Aliis inserviendo consumor*
Неподалёку от шумного серого муравейника одиноко жил светлячок или, как он привык себя называть, «незаметный фонарик». И в самом деле, он был невидимкой, которая всё же имела дерзость существовать и томиться странными мыслями. Он поселился под кроной старого дуба, у крыши дома, где жил человек такой же одинокий, как и сам светлячок. А его маленькое жилище походило на завитую морскую раковину, ограждённую каменными стенами.
У фонарика порой возникало желание быть кем-то увиденным, стать чем-то вроде маяка, который светил бы сбившимся с пути, но тут же он ловил себя на мысли, что это смешно. Всё равно, что ходить в дурацком колпаке на потеху публике. Тем более, что жители серого муравейника жили, как им казалось, насыщенной дневной жизнью.
«Да и как вообще можно заметить такой ничтожно маленький огонёк, как я?!» — иной раз думал он, тоскливо всматриваясь в окно, усыпанное хрустальными пузырьками.
Потому светлячку и приходилось мириться с ролью лишнего, с ролью незаметного прохожего. Он был так одинок, ему не с кем было поделиться самыми сокровенными мыслями и переживаниями, но в конце концов, и с этим пришлось примириться... Да и потом, вряд ли его кто-нибудь смог бы понять.
Но одно незамысловатое занятие всё же скрашивало его однообразную жизнь: светлячок любил наблюдать за грациозным полётом одной бабочки. Обычно Она была окружена стайкой подруг, таких же изящных и пестрокрылых. Однако, в отличие от его избранницы, другие бабочки казались светлячку слишком легкомысленными.
Иногда игривый солнечный луч подсвечивал Её яркие крылышки и казалось, что бабочка и сама излучает свет. В такие минуты светлячок чувствовал особенную близость к Ней.
Часами он мог заворожённо любоваться Её витражными узорчатыми крылышками...
«Они такие изящные и такие хрупкие...», — думал он всякий раз, пока муравьи-работяги куда-то спешили, а легкомысленные мухи и стрекозы, как обычно, попадали в сеть злодея-паука. И чем дольше он любовался прекрасной бабочкой, тем больше представлял себя рядом с Ней. Казалось, они реяли над этим муравейником вместе и она придавала ему лёгкости, озаряла его жизнь всеми цветами радуги... Но однажды всё изменилось. Лампада дня не спешила зажигаться. Обыватели проснулись. В окнах — темно. Ничего не видно. В муравейнике начался переполох! И тут у фонарика появилась призрачная надежда исполнить свой долг.
Только одно не давало покоя мечтателю: он так и не попытался заговорить с недосягаемой прекрасной бабочкой.
«Я мог бы летать вместе с Ней, освещая Ей путь, а Она скрашивала бы мою жизнь. Мы были бы так счастливы. Но... что если Её больше нет, и Она увяла, подобно сорванному цветку, поблекшему от чьих-то невежественных рук?!», — вдруг безнадёжно заключил он.
Эта мысль зависла где-то над карнизом, скрывшись в золотисто-бархатных лоскутьях.
Светлячок с трудом взлетел на крышу, где висела лампада и в каком-то неистовом порыве поднял стеклянный колпак, забрался под него, а потом заново закрыл. Стекло отражало и усиливало его свет — так он смог заменить собой день. Понемногу фонарик начал угасать, пока вовсе не утратил волю к жизни.
Вскоре наступил Долгожданный День. Все возрадовались!
А на дне лампады лежало бездыханное тело светлячка, которому уже не суждено было проснуться.
*«Служа другим, расточаю себя; светя другим, сгораю сам» действительно относят к периоду классической латыни, но конкретного автора она не имеет.