С советских времён у меня осталась детская книжка Платонова, "Ещё одна мама", большого формата, с чудными картинками на каждой странице. Стоит где-то и его толстый зелёный том, но его задвинула подальше, так, чтобы не найти.
Чтобы жить, нужно принимать обезболивающее. Поздно ночью читала фармакологический справочник, и вдруг услышала, что как-то очень тихо даже для ночи, ночью обычно слышны поезда и диспетчер со станции, а тут ничего, только еле различимый шёпот.
Выглянула за окно - а там идёт дождик, тихий-тихий. Нынешняя зима вроде малярии или иной перемежающейся лихорадки: выпадет снег и тут же растает, падёт на голую землю мороз и даже льда нет, пыльно, потом снова подсыпет снежка и снова растает. Река разлилась посреди зимы, посреди русла не замёрзла, а весь луг замёрз и сколько там подо льдом воды, неведомо.
Вдруг примется идти чудный, большими хлопьями, снег, ляжет пышно, к ночи всё бело - а наутро уже нет его, кругом вода и сумасшедший ветер. Уляжется ветер, замёрзнет вся вода, кругом лёд, лёд и лёд, подержится день и станет таять, и вот - дождик, а наутро - снова всё бело, всего на один день.
Словно сломались старинные часы, колёсики рассыпались и крутятся врозь, и снег не может встретится с морозом, ходят друг за другом, как журавль с цаплей в сказке про их несостоявшуюся свадьбу. Был такой чудестный мульт, Норштейна.
У Норштейна я все мультфильмы смотрела, "Ёжика в тумане" - множество раз. А про Александра Петрова почти ничего не знала, видела "Старик и море", но не сильно впечатлилась.
И тут такое: Платонов + Петров. У Платонова язык его прозы тебя просто наизнанку выворачивает, а у Петрова манера спокойная, нежная.
"Я рисую свои фильмы на белом матовом стекле. Краску наношу прозрачным слоем (или несколькими слоями), причём не кистью, а пальцами. Рабочее поле примерно формата А3 подсвечено специальными лампами. Мы снимаем одну фазу движения персонажа, а затем стираем его и рисуем следующую. Фон остаётся неподвижным, как декорации в театре. Но если нужно, скажем, как в «Старике и море», передать движение океана, фон тоже приходится рисовать каждый раз заново".
В результате получилось вроде сложного лекарства из двух компонентов, один раздражающий, другой успокаивающий: больно, но терпимо, плачешь и становится легче.
"У нас была корова. Когда она жила, из неё ели молоко мать, отец и я. Потом она родила себе сына — телёнка, и он тоже ел из неё молоко, мы трое и он четвёртый, а всем хватало. Корова ещё пахала и возила кладь. Потом её сына продали на мясо. Корова стала мучиться, но скоро умерла от поезда. И её тоже съели, потому что она говядина. Корова отдала нам всё, то есть молоко, сына, мясо, кожу, внутренности и кости, она была доброй. Я помню нашу корову и не забуду".
Так заканчивается и рассказ Платонова и мульфильм Петрова: мальчик Вася пишет школьное сочинение и, как обычно у детей, если они не нашпигованы ещё расхожими штампами, сочинение получается короткое, искреннее и пронзительное.
Рассказ Платонова гораздо длиннее и там ещё много всего и про взрослых (родителей мальчика и машиниста поезда), и про сами эти поезда. В мультфильме этого нет, осталось главное.
И когда автор в своём светоносном стиле рисует, как у тёплого огромного вымени лежит и чмокает счастливый младенец или он же, уже подросший, карабкается по огромному, до неба, рогу, крохотный человечек, - это уже не буквализм, развитие платоновской темы, но совершенно органичное и пронзительное.
Ничего подобного раньше не встречала, ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА РЕБЁНКА СО СМЕРТЬЮ передана так точно, величественно и ... спокойно, да, вот нашла слово, по-библейски. И какой точный конец. Всё спорят богословы, кто будет в раю, а кто нет.
А мальчик Вася пишет о своей корове: Я ЕЁ ПОМНЮ И НЕ ЗАБУДУ. НИКОГДА.
Андрей Платонович Климетьев (Платонов) - первенец в семье машиниста, всего десять детей, он старший, помогал матери с младшими, пишет о себе. Александр Петров тоже из деревенских детей.
Смерть коровы, в отчаянии скитающейся по рельсам после того, как увели на бойню её сына, передана тоже гениально, на неё накатывается не паровоз, а огромный плуг, похожий на тот, который у неё уже не было сил тянуть по полю. Он разрезает пополам живую плоть - земли и коровы.
Для меня это первая эпитафия такой силы всем миллионам бурёнушек и саврасок, отправленный на бойню, заменённым тракторами и прочими машинами. Платоновская корова и питает семью, и пашет поле, и возит телегу.
Но семья эта, маленькая, одинокая, словно первые люди на грешной земле, Адам с Евой да сынок их Авель, живёт в степи на железнодорожном полустанке, у самых рельсов, отец работает сторожем на линии, обслуживая эти похожие на чудовища машины, лишь по видимости подвластные человеку, огнедышащие и несущие смерть живой, тёплой, невыразимо печальной корове.
В рассказе Платонова машинист говорит, что долго сигналил и резко тормозил, не помогло, корова не сошла с рельсов, не слышала дальний гудок и не увернулась от приблизившегося паровоза. Он чувствует себя виноватым, предлагает хозяевам деньги:
- Никого не давил раньше, только одну собаку, глухая она у вас, что ли, была?
- Не глухая, а шалая, - отвечает хозяин.
Всё так буднично: взрослые работают, мальчик ходит в школу, ему там нравится, кажется, что все те неведомые места, о которых он узнаёт в школе, ждут его. Заболел у коровы телёнок, хозяин увёл его в город к ветеринару и там соблазнился, продал. Корова затосковала, искала и нашла свою смерть.
А мальчик Вася уже "полный человек", он знает, как трудна жизнь взрослых людей у машин, он не плачет, он только "будет помнить и не забудет".
Часто вспоминаю одно место из Жития препоподобного Антония Сийского. В 1520-м году от Рождества Христово он после долгих поисков обрёл место для своего монастыря, у озера, и "аки скотия домашнего было там дивиих зверей, ибо от сотворения мира ждало то место преподобного и не было там раньше людей".
Ни представить, ни вымыслить такое нельзя. И я верю, что так и было, но вообразить не могу, не за что зацепиться воображению. Бывала и в относительно уцелевших уголках природы, и в зоопарках - не получается совместить, на той же Сие не то что "дивиих зверей", и "скотия" никакого не было, когда передавали монастырь, одни пионеры.
Рассказывала вчера сыну вместо сказки на ночь, как в детстве бабушка водила нас, внуков, с собой на картофельное поле помогать ей собирать там колорадских жуков, и на сенокос за реку мы ездили, и в саду помогали собирать ей смородину и крыжовник.
Он слушал отстранённо, тоже, наверное, не за что было зацепиться его воображению. Но, возможно, когда-нибудь с возрастом что-то шевельнётся у него в груди и памяти, как у меня сейчас, ведь не было же никогда у нас никакой коровы, а чувство, словно напомнили тебе что-то такое, что обещал "помнить и никогда не забыть".