- То есть, Дима расскажет.
Джон кивает в сторону радиста. Тот начинает улыбаться, но улыбка оскальзывается, уголок губы тянет вниз. Поворачивает лицо в профиль, оно кажется стесанным камнем беспритязательного барельефа, на нём отсутствует выражение.
Значит, никакой он не радист.
- Тебе дать таблетку?
Дима чуть поворачивает опять голову и смотрит на Джона, глаз его блестит, как замерзшая вода. Он мотает головой. Время таблетки давно пропущено. Джон должен бы это знать.
- Укол?
- Спасибо, шеф.
Работорговец жует свой хлеб, наблюдая сквозь поблекшее стекло очков, как Дима ищет вену. Он придерживает иглу пальцем у белой кожи на изнанке запястья, недалеко от места прокола. У всех своя манера колоть. Игла похожа на насекомое, живёт отдельно. Кожа протыкается легко, как бумага.
- Что это, мёд?
- Ага, методон. Сразу узнал?
Дима сидит с кружкой остывшего чая в руках и смотрит перед собой сужающимися зрачками. Конечно, узнал. Зависимость от опиатов снимают метадоном. Можно понимать так. Сажают на метадон, потому что с него уже не слезешь. Можно эдак..
- Работал по этому профилю.
- И как, пошло?
- Нет.
- Вот и у нас…
Радист слушает вполуха, чуть прикрыв глаза. Его время приходит. Скоро будет не больно. Голоса удаляются. Кайфа немного, но можно быть дальше. Отойти. Вот уже. Сейчас почти. Не больно. Тепло.
Если бы можно было достать кайф самому. Лоб Димы покрывается маленькими каплями пота, с носа капает на верхнюю губу. Если бы без боли по холодку, без весны, как есть. Дня три бы. Это вспыхнуло прекрасно, весело у него в голове. Господи, какая тишина, как пахнет хлебом. Пока не вернулся Рыжий, он смотрел на месяц в свой бинокль, и видел маленькие кратеры там, где луну пожирает темнота. Ползал максимальным приближением по лунной поверхности, она казалась тоже похожей на хрустящую, прекрасную корочку хлеба, поймавшую солнце в абсолютной тьме. Всё прекрасно, абсолютно все прекрасно в этом мире. Они не поймут. Дима старается не терять связь с голосами. Они…
- …использовал окситоцин?
…нужны. Боль – огромная пустыня. Трудно вернуться. Если бы можно было больше не возвращаться. Оборудование в этой машине стоит миллионы, но его не продать. Только если вытащить платы, расковырять на цветмет, одной только меди процентов шестьдесят… Если бы можно было достать кайф самому, он бы протянул ещё три дня, и хватит.
- Дима, гони, твоя часть. Начинай сразу с окситоцина.
Джон рассказал, что специализация Димы – разные вещества. Опыты. За 10 лет работы Дима сделал столько опытов, что мог бы защитить диссертацию. Он бы научно доказал, что любым человеком можно управлять с помощью химии, если правильно подобрать дозу и препараты.
Дофамин, Серотонин, Окситоцин, Норадреналин, Адреналин…
Напугать, увлечь, влюбить, уничтожить, унизить, сделать сильным, активным, пассивным, красавцем, уродом…
Любовь: дофамин, адреналин, серотонин, эндорфины, тестостерон и эстроген.
Мужественность: +тестостерон, +норадреналин, +дофамин, -серотонин
Ум: опять тестостерон. Но женщину может обезобразить. Мужчинам наоборот – добавит мужской красоты, сделает глупее
Счастье. Дофамин. Если счастье – смысл жизни, почему нельзя себе его колоть. Жизнь всё никак не кончается. Дни и ночи идут, тысячелетия…
- Не молчи, Диман. Не расстраивай нас.
Собственный голос включили снаружи, как будто радио.
«Я испытывал действие окситоцина на большое количество людей. Распылял в местах скопления. На дискотеках и в концертных залах его действие усиливается: есть коллективное взаимодействие, ощущение общности и эмоциональная яркость происходящего. Мне нужен был пик для проверки внушаемости. Окситоцин повышает уровень внушаемости от «своего», обостряет ненависть к «чужому».
Мы работали в нескольких залах в крупных городах. Распыление производилось через системы вентиляции воздуха. В решающий момент давалась простая команда, например: встань и иди. Команда встраивалась в аудиопоток одной из дорожек с голосом кумира - как 25 кадр, но для звука.
Концерт группы Александра Грэма в Ледовом дворце.
Количество зрителей – 11 тысяч. Зал заполнен полностью. Нет лиц, только дырки глаз и ушей, и сверху, оттуда, откуда я смотрел, было похоже на колодец с бетонными кольцами, глубокий настолько, что видны звёзды. Звёзды наоборот, то есть черные дыры, и не сверху, а снизу. Задача моя, как у канатоходца, пройти и не поскользнуться. Нельзя бояться и не дышать, нужно поймать равновесие, расслабиться, слиться с толпой. Тогда узнаешь, когда – пора, тогда они не отличат твой голос на дорожке, тогда ты не станешь для них чужим, тебя не разорвут.
Как бы хорошо ты не прятался, от такого количества глаз не укрыться. Ты как мёртвый червяк у муравьев, которого они уже решили сожрать, вынуждены сожрать – они не выбирают. Люди в толпе это животные, это насекомые, они не только под действием окситоцина, но под действием коллективного бессознательного. Толпы жрут сами себя и растут, растут со скоростью 30% только за эти 20 лет, скоро весь мир будет одна большая толпа, к концу 21 века нам обещают 10 миллиардов.
Синхронизация к третьей песне почти полная. В момент подачи команды встали все ряды. Так вода бежит в своё русло и падает в ущелье водопадом, движение однонаправленное, ровное, без признаков агрессии. Я представляю бильярдный шар, точный толчок удара – моя следующая команда – и тут всё провалилось. В толпе появилась дыра, завихрения. Некоторые головы качнулись, дернулись назад, всё смялось. Единство разлажено, они кое-как пробираются к своим местам. Это последнее, что я помню. Потом провал.
Нашим специалистам потребовалось много времени, чтобы узнать, что произошло. Камеры, приближение, идентификация – программное обеспечение для распознавания лиц долгое время находилось в разработке. Почти три года гадали, что произошло.
Алиса.
Она не просто не встала. Она оказала сопротивление. Сначала у неё не получалось, какое-то время это было похоже на то, что происходит с преобразователем электрического тока при подаче напряжения обратной полярности. Диод, который используется в обратном включении, при несоблюдении полярности напряжения, оказывается в режиме прямой проводимости и через него начинает течь очень большой ток… Если вы можете представить, о чем я. Преобразователь нужен затем, чтобы изменить значение тока – повысить, понизить, инвертировать. Алиса послужила преобразователем нашего сигнала, едва не сгорев сама. Её начала бить дрожь, как от оргазма, но в итоге она остановила всю лавину. Спустя каких-то несколько минут их движение прекратилось. Ещё раньше выключился из потока Сергей Каспер, ближайший к ней участник. Он нашел какое-то объяснение её дрожи для себя, потому что не стал с ней взаимодействовать. Это, видимо, сделало её сопротивление более сложным, и мы успели продвинуть всю толпу немного вперед. Потом она справилась»
Дима наблюдает внутри себя за радио-голосом, как ребенок за заводным волчком. Долго крутится. Не падает. Текст этот был повторен уже много раз, голос, который его повторял, был голосом мёртвого человека. Всё это казалось важным, когда он был Димой. Какая-то взвесь, осадок ещё морочат людям голову – должность, внешность, речь. Случайным образом некоторые явления, например, только что произошедший монолог, попадают в папку «Дима». Папка закреплена за его телом, которое действует всё хуже.
Дима смотрит на руки. Они лежат на коленях.
Работорговец говорит:
- Как вы пришли к выводу, что именно она это сделала – а не сам Грэм? Она так восприимчива, что если ваша комбинация работает – встала бы и пошла первой. Или тот же Каспер.
- Посчитали. Соотношение моментов ключевых изменений и действий персонажа. Движения, мимика…микросекунды. Не просто корреляция – регрессия с хорошим R квадратом.
Работорговец кивает.
- Остальные как? Коррелировали?
- Все коррелировали прекрасно, инвалиды чуть хуже. Не коррелировал только Грэм.
- А он что делал?
- Он пел.
Дима вспоминает, видит, как через пелену: Грэм пел так, как будто никого не было в зале. И эксперимента тоже не было. Вообще ничего.
- Возможно, он просто себя не слышал - и нашу дорожку, соответственно.
Дима слушает и не слушает. Смотрит на руки, понимает, что правой руки нет. Он её видит, но не чувствует. И пошевелить пальцами не может – как можно пошевелить тем, чего нет. А левая онемевшая, но тёплая. Лежит на коленях, как зверёк. Может пошевелиться, если он захочет. Дима думает: нет только руки, или ноги тоже? Ноги не слышно. Тогда он мысленно ощупывает бока, ключицы, щеки, всего себя – и обнаруживает линию строго посередине – линию на животе и на спине. Делит его на живого и мертвого. Красного и синего. И всё-таки у него ещё есть здесь тело. Живое и мертвое одновременно. Вредимый и невредимый. Если бы левая могла передать правой живой воды… Дима улыбается – криво, уголок одной губы падает вниз. Пробует сосредоточить волевое усилие на левой руке, и перенести его в правую. Сначала ничего не слышно, а потом он чувствует боль – справа. Отдельные вспышки. Но пошевелить правой рукой не может. Как не смог бы пошевелить болью. Вот уже и боли нет, как нет руки, потому что наркотик выключает боль, исключает, как понимание. Боль осознается болью благодаря воспоминанию, оно уносит его в темноту.
- Я могу представить у Алисы определенную резистентность. Это пассивное сопротивление. Но самостоятельное действие – очень сомнительно. Чтобы что-то совершить – надо быть кем-то.
- Смотря что понимать под сопротивлением.
Джон вдруг выпрямляет в кресле спину так ровно, что перестает быть круглым.
- Посмотри на нашего друга Диму.
Дима, улыбаясь одной половиной рта, застывшим глазом смотрит на руки, лежащие на коленях.
- Он такой после концерта.
Работорговец, перед тем как посмотреть на Диму, задерживает взгляд на Джоне. Он думает, что если взять сейчас транспортир и поверить, то угол его спины составит точно 90 градусов. В нём есть что-то человеческое, думает Работорговец.
- Что произошло с Димой?
- Он имел своего рода химические доспехи против воздействия окситоцина и самой команды. Доспехи мощные - не слабее, чем сейчас.
В этом месте Джон покачал головой, потому что Дима не пошевелился ни на миллиметр, зрачки направлены в ту же точку.
- Но, как всегда с химией – доспехи ещё не всё. Многое решает психология, программирование. Это какая-то конкретная мысль. Для каждого она своя – иначе не действует. Что-то личное, что имеет мощный эмоциональный заряд.
- Что же было у Димы?
- Мы не знаем, не можем пока добиться. Будем копать. С ним осталось взаимодействие на внешнем уровне – речь, факты, простые действия.
Джон трёт пальцами глаза, он устал.
- Я предполагаю, что она смогла пробить защиту – как бы вынула её. Просвистела нашим же напряжением, силой приказа, помноженного на десятки тысяч подпитывающих его зрителей. И именно потому что защита была личная – ничего не осталось. Димы нет.
Работорговец говорит:
- Давай Калицкому покажем.
Джон поднимает брови, собрав в складочки веснушчатый лоб.
- Я об этом подумал. Но с Калицким надо сначала решить другой вопрос. Совсем другого уровня вопрос.
Джон опять покруглел, потерся рыжим затылком о спинку кресла.
- И вопрос этот по твоей части. Вся надежда на тебя. Ребята готовы. За 5 минут и Алису твою из-под земли достанут, и всё, что надо, сделают.
Доктор может не понимать значения данных, и ты, и я сам могу не понимать – а специалисты решат. Само то, что он это скрывает говорит о том, что ему есть, что скрывать. Я такое за километр чую…Нам не хватает информации. Ребята ждут.
Лицо Джона открытое, глаза светлые, как облака. Работорговец откинулся на диване:
- Как именно, по твоему мнению, я должен его решать? К доктору нельзя, как ты выражаешься, с лопатой – и копать…к нему нужен другой подход.
- Именно! Я тебя тут-то очень ценю. Ради этого оставил. Верю в старую гвардию!
Джон ещё раз улыбнулся самой американской из своих улыбок, с максимальным числом белых зубов:
- Все развиваются. Организация наша развивается в арифметической прогрессии, а скоро будет в геометрической! Мы делаем за недели то, о чем раньше мечтали годами. У нас работают лучшие специалисты. Они лучшие потому, что разбираются в своем вопросе. Мы учитываем и синергетику – эффект системы, кому с кем лучше работать, как это использовать наилучшим образом. Вот у тебя, например, хорошо получается работать с доктором. И мы ждём здесь от тебя результата, не бросаемся ресурсами. Но при этом готовы поддержать и направить, так как основная специализация у тебя другая. Ты можешь не знать многих вещей. Сейчас я тебя страхую, потому что кое в чем разбираюсь. Мой опыт говорит: пока нельзя брать Алису.
Работорговец, всё так же откинувшись на спинку дивана, сцепив руки на животике, ждёт, пока Джон закончит говорить. Кивает.
- В настоящий момент я сделал всё, что мог. Большего из Калицкого сейчас не достанет никто.
Джон перестает улыбаться.
- Значит, не всё.
Работорговец смотрит за спину Джона, на черную спинку кресла, на которой остались два коротких рыжих волоса. Радист сидит всё так же. Было лучше, когда он говорил, наливал чай. Как-то просторнее от этого было. Джон заполняет пространство голосом, круглостью, уверенностью, зубами. В кабинете грузовика от Джонов становится душно, как будто он всё ещё курит, но дым и удушливый запах переместились в какую-то иную плоскость, и, так, кажется, вонь ещё нестерпимее. Работорговец повертел головой, похрустел шеей. Как жуки в голове. Отчего-то приятно, когда хрустит.
Радист, будто что-то услышал, очнулся, поворачивает к Работорговцу лицо, делает непонятное движение руками, будто передает нечто невидимое из правой руки в левую. Потом улыбается двумя уголками рта.