Три богатыря и Зелёный Змий

Михаил Сидорович
"Начинается песня от древних затей,
От весёлых пиров и обедов,
И от русых ли кос, и от чёрных кудрей,
И от тех ли от ласковых дедов,
Что с потехой охотно мешали дела,
От их времени песня теперь повела,
От того ль старорусского краю,
А чем кончится песня, не знаю"

А К Толстой "Поток богатырь".

Дело было во стольном граде, во Киеве. Как-то раз получил славный богатырь русский, Илья Муромец, увольнительную.

Идёт Илья по широкой улице. Встречные мужички с ним здороваются, бабы улыбаются, красны девицы из теремных окошек на Илью зырк-зырк. А и есть на что посмотреть.

Плечи у Ильи широкие, стан у Ильи стройный, рубаха шёлку алого, дивным узорочьем вышита, сапоги сафьянные, шапка соболья. А на поясе турьей кожи меч булатный, самого Святогора дар.

А силушки богатырской у Ильи не меряно. Мосточки дубовые под Ильёй до земли прогибаются.

Шумит стольный Киев град. Горят в небе синем золотые маковки церковные. Шумят повсюду люди торговые. Кузнецы позванивают, бондари постукивают. На пристанях шум-гам. Одни струги с товарами причаливают, другие отчаливают. Ждут их заморские страны неведомые.

Вот спустился Илья на Подол, зашёл во княжий кабак, сел на лавку дубовую, снял с буйной головы шапку соболью, приказал целовальнику подать чару зелена вина.
Вдруг заходит в княжой кабак мужичок неприметный хроменький.

-Дозволь, - говорит, - богатырь, рядом с тобой сесть, хлеба преломить, хмельного отведать. Чай ты мной убогим не побрезгуешь?

-А ведь я тебя знаю, - говорит Илья, - ты ведь Кривжа Травник.

-Какой я травник? Так чабрецом, да медвежьими ушками торгую из сострадания к хворым да убогим. А если что между нами и было худого, то быльём поросло. Так пустишь меня присесть с краюшку? Али боишься?

-Чего мне тебя бояться? Страшней тебя страхи видали. Садись, чай места не просидишь.

Сел Кривжа рядом с Ильёй на лавку и говорит:

-Знал бы ты Илья, как народ киевский тебя любит. Ты ж наш защитник и от Калина царя, и от Соловья-Разбойника, и от всякого прочего лиха. Как же нам тебя не любить, как же нам тебя не уважать? А коли я против тебя раньше какие мерзости творил, так то не со зла, от чистого сердца, по глупости ума и от доброты душевной. Хотел, как лучше. Ты уж прости меня убогого, коли где неправ был. Конь о четырёх ногах, и тот спотыкается. Давай выпьем, Илья, зелена вина в знак примирения.

-Ну, коли ты с чистым сердцем, давай выпьем по чарочке, чтобы зла промеж себя не держать.

Выпили они по чарочке малой.

Илья выпил, да крякнул.

Кривжа выпил, да рожу скривил:

-Что за вино? Не горько, не сладко, не хмельно, не кисло. Не то, не сё. Вот Илюша, выпьем ка мы с тобой моей собственной наливочки. На Светлую Пасху берёг, да для тебя, мил друг Илюшенька, ничего не жалко. Вот и узнаешь, каков настоящий хмель.

Достал Кривжа из-за пазухи малую баклажку осиновую, налил две чарочки малых. Давай Илюша выпьем за Родину, за Святую Русь, чтоб век она стояла – не шаталася.

-За Святую Русь грех не выпить богатырю, - говорит Илья. – Только ты сам прежде выпей из чарочки своей.

-Эх, Илюша, обидно мне, что ты от меня подвоха ждёшь, но ради доверия выпью первым.

Выпил Кривжа из своей чарочки, крякнул:

-Ох, хороша заразочка! Сам сытил, на молодых мухоморчиках, на дурман-траве, на змеиных головках настаивал. Испей теперь и ты, Илья Муромец, испей, моим угощеньицем не побрезговай.

Выпил Илья из своей чарочки, чует, захмелела буйна головушка, затуманилась. Кровушка по жилочкам расходилася. Силушка богатырская разыгралася.
Глянул Илья на Кривжу. Что такое? У Кривжи, заместо лика человечьего, кабанья морда образовалася. Клыки в разные стороны торчат, пасть ухмыляется, глаз подмигивает.

Зажмурил Илья очи ясные, затряс буйной головушкой, чтобы морок прогнать. Открыл зеницы, ан Кривжи-то и нету! И кабака княжьего нету. А стоит Илья посреди стольного града Киева. Кругом люди добрые ходят в одёжах диковинных. Огляделся Илья кругом, видит, стоят храмы Божие. Только с куполов их позолота осыпается, и порастают купола зелёной плесенью. А заместо святых крестов на маковках пирамиды хрустальные. А в каждой пирамиде глаз мёртвый в формалине плавает. И каждый глаз на Илью глядит – не моргает. Куда Илья пойдёт, туда и глаза с лёгким жужжанием поворачиваются.

Чудно то показалось Илье. Прошёл Илья по Белу Городу, прошёл по Подолу, а как вышел он на Почайну, где на Пучай-реке боевые ладьи стояли. Глядь, неладное творится. Какие-то мужики огромными пилами боевые ладьи, красу и гордость русскую, на куски распиливают и в кучи сваливают.

-Это что вы, собачьи дети, творите? – закричал Илья. – Ну ка, бросьте!

А мужики-то переглянулись и говорят:

-Ты не серчай, добрый молодец, мы без злого умыслу это делаем, а по княжьему повелению. Вот, глянь-ка, у нас и грамотка про то есть, и печать к грамотке привешена. В той грамотке нам сам князь киевский Владимир Свет Славьевич велит новые ладьи распилить, оставить только те, что потрухлявее.

Глядит Илья – глазам не верит. В самом деле, и грамотка есть, и печатка привешена. Что за диво? Никак Илья в толк взять не может. Зачем боевые корабли распиливать, тем более новые?

Чудно то показалось Илье. Пойду на княжий широкий двор, спрошу, что это на Святой Руси деется.

Долго ли коротко ли шёл Илья, пришёл наконец к терему княжьему, на широк двор. Глядь, а у приворотников копья без наконечников. Глядь, а у придверников мечи соломенные.

-Ой вы гой еси добры молодцы, - говорит Илья, - почто у Вас вместо копий палки, а вместо мечей солома?

Отвечают отроки:

-По княжьему повелению боеголовки свинчены, мечи на орала перекованы. А тебя, Илья, не велено к князю пущать.

Илья у придверников разрешения не спрашивает. Взял их за загривки, легонько стукнул лбами друг о дружку. Только шеломы кованные брякнули. И усадил Илья болезных на завалинку, чтобы отдохнули чуток.

Вошёл Илья в палаты белокаменные. Видит, пирует князь с ближними боярами. Кладёт Илья поклоны на все четыре стороны по писанному, кладёт поклоны по учёному, а князю со княгинею кладёт поклон в особину. Спрашивает:

-Княже Свете, ты почто велел мужикам боевой флот на части распиливать?

-Дарагой Илья, - отвечает князь, - ты не сумлевайся. Не твоего ума дело. Мы теперь исходим из принципа разумной достаточности. Нам много лодий боевых теперича без надобности. У нас с Хазарами теперь дружба великая.

-Да где же разумная-то? – спрашивает Илья. – Нешто разумно новые ладьи распиливать, а трухлявые оставлять? А ежели враг нагрянет, чего делать будем? Копья без наконечников, мечи соломенные.

-Ты, Илья, не сумлевайся. Враги придут – шапками закидаем. Шапок должно хватить. Скоро бейсболки подвезут. А ты, Свет Илюшенька, булатный меч свой в переплавку сдай. Потом зайди в оружейную, там тебе уставной соломенный меч выдадут.

-Ну, уж нет, Светлый Княже, - говорит Илья. - Сей меч мне Святогор-богатырь на прощанье дал, велел беречь его и Русь-матушку защищать.

Осерчал князь. Кричит:

-Эй, кто там? Вяжите Илюшку за бунт дерзкий, да заприте в погребах сырых. Пущай посидит там, да подумает. Будет знать собака, каково князю-то перечить!

Налетели на Илью гридни, стали белы рученьки за спину крутить. Да куда им? Стряхнул их Илья на пол. А князь пуще серчает:

-Ты мне политику-то не порть, Илья! Срам-то на всю Европу! Живо марш в погреб, пока я подкрепление не вызвал.

Не стал Илья дожидаться подкрепления. Как бы кого не зашибить, не покалечить. Свои же русские люди – жалко. Сиганул Илья в оконце, да и был таков. На улицу выбежал, в толпе затерялся.

Идёт Илья дальше, и дивно ему всё это кажется. Зайду-ка я, думает, в храм Божий, помолюсь.

Зашёл Илья в одну церквушку белокаменную. Глядь, а там, прямо перед царскими вратами, четыре срамных девки скачут. И как чудно одеты-то! У кажной на голову вязаный чулок натянут, аж по самую шею. Даже лица не видать, только дырья кривые для глаз прострижены. А из одёжи на них только лапти, да рубашонки короткие, аккурат до лобка. И пляшут эти девки, похабно ноги задирая выше головы. И ногтями-то по гуслям скребут-брякают – ни мелодии, ни ладу, просто трень, да брень, трень, да брень.

Хотел Илья это непотребство прекратить, да прихожане его удержали.

-Ты, - говорят, - добрый молодец, молчи и толерантность проявляй.

-Толе… чего проявляй? – спрашивает Илья.

-Толерантность, это значит, терпение, - отвечают прихожане. – Христос терпел и нам велел. Они срам святым иконам показывают, а ты терпи. Тебе на небесах терпение потом зачтётся.

Подивился Илья такому чуду, пошёл дальше.

Приходит Илья на рынок. Глядь, ходит по рынку купец с лукошком и кричит:

-А вот налетай! Свежие квиткойны! С пылу с жару по пятачку за пару!
Глянул Илья в лукошко-то, а там ничего и нет.

-А где же твой товар? – спрашивает Илья.

-Да вот он! Разуй глаза! – отвечает ему купец.

-Да я гляжу и ничего не вижу, - говорит Илья.

-Оно и понятно, - ухмыльнулся купец. – Квиткойны-то невидимые. Хошь, бери, пока дёшево даю.

Тут набежал народ, купцу злато-серебро протягивают, кричат:

-Мне квиткойнов на гривну! А мне на рубль!

Купец у всех деньги счётом принимает, раздаёт свой товар невидимый. А кто много квиткойнов берёт, тем ещё пару квиткойнов бесплатно, за счёт заведения отпускает.

Поймал Илья за рукав одного покупателя. Говорит:

-Покаж, мил человече, чего ты купил.

-Как я тебе покажу, добрый молодец? Товар-то невидимый.

-А пощупать дашь?

-Я бы дал, да товар-то неосязаемый!

Чудно это показалось Илье. Говорит он мужичку тому:

-Ты, мил человече, растолкуй мне хотя бы для чего такой товар нужен? Какая от него польза?

Рассмеялся мужичок:

-Да ты, я гляжу, добрый молодец, совсем отсталый! Польза от этого товара превеликая. Месяц назад купил я этого товару на тысячу гривен. А за месяц товар втрое подорожал. Теперь ежели его продать, так мне три тысячи гривен за него дадут! Вишь, какой барыш-то?

-Так, стало быть, ты теперь его продавать зачнёшь? – допытывается Илья.

-Ну, что ты? – удивился мужичок. – Разве я дурак от такого счастья отказываться? Чего зря продавать, да покупать, когда за следующий месяц квиткойны ещё втрое подорожают. Вот и будет у меня вместо одной тысячи девять тысяч гривен за два месяца. Вишь, я сегодня ещё квиткойнов прикупил!

-Постой, - говорит Илья, - Ежели штуки эти невидимые и неосязаемые, откуда ты знаешь, что они у тебя есть? А вдруг и нету ничего?

-Что ты? Что ты? - замахал на Илью руками мужичок. - Ежели бы их не было, разве они бы стоили такую кучу денег? За пустое место с меня, поди, бы дешевле взяли!

Так и этак кумекал Илья. Ничего не понял, дальше пошёл. Долго ли коротко шёл он, вышел за городские ворота. Уже и все посады, все пригородки миновал Илья, вышел в чисто поле.

Вдруг мать сыра земля содрогнулася. Слышится поступь тяжкая. Аж с дальних гор камни осыпаются. Видит Илья, идёт к нему навстречу Чудо Юдо Беззаконное, о шести ногах, о двенадцати хоботах. Горбом облака скребёт, ножищами землю сотрясает. А было то Чудо Юдо обло, стозевно, орозно! Мелкие речки Чудо Юдо перешагивает, а через Днепр-Славутич вброд переходит.

И было у того чуда сто пастей зубастых на ста шеях, которые росли и из плеч, и из спины, и из живота, и из разных прочих неожиданных мест. И сжирало это Чудо всё на своём пути. Одни головы хлеб с полей жрали, другие строевой лес хрумкали, иные головы коров с лугов слизывали. Прочие головы жрали, что придётся – овец, лошадей, кур, поросей, гусей, уток, копны сена, избы, сараи, рыбу из рек. Иные рыла, наподобие кабаньих, землю рыли и выкапывали из земли злато-серебро, медь, железо, каменный уголь и даже нефть. Всё шло в ненасытные пасти.

Иногда чудище поднатуживалось, пускало ветры и тогда из под хвоста у него падали огромные зелёные комья.

А за чудищем бежала радостная толпа и собирала то, что испражняло чудовище. Кто в кошёлки, кто в вёдра собирал, кто в шапку, а кто и за пазуху.

Чудно это показалось Илье. Подобрал он один говляш. Понюхал. Ничего кроме вони. Разломил, может, внутри злато-серебро? Но нет. Кругляш из чего снаружи был, из того и внутри состоял. Только вонять злее стал, и всё.

Одна бойкая бабёнка четыре кошёлки этой массы нагребла, да ещё полный подол начерпала. Посмотрела она на Илью – рассмеялася:

-Зря ты, добрый молодец сумлеваешься! Тут всё честно, без обману! Ни злата, ни серебра, ни каменьев самоцветных! Что снаружи, то и внутри! Чистый помёт!

-А на что он нужен? – спрашивает Илья.

Бабёнка опять рассмеялася:

-Ох, и глуп же ты, добрый молодец! Лоб большой отрастил, а ума не нажил. Да это же самая ценная вещь на свете! За неё что хошь можно купить! Хошь – палаты белокаменные, хошь - яхту фешенебельную, а хошь - красну девку, или добра молодца, смотря к кому у тебя душенька лежит.

-Так это чудище богомерзкое и хлеба ваши, и скотов ваших сожрало! – восклицает Илья. – Чего же вы терпите?

-А на что нам теперь хлеба и коровы? – удивилась бабёнка, - когда у меня зелени полон полдол, аж по ногам течёт. Теперича коров доить и снопы вязать, дураков нету! С этаким богатством я теперь не пропаду!

Сказала так бабёнка и тут же пропала. Подкрался к ней сзади какой-то молодец с разбойной мордой и разбил ей череп палицей полированной. С виду палица совсем тоненькой Илье показалась, но била тяжко. Знать, в неё свинец налит был.
Мужичёнока-разбойник, как бабу убил, так сразу принялся её кругляши зелёные собирать и себе за пазуху складывать.

Осерчал Илья богатырь, вынул из ножен меч булатный, хотел разрубить злодея на части, да не успел. Откуда ни возьмись выскочил из кустов другой лиходей с волчьими клыками и орлиными когтями на руках. Закогтил он разбойного и как есть горло ему перегрыз.

-Тепежь не пжопаду! – прогнусавил клыкастый. Знать-то клыки ему говорить мешали, вот он и шепелявил.

Тут же прилетела стрела каленая и сразила клыкастого. Подбежал третий разбойник с луком и стрелами, стал говляши собирать.

Тут и подумал Илья: «Чего мне их рубать, когда они сами друг друга вот-вот разорвут? Видать, против глупости другое оружие нужно». Постоял Илья, подивился, меч в ножны вложил и пошёл далее.

Долго ли, коротко ли шёл Илья, притомился, да и проголодался порядком. Где бы отдохнуть? Огляделся, видит, стоит при дороге корчма. Надпись на вывеске гласит: «Добрый Содомитянин».

Зашел Илья в корчму, а там сидят за столами добры молодцы, да не по одному сидят, а всё парами. И один другого за зад щипает, а тот хихикает и в ответ мил дружку своему коленки гладит.

А промежду столами расхаживает красна девица, заморская королевишна, в сарафане шёлку алого, на голове злат венец с бармицей жемчужною. И поёт та девица сладким голосом песню дивную. Обернулася девица. Глядит Илья, Крестная сила! А у королевишны густая чёрная борода и усы. Хотел Илья бежать, а ноженьки резвые не бегут, словно к полу приросли. Злая сила колдовская их сковала.

Подошла королевишна к Илье приблизила к нему лик свой дивный бородатый и поцеловала его прямо в уста сахарные.

От того стало Илье так мерзко, что вырвало его прямо королевишне в бороду. И даже в корсаж порядком натекло.

Тут Илья и проснулся.

Слава тебе, Господи! Сон оказался! Морок бесовский!

Глядит Илья и видит, лежит он на лавке под образами. А над ним склонилися двое: один – Алёша Попович – брат его крестовый, а другой в рясе и скуфье – видать, священник.

Говорит тут Алёша Попович таковы слова:

-Ой, ты друже мой верный, Илья Свет Муромец, долго же ты спал. На счастье приехал меня проведать мой батюшка, ростовский поп Леонтий. Он тебя и выходил. Уж чего только он не делал! И ладаном тебя окуривал, и молитвами тебя отчитывал, и святой водой кропил. Еле отмолил! Кабы ты не сблювал, да всю мерзость из себя не выдавил, век бы тебе в уме не бывати!

Ему Илья ответствовал:

-Ой ты брате мой крестовый, Алёша Свет Попович, мы же с тобой крестами менялися. Мы с тобой в беде друг друга не оставляли. Низкий поклон тебе и твоему батюшке, ростовскому попу Леонтию, что из лютой беды меня выручили.

А где же наш третий брат, Добрыня Свет Никитич?

-Того сам не ведаю, - ответил Алёша. - Сегодня утром он из увольнения не вернулся, на утреннем разводе не присутствовал. Князь на него шибко гневался,  велел мне его сыскать, где бы он ни был. Домой я к нему заглянул, там его нет. В кабак заглянул, да тебя нашёл.

Призадумался Илья.

-А пойдём ка, Алёша, к его матушке, матёрой вдове Омелфе Тимофеевне. Может, она чего о сыне своём ведает?

Сказано – сделано. Отправились два богатыря и ростовский поп Леонтий в светлый терем к Омелфе Тимофеевне.

Омелфа Тимофеевна ласково богатырей принимала, в светлу горницу приглашала, под образа сажала:

-Что привело вас ко мне, богатыри русские и ты ростовский поп Свет Леонтий?

-Не можем сыскать сына твоего, Добрыню Свет Никитича, - отвечали богатыри. – Не ведаешь ли ты, где он?

Омелфа Тимофеевна слезу рукавом утирала, говорила таковы слова:

-Здесь он, сокол мой ясный. Лежит Добрынюшка в опочивальне, на перине пуховой. Бредит с перепою, странные речи молвит, чертей на стенках ловит.
Опечалилася Илья.

-Скажи ка мне, матушка, а не пил ли он вчера с Кривжей Травником?

-Пил, пил мой ясный сокол с окаянным Кривжей, чтоб ему пусто было.

-Веди нас к нему! – молвил поп Леонтий.

Входят все четверо в светлую опочивальню – Омелфа Тимофеевна, за ней поп Леонтий, за ним Илья Муромец, следом – Алёша Попович.

Видят, ползает по перине пуховой Добрыня Свет Никитич, ловит наволочкой чертей невидимых и приговаривает:

-Слава Украине! Героям Слава! Слава Украине! Героям Слава!

Пригорюнились богатыри, видят, что дело-то совсем плохо. Говорит Илья Муромец:

-Ты, брате, про какую Украину толкуешь? Про Рязанскую, али про Переяславскую?

Земля-то наша Русская велика. У каждого её края своя Украина. Какая земля у края государства лежит, та и Украиной прозывается. Есть и Псковская и Галицкая, и Угорская.

А Добрынюшку от этих слов только пуще прежнего плющит, да колбасит.

-Украина – земля древних Укров! Мы ещё до сотворения мира здесь проживали. Мы, Укры, ниякая не родня вам, москалям. Никакой Руси не ма, и нэ було николи.

-Она, как ты прихворнул, брате! – тяжко вздохнул Илья Муромец.

-Волк вам брат, злыдни москали! Понаихали тут! Чемодан, причал, Россия! Чемодан, причал Россия!

-Чего это мы москали? – не понял Илья. – Я из села Карачарова, что под Муромом, ты, Алёша, из Ростова. Добрынюшка – урождённый киевлянин.

Ему отвечал Алёша:

-Есть в земле нашей Суждальской городок малый, что в стародавние времена был основан пришлым с Дуная князем, которого звали Моск Светоярич. От этого Моска и град его прозывается Москов град, а река, на которой он стоит – Москова река. Верно Добрынюшке чудится, будто мы из того града.

-Эк его корчит! – покачал головой батюшка Леонтий.

-Москаляку на гиляку! Москаляку на гиляку! - заорал Добрыня дурным голосом.

-Добрынюшко, - снова обратился к бедняге Илья, - может, тебе пива принести? С похмелья завсегда помогает!

-Якое такое пИИИво? – завыл Добрыня. – як же погано вы, москали, нашу ридну мову уродуете! Не ПИВО, а ПЫЫЫВО! Поубивал бы вас усих!

-Терпи, казак, атаманом будешь! – подбодрил друга Алёша.

-Який такий КАЗАК? – взвился Добрыня. – Не кАзак, а кОзак!!!

-Эк его бесы-то смущают! – почесал лысину Леонтий.

-Да не БЕСЫ, а БИСЫ! – заорал Добрыня. – БИСЫ меня смущают, кацапы вы недоризанные!

-Недорезанные, - поправил его Илья.

-НедорИИИзанные! – капризно протянул Добрыня.

-Надо срочно отчитывать, - сказал поп Леонтий и решительно начал разжигать принесённое с собой кадило.

С молитвами святой отец стал ходить вокруг несчастного богатыря и помахивать кадилом. Но Добрыню начала трясти бешеная лихорадка. Он запрыгал на кровати и заорал:

-Хто не скаче, тот москаль! Хто не скаче, тот москаль!

Тогда Леонтий послал Алёшу в ближайшую церковь за святой водой. Когда тот принёс воду, Леонтий обмакнул в неё кропило и опрыскал Добрыню святой водой, приговаривая:

-Во имя Отца и Сына и Духа Святаго!

Тут Добрыня завыл голосом ста дурных мартовских котов:

-Хай живе гетман Поросёнков!

-Кто хай живе? – переспросил Илья?

-Кажется, он сказал гауптман! – прошептал Алёша.

-Поросёнков? Это который в калашном ряду пряниками торгует? – уточнил Илья. – С нами крестная сила! Торговца к казне допустить! Лучше уж козла в огород, меньше убытку-то будет…

-Ну, что же? – устало сказал Леонтий, утирая с лица пот. Крепко же дурь в Добрыню засела. Ничего его не берёт. Видать, и правда, эти бисы сильнее обычных бесов. Бесы бы давно уже от добра молодца отступилися. Даже не знаю, что и делать.

-Я знаю, - сказал Илья. - Помните, что меня спасло? Рвота! С рвотой весь яд и вышел.

-Засунуть ему два пальца в рот? – спросил Алёша. – Опасно, может откусить.

-Есть способ лучше, - ответил Илья. – Батюшка Леонтий, у тебя самая густая борода, выручай! Матушка Омелфа Тимофеевна, отвернулась бы ты, а то не ровен час и тебя вывернет.

Скоро весь Киев был потрясён громогласным рёвом Добрыни.

-Что со мной было? - спросил богатырь, вытирая рот наволочкой, которой только что ловил чертей.

-Добрынюшка, брате наш крестовый, - рыдая, сказал Илья, - целуй крест, что больше не будешь пить Кривжины наливки.

-Клянусь.


По тихой киевской улочке медленно шла красна девица в синем сарафане. Подойдя к покосившейся избушке, она воровато оглянулась и, убедившись, что никто за ней не следит, проскользнула внутрь.

Там она три раза топнула ногой, три раза подпрыгнула на одной ножке, три раза плюнула на святые иконы и оборотилась Кривжей – Травником.

Кривжа сел за стол, придвинул к себе чистый лист бересты, почесал лысину бронзовым писалом и начал писать грамоту следующего содержания:

"Батюшке Собаке Калину царю, повелителю Великия и Малыя, а тако же Полосатыя орды.

Пишет тебе холоп твой Кривжа Травник, травных и отравных дел мастер.

Зелье, которое ты заказывал, я сварил, как и обещал. Зелье получилось отменное, весьма круто заплетает мозги богатырские. Только, вот на беду, случился в Киеве ростовский поп Левонитий. Приехал он сынишку своего проведать, Алёшку Поповича. Ентот Левонтий мне всю обедню испоганил и чары мои колдовские по ветру развеял.
Потому рассорить богатырей пока не удалось.

Так, что ты, Батюшка Собака, в орде сиди, на Киев не ходи, ножек своих резвых не труди – сильна ещё Русь. Крепко ещё стоит брат за брата.

Но ты не кручинься. Я сварю зелье другое, злее прежнего. Тогда ты Русь возьмёшь голыми рученьками своими загребущими. Ты, Батюшка Собака, не сумлевайся. Жди хороших новостей. Вернее, плохих… Ну, ты понял, каких… Только бы опять не сблювали!

За сим остаюсь твой верный холоп Кривжа».

Закончив писать, Кривжа сунул два пальца в рот и громко свистнул. На свист его прилетел чёрный почтовый ворон.

-На ко снеси эту грамотку в стан Калина царя, да не мешкай, одно крыло здесь, другое там. Пшёл!