Поутру первого июля мои соседи, наконец, закончили со всеми приготовлениями. Я даже не мог подумать, что все так затянется. Свадьбу сына справляет сосед, но никто бы раньше и не подумал, что на протяжении недели покоя не будет ни у моих родственников, ни, естественно, у меня. Ну да ладно, что поделаешь, соседу ведь тоже нужно помочь. Он-то не виноват…
Но сегодня уже всё, можно сказать, «финита ля комедия», Вовка в двенадцать тридцать распишется со своей суженной, или, не очень суженной, и тогда, наконец, я смогу вздохнуть спокойно.
Моя Людка уже неделю чернее тучи дождевой ходит. Как в воду холодную окунули. Еще бы. Так любились с Вовкой еще с детского садика, друг от дружки да никуда, и вот тебе, сюрприз, можно сказать, судный день наступил для моей Людмилы.
Понятное дело, Вовка и плакаться приходил к Людмиле, да и ко мне зачастил, так, мол, и так. А что плакаться? Его новая подружка разрисованная, уже на четвертом, или на пятом месяце. Вовка и сам не знает, от него ли она забеременела, или от кого-то другого, поскольку Вовка загулял в общежитии в компании, да по пьяни ничего не помнит. Его невеста Нинка говорит, что взял ее силой, а она до него ни с кем даже не целовалась по-настоящему… А так ли это, или не так, да кто ж его еще скажет… Одни Вовкины дружки насмехаются, что, мол, ты, Вовка, это-т, залетел, как хлипкий ледокол на айсберг, вот теперь и тони… А нет, так проверь ее брехни на детекторе лжи… Другие просто помалкивают, глазки долу опускают, да в кулачок ухмыляются, мол, знамо, как и что было до тебя… Она не с одним до тебя переспала… А уж выкручивается ныне, как вошь на гребешке… Вот и верь бабам…
Неделю назад Вовка пришлепал к нам. Повиниться, стало быть. Постыдился бы рассказывать обо всем, старику, о таком. Так нет, разложил всё по полочках. Словно я его товарищ самый распрекрасный. На подпитии, но не сильном, видимо с горя пришел к нам словно на исповедь… Хотя при Людмиле моей все выложить постеснялся. Так, мол, и так, ну получилось не так, что теперь делать? Но уж, когда Людмила пошла в свою комнату, мы еще на кухне остались выкурить по сигаретке «на дорожку», он и раскрылся передо мной. Я, правда, бутылочку не выставлял. С него и так хватит… Поймала дурака Нинка. Да куда уж оглобли назад ворочать. Но это его, Вовкины дела. Мне от этого ни холодно, ни жарко, хотя чуток парня и жалко. А он все рассказывал и рассказывал. Уже и по третьей сигарете выкурили, дым на кухне коромыслом… Короче, он таки понял, что Нинка не честная, так сказать, врет всё. Да ладно, что, мол, там поделаешь. Ан, не докажешь… Разве что на детекторе, но этого он делать не будет. Дай-то бог, и своего дитяти дождется от нее. А этого ребеночка как своего будет воспитывать… Вовка бледный-бледный, да все глубоко и нервно вздыхает, да пыхкает нетерпеливо сигарету.
— Я вам, как отцу родному все рассказываю, — плачется. — Больше некому. Моим, будто все равно…
Пьянь, похоже, из него уже почти ушла. А рассказу конца-края нет. Хотя, все это Вовкины дела. Только всё просил, чтобы я его родителям ни гугу. Да и зачем оно мне. Вовка их ребенок. Добавлю, взрослый ребенок… Вот если бы это случилось с Людмилой — убил бы. Рука у меня тяжелая. Ну, не убил бы, но…
А Людмила девица хоть куда. Как нарисованная. Да и тоненькая, стройненькая, даже глаза слепит. Парни десятками ходят. Вся в Клаву покойную пошла. Клава, жена моя тоже радовалась бы, а, порой, и переживала бы тоже за кровиночку свою. Хотя и шесть лет после смерти Клавы прошло, я так и не разменял нашу любовь, поскольку любили друг друга не только обещаниями и словами — по-настоящему. Уверен, что и Клава, если бы пришлось мне раньше нее умереть, тоже не разменяла бы нашей любви. Я вообще-то мог там пофлиртовать, мог и мачеху Людмиле привести, но ведь это лишние траты. Да и нивелируется все, что было, появятся новые друзья… А зачем мне менять свой уклад. Я сам по себе. Сам и хозяин, сам и повар, когда надо… Да и память о Клаве свято берегу. Вон, все говорят… Н-да-а, нет Клавы, да что поделаешь. Не мы выбираем, кто когда туда уйдет… Хоть Людмилу мне оставила. Вылитая Клава…
Бедная Людмила. Как же переживает. Словно на Вовке свет белый сошелся. Что она в нем такого увидела, что втюрилась по уши. Еще в детском садике эту роль батальную о любви сыграли. А в школе за одной партой до одиннадцатого класса как один день просидели.
Да-а, что мне думать-гадать. Вовка уже не наш, не Людмилин муж, да и не мой зять… Нинка оказалась пошустрее. Ну, что же, так ему, растакому, и надо, не спал бы с Нинкой... Хотя, это и было по пьяни, но все равно… Значит, у него с Людмилой было все не настоящее. Пустозвон… Хорошо, хоть не додумался еще и Людмиле ребеночка соорудить… А что было бы, если бы случилось так, как я только что подумал? Да это же ужас!
Снова звонят… Да чтоб они все погорели… И подумать не дают как следует. Да где же шкребы? Опять Людмила на шкафчик для обуви поставила. Говорил же, не трогай у порога мои тапочки. Пускай там стоят. Ну, кому они мешают? Она же за своё.
Ну, так есть. Шкрёбы на полочке.
Снова звонят в дверь. Вот нетерпеливые… Убил бы таких. Да и звонят так, как и Вовка… Странно. Именно Вовка. Больше никто так не звонит. Скорее всего, он Людмиле названивает. Знает же, чертово отродье, что мы дома, и никуда в это время не идем. Людка открывать дверь тоже не вышла. Скорее всего, не захотела лишний раз встречаться и видеть его опущенные, виноватые глаза. Чего это он?
Так и знал, снова по мелочам. Стоит у порога как мышка, или нашалившая кошка, да всё осторожно зыркает на закрытую дверь в спальню Людмилы. Думает, что я этого не вижу. Я специально оттягиваю время, чтобы Вовка немного понервничал, зыря на закрытую дверь в Людмилину спальню. Оттуда — молчок. Словно там всё вымерло давно и паутиной заросло. Людмила тоже молодец. Знаю, что сильно переживает девка, но еще держится, не роняет слезу. Так и должно быть! Моя кровь! Молодец!
Володька мнется у двери, благодарит за гвоздики — и зачем они ему понадобились за два часа или чуток поболее перед росписью? Затем Вовка, почти уже выйдя из прихожей в коридор, словно вспомнив о чем-то уж очень важном, возвратился и едва голос оттягивая, еще раз пригласил на свадьбу.
Обещаю, что приду. Вместе с Людой.
Он, когда услышал имя дочери моей, сразу же на меня так взглянул, что меня оторопь взяла. Глаза его вмиг огнем зажглись, и опять почти погасли, словно пеплом догорающие в печи дрова вмиг покрылись. Что-то пробубнил в ответ, тихо прикрыл дверь, да так тихо, что и замок не клацнул. Не буду закрывать и я, возможно еще прибежит. Вижу, что Володьке тяжело. Да ничего, знали глаза, что покупали… А мне несколько полегчало. Они с Людмилой могли наделать всего… Знамо, чем любовь молодая заканчивается… А на свадьбу нужно идти. Враги, и те в такое время мировую подписывают. По всем правилам. Святое дело. Да разве я враг своим соседям Николаю Владимировичу и Татьяне Захаровне? Милые, прекрасные люди. Всё смеялись, что как дети подрастут, сватами будем. Даже другие соседи уже начали даже в глаза побалтывать, да спрашивать, когда же Володька да Людмила поженятся? Отнекивались, отбивались от перекрестных атак и я, и Николай Владимирович с Татьяной Захаровной. Выкручивались. И хорошо, что не развезли демагогии. Что бы было сейчас? Даже трудно представить…
Кукушка на стене смело и шустро выскочила из миниатюрных дверец часов-ходиков и монотонно, с присвистом откуковала десять часов. Время и позавтракать, а Людмила не выходит. Разбудить ее? Да о какой побудке может идти речь? Скорее всего Людмила свою подушку слезами умывает… А, может, и нет… Все равно к порядку призову. Отец уже голоден, а она нюни разводит… Даже чаю не попил…
Прошкреб шкребами по паркету. Его бы давно нужно снова лаком перекрыть, так деньги огромные паркетчик за работу требует, а разве я миллионер?
Подошел к двери в комнату Людмилы. Даже за ручку взялся. Но дверь не открыл. Всё в душе моей перекувыркнулось. Такая на меня жалость накатила, что мой левый глаз даже слезу выдавил. Он у меня почему-то больше по жалости… Даже не знаю почему. Но всегда, с него слеза первой скатывается…
Паразит он, Вовка. Как заставил Людмилу переживать. Неделю сама не своя ходит. В разговоры со мной никакие не встряет. Я и так, и эдак, насупится пуще прежнего, и молчит. Но я уже почти успокоился. Зачем нам такой остолоп непутевый. Людмила лучшего встретит. Нет, пусть отцу завтрак приготовит — надо же как-то ее от дум паршивых отвлечь. Любовь — любовью, предательство — предательством, а желудок — желудком. Все равно свое требует. Значит, еда — по расписанию…
Постучал в дверь, пару минут подождал. Людмила дверь сама открыла. Вся в слезах. Уверен, что подушка мокрая до дна. Дура. Скорее всего, что всю ночь проревела. Поглядывает на меня своими голубыми глазами и всхлипывает. Никак остановиться не может. Дура стоеросовая. Было бы за кем тужить. Да он ей и в подметки не годится, поскольку поступил просто по хамски. Спал с одной, а этой дурочке дифирамбы заливал да все о молочных реках с кисельными берегами рассказывал. Дояр нашелся. Выдаивал из Людмилы любовь до последней капельки. Скорее всего, и попользовать намеревался, но как заверяла меня Людмила, кроме поцелуев дальше ни-ни. Хоть об этом подумали… А, может, Людмила мне и привирала? Да кто ж его знает, молодежь сейчас пошла не та…
Умница поняла, что у меня желудок польку играет, утерла слезы, плеснула на лицо воды, поправила халатик — пора ей новый купить — молча пошла на кухню.
Ну, ладно, Людмила уже на кухне, и то хорошо. Пускай готовит, я ей мешать не буду, сама позовет. А я пока полистаю страничку-другую Достоевского. Успокаивает капитально. Взял я книгу, открыл, попробовал читать, да где там! Людмила так посудой тарахтит, что, кажется землетрясение на кухне. Ну да ладно, пусть злость свою хотя бы на посуде сгоняет. Думаю, ей полегчает. Пускай даже пару тарелок разобьет…
Да-а, что-то долго там возится, и есть не зовет. Кажется, что в мой желудок, как в реактор, влезет уже все, что есть на кухне…
Наконец позвала. Сидит рядышком. К еде даже не прикоснулась. Дурочка моя ненаглядная. Все пройдет, как сон. А чего о Вовке думать. Предатель. А на свадьбу все равно нужно идти. Сказал осторожно Людмиле, что так, и так, что на свадьбу пригласили, неудобно отказываться...
Люда вновь в слезы. Соскочила с табурета, и как ошпаренная, снова в спальне своей закрылась.
Тьфу! И надо же! Не умею я разговоры вести ублажительные — мужик. Была бы мама — другое дело…
Вовка снова зазвонил в дверь. Кричу, что открыто.
Дверь несмело так, словно с ленцой, приоткрылась. Володька как-то бочком проскользнул в квартиру и тихо прикрыл дверь за собой, прижал рукой. Сухо клацнул английский замок. Весь помятый почти до неузнаваемости, глаза у Володьки бегают, горят каким-то непонятным, почти ненормальным огнем, и словно просят, чтобы я спрятал свои глаза куда подальше, да и вообще сгинул. Володька весь дрожит, как в трясучке. Что же с ним такое? Что случилось?
Вновь в комнате весело откуковала одиннадцать раз кукушка. Володька вздрогнул, и ничего не говоря мне, резко открыл дверь в спальню к Людмиле, и упал на колени.
Я ничего не сказал ни Владимиру, ни Людмиле, которую словно кто-то невидимый взял и подбросил на диване. Нет, не от перепуга. Даже не знаю от чего. Она соскочила с дивана, подбежала к Володьке и тут же упала перед ним тоже на колени и начала его взахлеб целовать.
Не больше минуты простоял я в коридоре, потом вышел, прошел к стеллажу, вновь достал томик Достоевского. Думал, лягу на диванчик, почитаю немного, и всё устаканится. Хотел успокоиться. Да где там. Понятное дело, переживаю я за Людмилу свою. Отец. Да и войдите в мое положение. Разве вы бы не переживали, если бы подобная ситуация случилась с вашим ребенком? Но не успел я подойти к дивану, как на улице упрямо, и как мне показалось, нахально, просиглалила свадебная машина.
Я с книжкой поспешил на лоджию и с высоты седьмого этажа посмотрел на те склепанные два кольца, кое как прикрученные проволокой к машине. Скорее всего водителю было все равно как их лепить — только бы продержались до да после загса, пока молодых привезет.
Возле машины бегала детвора, ожидая, наверное, когда будут посыпать жениха деньгами и конфетами. Вылезли на свои лоджии, да и спустились во двор практически все соседи. И Николай Владимирович и Татьяна Захаровна были там, у свадебной машины — святое дело. Сын женится… Они должны быть на месте. А другие чего там? Посмотреть на «чудо»? Мне показалось, что и отец Вовкин, и мать растеряны. Понятное дело, пропал сын, пропал жених. Чудаки! Могли бы и догадаться, что он у моей Людмилы извинения просит, или еще что-то…
У нас громко стукнула входная дверь.
Вовка побежал. Видимо успокоил Людмилу, и побежал «на эшафот». Акакже, на свадьбу опаздывает. Ему же еще за невестой ехать…
Я уж начал был собираться идти в квартиру, как увидел, что из подъезда выбежали моя Людмила и Володька. Дочь вся в белом, как невеста. Разве что, фаты нет… Платье с выпускного вечера одела. Да еще и шляпу от солнца. Ну, ту, прикольную, что я ей из Сочи прошлый летом привез. Купил у какого-то торгаша…
Не сели они в свадебную машину. О чем-то недолго переговорили с родителями Владимира, и быстро побежали по улице в сторону проспекта. За ними обреченно двинулась свадебная машина, украшенная лентами и с паршиво прикрученными свадебными кольцами.
Что же они придумали, чертовы дети? Я дурость быстренько выбью с Людмилиной задницы. Никогда руки не нее не поднимал, но такое… Она у меня поспит на животе с недельку, да на работе постоит не приседая… Люди готовились к свадьбе понакупили всего, так поистратились, и на тебе… Даже не подумали, что, может, родители и с той, и с другой стороны хорошенько поистратились. Да кто об этом думает? Им бы свое сделать… А как же той Нинке, которая ждет-недождется у порога с минуты на минуту жениха? Во как! Не знал я, что так все повернется. Да я бы Людмиле высказал всё заблаговременно. Так не поступают… Они такого натворили, что и на уши не натянешь… Но я тут ни при чем. Меня не в чем винить. Молодежь сама. Все сама разрулила. Как получилось, так и получилось… Нынче разве родители диктуют своим детям, что и как? Сейчас даже цыплята петухов учат…
О-ох. Болит сердечко. Ноет. Куда же Вовка с Людмилой побежали? Да ладно, пусть, всё пройдет, опять же, устаканится, как говорит сосед. Сжали Вовка с Людкой пружинку, пускай сами и расплачиваются, ведь она, пружинка этакая может и невовремя расправиться. Родители Владимира почему-то спокойные. Я бы уже во все колокола звонил, а они стоят и мирно беседуют с соседями, словно ничего и не случилось. Ну что же, как вышло, так и вышло…
Что это у меня в руках? А, томик Достоевского. Нет, Федор Михайлович мне сегодня не поможет. Куда же они побежали, чертовы дети? Вот тебе, дорогой, и Юрьев день. Ни село, ни упало, но меня капитально достало. Ладно, придет Людмила, всыплю ей по первое число. Но это будет после. Пойду, попью чайку, гляди, полегчает чуток.
Опять кто-то звонит в дверь. Паразиты, и подумать не дадут. А в чем смысл жизни? Может кто-то скажет, что в продолжении рода счастье и смысл жизни? Да, нет. Сколько счастья я познал от Людмилы? Одни только заботы, да хлопоты. Ей все не так: и мебель у нас старая, не современная, и взгляды мои опаздывают лет на сто. Все отца пыталась, да и пытается учить…
Вот уж неугомонные. Всё звонят и звонят в дверь. Придется открывать. Все равно не дадут спокойно подумать.
Открыл я дверь, и едва не упал от удивления — на пороге родители Вовки. Стоят, здороваются. Пригласил я их в квартиру, чаю попили, поболтали минут сорок, можно сказать, ни о чём, и они ушли. Не знаю, чего приходили, так и не открылись передо мной.
Тот странный визит не давал мне покоя не меньше часа. Я сам не свой ходил по комнатам. Лишь к концу чуть успокоился, прилет на диван с томиком Достоевского. Чему быть, того не миновать…
Наконец в замке входной двери послышалось щелканье ключа — Людмила пришла.
Я встал с дивана, положил на полочку томик Достоевского, который так и не раскрыл почитать и прошел в прихожую. Людмилы там уже не было — она успела проскользнуть в свою спальню.
Что же я сделал не так, где порвалась та грань отчуждения, что ли, когда?
Зашел к дочери. Люда бросилась мне на шею, и начала целовать, будто заблаговременно извиняясь за те часы боли, которые она причинила мне. Я не расспрашивал и нее о том, что случилось там, внизу, куда они с Вовкой побежали — придет время, расскажет, никуда не денется. Легонько отстранил от себя ее руки, поставил на ковер. Худющая, но стройненькая. Вот парни и засматриваются. То, что лицом вышла на все сто процентов, но все другое — как у ребенка…
Дочь смотрела на меня как-то снизу, как доверчивая собачонка, словно ожидая, чтобы приласкал, но мог ли я так нынче поступить? Да нет. Она знала, что я так не поступлю, но все равно ожидала от меня ласки, чтобы погладил по голове, расспросил, что и как случилось, что болит? Да понятно, что. О Вовке речь. Всё остальное побоку.
Уж лучше, чтобы он чесал к своей Нинке, а Людмилу мою оставил в покое. Ан, нет. И так не так, и эдак тоже. Ну почему дочка вцепилась в него, как репей в одежду? А, может, и Людмила уже беременная от Вовки? Во! Да нет, такого не может быть, но… может случиться… Молчит. Хоть бы что-то сказала. Стоит, прижавшись ко мне своей худорбой, и молча смотрит… Лапушка моя… Обнимаю дочь и крепко-крепко прижимаю к себе. Кровиночка моя, лапушка…
— Не молчи, Люд, говори все, что на душе нагорело. Я пойму. Пойму. Я же ни что-нибудь, а твой папа…
Доченька подняла на меня уже улыбающиеся, горящие глаза, но так ничего и не сказала в ответ. Да и что она могла сказать? Я вижу, что ей хорошо, вот и хорошо… А Володьку и на порог не пущу! Так расстроил Люду… Мог, не дай Бог и до петли довести. Она у меня такая… Как втемяшит что — пиши пропало…
Опять звонят в дверь. Да что же сегодня за день такой, с дочкой наедине да в покое остаться не дают…
Людмила встрепенулась. Так звонит только Вовка. Чего он нового надумал?
Нет, не пущу в дом! Только через мой труп! Пусть на чужой каравай рта не раззевает…
Я все еще обнимаю дочку, не отпускаю. Людмила же так на меня взглянула, что я руки сразу же разжал, отпустил… Ее как пылинку сдуло к двери. Щелкнул замок, распахнулась входная дверь. Через секунду она повисла уже на шее у Вовки. Вона! Он был в повседневных, потертых джинсах, которые давно пора было порвать на тряпки, и в тенниске. Чего ему нужно? Прилипала!!! Он даже не заметил меня, или попытался «показать», что не заметил, и как линь в воде, проскользнул в спальню к Людмиле. Она за ним. Сразу же прикрыла дверь… Да что же они надумали? Ну, ладно, будет все равно так, как я скажу. Пускай тешатся. Это все вранье, что любовь ходит тенью за каждым. Это для дураков. Ну, вот, пойду все же, почитаю, мозги подправлю… Что мне думать о том, что родители Вовкины, да и, возможно Нинкины, на свадьбу, которой, понятно, уже не будет, потратились. Это их проблема. Не я виноват… А деньжата надо собирать, не разбрасываться. Авось, скоро пригодятся…
* * *
Я был прав. Деньги таки пригодились. И свадьба через два месяца состоялась. Не такая уж крутая, но солидная, как и следовало быть. Вчера случайно узнал, что решили теперь уже мои дети Владимир и Людмила: как только родится у Нинки ребенок, проверят все на генетическом уровне. Если отцом будет Владимир, не проблема, признает, алименты будет платить, или к себе заберут на воспитание… А если нет — пусть Нинка такая-рассякая как хочет. А за измену Владимира, Людмила, понятно, простила, поскольку все произошло с Нинкой случайно, по-пьяни.