Нельзя плакать вечно, сказал ты однажды, веселой улыбкой своей засверкав. Я вытру глаза, что уже в мокрой песне, и обниму тебя, что-то шепча. Он хриплый безбожно и ненастоящий, как будто внутри с треском сдал механизм.
Я вижу тебя — с льдисто-глупой душою, с шелками в руках и пером в шляпе новой. Никто не сказал, что ты любишь корицу, но внутренним чувством я знаю и верю, что пряности лучше, что нам подойдет не сыщешь и в мире, где солнце цветет.
Мы спрятались ночью, под сенью деревьев. Укрытые мглою, целуясь во тьме. Касаясь друг друга, предательски плача, мы в вечность поверить свою не могли. «Мы счастливы-счастливы-счастливы» — эхо. Трезвонило по ущельям мой смех. Мы падали вниз и взлетали на крыльях, пускай нас обоих не воротишь.
Нам вечность отдать всю свою обещала. Злодейка-судьба, а может и дьявол. Да кто его знает, если не вижу я смысла. Отныне шептать тебе под одеялом.
Холодное тело с безжизненным взором, с бесформенной шляпой, с часами в руках. С улыбкой в губах и пронзительным смехом я провожаю тебя до калитки, где уж ждет процессия с липкой и едкой полуухмылкой.
Мне ли не знать, как они в том мечтали, что будут нести тебя в крытом гробу? Я чай с горчинкой. И бергамотом, конечно. В рыжий чугун поскорее налью.
Сколько прожду же я следующим утром в желании ощутить поцелуй?
И сколько мне лет будет требовать сердце, когда я пойму, что не будет «станцуй»?
Наверное, все это сказки служанок. Ведь вечность тоже бывает ржавой.