Признайтесь: каждому хоть раз в жизни хотелось заслужить и главное – получить какое-нибудь отличие! Когда в школе начали вдалбливать в головы историю Древнего Мира с её Сократами, Платонами и древним дедом Архимедом, зарубленным недальновидным римским легионером, я узнал, что героев в те поры увенчивали лавровыми венками. Отличился – нахлобучивали на голову венок. И я мечтал, что когда-нибудь и мне… Даже стриженая маковка начинала чесаться от предвкушения царапающих прикосновений сломленных веточек Венка.
Однако, с лаврами я познакомился гораздо раньше. Куксясь от неинтересности хождения с мамой по базару, я не обратил сперва внимания на двух Орлов в огромных кепках, стоящих подле чёрного, большого, как гроб, чемоданища.
- Красавица! – с неповторимым гортанным, клёкотом, сильно упирая на букву «А», обратился один из Орлов к маме. Он имел все основания так говорить. Красивее мамы никого не было на свете; Светло-голубые глаза, стройная, тогда ещё послевоенная фигура, хранящая офицерскую выправку, натуральные блондиновые волосы, собранные заколкой на затылке, чуть ниже макушки. Всех этих тонкостей я не разумел, конечно же. Просто знал, что мама у меня самая-самая.
- Красавица, - повторил Орёл. – Лавровый лист бэри. Три вазмошш - уступлу такой красивый женьшин.
Второй Орёл, стоявший молча, и отрешённо глядящий на базарную круговерть, открыл чемодан, доверху засыпанный серо-зедёными сухими листочками.
- Бэры. Уступлу!
- Беру, - согласилась мама.
А что ей оставалось делать, если в те давние послевоенные годы торговля пряностями была сдана откуп землякам Вождя. А мама имела неосторожность остановиться возле Орлов с чемоданом, потому что в этот момент я опять зауросил и потянул её к прилавку с глиняными свистульками.
Орёл из чемодана же извлёк заранее припасённые фунтики из газетной бумаги, усеянной нерусскими загогулинами, и в каждый фунтик аккуратно вложил по пять листочков. Потом, подумавши, довложил ещё по листочку в каждый.
- Толко для тебя, красавица.
И звук «К» опять вылетел из его орлиного клюва с каким-то взрывным клёкотом.
Мама достала из гомонка две синие пятирублёвки, получила сдачу – рыжего оттенка рублёвик - и это означало; свистульку мне не видать, как своих ушей. Ну, скажите, как после этого уважать лаврушку? Тем более, в супе она лишняя – никто её не ест.
И только много позже, когда занесло меня в остервенело- солнечную Абхазию, я увидел невзрачные пропылённые кустики, росшие вдоль приморских тропинок. И это тот самый Лавр, который… Тогда я уже вовсю стихоплётствовал, и вправе, как мне казалось, был ожидать от Аполлона традиционного увенчания. Но, на беду одна аппетитная курортница проявила к моему запечатлённому вдохновению столь рыбью холодность, что пришло мне в голову: может и не стоит так уж вожделеть лавровый венок из веток, росших вдоль заплеванной тропинки, ведущей от моря к скверной забегаловке.
Покидая брега Понта Эвксинского, я всё-таки сломил лавровую веточку и повёз домой в качестве почти античного сувенира. Уже подъезжая к Москве, под Серпуховом, раскрыл сумку, укладывая дорожные причиндалы. В купе пряно запахло лавром. И возник явный когнитивный диссонанс, как выражаются умеющие изящно выражаться учёные люди - в приоткрытую форточку врывался в купе предосенний сыроватый воздух срединной России, напитанный ярым грибным духом. И это было по-настоящему божественно!
А дома, ожидаючи моего возвращения, бабушка варила щи.
- Ой! – Обрадовалась она античному сувениру. – Лаврушечка! Какой ты умница! Она у нас как раз кончилась…