяжелую дверь, и запускает партию счастливчиков. В свое время тут любил сиживать Ленин: "Чайку принесите, батенька!". И Сталин трубкой попыхивал. Теперь от желающих попасть в это кафе отбоя нет, благо, что и чай стоит не менее пяти евро за порцию.
На здании государственной оперы установили большой экран. Усевшись на только что очищенный от следов прошедшей ночи холодный асфальт, толпа внемлет трансляции знаменитого новогоднего концерта. Камера наезжает на букеты восхитительных свежих цветов, которыми оформлен зал. Вдыхаю полной грудью их запах. Но на площади воняет навозом, и пение скрипок прерывает цоканье лошадиных копыт. На облучке кареты женщина в котелке, в костюме кучера.
Совсем рядом, у главного католического собора манифестация иранцев. Взволнованные, сбившиеся в беспокойное сообщество, развернули флаг, выкрикивают что-то.
В киоске напротив продают горячий пунш.
Около городской Ратуши по разгороженному лабиринту катаются на коньках многоголосые жители Европы.
Половина фасада готической церкви завешена рекламным плакатом "Nescafe", который отражается в темных лужах на неровных, выщербленных временем ступеням. И ветер, играя, гоняет прошлогодние коричневые листья между ног фотографирующихся туристов.
Опустевшие соборы Европы, громадные и безжизненные, с сезонными концертами, табличками на дверях "В церкви туалета нет".
Я сижу за каменной колонной. Она мешает видеть органиста, но слышно, как раздуваются меха, и трубы звучат музыкой Баха, наполняющей душу торжеством, желанием соприкоснуться небу. Раздражают лишь доносящиеся сзади нелепые смешки, шелест разворачиваемых конфет. Парни и девушки интенсивно переговариваются, сообщая, где перекусили накануне, что ели.
Вообще-то я люблю французский язык, но сейчас он невыносим. Хочется слушать тишину, услышать Бога, который заговорит лишь в беззвучии.
Это почти что испытание.
Но вот они умолкли, вернулись к музыке, воцарившейся в храме.
Молодой грузный таксист с неприлично массивным золотым перстнем на безымянном пальце широкой руки везет обратно к той жизни, где всего два часа полета, - и снова серое небо с дождем. Он говорит, как хорошо жить в Вене, куда вот уже десять лет как переехал из Румынии с женой и тремя детьми, и теперь они, вся семья - просто превосходно, а он - сама удача.
А дома зима. Большая мокрая ворона с трудом вышагивает по разбухшей от непрерывных дождей лужайке, все еще зеленой, но вязкой и хлюпающей. И ветер, порывистый и натужный властно буйствует в опустевшем дворе. Хорошо, хоть не затопило, как в Париже.
Ботинки пришлось выбросить. Сквозь образовавшуюся дырку внутрь проникала вода, и мелкие камешки досаждали каждый раз, как только приходилось идти куда-то. Удивительно, как дырка может влиять на настроение, и самочувствие.
Фильм Звягинцева "Нелюбовь" показывают на Гётеборгском кинофестивале. Поздний вечер. Небольшой зал заполнен до отказа.
По темному экрану плывут белые ровные строчки. Зрители вдавились в кресла. Трудно пошевелится, заставить себя встать.
Может и не все понятно в субтитрах, но смысл, послание достигло каждого, в самое сердце, прямое попадание, без промаха.
Оглушенная, ошарашенная выхожу в иной мир, совсем не тот, из которого еще так недавно вошла в кинозал. Безысходность повисла зияющей дырой, страданием, неисчерпаемой душевной болью.
Пассажиры в ночном автобусе уткнулись в мобильные телефоны, из ушей свисают проводки. Несовместимые с временем и местом, чужаки, внешне, и внутренне потерянные. Громко говорят на непонятном языке в маленькие микрофончики телефонов, не обращая внимание на присутствующих, отгородившись от окружающих придуманным миром, выдергивая время от времени из пространства нета кого-то, с кем могут так бесцеремонно публично разговаривать.
Мы едем в одном автобусе, у нас общее будущее.
А вернее, общее его отсутствие.
Оно отброшено, как изуродованный, ненужный ребенок, навеки пропавший, не ищите, его больше нет, и не вернуть никогда, никакими стараниями. Выхолощенная, бездуховная жизнь, воплощенная в проблемы одной конкретной распавшейся семьи, где родители, в поисках телесных наслаждений, отшвырнули собственное дитя, свое будущее, повторяя из поколения в поколение ошибки родителей, не зная жалости, и любви.
И лишь несколько энтузиастов, бескорыстных и верных, неотступно ищут, откликаясь на чужую беду.
Не только Россия меряет шагами беговую дорожку в финале фильма, словно идет в никуда, но и свободолюбивая Европа тоже устремлена в темноту неизвестности.
Над миром нависла нелюбовь.
И, если позволить злу накапливаться, оно вытеснит добро, захватит, преобразует действительность.
Или наоборот. Если в душе копить добро, оно будет действовать, преображая мир.
Выбор всегда есть. И свой путь у каждого
Кинотеатров для просмотра фестивальных фильмов не хватает, так что
в одном из центральных соборов установили большой экран. Широкое белое полотно, медленно поднимаясь по возведенным вдоль алтаря железным опорам, постепенно закрывает ноги распятого Христа, потом его измученное туловище, и безжизненно повисшую голову. Теперь здесь будут показывать новаторскую картину.