Периодика удовольствия

 

Юность моя прошла под страхом разоблачения сладостного позора, томительно-щемящего нарушения запретов и ограничений.  Запуганный родителями, («писюлька» не вырастет», «память будет плохая» и прочее) но не сломленный я с настойчивым азартом  встал на путь одинокого и сладострастного самопознания. Жизнь, наконец, приобрела блистательный смысл и какую-то неведомую грань свободы, наполненную эротическими фантазиями и соблазнительными экспериментами. Первый опыт накатил внезапно. Так внезапно, что я растерялся, сделав  глупость, едва не стоящую  испорченной чести смолоду.
 
В каждой школе водился умопомрачительный экземпляр девочки, за которой мальчишки с пятого по выпускной класс увивались, будто встревоженные змеи в серпентарии. Даже физрук с трудовиком были туда же, два матерых удава в нашей средне-образовательной среде.  У меня, на два класса младше неё, шансов не было. Но оставались сны. В одном из них я умело начал раздевать  королеву грез своих. До неприличия возбужденный, я так вертелся и терся о кровать, что в полусне неосознанно  избавился от  похотливого накала и провалился в иной сон, лишенный восхитительных миражей.  Утро встретило  неясными воспоминаниями о прошедшей ночи. Память  освежило «примечательное» пятно на простыне, недвусмысленно напоминая о содеянном.  Я струхнул. Мать, наверняка, поймет  причину появления столь откровенного греха. И что тогда будет… ?!!! Страшно даже представить. Не долго думая я залил компромат чернилами. Маме  рассказал, что заправлял чернильную ручку сидя на кровати. Преступные «шалости»  остались безнаказанными, но взбучку я схлопотал. Чернильное пятно, скрыв вину, просочилось на матрац.

На некоторое время  удовлетворение посредством трения о какой-либо предмет стало моим непосредственным занятием перед сном. Действовал я уже по-умному, прихватывая с собой в постель носовой платок, который во время утренних водных процедур застирывал. Мое благопристойное поведение  не вызвало подозрений у взрослых.  Новое открытие снизошло, когда я мылся в душе. Тщательно «полоща» «друга» я вдруг внезапно кончил. Удивленный открывшимися перспективами, я с одурманенной фантазиями головой окунулся в «кулачные» исследования. Захватывало «гонять  ручника» в  наполненной водой ванной. Вместе с удовольствием я получал  дивный визуальный ряд — выплеснутое  в воду семя растекалось причудливыми узорами. Сначала появлялись кольца, будто дым, выпущенный курильщиком, смакующим табак. Затем мое произведение медленно расплывалось, принимая формы медуз или плавные очертания облаков, или плотных  сгустков  тумана. Я представлял себя художником рисующим собою по воде.

В художествах я преуспел слабо, но сумел приобрести «стойкую»  склонность к  периодике. Я изобрел нечто большее, чем ограниченный Гаргантюа, экспериментирующий с подтиркой заднепроходного отверстия. Мои познавательные устремления распространялись гораздо глубже.  Они  затрагивали саму  основу жизни, саму цель существования каждого мужчины -  овладеть вагиной. Меня охватило  целеустремленное  желание узнать, какая она. На вид, на цвет …. ..ну-уу... на все...! Особенно интересно было представлять, что почувствует «дружбан», вторгаясь в  столь загадочное пространство?

В пору моей прыщавости, приходилось довольствоваться малым: тем, что попадалось под руку.  В продмагах продавались  стеклянные бутылки с молоком или кефиром и было у них широкое горлышко закрытое крышечкой из плотной фольги.  Целая батарея выстроилась  дома под раковиной, ожидая сдачи во вторсырье. Они и привлекли мое шальное воображение. Чем не женский орган? И  гигиенично, и нужда в платке отпадает, легкомысленно решил я. Томимый жаждой познания приступил к апробированию тары. Сначала она  показалась весьма убедительной: гладкое горло  заманчиво сжимало основание члена, легко и свободно елозя по нему. Но потом…  на последних секундах я сообразил, что эксперимент на грани  форменного членовредительства и с глухим чпоком спас достоинство.   Уф -ффф..!

После  этого опыта я стал  тщательнее выбирать женские половые органы. Использовал свернутые в трубочку газеты, те, что выписывал отец: «Искра» и «Правда». Но они были «серы» и нудны, никакой сексуальной привлекательности. К тому же сильно пачкали мои гениталии. Сподручнее  оказалось пользование тетрадью в коленкоровой обложке на 96 листов. Надежный и удобный материал, который я перехватывал аптечной резинкой, делая отверстие с подходящим диаметром. Внутрь помещал целлофановый пакетик.  Для эффекта ощущений и ровности хода использовал клейстер, сваренный из крахмала.

На тетрадях  мои плотские изыскания не закончились. Мама выписывала два ежемесячных социально-бытовых журнала: «Работница» и «Крестьянка». На их обложках иногда печатали симпатичные лица девчат. Двойное удовольствие в красках!
 «Читал» журналы аналогично тетради, но с большей предосторожностью, стремясь не  затереть  лицевую сторону.  Мама иногда возвращалась к старым номерам, выискивая там что-то вечно нужное. Со временем я стал отдавать предпочтение «Работнице». Там, как казалось, бумага была плотнее, фотографии женщин привлекательнее и ярче. Каждый номер я ждал с нетерпением. Свежесть выпусков придавала пикантности моим занятиям. Я занимался «этим» со многими. Я шалел от полового разнообразия. Я был шахом в гареме! Я один! Один я на множество  красоток! «Любился»  с ними  высшей волей господина. Я устраивал целые конкурсы, отбирая на «ложе» самых достойных «дев».  Перед моим строгим, алчным взором проходили тысяча и одна прелестница. И лишь достойная из достойнейших услаждала мои чресла. Благосклонность чаще всего распространялась  на дам из ежемесячников с 1985 по 1989 года. Ооо…, как я был ненасытен!   В итоге мое «распутство» пресеклось  десятым номером  «Работницы». На обложке помещалась крупная фотография лукаво улыбающейся белокурой девушки с задорными ямочками на щечках. Ее смешливость представлялась мне доступностью, призывом к  развратным приключениям. Воспылав сердцем и  вожделея кралю гениталиями, очертя голову я кинулся в периодический роман. Я даже придумал девушке имя — Виолетта. В нем  мерещились сладострастные звуки виолончели. Инструмента, казавшегося мне верхом сексуальной музы. Страстный интим с чаровницей приключался у меня так часто, что в конце концов, «заметая следы блуда», пришлось выдернуть обложку, тем  самым вырвав из сердца бумажную зазнобу. После чего страсть к печатным  барышням несколько поутихла. После Виолетты ни одна из последовательниц не сумела  убедительно и бурно прельстить мое  пресыщенное воображение. Я завязал с журнальными утехами.  Но единожды познав прелесть социально-бытового просвещения советских женщин, я на всю жизнь стал поклонником  периодической литературы. Несколько памятных экземпляров «Работницы» хранятся у меня до сих пор…