Мама
Спустя двадцать лет после смерти папы, мама нашла друга. Он был вдовец.
Ромка его не видел никогда, они, вот уже десять лет, как жили всей компанией, с Оксаной и девчонками - в Свердловске.
Мамин друг вскоре умер, мама не говорила подробно, но родственники его не любили маму, подозревали ее в корысти, дескать, на квартиру позарилась. А у нее была прекрасная квартира, ей было не нужно ничего. Ей было одиноко.
Она передала Роману от него подарок: наручные механические часы с монограммой и парусником на циферблате - он был морской офицер, капитан первого ранга в отставке.
Уже тогда Ромка понимал, как непросто актрисе, которая была успешна, оказаться на скудной пенсии, оказаться ненужной.
В Свердловске, который сделался Екатеринбургом к тому времени, с девчонками и их скрипочками жилось трудно. "Лихие девяностые". Но была бездна планов, надежд.
Мама не раз присылала в подарок книжку бандеролью, с оценкой в десять рублей. Между страничками было вложено сто долларов.
Потом Ромка узнал случайно, что она устроилась судомойкой в ресторан.
"Старое дерево не пересаживают," - говорила мама в 1997-м, когда он приехал к ней и предложил уехать из Владивостока к внучкам. Она согласилась, хотя уговаривать-то и не пришлось особо.
А через год родился Тимошка. Мама говорила: "К нам ангел прилетел!"
Но нам же неймется! "В Москву, в Москву!" Девочки уже там, учатся. Едем! Вместе с Тимошкой.
В квартире в Подмосковье у мамы, как и прежде, была своя комната.
Жили на удивление дружно, и если ссорились, то с Оксаной, а не с мамой.
Мама сходила в церковь и купила там иконку про "умягчение злых сердец". Смеялась. Покупала с пенсии чекушку, сама уходила, говорила - "прогуляюсь", а в окошко было видно, как она заходит в магазин. Вечером, за ужином, доставала эту чекушку как сюрприз: "Отметим пенсию-то!.."
Тимошка был украшением ее жизни. Когда он начал ходить и бегать, мама убрала с трюмо в своей комнате все шкатулки метлахского лака и вазочки. Это был его автодром для миниатюрных машинок, их у него было немеряно, он жужжал, катая их по полированной деревяшке у зеркала.
Как-то совсем незаметно для себя Роман начал замечать, как мама постепенно стала терять силы. В окне видел, как она идет - "схожу, прогуляюсь" - сиреневое такое пальто... И руки ее сделались пергаментной кожей, тонкими морщинками.
Ромка об одном не жалел: в последние годы маме не было одиноко. Девчонки-внучки позаканчивали свои академии, сделались профессиональнами музыкантами, она любила их, а они - ее. Они родили ей правнучек. Ромка получил должность высокую. Ездили на концерты к дочкам и ходили пешком "на шашлыки" в соседний лесочек - жарили на веточках сосиски на костре...
Потом ее как-то на "скорой" повезли в больницу. Она просто ослабела и стала запинаться в словах. Роман ехал на машине следом. В больницу маму не приняли, говорят, что все в порядке. "Скорая" говорит, что они ей вкатили уколы, потому и все в порядке. Маму отпустили, "идите, бабуся", "скорая" растерялась и уехала.
А Ромка обрадовался, что все в порядке, и поехал с мамой домой.
Мама сидела рядом. Он пытался болтать непринужденно. Последние в ее жизни слова он помнил всегда. Еще в машине - она сидела на переднем кресле, Ромка - за рулем. Слова ласковые, в ответ на негромкое: "Отчего ты молчишь, тебе нехорошо?" - "Да что ты, Ромашка!".
Нет, еще вечером она говорила: "как вкусно!" - вдруг с удовольствием поела...
Днем или днями позже на работу Роману звонит Оксана: "Ромашка, мама не просыпается, спит просто".
А потом мама лежала два года и семь месяцев и семнадцать дней, Ромка не считал, это Оксана сказала.
И ему случилось в то утро держать в руках ее руку - с пергаментной кожей, она просто улыбнулась и закрыла глаза.