Эта осень выдалась тяжелой: по утрам из свинцовых туч медленно выплывало блеклое солнце, его призрачный свет цеплялся бликами за кончики металлических крыш; вяло, сонно рокотало асфальтовое море; все жители, как гусеницы, тихо выползали из кроватей и, с трудом удерживая опухшие веки, на ощупь искали кружки, чтобы заварить крепкий, черный как деготь кофе. Я был уверен: осень не ушла бесследно - ее мокрые следы еще долго будут заметны в городе и в глазах его жителей.
Но вот вчера серо-бетонную слякоть припорошил долгожданный снег. Точнее, его подобие, похожее на размокшую сахарную пудру. Население заметно оживилось, появились дети с ледянками, кислые лица взрослых просветлели в ожидании праздников. Я не считал, но предполагал, что статистика самоубийств в нашем затхлом городке скоро снизится.
Канун нового года, у нас был долгожданный выходной. Мы купили ящик пива и весь день просидели в парке. Я и мои друзья. Ничего особенного, просто разговаривали, каждый делился последними событиями. Говорили о серых студенческих буднях, жаловались на очередную "продинамившую" девушку, мечтали получить права и дружно боялись неизвестности, которая пряталась за телевизором, а может диваном, или компьютером, но чье присутствие незримо давало знать о себе, могло обнаружиться, как только взгляд выходил за грань уютной поверхности монитора.
Я, друг номер 1 и друг номер 2. Вполне симпатичные, не самого низкого интеллекта, и, хотя без целей и планов на будущее, но с большим желанием встряхнуть свой нудный мирок. Мы порядочно напились.
Путь до автобусной остановки оказался чуть смешнее и извилистее, чем обычно. В принципе, каждый человек имеет право иногда уходить из реальности маленьких провинциальных городов и табачных киосков, которая определенно вреднее для психики, чем старый добрый алкоголь. Что мы, собственно, и сделали.
Сегодня у нас не было билетов. Сегодня у нас не было комплексов. Поэтому мы медленно опустились на пол и на четвереньках проползли под турникетом, едва сдерживая смех. Хотя усталый водитель в любом случае не посмотрел бы в нашу сторону, его мысли были заняты пропущенными предпраздничными вечерами. Мы пробрались через ряды пустых сидений, осознав свое полное одиночество в пахнущем пылью салоне, и расселись у окон, в которых проплывали огни и яркие вывески. Даже в нашем городе все еще верили, что так можно создать сказку.
Вдруг мой взгляд упал на заднее сиденье у выхода. Отпуская глупые двусмысленные шутки и вспоминая интернетные анекдоты, мы ухитрились не заметить человека. Молодая девушка в голубом пальто и белой меховой шапке сидела странно прямо и ничего не выражающим взглядом смотрела в окно. Возможно, ее грациозное, но точно окаменевшее положение, а может исходящее от нее чувство молчаливого спокойствия и безграничной самодостаточности заставили нас обратить на нее внимание. Она было одета точно как в детских сказках про Снегурочку. Даже волосы такие же. В мою голову пришла довольно предсказуемая мысль. Я стал убеждать друга номер 2 подойти к ней и познакомиться, аргументируя это тем, что он целый час рассказывал нам в парке, как у него снова не получилось с девушкой. Друг был пьян, аргументы были подобраны точно - слегка неуверенной походкой, но неплохо маскируя свое состояние, он направился к ней. Зачем я отправил его к ней? Дело было не в переживании за личную жизнь приятеля. Мне хотелось посмотреть на ее реакцию. Обычно девушки просто кривятся, воротят нос или, неловко оправдываясь, пытаются испариться, когда к ним подваливают ночные собеседники. Но встреченному типажу не подходили эти варианты поведения. Это было что-то совершенно чужое и незнакомое. Мне так казалось.
Друг номер 2 был довольно груб и прямолинеен. Несмотря на то, что учился на программиста, вычислять наиболее удачные варианты подкатов, исходя из особенностей данной личности, он не мог и не хотел. Заурядные комплименты и двусмысленные шутки - на этом его арсенал исчерпывался. Такими путями вывести девушку из себя было несложно. Я ждал этого. Он сел рядом с ней. Он говорил что-то про прекрасный вечер, про судьбоносные встречи, он, напрягаясь и сбиваясь, восхищался ее идеально пропорциональным, безликим, как на обложке глянца лицом. Она молча смотрела в окно. Он стал вспоминать последние анекдоты про поручика ржевского, он прошелся по последним, вышедшим на экраны фильмам. Она протерла запотевшее стекло и застыла как прежде.
Признаться, мне стало обидно за неоцененные усилия товарища. Может быть он и идиот, но она могла хотя бы как-то ответить или отказаться от сомнительного знакомства. Должно быть, эти глянцевые снегурки делят мир на бесчисленное быдло и тех, кто им чем-то выгоден, и к первым они не считают нужным обращать свой совершенный, неподвижный взгляд. Интересно, они когда-нибудь плачут? Они чувствуют себя ненужными или брошенными? В моей голове непроизвольно начал складываться портрет незнакомки. И, с каждой секундой, он вызывал во мне все больше возмущения.
Вскоре я не выдержал и отправил к ним друга номер 1, объяснив ему, что он должен помочь неудачнику. Объяснив себе, что я просто беспокоюсь за друзей, и дело не в страхе подойти к ней самому.
Друг номер 1 был вежлив, скромен, носил очки и претендовал на звание интеллигента в нашей компании. Он был неэмоционален и предпочитал решать все свои проблемы в виртуальной реальности. Возможно, вместе они могли бы составить что-то цельное.
Еще пару станций эти двое пели ей что-то о "прекрасной" погоде и предновогоднем настроении. На следующей станции она медленно встала и, нечеловечески изящно лавируя между сидений, вышла из автобуса. Движимый каким-то безнадежным упорством, я вышел следом. Друзьям пришлось последовать моему примеру.
Она шла вдоль пустой трассы. Мы шли сзади. Она не оглядывалась, не ускоряла шаг. Ее невыносимое спокойствие начало вызывать раздражение, появилось желание проверить, где же эта грань, после которой человек, наконец, начинает хоть как-то проявлять себя. Я обогнал ее и преградил путь. Она остановилась, без всякого выражения вперилась в меня холодными, бледно-голубыми, водянистыми глазами, как у рыбы. Наконец, она произнесла "отойдите".
- А если нет, что тогда, а, Снегурочка? - спросил кто-то из нас.
- Тогда вы просто жалкие уличные хулиганы.
Ее слова прозвучали до боли четко и отрывисто. Но мне не пришлось пережидать напряженное молчание в поисках достойного ответа. Друг номер 2 толкнул ее. Он был самый примитивный из нас, возможно, поэтому он один решился наконец нарушить эту границу, за которой было то, что нас так злило, завораживало и пугало.
- Вы умеете только разрушать, у вас ничего нет кроме агрессии. Жалкие хулиганы. Оставьте в покое меня и лучше подумайте о своем ничтожном будущем. Вы ничего не умеете и никогда ничему не научитесь с таким способом жить. Жалкие хулиганы.
Я ударил ее по лицу. Оно исказилось. Но это не была обычная гримаса боли или страха. Это было больше похоже на оскал. Ее рот приобрел форму заученной модельной улыбки, показав ровные жемчужные зубы. Все, что в ней было, виделось мне таким ханжеским, притворным, показным, даже страдания. Вся ее правильность и мудрость казались просто красивой, выгодной оберткой, за которой не скрывалось ни чувств, ни сострадания. Даже к себе самой.
Я ударил ее снова по гладкой, твердой щеке. И снова, и снова. Я плакал и бил ее в отчаянии, как последняя истеричка. Я содрал с нее пальто и всю остальную одежду, я хотел увидеть хоть что-то, что докажет мне ее слабость и человекоподобие. Я прикасался к ее однотонной белой коже, к тонким конечностям, выкручивал их, тряс, желая хотя бы стона или сопротивления. Устав, я упал рядом на размокший снег. Она тоже упала, ее миниатюрная голова с глухим стуком ударилась о землю. На ее щеках не появилось даже покраснения. Она привстала и... запела какую-то старую французскую песню. Потом, все также высокомерно, посмотрела на меня, на стоящих сзади, растерянных друзей и тихо опустилась на мокрый асфальт.
* * *
Эта автобусная остановка была на самой окраине города, в километре от трассы уже начинался лес, поля и, чуть дальше, деревенские домики. Туда мы притащили ее. С момента удара о асфальт она, насколько мы поняли, не дышала. Сейчас мы ничего не чувствовали, кроме животного страха. Мы знали, что рано или поздно любое убийство вскрывается, даже с нашей городской вечно пьяной и ленивой полицией. Но, в то же время, что-то подсказывало нам, что искать ее тело никто не станет. Возможно потому, что его и нет на самом деле. Никто не осознавал реальности происходящего в полной мере, слишком это было похоже на пьяный бред, белую горячку. Мы нашли лопаты, оставленные в куче песка рядом с дорогой, видимо, после починки какой-то трубы, зашли в лес, в большой овраг и вырыли под старым дубом средней глубины яму. Аккуратно опустили ее вниз. Там, среди холодной земли и снега, она еще больше походила на восковую куклу. Удовлетворение от доказательства собственной силы и власти над ней смешивалось во мне со старательно подавляемым ощущением пустоты и одиночества. Да, каждый из нас чувствовал себя маленьким мальчиком, которого побили большие ребята, а он втихаря сломал их велосипеды. Не зная, что делать дальше, мы набросали сверху земли и веток и, вернув лопаты, пошли домой пешком.
Следующее утро полностью отвлекло меня от вчерашних событий. Похмельем, выяснениями родителей, где я шлялся прошлой ночью, поздравительными звонками дальних родственников и необходимостью "убрать срач в своей комнате". К тому же, все мы пришли к довольно логичному выводу, что, скорее всего, вчера мы выпили лишнего, поприставали к какой-то левой девушке в автобусе и просто выместили злость от неудачи на какой-нибудь дворовой кошке или собаке, и никакого убийства быть не могло. Встряхнули нудный мирок, теперь можно возвращаться в свою устойчивую реальность.
Наступил Новый Год. Впервые в это время не было снега. Он полностью растаял. Словно осень решила остаться подольше. Отметили мы его как обычно, как полагается. Семья быстро разбрелась по постелям, гости ушли, я вышел покурить на балкон. Раздался звонок в дверь. На пороге стоял мой очкастый друг. Поникший, с запотевшими стеклами, в мокрой куртке. Я пригласил его на кухню.
- Я не могу успокоиться. Постоянно вспоминаю ее.
Но ведь мы уже все обсудили. Зачем он опять начинает выносить себе мозг? Никто ее не ищет, мы специально проштудировали всю криминальную хронику. Никаких следов нет и не может быть. Но он как пономарь повторял:
- Мы всегда считали себя чем-то особенным, мы думали, что жизнь несправедлива к нам, что мы заслуживаем чего-то большего, ждали какого-то подарка судьбы, чуда. Я всегда ждал его. Но тогда мы впервые встретили что-то интересней нашей тупой заурядной жизни, я чувствую, что это было что-то особенное. А мы так распорядились. Мы просто уничтожаем все. Потому что в глубине души мы понимаем, что мы полные ничтожества, и это злит нас, заставляет уничтожать то, до чего мы никогда не дорастем, потому что мы всегда будем тупым быдлом. Нами руководит просто животный страх и бездна комплексов, мы мусор. А она была выше, сильнее.
- Эта жалкая шлюха просто страдала манией величия, она убеждала нас в собственной неполноценности, а ты повелся! - я снова почувствовал прилив бессильной ярости.
Он не ответил. Он просто ушел. А я остался с поднимающимся чувством, что скоро наш мир, который мы все хотели "встряхнуть", наконец разрушится.
* * *
Через три дня моя мать пришла ко мне в слезах и сказала, что звонили его родители и нам нужно куда-то ехать.
В его доме меня расспрашивали, куда мы ходили гулять и чем занимались последние дни. Так и не получив никакой дельной информации, они отстали. Только когда меня привели на кладбище и показали свежую яму, я понял, что произошло. Я понял, почему, уходя в тот вечер, он одолжил нашу веревку для сушки белья.
Что-то необратимо менялось, что-то происходило с этим миром, но я не понимал, что.
Когда я зашел к своему оставшемуся товарищу, с более крепкой, как мне казалось, психикой, он встретил меня вполне обычно. Мы покурили на лестничной клетке, открыли бутылку вина. Когда он пошел выкидывать мусор, я заглянул к нему в комнату. На полу были хаотично разбросаны свалявшиеся меховые тела. Сзади послышался глухой голос друга:
- Ты ведь сказал, что мы убили какую-то кошку или собаку. Я просто хотел проверить, какую именно.
Быстрым шагом я шел домой. Я плакал. Мои друзья сошли с ума, я боялся, что это произойдет и со мной, скоро... а может и уже.
Я проходил мимо собора и, наверное, первый раз в жизни, решил зайти туда. Просто у меня больше ничего не осталось. Внутри было тихо, воздух был вязкий от паров ладана. Таинственно блестели подсвечники. Мне в голову пришла дикая мысль, я даже улыбнулся ей. Купил маленькую свечку, поджег и поставил на большую, прямоугольную подставку (еще в детстве мать объясняла, что на прямоугольные надо ставить "за упокой") и тихо сказал "прости, Снегурочка".
Конечно, никакое озарение не снизошло на меня, голос внутри не сказал ничего вроде "я прощаю тебя, грешник" и чувство потерянности также не исчезло. Я сидел среди всего этого великолепия и спокойно высчитывал, сколько мне еще остается.
Вечером я не пошел домой. Я сел на качели во дворе и медленно тянул светлое дешевое пиво.
Потом еще бутылку, и еще. Но я не чувствовал ни успокоения, ни привычной легкости от опьянения. Опять проснулось желание докопаться до истины, которое я так старательно подавлял все эти дни. Я поехал туда.
На этот раз в автобусе засела какая-то кучка шумно разговаривающих людей. Мимо проносились дома и вскоре появился тот самый карьер, где мы взяли лопаты. Мои ноги ослабели.
Лес. Такой большой и спокойный. В нем все как будто меркнет и кажется незначительным. Я внимательно оглядел все большие дубы поблизости, я ковырял землю ботинком, но нигде не мог найти признаков нашей ямы. После этого я долго смеялся от нелепости всей ситуации. Я смеялся облегченно и громко. Пока не увидел овраг и большое дерево, уровень земли под который немного превышал окружающий рельеф.
Я копал заледеневшую землю уже больше часа. Пальцы покраснели и почти не слушались, ладони жгло. Когда под лопатой я почувствовал что-то мягкое, то сел и стал руками разгребать черную землю. Вскоре я разглядел ее тонкую кисть. Потом и все остальное. Она нисколько не изменилась за все эти дни. Ее нельзя было назвать даже забальзамированной. Я вытащил ее из ямы и просто смотрел на ее спокойное, восковое лицо.
- Ты глянцевая снегурочка. Мы жалкие хулиганы. Мы тебя убили. Теперь никогда не выпадет снег. Жалкие хулиганы убили снегурочку. Она растаяла как в пьесе Островского. А мы все скоро умрем тоже.
В глазах все поплыло, я уже не понимал, говорю ли эти слова на самом деле, или они звучат в моей голове. Я не понимал, сколько я сижу и зачем. Но встать уже не было сил. Замерцали розовые и сиреневые огоньки, в ушах зазвенели колокольчики. На земле никого не было. Наверное, не было и раньше. Не было ни ямы, ни лопаты, просто тихий, неподвижный лес.
Я проснулся, когда через ветки на мое лицо упали лучи яркого, зимнего солнца. Вокруг меня лежали сугробы пушистого снега. Все преобразилось. Мои руки были испачканы в земле, ног я уже не чувствовал. Я уже ничего не чувствовал.