ИЛЛЮСТРАЦИЯ. Кисти Джеймса Тиссо (собств. имя - Жан-Жак Тиссо) картина «Иуда повесился» (1886-1894).______________________
ЧЕЛОВЕК – Добрый и Злой. После 1917 г. послереволюционному поколению тщательно пресекали память того, что русские революции 1905 и 1917 гг. во время их свершения во многом осмыслялись как последствия жажды обновления веры на рубеже 19-20 веков: жажды веры в прекрасного – доброго человека. Когда бы не успешное внушение забвения о таком ярком культурном диалоге, то роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» виделся бы не эксклюзивным произведением, но закономерной вершиной этой традиции размышлений на евангельскую тему. Что делает роман только более захватывающим.
Давшие толчок дальнейшему развитию темы основные вехи весьма длинного перечня переосмысления евангельских сюжетов р у с с к и м и п и с а т е л я м и: аналогия с Христом князя Мышкина в романе Достоевского «Идиот» (1869 г.) и «Легенда о Великом Инквизиторе» (1879 г.) –- о вторичном явлении Христа вставная новелла в «Братьях Карамазовых». Евангельская притча об Иисусе перед Пилатом отражена в сцена между арестованным якобы за поджог Москвы 1812 г. Пьером Безуховым и жестоким французским генералом Даву в романе Льва Толстого «Война и мир» (1863 – 1869 гг.). На тему страстей Христовых драма «Царь Иудейский» (1812 г.) К.Р. (Вел. Кн. Константина Константиновича Романова –- поэта, драматурга, переводчика Шекспира). И все повороты евангельских сюжетов так или иначе связаны темой д о б р ы х - з л ы х людей: кого можно назвать добрым? и что такое зло - откуда берётся? Как мир древнейшие и без однозначного ответа вопросы.
В связи с немалым количеством не очень добрых людей тема д о б р ы х людей уже при Пушкине в любую минуту могла взорваться иронией: добрый -- смирный дурак; умный или умствующий -- рядом со злом. Был и такой поворот темы. У Достоевского человек -– существо идейно крайне проблемное, но не безнадёжно злое и способное к преображению в пушкинского «доброго человека». Лев Толстой стремится примерами человеческого отношения увлечь читателей к личному – вне обрядов -- воплощению евангельских истин в жизнь.
Ортодоксально верующий в православные догматы К.Р. блестяще перелагает в драму евангельский сюжет о предании крестной казни Иисуса без его самого на сцене (это строго запрещалось духовной цензурой). Поэтому кроме народа центральным действующим лицом становится Понтий Пилат: его лавирования между фанатиками – евреями и римским императором Тиверием. Первосвященники из "добрых людей" заранее исключаются, поэтому тяжесть решения о казни ложится на Пилата.
Рассматривая тему "добрых людей" именно с точки зрения жёсткой ирони, драматург Леонид Андреев создаст о предавшем Иисуса ученике рассказ «Иуда Искариот» (1907 г.), после -- драму о дьяволе «Анатема» (1910 г.) и незавершённый роман -- «Дневник сатаны» (1920 г.) –- о вочеловечимшися враге рода человеческого, по аналогии с желанием чёрта Ивана Карамазова.(1.) Этот далеко здесь не полный список достойно венчает роман «Мастер и Маргарита», которого перекличка с предыдущими авторами делает только богаче и глубже. Нас ниже будут интересовать различия в обработке евангельского сюжета по мировоззрению крайним пессимистом Леонидом Андреевым и Булгаковым конкретно в «Мастере».
* * *
В начале 20 века весьма известный драматург АНДРЕЕВ считал, что Ч е л о в е к с рождения безмерно духовно одинок перед безликим Космосом или Вечностью: идея допускающего зла Бога – есть абсурд!.. Отрицание бытия допускающего зло Бога сметало и предопределённый свыше смысл жизни. Оставалась только пугающая двойственность земного разума: его колебания от видимого добра в сторону разрушительной силы: почему бы и нет, когда свыше идеалов никаких нет?.. С рождения до последнего часа каждого трагедия человечества. Цивилизации такая, какой она сложилась, любое добро оборачивает злом. Если природа человека безнадежно зла, то никакие революции здесь не помогут.
«РЕВОЛЮЦИЯ тем хороша, что она срывает маски, -- и те рожи, что выступили теперь на свет, внушают омерзение. И если много героев, то какое огромное количество холодных и тупых скотов, сколько равнодушного предательства, сколько низости и и д и о т с т в а... Можно подумать, что не от Адама, а от И у д ы п р о и з о ш л и л ю д и, -- с таким изяществом и такою грацией совершают они дело массового оптового х р и с т о п р о д а в ч е с т в а...» (1906 г.) -- писал Андреев как раз во время работы над «Иудой Искариотом» Иудой. Каких уж здесь "добрых людей можно ждать!..
Повествование же об Иуде всегда приводит к упоминанию и о Пилате: он ведь тоже предал... Образы Пилата и Ииуды удобны: скоро 22 века актуальная евангельская тема всем сразу ясна без предисловий. И при взятии этой коренящейся в Евангелиях темы трудно "оторвать" от Пилата его противника первосвященника Каифу. В центре же треугольника Иуда/Пилат /Каифа -- их около себя объединяющий Иисус. А вот уже судя уже по названию рассказа «Иуда Искариот» (1907 г.) -- не смена ли здесь главного действующего лица в драме христианской половины человечества?.. Не противоречие ли это либо спор с Евангелиями?.. Поэтому не будет лишним кратко освежить в памяти отличия 4 канонических Евангелий: на их основе в «Искариоте» полностью переосмыслена личность предателя... Что Евангелия вообще говорят об Иуде и Пилате?
* * *
Как с древа сорвался предатель ученик,
Диявол прилетел, к лицу его приник,
Дхнул жизнь в него, взвился с своей добычей смрадной
И бросил труп живой в гортань геенны гладной...
Там бесы, радуясь и плеща, на рога
Прияли с хохотом всемирного врага
И шумно понесли к проклятому владыке,
И Сатана, привстав, с веселием на лике
Лобзанием своим насквозь прожег уста,
В предательскую ночь лобзавшие Христа. – А.С. ПУШКИН «Подражание итальянскому», 1936 г.
____________________________________
ЕВАНГЕЛИЯ об Иуде говорят так мало, что даже в сколько-нибудь яркие отрицательные герои он с натяжкой попадает только после одним Матфеем упомянутого самоубийства предателя. Зато ещё до выше приведённого стихотворения Пушкина поэтам нравилось эффектное самоубийство предателя. (Пушкин подражает «Божественной комедии» Данте Алигъери.)
В Н о в о м Завете Первое Евангелие от Матфея. Гл. 26: 3.—16. «Собрались первосвященники и книжники и старейшины народа во двор первосвященника, по имени Каиафы, и положили в совете взять Иисуса хитростью и убить; но говорили: только не в праздник, чтобы не сделалось возмущения в народе... <...> Тогда один из двенадцати, называемый Иуда Искариот, пошел к первосвященникам и сказал: что вы дадите мне, и я вам предам Его? Они предложили ему тридцать сребренников; и с того времени он искал удобного случая предать Его».
МАТФ. Гл. 26: 19.–25. «У ч е н и к и... приготовили пасху... И когда они ели, сказал (Иисус): истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Они весьма опечалились, и начали говорить Ему, каждый из них: не я ли, Господи? Он же сказал в ответ: опустивший со Мною руку в блюдо, этот предаст Меня; впрочем Сын Человеческий идет, как писано о Нем, но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше было бы этому человеку не родиться. При сем и Иуда, предающий Его, сказал: не я ли, Равви? Иисус говорит ему: ты сказал».
ПОСЛЕ моления Иисуса о чаше в саду Гефсимании – ГЛ. 26: 47 – 57. «Иуда, один из двенадцати, пришел, и с ним множество народа с мечами и кольями, от первосвященников и старейшин народных. Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его. И, тотчас подойдя к Иисусу, сказал: р а д у й с я Р а в в и! И поцеловал Его. (Слова Иуды при поцелуе вызывают изумление!) Иисус же сказал ему: друг, для чего ты пришел? Тогда подошли и возложили руки на Иисуса, и взяли Его. <...> Тогда все ученики, оставив Его, бежали. А взявшие Иисуса отвели Его к Каиафе первосвященнику».
МАТФ. Гл. 27: 1 – 5. «Когда же настало утро, все первосвященники... имели совещание об Иисусе, чтобы предать Его смерти и, связав Его, отвели и предали Его ПОНТИЮ Пилату, правителю. Тогда ИУДА, предавший Его, увидев, что Он осужден, и, раскаявшись, возвратил тридцать сребренников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того? смотри сам. И, бросив сребренники в храме, ОН вышел, пошел и у д а в и л с я...»
Об ИУДЕ – совершенно всё. Далее гораздо более ярко действует Пилат. ПОВТОРИМ: из евангелистов Только Матфей с в и д е т е л ь с т в у е т о раскаянии и с а м о у б и й с т в е Иуды. В остальных трёх Евангелия после предательства судьба Иуды не известна.
___________________________________________________________
Евангелие от МАРКА. Гл. 14: 1-11. Через два дня надлежало быть празднику Пасхи и опресноков. И искали первосвященники и книжники, как бы взять Его (Иисуса) хитростью и убить; <...> И пошел Иуда Искариот, один из двенадцати, к первосвященникам, чтобы предать Его им. Они же, услышав, обрадовались, и обещали дать ему сребренники. И он искал, как бы в удобное время предать Его...
НА Праздник Пасхи: 18 –20. ...Иисус сказал: истинно говорю вам, один из вас, ядущий со Мною, предаст Меня. Они (ученики) опечалились и стали говорить Ему, один за другим: не я ли? и другой: не я ли? Он же сказал им в ответ: один из двенадцати, обмакивающий со Мною в блюдо.
В НОЧЬ в Гефсимании Иисус говорит: 42.–46. «Вот, приблизился предающий Меня. И тотчас... приходит Иуда, один из двенадцати, и с ним множество народа с мечами и кольями, от первосвященников и книжников и старейшин. Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его и ведите осторожно. (Тоже изумительные для предателя слова!) И, придя, тотчас подошел к Нему и говорит: Равви! Равви! и поцеловал Его. А они возложили на Него руки свои и взяли Его...» Ни слова об Иуде более.
__________________________________________
В Евангелии от ЛУКИ на Пасху -- Гл. 22:2.-7. «...Искали первосвященники и книжники, как бы погубить Его, потому что боялись народа. Вошел же сатана в Иуду, прозванного Искариотом, одного из числа двенадцати, и он пошел, и говорил с первосвященниками... как Его предать им. Они обрадовались и согласились дать ему денег; и он обещал, и искал удобного времени...»
ВКУШАЯ с учениками пасху, Иисус сказал: 15.– 24. «И вот, рука предающего Меня со Мною за столом; впрочем, Сын Человеческий идет по предназначению, но горе тому человеку, которым Он предается. И они начали спрашивать друг друга, кто бы из них был, который это сделает. Был же и спор между ними, кто из них должен почитаться большим...» В НОЧЬ в саду Гефсимании: 47—48. «Появился народ, а впереди его шел один из двенадцати, называемый Иуда, и он подошел к Иисусу, чтобы поцеловать Его. Ибо он такой им дал знак: Кого я поцелую, Тот и есть. Иисус же сказал ему: Иуда! целованием ли предаешь Сына Человеческого?» Ответ Иуды неведом, -- о нём самом более ни слова.
_____________________________________________
Об ИУДЕ наиболее кратко сообщает Евангелие от ИОАННА. Гл. 18: 1.–9. «Иисус вышел с учениками Своими за поток Кедрон, где был сад... Знал же это место и Иуда, предатель Его, потому что Иисус часто собирался там с учениками Своими. Итак Иуда, взяв отряд воинов и служителей от первосвященников и фарисеев, приходит туда с фонарями и светильниками и оружием. Иисус же, зная все, что с Ним будет, вышел и сказал им: кого ищете? Ему отвечали: Иисуса Назорея. Иисус говорит им: это Я. Стоял же с ними и Иуда, предатель Его. И когда сказал им: это Я, -- они отступили назад и пали на землю. Опять спросил их: кого ищете? Они сказали: Иисуса Назорея. Иисус отвечал: Я сказал вам, что это Я; итак, если Меня ищете, оставьте их (учеников), пусть идут... Из тех, которых Ты (Бог - Отец послал Сыну учеников) Мне дал, Я не погубил никого...»
ТЕКСТ Иоанна прямо-таки супер - революционный! Назвав себя, Иисус пресекает предсказанную им сцену предательства вместе с поцелуем и репликами. А так как услышав имя «они в ужасе пали на землю», значит мог бы сам отдавшийся стражникам Иисус и избежать казни?.. От этого Иуда как бы стушёвывается до на сцене простого бессловесного статиста: он – не интересен. Его почти нет: не он – так нашёлся бы другой. С н е и н т е р е с н о с т ь ю такого ИУДЫ, а значит, и с евангелистом Иоанном и будет с п о р и т ь Андреев.
До Иоанна слова предателя им преданному при аресте последнего если не таинственно странны, то открыто издевательски: «Иуда... подойдя к Иисусу, сказал: р а д у й с я Р а в в и! И поцеловал Его.» (ОТ Матф.); «Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его и ведите осторожно...» (ОТ Марка) Из этой малой не разъяснённой странности не мало за две тысячи лет "выскакивало" не канонических странных объяснений. В числе которых и не короткое – на все 4 Евангелия – разъяснение: повествование о любви-ненависти «Иуды Искариота» к Назорею – Иисусу.
____________________________________________
МЫСЛЬ Андреева последовательна: если люди его времени занимаются «массовым... христопродавчеством», то «отец» этих людей – Иуда показательно интересен. С бельмом на одном глазу рыжий ИУДА ИСКАРИОТ – «безобразен, лжив и омерзителен», на вид тщедушен, на самом же деле очень силён: раздразнённый он в метании камней успешно соперничать с силачом Симоном - Петром. Автор повести сравнивает «своего» Иуду -- со змеёй, спрутом и злой собакой.
Иуда из Кариота плохой как бы назло: все люди -- злы и жадны. Их мнимая доброта – от глупости – от еще не спровацированности в них зла. Такова «вера» Иуды. Поэтому, умные могут позволить мстить глупцам ещё большим злом. Отсюда, без выгоды для себя ложь Искариота отдаёт даже байроническим романтизмом: ложью он ссорит людей, чтобы сорвать с них «маски» доброты. Это доставляет Иуде «художественное» удовольствие. Искариот – нечто вроде Раскольникова на заре христианской цивилизации (Андреев не уставал переосмысливать в мрачном ключе идеи Достоевского.)
«ИИСУСА Христа много раз предупреждали, что Иуда из Кариота -- человек очень дурной славы и его нужно остерегаться... Но не послушал их советов Иисус...» -- с этого момента сюжет как бы начинает расширяется неведомыми Евангелиям подробностями вызревания предательства Иуды, который считает Петра – пустым бахвалом, Фому – глупым прагматиком. Всех учеников – ниже себя и недостойными Иисуса. Себя считая «прекрасным Иудой» – умнее и зорче всех людей – будущий предатель страдает, что Иисус его красоты не видит – проповедует глупым и плохим, а «прекрасного Иуду» не зовёт. В своём «страдании» Иуда неожиданно оказывается мрачным поэтом:
«И что бы он (Иисус) ни говорил... хотя бы даже то самое, что думает и Иуда, -- казалось... что он всегда говорит против Иуды. И для всех он был... благоухающей розою ливанскою, а для Иуды оставлял одни только острые шипы -- как будто нет сердца у Иуды, как будто... не лучше, чем все, понимает он красоту нежных и беспорочных лепестков.
-- Фома! Ты любишь желтую ливанскую розу, у которой смуглое лицо и глаза, как у серны? – спросил он... однажды, и тот равнодушно ответил.
-- Розу? Да, мне приятен ее запах. Но я не слыхал, чтобы у роз были смуглые лица и глаза, как у серны...» -- без капли поэзии глупый Фома, по определению того же Искариота. Из учеников особенно не совпадает одноглазый кривляка Иуда с «красивым, чистым», «не имеющим ни единого пятна на снежно белой совести» Иоанном: с автором Евангелия, с которым не согласен Андреев.
В «Искариоте» -- своеобразном новом «евангелии» -- требуя денег, одноглазый лжец Иуда только обманывал первосвященника Анну -- заставляет его играть в своём "спектакле". Здесь художественные симпатии автора явно не на стороне властолюбивых и бездушных Анны и Каифы. Перед священниками и с их участием Иуда наяву сочиняет своеобразную мрачную поэму - действо: фарисеи схватят Иисуса, тогда-то всё-таки добрые люди поймут, кого могут потерять, -- тогда прав Иисус. Тогда –- люди не безнадёжно злые.
Если же глупые люди не поймут, значит Иисуса ценил только один Иуда: он наивысший из учеников -- единственный из учеников! Более того: только один Иуда на земле Иисусу равен... Поэмка на пару легенде Ивана Карамазова. Но глупые недобрые люди ничего не поняли. Тут согласно канонам на сцену является Понтий Пилат. Важный отрывок этот нет смысла пересказывать своими словами. ВОТ в «Искариоте» Пилат выводит Иисуса в терновом венце к толпе: «И молчал народ -- так тихо было, что слышал Иуда, как дышит стоящий впереди солдат.. "Так... Сейчас они поймут", -- подумал Иуда, и вдруг что-то странное, похожее на ослепительную радость падения с бесконечно высокой горы в голубую сияющую бездну, остановило его сердце.
Презрительно оттянув губы вниз, к круглому бритому подбородку, Пилат бросает в толпу сухие, короткие слова -- так кости бросают в стаю голодных собак, думая обмануть их жажду свежей крови и живого трепещущего мяса. "-- Вы привели ко мне человека этого, как развращающего народ, и вот я при вас исследовал и не нашел человека этого виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете его..."
Иуда закрыл глаза. Ждет. И весь народ закричал, завопил, завыл на тысячу звериных и человеческих голосов: “-- Смерть ему! Распни его! Распни его!” И вот, точно глумясь над самим собою, точно в одном миге желая испытать всю беспредельность падения, безумия и позора, тот же народ кричит, вопит, требует тысячью звериных и человеческих голосов:
-- Варраву отпусти нам! Его распни! Распни!
Но ведь еще римлянин не сказал своего решающего слова: по его бритому надменному лицу пробегают судороги отвращения и гнева. Он понимает, он понял! Вот он говорит тихо служителям своим... Что он говорит? Велит им взять мечи и ударить на этих безумцев? “-- Принесите воды.” Воды? Какой воды? Зачем? Вот он моет руки -- зачем-то моет свои белые, чистые, украшенные перстнями руки -- и злобно кричит, поднимая их, к удивленно молчащему народу:
-- Неповинен я в крови праведника этого. Смотрите вы!
Еще скатывается с пальцев вода на мраморные плиты, когда что-то мягко распластывается у ног Пилата, и горячие, острые губы целуют его... руку -- присасываются к ней, как щупальца, тянут кровь, почти кусают. С отвращением и страхом он взглядывает вниз -- видит большое извивающееся тело, дико двоящееся лицо и два огромные глаза, так странно непохожие друг на друга, как будто не одно существо, а множество их цепляется за его ноги и руки. И слышит ядовитый шепот, прерывистый, горячий:
-- Ты мудрый!.. Ты благородный!.. Ты мудрый, мудрый!.. (нашёл равного себе!..)
И такой поистине сатанинскою радостью пылает это дикое лицо, что с криком ногою отталкивает его Пилат, и Иуда падает навзничь. И, лежа на каменных плитах, похожий на опрокинутого дьявола, он все еще тянется рукою к уходящему Пилату и кричит, как страстно влюбленный: "-- Ты мудрый! Ты мудрый! Ты благородный!"»
Р а з б е р ё м с я сначала с поцелуями: в Евангелиях от Матфея, Марка и Луки Иуда целует предаваемого Иисуса. у Достоевского в «Идиоте» князь Мышкин как крестовогобрата целует пытающегося зарезать Рогожина. В Легенде о Великом Инквизиторе» Ивана Карамазова вновь сошедший на землю Иисус целует грозящего ему вторичным распятием Инквизитора, чем пробуждает в нём искру человечности. У Андреева Искариот будет целовать – кусать руку Пилата. Булгаков эту тему закроет: вслед за Евангелистом Иоанном никаких поцелуев не будет: будут в доме Иуды спрятавшиеся доносчики стукачи.
_____________________________________________
ТОЛПА и д о б р ы е л ю д и. Пилат у м ы л р у к и: Автор «Искариота» следует сообщённому евангелистом Матфеем. В преддверии уже второй русской революции – перед 1917-м, нельзя было больнее бросить перчатку в лицо своих современников, чем сделал это выше Андреев. И ещё не забывшие Пушкина в цитатах современники прекрасно поняли, -- будьте покойны! П р и п о м н и м: в конце пушкинского «Бориса Годунова» узнав об убийстве невинных детей Годунова, «народ безмолвствует» -- осуждение убийцам. Выдумал ли Пушкин эту сцену? О нет! Молчание народное как приговор венценосному убийце «перелетело» к Пушкину из «Ричарда III» Шекспира. Кто перевёртывает смысл сцены, тот вступает в спор со всей гуманистической традицией в литературе, чего Андреев не побоялся.
В «ИСКАРИОТЕ» народ -- в первую очередь зверски кровожаден: «Точно глумясь над самим собою, точно в одном миге желая испытать всю беспредельность падения, безумия и позора, тот же народ кричит, вопит, требует тысячью звериных и человеческих голосов: ” -- Варраву отпусти нам! Его распни! Распни!”» -- резкое противопоставление Пушкину. И нельзя было хуже выразить презрение к Пилату, чем сделав его своеобразным зеркальным двойником Иуды. А между тем, и в образ Искариота, и особенно – в Пилата Автор рассказа вложил немало своего «видения». Отвращение к своему веку и к себе – как к представителю этого века и есть крайний пессимизм, умаляющий ценность морального выбора до малости.
В «Искариоте» какой-то личный выбор с натяжкой совершают только трое: Иисус - за рамками рассказа; Пилат -- в отстранённых живописных образах. Иуда -- о его выборе львиная доля текста. "Выбор" учеников сводится к весьма пассивному - наиболее удобному безопасному приложению п р о ш л ы х слов Иисуса к н о в о м у моменту. (Упрёк всей христианской церкви!) Первосвященники и не думают выбирать: их "мёртвая" программа высечена как бы на незыблемом камне.
ПОСЛЕ казни Иисуса Искариот возвращается в синедрион, чтобы над над Анной и Каиафой словесно поиздеваться: «Иуда обманул вас -- вы слышите! Не его он предал, а вас, мудрых, вас, сильных, предал он позорной смерти, которая не кончится вовеки. Тридцать Серебреников! Так, так. Но ведь это цена вашей крови, грязной, как те помои, что выливают женщины за ворота домов своих. Ах... глупый Анна, наглотавшийся закона... Ведь в этой цене пойдёшь ты навеки!» (Вполне справедливое предсказание!)
Ученикам же Иисуса Искариот гордо бросает: «Радуйтесь, глаза Иуды из Кариота! Холодных убийц вы видели сейчас (в синедрионе) -- и вот уже трусливые предатели пред вами! Где Иисус? Я вас спрашиваю: где Иисус?» -- ведь это укор революционера - террориста отрёкшимся. Едва ли революционеры могли быть за такое сравнение благодарны.
Так всех победив – «перевернув» землю, Искариот идёт удавиться: «Иуда давно уже... наметил то место, где он убьет себя после смерти Иисуса. Это было на горе, высоко над Иерусалимом... “Ты слышишь, Иисус? Теперь ты мне поверишь? Я иду к тебе. Встреть меня ласково, я устал. Я очень устал. Потом мы вместе с тобою, обнявшись, как братья, вернемся на землю. Хорошо?”» ...О чём это: Иуда уничтожил или создал себе и людям бога?! Этот мучительный вопрос и ещё много подобных повисают в воздухе – вместе с телом предателя, можно сделать в духе экспрессионизма сравнение.
Что же т а к о е «Иуда Искариот»: в мрачном теневом ракурсе в духе Франциско Гойя (один из любимых художников Андреева) «фото» всего Серебряного с вызревающими в нём разрушительными ростками будущего 1917 года? «Искариот» -- "фото" безнадёжной двойственности человечества? Не стоит искать прямых ответов в повести, запланированной «взорвать» все привычные (- не добытые личным опытом и потому уже негативные) понятия читателей. А следует ли так ярко словом живописать зло, не предлагая ни единого ответа?
КОНЕЦ «Иуды Искариота» в духе Максима Горького и под его непосредственным влиянием: «О страшной смерти Предателя... Узнала о ней каменистая Иудея... И до одного моря и до другого, которое еще дальше, долетела весть о смерти Предателя. Ни быстрее, ни тише, но вместе с временем шла она, и как нет конца у времени, так не будет конца рассказам о предательстве Иуды и страшной смерти его. И все -- добрые и злые -- одинаково предадут проклятию позорную память его, и у всех народов, какие были, какие есть, останется он одиноким в жестокой участи своей -- Иуда из Кариота, Предатель.» (24 февраля 1907 г. Капри.).
За пределами художественных достоинств рассказа «ИУДА ИСКАРИОТ» -- от человеколюбия Достоевского и Льва Толстого шаг в пессимизм. Образно говоря, Михаил Булгаков поднимет в сторону своих великих учителей брошенную перчатку. Булгаков с «Искариотом» будет спорить в «МАСТЕРЕ». Предательство -- всегда предательство -- его не следует выгодно противопоставлять даже несправедливому суду. Назревала художественная дуэль М а с т е р о в.
* * *
ВРЕМЯ создания художественного текста всегда так или иначе «правит» тему, доставшуюся автору этого текста по наследству от предыдущих творцов. Когда Михаил «Булгаков» завершал свой последний роман «Мастер и Маргарита» (1939 г.) в стране полным шли страшные сталинские репрессии. Тема предателя – доносчика – “стукача” была более чем актуальна. Стукачей боялись и ненавидели. Боялись и стать вынужденными ”стукачами” -- по угрозой расстрела близких. Боялись ВСЕ: служащие В страшных «органах» нередко держали при себе – даже ночью под подушкой – заряженный револьвер. Чтобы успеть застрелиться, когда «свои» придут арестовывать. Не по наслышке ведь знали, как в этих «органах» пытают... (На эту тему ныне уже немало опубликованных воспоминаний.)
Казалось бы, – что в такой ситуации спорить с проклятьем предателю?! Разве не подходил Конец «Искариота» к новому времени изумительно?.. Э т о т Конец ничего положительного не давал в плане крайне тяжёлого в годы репрессий личного выбора: когда вся страна поставлена на грань предательства или смерти. Проклятие вообще ничего не исправляет: только привлекает новое проклятие... Тут и начинается новая -- после Андреева --перестановка евангельских «ролей»: в «Мастере» не будет даже намёка на моральные мучения Иуды, -- такая возможность у него отнята.
В «Мастере» кроме Иуды, да компании Воланда (но это – не люди), да персонажей на заднем плане массовки в обоих частях романа, всем остальным суждено будет выбирать: и начинается роман с выбора -- в беседы с сатаной на Патриарших прудах поэт Бездомный отказывается верить в дьявола, а глумящийся над религией редактор Берлиоз за свой выбор тут попадает под трамвай. Либо этот выбор уже был сделан в прошлом - гостями на балу Воланда, литераторами в ресторане Грибоедова.
Личный выбор одного человека всегда связан с отказом или служением определённым общественным нормам: без опоры на общество выбора не бывает. Представители разных обществ -- равновеликие дуэлянты -- и Пилат, и первосвященник Каифа предстают одинаково страстными. Оба в гневе почти пророчествуют. Пилат на тройной отказ первосвященника освободить Иешуа: «Не будет тебе, первосвященник, отныне покоя! Ни тебе, ни народу твоему... это я тебе говорю – Пилат Понтийский, всадник Золотое Копье!»
Свою находящуюся уже на историческом сломе государственно религиозную систему почитая истинной, Каифа прав системной правотой: «Знаю, знаю! -- бесстрашно ответил чернобородый Каифа, и глаза его сверкнули. Он вознес руку к небу и продолжал: -- Знает народ иудейский, что ты ненавидишь его лютой ненавистью... Защитит его бог! <...> Не мир, не мир принес нам обольститель народа (Иешуа) в Ершалаим...» По крайней мере, предателем назвать Каифу никак нельзя.
Фанатично и вполне соответственно сану защищающий устои своего общества Каифа в ответ которому отнюдь не фанатик, воин Пилат, желая и не без основания боясь выйти за рамки своей системы, хочет обойти её как бы с «заднего крыльца». На войне обходные манёвры ему вполне удавались. И как всякий талантливый чиновник обошёл бы и на этот раз Пилат, не иди дело о высшей истине: она окольными путями не доказывается. Вот в сцене допроса Иешуа говорит с Пилатом, у которого адски болит голова:
-- Я, игемон, говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины. Сказал так, чтобы было понятнее.
-- Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказывая про истину, о которой ты не имеешь представления? Что такое истина? <...> И тут прокуратор подумал: "О, боги мои! Я спрашиваю его о чем-то ненужном на суде... Мой ум не служит мне больше..." И опять померещилась ему чаша с темною жидкостью. "Яду мне, яду!" И вновь он услышал голос:
-- Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти...»
«ИСТИНА» системы –- всегда только лозунг или закон. Истина человечности только в человеке, который -- пусть не всегда и далеко не каждый, -- способен быть выше любой системы. Так что придётся на пути к истине осознать и свою головную боль – страшное для самого себя несогласие с системой. В этой уже вне старой общественной системы попытке личного выбора символическое умывание рук перед народом "не работает": символика от общественных норм едва ли отделима. Символика – это естественно сложившийся в обществе договор считать тот или иной жест – слово значимыми. Для собственной совести (особенно – свеже проснувшейся!) нужны иные – не формальные доводы.
Оказываясь в противоречии евангелистом Матфеем, уже поворотом темы автор «Мастера» местами совпадает с Иоанном: у того Пилат долее всего мечется – пытается и с евреями не ссорится кровно, и арестанта не казнить. А заставленный казнить, уязвляет первосвященников надписью на кресте: Иисус Назорей, Царь Иудейский. Эту надпись читали многие из Иудеев, потому что место, где был распят Иисус, было недалеко от города, и написано было по еврейски, по гречески, по римски. Первосвященники же Иудейские сказали П и л а т у: не пиши: Царь Иудейский, но что Он говорил: Я Царь Иудейский. П и л а т отвечал: что я написал, то написал...» (Иоанн. Гл. 19: 19-22). Но препирательство со всеми первосвященниками заменено в романе лично пророческой дуэлью Пилат - Каифа.
Подобно «Искариоту» противоречия с Евангелиями в «Мастере» нет, потому что тема вообще выведена за рамки Евангелий. Так в «Искариоте» есть все 12 учеников – апостолов. В «Мастере» у Иешуа единственный ученик – бывший сборщик податей Левий Матвей. Впервые мы слышим о Левии, когда Иешуа в ответ на обвинение в призывах к мятежу уверяет Пилата, что «добрые люди» совершенно неверно поняли его учение: «Э т и д о б р ы е л ю д и ничему не учились и все перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. (Прямой упрёк всей христианской церкви!) И все из-за того, что он неверно записывает за мной...
Ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты бога ради свой пергамент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал... <...> Левий Матвей... он был сборщиком податей... <...> Послушав меня, он... -- продолжал Иешуа, -- ...бросил деньги на дорогу и сказал, что пойдет со мной путешествовать...» Здесь мы, наконец, вплотную подошли к теме предательства: как надо или не надо предательство изображать?!
* * *
РАЗНЫЕ с м е р т и Иуды Искариота и И у д ы из К и р и а ф а. В «Мастере» Левию Матвию отдана вся роль Иуды из «Искариота» с тою разницей, что Левий, искренне преданный без намёка на предательство спутник философа. То есть роль спутника Иисуса из отрицательной переведена в положительную плоскость. (Отсюда большое моральное и эстетическое удовольствие получат желающие сравнить «Иуду Искариота» с посвящёнными Левию страницами «Мастера».) Иуда до казни Иешуа в «Мастере» вообще не появится: в тональности «Искариота» роль даже внешне отвратительного предателя вообще вычеркнута. Акцент будет сделан на евангельское противостояние Иисус – Пилат / Иешуа – Пилат, которое плавно перейдёт в странное поначалу сравнение Пилата с Левием Матвеем.
Ни общественное положение, ни неблагоприятные обстоятельства не исключают личного выбора: вдвоём Левий Матвий и Пилат будут равно мучаясь от казни странного, всех людей считающего добрыми, философа. И нищий бродяга Левий Матвий и высокого уровня чиновник Пилат одинаково желают отомстить предателю – убить Иуду: личности совпадают. А как в противоположность уроду и цинику Искариоту описан Иуда в «Мастере» -- кого р а в н о жаждут уничтожить прокуратор и нищий? Противопоставление в текстах повести и романа бьёт в глаза: Искариот – уродлив, не молод и обозлен жизнью. Иуда из Кириафа – благополучный молодой человек.
«ГРЯЗНЫЙ п р е д а т е л ь Иуда» -- морально гневная характеристика не видевшего Иуду Пилата, -- единственное, что мы узнаём плохого с чужих слов ещё в начале романа до явления самого персонажа. Зато из той же реплики можно догадаться о тайной ненависти прокуратора к системе, которой он внешне служит: основанной на страхе и доносительстве системе. Вот прокуратор прочитал донос Иуды на философа, который всех людей называет д о б р ы м и:
-- Итак... люди, которые, как я вижу, -- прокуратор указал на изуродованное лицо Иешуа, -- тебя били за твои проповеди, разбойники... убившие... четырех солдат, и, наконец, г р я з н ы й п р е д а т е л ь Иуда -- все они добрые люди?
-- Да, -- ответил арестант.
-- И настанет царство истины?
-- Настанет, игемон, -- убежденно ответил Иешуа.
-- Оно никогда не настанет! -- вдруг закричал Пилат таким страшным голосом (страх и ненависть к самому себе), что Иешуа отшатнулся. Так много лет тому назад в долине дев кричал Пилат своим всадникам слова: "Руби их! Руби их! Великан Крысобой попался!"
«РУБИ их! Руби их!» и «Распни его!» -- реплики одного эмоционального уровня. Равнозначная Евангельская и у Андреева ситуация с криками толпы переориентирована Булгаковым на Пилата. А толпа? Она способна ко всему, но всю толпу судить нельзя. При объявлении приговора перед толпой: «Пилату в уши ударила звуковая волна: "Га-а-а..." <...> Волна... стала опять вырастать и, качаясь, поднялась выше первой, и на второй волне, как на морском валу вскипает пена, вскипел свист...» Толпа приветствует освобождение того узника, которого назвал Пилат: толпа приветствует л ю б о е проявление милосердия власть имущими, -- согласно Шекспиру и Пушкину. Толпа послушна, и Пилат мог бы...
Теперь, после знакомства с уродом – Искариотом и репликой Пилата о г р я з н о м п р е д а т е л е спросим себя: какой внешности нам приходится ожидать вместе с прокуратором:
-- Ах, жадный старик из Кириафа, -- улыбаясь, заметил прокуратор, -- ведь он старик?
-- Прокуратор никогда не ошибается, но на сей раз ошибся, -- любезно ответил гость (заведующий тайной службой -- шпионами, проще говоря), -- человек из Кириафа -- молодой человек.
-- Скажите! Характеристику его вы можете мне дать? Фанатик?
-- О нет, прокуратор.
-- Так. А еще что-нибудь?
-- Очень красив.
-- А еще? Имеет, может быть, какую-нибудь страсть? <...>
-- У него есть одна страсть, прокуратор... -- Страсть к деньгам.
И у д а из Кириафа -- молодой «горбоносый красавец» «с аккуратно подстриженной бородкой»: «Человек в белом чистом кефи, ниспадавшем на плечи (прикрывающее голову ткань), в новом праздничном голубом таллифе (вроде рубахи) с кисточками внизу и в новеньких скрипящих сандалиях...» -- взгляд не предвзятого наблюдателя со стороны. Внешне вполне приемлемый, приличный член общества. Кроме денег, у него, впрочем, оказывается ещё одна страсть – к женской красоте. В п р о т и в о р е ч и е с евангельскими канонами этот И у д а - молодой красавец предаёт странника на смерть и добивается чужой жены как-то бездумно: как ничего не ведающее о морали великовозрастное дитё хватает приглянувшееся. Никаких терзаний, вообще никаких намёков на психологию предателя в отношении Иуды из Кириафа не найдётся.
Заведующему тайной службой Афранию Пилат отдаёт завуалированный приказ Пилата убить ему ненавистного предателя Иуду. Шпионка Афрания красавица Низа – предмет воздыханий Иуды – без труда заманивает последнего на свидание в сады Гефсимании. Здесь сравнение текстов говорит само за себя: с угрюмым перефокусирующим евангельский сюжет натурализмом были выписаны в «Искариоте» жгучее солнце, серые угрюмые скалы и камешки под ногами Иуды на пути к самоубийству. Колоссально разнятся и причины, и картины смерти двух разных Иуд!
В «ИСКАРИОТЕ» самоубийца: «Прыгнул. Веревка натянулась, но выдержала: шея Иуды стала тоненькая, а руки и ноги сложились и обвисли, как мокрые. Умер. Так в два дня, один за другим, оставили землю Иисус Назарей и Иуда из Кариота, Предатель. Всю ночь, как какой-то чудовищный плод, качался Иуда над Иерусалимом, и ветер поворачивал его то к городу лицом, то к пустыне -- точно и городу и пустыне хотел он показать Иуду. Но, куда бы ни поворачивалось обезображенное смертью лицо, красные глаза, налитые кровью и теперь одинаковые, как братья, неотступно смотрели в небо. А наутро кто-то зоркий увидел над городом висящего Иуду и закричал в испуге. Пришли люди, и сняли его, и, узнав, кто это, бросили его в глухой овраг, куда бросали дохлых лошадей, кошек и другую падаль».
Смерть Искариота -- эффектная картина (почти пересказ картины художника экспрессиониста Жака Тиссо)(2), но отталкивающая. И безнадежная. В Евангелии от Матфея Иуда и убийца - лакей Смердяков в «Братьях Карамазовых» повесились: не ахти какая личная мораль, зато нет полной безнадёжности относительно природы человека вообще. Подхватив тему, Булгаков резко и даже не очень-то по-христиански «обрубает» её: образно говоря, за совершенное вне прямого действия (за сценой) предательство И у д ы – автор «Мастера» ударом в сердце «убивает» его нераскаявшимся: не даёт времени на раскаяние.
В п р о т и в о р е ч и е с безобразной смертью безобразного Искариота в «Мастере» красавец И у д а красиво убит в чарующую, манящую в себя благоуханную весеннюю ночь, -- словно сама природа торжествует уничтожением доносчика: «После душного города И у д у поразил одуряющий запах весенней ночи. Из сада через ограду выливалась волна запахов миртов и акаций с гефсиманских полян... И у д а уже бежал под таинственной тенью развесистых громадных маслин. Дорога вела в гору, И у д а подымался, тяжело дыша, по временам попадая из тьмы в узорчатые лунные ковры... В саду не было ни души, и теперь над И у д о й гремели и заливались хоры соловьев. Цель И у д ы
была близка... Но вместо Низы, отлепившись от толстого ствола маслины, на дорогу выпрыгнула мужская коренастая фигура, и что-то блеснуло у него в руке...
-- Сколько получил сейчас? Говори, если хочешь сохранить жизнь!
Надежда вспыхнула в сердце И у д ы. Он отчаянно вскричал:
-- Тридцать тетрадрахм! Тридцать тетрадрахм! Все, что получил, с собою. Вот деньги! Берите, но отдайте жизнь!
Человек спереди мгновенно выхватил из рук И у д ы кошель. И в тот же миг за спиной у И у д ы взлетел нож, как молния, и ударил влюбленного под лопатку. И у д у швырнуло вперед, и руки со скрюченными пальцами он выбросил в воздух. Передний человек поймал И у д у на свой нож и по рукоять всадил его в сердце И у д ы.
-- Ни... за... -- не своим, высоким и чистым молодым голосом, а голосом низким и укоризненным проговорил И у д а и больше не издал ни одного звука. Тело его так сильно ударилось об землю, что она загудела.
З а т е м оба убийцы бросились с дороги в стороны, и тьма их съела между маслинами. Третий же присел на корточки возле убитого и заглянул ему в лицо. В тени оно представилось смотрящему белым, как мел, и каким-то одухотворенно красивым. Через несколько секунд никого из живых на дороге не было. Бездыханное тело лежало с раскинутыми руками. Левая ступня попала в лунное пятно, так что отчетливо был виден каждый ремешок сандалии. Весь Гефсиманский сад в это время гремел соловьиным пением». (Гл. 26. Погребение) И эффектная, и красивая -- врезающаяся в память картина. Сожаление об убитом?.. Едва ли возникает...
З а т о поражает напоказ лёгкость исполнения приказа об убийстве: предмет страсти Иуды красавица Низа – давняя знакомая Афрания и его шпионка. В обществе, где заведующему тайной службе при Пилате всё заранее известно, наверняка, было известно и намерение первосвященников схватить философа Иешуа. Не также ли легко, как убить предателя было предотвратить арест Иешуа?.. Это общество безнадежно. Но Человек не безнадёжен: природа человека оправдана хотя бы мучениями Левия Матвия и Пилата.
Ради осуждения общества – государства доносчиков Булгаков и вывел повествование романа за пределы Евангелий. Сцена, когда Пилат читает донос на Иешуа, близка к пародии – совмещения евангельского текста с доносом либо допросом в «органах»: «Кстати, скажи: верно ли, что ты явился в Ершалаим через Сузские ворота верхом на осле, сопровождаемый толпою черни, кричавшей тебе приветствия как бы некоему пророку? -- тут прокуратор указал на свиток пергамента.
Арестант недоуменно поглядел на прокуратора.
-- У меня и осла-то никакого нет, игемон, -- сказал он. -- Пришел я в Ершалаим точно через Сузские ворота, но пешком, в сопровождении одного Левия Матвея, и никто мне ничего не кричал, так как никто меня тогда в Ершалаиме не знал...»
«АУКАНЬЕ» зеркалящего с Евангелиями текста с доносом - допросом в «органах» разъяснить не трудно: в обществе, где прямо прививается психология доносительства, донос – и есть новое «евангелие». В «Иуде Искариоте» предатель -- единственный в своём роде. В романе Мастера не будь этого Иуды в рисуемом обществе – разве не нашёлся бы другой? Так же и между тенью Тиверия и Сталином много жестоких властителей: смена одного меняла ли общую картину?
________________________________________
КРАСАВЦЫ в з е р к а л а х «Мастера». Ершалаимская и московская 30-х годов части «Мастера» зеркально отражаются в друг друге. В обоих частях сходные роли автором характеризуются повторяющимися словами – символами. Например, сколько в «Мастере» "красавцев"? Красавцы - одного амплуа роли, могущие быть параллельно исполненными одним актёром (актрисой). По ходу действия романа сначала перед отдающим приказание о казни прокуратором мимолётно предстаёт командующий легионом легат - «стройный светлобородый красавец со сверкающими на груди львиными мордами».
Затем является уже перед читателем заведующий рестораном Грибоедова Арчибальд Арчибальдович -- черноглазый красавец с волосами воронова крыла и кинжальной бородой. Этот заведующий представлен ещё и как якобы как командир пиратского корвета под гробовым флагом... Но этого мало: в ресторане пляска 12 литераторов -- 12 лже-апостолов новой литературы сравнивается с адом и "зеркалит" с пляской мертвецов на балу у Воланда. С этим повелителем мёртвых преступников "зеркалит" и сам повелитель ресторанного ада красавец пират Арчибальд. Не названный красавцем, зато тоже «чернобородый Каифа», тем не менее, незаметно "вклинивается" в эту цепочку -- оказывается рядом с пиратом близостью характеристик: флибустьеры "отчаянные"; в отчаянной борьбе с Пилатом Каифа "отвечает бесстрашно".
На балу Воланда тоже есть красавцы:«Прах сорвался с веревки, ударился об пол, и из него выскочил черноволосый красавец во фраке и в лакированных туфлях... " -- ...Рекомендую вам, королева, один из интереснейших мужчин! Убежденный фальшивомонетчик, государственный изменник, но очень недурной алхимик... -- шепнул на ухо Маргарите Коровьев, -- ...Посмотрите, как красив"!» И уже после бала мертвецов - красавцев, наконец, является в романе Иуда -- на пару пирату-заведующему Иуда из Кириафа -- «молодой, с аккуратно подстриженной бородой» «горбоносый красавец».
Красавец - предатель Иуда в свою очередь предан красавицей Низой, тоже шпионкой... Не кажется ли любезному читателю, что определение "красавец" в «Мастере» как-то не очень хорошо маркировано?! Духовный прах и тлен под маской внешней красоты. И читателю не отвратительно, и мораль есть. Здесь и откроем главный секрет: даже на фоне эффектных представителей Серебряного века Леонид Андреев считался красавцем из красавцев: высокий, эффектное с цыганщинкой - с горбатым носом лицо, тревожные тёмные глаза... (3) Андреев -- отчасти прототип Арчибальда Арчибальдовича, который "зеркалит" и с Иудой, и с дьяволом Воландом. (Вспомним пристрастие Андреева к сатанинским персонажам!).
Через этот прототипизм по линии "красавцев" и проходит спор и с пессимизмом Андреева: и сего методом изображения предателей. Почему предатель непременно внешне уродлив? Главное не во внешности -- в душе. Зло прекрасно умеет прикрываться масками и добра, и красоты. Смотреть надо в корень, как говорил Козьма Прутков. «Вошел же сатана в Иуду, прозванного Искариотом, одного из числа двенадцати» (Ев. от Луки) -- эта фраза в романе аллегорически представлена "отражением" Воланда во всех опасных красавцах.
И неинтересна психология ни предателя уродливого, ни красавца - предателя: он убит в романе и убит «навечно» для читателей. Ведь Автор открыто любуется мастерством убийства (имеется ввиду не мастерство наёмных убийц, но красота ритмизованного Автором текста!)Изумительно красивую картину э т о г о убийства невозможно забыть: будто убита сама психология предательства. Она не интересна, но описываемая запоминающимся словом, она может быть искусительна.(4) Поэтому убийство предателя Иуды как символа этой "психологии" предательства как бы возводится в квадрат в московской части романа убийством "наушника и шпиона" нового времени -- барон Майгеля.
Законченный предатель не интересен, зато интересны и полезны муки пробуждающейся совести Понтия Пилата – совсем не «свирепого чудовища», но просто среднего человека – как все ещё не перешедшие за грань бесчеловечности люди. Пилат – как символ ошибки, грозящей каждому: систему предпочесть истине. Уже за одну свою ныне уже более чем 22-вековую «работу» таким символом он заслужил прощение. И Автор «Мастера» освобождает 12 тысяч лун мучающегося совестью бессмертного прокуратора:
«МАСТЕР... сложил руки рупором и крикнул так, что эхо запрыгало по безлюдным и безлесым горам: "-- Свободен! Свободен! Он ждет тебя!" Горы превратили голос мастера в гром, и этот же гром их разрушил. Проклятые скалистые стены упали. Осталась только площадка с каменным креслом. Над черной бездной, в которую ушли стены, загорелся необъятный город с царствующими над ним сверкающими идолами над пышно разросшимся за много тысяч этих лун садом. Прямо к этому саду протянулась долгожданная прокуратором лунная дорога... Человек в белом плаще с кровавым подбоем поднялся с кресла и что-то прокричал... Нельзя было разобрать, плачет ли он или смеется, и что он кричит... По лунной дороге стремительно побежал и он...»
О б р а т и м внимание: бежит Пилат не на небо, но обратно в Ершалаим, -- как бы вторая возможность остановить ещё не свершившуюся казнь. Иначе совершенно незачем туда бежать: «Вот, например, не струсил же теперешний прокуратор Иудеи, а бывший трибун в легионе, тогда... когда яростные германцы чуть не загрызли Крысобоя-великана. Но, помилуйте меня, философ! Неужели вы, при вашем уме, допускаете мысль, что из-за человека, совершившего преступление против кесаря, погубит свою карьеру прокуратор Иудеи?
-- Да, да, -- стонал и всхлипывал во сне Пилат. Разумеется, погубит. Утром бы еще не погубил, а теперь, ночью, взвесив все, согласен погубить. Он пойдет на все, чтобы спасти от казни решительно ни в чем не виноватого безумного мечтателя и врача!» - возможность изменения неправильного прошлого поступка – большое милосердие.
В «МАСТЕРЕ» ч и т а т е л ь как бы планомерно -- художественным внушением подводится не следовать за непосредственно исходящим из яркого описания импульсом: потому что отвращение к отвратительной смерти Искариота совсем не обязательно исключает оправдание себя в сходной ситуации. В «Мастере» читатель подводится к необходимости определить не истекающее из всплеска эмоций, но глубиной культурных ассоциаций вызванное из глубины души свое мнение: как Пилат, он может для себя «переписать» свершившееся в Ершалаими. Историю это вспять не повернёт. Прошлого не исправит... А вот будущее? Очень возможно.
____________________________________________________
ТАК разнятся не столько художественно драматические приёмы Андреева и Булгакова, но направленность – философская тональность их творческой мысли. Можно сказать, что Леонида Андреева повесть «Иуда Искариот» -- ярко художественный обвинительный документ в натуралистическом стиле. Тогда как «Мастер и Маргарита» -- художественно терапевтическое руководство: как незаметно для себя – под видом своей якобы правоты не стать предателем. Недаром же пережившие сталинизм после первой публикации «Мастера» в 1966 году назвали роман "глотком живого воздуха". (5)
Когда идейная задача произведения включат в себя по возможности предсказуемое воздействие через эмоции на мировоззрение читающего -- это и можно назвать традицией русской литературы. Которую по праву считают самой гуманистичной. И, верно, -- одной из самых смелых в новшестве литературных образов. Что ж! все расширяющие кругозор сравнения полезны для возможного личного выбора. А экпрессионизм и в живописи, и в литературе в смысле высвечивания проблемных точек зрения возможен только на базе мощных традиций. Рано или поздно все крайности нового метода отмирают, а достижения -- входят в фонд традиции.
_______________________________
1. Сюда же надо отнести законченную в эмиграции, поэтому поздно дошедшую до русского читателя, трилогию о путях спасения человечества Дмитрия Мережковского: в его труде «Иисус Неизвестный» (Белград, 1932—1934 гг.) сравниваются все говорящие об Иисуу древние источники.
2. Одно из самых страшных изображений Иуды принадлежит кисти итальянского художника Джованни Канавессио «Иуда» (1492 г.» Художник изображает, как дьявол буквально вытаскивает душу Иуды из живота вместе со внутренностями. Так же должна отвращать картина Дж. Тиссо «Иуда повесился» (1886-1894). В русской живописи нельзя не обратить внимание на «Голову Иуды» Николая Ге (1863); «Иуда» -- голова кисть Ильи Репина (1885 г.). Так же и талантливый художник Леонид Андреев, без сомнения, ориентировал словесное описания смерти Иуды, скорее всего, на картину Тиссо. Потому как фантастические образы Канавессио вне жанра прямой фантастки едва ли уместны.
3. Художник Илья Репин так увлёкся незаурядной моделью, что написал целых четыре великолепных портрета модного драматурга. На одном из портретов Андреев в довольно вольном "пиратском" виде -- с обнажённой мускулатурой гордо стоит на фоне моря: руку эффектно упирая в широкий пояс, спиной опёршись на леера -- оградительные канаты на борту яхты. Гордый взгляд куда-то вдаль -- поверх повседневности. Растрёпанные ветром кудри похожи на из-за спины всплески морских волн..
4. По данным психиатрии словесное внушение вкупе с яркой "картинкой" сохраняется в памяти дольше одной -- даже ярчайшей картинки. На этом принципе основана вся нв настоящее время приносящая психике человечества огромный вред -- РЕКЛАМА.
5. Михаила Булгакова роман «Мастер и Маргарита» -- первая публикация в сокращённом виде -- журнал «Москва» №11 за 1966 год и №1 за 1967; предисловие - Константина Симонова, послесловие - Абрама Вулиса. Первое полное издание на русском языке вышло в 1967 году: издательство YMCA-Press, Париж. В СССР роман как книга без купюр впервые опубликован в 1973 году.