1
Беседа Николая с Анной Ивановной затянулась.
Вполне естественно: предстояло обговорить вопросы жизни и смерти. Анну Ивановну огорчало отсутствие указаний со стороны партийных органов. Она понимала, что группа, созданная молодёжью Рыжовки — это местная инициатива, вызванная желанием мести врагам, желанием помочь Родине. Всё это похвально. Но нужны знания, опыт, оружие. Ничего этого у ребят нет. Есть у них юношеская смелость, молодой задор, да и легкомыслия хватает... А раз так — вся деятельность группы сопряжена с неимоверными трудностями. Малейшая неосторожность — и неминуемый провал, влекущий за собой жертвы.
Об этом и говорила Анна Ивановна.
— Волков бояться — в лес не ходить, — возразил Николай.
— И-и-и, не говори. Эта пословица здесь не вполне подходит. Крупных объектов государственного значения у нас нет, дороги глухие, большого значения для страны не имеют. А в одной Рыжовке что-то делать — быстро разоблачат. Вот сожжёте вы сегодня молотильный навес — и всё станет ясно. Хитрющий Кузя сразу догадается, чьих рук это дело. Нельзя поджигать навеса. Бессмысленно толкать людей на смертельную опасность я не уполномочена.
— Вы хотите сказать, что наша группа организовалась напрасно и её надо распустить? Сидите, ребятки, и покорно исполняйте все прихоти старосты. Ждите, когда фашисты мобилизуют всех ребят на какие-нибудь работы, направленные против Красной Армии?
— Не горячись, не горячись. Надо всё детально продумать, — заметно сдавалась Анна Ивановна, понимая, что ребят ей не сдержать, — видимо, можно распространять листовки с сообщениями Информбюро, надо расширять район действий и продумать другие вопросы.
— Начало есть! — не сдавался Николай, — мы вывели из строя молотилку, разыскали и похоронили дядю Матвея, почти закончили устройство убежища. Только за одни сутки! А сколько всего можно сделать! Расширим район действий. Доберёмся и до железной дороги, благо до неё — сплошные леса... Полетят под откос поезда, станут взрываться на дорогах автомашины, да мало ли что можно сделать. Дядя Матвей задержал ведь врага, считай, на сутки! А враг рвётся на Москву.
— Задержал ценой своей жизни.
— А какой же ценой сдерживает врага Красная Армия?
— Не только жизнью, но и умением, знанием военного дела, а у нас этого как раз и нет.
— Любой результат достигается в делах. В делах и опыт накапливается.
Трудно сказать, каким был бы результат этой беседы, только не дал её закончить Федя Дятлов. Войдя в дом, он торопливо проговорил:
— В деревню пришли окруженцы. Что делать? Я обещал им сообщить ваше решение.
— Вот ведь какие ребусы-то решать надо, — сказала Звездина.
— И надо решать, иначе они будут решаться без нас, — с заметным вызовом произнёс Николай.
— Сколько их?
— Около полусотни.
После некоторого раздумья Николай сказал:
— Могу кое-что предложить.
— Ну-ну!
— Ясно, что там, где стоят немцы, пребывание наших бойцов невозможно. У нас пока их нет. Перекусить, переночевать окруженцы могут у нас в Рыжовке. Только надо самым смелым из них пойти на ночлег к Гвоздевым. Пусть они предупредят старосту и полицая об ответственности и последствиях на случай появления здесь немцев. Согласны?
— Согласна, — промолвила Анна Ивановна взволнованно.
— Федя, позови старшего из бойцов.
Федя выбежал в дверь. Анна Ивановна хотела зажечь лампу без стекла, но Николай остановил её:
— Не надо, не зажигайте. Долго придётся завешивать окна. Я считаю, нашим бойцам следует действовать смело и решительно, вплоть до того, что пригрозить всем домочадцам Гвоздевых.
— С этим я согласна. А остальных разместить по два-три человека по деревне. Оставить часовых.
— Я думаю, военным людям этого подсказывать не придётся.
Вошедший с Федей доложил, что он — капитан Баранов, прикрывал своей ротой отход батальона под Ельней. А теперь при полном снаряжении группа в количестве сорока четырёх человек во главе с ним прорывается на восток, к своим.
Разговор был коротким. Капитан Баранов согласился с предложением Николая и Анны Ивановны.
2
Наумка-полицай, спавший в чулане, слышал требование пришедших в дом людей. Он схватил пистолет и так пролежал около часа. Лихорадочно работала его мысль. В советских бойцах он теперь видел своих врагов и до боли в голове искал возможности их уничтожения. Это был удобный случай выслужиться, отличиться перед теми, кто дал ему власть.
Когда его осветили электрическим фонариком, он притворился спящим. Он слышал, как на улице разговаривали проходящие мимо дома часовые. А когда всё стихло, Гвоздик бесшумно проскользнул в заднюю дверь и ползком через огороды выбрался в поле. Что было духу, помчался он в Кистенёвку. По телефону был вызван карательный отряд, который и привёл в Рыжовку Наум.
Каратели разделилась на четыре группы и окружили деревню. Когда Наумка с горсткой фашистов пробирался к своему дому, их заметили часовые и открыли беспорядочный огонь. Прежде всего, это был сигнал тревоги. Пули чиркали над головой.
Фашисты рванулись вперёд за Наумкой и залегли за палисадником, передвигаясь влево, чтобы взять под обстрел крыльцо. Как только скрипнула калитка, автоматная очередь прошила тёс терраски. Красноармейцы успели спуститься по ступенькам и открыли ответный огонь. Пули ложились в цель. Один фашист был убит, второй — ранен.
Со всех сторон слышалась стрельба, звенели выбитые стёкла. Красноармейцы прорывались разрозненными группами в поле. Но повсюду их встречал плотный огонь. Им пришлось залечь.
Ворвавшись в свой дом, Наум услышал, как лежавший на полу отец истошно прокричал:
— Ложись, Наум! Убьют!
— Где красноармейцы?
— Выбежали на улицу.
Предатель пулей вылетел из дома, прижался к стволу ветлы, как хорёк озираясь по сторонам.
...Брезжил рассвет. Повалил густой снег.
Большинству окруженцев удалось прорваться на восточную окраину Рыжовки и залечь на гумнах. У многих из них кончались патроны. Они проверяли оставшиеся гранаты и готовились биться до последнего дыхания.
От припорошившего землю снега сразу посветлело, и незаметно наступил рассвет.
Красноармейцы вели редкий прицельный огонь по обнаруженным фигурам вражеских солдат, но их выстрелы звучали всё реже и вскоре совсем прекратились. Четверым бойцам удалось вырваться из деревни в западном направлении. Они удалялись, двигаясь по-пластунски.
Кольцо неожиданного нового окружения сжималось. Положение становилось безвыходным. Прозвучало несколько одиночных взрывов гранат, и всё стихло. Каратели поняли, что противнику нечем отбиваться, и стали действовать смелее. Вспыхнул сарай Чадовых. Оттуда, подняв руки, выбегали окруженцы. Оружия у них не было.
В руках фашистов оказалось тридцать четыре бойца, шестеро погибли в ночном бою, а тем четверым удалось скрыться в Добровольском лесу. Захваченных фашисты пригнали к дому старосты и приказали стоять. Капитан Баранов вполголоса давал последние указания:
— Если поведут расстреливать, не дожидайтесь смерти на месте, разбегайтесь в разные стороны и пытайтесь скрыться.
Выгнав жителей почти из всех домов, каратели повели их вместе с красноармейцами за деревню. Все считали, что их ведут на расстрел. Женщины плакали. Вдруг раздалось:
— Рыжовцы! Стой-тя-а!
Это по распоряжению немецкого офицера дал команду староста.
Толпа остановилась, а окруженцы продолжали двигаться. Удалившись метров на тридцать от толпы, они, было, застыли на месте. Но в это время капитан Баранов крикнул:
— Братцы! Врассыпную!!!
Пленные бросились в разные стороны. Фашисты стали поливать убегающих красноармейцев автоматными очередями. В толпе рыжовцев кто-то кричал, кто-то плакал навзрыд.
Но вдруг с опушки Добровольского леса застрекотал пулемёт. Пули пронеслись над головами фашистов, поспешивших распластаться на земле. Прилегли и рыжовцы. Красноармейцы коротким перебежками удалялись к низине, оставляя упавших на снегу и не имея возможности им помочь.
Фашисты вели огонь лёжа. Новая пулемётная очередь обдала карателей землёй и снегом. Раздалась непонятная команда, и каратели, вскочив с земли, ворвались в толпу рыжовцев. Перепуганные женщины с визгом бросились врассыпную, но фашисты хватали их и удерживали.
Пулемётный огонь прекратился.
3
Бойцов-окруженцев расставили по домам. Рыжовка, казалось, уснула.
Николай с Федей вывели из укрытия подводу, на которой ездили днём, взвалили на неё четыре мешка картофеля, забрали спрятанные в укромном месте ручной пулемёт, винтовку, пять дробовиков, гранату без запала, старенький полевой бинокль, детекторный радиоприёмник и заливным лугом вдоль Переливицы направились в Заросли. По пути из-под моста вытащили и погрузили на телегу дверь от сушилки.
В Зарослях их встретили заждавшиеся друзья. Всю ночь кипела работа в пещере. Антон Чадов и Андрей Тихоня вторым рейсом от колхозной кузницы привезли кирпич. К утру в землянке сложили печку-времянку, навесили дверь, земляные нары устелили сеном из стога, в котором недавно ночевали Федя с Николаем.
В пещере-землянке потеплело, тускло светил фонарь.
Утром Николай собирался вместе с Серёнькой Барином по стволу ближайшего дерева вывести антенну, а все остальные — замаскируют их укрытие снаружи.
Внезапная ночная стрельба затормозила работу.
Было ясно: в Рыжовку ворвались каратели. Работа продолжалась, но не с таким азартом: ребята то и дело прислушивались к стрельбе. Меркушов и его товарищи чувствовали себя виноватыми перед бойцами Красной Армии, которые с надеждой на безопасность расположились на короткий отдых в их родной деревне и оказались застигнутыми противником врасплох. Возможны жертвы... Расправа... Гибель родных.
«Могут посчитать нас предателями... А кто же мог в действительности предать бойцов? Могли, конечно, каратели и сами сделать вылазку. Только — нет, карателей вызвали», — мучительно размышлял Николай.
— Без предательства здесь не обошлось, — заявил Федя.
— Думаешь? — переспросил Николай.
— Только так. И уверен: кроме Гвоздевых на это не пойдёт у нас никто.
— Как они успели? Ну, узнаем, разберёмся.
Одиночные выстрелы и пальба из автоматов тянули туда, поближе. А темень такая, что в двух шагах ничего не видно. Нет-нет и просвистят пули высоко над Зарослью: какой-то каратель стрелял — лишь бы стрелять. Возможно, он сознательно пускал очереди, наводя страх на окутанную мраком деревню, возможно, сам палил со страху.
— Что предпринять? — сокрушался Николай.
Все молчали. Что они могут — горстка неопытных молодых людей?
И тут заговорил Федя:
— Я думаю, надо отвлечь внимание карателей. Берегом речки пробраться на опушку Добровольского леса, откуда Рыжовка как на ладони, зажечь там стог сена и открыть пальбу поверх деревни. Враг может подумать, что наступают наши новые силы. Он либо займёт новую оборону, либо бросится бежать. Чем чёрт не шутит? Тем временем, окруженцы могут скрыться.
— Дело говоришь. Только вот "палить-то" нечем, жаль патронов, — отозвался Меркушов.
— Две коротких очереди из пулемёта и несколько одиночных выстрелов из винтовки. Кстати, проверим боеготовность нашего оружия, — продолжал рассудительный Федя.
— Согласен. Со мной пойдут Дятлов, Чадов, Верный, Копчёный. Здесь за старшего оставляю Барина. Ему же вывести антенну, остальным — закончить всё с землянкой, — распорядился Николай, называя почти всех по уличным прозвищам.
Захватив оружие, направились к Добровольскому лесу. По дороге Федя предложил:
— Давайте перейдём Переливицу вброд на Казанском пороге и, пока темно, на опушку выйдем лугом.
Николай согласился: так можно было пройти намеченный путь быстрее.
Группа Меркушова почти всю дорогу бежала бегом, но когда добрались до стога, перестрелка в деревне прекратилась. Это могло означать многое.
Светало. Повалил снег.
Николай приказал Антону зажечь стог, остальным отойти в сторону. Как ни старался Чадов, отсыревшее, покрытое изморозью сено не загоралось. Он набрал на опушке мелкого сушняку, надрал коры с берёзы и стал разжигать маленький костёр у самого стога, но сено так и не загорелось. Антон выдёргивал сено из середины стога, оно дымилось, но не горело. Он плюнул, выругался, взял винтовку и, крикнув: «Не горит», направился к ребятам, которые отошли к опушке и забрались на суковатые дубы.
Николай, сидя на дереве, пристроил пулемёт в развилине ствола. Приготовившись стрелять, он распорядился:
— После меня сделать по одному выстрелу.
Он выпустил короткую очередь, потом — вторую, тут же гулко прозвучали выстрелы из винтовки и ружей. И всё стихло.
Вдруг Федя различил на заснеженном поле четыре движущиеся фигуры. Они спускались по лощине к Переливице.
— Наши! Четверо! Вдоль лощины! Бегут к речке! — закричал он.
Их увидели все остальные. Николай во весь голос прокричал:
— Товарищи! Сюда-а! Через речку-у! Вле-е-во!
В лесу отозвалось эхо: «э-о-о, э-о-о...»
Бежавшие прилегли, а затем рванулись вперёд и скрылись под берегом. Николай продолжал:
— Вы нас не бойтесь, мы свои! — затем обратился к Чадову:
— Антон, беги им навстречу.
Чадов, спрыгнув с дерева, побежал к речке, крича:
— Товарищи! Сюда! Сюда-а!
У самого обрыва он залёг и пополз по-пластунски... Когда Антон привёл бойцов на опушку, завязался разговор.
— Кто вы, товарищи? Партизаны? — спросил один из военных.
— Нас небольшая группа. Мы из этой деревни. Что там произошло? Кто стрелял? — спрашивал Николай.
— Когда мы уснули, по деревне началась пальба. Откуда-то появился противник. Команды никакой не последовало. И нам удалось затемно выбраться из деревни.
— Успел ли уйти капитан Баранов?
— Неизвестно. А откуда вы знаете капитана?
— Мы вчера вечером с ним разговаривали... Только вы не думайте о нас плохо. Карателей, по всей видимости, вызвал староста или его сын. Они стали предателями...
— Предателей надо уничтожать.
— Тянуть нельзя, их действия могут дорого обойтись.
Николай, не спускаясь вниз, просматривал в бинокль поле, примыкавшее к частным огородам, задворки деревни и промежутки между домами. По улице двигались фигуры.
«Решатся ли каратели нас преследовать? Вряд ли осмелятся пойти в лес сравнительно небольшой группой... А пойдут — встретим. Времени нам хватит, чтобы скрыться в лесу. Вот только снег будет выдавать наши следы. Хорошо было без снега», — размышляя Николай. Потом мысли его перекинулись на Гвоздевых: «Они нам ходу не дадут. Каждый шаг под контролем. Вот и сегодня, обратят внимание, что почти никого из ребят не видно — начнут наводить справки — где были? Опасно. Что-то надо предпринимать...»
Сухие рыжие листья ещё не опали с дубов. Они надёжно прикрывали стрелков, пристроившихся на суках. А перед дубами возвышалась стена молодого березняка, дополнительно маскировавшего не только тёмные точки людей, но и вспышки выстрелов.
Не отрывая глаз от бинокля, Николай закричал:
— Братцы! У дома Гвоздевых собралась толпа народа. Вот люди направились в переулок и движутся по усадьбе Гвоздевых.
Николай заметно волнуется, переступает на суку затёкшими ногами.
— Что бы это значило? — тревожится Федя, — Теперь и я хорошо различаю людей, идущих в поле. Вот часть толпы остановилась.
— Неужто ведут на расстрел? Значительная группа движется вперёд.
Не опуская левой руки с биноклем, Николай выпустил очередь, вторую, третью... Пулемёт умолк, а Николай громко выругался:
— Каратели бросились в толпу! Стрелять нельзя: фашисты смешались с рыжовцами... Небольшая группа продолжает удаляться в поле. Бегут зигзагами. Припадают к земле... Многие неподвижны на снегу: убиты или ранены. Ну, как им помочь!?
— Гады! — бросил кто-то внизу.
Переведя бинокль на поле, Николай увидел: к лощине ползком двигались три фигуры, их никто не преследовал.
Глухо трещали автоматы: видимо, стреляли по убегающим. Вот они поочерёдно сползли в лощину, встали на ноги и, не разгибаясь, бегут, бегут... Лишь третий заметно приотстал.
— Видно, ранен, — произносит Николай, потом громче добавляет: — Антон, Аркадий! Бегите к речке, навстречу товарищам, покажите им брод и помогите раненому...
Снежная крупка устилала землю.
Толпа рыжовцев вернулась в деревню и рассеялась по дворам.
4
В Заросли группа Меркушова возвратилась Добровольским лесом, описав дугу не менее десяти километров. Такой крюк заставил проделать выпавший снег. К пещере вышли со стороны речки, где кустарник разросся до самого берега.
К ребятам присоединились семь спасшихся окруженцев, в том числе, и капитан Баранов, легко раненный в левое предплечье. У одного из бойцов были ранены ноги. Его несли поочерёдно на примитивных носилках, сделанных из двух палок, связанных брючными ремнями.
В километре от Рыжовки, под лесом, по ту сторону от Зарослей, стоял вросший в землю бывший поповский дом с надворными постройками. В нём до прихода гитлеровцев размещался фельдшерско-акушерский пункт и жила со своей немногочисленной семьёй фельдшер Алевтина Марковна Ушковская.
Пробираясь кустарником, Федя с Антоном по распоряжению Николая завернули к Ушковским. Антон спрятался за ствол старой ели, держа винтовку на боевом взводе, а Федя осторожно постучал в окно. Скрипнула дверь, и Федя по голосу узнал мужа Алевтины Марковны.
— Кто там?
— Свои. Я — Федя Дятлов. Откройте на минуту, если у вас нет гостей.
— Пока Бог миловал, — ответил хозяин, открывая дверь.
— Алевтина Марковна дома?
— Дома. А что такое?
— Переговорить с нею надо.
— Заходи.
Федя переступил порог, поздоровался с хозяевами и чётко изложил причину своего визита. Алевтина Марковна, не мешкая, расстелила ситцевый платок и стала складывать в него бинты, вату... А когда дело дошло до медикаментов, она на этикетках или пакетах делала карандашом дополнительные надписи, называя каждое лекарство:
— Стрептоцид — главное средство при ранениях. Марганцовка — для промывания ран. Десятипроцентный раствор пищевой соли для борьбы с загноением. Мазь Вишневского для предохранения ран от всякого рода инфекций... Положу и ножницы, без них, как без рук.
Она туго связала концы платка и передала объёмистый узел Феде.
— Понадобится ещё — приходите.
— Спасибо, Алевтина Марковна! Медикаменты, которые у вас есть, хорошо бы спрятать, чтобы не отобрали фашисты, — по-хозяйски рассудил Федя.
— Оставлена на виду десятая доля, чтобы не вызвать подозрения. Всё остальное — в надёжном месте.
— Алевтина Марковна, если понадобитесь, придём за вами.
— Приходите. А кто будет делать перевязки?
— Валя Звездина, она раньше на курсах санитарок была.
— Знаю, знаю.
По кустарнику основная группа шла только в два следа, заметая их ветками. В один след возвращались Федя и Антон.
В землянке сразу стало тесно. От печки-времянки отдавало теплом. Валя приступила к обработке ран и перевязкам.
Серёнька выкатывал из печки обгоревшие картофелины и раздавал по одной. Федя, примостившись на только что сделанном у земляной стены столике, разрезал на куски румяную ковригу хлеба, насыпал на старую газету соль и объявил завтрак.
Обжигаясь картошкой, ели аппетитно. Капитан Баранов, коренастый мужчина лет тридцати, утёр рукавом рябоватое лицо, яростно почесал темя и сокрушённо сказал:
— Эх, жалко, не успел схватить вещмешок, когда выбегал от хозяина, как его, Гвоздев, что ли? Там оставалось несколько банок мясных консервов.
— Придёт время — потребуем от "его превосходительства" вещмешочек... А где же ваше оружие? — спросил Николай.
— Моё? — капитан отвернул шинель и вытащил из кармана брюк сверкающий пистолет.
— А у остальных товарищей?
— Когда кончились патроны, я приказал всем, кому мог, спрятать винтовки в соломе у одного сарая.
— А наши — с нами, — заявил боец из группы четырёх.
— Молодцы! — сказал капитан и добавил: — Как только каратели уберутся из деревни — оружие соберём.
Эти слова прозвучали как оправдание и как клятва. Николаю даже стало как-то неловко. Капитан, заметив это, продолжал:
— Вопрос законный, что тут скромничать. За оружие нас бы спросили в любом подразделении... Я ещё думаю вот о чём: не остались ли раненые на поле, где нас расстреливали каратели.
— Стемнеет — проверим, — заверил Николай.
— Истекут кровью.
— А днём как? И себя обнаружим, и их погубим.
— Да, это верно.
Закончив перевязку раненого бойца, Валя обратилась к Баранову:
— Товарищ капитан, снимайте шинель, давайте перевяжу руку.
Рана Баранова оказалась несложной, Валя быстро её обработала и забинтовала руку.
5
Весть о расстреле красноармейцев в Рыжовке, словно по проводам, разнеслась по всей округе. Люди негодовали, строили догадки, почему так могло случиться.
Кистенёвские старики, конюх и сторож, повстречавшись на деревенской улице, недослышав друг друга, а больше "в поучение другим", разговаривали громко, возмущённо:
— Почему, почему? Знамо дело, каратели похлеще зверей диких.
— Так с чего бы это вдруг ночью карателям нагрянуть в Рыжовку?
— Не иначе — нагрянули по доносу.
— По доносу, и я так думаю.
— Другая загадка: кто на такую пакость мог пойти?
— Ума не приложишь... Кто мог против своих же сынов и братов выступить?
— Узнать бы, да свой суд устроить.
— А вызов-то от нас, из Кистенёвки, только могли дать. В Рыжовке телефонов не поставлено.
Последние слова больно ударили по слуху Груни Звонарёвой, секретаря Кистенёвского сельсовета, достававшей в это время воду из колодца. Её дом под одной крышей с сельсоветом, телефон рядом — за стенкой. Могут подумать, что позвонила она сама или знает, кто это сделал. Ведь в её комнате всегда было слышно, что происходит за стеной.
«Неспроста они так раскудахтались, на что-то намекают. Да, я знаю. Теперь знаю, о чём был этот звонок. Немедленно сообщить Анне Ивановне», — думала Груня.
Она, гордо вскинув голову, с необычной лёгкостью подхватила вёдра и, чуть расплёскивая воду, зашагала к дому.
А старики совсем и не "грешили” на бывшую секретаршу, они просто хотели, чтобы все знали, что с предательством мириться нельзя.
Звонарёва торопливо разыскала клочок бумаги и написала: «Анна Ивановна, карателей вызвал по телефону Наум Гвоздев. Он, не зная, где спрятан ключ, ночью выставлял раму в сельсовете и звонил в город. Я даже слышала последние слова: "Приезжайте немедленно, возьмёте тёпленькими". Первых-то его слов я не слышала. Если бы я знала!». Подписав записку, Груня подозвала свою дочку, первоклассницу Машу, ваяла её ватное пальтишко, вывернула рукав и на глазах у девочки вшила в него записку, прикрепив её лоскутком сатина.
— Доченька, ты должна выполнить секретное задание: передать эту бумажку Анне Ивановне Звездиной, но так, чтобы никто не видел. Если тебя кто встретит по дороге и станет спрашивать, к кому и зачем идёшь, скажешь, что мамка послала отнести тёте Ане шаль. Придёшь к тёте Ане, если в доме у них нет чужих, разденься и покажи записку. Если тёти Ани дома нет, отдай записку Вале. А если у них — замок, иди к тёте Анисье Ребровой и отдай ей, но только одной. Запомнила?
— Запомнила, — и Машенька повторила слова матери.
— А если кто будет тебя обыскивать — не бойся: в рукаве записку не найдут.
Машенька, держа под мышкой перетянутую ленточкой шаль, спустилась с крыльца и побежала вдоль деревни, потом оглянулась и скрылась за поворотом.
А Груня заметалась по комнате, вытирая концом полушалка обильные слёзы.
— Что я, дурёха, наделала? Может, на погибель послала крошку.
Но было поздно: девочку теперь не догнать и не дозваться. Груня остановилась в нерешительности. Вроде бы и ничего страшного: Рыжовка близко, морозец небольшой, записка спрятана надёжно. Но всяко может обернуться. Вдруг каратели? Или — Гвоздев, он на всё способен. Или ещё что...
И она, не справившись с беспокойством, сорвалась с места. На бегу придумала на всякий случай объяснение, куда она идёт. Машенька была уже далеко, она бежала, не останавливаясь.
Груня решила к Звездиной не заходить, по деревне не маячить, а подождать дочку в крайнем домике Анисьи Григорьевны.
Как всегда в трудную минуту, мысли её обратились к мужу.
Иван Звонарёв, известный на всю округу киномеханик, на фронте с первых дней войны. Последнее письмо Груня получила от него из-под Смоленска. Он писал, что находится в "шумной компании, участвует в серьёзных скандалах", но всё равно не забывает своих "бесценных Грушу и Машеньку".
— Ванечка, дорогой ты мой, не ругай меня за Машеньку. Должны же мы хоть чем-то вам помогать. А это поручение она выполнит лучше меня: разве её можно в чём-то подозревать, такую маленькую? — думала Груня, ускоряя шаг.
Вчерашнему работнику сельсовета, члену партии, ей, конечно, нельзя было показываться в чужой деревне. Понимая это, Груня приближалась к дому Ребровой, осторожно осматриваясь по сторонам.
Анисья, увидев её, заранее открыла дверь.
…Уже в сумерках молодая мать и дочь благополучно вернулись домой. Машенька, без единой промашки выполнив опасное поручение, тоже включилась в борьбу с врагами.
6
С наступлением темноты Федя и Антон, по распоряжению Меркушова, украдкой запрягли у конюшни серого мерина и задворками, по неглубокому снегу, выехали в поле. Тут и там лежали припорошенные снегом трупы. Вначале мерин фыркал, упирался. Антон взял его под уздцы и повёл. А Федя подходил к лежавшим и всматривался в каждого, пытаясь обнаружить хоть в ком-нибудь признаки жизни. Но его усилия были напрасными: все были мертвы.
За целый день без помощи, на морозе, истекая кровью, раненые, конечно, могли скончаться. Тяжело было осознавать это ребятам. Но что можно было сделать? На открытом поле, просматриваемом со всех сторон, только погибли бы сами, и никого бы не спасли.
Прежде чем положить труп на сани, Федя у каждого проверял карманы. Обнаруженное в карманах — красноармейские книжки, комсомольские и партийные билеты, треугольнички писем, фотокарточки — Федя аккуратно засовывал себе за голенища валенок, в рукавицы, а потом снял шарф и связал им всё вместе.
Лошадь успокоилась, и ребята, укладывая по три-четыре человека в один раз, перевозили погибших к прошлогоднему стогу соломы.
Тридцать один человек безоружных бойцов, не имея возможности вступить в схватку с врагом, но, не сдавшись ему, остались лежать на незнакомом для них рыжовском поле.
Собрав все трупы, Федя и Антон прикрыли их соломой. Захоронение откладывалось на последующие дни.
Тем временем, оставшиеся в живых бойцы под руководством капитана Баранова, вместе с Андреем Тихоней и Саней Верным, хорошо ориентирующимися во всех уголках родной деревни и в ночное время, собрали припрятанное ночью оружие. Винтовок и карабинов оказалось более двух десятков. Но не было патронов, и верное оружие оставалось непригодным к возможному бою. Однако все надеялись, что выход найдётся. Нашли же они потом около ста патронов в патронташах убитых в самом начале ночного боя.
Николай и Серёнька отрегулировали радиоприёмник и сумели в два наушника прослушать и подробно записать сообщение Советского Информбюро. Правда, в сводке говорилось, что упорные бои продолжаются на Можайском и Малоярославецком направлениях, то есть на ближних подступах к Москве, но утешало одно: Родина продолжает сопротивляться, Москва остаётся советской!
После того, как Николай Меркушов, поднявшись на чурбачок, заменявший стул, зачитал принятое по радио сообщение, находившиеся в пещере стали радостно обниматься.
Николай смущённо отвернулся, когда невзначай заметил, как капитан Баранов здоровой рукой обнял и поцеловал Валю Звездину. Он, стараясь прогнать ревнивые мысли, громко продолжал:
— Полученное сообщение — удар по зубам фашистскому прихвостню Науму Гвоздеву, который на днях разглагольствовал по всей деревне о падении Москвы и о полном разгроме Красной Армии. Как видите, это сущая ложь, которой тешат себя наши заклятые враги. Следовательно, правду надо немедленно сообщить народу.
Он назвал ребят-рыжовцев, у кого отчётливый почерк, раздал бумагу, карандаши и стал медленно диктовать текст сводки. Предполагалось листовку написать в шести экземплярах, по одному на каждую из ближайших деревень.
Антон, из-за плохого почерка не названный в числе "писарей", не говоря никому ни слова, принялся за необычное дело. Выбрав в мешке крупную картофелину, разрезал её вдоль, присел к мигающей слабым огоньком печурке и стал орудовать перочинным ножичком.
Закончив диктовать сводку, Николай вместе с Барановым и Валей сочинили концовку, ребята дописали — и листовка готова. Дождавшись этого, Антон сказал:
— Предлагаю текст заверить печатью.
Федя, наблюдавший за действиями Антона, догадался раньше других, что именно он мастерит, зачертил химическим карандашом тетрадный листок и намочил его. Взяв у Феди этот листок, Антон поводил по нему картофелиной и тиснул ею на чистый лист бумаги. Бледным фиолетовым цветом отпечатались ровные буквы: "ПАРТИЗАН", только "р" получилось наоборот.
Листок пошёл по рукам, все рассматривали его и одобряли выдумку Антона. А Николай, улыбнувшись, произнёс:
— Даже с буквой "р" шиворот-навыворот — здорово! Заметьте: писать карандашом человек не научился, а ножом что угодно сделает. Не зря он всю жизнь узоры на палочках вырезывал.
Все засмеялись, а Николай добавил:
— Закрепим текст листовки нашей примитивной партизанской печатью. Нет возражений?
— Нет! — раздалось со всех сторон.
— Я предлагаю Антону сделать такой штампик из дерева, чтобы можно было пользоваться постоянно. И с сегодняшнего дня будем считать себя партизанами, и не только считать, но и действовать, по возможности. Это очень серьёзно и рискованно. Пусть каждый взвесит свои силы и будет готов к любым трудностям и испытаниям.
7
С каждым днём было всё труднее рыжовским ребятам скрывать свою принадлежность к группе мстителей от своих родных и близких, а также и от предателей Гвоздевых, которые кое о чём догадывались. Правда, когда староста или полицай спрашивали про кого-либо из ребят, родные обычно отвечали, что их "малый" уехал в город за продуктами. И этому не верить было нельзя: магазин в Кистенёвке был закрыт.
У самих родных возникало беспокойство, где пропадают ребята.
Первым подвергся допросу дома Серёнька Барин. На него набросилась сестра:
— Где ты пропадаешь целыми ночами?
— С ребятами на рыбалке...
— Что-то рыбы твоей не видно.
— Рыба попадается плохо, а что поймаем — всю там уничтожаем: то сварим уху, то нажарим.
— То-то приходишь ты после рыбы жареной и на холодные щи набрасываешься... И какая сейчас рыба? Чем её ловить?
— Рыба рыбой, она приедается, а щей кисленьких само собой хочется.
— Ты мне не мудри, малый. С сегодняшнего дня — никуда ни шагу!
— Не будет по-твоему! — категорически заявил Серёнька, — фашисты не разрешают шагу шагнуть за деревню, а свои родные запрещают нос показать на речку... Что я каторжный, что ли?
— Доходишься. Гвоздевы тебя не зря выслеживают. Сегодня опять спрашивали.
— Ну, вот и скажи им, что каждую ночь дома не ночую. Они тебе благодарность объявят! — зло выпалил Серёнька и захлопнул за собой дверь.
У Сани произошёл с матерью иной разговор. Она как-то услышала на рассвете, как сын осторожно открыл потайной замок наружной двери, почти бесшумно ступая, вошёл в избу и стал быстро раздеваться. В этот момент мать его спросила:
— Сынок, где ты пропадал так долго? Я всю ночь не спала.
— Ничего, ничего, маманя, был я в надёжном месте. Плохо обо мне не думай.
— Ты хотя бы меня пожалел. От папани писем теперь не получаем. Я с ума скоро сойду от тоски.
— И тосковать не надо. Тоской делу не поможешь. А дело у нас теперь только одно: по мере своих сил всем бороться с заклятым врагом.
— Санечка, миленький, опасность-то какая!
— Не дурак я, мамочка, зря голову фашистам не подставлю.
< ... >
— Что ты
< ... >
— Сказала, что поехал в город чего-нибудь раздобыть.
— Правильно сказала.
Более конкретно ответил матери Андрей:
— Выполняю ответственное задание наших, но об этом никому — ни слова, даже соседям...
Подобный разговор состоялся во всех семьях, члены которых входили в группу мстителей.
Мать Николая Меркушова считала, что он "пропадает" у Звездиных, и втайне жалела, что он не "сходится" с Иринкой. Иринка же говорила, что Николай мстит, чем может, за Гришу, и строго-настрого наказывала мамане не говорить об этом ни с кем.
Анисья Григорьевна и Дуняша сами догадывались о делах Феди. Как-то Дуняша сказала:
— А как поступать Феде, тётя Анисья? За отца, мать, за Сёмушку, за нашу Родину и я пошла бы на любое дело. Только бы отомстить фашистам и предателям.
— Всё это верно, Дуняша. Но не горячись. Всё это очёнь непросто.
Иринке, наконец, удалось поговорить с Николаем. Произошло это после того, как Федя сообщил ей, что ничего определённого Николай на его предложение относительно Иринки не ответил.
Перед рассветом Николай условленной дробью постучал в окошко. Иринка вмиг проснулась, сорвалась с постели, босиком выбежала в холодные сени, открыла дверь и бросилась на шею Николаю. Он озябшими руками обхватил её тёплое тело, приподнял и легко внёс в избу. Не опуская рук, он тревожно спросил:
— Что случилось?
— Ничего не случилось... Невестка твоя сдурела. Не могу я больше без тебя, Коленька.
— Это другой разговор, — Николай поставил Иринку на пол, разнял руки и, выходя закрыть за собой дверь, добавил: — Сейчас поговорим.
Иринка застыла на месте. Лицо её полыхало. Он мигом возвратился, взял стоявшую у стола табуретку, и они вошли в горницу.
— Ложись, а я посижу у твоей кровати.
Она накрыла тёплым одеялом ноги и, опершись на локоть, прошептала:
— Прости меня, Коля.
— Что ты! Спасибо тебе за любовь твою, за верность нашему Меркушовскому роду.
— Полюбила я тебя, как Гришу. Вы ведь во многом похожи друг на друга.
— Спасибо ещё раз за честное признание. Но что мне делать? Ты же знаешь, Ирина, что я давно дружу с Валей. И мы дали друг другу слово.
Ирина помедлила с ответом, потом чуть слышно проговорила:
— Знаю, хорошая вы пара.
— Вот такие пироги... Что делать? — боясь обидеть невестку, промолвил Николай.
— Видно, так тому и быть. А меня прости, Коленька. Не говори ничего Валентине.
Николай наклонился к ней и поцеловал в горячий лоб.
— Только позор, а может, и гибель моя надвигается.
— Почему?
— Наумка всё наглее пристаёт ко мне. Либо я на всё плюну, либо перегрызу ему горло, если успею, пока он не пристрелит меня.
— Иринушка, милая! Поклянись, что никому не скажешь о нашем разговоре.
— Клянусь!
— Верю в тебя. А говорю то, что не положено говорить, чтобы утешить тебя, да и потому, что считаю тебя членом нашей подпольной группы. Слушай. Стало известно, что бойцов-окруженцев выдал карателям Наум. На днях над ним будет учинена расправа за предательство.
— Как страшно, Коленька.
— Иного выхода нет.
— Удачи вам в этом деле!
— Будет удача, — заверил её Николай. Раздевшись, он пошёл спать за печку.