Семён Семёныч Подковыра втайне от всех растил в подполье свинью. Хряк Моркович входил уже в совершенный свой возраст, стал крупным, гладким, упитанным. Всё у хряка шло отлично, жил в тепле и довольстве, ел досыта, спал всласть.
Только иногда вдруг загорались огоньки неведомого чувства в его поросячьей груди, сердце начинало неизъяснимо грустно томиться, и Моркович тогда смутно догадывался, что где-то есть иная жизнь. Там, вместо грубосколоченного потолочного люка и тусклой лампочки, вверху ему мерещилось что-то другое: яркое, светлое - нежно-голубое и ослепительно золотистое, отчего становится внутри тепло и хорошо…
Вот и в тот раз, когда первые рассветные лучи позолотили бастионы Петропавловской крепости, он почувствовал всеми фибрами своей поросячьей души, как закипает кровь ретивого мустанга в маленьком сердце и взвился на дыбы!
- И-го-го-о! – вскричал он, непонятно как пробудившимся седьмым чувством угадав лошадиное ржание.
- И-го-го-о! - кричал он и скакал в подполье первого этажа подковыринской квартиры, пытаясь вырваться на свободу.
Захотелось Морковичу лететь галопом вдаль, не касаясь травы, проноситься молнией мимо восхищённых людей и только затихающим вдали топотом копыт, да клубами пыли скромно оставаться в их памяти навечно…
- Что это наша свинья расхрюкалась?! – удивился Семён Семёныч, принимая из рук супруги чашку с горячим утренним кофием.
Семён Семёныч Подковыра не знал, господа, что бывают на свете такие минуты, когда каждая свинья мечтает о крыльях…