Дозорный струг стремительно уходит вперед, отрываясь от флотилии. Освобожденные от гребли Гаврилка с Ивашкой, цепляют к поясу сабли, осматривают свои пищали, слушают наставления сотника Глухова о выборе места стоянки. Гаврилка знает все это не хуже сотника, но помалкивает. Да и что тут говорить, - тот раз, пять лет назад, место это выбрал сам Ермак Тимофеевич, а уж он-то знал в этом толк. Молодой казак запомнил место по скальному выступу, нависшему над рекой по правому высокому берегу. С другой стороны берег плавно поднимается, переходя в обширную поляну, обрывавшуюся кромкой леса. Дозорный струг пристал к берегу, Ивашка с Гаврилкой ловко выскочили на берег, пошли к поляне. Сотник, еще не сошел на песок, а уж увидел – место угожее.
Когда флотилия груженых судов появилась из-за поворота реки, с берега ей уже махали руками Гаврилка с Ивашкой, а трубач играл сигнал привала.
Глубоко сидевшие дощаники вплотную к берегу подойти не смогли, саженях в трех от береговой кромки бросили якоря, – тяжелые валуны, обвязанные веревками. Речная долина огласилась смехом, криками, плеском. Служилые соскальзывали, прыгали с бортов в воду, кто, сняв порты и обувь, а кто и так – просохнет, но при саблях и с пищалями, брели к берегу. Враз, почти на сто пудов облегченные струги, поднялись над водой. Их разворачивали, тащили к берегу, привязывали веревками к прибрежным кустам.
Сошедшие на берег князь с сотниками давали распоряжения толпившимся подле них десятникам, спрашивали о чем-то Гаврилку. Тот, помня прошлый опыт, убеждал, что места эти не заселенные, бояться некого, но воевода поостерегся, - направил во все стороны дозоры. Прикинули место расположения караульных постов вокруг лагеря, сразу же и направили постовых по местам.
Через полчаса вся поляна и берег были усеяны служилыми. Тащили со стругов котлы, катили бочонок с солониной, несли шатры, пологи, мешки и ящики с провизией. На лесной опушке затюкали топоры. Одна ватажка двинулась в лес за грибами, диким луком; другая, сверкая белыми, незагорелыми задницами, разбирала на берегу бредень, готовясь порадовать себя ушицей.
Диск солнца еще только коснулся горизонта, а по всей поляне уже стояли шатры, в центре – воеводский, расписной, рядом с ним шатер-церковь. Меж шатров полыхают костры, булькает в котлах запашистое варево, – гороховый суп с солониной, уха, заправленная диким луком, грибной суп. Служилые кто как лежат, сидят вокруг костров, поджаривают на огне нанизанные на прутья рыжики, крупных окуней, харюзов, стерлядей, угощают друг друга сладкой, уже подвяленной первыми заморозками черникой, ароматной поздней лесной малиной. А под берегом рыбачки-гурманы коптят подсоленных щук-травянок на дымоходах, вырытых на скорую руку в береговом откосе, ворошат тлеющие ольховые сучки и сосновые шишки.
Ужинали молча, не торопясь, по очереди черпая из котлов деревянными ложками горячее варево. Сначала бульон, юшку, а когда котел наполовину опростали, - по команде десятника - со дна гороховую гущу с кусочками свинины, разваренными стеблями дикого лука. Вкусно! Ложки бережно несли ко рту, поддерживая их краюхами хлеба. Вздыхали, - со свежим то хлебушком - последние денечки, когда еще придется его откушать?
После трапезы потянулись служилые на вечернюю молитву. В полотняной походной церкви полумрак, - горят лишь лампады под святыми ликами, да одинокая свеча в подсвечнике, закрепленном на распорной жердине в центре шатра. Под свечой священник, держа в руках книгу, бормочет что-то себе под нос, другой - поправляет лампаду под образами.
Служилые с обнаженными головами укладывают наземь свои пищали, становятся на колени, шепчут скороговоркой молитву, крестятся, сгибаясь в поклоне, позвякивая саблями. Моление не долгое, - по-походному. Молча, подхватив пищали, поднимаются с колен, еще раз, склонив головы перед образами, размашисто осеняют себя крестом и спиной, бочком выходят вон из шатра. Напяливают свои колпаки.
- Штой-то холодает, - молвит в пространство уже не молодой чернобородый с проседью стрелец, - Данила Вепрев, зябко поеживаясь. Ему никто не отвечает. Смотрят служилые на звездное небо, молча расходятся по шатрам. Ивашка с Гаврилкой, отстоявшие свои два караульные часа еще до ужина, тоже отмолились, и теперь сладко спят в шатре на пахучем еловом лапнике, прикрывшись пологом.
*
Уже за полночь, проверяя посты, сотник Ефим Урванцев увидел вдруг, как под берегом блеснул огонь.
- Кто там еще не угомонился, - сердито подумал он, зашагал к берегу.
Двое совсем молодых служилых, лет по восемнадцати, со смоляными факелами в руках, негромко переговариваясь, острожат с борта струга, причаленного к береговым кустам.
- Мать вашу так, - взъярился сотник, - вы что это еще до се не в шатрах, валандаетесь здеся, тудыть вас растудыть!
Молодые, заслышав грозный голос, дружно ахнули, сунули в воду зашипевшее смолье, опрометью бросились к берегу.
- Кто за вас завтре грести будет? На веслах спать будете? – продолжал шуметь сотник.
- Дак ить вон ленки какие, - с опаской поглядывая на сотника и с трудом поднимая за кукан чуть ли не аршинную рыбину, попытался было оправдаться один из рыбачков, - Петрушка Данилов. Другой молча, скрывая лицо, прошмыгнул мимо.
- Вот я те щас покажу ленков! – сотник шагнул к рыбачку. Петрушка кинулся к шатрам, волоча за собой рыбину по траве. – Воины, мать вашу так, сопливые, - крикнул им вдогонку сотник.
- А вы что уши развесили! – продолжил свой разнос Ефим, теперь уже обращаясь к кустам, где затаились караульные постовые. – Вас здеся на што поставили? Спать? Вы суды должны смотреть, караулить! А вы што?
- Не спим мы, - донеслось из кустов, - да ведь и свои же!
- Свои? С огнем то? Не хватает еще, чтоб струги пожгли! А утресь розог не хотите? Мать вашу так! Караульнички!
В ответ ему было молчание. Сотник, наконец, успокоился. Еще раз окинул взглядом поляну, берег реки, черневшие на воде струги. Бормоча что то себе под нос, зашагал к шатрам. Над лагерем опустилась тишина. Только время от времени слышалось в разных местах вокруг лагеря протяжное: - Слу-у-у-шай! – Это проверяли друг друга караульные.
*
Поутру, чуть свет, в лагере суета. Холодно. На траве иней. Про-мерзшие за ночь служилые толпятся у костров, греют руки, поворачиваются к огню спиной, задом, трусят к берегу ополоснуть сонные лица. Перекрестившись, наспех хлебают чуть подогретые остатки вечернего варева, пьют кипяток, заправленный чабрецом, листьями дикой смородины. Сотники торопят, поглядывают на небо, - уже солнце встает.
Наскоро чистят песком, споласкивают котлы, снимают, складывают засыревшие шатры, пологи, волокут поклажу к стругам. Гаврилка, оглядывая опустевшее место между догорающими кострами, - не оставил ли кто чего, - натыкается вдруг в траве на ржавый топор. Поднял. Топорище растрескавшееся, почерневшее. Возле железки проглядывают, вырезанные ножом, две буквицы – "С" и "Б". Вспомнил вдруг, зовет к себе Ивашку, который поодаль тоже, по поручению сотника, оглядывает место стоянки:
- Ивашка, гляди-кось, топор нашел Савки Болдыря. Он тогда еще потерял, когда первый раз здесь шли, с Ермаком. Искал тогда, искал, так и не нашел. Ему еще Тимофеевич внушение сделал, обещал в другой раз розгами отодрать, - радуется воспоминаниям Гаврилка.
Ивашка с интересом рассматривает топор, пытается оттереть ржавчину. Но снизу уже зовут, - видно, погрузились. Друзья рысью бегут к берегу, гремя саблями, придерживая вздетые за плечо пищали. Едва успели, промочив ноги, влезть в струг, как отчалили.