Лавровый мой венок

Павел Рыков 2
Признайтесь: каждому хоть раз в жизни хотелось заслужить и главное – получить какое-нибудь отличие! Когда в школе начали вдалбливать в головы  историю Древнего Мира с её  Сократами, Платонами и древним дедом Архимедом, зарубленным недальновидным римским легионером, я узнал, что героев в те поры увенчивали лавровыми венками. Отличился – нахлобучивали на голову венок. И я мечтал, что когда-нибудь и мне…  Даже стриженая маковка начинала чесаться от предвкушения царапающих прикосновений сломленных веточек  Венка.
 Однако, с лаврами я познакомился гораздо раньше. Куксясь от неинтересности хождения с мамой по базару, я  не обратил  сперва внимания  на двух Орлов в огромных кепках, стоящих подле чёрного, большого, как гроб, чемоданища.
- Красавица! – с неповторимым гортанным, клёкотом, сильно упирая на букву «А»,  обратился один из Орлов к маме.  Он имел все основания так говорить. Красивее мамы никого не было на свете; Светло-голубые глаза, стройная, тогда ещё послевоенная фигура, хранящая офицерскую выправку, натуральные блондиновые волосы, собранные заколкой на затылке, чуть ниже макушки. Всех этих тонкостей я не разумел, конечно же. Просто знал, что мама у меня самая-самая.
-  Красавица, - повторил Орёл. – Лавровый лист бэри. Три вазмошш - уступлу   такой красивый женьшин.
Второй Орёл, стоявший молча, и отрешённо глядящий на базарную круговерть, открыл чемодан, доверху засыпанный серо-зедёными  сухими листочками.
- Бэры. Уступлу!
- Беру, - согласилась мама.
А что ей оставалось делать, если в те давние послевоенные годы торговля пряностями была сдана откуп землякам Вождя. А мама  имела неосторожность остановиться возле  Орлов с чемоданом, потому что в этот момент я опять зауросил и потянул её к прилавку с глиняными свистульками.
Орёл из чемодана же извлёк заранее припасённые фунтики из газетной бумаги, усеянной нерусскими загогулинами, и в каждый фунтик аккуратно вложил по пять листочков. Потом, подумавши, довложил ещё по листочку в каждый.
-  Толко для тебя, красавица.
И звук «К» опять вылетел из его орлиного клюва с каким-то взрывным клёкотом.
Мама достала из гомонка две синие пятирублёвки, получила сдачу – рыжего оттенка рублёвик - и это означало; свистульку мне не видать, как своих ушей. Ну, скажите, как после этого уважать лаврушку? Тем более, в супе она лишняя – никто её не ест.
 И только много позже, когда занесло меня в остервенело- солнечную Абхазию,  я увидел невзрачные пропылённые  кустики, росшие вдоль приморских тропинок. И это тот самый Лавр, который…  Тогда я уже вовсю стихоплётствовал, и вправе, как мне казалось, был ожидать от Аполлона традиционного увенчания.  Но, на беду одна аппетитная курортница проявила к моему запечатлённому вдохновению столь рыбью холодность, что  пришло мне  в голову:  может и не стоит так уж вожделеть лавровый венок  из веток, росших вдоль заплеванной тропинки, ведущей от моря к скверной  забегаловке.
   Покидая брега Понта Эвксинского, я всё-таки сломил лавровую веточку и повёз  домой в качестве почти античного сувенира. Уже подъезжая к Москве, под Серпуховом, раскрыл сумку, укладывая дорожные причиндалы.  В купе пряно запахло лавром. И возник явный когнитивный диссонанс, как  выражаются умеющие изящно выражаться учёные люди  -  в приоткрытую форточку врывался в купе предосенний сыроватый воздух срединной России, напитанный ярым  грибным духом. И это было по-настоящему божественно!
    А дома, ожидаючи моего возвращения, бабушка  варила щи.
- Ой! – Обрадовалась она античному сувениру.  – Лаврушечка! Какой ты умница! Она у нас как раз кончилась…