«Я – не сумасшедший», - думал я, здраво оценивая происходящее.
Когда вокруг начало твориться безумие, я наблюдал за этим сначала с недоумением, а после – с опаской. Но ему поддавалось всё больше и больше народа. Те мои знакомые, что недавно сами осуждали происходящее, теперь говорили: «А что… В этом что-то есть. Иначе б оно не захватило стольких. Разве может такое множество разных людей разделять одни и те же идеи, ошибаясь?»
Безумие нарастало. Оно катилось, как снежный ком, обрастая и ширясь.
Уже стало небезопасно выступать против него, и только сумасшедшие решались на это, получая за то по полной. А я – не сумасшедший.
Про себя я по-прежнему считал, что это плохо закончится, и как бы вместе с ним не закончились мы. Однако делать нечего и, коль вокруг все сходят с ума, безумен будет тот, кто не последует их примеру. А я же – не сумасшедший. В крайнем случае, можно прикинуться им.
Так я утешал себя.
Я был более чем уверен: те, кто руководят этим оболваниванием, сами не верят в то, о чём вещают. Ибо это – идиотизм, а там, наверху, не должно быть идиотов.
«Они провозглашают это для внутреннего использования, - успокаивал я себя, - Следовать ему – самоубийственно, а правители тоже хотят жить и они умнее тех, кого дурят».
Но я ошибался.
Наверху оказались те же идиоты, что внизу. Они действительно верили в непогрешимость своих действий и учения.
Сначала они использовали это внутри, тут я оказался прав. Стали хватать не только тех, кто не поддался общему безумию, но и кого лишь подозревали в этом, или на кого написали донос. Долгом уже считалось выявить подобного. Ведь он или она – просто замаскированные враги, из-за которых у нас всё идёт наперекосяк.
Я – не сумасшедший, чтобы умирать из-за этого, поэтому всем демонстрировал свою приверженность господствующему безумию и ни с кем не говорил начистоту.
Но пришло время, когда не выявивший замаскированного врага – сам попадал под подозрение. Нужно было работать на опережение, пока самого не взяли. И тогда я встретился с несколькими бывшими однокашниками, достойными людьми, с которыми сохранил дружеские отношения.
Мы сидели подавленные, не зная, что делать. Возможно, это была наша последняя встреча на воле. Мы – приличные люди и потому не представляли, как поступить, чтобы спастись. У каждого была семья и близкие. Одному из нас пришла в голову мысль:
- Помните такого…? – он назвал знакомое нам по школе имя довольно несуразного паренька, не от мира сего, к тому же, полукровки. Он не умел врать и что видел, то и говорил, не раз страдая за свой язык. Сами понимаете, только сумасшедший говорит всё, что думает.
- Да, – сказали мы, - И что?
- А то, что мой племянник, а он ныне маленькая, но величина в иерархии тех, кто ведёт нас к победе, упомянул, что «этот» обречён, как и любой, ведущий себя подобным образом. На него уже написано немало доносов. Вот-вот возьмут. Если мы тоже присоединим свой голос, то… Ему уже всё равно, а сами спасёмся. Я понимаю, мы – приличные люди. И нам сделать подобное нелегко. Но не следует забывать, что на нас большая ответственность за свои семьи, родных и близких. Ныне берут за родство и за недонесение. Поэтому сохранить им жизнь, сохранившись самим, полагаю, долг любого любящего своих, приличного человека. А приличные люди понадобятся в любое время… Но для этого до такого времени надо ещё дожить.
Мы переглянулись. Потом один из нас спросил:
- Он действительно обречён?
Наш хороший приятель грустно кивнул.
- Нужно только согласовать показания, день и место, чтобы не сесть в лужу, - сказал он.
В общем, вы сами понимаете, что мы сделали. Ведь мы же – не сумасшедшие.
Больше всего я боялся очной ставки, не зная, как посмотрю в глаза этому бедняге. Слава богу, обошлось без неё.
Я долго переживал этот случай. Но переживания нужно было скрывать. Я исполнил свой долг, как он тогда понимался. Потом несчастному всё равно не светило выжить, а следователь пожал мне руку и поблагодарил за разоблачение врага.
Я утешался тем, что спас свою семью, а не только себя. Если бы не столь безумное время, никто из нашей компании, компании приличных людей не поступил бы подобным образом.
Но после этой истории мы почему-то стали избегать встреч.
Шло время и пришлось признать: я ошибался в том, что провозглашённое безумие будет использовано лишь во внутренних целях – для мобилизации народа с целью исправления тяжёлого положения. Наша страна напала на более слабого соседа, не встретив серьёзного сопротивления. Не зря мы столь упорно готовились к войне. После мы напали на другого, а затем на третьего…
Легко заварить кашу, не всегда можно потом из неё выбраться. Я не смог отказаться участвовать в этом. Я – не самоубийца, у меня семья. Я – не сумасшедший, в конце концов!
Когда мы потерпели поражение, то оккупанты принялись расследовать дела, вызывая нас для показаний. Негодяи! Им бы пожить в то время, поглядел бы, как себя повели…
Я более чем уверен, что победители были не лучше нас, и одолей мы – у них нашлось бы не меньше грехов. Просто победителей не судят, а судят они.
Разумеется, я – не сумасшедший и раскаялся, осудив то безумие, что поставило мир и мою страну на край гибели. Поблагодарил, что мне открыли глаза на злодеяния нашего кровавого режима, о которых и не подозревал. Я только честно воевал, будучи призван в армию, думая, что напали на нас. А когда по ранению был списан, то трудился по мере сил.
И всё бы ничего, но они подняли дело того бедняги. Надо же было так случиться, что столько людей погибло, а его дело сохранилось…
Из нашей компании к этому моменту уцелел один я. Выяснилось, что основанием для его ареста явились только наши показания. Причём, я дал их, якобы первым, судя по дате, а остальные лишь подтвердили, поскольку были названы мной в качестве свидетелей. Вот подлецы! Каждый из них ждал, чтобы сначала пошёл другой.
Я – не сумасшедший, чтобы теперь, когда выжил, пострадать за это.
Бедняга, как и мои приятели – давшие показания, что он вёл противоправительственные речи, подбивая на бунт – все на том свете. Поэтому я сказал, что нас вызывали, каждому сообщая: другие уже признали речи того обречённого вражескими, и если, мол, не хочу загреметь вместе с ним… Конечно, теперь, когда у меня открылись глаза, я беспрекословно осуждаю ту бесчеловечную власть и её подлые приёмчики. Тем более что у меня погибла вся семья под бомбёжкой…
Оглядываясь назад, на прожитую жизнь, я не знаю, как следовало поступить. Легко осуждать тому, кто сам не прошёл это, а лишь болтает, что он-то, конечно, не поддался б общему безумию. Ха-ха! Ещё как бы поддался. И поддаётся ежедневно, даже не подозревая о том. Только иному безумию, не считая его таковым. Ведь вокруг все рассуждают похоже, а он – не сумасшедший, чтобы поступать поперёк общественного мнения.
Немало сегодня и тех, кто втайне вздыхает по прошлому, уверенный, что победи мы – безумие оказалось бы совсем не безумием. Это схоже с вопросом:
- Почему ни один мятеж не удаётся?
- А просто, когда он удаётся, то называется иначе.
Хватает и тех, кто ничего не знает о тех временах, придумывая себе их, приукрашивая и припудривая, потому что нынешние его не устраивают.
А я… а что я? Я же – не сумасшедший, чтоб выступать с такими речами. Нет, это я иногда думаю про себя, когда долго не могу уснуть.
Тогда всплывает в памяти пожилой мужчина, ожидавший разбора своего дела оккупантами. Он был растерян и пытался со мной посоветоваться. Я не понял, что его беспокоит. Он не воевал по возрасту и инвалидности, не служил ни в чём таком, за что мог понести наказание.
- Видите ли, - неуверенно пояснил он, - Мы… я и соседи писали прошения в администрацию, чтобы трубу крематория сделали повыше. А то пепел ветром заносило в окна и на бельё на верёвках.
Увидев, что я по-прежнему не понимаю: в чём тут может считаться его вина, он добавил:
- Как выяснилось… теперь… это был крематорий концлагеря. Сами понимаете, кого там жгли… Но мы ничего не знали об этом!
- Так и говорите, - усмехнулся я, отворачиваясь. Конечно, никто ни о чём не ведал, не желая знать, а черти творили вокруг то, что одобрялось всеми.
Ясно, что он так и скажет. Не сумасшедший же он, в самом деле.