Холодная пьеса

ХОЛОДНАЯ ПЬЕСА

Драма. Отчасти личная. Отчасти всеобщая.
В двух действиях

ВАЖНО! События пьесы происходят в начале «нулевых».

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Слабо освещенная зрительная зала. Пустые кресла,  незажженная  люстра. Горят только  отдельные настенные светильники.
В первом ряду кресел  восседает человек лет пятидесяти с очень выразительной мимикой, говорящей о его большой эмоциональности, в  наброшенной  на плечи норковой  шубе, четверть века назад, очевидно, шикарной, но сейчас являющей довольно потрепанный вид. Чисто внешне довольно большое сходство со светлейшим Александром Даниловичем Меншиковым, каким он изображен Суриковым на картине «Меншиков в Березове». Этого же человека, правда, зовут всего лишь Валерьяном Ивановичем, и он не «светлейший»,  а режиссер-постановщик. Зоркий взгляд  Валериана Ивановича устремлен на сцену. А на сцене происходит следующее.
На ней,  лицом вверх,  лежит  пожилой человек. Он пролежит на сцене несколько тягостных  секунд, пока не появится слепой музыкант. С белой тростью, которой он постукивает по настилу сцены, в другой его руке – скрипичный футляр.  Когда трость ударяется о лежащее тело,  скрипач  застывает на месте, затем приседает на корточки, положив на сцену футляр, ощупывает грудь, лицо лежащего. Убедившись, что лежащий не подает признаков жизни,  извлекает из футляра скрипку, смычок, поднимается с корточек.  Упершись подбородком в деку,  касается смычком струны. Первый пробный звук. Второй. Наконец, скрипка зазвучала. Как будто что-то знакомое. Впрочем,  звучание слабенькое, без усилителей,  да и длится   не достаточно долго, чтобы определенно  сказать: «Играется то-то». 
Музыку едва слышно, зато слышно, как  скрипнула-ойкнула ведущая, видимо, из фойе  центральная  дверь. В  залу робко протискивается какой-то человек. Судя по внешности, довольно преклонных лет, а то, что на нем надето, говорит о принадлежности этого человека к миру «униженных и оскорбленных», какими их представляли в небезразличном  к участи «бедных людей», уже далеко отстоящем от нас девятнадцатом веке. На «бедном же человеке» начала уже двадцать первого века сэкондхэндная  куртка - «пуховик», в руке  полиэтиленовый пакет. И держится этот человек  соответственно его статусу «униженного и оскорбленного», то есть приниженно, как будто заранее извиняясь за все, что им говорится и, тем более, делается. Постояв, послушав, так же, как и вошел,  осторожно, на цыпочках, крадется   к ближайшему к нему креслу в заднем ряду  залы, садится, делая при  все от него зависящее, чтобы, не дай Бог, кресло при этом хотя бы тихохонько не  стукнуло.
 
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ ( у него очень зычный голос, да и эхо в пустой зале довольно звучное).  Стоп! Стоп! Стоп!.. В чем дело? Что там у вас с ногами? Почему заёрзали?
ГОЛОС (со сцены). Х-холодно.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Что? Что?
ТОТ ЖЕ ГОЛОС. Х-холодно!
ВАЛЕРИАН  ИВАНОВИЧ.  Холодно? Думаете, мне не холодно? (На  скрипача) Может, ему?.. Признавайтесь, вам жарко? (Скрипач энергично трясет головой, отрицая, что ему жарко.) Всем холодно, потому что так надо. К тому же вы, батенька, уже тово… в смысле: покойник.  Уже ничего не ощущаете. Никакой связи с этим  паршивым холодным миром, а ваша душа… Да! Ваша душа уже блуждает там,  где  ни холодно и  ни жарко. Порхает бабочкой в волшебных волнах эфира… Чувствуете?.. Скоро услышите величавый ангельский хор. Еще чуть-чуть и предстанете  пред очами архангелов, а потом и самого… Да вы, драгоценнейший вы наш, счастливчик!  Отчего же вам  должно при этом еще и холодно? Это уж слишком. Никаких ног! Замрите. Всего себя отдайте полету в Вечность… Повторим. С вашего, Паганини,  выхода. Приготовиться…Мотор!

Вновь зазвучала скрипка. Между тем той же  скрипучей  центральной дверью, не соблюдая никаких церемоний,  входит некий молодой человек по имени Гриша, пытается протащить через дверной проем   внушительных размеров  стремянку. Гриша довольно странное существо. Ему уже, по паспорту,  за тридцать, но выглядит лет на двадцать. Он еще ни разу за свою жизнь не брился, и, скорее всего, хотя, разумеется, никогда никому в этом не признается, не спал ни с одной женщиной. Официальный его статус в театре «замдиректора по хозяйственной части», но более известен в театре, как  «директорский племянник». Ему еще свойственны и иные странности, но они будут выявляться постепенно, по ходу развития событий, которым  еще только предстоит произойти.

ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ (оборачивается на шум и в гневе).  Кого еще нечистая  принесла?!

Гриша, очевидно, напуганный, энергично жестикулирует, машет руками, показывает на темную  люстру.

ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Брысь под лавку! Чтоб я тебя…

Гриша и рад бы брыснуть, но стремянка  ни вперед, ни назад. Валериан Иванович рычит, как  дикий зверь, устремляясь  по узкому проходу к двери. Гриша спешит убраться  за дверь, оставляя  Валериану Ивановичу в качестве боевого трофея застрявшую в дверном проеме стремянку.

ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ (обернувшись  лицом к сцене).   Перекур!   Чтоб через полчаса, как из пушки!

Актер, изображающий порхающего в волнах эфира счастливца,  и мгновенно прозревший скрипач спешат убраться со сцены.

ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ (обращаясь к сидящему ни жив, ни мертв человеку в куртке). Ну, и как тут, прикажете, быть? Как можно работать в такой обстановке? Мне-е…(распахивая одной рукой свою потрепанную шубу, тыча пальцем другой руки в грудь)…  заслуженному деятелю искусств каракалпакской АССР. Слышавшему рукоплескания в Тамани, Кременчуге, Вышнем Волочке.  Мне, кому преподносили букеты самые красивые девушки Крайнего Севера, Поволжья, Северного Кавказа! Как тут, скажите, не отчаяться? (Человек в куртке только слушает и молчит. А Валериана Ивановича как будто осеняет.)  Э-э-э… Гражданин… Да-да, вы. Кроме вас, тут больше никого. Выручайте (Показывает на стремянку.) 

Человек в куртке послушно поднимается с кресла, неловко продирается вдоль  ряда, приближается к Валериану Ивановичу.

ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Беритесь…Толкаем по счету три… При-го-то-вились.. Раз… Два… Три!...  «Эх, дубинушка, ухнем! Эх, родимая…. Пошла-пошла!»

Совместными усилиями выталкивают стремянку за дверь. 

ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Ну, вот! Хоть одно доброе дело сделали (Вытирает вспотевшее от усилий лицо.)  Спасибо за помощь… Не люблю, когда что-то постороннее. Отвлекает… А вы, собственно говоря, кто? Кого вы тут представляете?

Человек в куртке мнется.

ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Впрочем… Дайте, я сам догадаюсь. Вы из пожарников… Нет?.. Из гардеробщиков… Тоже нет?.. Пришли лишний раз напомнить мне о просроченном кредите?..  Нет, явно не из этих…  Впрочем, бог с вами! Оставайтесь тем, кто вы есть. В любом случае, я вам завидую.
ЧЕЛОВЕК В КУРТКЕ. Почему?
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Потому что вы явно человек посторонний, приблудившийся. Перед вами, очевидно,  не стоит задачи… сделать хоть что-то внятное из этого невразумительного кошмарного месива. Из этого словесного сброда… Никогда - за всю свою многолетнюю творческую карьеру в качестве режиссера - не ставил ничего более безобразного, беспомощного, более малоосмысленного во всех отношениях. Такого негодного… плохо пропеченного… несъедобного. Последние мои волосы… Посмотрите! (Пальцами вздыбливает на себе еще довольно густые, но уже тронутые сединой волосы)… Встают дыбом…  Во! Полюбуйтесь!.. И все-таки, уважаемый… Признавайтесь, что вы тут делаете?
ЧЕЛОВЕК В КУРТКЕ  (тихо, робко). Это я.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Погромче, пожалуйста!  Чтобы я мог вас услышать 
ЧЕЛОВЕК В КУРТКЕ. Я! Это я!
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. А это уже слишком. Соизмеряйте свои голосовые данные.   Конкретнее. «Вы» это что?
ЧЕЛОВЕК В КУРТКЕ. Вше это напишал… То, отчего у ваш вштают дыбом пошледние волошы.   
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ (так словно действительно этому не верит). Да бог с вами!.. Вы это серьезно?
ЧЕЛОВЕК В КУРТКЕ. Да… Ижвините.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Ма-ать моя…  Короче,  вы… автор?
АВТОР. Д-да… Проштите… Но ешли вам так не нравитша, я могу уйти… 
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. В каком смысле?
АВТОР. Чтобы вы не жлилишь. Я ведь ждешь, вы шами шкажали,  пошторонний. Буду ваш отвлекать.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Да?.. Хм… Пожалуй… Уходите (Но стоило только Автору направиться к двери.)  Да погодите!.. Останьтесь…

Автор застревает в двери

ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Впрочем… Чему же я удивляюсь. Примерно, таким я вас себе и представлял… Оставайтесь. Буду сейчас из вас котлету… Хотя вначале…  Отчего у вас такой вид?
АВТОР. Какой?
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Извините за откровенность: бомжовый.
АВТОР. Я не ушпел.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Не успели что?
АВТОР. Привешти шебя в порядок. Я прямо ш дороги.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. С большой дороги? Добирались до нас пешком? По нашим непролазным весям и хлябям? С палочкой-спотыкалочкой?

В залу боковой дверью входит Оля.  Девушка довольно крупная, «с формами»,  симпатичная, очень молоденькая, ей, пожалуй, еще нет и двадцати, но  уже вполне созревшая – и внешне и внутренне – к тому, чтобы исполнить свое истинное предназначение, то есть стать чьей-то женою и матерью. Стараясь не обращать на себя внимания, проходит, садится в одно из кресел, смотрит с любопытством на Автора.

АВТОР. Н-нет… не шовшем пешком. Мештами. В ошновном, на перекладных.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. То есть?
АВТОР. Ш электрички на электричку… Жайцем… У меня не хватало  денег на билет.  Я добиралша до ваш  примерно три дня.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Добирались? И при этом побирались?
АВТОР. Нет! Что вы! Я еще не такой! Я, в ошновном,  по мушоркам.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Хм… Извините, сколько вам лет?.. Впрочем, нет! Будем считать, я не задавал вам этого вопроса. Ваш реальный возраст мне не так уж и интересен. Вопрос в другом. Сколько лет вашему… шедевру?
АВТОР. Не могу шкажать…  Это было давно.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ.  Да, это заметно. Я это усек. Слишком неровное письмо. С какими – то… ухабами. Это чудовище, которое таится в вас… Да-да, я не оговорился: «чудовище». Оно сидит в вашей пьесе. Так вот, оно в вас как будто еще не  вызрело. Оно в процессе. Брожении. При этом что-то излучает… что-то типа радиоактивного… Смертоносное дыханье… Словом, вонючка…  (Только сейчас замечает  Олю.)  Что?
ОЛЯ (поднимаясь с кресла).  Ничего.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Как это «ничего»? Ты ведь за чем-то пришла?
ОЛЯ. Д-да… Мне послышалось, меня кто-то позвал.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Позвал? Нет, я тебя точно не звал (На Автора.) Может, он?.. Кстати, познакомься с этим благородным  джентльменом.  Как ты думаешь, кто это?
ОЛЯ (выглядит растерянной). Не знаю.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. А ты подумай.
ОЛЯ. Может… автор?
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Хм… Умничка… Как ты об этом догадалась?

Оля, смущенная,  пожимает плечами

ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Устами младенца… Да, ты права. Это он.  Сочинитель того самого, по поводу которого мы все бьемся как рыба об лед… (Обращаясь к Автору.) А это мой помреж.  Ольга. Славная, безотказная,  и, как видите, весьма симпатичная девушка. Почти совсем не испорченная цивилизацией. Хотя еще и малоопытная. Я ее то и дело в хвост и гриву, гоняю туда-сюда, но она не обижается, потому что знает: «За дело». Так что? Вы ее звали?
АВТОР. Н-нет… Не помню.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Но… ваше «Нет» прозвучало как-то не очень убедительно. Вы еще как будто в каких-то сомнениях…
АВТОР (стараясь быть потверже). Да нет…
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Хм… А между тем она очень походит на ту, что в вашей отвратительной пьесе. Посмотрите на нее повнимательнее… И зовут ее так же. Олей… Простое совпадение? Или все-таки… Ладно. (Оле) Что-нибудь еще скажешь?
ОЛЯ. Н-нет.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Тогда уходи (После того, как Оля уйдет той же боковой дверью, к Автору.)  Что?.. В смысле: «Так обожаете театр?»  Что вас заставило взяться за перо?  Точнее, за пишмашинку…  Да еще за драму! Да еще за такую, от которой мурашки по коже. Вот я вас и спрашиваю. Обожаете театр?
АВТОР. Едва ли…
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Погромче… пожалуйста.
АВТОР. Шкорее, я его боюшь.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Хм…
АВТОР. А напишал … наверное, потому что был тогда еще шовшем… молодым.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ (как будто безо всякой связи с тем, о чем только что поведал Автор, запрокинул голову и, приставив ладони рук ко рту, громко.) Хо! (И тут же в ответ получил многоголосое,  продолжительное эхо.)  Как вам это нравится?..  Скромный провинциальный театр, но какая акустика! Заслушаешься. Думаю, ничуть не хуже, чем в Метрополитен Опера.  Бывали когда-нибудь в Метрополитен Опера?
АВТОР. Нет.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Я тоже. Все собираюсь, но…  Рассказать, как я набрел на вашу -пьесу?
АВТОР. Да. Рашкажите. 
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. (гостеприимным жестом указывает на одно из кресел).  Располагайтесь поудобнее… (Сам садится рядом.)  Короче. Логика моего выбора.  Последние мои…блистательные постановки… «Сирано», «Мышеловка», «Лев Гурыч». Материал, согласитесь,  добротный. Отменный. Классика. Испытанная временем вдоль и поперек. Безотказная. Но…захотелось чего-нибудь… не испытанного. Не объезженного. Какого-нибудь дикого скакуна.  Словом… чего-нибудь… эдакого. Чтоб черт ногу, пока до сути доберешься. Наткнулся на вас. Можно сказать: совершенно случайно.  Есть у нас  – в литчасти - такой вместительный шкаф. Хранилище. Кладбище похороненных надежд. Нормальный  театральный архив. Свалка. Все, что слеталось годами. Копилось. Пылилось. Чем подпитывалось местное мышиное население. И вдруг…что-то меня позвало… Примерно, так же, наверное,  как только что позвало нашу. Ольгу. Почувствовал острую необходимость туда заглянуть. И вот по старому детскому принципу: «На кого Бог пошлет»… Послал вашу…. Уже пожелтевшую от времени. Только в нее заглянул…Чувствую - затягивает. Завлекает. Обволакивает. И чем дальше, тем больше. Прочел. От корки до корки. Тут же принял решенье. И вот…(Разводит руками.)  Лучше б мне не заглядывать в этот шкаф. Поставил бы еще одного Сирано…
АВТОР. А что  там? (Показывает пальцем на пустую в эти минуты сцену.)
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Что вы имеете в виду?
АВТОР. Я – когда вошел – там лежал какой-то человек. У меня, в моей пьеше, я вшпомнил, его, кажетша,  не было.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. А что? Вам не нравится?.. Это вы. Примерно, такой, каким  сейчас выглядите.
АВТОР. Да, но… я еще не такой. Я еще не умер.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Правда?  Да, это верно. «Еще». Но у вас еще есть шанс.  Всему и всем свое время. Этого-то вы отрицать, конечно, не будете?

Скрипучей центральной дверью в залу входит  Орест Давыдович, директор театра. Тип человека, производящего впечатление какой-то раздвоенности, словно его порезали чем-то острым пополам. При этом, на одной его половинке  оставили силу, а на другой слабость, на одной самоуверенность, на другой – неуверенность во всем, на одной потребность доказать всем, какой он великий и ужасный, на другой – робко  попросить о помощи. Обычно такие люди проявляют свою «сильную» сторону на работе, по службе, а слабую – в узком семейном кругу. Таков, вероятно, случай и с Орестом Давыдовичем.   
За  спиной же Ореста Давыдовича маячит  тот же  Гриша.

ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ (Грише, строго). Откуда это? (Тестируя дверь: то прикроет, то закроет. Двери это не нравится: скрипит.) Вчера еще не было… Чтобы к премьере было исправлено! (Замечает горящие светильники.) А это еще зачем?
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ.  Как это «зачем»? Мы репетируем!
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Кто это?..  А-а, извините, сразу вас не заметил. Не вижу никакой репетиции (Грише.) Вырубить. Сейчас же…   Экономия. Экономия, Валериан Иванович. Не забывайте, в какое время нам приходится жить. И если только мы хотим выжить… Почему вы не позволяете Григорию выполнять его прямой служебный долг? Я поставил перед ним задачу, но ваш пресловутый, доставший нас всех до печенок  волюнтаризм…
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Пусть выполняет, я ему не помеха, но лишь в свободное от репетиции время.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. У вас с утра до вечера сплошные репетиции. А между тем с люстры  - это непреложный факт – раз за разом пропадают дорогостоящие стосвечовые лампочки…
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Считаете, это я?
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Я не о вас. Персонально. Пока ни в чем таком не уличены, но факт остается фактом…  (Замечает  Автора.)  А этот… Вы, извиняюсь, кто?
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Это  наш автор.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ: Автор? Откуда? Мы как будто не приглашали никаких авторов.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Допустим, это сделал я.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ (обрадовано). Вы? Ну и отлично! Теперь и оплачивайте  его командировочные. Из вашего собственного кармана. Я не выделю на это расточительство ни рубля.
АВТОР. Не бешпокойтешь. Я шам.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. (радуясь еще больше).  Ну, вот и чудненько! (Грише.) Лампочки… (Пальцем на люстру, потом на светильники.)  И дверь тоже.  Задача ясна?.. Выполняй (Гриша исчезает за дверью, а Орест Давыдович вновь обращается к Автору.)    Ну, раз уж вы здесь, хотя вы мне и не нужны, и пока у меня выпала свободная минутка…  Как вам здесь?.. Я имею в виду: «Как вам МОЙ театр?»
АВТОР. Театр?
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Да! Вот именно. Как вы его находите? После того, как я сделал здесь капитальный ремонт. Жаль, здесь плохое освещение…
АВТОР. Я вижу.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Побелил. Покрасил. Кресла отреставрировал. Сцену перестлал. Одна люстра… Извините, запамятовал вашу фамилию.

Автор то-то невнятно пробормотал

ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Да-да! Теперь вспомнил (Протягивает Автору руку.)  Будем знакомы.  Семечкин. Орест Давыдович. Директор театра. Прошу вас… будьте как дома, присаживайтесь (После того, как оба рассядутся по соседним креслам.) Скоро два десятка с половиной лет, как на этой должности. Да, вы не поверите. Двадцать пять! Пришел сюда еще почти юнцом. Командированным  ленинским комсомолом. Тогда еще театр был молодежно-комсомольским. С задорным, боевым репертуаром. Нас приглашали на фестивали, мы получали дипломы.  Золотое времечко. Это сейчас… Да, о таком борделе, как сейчас, в ту золотую комсомольскую пору  никто даже еще и не мечтал. Фантазии не хватало. Полное отсутствие общественного контроля. Не удивительно, что посещаемость так резко упала. Народу стало не до театра. Да еще с вами тут… Говоря откровенно… Ох-хо-хо… Словом, читал я. Да, прочел я вашу… Мне по рангу положено. Так откровенно на худсовете и заявил: «Эту галиматью?»… Честно признаться, я там употребил другое слово, чуть-чуть менее литературное. « Только через мой труп».  И что, вы думаете?  Взяли и переступили. Теперь вот расхлебываем.  Уже? Где-то устроились? В смысле: «Нашли себе крышу над головой?»
АВТОР.  Нет, не ушпел.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Рекомендую. Нина Андреевна. Полный пансион. По заграничному… у нас же теперь все как будто по заграничному…  «хостел». Буквально в двух шагах отсюда. Прекрасная мудрая женщина. Со здоровыми еще советскими инстинктами. То есть корнями. Прекрасный стол. Прекрасный вид из окна: пожарная каланча. Не сравнить с этими звездными  гостиницами. Бывал я в матушке-Москве. Чистое разоренье! Словом, еще раз: Нина Андреевна.
АВТОР. Шпашибо. Я поштараюшь.
 ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Ну, вот и отлично! (Поднимаясь с кресла.) Но только зарубите себе на носу,  я из казенных на вас… ни рубля. Не предусмотрено. Полагайтесь только на себя. Или…(Видимо, ищет глазами Валериана Ивановича, но тот к этому моменту успел улизнуть  боковой дверью.)   Или на господина, который вас сюда приглашал. Если он у нас такой щедрый… Экономия, уважаемый  вы наш. Экономия. И еще раз экономия. Единственное, что нас еще как-то может спасти в это суровое, особенно для хрупких Муз, время. Ничего другого пока…

Светильники на стенах начинают гореть в полнакала. В зале становится почти совсем темно.

ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ (обрадовано). Да-да! Именно то, что надо!.. Это уже мой племянник. Его   работа. Я говорю о Григории. Вы с ним уже? Познакомились?  Разносторонний молодой человек, но, к сожаленью… Должен констатировать. Очень распространенная русская болезнь. Та, что на букву «пэ». Вы, наверное, понимаете, о чем я.
АВТОР. Д-да. Я догадываюшь.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. И никак, знаете ли, не отвадить! Вот и взял его к себе под крыло, не спускаю с него глаз. Сухой закон. Как у вас, извините, лично…  с этим… с пэ?.. Предупреждаю. Никаких  угощений, соблазнов. В противном случае, будете иметь дело со мной. 
АВТОР. Да, я понимаю. У меня тоже было это «пэ».
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Было?
АВТОР. Да. Но я выждоровел.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Выздоровели? Очень похвально! Всем бы так! Тогда я за вас спокоен. И за племянника тоже. Ну, пока устраивайтесь, устраивайтесь. Я вам палки в  колеса ставить не стану. Хотя вы здесь никому и не нужны (Уходит центральной дверью.)

Какое-то время в погруженной в полумрак  зале лишь одинокий  Автор. Длительное время стоит, как будто к чему-то прислушивается, потом приставив руки ко рту, робко кричит, как будто уподобляясь Валериану Ивановичу: «Хо!». Но, видимо, Театр Валерьяном Ивановичем его не признал, если Автор получил в ответ тишину. Но Автор не сдается пробует крикнуть погромче: «Хо!». Но реакция все та же: Театр по-прежнему безмолвствует.
Между тем боковой дверью в залу возвращается Оля

ОЛЯ. Кто это?

Автор оборачивается. Смотрит на Олю и молчит.

ОЛЯ. Ну, сейчас-то… Ведь это вы меня звали!
АВТОР. Н-нет… То ешть да. Но я  не ваш… Ижвините.
ОЛЯ. А кого?
АВТОР. Шкажите, это правда, что этот город нажываетша Предвеченшк?
ОЛЯ. Правда.
АВТОР. А раньше? Не помните, как он нажывалша?
ОЛЯ. Раньше?.. Если я не ошибаюсь, Советском.
АВТОР. Так это все-таки Шоветшк!
ОЛЯ. Нет.  Предвеченск. 
АВТОР. В Шоветшке я когда-то жил… начинал… А шейчаш шо мной проишходят какие-то штранные вещи. Многое, чего я не понимаю. Например, почему я ждешь?
ОЛЯ. Как это «почему?»  Что же тут непонятного? Вы же написали пьесу. Наш театр ее ставит. Валериан Иванович вас пригласил на премьеру. Вы, наверное, получили приглашение,  приехали. Что может быть проще этого?
АВТОР. Д-да… Пока  говорите вы, кажетша, вше понятно. Но только штоит вам жамолчать…
ОЛЯ. Вы просто устали с дороги. Вам надо отдохнуть. Но вначале поесть. Давайте  я   провожу вас в буфет. Там чего-нибудь поклюёте, а потом я  провожу вас до Нины Андреевны. Вам же, надо где-то остановиться, а Нина Андреевна…
АВТОР. Я, кажется, ее тоже жнаю.
ОЛЯ. Нину Андреевну?
АВТОР. Да… Кажетша.

Издалека, приглушенный отчасти расстоянием, отчасти стенами доносится недовольный возглас Валериана Ивановича: «А это еще что ?! Пикник тут устроили. А ну разбегайсь!  Перекур закончился».

ОЛЯ. Ой! Послушайте. Я бы и рада с вами еще поболтать, но мне нужно  бежать…  Но если только я вам за чем-то понадоблюсь...

Доносящий из глубины голос Валериана Ивановича: «Где Ольга? Кто-нибудь видел мою Ольгу? Полцарства за одну Ольгу!»

АВТОР. Шпашибо. Очень любежно ш вашей штороны. Только не шейчаш. Шейчаш я к Нине Андреевне.
ОЛЯ.  Но я уже не смогу вас проводить, мне нужно бежать…
АВТОР. Не надо. Я помню дорогу.
ОЛЯ. Откуда?
АВТОР. Неважно.
ОЛЯ. Тогда я побежала (Исчезает за боковой дверью.) 
АВТОР ( вновь остается в почти темной зале один. Какое-то время стоит, как будто к чему-то прислушиваясь, потом – вначале шепотом, как будто робея, потом погромче, - обращается к кому-то невидимому, как будто прячущемуся в полутьме, при этом совсем не шепелявит). Здравствуй… Ты, кажется, меня не узнал? Ничего удивительного. Мы так давно с тобой не виделись! Ты… как будто такой же, зато я – совсем-совсем  другой. От того , каким был прежде, меня уже почти ничего не осталось. О, если б тебе порассказать, что со мною за эти годы приключилось, ты бы мне не поверил!  Подумал бы, что я опять… сочиняю… Жизнь, ты знаешь, куда невероятнее любых сочинений. Я прочувствовал это на себе…  Валериан Иванович недавно спросил меня, люблю ли я тебя по-прежнему. Конечно, да!.. И, конечно, нет… Я не забываю тебя, как не забывают первую любовь. Но и не прощаю за то, что так холодно, невнимательно  ко мне отнесся. Тебе куда больше нравились другие, которым ты улыбался. Кому-то ты помогал, а меня почему-то отталкивал. Как будто что-то во мне тебе не нравилось… Не подумай, однако, что я хочу тебе пожаловаться! Или о чем-то тебя попросить. Я уже старый и больной. Мне скоро умирать. Может, поэтому, нам еще и надо было встретиться. Ради только этого Валериану Ивановичу  и попала в руки моя старая пьеса. Чтобы мы с тобою еще раз встретились. И чтобы я признался тебе…

Центральной дверью возвращается Гриша, со стремянкой.

АВТОР. Не сейчас. Признаюсь потом.
 
   Смена обстановки. В окружении белого, холодного пространства возникает двухэтажный деревянный дом в окружении почти обезлиственных, слегка покачивающихся своими верхушками под дуновением холодного ветра,  жалобно поскрипывающих деревьев.
Перед дверью дома Автор. Долгое время стоит, как – будто не решаясь, наконец, нажимает на кнопку звонка.
Какое-то время спустя дверь отворяется. В проеме двери мужчина. Молодой, ему, пожалуй, еще нет и тридцати, волею судеб оказавшийся в скромном тихом заштатном городишке, одолеваемый желанием заполучить от этой жизни хоть что-нибудь, в его понимании, достойное, но наделенный на этот момент только единственным, могущим приносить ему хоть  какие-то дивиденды качеством: относительной молодостью. Плюс готовность с максимальной для себя пользой использовать это качество на деле.

МУЖЧИНА.  Стоп!.. Тебе кого…папаша? Здесь не подают (Отталкивает Автора, захлопывает прямо перед ним дверь.)
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС ( из глубины дома).  Мишенька! Это кто?
МИШИН ГОЛОС. Никто. Хрен моржовый.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Учти, к нам  вот – вот должен  подойти  писатель. Я только что разговаривала с Орестом  Давыдычем…
МИШИН ГОЛОС. Нет, будь спокойна, это не писатель.

Автор,  озадаченный, какое – то время стоит, садится на скамеечку рядом с домом. Сидит, что – то обдумывая,  затем решительно встает, подходит к двери, вновь нажимает на кнопку звонка. За порогом тот же  Миша.

МИША. Тебе чего?  Русского языка не…?
АВТОР.  Я пишатель!
МИША. Ты-ы? Писа-атель?
АВТОР. Да! Я! Пишатель! А ты кто?

За спиной Миши появляется Нина Андреевна. Безусловно, в молодые ее годы красавица, а ныне борющаяся уже на пределе ее сил с признаками, стремительно накапливающимися свидетельствами неизбежно наступающей на нее со всех сторон старости.

НИНА АНДРЕВНА. Ну, что тут такое?.. (Оттеснив Мишу, к Автору.) Вы к кому?

Автор молчит, не спускает глаз с Нины Андреевны.

МИША. Да в шею его…
НИНА АНДРЕЕВНА. Погоди…  Кто вы?…Вас кто – то сюда послал?
АВТОР. Да. Пошлал…  Я пишатель. Мне ваш  Орешт Давыдыч рекомендовал.
МИША. Да врет он.
НИНА АНДРЕЕВНА. Ну, раз сам Орест Давыдыч, тогда милости просим…  Извините, сразу не признали. Проходите ( Автор стоит.) Да проходите же! Холоду напустите. (Автор переступает через порог.)  Извините. Да, Орест Давыдович предупреждал, что вы уже… в летах… (Мише.) Возьми багаж у товарища писателя…
АВТОР. У меня кроме этого … (на полиэтиленовую сумку) больше ничего.
НИНА АНДРЕЕВНА. Ну, как хотите, только проходите!

Автор переступает порог, Миша спешит закрыть за ним дверь.

НИНА АНДРЕЕВНА. Извините, что все так…  негостеприимно… Стали осторожничать. У нас за последнее время, знаете ли,  так много эксцессов! Попрошайки со всего света. И цыгане и кого только земля на себе не носит… Сюда, пожалуйста… (Поднимаются деревянной лестницей.) Даже один негр. Забрел случайно. С Африканского Рога. И если б только попрошайничали! За ними глаз да глаз. Чуть заметят, что-то плохо лежит… Сюда, сюда… Удивляешься: сколько стало бесчестных людей! Прямо помешательство какое – то. Раньше такого не было.  Ну вот мы и пришли. Ваша комната (Автор  стоит у порога, внимательно озирает комнату.) Что? Чем-то не нравится?
АВТОР. Нет-нет!  Нравитша!
НИНА АНДРЕЕВНА. Тогда проходите, раздевайтесь. Прямо сейчас прохладненько, но у нас камины. Миша уже затопил. Скоро будет совсем тепло (Видимо, что-то заметила на полу, если сердито позвала.) Михаил!.. (В двери появляется Миша.)  Посмотри… (Пальцем на пол перед зажженным камином.)  Ну, что это?.. Столько мусора после себя оставил. Приберись сейчас же (Миша, недовольный, выходит за дверь, а Автор в это же время   внимательно озирается.)  Извините… Я помешанная на чистоте, а Миша помогает мне по дому… Да, я живу без мужа… И  все-таки, я ведь вижу, вам как будто что-то не по себе… Это самая  лучшая комната в доме. Самая  светлая. И вид из окна…  Между прочим, здесь когда – то жил мой сын….
АВТОР. Ваш…шын?
НИНА АНДРЕЕВНА: Да. Это его комната. Но он здесь сейчас не живет, мы поссорились…  (Появляется Миша  с веником и совком. К Мише.) Да не там, а здесь!..  Он ведь тоже сочиняет… Я про сына. Часто засиживался по ночам. Стучал на машинке. Я сделала ему пару раз замечания, - потому что это невыносимо -- заснуть, когда что – то постоянно бьет по башке… Извините, по голове. Ему это не понравилось… (Заметив, что Автор смотрит на книжную полку.)  Да, это его. Я здесь стараюсь ничего не трогать. Только что пыль протру… Так вот, я ему сделала только пару замечаний, а он… тут же… вспыхнул как порох…  собрал вещи и вон из дома! Только его и видела.
МИША (собирает мусор в совок).  Мне ехать за товаром?
НИНА АНДРЕЕВНА. Конечно! Что за вопрос?..  Смотри только внимательнее, чтоб опять не с просроченным  сроком годности, как в прошлый раз… Да  погоди!  И телятину пока больше не бери. Все понял?
МИША. Да понял, понял! Не дурак (Уходит за дверь.)
НИНА АНДРЕЕВНА.  Дорого... Я про телятину. Моим клиентам не по карману... Я еще маленькую лавочку держу. Магазин от нас далёко. Да и цены у меня чуточку пониже. Соседи охотно приходят, покупают. (Вздохнула.) Так и живем. Да, приходится изворачиваться. Хотя бы  не перебиваемся с хлеба на воду, как, посмотришь, многие… Жизнь стала такой тяжелой!
АВТОР (думая о чем – то своем).  Ваш…шын…Так, вы говорите, он тоже…пишет… А о чем?
НИНА АНДРЕЕВНА. Нет – нет, ради бога! Таких подробностей я не знаю…Если откровенно, это вообще…довольно болезненная для меня тема, стараюсь ее не касаться,  но вам… как писателю… Не знаю, правда, будет ли  вам  это интересно…
АВТОР. Будет! Рашкажите.
НИНА АНДРЕЕВНА. Так уж и быть! Только в самых общих чертах… (Касается ладонью стенки камина, потом, привстав на цыпочки, закрывает заслонку.)  Поначалу все складывалось так хорошо! Закончил школу … почти с серебряной медалью. Потом поступил в институт. На заочное. Инженерно – строительный. Думала, закончит, я его пристрою к одному  знакомому… Вы, пожалуйста, садитесь, я еще не скоро (Дождавшись, когда сядет на стул Автор, сядет сама.) А он вдруг взял, да и забросил. Я про институт. Теперь в театре. Не – то чернорабочим, не – то еще кем – то. Словом, мальчиком на побегушках. Снимает угол у какой – то совершенно опустившейся… чуть ли не проститутки… извините… женщины легкого поведенья…

Вновь Миша  в двери. 

НИНА АНДРЕЕВНА. Извините ( Мише.)  Ты еще не ушел?
МИША. Пива баночного сколько покупать?
НИНА АНДРЕЕВНА. Нисколько. Мы же обсудили (Автору.) Тоже плохо раскупают. Предпочитают варить своё.
МИША.  Себе – то можно?
НИНА АДРЕЕВНА.  Себе - да. Но в  разумных пределах.
МИША.  А то, насчет чего обещала?
НИНА АНДРЕЕВНА. Обещала что?
МИША. Запонки… У нас же был разговор.
НИНА АНДРЕЕВНА.  Господи! Ну, не при чужих же, в самом-то деле! Надо же хоть чуточку… (Автору.)    Ради бога, извините! Я сейчас.  (Исчезает за дверью вместе с Мишей.)

 Автор на какое-то время остается один. Подходит к окну, раздвигает занавеску, смотрит в окно. В комнату возвращается Нина Андреевна, выглядит несколько смущенной.

НИНА АНДРЕЕВНА.  Извините… Эти постоянные заботы. То одно, то другое… Я уже сказала, этот человек мне очень помогает. Очень! Без него, я б… не знаю…Знаете , когда в доме нет мужчины…А у меня в доме давно не было настоящего мужчины.…Даже когда жил сын... Заставить его сделать что-то по дому!  Такими глазами, бывало, на тебя!..  Забыла, на чем я остановилась до того, как меня прервал Миша…
АВТОР. О женщине легкого поведенья это вы зря. У нее швоя нелегкая шудьба…
НИНА АНДРЕЕВНА. Вы это о ком? (Но Автор ее как будто не слышит.)  И все – таки у  меня такое ощущенье,  что – то вам здесь…. Если что – то не по вкусу, - ради бога, вы только скажите, я быстренько, если это в моих силах.
АВТОР.  Нет-нет, ничего! Мне ждеш вше очень нравитша!.. Ижвините.
НИНА АНДРЕЕВНА. Ну, хорошо…  Мои условия вам, наверное, известны. Нет? Орест Давыдович вам  не сказал? Мое единственное условие. Желательно, чтобы  поменьше… В смысле… Ну, вы как мужчина, меня поняли. Я уже пострадала один раз. Поселила приезжего гастролера, фокусника. Это был какой-то кошмар! Каких только …не знаю, каким приличным словом…  в общем, шалав…
АВТОР.  Нет, шо мной  этого не будет.
НИНА АНДРЕЕВНА.  Да, я вижу. Вы человек совсем другой формации… Скоро время обеда. Может, у вас будут какие – то пожеланья? Специфические. Вы случайно не этот… которые одни овощи?.. 
АВТОР.  Нет-нет! Я обыкновенный.
НИНА АНДРЕЕВНА: Тогда угощу вас своим – фирменным. Кролик с тушеными овощами. Всем моим гостям очень по вкусу. А некоторые даже спрашивают рецепт.
АВТОР.  У меня нет жубов.
НИНА АНДРЕВНА.  Совсем?
АВТОР. Очень мало.
НИНА АНДРЕЕВНА. Ничего, я потушу вам подольше… У вас, я смотрю,  даже  костюма нет.
АВТОР. Нет. Почему? (На  полиэтиленовый пакет.) У меня ешть  коштюм. Вот тут. 
НИНА АНДРЕВНА. А вот у  меня гостил один… тоже типа  писателя.  Не признавал ни костюмов, ни галстуков. Считал, что все это излишества. Тлетворное влияние  Запада. На нем только рубаха – косоворотка. Да еще шнурком обвяжется! Такой чудак!
АВТОР. Нет-нет, я не такой. Я не чудак, я  как вше.
НИНА АНДРЕЕВНА. Правда, он был вас… немного посолидней… И помоложе…Хотя уехал как-то странно.  Не заплатил ни копейки. Через год прислал книжку стихов с автографом, а о том, что не расплатился, ни слова. Николай Драч. Не встречались?
АВТОР. Нет, не вштречалиш.  Я вообще почти не читаю штихи.
НИНА АНДРЕЕВНА. А  что у вас, простите,  с зубами?
АВТОР.  Ничего. Штарошть.
НИНА АНДРЕЕВНА. Ну, нет! Это вы на себя наговариваете. Вы еще совсем не такой уж и старый. Это просто вам так кажется. Мало следите за собой. Мой вам совет – вставьте себе зубы. Сразу помолодеете. Лет на десять. Преобразитесь. Вас даже собственная жена не признает.
АВТОР.  У меня нет жены.
НИНА АНДРЕВНА.  Даже жены нет? Господибожемой! Это уж совсе-ем… Умерла?
АВТОР.  Никогда не было.
НИНА АНДРЕЕВНА.  Тем более вам нужны зубы. Сейчас такие технологии! Не поскупитесь. Будете с зубами, - еще и жену себе найдете. Даже не одну.  Вам, - мужчинам в этом отношении куда как проще. Возраст для вас не помеха. Послушаешь - человеку уже под девяносто, а он еще женится! И на ком, вы думаете? На тридцатилетней! Разве мало таких случаев? Сплошь и рядом. И ничего! Никто не удивляется. Как - будто так и надо. А мы, бедные женщины…Чуть перевалило за сорок - и все. Вы уже ни-ко-му не нужны. Так и приходится век доживать. В полном одиночестве. Разве это не страшно?
АВТОР. Вам уже жа шорок?
НИНА АНДРЕЕВНА (игриво). Что такое? Что такое? Вы уже заинтересовались моим возрастом?  С чего бы это?
.
Откуда – то со стороны, а, может даже, из – за стены начинают доноситься приглушенные невнятные звуки хлопки ,стуки, фразы, музыка. Потом уже знакомый , отчетливый возглас Валериана Ивановича: «Что вы как сонные тетери?! Ускориться! В темпе! В темпе!.. Повторим  этот кусок». Эти как будто раздающиеся в каком-то параллельно существующем мире звуки и дальше будут доноситься,  но  ни Автор, ни Нина Андреевна как будто не замечают этого.

АВТОР.  Шкажите…вот ждеш… кажетша… вот на этом меште… когда – то…  штоял  пишменный штол…
НИНА АНДРЕЕВНА. Стол?…Д–да… Стоял…Но он был уже старый. Жучок завелся. Я испугалась , - другая мебель могла заразиться, вынесла на свалку… Но откуда? Как  вы об этом догадались?
АВТОР.  Не жнаю…Я… Што-то шо мной как будто проишходит. Уже какое-то время. Ш тех пор, как я окажалша в вашем городе. Какая-то метаморфожа…
НИНА АНДРЕЕВНА. Простите – как?
АВТОР. Метаморфожа… Как – будто уже видел все это…во шне…А может, и не во шне…Я пытаюш понять… А откуда вы жнаете Орешта Давыдовича?
НИНА АНДРЕЕВНА. Ну, это целая история!
АВТОР. Рашкажите.
НИНА АНДРЕЕВНА. Ну, если вам это интересно… Вот вы пьесу  написали, но и я… Нет-нет, пьес, слава тебе господи! Но из меня театралка  еще та! Особенно в молодые годы. Самодеятельность. В нашем доме культуры. Там мы и с Орестом Давыдовичем. О-о-о… Каким же он был городничим! Я про «Ревизора». Мы  все так и были  уверены,  что он и дальше… той же дорогой. Артиста, правда,  не получилось, зато какой директор! Хозяин. Повсюду, куда ни сунься, за что ни возьмись, разруха, а у него… Ну, вы же сами, были же в театре, все своими глазами видели…  Может,   снимете уже свою курточку? Уже протопилось… Дайте, я  помогу…
АВТОР. Шпашибо, я шам.
НИНА АНДРЕЕВНА. Давайте, давайте, не стесняйтесь… Ой, да у вас тут без петелки!.. И пуговицы на живую нитку…Орест Давыдович предупредил, что вы выглядите… в общем… довольно бедненько, но  я-то  уже ко всему привыкла. Ничему не удивляюсь. Известно, как наши артисты живут. Перебиваются с хлеба на воду. И рада была бы помочь, но не знаю…Я сейчас… (Выходит за дверь с курткой.)

Какое-то время  Автор один. Те же приглушенные звуки, музыкальные фрагменты. Кажется, репетиция не прерывается ни на секунду. Автор медленно обходит комнату, заглядывает в один угол, другой, как – будто в поисках чего – то. Останавливается напротив книжной полки, берет одну из книг, листает. Возвращается Нина Андреевна.

НИНА АНДРЕЕВНА. Да-да, это из Володиных книжек…
АВТОР. А ваш муж…
НИНА АНДРЕЕВНА (неохотно).  С мужем мы разошлись… Если я вам еще не надоела, лучше расскажу о себе… Или надоела?
АВТОР. Нет. Говорите.
НИНА АНДРЕЕВНА. Я ведь много лет проработала на КЭЧ… Вы не знаете, что такое КЭЧ.
АВТОР. Жнаю.
НИНА АНДРЕЕВНА. Коммунально-эксплуатационная часть. При вэчэ… Ну, вам это уже необязательно. Работа очень ответственная! Чуть что не так – недобор, недостача… А кругом сплошной дефицит.. Я о советской эпохе… Ну, вы сами все знаете…Что только через меня не проходило! От строевого леса до, извините, самых обыкновенных импортных унитазов. Приход – расход. Сколько полезных знакомств через это! Зато и ревизий несметное количество. Хоть бы одно серьезное упущение! Одни благодарности.  Целая пачка…И вдруг – в один прекрасный момент- все изменилось… Как гром с ясного неба…Является какая – то…Ни рожа, на нее посмотришь, ни  кожи. Зато совсем молоденькая. И слабеньким таким голосочком: «Здрасьте. А я – новая заведующая».  Вы себе можете представить? Она – новая заведующая! А я после этого, спрашивается,  кто? Какой это был для меня удар! У другого бы на моем месте сразу бы сердце остановилось… (Она, заметно, и сейчас волнуется.)  Но я же не дала себе… Не пошла ко дну. Я еще раз выстояла. Более того, - начала новое дело. Причем совсем одна. Ни совета, ни помощи. Ни от кого!.. Теперь вот еще хочу устроить здесь собственную прачечную. Списанного  оборудования, но на нем еще  вполне себе можно работать -  сколько  угодно. Поставлю в подвальчике, пусть крутится. С электричеством, чтобы много не накрутилось, я уже договорилась. Счетчик такой хитрый поставят… Но это между нами.  Буду обстирывать…хотя бы тех же артистов. Им, бедным, недосуг: сплошные репетиции, репетиции. Да я и брать с них буду недорого. Вхожу в их несчастное положение…
АВТОР (тихо, робко).  Мама…
НИНА АНДРЕЕВНА (растерявшись).  Как?.. Не расслышала. Что вы сказали?…Извините, я вас не поняла.
АВТОР (вернул книгу на полку. С этого момента перестает шепелявить и в самой манере держаться, говорить как будто появилось больше уверенности. Он уже не выглядит таким жалким. Может, это эффект все той же «метаморфожы»?)  А здесь, если я не ошибаюсь, когда-то висела клетка с попугаем.
НИНА АНДРЕЕВНА. Д-да…Висела…Но как-то… уже лет с десяток тому, - забыла закрыть…Улетел. Но кто, я  удивляюсь, кто  вам успел об этом… всем?
АВТОР. Я же только что вам сказал.
НИНА АНДРЕЕВНА. Что сказали?
АВТОР. Метаморфоза. Такое ощущенье, будто я…пячусь назад… Что – то как будто меня подталкивает, но… Ваш муж…
НИНА АНДРЕЕВНА (недовольная). Я  уже на этот счет высказалась! Мы развелись. (Пытаясь выглядеть властной. Возможно, такой она была прежде.) И этого довольно.
АВТОР (не унимается).  Он по-прежнему здесь? В городе?
НИНА АНДРЕЕВНА. Д-да…  (С укором.) Но я же вас, кажется,  просила…
АВТОР (с прежним напором, как будто не слышит и не замечает.)  Вы с ним видитесь?
НИНА АНДРЕЕВНА (покоряясь).  Вы как следователь.
АВТОР (жестко).  Я писатель.
НИНА АНДРЕЕВНА. Д-да… Ну… Если только где-то… случайно…  на улице… Мы с ним давно чужие.

Доносящийся снизу звонок.

НИНА АНДРЕЕВНА (хватаясь за этот звонок, как за спасительную соломинку). Извините! (Спешит скрыться за дверью.)

 К этому моменту репетиционные звуки прекратились. Тишина, потом, хотя и неразборчиво, становится слышно, как Нина Андреевна отчитывает кого-то сердитым голосом. Какое-то время спустя возвращается.

НИНА АНДРЕЕВНА. К вам…
АВТОР. Ко мне?
НИНА АНДРЕЕВНА. Да. Но я ее не пустила.
АВТОР. Кто это?
НИНА АНДРЕЕВНА. Володина девушка… К Володе почем зря приставала, он уж от нее, как от огня. Теперь ей понадобились вы.
АВТОР. Ее зовут Олей?
НИНА АНДРЕЕВНА. Д-да…
АВТОР (устремляется к окну, смотрит, стучит по оконному стеклу. Видимо, его заметили, если Автор машет рукой, как будто подзывает к себе).
ОЛЯ (ее приглушенный оконными стеклами голос). Эта ведьма меня не пускает!
АВТОР (Нине Андреевне). Пожалуйста… Откройте ей дверь.
НИНА АНДРЕЕВНА. Если я ведьма, то кто, спрашивается, она? Притворяется овечкой…
АВТОР. Пожалуйста. Я вас очень прошу. 
НИНА АНДРЕЕВНА. Но вы ее совсем не знаете!
АВТОР. Если не вы, тогда я сделаю это сам.
НИНА АНДРЕЕВНА. Да бог с вами! Открою.  Но если с вами что-то случится…
АВТОР. Со мной уже больше ничего не может случиться.

Нина Андреевна, нахмуренная, недовольная, выходит за дверь. Автор же  возвращается к окну, вновь машет рукой. Потом подходит к двери, отворяет ее. Какое-то время спустя в дверном проеме появляется запыхавшаяся Оля. Осторожно заглядывает в комнату.

АВТОР (радушно). Входи! Входи!
ОЛЯ (входит).   У-уф… Спасибо, что выручили. Эта  вредюка меня терпеть не может…
АВТОР. Я знаю…
ОЛЯ. А я за вами. Да. Вы  Валериану  Ивановичу вдруг срочно за чем-то понадобились.  Сказал: «Без этого драмодела не возвращайся».
АВТОР. Не сказал, зачем?
ОЛЯ. Что-то как будто у него там не  получается… Вы пойдете?
АВТОР. Это верно, что ты была  знакома…   с Володей?
ОЛЯ. С Володей? Почему «была»? Я и сейчас… Она думает, что это я во всем виновата. Что Володя от нее переехал. Но это не я, это она. Она же такая, все должны жить по еённому… по ейному… Ну, в общем, вы меня поняли. Всю дорогу стояла у него над душой…  А вы знаете, что это его комната? Что он здесь жил.
АВТОР. Да.
ОЛЯ. Это его книги (Берет одну из книг с книжной полки, смотрит на обложку.)   
АВТОР.  Станиславский. «Моя жизнь в искусстве».
ОЛЯ. Точно! Как вы догадались?
АВТОР. По обложке… Да, одна из настольных книг моей юности…  Ты живешь с ним?
ОЛЯ.  С Володей?
АВТОР. Да.
ОЛЯ. Хм…(Нервно листает книгу.)  Я  с ним – да. Он со мной – нет.
АВТОР. Как это?
ОЛЯ (вздохнула). Вот так! Он любит другую… Точнее, другого… Нет, не подумайте! Я про Театр (Возвращая книгу на полку.) А больше, по моему, у него никого… Так вы все-таки пойдете  к Валериану Ивановичу?.. Иначе он сделает из меня…
АВТОР. Нина Андреевна мне сказала, он что-то пишет.
ОЛЯ. Кто? Валериан Иванович?
АВТОР. Нет… Ваш…Точнее, не ваш… Словом,  Володя.
ОЛЯ. Да… Пьесы… Он считает, что он самый гениальный драматург на свете. Что даже Шекспир ему в подметки не годится. (Берет с полки другую книгу.)
АВТОР (с улыбкой). Ну, так уж и не годится!
ОЛЯ. В подметки?.. Ну, да. В подметки, может, и сгодится. Но не больше. (Заметив, что Автор улыбается, начинает улыбаться и она.) Да, он такой! Ему палец в рот не клади.
АВТОР. Я знаю… Я представляю… Я сам был когда-то таким… 
 
Голос Нины Андреевны из-за двери: «Не помешаю?» Не дождавшись, когда ей ответят, входит в комнату.

НИНА АНДРЕЕВНА (заметив, что Оля держит в руках  книгу, раздраженно).  Милочка, здесь нет ничего твоего!  Оставь  все как есть! (Оля спешит вернуть книгу на место. Тогда после этого Нина Андреевна обратится к Автору,)  Кролик вот – вот и будет готов…  Покушаете прямо здесь?
АВТОР (долго молчит, обдумывая, Наконец). Нет… Сначала к Валериану Ивановичу. Он меня ждет… Он хочет что-то со мной сделать.
ОЛЯ. Да. Котлету. Киевскую.
НИНА АНДРЕЕВНА. Это не смешно (Вздохнула.)  Знаю я  и этого…вашего…Валериана Ивановича! Какой-то сумасброд. Вечно небритый, непричесанный.  Прожил у меня две недели, - я уже не знала, куда мне деваться от его капризов. Ад какой-то!  То одно ему не по душе, то другое. Вечное нытье. С утра до вечера. Хуже маленького ребенка, честное слово! Так рада была от него избавиться!
АВТОР. Да. Могу с вами согласиться. Валериан Иванович не сахар. Но у нас с ним общая работа.
НИНА АНДРЕЕВНА. Да, я понимаю. Вы от него зависите…  Хорошо. Но кролик от вас все равно никуда не уйдет (Оле.) И еще раз…  Поменьше прикасайся  к тому, что тебе не принадлежит (Уходит за дверь.)   
ОЛЯ ( показывает в спину уходящей Нины Андреевны язык, потом к Автору).  Так вы идете?
АВТОР. Д-да… А что ты думаешь, если мы когда-нибудь повидаемся с твоим Володей?   
ОЛЯ . Володей?..  Н-не знаю… Не знаю, захочет ли он. Вы знаете, скажу вам честно, вы только не принимайте близко к сердцу, - ему так не нравится ваша пьеса! Ну, до того  не нравится, что хоть прямо ложись и помирай! Так зачем вам с ним встречаться?  Лишние неприятности. Он ведь живого места на вас не оставит.
АВТОР. Ну, так уж и не оставит!
ОЛЯ. Да. Если он кого-то за что-то не взлюбит – мало не покажется…  Хотя, конечно, я ему, конечно, про вас скажу. Посмотрим, как он отреагирует…
АВТОР. Нет, не надо… Да. Так будет лучше. Если  я сам… Идемте. Я готов… Впрочем, не совсем. Мне еще надо вернуть себе мою куртку… И если попадется по пути какая-нибудь парикмахерская…
ОЛЯ. Попадется! Очень хорошая парикмахерская. Да, вам не помешало бы…   

Смена обстановки. На голой, холодной сцене стоит контейнер с мусором. Рядом с ним мужчина средних лет. Бородатый, русоволосый, статный, широкоплечий молодец. Ровно такими, должно быть,  выглядели  богатыри в  русских былинах  и сказках. Правда,  над  этим  богатырем, похоже, жизнь уже успела основательно поработать. Помяла, лишила  его самых ярких красок. И не боевые доспехи сейчас на нем, а затасканный солдатский бушлат, кирзовые сапоги, рукавицы. Они помогают ему  исследовать разнообразное  содержимое контейнера.
Еще день, но уже пасмурно. Темные, низкие облака. Посвистывает ветер, дребезжит какая – то  плохо закрепленная железяка на соседнем фонарном столбе. Появляются идущие той же улицей Автор и Оля. Автор, заметив  преображенного жизнью богатыря, резко останавливается, заставляя остановиться и Олю.

ОЛЯ. Что?
АВТОР (выглядит  помолодевшим  лет на десять). Не знаешь, кто этот человек?
ОЛЯ. Н-нет… Кажется, пару раз уже его замечала. Каждый раз у мусорок, но как звать?..  А зачем он вам?
АВТОР. Ты пока иди… Я знаю дорогу. Я дойду сам.
ОЛЯ. Да?.. А как же?..
АВТОР. Я приду сам. Я знаю дорогу.
ОЛЯ. Может, мне лучше все-таки подождать?
АВТОР. Для тебя, может, и лучше, для меня нет. Иди, иди, не волнуйся, Я тебя не подведу.

Оля, недовольная, тем не менее, послушно уходит Автор же стоит в  некотором отдалении от  контейнера, как будто не решаясь к нему подойти.   

МУЖЧИНА (заметив стоящего в нерешительности Автора, в  его руках только что выуженные из контейнера брюки, разворачивает их во всю длину: одна штанина по одну сторону груди, вторая – по другую). Эй!.. Друг!..   Случаем… не эксперт?
АВТОР. По брюкам?
МУЖЧИНА. По материи.
АВТОР. А что вам надо?
МУЖЧИНА. Вещь старая, но крепкая. Еще может послужить.  Не могу только  понять, из чего.
АВТОР (подошел к контейнеру, пощупал брюки). Полушерсть с полиэфиром.
МУЖЧИНА. Иди ты!.. Из швейников, что ли?
АВТОР. Примерно, таких же, как вы.
МУЖЧИНА. Однополчанин, выходит?
АВТОР. Дело прошлое…
МУЖЧИНА (снимая рукавицу с руки).  Дай пять.

Пожимают друг другу руки

МУЖЧИНА. Как до жизни-то такой докатился?
АВТОР. Долгий разговор. А вы?
МУЖЧИНА (запихивает брюки в мешок, как будто не услышал вопрос). Это от тебя духами несет? (Теперь не услышал вопрос Автор, но мужчина и не настаивает.) Выкарабкался, значит… (Роется в контейнере.) Это я про тебя… Да и я, в общем-то… Сказать, чтоб уж совсем загибался… Не, ничего подобного… Русский человек, он, может, знаешь, такой… Его, чем больше бьют, тем он крепше становится…
АВТОР. Простите, как вас зовут?
МУЖЧИНА. Ну, Данилой, скажем.  Данила – мастер, может, помнишь такого. Сказки в детстве читал? «Малахитовая шкатулка». Вот! В честь его… (Продолжает рыться в контейнере.) Мда… Не густо сегодня… А пару недель назад, к примеру…прямо тут же…путанку нашел. Нитка кордовая. Хоро-оший такой шматочек! Домой приволок. Ну, первым делом, распутал ее, перемотал, потом на базар. Ты не поверишь, по сто деревянных за метр – за милу душу! Только подноси  успевай… А вона!…( Пытается что – то поддеть кочергой.)  О, ё моё! ( Извлекает из контейнера покрытый грязью глобус.) Вона… Еще один трофей…Тоже кому-то без надобности ( Вытирает глобус рукавом бушлата.)  Ты за бугром когда – нить  бывал?
АВТОР.  Нет.
ДАНИЛА.  Вот и я тоже. Не пришлось. А хотелось бы… Смотри – ка, да оно еще крутится!.. Да. Очень бы хотелось ( Раскручивает  глобус.)  Ух, ты!.. Мать моя!.. Веселуха… Да, хотелось. Весь мир объездить. Баб чужестранных пощупать. Мулаточек там, персияночек. Я до баб, когда помоложе… Да я, между нами,  и сейчас. Есть еще порох в пороховницах. Хотя, конечно, и не в тех пропорциях, как бывало (Кладет глобус на землю. Снимает рукавицы.)  Хватит на сегодня. Пока жадность фрайера не сгубила. Как? У тебя еще время есть? Ты будто куда-то шел.
АВТОР. Есть.
ДАНИЛА. Ну, давай тогда еще… потравим… (Достает из кармана бушлата пачку сигарет, зажигалку, неторопливо закуривает, потом приседает на корточки.)  .А больше-то всего мне хотелось в эту самую – Италию. Может, от того, что песня тамошняя мне еще с детства полюбилась. Ты, может,  ее тоже… «Вернись в Сорренто», называется. (Напевает.)    «Как прекрасна даль морская, Как влечет она, сверкая, Сердце нежа и лаская, Словно взор твой дорогой…». Ну, шикарная песня. Известная. Ты ведь тоже не молоденький. Наверняка ее тоже слыхивал… Я ведь даже в мореходку хотел поступать. Справочки там разные. «Не участвовал. Сифилисом не болел».  Здоровье у меня тогда еще… и башка соображала. Словом, никаких, как говорится, противопоказаний. Зеленая улица. Но тут на беду…Шерше ля фам в полном, как говорится, объеме. Втюрился я в одну. Ну хоть ты тресни! Ну, зелененький еще был. Что твой огурец. И девок настоящих до нее… Была, правда, одна – кочерга. Так та не в счет – ее только не ленивый. Закрутилось между нами. Я про ту, в которую втюрился. Ромео и Джульетта. Тут уж  в полном диапазоне. И со всеми вытекающими отсюда… Да тебе, может,  неинтересно.
АВТОР. Нет, говорите. Я вас слушаю.
ДАНИЛА.  Я к чему про нее?..Это ж она меня – от Италии – то… Как сказал ей  про мореходку… Куда-а там? Слышать не захотела.  Да у меня и у самого – то уж кошки по сердцу. На фига,  думаю, попу такая гармонь?  На хрен мне эти чужестранки? Вот же она – ненаглядная. Тут тебе и Африка и Америка. Короче…(Поднялся с корточек, прошел за контейнер). Короче… Попал я вместо мореходки на курсы счетоводов. Уж как я ее – арифметику эту самую – до чего она мне!… Но я парень… Недаром меня бычком упрямым  прозвали. Уж ежели взялся за что – кровь из носу, а своего добьюсь. (Выходит из – за контейнера, застегивая на себе ширинку.) Ну, кончил я эти курсы, корочки получил. А мы к тому моменту и свадьбу отыграли. Любушка моя уже на сносях. Взяли меня на работу, на рыбоконсервный , в  расчетный отдел. Жилплощадь какую никакую. Словом, - хоть и не Рио де Жанейро, но  жить можно… А жизнь , вишь ты, и не получилась (Вновь достает пачку сигарет, подает сигарету Автору, тот покачивает головой.) Что?
АВТОР. Мне нельзя.
ДАНИЛА. Думаешь, мне можно? Бронхит? Астма?
АВТОР. Разное.
ДАНИЛА. Доходяга, значит ( Закуривает.) 
АВТОР. Дальше… рассказывайте.
ДАНИЛА. Да, вроде, все. Можно точку поставить.
АВТОР. Нет, не все. Только-только главного коснулись. Жизнь, говорите,  не получилась. Почему?
ДАНИЛА. Ну, это… Без поллитра, ты знаешь…Но раз тебе интересно…Попробую…Так на чем я ?
АВТОР. Рио де Жанейро.
ДАНИЛА.  А! Ну да…Словом, как мужик, да еще с головой, - стало ко мне начальство передом, доверие  оказывать,  начал я, что называется, по служебной лесенке. Ба-аб у меня! Денежек, конечно, тоже стало поболе,   но все одно – мало. А у нас уж с моей любушкой и дите подрастает. Ну и окромя дитя…То одно ей  сообрази, то другое. Любила она жить не хужее других. Хозя-айственная тетенька…Короче, « финансы поют романсы», а тут как раз начало ко мне начальство. То одну им бумажку надо подмахнуть, как говорится, «не глядя», то другую.   Я – то сразу смекнул, в чем тут козья морда.  Струхнул поначалу. А моя-то уже разнюхала. И  прям в штыки. «Ну что ты за мужик ? Деньги сами плывут в руки». Короче, пристыдила меня. Ну, пару годков мы с ней действительно… Ни в чем себе не отказывали. Приоделись. На Черное море съездили. Мебель новую. Я аж мотоцикл себе.  С коляской.   В деревню, помню, к своим – с таким треском подвалю! Всех собак на уши поставлю…Развеселая была жизнь… Да только… «Гуляли - веселились, подсчитали – прослезились». Всплыло все. Все наши шахеры – махеры. Ну,   меня под белы руки, церемониться не стали. Начальство, понятное дело, ото всего отмазалось. «Я не я и лошадь не моя». Меня к шести годам с конфискацией. За хищение в особо крупных. Вот такая , браток,  развеселая  история ( Бросил сигарету, тушит подошвой сапога.)
АВТОР. А что у вас с рукой?
ДАНИЛА. С рукой?  Да ерунда.  Это я сам. Оплошал малость. Когда сцепщиком на железке. Уже после отсидки. Засмотрелся на воробьев и двух пальцев…Чик! Будто корова языком слизала.
АВТОР. Я этого не знал.
ДАНИЛА. Ты?…Хм…А  что ты  вообще знаешь? (Присев на корточки, начинает свертывать узел.)  Знаешь, что меня больше всего…во всей этой истории с географией? Сыночек мой… Вот гад! Я как с курорта – то своего… С женушкой поначалу разговор был…крупный…Ну, об этом не буду. Только для служебного пользования. Потом к нему заглянул. Смотрю, сидит, книжками, как Цицерон, со всех сторон обложился. Я только было к нему, а он: « Стучаться надо»…А?.. Как это тебе? Шесть лет паршивца не видел, словечком не обмолвились, а он… так покосился на меня… зубы оскалил: «Стучаться надо».
АВТОР ( волнуясь).  Нет, там было не совсем так! Там была еще прелюдия  Я все сейчас объясню.
ДАНИЛА. Да какая еще к бесу «прелюдия»! «Стучаться надо». Вот и вся прелюдия. После шести-то лет. Ну, стукнул я. Дом аж…  закачался. Только меня и видели.
АВТОР.  Нет же! Нет,  все было…но  не совсем так, как ты… то есть как вы  сейчас представляете. Тоньше. Сложнее.
ДАНИЛА. Да пошел ты… (Поднялся с корточек). Ты-то чего ради за него заступаешься? Он что тебе? Кум? Брат? Сват?.. Теперь, мне говорят, в большие люди метит. Сочиняет там чего-то. На  инженера душ хочет обучиться... Инженер хренов. А отца родного в упор не  видит. Или, если уж совсем деваться некуда, - нос к носу -  буркнет  там себе чего-нить… Стыдится, что ли?.. Он стыдится, а я и не напрашиваюсь. Стыдится родного папашу – ну и ладно. Не смертельно. Бывает, ты знаешь, и похужее.
АВТОР.  И все -таки…
ДАНИЛА. Все! Баста! Зарыли тему. Не  хочу больше про него. Душу воротит (Берется за узел.). Помог бы, а то с поясницей у меня… (Автор помогает Даниле взвалить мешок на плечо.)  Благодарствуем… По всему видать, ты мужик неплохой.  Слушать умеешь. Ты у нас, вообще-то, как? Постоянный али приезжий?

Автор мнется с ответом

ДАНИЛА.  Мало ли – захочется еще про чего-то узнать – милости просим. Улица «Героев – Панфиловцев», дом тринадцать. Запомни. Панфиловцев. Тринадцать. Я там прямо, - в подвальчике. Стукнешь в окощко, вынесу тебе лукошко.  А не найдешь, спроси любого, где тут Данила  Барахольщик живет. Любая собака дорогу покажет.
АВТОР. Хорошо. Я запомнил. Вы глобус оставили.
ДАНИЛА. Оставил… А на хрен он мне нужен? Меня уж и так, - сожительница моя,- чуть что:  «Опять барахла нанес». А тебе понравился, - бери. Может, еще и загонишь кому, если очень подфартит (Взмахнул на прощание свободной от мешка рукой. Уходит, постепенно растворяясь в сгущающихся сумерках.)

Автор долго  стоит, смотрит ему вслед.
Появляется Оля, почти бежит, прикрывая лицо от бьющего ей навстречу ветра.

ОЛЯ (еще издалека).  Ну, и где же вы? Обещали скоро. Слово дали, что не подведете. Валериан Иванович  рвет и мечет…
АВТОР. Да-да! Я иду. Сейчас… (Поднимает с земли глобус.)
ОЛЯ. Зачем он вам?.. Такой грязный.

Автор пытается вытереть глобус подобранной с земли тряпкой.

ОЛЯ. Ах, да оставьте! От него ж пахнет.  Валериан Иванович меня убьет (Выхватывает глобус из рук Автора, бросает в контейнер.) Идемте!

 Смена обстановки. Какое-то помещение. Судя по развешанным по стенам  старым афишам, фотографиям, дипломам, вымпелам  и тому подобное, это нечто вроде театральной «гостиной». На низеньком канапе восседает мрачноватый Валериан Иванович. Греет руки, держа их над включенным радиатором. Входит сопровождаемый Олей заметно помолодевший, но от этого не повеселевший  Автор.   

ОЛЯ. Ну вот и мы!.. (Валериан Иванович  даже ухом не повел. Обескураженная, Оля продолжает.)   Эта злюка Нина Андреевна вначале меня даже в дом не хотела впускать. Пришлось постараться. Но я все-таки его привела (С Валерьяном  Ивановичем всё то же: уперся глазами в  радиатор и молчит.) Он здесь, Валериан Иванович!
АВТОР (Оле).  Может, я ему не нужен?..  Тогда я пойду?
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ (только сейчас поднимает глаза на Автора). Хм…  Это кто?
ОЛЯ. Как «кто»? Тот, кого вы хотели. Автор.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Невероятно  (Автору.)  Поздравляю. Вас словно  сбрызнули  живой водицей.
АВТОР. Да, сбрызнули. Я зашел по дороге в  парикмахерскую…  Постригся. Побрился.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ: Это вы зря. Бриться перед премьерой… Плохая примета. Никогда этого не делаю… Иногда, вроде бы,  мне это помогало… Я вижу вас что-то заинтриговало (От того, что Автор обратил внимание на стоящий в комнате большой шкаф.)   Да. (Встав с канапе, проходит к шкафу.)  Ваше чутье вас не обманывает.  Этот шкаф приволокли  от завлита. И именно в нем… (отворяя дверцы шкафа)  я и отрыл вашу пьесу. Теперь это типа музейного экспоната. Я говорю о шкафе, а не о вашей пьесе. Вашей пьесы там уже нет (Закрывает дверцы шкафа.)  Она у меня вот тут… (Тычет пальцем.)  В печенках…  А еще… (Постучал пальцем по голове.)  Как гвоздь…  (Жестом показывает Оле, чтобы она покинула помещение. Оля гримасой показывает, что ей бы этого не хотелось.)  Иди, иди. Ты славно поработала. Скоро опять свистать всех наверх. Пока иди отдохни. А между нами сейчас… Крутой мужской разговор. Присутствие слабого пола нежелательно.

Оля с неохотой уходит

ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ.  Ну, как вам… Нина  Андреевна? (Достает из кармана своих брюк горсть каких-то лекарств, находит нужное.)  Ничего катастрофического. Активированный уголь. От  изжоги… Дамочка вполне расприятная во всех отношениях. Я о Нине Андреевне. Мумию, если очень постарается, оживит. В супруги к вам – лихим случаем – не набивалась?
АВТОР (строго).  Я бы попросил  вас… Не надо.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Простите…
АВТОР. Я не хочу, чтобы вы ТАК… развязно…  говорили об этой женщине. Мне это неприятно.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ.  Да что вы?!.. (Какое-то время пристально смотрит на Автора, как будто пытаясь прочесть его мысли.)  Впрочем, как вам будет угодно – с. Если вы считаете для себя это оскорбительным… Примем к сведенью вашу щепетильность. Не надо, так не надо (Проходит к стоящему посреди комнаты, покрытому алой бархатной скатертью столу, берет  с подноса графин, стакан, наполняет стакан водой из графина, запивает лекарство.)  А о ее дворецком… можно? (Автор молчит.) Славный мальчуган. Мелкий прохвост. Подчеркиваю: «мелкий». Будь он достаточно крупным, снял бы,  не задумываясь, перед ним почтительно шляпу (Достает из-за завлитовского шкафа бутылку и, видимо, в объяснение того, почему он держит бутылку за шкафом.) Мой схрон… В угоду узаконенному в театре сухому закону… Простите за тавтологию…  Видите ли… Кажется, уже не безызвестный вам  Гриша…
АВТОР. Да, я о нем уже знаю.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ (откупоривает бутылку.) Да, очень оригинальная личность. Я о Грише. Пока трезвый, - слова из него не вытянешь. СтОит (на бутылку) отведать, начинает трещать без умолку. Как сорока. Причем, в основном, цитатами… Однако, возвращаясь к нашим баранам… точнее, к дворецкому… (Разливает из бутылки по стаканам.) 
АВТОР. Если вы для меня, я не буду. Я не пью.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Что вы говорите? Совсем?..
АВТОР. Да, совсем.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Совсем-совсем не есть совсем хорошо. Скорее, наоборот. Воздержанности в театре никто не поймет. Я тоже, справедливости ради, никогда не пил горькую. Но бывают обстоятельства, когда совсем не плохо прочистить мозговые извилины… Впрочем… (Наполняет только один стакан.)  Но я все же закончу о дворецком… Малый не без способностей. Даже артистических. Настолько, что я даже попробовал его  в одной рольке. Ваш же персонаж. Такой же мелкий плюгавый мерзавчик. Вонючий пупырышек.  Да, вы  не  поскупились на краски. Довольно пакостное насекомое (Теперь достает из ящика стола тарелку с бутербродами.)  Актера из него так и не получилось. Был уличен. Опять же в мелкой… Выудил из кошелька… Сейчас не вспомню, чей то был кошелек… Кажется, нашей костюмерши…  Впрочем, это не так уж и важно…
АВТОР.  Может, довольно… об этом? Дался вам этот дворецкий! Мне неприятны эти детали.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Да?..  Хм… Да у вас, похоже, после парикмахерской вроде бы прорезался голос! Хорошо-с. Если вас это раздражает… (С наполненным стаканом в руке.)  С вашего молчаливого попустительства… (Пьет, закусывает бутербродом.)  Отвратительное пойло! Но лучшего здесь… к сожалению… Вот когда я гостил в Грузии… Славный град Кутаиси… «На холмы Грузии легла ночная мгла»… Бывали когда – нибудь в Грузии?
АВТОР. Нет, не бывал.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Когда ваш шедевр поставят в Грузии… А я ничуть не сомневаюсь, что когда – нибудь это произойдет…Что же я там ставил?.. Ну конечно! Лопе де Вега. «Овечий источник». Народная драма… Какими же винами там меня угощали! Кинзмараули… Ркацители… Гуджарати…  В одних этих названиях поэзии больше, чем во всей антологии современных поэтов.
АВТОР (кажется, недовольный тем, что Валериан Иванович говорит о чем-то постороннем). Я вам, кажется, за чем-то понадобился. Вы за чем-то меня звали. Оля настаивала…
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Да-да, Ольга вас не обманула. Вы мне крайне…

В комнату, как всегда бесцеремонно, пока его не спугнут,  входит Гриша.

ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ.  Тебе чего?

Гриша, очень важный,  сосредоточенный,  не обращая ни на кого внимания,  озирается по сторонам. Как будто чего-то ищет.

ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ: Эй… Дружок… Очнись. Я тебя о чем-то спросил. Какого, извините, хрена тебе здесь понадобилось? Объясни мне. Хотя бы на пальцах.

Гришин взгляд останавливается  на радиаторе. Решительно устремился было  к нему, но где – то на полпути, краем глаза, успевает заметить стоящую посреди стола бутылку и – как будто окаменевает,  не может оторваться  взглядом от бутылки.

ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ (выходит из-за стола, подходит со спины к окаменевшему Грише, берет за плечи, безо всяких церемоний выводит за дверь. Гриша при этом ни капельки не сопротивляется). Да… С ним лучше только так. Без лишних слов. Другого обращенья он не понимает. Думаете, зачем он приходил?.. (Отключает радиатор из розетки, прячет за ширмой.) Так вот… Вы только что обратились ко мне с естественной претензией… Даже, я обратил на это внимание, с вызовом. Еще бы! Вас не без труда отыскали, доставили чуть ли не под конвоем ко мне вовсе не за тем,  чтобы я разглагольствовал перед вами о никем не оспариваемых достоинствах грузинских вин, и, тем более, не о грузинском гостеприимстве… (Вновь берясь за бутылку.)  Может… все-таки? (Автор энергично покачивает головой.)  О-кей! Чтобы между нами сохранялся паритет, больше не буду и я (Закупоривает бутылку.)   А затем, чтобы вернуть свое благорасположение к вашему шедевру… Да, «вернуть», от того, что я его, где-то на полдороге,  потерял… Сейчас сожалею, что меня  вообще сподобило коснуться вашей пьесы. Пусть бы  и дальше себе пылилось. Пусть бы мыши довершили  святое дело, - доверили бы ваш опус вечности. Случись это,  я бы не испытывал сейчас такой растерянности…  (Почти шепотом.)  Признаюсь вам в одной ужасной вещи…Тсс… Только между нами… Я потерял ниточку… Я больше не вижу никакого смысла в том, что вы там… понаписали… (Возвращаясь к обычному голосу.)  Да, когда я вас прочел… Да, в тот, первый раз… Мне показалось… Все настолько ясно! Сногсшибательная логика. От «а» до «я». Во мне не возникло ни малейших вопросов. И дальше. Когда я уже приступил к работе… Эта иллюзия понимания во мне не исчезала…Я буквально купался в  ней. Я имею в виду: «в иллюзии». Но буквально за день до премьеры… меня вдруг огорошило, что я не понимаю… Про что это мы?.. Каким это блюдом мы все хотим угостить нашего почтенного зрителя?.. И   меня охватила паника. Может, вы… ваше авторское величество…  Может, вы снизойдете и объясните, какие смыслы толпились в вашей сумасбродной головушке, когда вами овладело желание сочинить эту, извините, это сплошное… «пойди туда, не знаю, куда»?  Каким было ваше побуждение? Что вас тогда толкнуло на  это… не побоюсь этого слова… преступленье?

Автор молчит. О чем-то напряженно думает.

ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. И что же?..  Ваше молчание, уважаемый, становится все более пугающим. Если не знаете даже вы…
АВТОР. Потерпите. Я вспоминаю…
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. А! Ну-ну!
АВТОР (еще какое-то время подумав). Я сейчас вспоминаю… Я хотел… написать о человеческой жизни… Такой, какая она есть, а не какой ее хочется.  Суровой. Без глянца. Без прикрас.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Допустим… Похвальное стремление. Не вы, кстати, первый, не вы последний. Многие уже и до вас замахивались. Богатыри, не вы. Но что меня ставит в тупик… я не вижу в вашем сочинении… даже  самой элементарной  логики. В ней, в этой  жизни, какой вы ее представили, ничего не выстраивается.
АВТОР. Не выстраивается.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. И вы так спокойно об этом! (Передразнивая) «Не выстраивается».
АВТОР. И что? Чему же вы удивляетесь? Или вы, настолько  уверены, что в человеческой жизни  есть действительно какая-то логика?
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. То есть… Но… должна быть… хоть какая-то… как это?... Господи, забыл это слово… Вылетело из головы… Ну, помогите же мне...
АВТОР. Не знаю, о чем вы.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Идея!.. Вами руководила какая-то идея?
АВТОР. Хм… Не помню.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. А-а! Вот видите!
АВТОР. Но откуда ей взяться?
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Идее?
АВТОР. Да.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Ну, здравствуйте, батенька! Все. Приехамши.
АВТОР.  И почему она непременно, как вы говорите, должна? Откуда вы это взяли? Родились с этим? Скорее, вам что-то  внушили. Когда с утра до вечера одно и то же: «Идея! Идея!». И вот… Вы дожили до этих лет…
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Стоп!.. Помолчите!.. Довольно. Я, кажется, что-то начинаю постигать… Айн секунд!.. Так… (Что-то напряженно обдумывает.) Еще один айн секунд… (Словно его что-то подстегнуло,   начинает метаться по помещению.) Так-так-так… Как будто стало… что-то… Еще-еще-еще… Да, вырисовывается… Вырисовывается… Правда, чего-то как будто все равно еще не хватает… Какого-то последнего звена. Какой-то, может, даже мелочушки. Пустяшки…  Можете еще что-то добавить?.. Напрягитесь…
АВТОР (как будто перестав слушать собеседника, мысленно разговаривает только с собой).  Но если всего этого нет, а нам только кажется, что оно есть, потому что так проще… легче… привычнее?..
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Окей.. Я вас слушаю… Продолжайте бредить и дальше..
АВТОР (по-прежнему, устремленный в себя). Я же  задался целью писать только правду. Чтобы никакие волшебные сирены не завораживали меня… Голая правда…
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ (подначивая). «Голая правда». Хм… Пусть так. И все равно, я чувствую, это же еще не конец.
АВТОР. А раз так…  Если логики нет в самой жизни, а мы ей эту логику только навязываем, так откуда же ей  тогда взяться  и в  моей… голой  пьесе?
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Хм… Вполне… логично… Но еще недостаточно. Умоляю вас: продолжайте.  Я чую, вы на правильном пути. Но еще чуть-чуть…
АВТОР. Однако вопрос в другом…
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Так-так-так!.. Не останавливайтесь. Продолжайте в том же духе.
АВТОР. Вопрос в другом. Это я сейчас утверждаю, что писал о человеческой жизни… Это я сейчас такой умный, а тогда… тогда… Я помню… Я был еще молодым глупцом. Я не задавался тогда этой целью. Я всего лишь писал о себе.  Как же я мог догадаться, что именно так, как мною было написано, и случится на самом деле? Я как будто себя предугадал… Все-все, что со мной случится потом. Получается, я сам  на себя… накаркал…
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Стоп..  Как? Как вы сказали? «Накаркал?»… Хм… Накаркал… Пока помолчите, иначе смажете…  (Опять забегал по помещению.) На-ка-ркал… Накар-р-ркал… Слышите?.. Ч-черт!.. (Ударил себя кулаком по голове.)  Мамма мия! Вот же она… мелочушка. Вот оно! Это волшебное словцо…  «Сезам, отворись!»  И все как будто становится на свои места. Да-да, теперь все укладывается.  (Потирает руки.)  Выстраивается… О-о-о… До чего ж теперь это здорово! Одно слово (Порывисто обнимает безучастного Автора.)  Спасибо, дорогой. Вы меня, не побоюсь этого высокого слова,  спасли. Не только меня. Всех… 

Входит строгий, как всегда в пределах театра,  Орест Давыдович, за его спиной  болтается  Гриша.

ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ.  Прошу… ( Озирается.)
ВАЛЕРИАН ДАВЫДОВИЧ. Чур! Только без меня! (Устремляется к двери, при этом забавно каркая.)  Кар-р-р… Кар-р-р…
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Постойте!.. Куда же вы? Вы мне здесь нужны!

Но Валериана Ивановича  уже и след простыл, слышен только его стремительно убывающий голос: «Карр… Карр… Репете, репете, репете».

ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Что с ним?
АВТОР. Не знаю.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. С ним-то самим хотя бы  всё в порядке?
АВТОР. Д-да… Он, кажется, нашел какое-то волшебное слово.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Какое еще волшебное слово?
АВТОР. Он нашел, а я, кажется, окончательно его потерял.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Ладно, занимайтесь своими волшебными словами, а я займусь своими…  (Озирается по сторонам, заглядывает за штору, вытаскивает из-за шторы радиатор. Торжествуя.) Вот оно! Причем это уже не слово, это вещественное доказательство. Еще тепленькое.  Что и требовалось доказать… Вопреки моему настоятельному письменному распоряжению: пользоваться нагревательными приборами на территории театра только по моему личному разрешению. Наш волшебник  такого разрешенья у меня не испрашивал (Грише.) Вернуть в кладовку.

Гриша не шелохнется, смотрит, как зачарованный, на оставленную Валерьяном Ивановичем на столе бутылку.

ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ (также обращает внимание на бутылку). Ага! Еще одно нарушенье… (Заметив, что Гриша потянулся за бутылкой.) А по рукам?..  Ишь, какой прыткий!  ЭТО тебя  уже не касается. Это  Я конфискую.  Сам (Засовывает бутылку в карман.) 

 Гриша , недовольный, но покорный, забирает радиатор, уходит, оставляя Автора и Ореста Давыдовича один на один.

ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ (стоящему в стороне и безразлично наблюдающему за тем, что вокруг него происходит, Автору).  Что ж! Теперь побеседуем с вами… Настал, как говорится, момент икс… Похоже,  вы чем-то расстроены…  А, да! Я помню. Вроде, чего-то там потеряли… Я вас немножко… с вашего позволенья… встряхну… Знаете, где вы находитесь? Валериан Иванович вас еще не ввел?.. Тогда я. Хотя бы пару слов. Это комната нашей славы боевой. Да, боевой. Все, что вы тут видите, - добыто нашими предшественниками. Их усилиями. Может даже их  потом и кровью.  И все ради того, чтобы зритель нас любил. Чтобы зритель на нас ходил. Чтобы ждал наши премьеры. Нетерпеливо добивался от нас ответа: «Когда же? Когда же?»…  Знаете, сколько билетов до сих пор продано на вас?.. Я только что справлялся у нашего главного кассира.  Бедная женщина. Даже не курам на смех. Да, даже курам, если я им сейчас скажу, станет не по себе.  В прежние времена, когда возникала аналогичная ситуация… допустим, какой-то спектакль, допустим, приуроченный к какой-нибудь дате и не пользовался успехом,  - у меня были налажены прекрасные отношения с нашим местным гарнизоном. Я мог  в любую минуту позвать…пригласить и в тот же миг зрителей – хоть целый полк! Сейчас армия уже не та. Нет прежней дисциплины. Полное разложение. И финансовое и моральное… Я сейчас не только про армию. Я вообще… Повальное пэ… (Вынимает бутылку из кармана, разглядывает этикетку.)  А вино-то дрянцо… Надеюсь, это не вы?.. (Автор отрицательно покачивает головой.)  Да, я так и подумал (Возвращает бутылку за тот же шкаф, откуда Валериан Иванович раньше ее же извлек.) А вы в курсе, что этот  сумасшедший пригласил на вашу премьеру живую музыку? Нет? Я тоже только-только узнал. Он пригласил, а я… директор… узнаю об этом буквально за несколько часов до премьеры. Живьем! Чуть ли не целый оркестр в полном составе!  Интересно, из каких шишей, по какой такой смете мы будем оплачивать их тяжкий труд? Мой прогноз на ближайшее будущее… Ваша никому не интересная скучнейшая пьеска нас окончательно разорит. Мы лишимся последнего. Окажемся абсолютно с разбитым корытом. И едва ли не буквально в чем мама родила…
АВТОР (так, словно в нем к этому моменту вызрело какое-то решение).  Мне бы очень не хотелось.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ.  Прошу прощенья. Вы что-то сказали?
АВТОР. Да. Не хочу, чтобы вы остались, в чем мама родила.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. А как?
АВТОР.  Отказаться от премьеры.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Отказаться?.. Хм…  Ваше желанье похвально, Но как это желанье реализовать? Поздно. Рубикон уже перейден.
АВТОР. Разве?  Вы директор. У вас есть власть.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Э-э, уважаемый! Какая в наше время у директора власть? Типа той, что у английской королевы. Теперь мы все решаем коллегиально.   
АВТОР. На вашей стороне общественное мнение. Я знаю, как к вам в городе относятся. Каким  уважением пользуется ваша персона. Вас поддержат. Вы сможете. Если сильно захотите.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Хм… Ну, может, вы и правы. Хотя бы отчасти. Может, чем-то я и пользуюсь. Чего-то и смогу. Но что вы хотите от меня? Я вас пока не схватываю.
АВТОР. Запретить.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Запретить? Что именно?
АВТОР. Сегодняшнюю премьеру. Я с этого и начал.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Бог с вами!..  Ну, о чем таком вы говорите? Вы в своем уме? Я бы, может,  и рад, но это невозможно.
АВТОР. Почему?
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Ну, невозможно и все тут! При всем моем… Даже речи быть не может. Меня никто не поймет. Тем более накануне премьеры… Да и откуда это у вас? Это странное желанье, выражаясь высоким стилем,  задушить свое собственное дитя.  В его еще колыбельке…
АВТОР. Мне не нравится мое дитя. Это… дегенерат какой-то.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Допустим. Но мне тоже много чего в этом мире не нравится. Если я буду  душить всех дегенератов… направо и налево…  И потом, откуда в вас такое отношение к тому, что сотворили вы сами? Откуда такое неприятие? Почему вы  решили, что ваша пьеса так плоха? Кто вам об этом? Валериан Иванович? Не слушайте его. У него семь пятниц на неделе. Да,  в нем… то есть в ней… есть, конечно… отдельные недостатки. Никто на это не закрывает глаза. Но что из того? И солнце, как известно, не без пятен. А я, помню, когда вас читал, даже пару раз прослезился. Честное слово… В связи с этим давно хотелось задать вам один вопрос. Он меня уже с первого раза, как только вас прочел,  мучает… Вопрос… в некотором роде… интимный. Касается лично меня и моих близких… В ней… В этой…  вашей пьесе… Там ведь, если вы помните, тоже фигурирует   директор...
АВТОР. Да. И что?
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ.  Они с женою  всю дорогу мечтали о сыне, а у них рождались только одни девочки. В общей сложности, целая троица. Алина. Ей уже пошел двадцать третий. Алёна. Ей скоро двадцать. Самая младшенькая. Розалинда. Едва исполнилось пятнадцать.
АВТОР. Ну, так и что же? Что здесь такого необычного?
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Необычное в том, что у нас с женой  точь – в – точь такая же история. Да, три девочки… Одна другой краше. Но все-таки девочки, а нам бы хотелось…
АВТОР. Да, я услышал. Не надо повторяться.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Ну, что вам стоило… опустить эту подробность? Тогда бы, может, и у нас… Хотя что я говорю!...  Правда,  это еще не все. У вашего директора есть племянник, к которому, за неимением собственного,  он стал относиться, как к родному сыну. Но и у меня…
АВТОР. Да, я  это тоже давно заметил.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Но… как это? Как такое могло получиться? Что и то и это, а в результате…
АВТОР. Я не знаю. Поверьте мне. Это чистая правда. Я помню,… Я писал как будто на автопилоте. Все это как-то… помимо меня… Значит, вы не хотите меня запрещать?
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Да.  Категорически против…
АВТОР. Это ваше последнее слово?

Оживает подвешенная на стене радиокоробка. Вначале невнятные предрепетиционные звуки, потом отчетливый повелительный голос Валериана Ивановича : «Все! Закончили этот базар! Никаких шатаний, брожений. Установка всем ясна?.. Не слышу». Отдельные возгласы: «Ясна! Ясна!» Вновь голос Валериана Ивановича: «Всем по своим местам! Последний прогон».

АВТОР. Ну, что ж… Не хотите, как хотите. Но я Автор. И последнее слово,  предупреждаю, все равно останется за мной



ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

На сцене кусочек театрального буфета. Несколько столиков, стулья.  Широкое незашторенное окно с видом на холодное, пасмурное,  низко нависающее небо.
За одним из столиков, спиной к двери,  лицом к окну, сидит Автор. Выражение лица безрадостное,  но при этом   выглядит еще более помолодевшим,   не горбится, какие-то  морщины  с  лица  исчезли.  Ему можно сейчас дать, пожалуй, лет сорок. Перед ним стакан с чайной ложечкой, пластмассовая  тарелка с недоеденным бутербродом.
В поле зрения появляется молодой человек лет двадцати пяти. Его, как можно догадаться, зовут Володей. Он полон уверенности, что если жизнь когда-то и возникла в нашем подлунном мире, то с единственной благой целью угодить ему. А все остальное это лишь сопутствующие его триумфальному маршу к славе побочные обстоятельства. А то, что происходит с ним сейчас – застиранный, мешковато сидящий на нем рабочий комбинезон, предлагающий убогое меню буфет, и все-все унылое, скромное, что окружает его в данный момент в этом мире, - не более чем временное недоразумение. Впрочем, все вышесказанное может также относиться и к находящейся сейчас  у него в руках  бутылке  с пивом, стакану,  тарелке  с вилкой.
Садится за соседний столик, не обращая внимания на сидящего к нему спиной Автора.  Приступает к еде. Вскоре входит озабоченная Оля. Настолько озабоченная, сосредоточенная на своих переживаниях, что не замечает Автора. Зато видит Володю, спешит к нему, садится за тот же столик  спиной к Автору.

ОЛЯ (с наигранной беспечностью).  Привет! Давно не виделись.

Володя молча ест, демонстративно игнорируя Олю.

ОЛЯ. Володь… Ну, чего ты опять надулся?..  Ушел, никого не предупредил. Что ты? Куда ты? Это тебе не степь, да степь кругом. Это театр… Дисциплина… Послушал бы, как Валериан Иванович сейчас ругается! Хочешь, чтобы из – за твоих капризов сорвалась репетиция?.. Да? Ты именно этого добиваешься?

Володя протягивает Оле вилку с нанизанной на ней сосиской.

ОЛЯ. Оставь, пожалуйста!.. Ты хуже ребенка, честное слово. Ребенку хоть что – то можно внушить. Ты же подводишь весь коллектив ( Володя с наигранным ужасом хватается за голову.)  Думаешь, тебя так долго будут терпеть? Будут уговаривать? И не мечтай. Выгонят… Ну и куда ты пойдешь? ( Володя делает вид, что он очень расстроен.)  Нет, ты просто… Не хочешь никого… ни видеть, ни слышать (Володя открывает бутылку, наливает пиво в стакан.)  Если б только ты знал, ка-ак ты мне сейчас…(Отворачивается от Володи, ее не видящие, застланные  еще не пролившимися слезами глаза устремлены  сейчас на  по-прежнему сидящего и смотрящего в окно Автора).
ВОЛОДЯ. Ну, только без нюнь (Берет Олю за подбородок, заставляет  повернуться к нему заплаканным лицом. Подает Оле стакан. Та отказывается  покачиванием головы.)  Ну и зря (Пьет сам.)  А теперь послушай меня.  Слушай и не говори, что не слышала. Вот он где у меня… ( проводит ребром ладони по горлу) этот  ваш… Валериан Иванович…  «Валериан Иванович!», «Валериан Иванович!» Ах, ах!..   Кто он такой, этот ваш Валериан Иванович? Жалкий режиссеришка. О таком в Москве никто никогда и слыхом не слыхивал.  А гонору-то!..  Меня уже тошнит, как только вижу его рожу… Да,  я устал от него…Устал ото всего…От этого бесконечного шума из ничего. «Сделай то, сделай это. Пойди туда, не знаю, куда»…И все это ради чего? Ради этой паршивой…не стоящей гроша ломаного…достойной только того, чтобы быть использованной по одному назначенью…Я больше не хочу участвовать в этой вакханалии. В этом апофеозе глупости. Я не хочу быть соучастником преступленья.  Только и всего.
ОЛЯ.  Но ты ведь должен… Это твоя обязанность.
ВОЛОДЯ.  Да никому я ничего не должен! С чего ты взяла? Я вольный человек. Не крепостной. На барщину ни к кому не нанимался. А в «шестерки» - тем более.
ОЛЯ.  Но ты же не бросишь нас всех в последнюю минуту?
ВОЛОДЯ.  Повторяю: я уста-ал…И прежде всего, потому что не вижу в этом никакого смысла. Вытягивать из себя последние жилы, и все это только ради того, чтобы прокукарекать какую – то околесицу. Мне жаль себя. Моего драгоценного времени. Мне в этой жизни еще слишком многое предстоит, чтобы расходовать свои силы на подобного рода шелуху. И все это только ради того, чтобы понравиться каким – то…

Пауза. Оля сидит, удрученно свесив голову. Володя не спеша потягивает пиво из стакана. Как будто из – за стены, под сурдинку, начинают доноситься звуки репетиции.
Автор медленно оборачивается, какое – то время всматривается в Володю, затем пересаживается спиной к окну. Сидит лицом к Володе, рассматривает его.

ОЛЯ . А я сегодня у твоей мамы побывала.
ВОЛОДЯ. Весьма своевременный визит!  Зачем она тебе? Я всегда подозревал в тебе склонность к садо-мазо.
ОЛЯ.  С чего ты взял, что у меня садо-мазо? И я пришла не к ней. У нее нашего писателя  поселили…Ну, того, кто написал эту пьесу…Ты знаешь, он хоть уже и пожилой, но довольно симпатичный… Какой-то неухоженный. Даже, кажется, добрый… Хотел с тобой встретиться.
ВОЛОДЯ. Со мной? Час от часу… Что – то  наболтала ему про меня?
ОЛЯ. Даже не подумала… Ну, если только…чуть-чуть (Володя  фыркнул.) Совершенно случайно. Вырвалось ненароком… Стала разглядывать твои книжки…
ВОЛОДЯ. Что ему от меня надо?
ОЛЯ. Я не знаю. Я его не спросила. Может, просто… Хочет тебе что – то посоветовать… (Володя опять фыркнул.) Напрасно, он все же…
ВОЛОДЯ.  «Посоветовать»… Старый козел – вот он кто. Да от него за версту несет нафталином! Еще в советчики суется. Не надо меня ни с кем сводить, ни за кого сватать. Я ничего ни у кого не прошу - ни советов, ни помощи. У меня своя голова… А если этому зануде хочется поиграть в мецената, - пусть поищет себе других клиентов. Более благодарных, чем я.  Так и передай своему…

Появляется  Гриша, с тарелкой в руках и куском хлеба в зубах. Идет в направлении одного из столиков, боковым взглядом замечает бутылку, на несколько мгновений замирает, садится за пустой  столик, откуда ему легче наблюдать за бутылкой. В дальнейшем ест, то и дело бросая  алчные взгляды на бутылку.

ОЛЯ.   Как мне трудно с тобой!  Если б только ты знал, ка-ак  трудно!
ВОЛОДЯ.  «Трудно», - значит отрежь. Да, хотя бы вот этим… (Подает Оле столовый нож, насильно вкладывает в ее руку, нагибает голову и пальцем себе на шею.) Режь…
ОЛЯ. С  ума спятил?   
ВОЛОДЯ. А это что? (Повернув  Олину руку ладонью вверх.) 
ОЛЯ ( смутилась).  А что?.. А-а… Ничего…Адрес.
ВОЛОДЯ. Чей?
ОЛЯ.  Ну, это художник.
ВОЛОДЯ.   Какой  художник?
ОЛЯ. Ну, ты же помнишь! Приезжий…  Помнишь? Мы недавно мимо собора проходили, а он его рисовал. То есть собор. А сегодня – я опять иду, смотрю, - опять он. Я подхожу, а он мне: «Девушка, как бы вы отнеслись к тому, чтобы  я  написал ваш портрет?»
ВОЛОДЯ.  Ну и? Как бы ты отнеслась?
ОЛЯ. Да никак.
ВОЛОДЯ.  А это?
ОЛЯ.  На всякий случай. Взял и мазнул. А вдруг - мало ли?- в один прекрасный момент мне действительно захочется увидеть себя…  на самом настоящем портрете? Это же так здорово!
ВОЛОДЯ. Если только это будет настоящий. Ты же видела, какой он художник. Это  мазилка, а не художник.
ОЛЯ. Ну, да… У тебя со всеми так. . Все плохие, бездарные,  один ты… Ты все-таки…  немножко… слишком самоуверенный.
ВОЛОДЯ.  Я не самоуверенный.  Просто знаю себе цену.  А если, ты говоришь, тебе со мной так трудно… Держись от меня подальше. Только – то и всего. Вот и весь сказ. Я же не против.
ОЛЯ (на ее глазах опять слезы).  Я постараюсь…Воспользуюсь твоим мудрым советом (Встает и сухо, стараясь не смотреть на Володю.)  А что передать Валериану Ивановичу?
ВОЛОДЯ. Этой грубой надутой бездари?.. Ну, передай,  что у меня  проблемы… с желудком. Что он, то бишь я, сыт по горло всей этой малоаппетитной стряпней. Принял слабительное и ждет подходящего момента… ( Оля, не дослушав его, вконец расстроенная, идет к выходу.) Передай: «Вначале туалет, потом вы». То бишь Валериан Иванович…

Оля уже исчезла из поля зрения. Звуки той же репетиции. Володя вновь берется за бутылку, наполняет стакан.

АВТОР ( оставаясь за своим столиком).  Напрасно…Напрасно ты с ней..  так. Она, действительно, может тебя оставить.
ВОЛОДЯ ( озадаченный, смотрит на Автора).  Пардон…Вы…ко мне?

Автор встает, подходит к Володиному столику, садится напротив него, закрывая при этом Грише вид на бутылку. Гриша спешит перейти за другой столик, так что бутылка вновь оказывается у него на виду. Какое – то время Автор пристально, в упор, разглядывает Володю. Тот, наружно спокойно, выдерживает этот взгляд.

АВТОР.  Так вот…Еще раз…Ты делаешь большую ошибку. Можешь ее потерять. Я говорю о девушке по имени Оля.
ВОЛОДЯ.  Не верю своим ушам. Мы уже на «ты»? С какой стати? Что –то не припомню, чтобы мы пили с вами на брудершафт.

Автор молчит, по-прежнему пристально всматривается в Володю.

ВОЛОДЯ.  В самом деле. Я вижу вас в первый раз в своей жизни… И надеюсь - в последний.
АВТОР. Да-да… Не знаю, с чего начать…Объяснить…Я в дурацком положении. Если скажу тебе…вам…что ты это я… каким ты будешь сколько- то лет спустя, ты, конечно, подумаешь, что имеешь дело с сумасшедшим. И будешь, наверное, прав. Не в том смысле, что я действительно… Потому что… что бы ты не подумал, но факт остается фактом: нас разделяют друг с другом тридцать лет и три года.
ВОЛОДЯ. Хорошо, что не триста.
АВТОР. Если ты спросишь, как могло такое произойти, честно признаюсь: не знаю… Не знаю!.. Это что-то типа… Как если бы я на какой-то машине времени вернулся в свое прошлое… Я в прошлое, а все окружающее как было, так и осталось - в настоящем… Но ты мне не веришь, я вижу.
ВОЛОДЯ ( ирония). Как вы догадались об этом?
АВТОР.  Хорошо, я продолжу… Я слышал, тебе не нравится моя пьеса.
ВОЛОДЯ. А  кому она  нравится? Если только таким примитивным существам, как Валериан Иванович.
АВТОР.  Ты знаешь, она мне тоже… не нравится. Но вся беда в том, что это не только моя, это и твоя…Это наша пьеса. Мы написали ее вдвоем. Ты начал, я кончаю… Или наоборот… Все как-то запуталось… Грустная пьеса.
ВОЛОДЯ. Отвратительная… И я к вашей… так называемой, пьесе… никакого отношенья не имею. Ни прямо, ни наоборот.
АВТОР. Да-да!.. А какой замечательной она вначале нам казалась! Так много всего обещала… И вот – финал. Я старый обомшелый пень и от меня за версту несет нафталином… Но я не обижаюсь. Нет!…Я просто хотел бы тебя предупредить…предостеречь. А, может, мы могли бы - если б договорились, - что – то решительно в этой пьесе переделать? Чтоб она не выглядела такой… удручающей. В самом деле, почему бы и нет? Это в наших силах. Это плод только наших усилий…наших заблуждений… наших ошибочных представлений.  И если объединить твою и мою волю, мы могли бы друг другу помочь… Как? Ты готов?
ВОЛОДЯ.  Переделать вашу пьесу?
АВТОР.  Нашу! Нашу пьесу
ВОЛОДЯ.  Каким образом?
АВТОР.  Женись.
ВОЛОДЯ. Хм…Интересно, на ком?
АВТОР.  На этой девушке. Оле.
ВОЛОДЯ.  Хм... Вы это…серьезно?
АВТОР. Еще как!   Это, может, единственный шанс – для тебя и для меня – хоть как – то спасти нашу пьесу (Володя покачивает головой.) Почему? (Володя постукивает пальцем по голове.)  Да, я вижу, ты все –таки принимаешь меня за сумасшедшего. Наверное, это естественно … Ну, а как поживает почтенная  Калерия Романовна? Так же попивает? Пытается делать тебе неприличные предложения? (Володя вновь озадачен.)  А ты отшучиваешься, делаешь вид, будто тебе и невдомек. Тянешь время. Еще бы! Тебе не хочется  расставаться с этим теплым «углом». Ведь он достается тебе почти даром, а при твоих заработках…. Но и разделить с ней ложе… Фу! До чего ж не хочется!
ВОЛОДЯ.  Это мамаша моя вам обо мне всякой чепухи наболтала?
АВТОР.  А между тем  тебе приходится экономить буквально на всем. Ты даже не можешь позволить себе купить свое любимое лакомство: клубничный конфитюр. Зайдешь в магазин, поглазеешь издали на этикетку…
ВОЛОДЯ.  Или эта девица…Оля. Одно из двух.
АВТОР.  Бедняга! Ведь ты такой любитель сладкого! Черточка, которой ты стыдишься, скрываешь от других. Одно успокаивает: такая же слабость была у человека… Одного из тех редких, кого ты не считаешь  занудой …
ВОЛОДЯ.  Ну-ну… Сколько ж у вас про меня информации!  Забавно. Что дальше?
АВТОР.  Безденежье, согласись, все – таки тебя удручает. Конечно, ты мог бы пойти и попросить у матери, деньги у нее всегда есть, но…
ВОЛОДЯ.  Проехали. Дальше.
АВТОР.  Дальше… Ночами – ты творишь… постукиваешь на машинке. Машинка дохлая. Досталась тебе по дешевке. Там есть один недостаток: чем сильнее бьешь по клавишам, тем, как ни странно, слабее печать. Кстати, как мне потом объяснил один дотошный мастер, там вся проблема в одном маленьком винтике. Если хочешь, я тебе потом покажу…Часам к трем твои силы на исходе…Чувствуешь себя одновременно и опустошенным и окрыленным…Выходишь на захламленный балкон…Слышишь, как похрапывает убаюканная очередной порцией спиртного Калерия Романовна…Долго смотришь на ночное небо…Звезды…Ты переживаешь только что тобою написанное. Ты горд. Почти счастлив. Забываешь обо всем, что тебя окружает… Признайся, что все так и есть. Я ведь ничего не придумал?
ВОЛОДЯ. Калерия Ивановна это сплетни, а звезды… Кто из пишущих обходится без звезд?.. А что касается того, с чего мы начали: «Женись на этой девушке». Я слишком высокого мнения о себе, чтобы согласиться играть роль вульгарного осеменителя.

К этому моменту Гриша закончил свою трапезу, Поднимается из-за стола с пустой тарелкой. Проходит мимо столика намеренно так ,чтобы еще раз бросить вожделенный взгляд на бутылку, исчезает из поля зрения.

АВТОР (вслед ушедшему Грише). Тоже мой персонаж. Я его не сразу, но вспомнил. Его дядя, ваш директор, Орест Давыдович, хочет сделать из него человека. Суровый сухой закон. Никто, ни под каким видом, - иначе навлечет гнев Ореста Давыдовича, - не продаст и не подаст ему ничего спиртного… И все – таки… возвращаясь к тебе… я продолжу… Чуточку терпенья. Я буду очень немногословен. Это последнее… Ты скоро уедешь отсюда. Ты окажешься в Москве. Москва поначалу отнесется к тебе равнодушно. Пройдет несколько лет. Но потом тебе улыбнется удача. Ты, твоя самонадеянность, и твои пьесы понравятся одному очень известному в мире театра человеку. Он приютит тебя в своем загородном домике. В том же домике, время от времени, будет бывать племянница этого известного человека, с несовершеннолетней дочкой - олигофреном. Она, племянница, станет настойчиво ухаживать за тобой, ты ее – с той же настойчивостью, - избегать. В ярости она обвинит тебя в том, что ты вроде бы пытался изнасиловать ее дочь-олигофрена. Тебя осудят на шесть лет. Через два года эта женщина одумается и признается в оговоре. Тебя вернут из заключения, но твоя жизнь будет уже надломлена. Ты уже никогда полноценно не сможешь творить. Твои стремления сведутся к минимуму. Ты будешь просто стараться изо всех сил выжить… Как тебе такая… перспектива? Вполне? Устраивает?

Володя молчит. Молчание воцаряется и в репетиционном зале.

ВОЛОДЯ. Я вам не верю… Вы что-то знаете обо мне, но отчего-то хотите мне навредить… Отчего-то все, кому не лень, хотят чему-то меня научить!  Я что, выгляжу таким… жалким… беспомощным? Я кого-то о чем-то прошу? Мне уже  двадцать шестой. Я уже многому и сам научился. И то будущее, которое вы мне рисуете… Напугайте этими россказнями кого-нибудь другого, более доверчивого, а мне, ей Богу, ни капельки не страшно (Берет из стаканчика бумажную салфетку, вытирает губы.)   А если вам так нравится эта… Оля… возьмите ее себе. Возражать не буду. Сделайте ее счастливой. И себя – заодно (Встает, уходит).

Возвращается Гриша, в его руках, прижатая к груди, свернутая рулоном свежая театральная афиша, на лице - отражение того, что он собирается сейчас совершить что-то очень важное. Не спешно прикнопливает афишу к стене как раз напротив погруженного в раздумья Автора. Появляется  взволнованная Оля. Видимо, предупрежденная Володей, на этот раз сразу находит глазами Автора, подходит к столику, за которым он сидит. 

ОЛЯ. Это вы!..  Что вы ему сказали?

Автор молчит, его невидящий взгляд устремлен на только что украсившую стену афишу. Гриша, явно довольный собой, чуть отступив от афиши, любуется делом своих рук.

ОЛЯ.  Что вы ему сказали? Я же вас ни о чем не просила.
АВТОР (его глаза по-прежнему устремлены на афишу).  Я хотел помочь.
ОЛЯ. Кому?
АВТОР: Ему…Себе…Тебе…Всем…Не получилось.
ОЛЯ.  Вы только сделали еще хуже!

Гриша, видимо, желая одобрения Автора, оборачивается к нему лицом, вновь видит оставленную Володей бутылку. Кажется , тут же позабыв об афише, бесшумно, словно опасаясь, что произведенный им шум может бутылку спугнуть, отходит к ближайшему незанятому столику, садится, в его поле зрения опять только бутылка.

АВТОР (как будто не только не видит, но и не слышит Олю).  Да,  не  получилось.
ОЛЯ.  Я знаю, я ему не нужна.
АВТОР.  Он считает себя умнее других. Слишком верит в себя. Это – то  его и погубит.
ОЛЯ: Ну и пусть. ( Ее глаза опять наполняются слезами.)  Если он думает, что он такой…единственный…

Автор так, словно что – то его осенило, встает, подходит к афише, внимательно разглядывает ее.

ОЛЯ. Я, наверное, уеду отсюда. У меня родная тетя в Москве. Богатая. Давно зовет к себе, - у нее двое детей и ей нужна хорошая нянька … Вот уеду, познакомлюсь там с кем – нибудь. Выйду замуж…У меня тоже будет много детей…Да, обязательно много! Это самое главное.
АВТОР ( так, словно его осенило). Какое сегодня число?
ОЛЯ.  Число?…Двадцать второе  ноября.
АВТОР.  Пятница?
ОЛЯ. Пятница.
АВТОР. Ну, конечно!…Конечно… (Смотрит на запястье и убедившись, что у него нет часов). Сколько сейчас?
ОЛЯ.  Пять. Без четверти.
АВТОР. Пять. Без четверти…Кажется, успеваю.  Но мне надо спешить (Быстро идет к выходу.)  Проводите меня. Побыстрее найти выход. Мне нужно успеть. Во что бы то ни стало.
ОЛЯ. Куда вы?..  Но вы еще вернетесь? ( Спешит вслед за Автором.)  Вы не забудете? Сегодня ваша премьера.

 Автор и Оля уходят.
Теперь в поле зрения  один Гриша. Еще посидел и, кажется, осмелев, медленно, не отрывая глаз от бутылки, встает, так же медленно, почти крадучись, приближается к влекущему его столику, или, точнее, к тому, что на столике. Садится за столик.
То ли из-за стены, то ли совсем  издалека начинает доноситься старательно выводимая на аккордеоне  мелодия «Вернись в Сорренто».
Гриша берет со стола  бесхозную, оставленную Володей пивную бутылку, энергично взбалтывает ее содержимое, запрокинув голову, заглатывает. Возвращает уже пустую бутылку на стол, отирает губы, какое-то время как будто приходит в себя и… вдруг, под  исполняемую тем же аккордеоном мелодию, очень даже неплохо поставленным  мальчиковым альтовым голосом,  с искренним чувством запевает «Виде о мааре канте бело! Спира танту сентименто. Комме ту а чи тине менте Ка скетато о фаие сунна!»… 
Под это не поддающееся разумному объяснению Гришино исполнение  происходит очередная смена обстановки. Постепенно Гришина сольная партия затухает, но аккордеон продолжает звучать,  плавно переходя  из предыдущей картины в следующую.
Тускло освещенное подвальное помещение. С аккордеоном на коленях сидит Данила. На нем одни лишь теплые кальсоны и нижняя рубаха. Рыхлая, с большим животом, пенсионного возраста женщина  работает утюгом.

ЖЕНЩИНА (ворчит).  Игрун… Одна забава токо что на уме…Зима, погляди,  на носу. Вот – вот морозы грянут… Был бы мужик как мужик, пензию бы хоть что ли себе, как безвинно пострадавшему на производстве, похлопотал…Вон как мужик с четвертого этажа. Так он  курей хоть себе на балконе завел. Чуть ли ли кажное утро по паре свежих яичек!  А ты? Палец о палец…(Стучат в окно.)  Еще кого-то черт принес… Да слышу! Слышу! Не глухая!  (Выглядывает из окна.) Мужик какой-то…Чего надо?!.. (Оборачиваясь и к Даниле.)  Да погодил бы ты пиликать-то! Ведь ничего ж из-за тебя не слышно! (Данила ухом не ведет, аккордеон не умолкает ни на секунду, тогда женщина опять в окно.)  Да погоди! Щас… Открою! (Оставив утюг,  уходит  за дверь.)

Вскоре в проеме двери появляется Автор, за его спиной маячит та же женщина.

ЖЕНЩИНА. Вот он… Играет… В ус не дует. А хозяйство все, как есть, на мене. (К Даниле.)  Эй! Гармонист! К тебе пришли!  (Проходит в комнату, вслед за ней Автор.)  Эй, мужик! Ты тут долго – то не засиживайся. Ему в дорогу пора (Становится перед Данилой на коленки.)  Ногу … (Надевает на ногу по-прежнему играющего Данилы носок.)  Ногти – то! Ма-ать моя!.. Как вернешься, напомни. Состригу.  Другую (Надевает второй носок.)  Музыкант хренов (Уходит за дверь.)

Данила продолжает играть, Автор же озирается. Его внимание привлекает фотография на стене. Становится напротив нее, рассматривает.

ДАНИЛА (наконец, прерывая игру, перекладывая аккордеон с колен на диван).  Что?…Задело?…Я – по молодости… Не признал? Фраеро-ок был еще тот!.. А рядом супруга моя… Бывшая то есть… Слушай, а ты сам – то кем будешь?
АВТОР. Мы с вами виделись сегодня.
ДАНИЛА. Сегодня?.. Однополчанин,  что ли?.. Слушай, а ты как будто постарше был. Или мне показалось?..  Выпить хошь?
АВТОР.  Нет.
ДАНИЛА. А то смотри, у меня…
АВТОР. Нет-нет, не беспокойтесь! Я к вам не за этим.
ДАНИЛА. А зачем?
АВТОР. Вы как будто куда-то собираетесь…
ДАНИЛА (закуривает). Вот…Племянницу завтра выдаю. А я типа затейника.
ЖЕНЩИНА (в двери).  Опя-ать задымил… Как паровоз.  Леший тебя задери…Подарок – то свой, может, лучше в холстину обернуть? Мороз вроде как к утру обещают. К бумаге примерзнет, - зубами не оторвешь.
ДАНИЛА. Оберни  (Автору.)  Сала просили привезти. У нас тут на базаре оно дешевое. Но хорошее. Хохлы привозят (На женщину.)  А это – подруга моя. Угадай, как звать?…Нипочем не угадаешь. Бородавка… То есть не в смысле «бородавка», конечно. Это у нее кликуха такая. По жизни – то она Авдотья. Дуняша то есть. Вон оно как! (Шлепает Бородавку ладошкой по ягодицам.)
БОРОДАВКА. Эй!..  Похулигань еще у меня…Ты б поменьше бала –бала. Автобус через час (Уходит.)
ДАНИЛА. Дай ей бог еще лет сто. Она ж за мной, как за дитем малым. Чуть ли не какашки подбирает. А я ей за это…(Красноречивым жестом.)  В благодарность. Раз в неделю – как штык. Чаще уже никак. А ты, собственно, чего ради? Выпить, значит, не хошь, а чего ж тогда?.. Смотри, время у меня, -  действительно, в полный обрез.
АВТОР.  Сейчас… Мне сказать нужно… Но  дайте мне еще одну минуту – подумать.
ДАНИЛА. Ладно. Думай. Токо недолго  (Вновь берется за аккордеон. Перебирает пальцами по клавишам, извлекая негромкие звуки).  Заметил я, в сторону театра будто пошел. Чего тебе там, в театре?.. Сыночек, вишь,  там мой. Типа кого-то…
АВТОР. Я с ним виделся.
ДАНИЛА. С кем?
АВТОР. С твоим сыном.
ДАНИЛА. Иди ты!.. И не врешь?.. Как же ты догадался?..  Как он? Про батьку родного ничего? Не поминал? Привет мне не передавал?.. Да куда ему. Он, поди, уже и забыл, что у него отец тут родной под боком…
АВТОР. Нет, он помнит. Он часто думает о тебе.
ДАНИЛА. Оппоньки! (Убирает аккордеон с колен.)  А можно об этом… поподробнее?
АВТОР.  Нет. Не могу. Слишком надолго, а мне надо успеть сказать вам самое важное… Ты вот собираешься в дорогу…
ДАНИЛА. Ну.
АВТОР (заметно волнуясь). Мысленно ты уже там, среди своих. Родные лица. Родная обстановка… Город, признайся, всегда был тебе чужим. Даже такой, как этот. По укладу, по духу. Словом, по всему. В глубине души ты всегда его побаивался. Твоя… (на фотографию)  это олицетворенный город. Одинаково притягивала и отталкивала тебя. Все время, что ты оставил деревню, все, что последовало за юностью, - ты фактически прожил… как в неволе.
ДАНИЛА. Ты  это про что?
АВТОР. Впрочем, это так…  Плод моих размышлений о тебе, моих усилий тебя понять.  Ты же просил сказать, что твой сын о тебе думает. Вот я и говорю.
ДАНИЛА.  Н-не понял.
АВТОР. А теперь, собственно, о деле… Понимаю, это непростое для тебя решение , тебе будет нелегко и все равно…Ты должен будешь мне поверить и сделать так, как я тебя об этом попрошу… Оставь ты эту затею с поездкой. Останься дома. Пусть эта свадьба…  Пусть  они обойдутся без тебя.
ДАНИЛА. Да с чего бы это?!.. Ха!.. Ну ты, фраер, даешь! С печки что ли свалился? Головой ударился? Тебе-то какое дело?
АВТОР.  Ну, скажем… Я что-то вроде экстрасенса. Я предвижу будущее. На немного, чуть – чуть…
ДАНИЛА. Только будущее? А прошедшее? Как насчет прошедшего?  Ну, скажем…(На ту же фотографию.)  Как ее зовут? Супругу то есть мою. Вот и не знаешь.
АВТОР. Зовут Ниной. Отчество – Андреевна. Живет на Молодогвардейцев, дом шестнадцать. Но дело-то не в этом. Все это пустяки. Все намного тоньше, сложнее… трагичнее. Я хотел бы тебе помочь. Мне необходимо  тебе помочь, это мой долг… А, может, это не так?…Может, скорее я хотел бы помочь себе?…Не знаю. Как бы то ни было,  и ты и я , - наши судьбы слишком тесно переплелись, мы ветви одного дерева, у нас одни общие корни. Мы должны держаться друг за дружку. Иначе мы пропадем… Как, в общем-то, уже  и произошло, но у нас еще есть возможность спастись. Поэтому я и предлагаю тебе. Ведь это так просто! В этом нет ничего сверхъестественного. Тебе надо просто посидеть сегодня дома. Только – то и всего! Но как же многое может от этого измениться!
ДАНИЛА.  Хм… Чудно.
АВТОР .  Да, представь себе… Вообрази на минуту… Что перед тобой твой сын. Постаревший, поживший. Годами сравнявшийся с тобой. Остро осознавший свою вину перед тобой…Это чувство вины, оно уже давно, годами подтачивало его. Червяком в мякоти плода… Все чаще и чаще, по мере того, как события прошлого, казалось бы, уходят все дальше и дальше… Но ничто не забывается, не заиливается, наоборот…Все чаще он ругает себя за то, что не разобрался в тебе, не захотел вникнуть в твою трагедию, оставил тебя один на один с этим вечным страхом перед непонятным… А ведь и требовалось –то от него – совсем немногое: просто подойти и спокойно, терпеливо выслушать тебя… Но не сделал этого. Потому что…Жил только собой. Рассчитывал только на себя. Думал только о себе. И при этом был уверен, что он самый умный…самый справедливый… Как же он жестоко ошибался! И только сейчас, на склоне лет, - старый, нищий, никому не нужный, - только сейчас начинает понимать, как многим в себе он обязан именно тебе. Твоему бессознательному, укоренившемуся в тебе страху перед этой непонятной, такой чужой, такой бестолковой городской жизнью… А твое стремление украсить эту жизнь чем – то необыкновенным? Убежать из – под  давящего ярма повседневности. Поднять паруса и в путь!.. Не в Италии, разумеется, дело, о которой ты ничего не знаешь. Что тебе до какой-то там Италии? Твое детство – вот твоя Италия. В детстве мы все о чем – то бредим, мечтаем. О чем – то необыкновенном, особенно ярком, лучезарном…что ждет в этой таинственной и в детстве кажущейся такой недоступной стране – взрослой жизни. Мы все – в наших детских мечтах – матросы на корабле, пустившемся в сулящее самые неожиданные приключения кругосветное путешествие. Ну что ж, - мы оба – приплыли. Сушим весла…  Так, может, нам вовсе и не стоило поднимать паруса?
ДАНИЛА. Хм… Да-а ты это самое… Цицерон да и только. Наговорил – то!.. Что – то не врубаюсь я… Нет, не врубаюсь… Ну так ты ведь, видать… ишь, как умеешь складно говорить!..  человек образованный, а у нас – смешно сказать.  Всего-то ничего. Неполное среднее. Как мне тебя понять?.. Да и насчет сыночка, ежели по честному, ты, конечно, чего –то приврал… Послушай, кого – то ты мне всю дорогу напоминаешь? (На фотографию.)  Хахалем ее случаем никогда не был?…Честно?…У нее ведь их воз и маленькая тележка. Сейчас вот салагу какого-то у себя прижила. Весь город над ней насмехается,  а ей хоть бы хны!.. Темпера-аментная бабочка…А что касается…насчет  Италии и всего такого… Про детство ничего не могу сказать, я в эти дела не вникаю. Скажу одно…Человеку, чтоб не парусило, не поддувало со спины, - очень даже несладко. Не то, чтобы совсем…Говорят, жить и в помойном ведре можно, но лучше… (Вновь берется за аккордеон.)  Эх! Тренировочки мне настояшей не хватает (Пробежался пальцами по клавишам, потом на искалеченную руку.)  А это – не смотри – это не мешает. При желании и клешней можно (Играет негромко.)  Человек не камень, это камень ни на что не поддается, человек ко всему привыкает (Играет.)
БОРОДАВКА( в двери).  Опять за свое! Одеваться-то когда будешь? Или так, нагишом, в одних кальсонах  и поедешь?
ДАНИЛА. А кто тебе сказал, будто я куда – то?.. Или приснилось тебе?
БОРОДАВКА: Почему это «приснилось»?.. Чего – то не дело ты… Дак едешь ты или как?
ДАНИЛА. Может, и не  поеду (Подмигивает Автору.)   А не поеду – и весь тут сказ!  На фига, спрашивается,  попу гармонь? Не умрут там, поди, от разрыва сердца. Погуляют и  без меня.
БОРОДАВКА. Не дело ты…  Принял, что ли?
ДАНИЛА( вдруг зло). А «не дело», так переделай. Ты же вон какая – ушлая.  Дуня - тонкопряха. Хозя-аственная бабочка. Может, скажешь, и мне курями заняться?  Все вы… ( Резко прерывает игру.)  Все…  Покамест отвали, пока окончательно меня не довела.  Дай с умным человеком договорить… А то ведь я и в самом деле накостылять могу.

Бородавка, озадаченная, выходит за дверь.

ДАНИЛА.  Все, артист, несчастья в жизни только от этих…от баб. Это я по собственному личному опыту тебе говорю.. Вот и она меня ( на фотографию)… Ведьма… Когда – то меня своей косой подкосила. А все от того, что покрасивше хотелось. На рожу ее смазливую клюнул. Помнишь, артистка была такая – Алла Родионова? Вылитая копия!.. Красота-то, она меня и сгубила. Но и я, как  сам видишь, не дурак. Выводы сделал. Теперь… с Бородавкой вот живу. Она баба с перчиком, ты на рожу ее не смотри. Хоть и жаба, но надежная.  Не продаст. Ни за какие ковриги. От того и живу – в ус не дую. Все у меня есть. Сыт, обут, одет. Крыша над головой. Чего еще человеку надо?
АВТОР. Я  как раз об этом. Дорожи тем, что есть. Не  гонись за невозможным. Посиди сегодня дома.
ДАНИЛА. Хотя, случается… старое – то… нет-нет, да и взбрыкнёт. Опять же к ней, к красоте – то, под самый под бочок…  Думаешь: «А! Да чего там?! Все одно один раз на этом свете живем!»  Но нет! Стисну себя в кулак. Взнуздаю…Ого-го-о… Не надо…Боюсь…Устал я, ты знаешь. Ты мне поверишь? Мне уже шестой десяток. Не так, может, еще и много. Мне б, может, еще покуролесить, ан нет- покою хочу. Веришь?
АВТОР. Верю! И я об этом!
ДАНИЛА. Ну, ты – молоток!  Даром, что образованный. Вникаешь в душу простого человека.
АВТОР. Нет, ты не так прост, как себя представляешь. Ты ведь тоже по-своему образованный. Думаешь, вспоминаешь, анализируешь, взвешиваешь, сопоставляешь. Ты делаешь одни выводы, я – другие. И все равно…где-то изначально…а может, в самом конце, - нас  что – то объединяет в одно. Мы все закольцованы, все в одном загоне. Мы вольны выбирать любые тропинки в этом загоне , туда-сюда,   но вход и выход из этого загона для нас  на всех один. Поэтому рано или поздно мы все придем к одному и тому же выводу.
ДАНИЛА.  Ну и… Давай тяпнем по этому самому случаю… Красиво говоришь. Заслушаешься.  Идет?
АВТОР. Тяпнем, если  посидишь  сегодня дома. Этим ты себя спасешь.
ДАНИЛА. А свадьба?
АВТОР. А без тебя!
ДАНИЛА. А племянница?.. Я ж ее во-от с таких. Я их всех оженил. И Кольку и Светку. У всех на свадьбах играл. А к Валюхе, значит, самой моей распригожей, - возьму и не приеду?
АВТОР. Но тогда…  ты больше  не вернешься сюда.
ДАНИЛА. Да  куда  я денусь?!
АВТОР. Когда ты соберешься в обратную дорогу, - ударит  мороз. Гололед на дороге. Автобус, которым ты поедешь, попадет в кювет. Никто не пострадает, кроме твоего аккордеона. Расстроенный, ты достанешь бутылку , выпьешь ее и, захмелев, пропустишь следующий автобус. Решишь добираться на своих. Подойдешь к берегу, наткнешься на бесхозную лодку. Догребешь до середины, лодка даст течь. Ты  утонешь вместе со своим аккордеоном и тебя отыщут уже изглоданным рыбами…Я хочу…предостеречь тебя от этого… Только предостеречь. Сохранить для будущего.
ДАНИЛА. Та-ак…  Все?…Все сказал?
АВТОР.  Тебе  мало?
ДАНИЛА. Экстрасе-енс…Мать твою (Задумчивый, не спеша закуривает, проходит к окну.)   Вальку жалко…Обида на всю оставшуюся жизнь… Как я ей потом втолкую, будто мне какой-то шустрик чего-то  напророчил? Не поверит!  (Выбрасывает недокуренную сигарету в форточку.)  Да  и хочется мне… (Проходит к аккордеону, касается его.)  Как же  без него? Какая ж на хрен свадьба? Похороны… Да и на похоронах сейчас, послушаешь, нет-нет да и запоют. Ну дак! «Нам песня строить, жить и помирать помогает» (Оглаживает аккордеон.)  Да, браток…Это сколько ж мы с тобой, ежели посчитать, песен переиграли? Старенький стал. Как и хозяин. Лет восемнадцать мне тогда только-только стукнуло. Я после школы-то сразу на лесопилку. До нее километров с восемь было. А я пешедралом. Туда и обратно. Ну, батя тогда и расщедрился. Отвалил мне деньжат. Специально, чтоб я велик себе. А я - заместо велика…Батя, конечное дело, осерчал, аж ногами на меня. Но стоило мне только ( нажал на басовую клавишу)  – притих…(На аккордеон.)   Думаешь, это что? Деревяшка? Вещь неодушевленная? Не-е, это, я тебе скажу…такая хитрая штучка…Он все чует. Слышит. Понимает. Он ведь тоже, поди, на эту свадьбу настроился. Ему ведь тоже себя в деле показать охота (Приложил ухо к мехам.)  Вон…Вон он как…Дышит…Звенит…Зовет…А я заместо того: « Окончен бал, погасли свечи?»  Не-е, так дело не пойдет.
АВТОР.  Но это же…смерть…Конец…Ты понимаешь, о чем речь? Не на словах, не в переносном смысле – в буквальном. Все для тебя оборвется. И ни тебя, ни твоего аккордеона. Больше ничего. Для тебя,  во всяком случае.
ДАНИЛА.  А ты не пугай… Пугало.. Не пугай! Не из пугливых. «Смерть, смерть»…Что я, по-твоему, смерти не видывал? Насмотрелся… Не страшно. Жить страшнее, это я тебе по своему личному опыту, не из книжек говорю. Да и на кой хрен мне, спрашивается, вообще ТАКАЯ жизнь? Бородавка! Мать твою за ногу. Штиблеты когда начистишь?
БОРОДАВКА (в двери).  Разуй глаза-то! Давно под тобой стоят.
ДАНИЛА.  Не слепой – вижу ( Начинает одеваться.)
БОРОДАВКА. Все ж таки, значит, едешь?
ДАНИЛА. Не « Все ж таки»… «Все ж таки». С чего ты взяла, будто я не хочу ехать?
АВТОР.  Одумайся.
ДАНИЛА: И одумываться нечего ( Одевается.)  Все давно…Еще до тебя…Тыщу раз обдумано – передумано. И ты меня больше не провоцируй! Сатана. И откуда ты такой взялся? Всезнайка, мать твою. Кто тебя подослал? Шел бы ты, мужик, по добру, по здорову. А то ведь я…такой. Я ведь и пришпандорить могу.

Вырубается  свет. Полная темнота на сцене.

ДАНИЛА. О, ё мое! Еще не хватало ( Идет к двери, на что-то натыкается. Грохот.)  Че-ерт…Не было печали…Бородавка? Ты где?
БОРОДАВКА.  Да здесь, здесь я!
ДАНИЛА.  Свечку что ли зажги. Ни бельмеса ж не видно.
БОРОДАВКА.  Еще б знать, где она.
ДАНИЛА.  Эх, чую, - не попаду я на автобус.
БОРОДАВКА.  А я тебе про то уже битый час.

Данила и Бородавка  уходят. Тишина.  Потом раздается слабая нота. За ней - с каким-то интервалом - другая… Третья…Как - будто чья-то неопытная рука пытается в темноте отыскать нужную клавишу, добиться желаемой мелодии. Вот, наконец, кажется, что-то стало получаться. Две-три ноты, объединившись, произвели что-то связное. Уже какая-то мелодия. Рука пытается повторить успех, и опять пошли неудачи. Еще две - три неудачные попытки и вот уже рука как будто окончательно разуверилась в своих возможностях - звуки рвутся. Опять тишина.

ДАНИЛА (в двери, какой-то странный свет за его спиной и сам Данила уже выглядит скорее призраком, чем реальным человеком). Эй! Цицерон! Ты где?.. Слушай, ты на  меня не обижайся…Не обижаешься?.. Ну раз так… Все, я пошел.
АВТОР.  Что ж… Я все понял. Прощай… отец.

Сначала та же темнота и посвистывание ветра. Потом слабо освещенное окно.  В оконном свете - Автор, он стоит у двери дома. А за окном разгоревшаяся не на шутку ссора.

ГОЛОС НИНЫ АНДРЕЕВНЫ.  Ах ты мерзавец! Подлец! Я заявлю на тебя! Какая же ты сволочь. Мало того, что украл, я бы это еще стерпела, но дарить…этой рыжей сучке. У нее же онкология! У нее же одной груди не хватает! Ты что, слепой? Еще не разглядел?
ГОЛОС МИШИ.  Да откуда ты все это взяла? Никому ничего я не дарил!
ГОЛОС НИНЫ АНДРЕЕВНЫ.  Не ври! Не ври мне прямо в глаза! Не принимай меня за круглую идиотку. Я еще в своем уме. Что я, ослепла совсем? Не могу разглядеть свои собственные сережки?

Автор стучит в дверь.

ГОЛОС МИШИ.  Да не брал, не брал я твоих сережек! Не бра-ал. В глаза ни разу не видел!
ГОЛОС НИНЫ АНДРЕЕВНА. А куда ж они тогда, спрашивается, подевались? Испарились? На прошлой неделе были, сегодня их нет. Как ты мне это чудо  объяснишь?
ГОЛОС МИШИ.  Никак. Поищи  получше. Найдутся  твои  сережки.
ГОЛОС НИНЫ АНДРЕЕВНА.  Подлец. Подле-ец… Ух, была б я…

Автор стучит в окно. Ссора мгновенно стихает. Свет в окне пропадает. Какое-то время тишина, только посвистывает ветер и поскрипывает суставами дряхлое дерево.
Щелчок дверного запора. В открывшемся дверном проеме Миша с фонарем в руке. Какое-то время, достаточно длительное, Автор и Миша стоят друг  против друга, потом Автор делает решительное движение, стараясь пройти в дверь, но Миша, насколько у него хватает сил, препятствует этому. Поскольку силы обоих примерно  равны, не приносящее никому превосходства противостояние длится не менее минуты, пока за спиной Миши не появится Нина Андреевна.

НИНА АНДРЕЕВНА.  Кто там?…Ах, это вы!…Что же ты его не впускаешь? Это же наш… писатель.

Миша  неохотно уступает дорогу Автору.

НИНА АНДРЕЕВНА.  Пожалуйста, проходите… У нас прямо несчастье за несчастьем. Вот… Теперь выключили свет ( Забирает у Миши фонарь.)  Проходите, проходите (Идет, освещая дорогу,  Автор следует за ней,  Мишу поглощает темнота.)  Правда, такое у нас последнее время не редкость. Хорошо, я всем запаслась: керосин, свечи…Сюда, пожалуйста ( Входит в уже знакомую комнату вслед за Автором. Сейчас становится заметным, что внешность Автора совсем преобразилась,  он выглядит  лишь ненамного старше Володи. Нина Андреевна ставит фонарь на стол. Становится заметно, что у нее опухшее, видимо, от недавно пролитых слез лицо.)  Как видите…Маленький беспорядок,- извините. Я искала… Весь дом перерыла. Сейчас, сейчас, все-все приберу (Суетливо начинает убирать в выдвижной ящик  комода какие-то коробочки, пакетики, свертки.)  В жизни  постоянно что-то… Не одно, так другое…И чаще всего, когда меньше всего чего-то ждешь. Кажется, вот – вот что-то наладилось, только бы жить и жить, - нет! Обязательно что – то… Будто кто-то… Специально…Прямо на зло.

Миша в двери, стоит и смотрит с неприкрытой неприязнью на Автора.

НИНА АНДРЕЕВНА.  Чего тебе?
МИША.  Ключ от кладовки.
НИНА АНДРЕЕВНА. Зачем?
МИША. Кто-то просил меня поставить капканы.

Нина Андреевна вынимает из кармана связку ключей, швыряет ее в сторону Миши. Ключи падают на пол, не долетев до  Миши. Тот подымает их и, бросив еще один неприязненный взгляд в сторону Автора, уходит.

НИНА АНДРЕЕВНА. Крысы, мыши… То исчезнут, - потом опять… Говорят, когда их много, - это к несчастью. Не знаю, я не суеверная. Ну а вы? Что вы делали? Как провели ваше время? Рассказывайте.
АВТОР.  Я только что от отца.
НИНА АНДРЕЕВНА. Как?.. Извините, я не расслышала.
АВТОР. Я был у отца… (Усталым голосом.) Я  твой сын, мама. Ты, кажется, меня не узнала.
НИНА АНДРЕЕВНА (пораженная, всматривается в Автора). Володя? Ты?.. Господи! Неужели это ты? А я… впотьмах… Мне показалось… Я тут поселила у себя одного… заморыша… вроде бы писателя… Хотя больше на бомжа смахивает. Я сразу же почувствовала: «Что-то не то».  А это, оказывается... Да, вот  сейчас точно ты… Тебя так долго не было  у меня. Я уж и забывать стала, как ты на самом деле выглядишь…  Как это хорошо, что ты, наконец – то про меня вспомнил (Словно спохватившись.) Я сейчас (Идет к двери.)
АВТОР. Ты куда?
НИНА АНДРЕЕВНА.  Сейчас, сейчас. Ты, наверное, голоден…
АВТОР. Нет… Сядь…Пожалуйста.  Никуда не уходи (Нина Андреевна садится.)
НИНА АНДРЕЕВНА. Так, значит, говоришь, ты побывал у отца? Ну и…Как он?..  Я не разговаривала с ним уже столько лет!.. А его… Как ее? Фу ты, господи! Ну, неважно. Ты ее тоже видел? Я как-то столкнулась с ней, нос к носу. Это что-то! Жир из нее, по-моему, так и каплет. Глаза заплыли. Пара подбородков. Волосы торчком. Даже ходить по – человечески не может. Корова! Ну согласись со мной, что это ко-ро-ва… Удивляюсь, как он может? И это после всего, что у него было. Хотя, может, ты не знаешь…
АВТОР.  Я все знаю, мама…Во всяком случае, - достаточно много знаю.
НИНА АНДРЕЕВНА.  Да-да. Конечно. Мимо тебя это никак не могло пройти. Много чего не могло пройти… К сожалению…

Какое-то время молча сидят напротив друг друга и молчат.

АВТОР. Можно, я  напомню тебе…один случай?
НИНА АНДРЕЕВНА. Да?.. Какой случай?
АВТОР. Это случилось очень давно. Я  был еще совсем маленьким…
НИНА АНДРЕЕВНА.  Да… И что?
АВТОР.  Как-то мы всей семьей были в гостях, - у ваших знакомых и я там увидел деревянную лошадь. Серую, в золотых яблоках. С ней игрался сын этих твоих знакомых. Примерно, мой ровесник. И мне так захотелось, чтобы у меня точь – в -  точь такая же!
НИНА АНДРЕЕВНА. Да, это, кажется, у Петровых. Маша моя школьная подруга, а ее муж в заготзерне. Они тогда были побогаче нас.
АВТОР. Это было странно. Странно, что я вдруг чего-то захотел. То есть я, конечно, то и дело чего-то хотел, но так редко в этом признавался! И тем более – почти никогда не просил, но тут…  Для меня просто…это стало каким-то… делом жизни и смерти. Я не представлял, как я могу и дальше находиться в этом мире, если у меня не будет такой же лошади.
НИНА АНДРЕЕВНА.  Да-да, я помню. Ты всем ужасно надоел тогда этой  своей лошадью.
АВТОР.  У отца уже тогда были проблемы на работе. Был мрачнее тучи и слушать меня не хотел…На тебя  как-то совсем не рассчитывал. И вдруг - одним ярким солнечным утром…когда я проснулся и увидел у своей кровати точно такую же! Восторгу не было предела! Я обрел желанное… Потом  я узнал, что этот королевский подарок мне сделала именно ты.
НИНА АНДРЕЕВНА.  Да, я помню. У меня было что – то отложено. Хотела обновить свой гардероб.
АВТОР. И вот тогда, - мне едва исполнилось шесть лет, - я и дал себе торжественный зарок: «Когда вырасту большим, стану много зарабатывать, я обязательно сделаю для тебя что-то особенное…необыкновенное». Такое, от чего у тебя займется дух,  и ты будешь гордиться мною и говорить всем: «Смотрите. Завидуйте. Это сделал мой сын».
НИНА АНДРЕЕВНА. Да-а? Неужели? Кто бы мог подумать? Никогда бы не поверила. Между прочим, эта твоя лошадь, до сих пор лежит где-то на чердаке. Все собираюсь выбросить и жалко. Не могу.
АВТОР.  И то, что я начал писать… Строить воздушные замки… Во многом я обязан именно этому желанью…угодить тебе.
НИНА АНДРЕЕВНА. Нет-нет-нет! Ушам своим не верю (Неловко смеется.) Ты просто разыгрываешь меня, признавайся. Мне всегда казалось… Ты все время был таким букой.
АВТОР. Этим вечером, ты знаешь, состоится премьера…Автором будет твой сын. Ты можешь гордиться мною.
НИНА АНДРЕЕВНА. Как? Разве это ты? Как же так? А я думала… Этот…которого я у себя... Я была уверена…Он сам сказал…Или Орест Давыдович?.. Я уже не помню…
АВТОР.  Возможно, кто-то действительно тебе говорил. Забудь об этом. Забудь об этом человеке. Больше ты его не увидишь. Я вместо этого человека. И я говорю тебе - сегодня, этим вечером, должна состояться премьера твоего сына. И ты будешь мною гордиться…я надеюсь. Тебе будет не стыдно называть себя моей матерью.
НИНА АНДРЕЕВНА.  Невероятно! Уму непостижимо!
АВТОР. Ты довольна?
НИНА АНДРЕЕВНА. Ну конечно! Это такой сюрприз! Тако-ой замечательный  сюрприз! (На ее глазах слезы.)  Оказывается, ты не такая уж и деревяшка, как я раньше думала. Оказывается, ты не чужой. А я до сих пор и не знала… Даже не догадывалась. Ты был всегда таким скрытным, будто постоянно играл со мной в прятки. Ты прятался, а я тебя искала… Я всегда чувствовала себя такой одинокой…

Миша в двери. Постояв ,проходит к столу. Сначала показывает, потом кладет на стол связку ключей. Выходит.

НИНА АНДРЕЕВНА (вытерла с лица слезы). Ты умный, ты все, конечно, понимаешь… Но он мне действительно очень помогает. Может, ты не знаешь, кажется, тебе еще не говорила, - я сейчас немножко подторговываю. Разная всячина. Без помощника мне никак нельзя…
АВТОР. Бог с ним! Я ведь тебя не упрекаю.
НИНА АНДРЕЕВНА. Да-да! Бог с ним… А о чем, скажи, твоя пьеса? Мне кажется, ты еще так мало пожил, - о чем, интересно, ты мог написать?
АВТОР. Не знаю.
НИНА АНДРЕЕВНА. Не знаешь? Не знаешь, о чем написал?
АВТОР. Да.
НИНА АНДРЕЕВНА. Разве так может?
АВТОР. Чаще всего так и бывает.  Раньше знал.
НИНА АНДРЕЕВНА. «Раньше» это когда?
АВТОР. Пока писал. Сейчас… не могу понять.

Нина Андреевна уже несколько секунд к чему – то напряженно прислушивается, вытянув шею.

НИНА АНДРЕЕВНА. Погоди минуточку… (На фонарь.)  Я возьму с собой – ничего? (Забирает фонарь со стола.)  Я скоро (Уходит, оставляя Автора в темноте.)

Темно. Где – то довольно далеко зарождаются странные, скрежещущие, чередующиеся друг с другом звуки, словно трутся друг о друга тяжелые металлические детали. Возвращается Нина Андреевна, вместе с нею возвращается и свет. Нина Андреевна вновь выглядит расстроенной, ставит фонарь на стол.

АВТОР. Что – нибудь случилось?
НИНА АНДРЕЕВНА.  А?.. Н-нет…Все-все в порядке! Просто закрыла дверь. Этот… Ушел – не предупредил. Дверь почти нараспашку. Хорошо, я услышала… Жаль,  ты не сказал мне, что у тебя сегодня премьера, пораньше. Даже не знаю, во что мне вырядиться…Конечно, у меня есть что надеть, но именно такое, чтобы соответствовало...
АВТОР.  Говоря откровенно… Я бы предпочел, чтобы премьера сегодня не состоялась. Я даже попытался ей помешать.
НИНА АНДРЕЕВНА.  Ну вот тебе раз! Это новость! Ну, как же так?
АВТОР. Дело в том, что… Эта премьера несколько необычная. А пьеса какая-то… Ты спросила меня недавно, о чем она…Я, пожалуй, скажу… Обо мне. О тебе. Об отце. О нашей общей нескладной несложившейся жизни.
НИНА АНДРЕЕВНА. Неужели, ты думаешь… считаешь, это кому –нибудь будет интересно?
АВТОР. Я не уверен… Я так не думаю… Нет, я теперь уже уверен, что никому.
НИНА АНДРЕЕВНА. Тогда зачем ты ее написал?
АВТОР. Почувствовал, что я должен. Что это мой долг… Но мне пришлось  в этой пьесе поставить какие – то точки… над и… Тебя – лично - это не пугает?
НИНА АНДРЕЕВНА. Да?..  Что ты имеешь в виду?
АВТОР.  Ну хотя бы… Ту роль, которую ты там сыграешь… В том, что касается, например,  отца…
НИНА АНДРЕЕВНА (насторожилась). А какую роль я там сыграю?
АВТОР.  Разве ты не побуждала его делать то, что ему – по его природе – вовсе не свойственно? Разве не ты подтолкнула его к тому, что он оказался в неволе, за решеткой? И разве нет твоей вины в том, во что он  в конечном  итоге превратился? Ты не чувствуешь на самом деле за собой никакой вины?
НИНА АНДРЕЕВНА. Ах, это!..  Это он тебе об этом сказал?
АВТОР. Я мог бы и сам догадаться… Только пойми меня правильно, я не думаю, в чем – то конкретном тебя обвинять. Я не прокурор. Мне просто хотелось… Настал решающий момент… Каждый из нас в этой жизни совершил что – то, за что ему стыдно. Но нельзя же бесконечно прятаться! А мы только этим и занимаемся, - прячемся, пятимся, уходим от ответов.
НИНА АНДРЕЕВНА (напряжена). Что ты от меня хочешь?
АВТОР. Скажи… Ты его…убила?…Правда?…Нет – нет, не в  физическом , не в буквальном, конечно, смысле. Но ты его…
НИНА АНДРЕЕВНА (взрываясь).  Не говори так! Не смей!…Ты еще… Сопливый мальчишка… Так вот, значит, зачем ты ко мне пожаловал. А я – то, дурочка, обрадовалась. Поверила. Подумала, он от чистого сердца. Просто пришел меня повидать. Спросить, не нужно ли мне от него…хоть какой-нибудь помощи! Никто ничего не знает. И ты ничего не знаешь. Да, тем более – ты. Да и откуда, интересно, тебе знать, если всю дорогу знался только с собой? Все только ради себя.  Ради своих…
АВТОР.  Нет, мама. Нет. Ты уходишь от прямого ответа. Да я еще и не сказал тебе самого  главного. Твоя вина даже не столько в том, что ты толкнула его стать пособником. Но ты  же предала его. Когда он был – там. Ты же не смогла найти ничего лучшего, как завести себе другого. Все знали об этом. Весь город. Ты никогда – при всей  твоей сметливости – не умела прятать концы. И он знал, - вот что самое страшное. Ты окончательно раздавила его этим.
НИНА АНДРЕЕВНА.  Перестань… Перестань…Ты ничего толком не знаешь. Зачем? Зачем вообще этот разговор? Зачем ты затеял все это?
АВТОР.  За тем, что  у меня уже не будет другого повода… Ты сотворила огромную ошибку, мама. Ты, которая всегда так гордилась  своим умением жить, добиваться… Да, ты сумела окружить себя  радующими глаз вещами. Но вещи, - они же все… такие холодные. Как железо на морозе. Они не спасут тебя от одиночества… Жаль, я не нашел  ни времени, ни желанья, ни, может быть, мужества сказать тебе об этом раньше. Может, что –то бы и изменилось. Теперь – нет, ничего не изменится, я знаю. Пьеса уже написана. И ее премьера, которой я очень боюсь, состоится уже сегодня. Хотим мы сейчас этого или не хотим, но это произойдет. А ты…Я это знаю и я говорю тебе об этом, - ты так и уйдешь из этой жизни одинокой. В окружении только этих холодных вещей. И твоего, извини меня…
НИНА АНДРЕЕВНА. Замолчи!

Автор ее послушался. Молчит. А снаружи доносится тот же скрежет. С каждым мгновением  ближе и громче.

НИНА АНДРЕЕВНА.  Скажи… Ты пришел специально?…Ты так заранее и задумал, чтобы придти и окончательно… растоптать меня?
АВТОР.  Нет. Только не растоптать. Я только хотел, чтобы ты нашла в себе силы признаться. И это, может, важно не столько для меня, как для тебя. Для твоей души. Твоей будущей жизни…и смерти.
НИНА АНДРЕЕВНА.  Ну что? Что ты ко мне пристал со всеми этими признаньями?!.. Ладно, так уж и быть - я признаюсь, если тебе так этого хочется…  Я любила его. Твоего отца. И я жила не вещами, ты так ничего и не понял, - я жила только им. И все мои вещи, наряды, украшенья – все только для того, чтобы понравиться ему. Чтобы он не заглядывался на других. Да я люблю его и сейчас. Хотя, конечно, тебе – каким бы умным ты не казался, - этого все равно не понять.

Металлический лязг, скрежетанье усилились настолько, что Автору и Нине Андреевне становится почти невозможно слышать друг друга. Одновременно комната наполняется каким-то пульсирующим – то нарастающим, то убывающим светом.

НИНА АНДРЕЕВНА: Господибожемой! Да что же там такое?! ( Быстро уходит, вновь унося с собой фонарь.)

Опять темно.Автор один. Сидит, задумавшись. Лязг железа, в какой – то момент достигнув  своего апогея, начинает так же постепенно сходить на «нет».
Возвращается Нина Андреевна, с фонарем.

НИНА АНДРЕЕВНА.  Танки… С нашей военчасти. На стрельбище… Обычно они пользуются другой дорогой – в объезд ( Открывает дверцу фонаря, поправляет фитиль)… Я бы очень хотела,  чтобы он вернулся… Я об отце…  Приняла бы его, не задумываясь. Распахнула бы перед ним все двери, окна. Отдала бы все, что у меня есть, что своим старанием и умением нажила, накопила… Да, у меня были другие. Что ж , - ты же сам сказал, я никогда этого и не скрывала. Да, не умела. Не хранила себя для него. Но это же – то, что с другими, это же совсем….совсе-ем другое! Совсем другое.
АВТОР. Для тебя так важна постель? Совсем не могла без нее?
НИНА АНДРЕЕВНА.  Дурачок. Для меня важно внимание.
АВТОР. Даже если это внимание покупается на твои собственные деньги?
НИНА АНДРЕЕВНА.  Д-да… Если иначе больше никак не получается…  Конечно, я виновата перед твоим отцом. Конечно, если б все начать сначала, я бы жила как –то по другому. Не делала бы этих глупостей.… Но если б все знать наперед! Мы же никогда ничего не знаем, что нас поджидает. Мы же все живем…Чего-то захотелось, - в лепешку расшибемся, потом локти кусаем.  И ты тоже. Думаешь, ты другой? Сам говоришь, что наделал много глупостей… Нельзя быть таким прямолинейным. В жизни в тысячу раз все намного сложнее, чем тебе сейчас, молодому, кажется.  А я жила только им одним и никем больше… Но ты, кажется, мне опять не веришь. Или веришь не до конца. Да это и понятно. Ты – то сам никогда не умел любить, я знаю. Я давно тебя раскусила. Какое чудовище в тебе прячется. Ты всегда был холодным. Как эти вещи, которые тебе так не нравятся. Как те же железяки на морозе… А себя ты ни в чем не  попрекаешь?

 Автор сидит, понурив голову.

НИНА АНДРЕЕВНА.  Ну…Что?…Все? Поставили все точки над «и»?.. Тогда спрошу я… Можно?..  Как называется твоя пьеса?
АВТОР.  Пьеса?.. Не знаю.
НИНА АНДРЕЕВНА. Опять « не знаю»! Ты меня все больше и больше удивляешь. О чем ни спроси, - ничего не знаешь!
АВТОР. Не знаю, не помню, как я назвал ее тогда… Сейчас… Я бы назвал ее «холодной». Да, «Холодная пьеса». В двух действиях. Драма. Отчасти, личная. Отчасти, всеобщая…  Ты придешь на премьеру?
НИНА АНДРЕЕВНА( помедлив).  А вот теперь я не знаю…Трудно сказать. Не уверена…Ты жестоко обидел меня… Потом я, конечно,  там увижу себя,- ты же сам сказал. Не думаю, что мне это понравится. …Ну, если только там будет твой отец…Ты, конечно же, его пригласил.
АВТОР. Нет. Его не будет. Он уехал.
НИНА АНДРЕЕВНА.  Уехал? Куда?
АВТОР. К себе. К своим. В деревню. Завтра свадьба его племянницы. Вали.
НИНА АНДРЕЕВНА.  Вали?…Я ее помню. Хорошая девушка. Так она выходит замуж? Так быстро? Бедная девушка. Как им всем охота поскорее выскочить замуж!.. Так, значит, он не придет… Ну, конечно, могу это понять. Ему не столько Валя нужна, сколько покрасоваться самому. Поиграть на своем ... Он всегда был артистом в душе. Его всегда притягивало все красивое, необычное. Я же, как умела, тянулась за ним. Наверное, все же …у меня не всегда хватало сил… каких-то способностей. Ну,  ничего, не побывает сегодня, посмотрит в другой раз. Ведь твою пьесу, конечно, еще не один раз покажут.
АВТОР. Не думаю… Скорее всего, нет… (Вдруг, словно спохватившись.) Мне, пожалуй, пора (Встает). 
НИНА АНДРЕЕВНА.  Как хочешь… А, может, еще посидишь? Ой! Смотри! Снег повалил!.. Завьюжило. Кругом темным темно… Посиди.
АВТОР. Нет, мне надо… Пойду… Тогда…прощай?.. Или все –таки придешь?
НИНА АНДРЕЕВНА.  Мне будет трудно.
АВТОР.  Прости (Целует Нину Андреевну.)  Я всю жизнь думал о тебе по – другому. Представлял тебя другой.  Прости ( Уходит.)

Смена обстановки. Вьюга. Да, первая в новом природном цикле. Но зато какая! Не видно ни зги. Автор, похоже, сбился с дороги. Решил пока дальше не идти. Присел на скамеечку. Сидит, на глазах преображаясь в снежный холмик, а вокруг него  начинают мельтешить  какие – то голубоватого свечения огоньки: то спикируют, то взмоют вверх, то рванутся вбок. Вначале все  окружающее молчит, но вскоре становится различимым то слитный, то раздельный шепот. Произносится как будто одно и то же: «О нас… О нас… О нас».

АВТОР ( очнувшись, по-видимому, как – то  потревоженный этим шепотом, подымает голову, прислушивается).   Да – да…Я слышу… Я все  понимаю… «О нас» это:  «О тебе»!..  Да, я понимаю… Понимаю… Хотя далеко и  не все… Далеко не все… Почти ничего…Как странно, как непонятно  мы все устроены! С одной стороны…нам даны глаза. «Смотри!» Мы так и делаем. Мы напряженно вглядываемся... Но что мы видим? Что-то… мутноватое, серое, нам ни о чем не говорящее… В этом «что-то»  крохотные, разрозненные пятнышки, кусочки. Но их еще надо собрать! Но как?.. Никто этого не знает… Нам дан голос: «Кричи!» Мы так и делаем. Набираем в легкие как можно больше воздуха. Мы готовы пронзить нашим воплем всю вселенную. Но из нашей глотки вырывается лишь слабый, жалкий писк. Его не слышно уже…на расстоянии вытянутой руки… Нам даны крылья воображенья, мечты. «Лети!»  Мы так и пытаемся сделать, но вдруг, уже на взмахе,  обнаруживаем, что наши крылья бумажные…Мы как будто созданы для какого – то чуда, но не доходим до него…каких –то, быть может, полшага! Непреодолимый барьер. Заслон. Стена. Мы уже, кажется, чувствуем на своем лице чье –то дыхание… прикосновение… Но нет! Что -то в последний момент… вмешивается, становится на нашем пути…И мы опять – одни… Какое –то проклятие. Заговор… Какое жестокое наказанье!.. За что?

К этому моменту беспорядочно мечущиеся огоньки потеряют свое свечение, и окончательно обесцветившись, окажутся поглощенными темнотой.
Очередная смена обстановки. Уже знакомый зрительный зал, пустынный, погруженный в полумрак. Горят только свечи в канделябрах на стенах. На авансцене, перед опущенным занавесом, как два бойцовых петуха, едва не упираясь лбами друг в друга, - Орест Давыдович и Валериан Иванович. Они отбрасывают на занавес две огромные  приплясывающие тени. Оба разгорячены, произносят свои фразы в унисон, едва ли слушая друг друга, отчего на выходе – полный сумбур.
 
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. И что? Каков итог? Чего я добился, связавшись с вами?..
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Вы как мелкий пакостник, вы никогда не давали мне творить широко…
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Одни сплошные перерасходы…
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. При каждом удобном случае обрезали мне крылья, лишали меня свободы…
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Вместо того, чтобы отдаться полностью, всей душой  европейскому ремонту…
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Каждый пустяк приходилось вымаливать едва ли не коленях…
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Заменить все дверные коробки… О, какими великолепными могли бы стать эти коробки, если б не ваши дорогостоящие затеи!
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Любое, самое пустяковое начинание встречалось в штыки…
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Я занимался только вами. Чтобы я еще хоть раз пригласил вас к себе…
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Таких  скупердяев, жмотов, бюрократов как вы и на пушечный  выстрел нельзя подпускать к любому театру!
ОРЕСТ ДАВЫДОВИ. Вы у меня пожалеете.  Я вас заклеймлю! Занесу в черный список! Все будут шарахаться от вас!
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Вы одним своим тлетворным дыханием, как Змей Горыныч,  засушиваете все на лету. . 
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Творческий банкрот! Нуль. Вот вы кто!  Я вас…
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ.  Иудушка Головлев. Ваше кредо – душить все живое, уничтожать на корню…
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Вы у меня…
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Я вас…

Центральной дверью входит Автор. Он выглядит элегантным. На нем строгий неплохо на нем сидящий темный костюм, белая бабочка. Вошел и остановился у двери, как будто не смея пройти дальше.
Появление Автора не остается  спорщиками  незамеченным. Шумная склока мгновенно прекращается. Выглядящий несколько сконфуженным Орест Давыдович предпочитает тут же ускользнуть через боковую кулису. На авансцене, таким образом,  остается один Валериан Иванович. Начинает осторожно спускаться с авансцены в зал, в то время как Автор также  осторожно пойдет вдоль центрального, разрезающего зрительный зал напополам прохода. То есть они идут навстречу друг другу.

ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. О-го-го!.. Кого я вижу! Да вы совсем неплохо выглядите!.. Почти как лондонский денди. Только не пытайтесь  мне опять про парикмахера. Не поверю. Скорее, с вами потрудился какой-то волшебник-визажист. Не дадите мне его адресок? Буду весьма вам признателен (Дождавшись, когда Автор приблизится к нему, показывает на одно из кресел в первом ряду.) Ну что… молодой человек? Вот мы и дождались нашей с вами премьеры.
АВТОР. Я очень сожалею.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Пустое. Не стоит благодарности…. Но что мы стоя? Прошу вас… Ваше персональное место.

Автор садится в указанное ему кресло, Валериан Иванович садится рядом.

АВТОР. Но если никто из зрителей так и не придет…
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Не волнуйтесь. Придут. В городе Предвеченске особенный зритель. Из тех, кто, обжегшись на воде, дуют на молоко… Или наоборот? Постоянно путаю. Словом, оттягивают решение до последней минуты. Но посмотрите, что будет у кассы за несколько минут до третьего звонка. Какое столпотворение!
АВТОР. Но… Вы же не будете играть в такой темноте.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Не сомневайтесь – будем.  В нашей практике бывало и не такое. А темнота… Что ж, это  даже определенно что-то добавит. Какого-то перца. Ауры. Это, согласитесь,  как раз в духе вашей душераздирающей драмы…
АВТОР. Скажите… А вам не бывает страшно?
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Страшно?.. Всегда. Но кто боится, тот в лес не ходок. И потом… ко всему плохому постепенно привыкаешь. К страху – тоже. А кто не рискует – это я  уже из своего опыта, -  тот не пьет шампанское… Даже цимлянское.
АВТОР. Как вы считаете… те, кто все-таки придут… они поймут…нашу пьесу?
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Не питайте ни малейших надежд… Но сильно и не сокрушайтесь. Неисповедимы пути Господни. Вы знаете это не хуже меня
АВТОР. Вы верите в Бога?
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. А вы?
АВТОР. Пожалуй… скорее, нет.
ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Это очень заметно.

Из-за сцены начинает доноситься голос чем-то взбешенного Ореста Давыдовича.  «Я этого так не оставлю! Вы у меня за это самоуправство ответите!» Оресту Давыдовичу  кто-то робко, тихим голосом возражает.

ВАЛЕРИАН ИВАНОВИЧ. Сорри! Наш любезный Орест Давыдович совсем разбушевался. Возраст. Нервы. Надо выручать хорошего человека, пока его  кондрашка не хватила (Встает.)  Но мы, конечно, еще пообщаемся. На предстоящем банкете. В том числе, и о Боге. После того, как… Ну, вы меня поняли (Покидает зал  боковой дверью.) 

Какое-то время в зале один Автор. Орест Давыдович успокоился сам или его успокоил Орест Иванович, он больше  никого не распекает. Тишина, словно театр вымер. Единственное, что нарушает эту тишину, это писк какой-то бесстрашно прогуливающейся по залу мыши.
Боковой дверью появляется Оля. Озирается, находит глазами Автора.

ОЛЯ. Можно?
АВТОР (обернувшись на голос). Д-да... Конечно!
ОЛЯ (проходит, садится в кресло по соседству с креслом, в котором сидит  Автор).  Валериан Иванович  мне сказал, вы переживаете и чтобы я вас как-то успокоила… Не возражаете?
АВТОР. Успокоить?.. Хм… Но разве я не спокоен? Посмотри на меня…
ОЛЯ. А мне нехорошо… Такое ощущение, как будто это я во всем виновата.
АВТОР. Что ты имеешь в виду?
ОЛЯ. Что у нас нет света.
АВТОР. Ну, здрасьте!
ОЛЯ. Хотя на самом деле это называется «техногенная катастрофа». Форс-мажор. Просто у нас ТЭЦ очень старенькая.
АВТОР. Не бери в голову. В отсутствии света нет вины ни твоей, ни ТЭЦ. Вину за все несу один я.
ОЛЯ. Как это?
АВТОР. И никакой это не форс и не мажор.   
ОЛЯ. Что же тогда по-вашему?
АВТОР. То, о чем я уже сказал.  Ключом ко всему – и хорошему, и плохому, - являюсь я. Все – и плохое и хорошее -  исходит от меня. 
ОЛЯ. Это вам так кажется, потому что у вас фантазия богатая.
АВТОР. Это мое произведение. Мною задуманное, зачатое, выношенное, наконец, родившееся. За все отвечаю я. Откуда взяться свету, если его нет во мне?
ОЛЯ. Вы начали рассуждать абсолютно так, как Володя. Да, он точно так же!..  «Я! Я! Я! Во мне! Из-за меня!»  Просто кошмар какой-то!.. Слушайте, да  вы и на лицо!..  Я и прежде это замечала, но сейчас… Вы, наверное, между собой какие-то родственники?
АВТОР. Д-да… Может быть. Вполне. Я  этого не исключаю.
ОЛЯ. Удивительно… Но вы же только родственник? Вы же не Володя? Вы же кто-то другой?
АВТОР. Да-да, конечно! Не волнуйся. Твой Володя, безусловно, другой.
ОЛЯ (дрогнувшим голосом). Только никакой он не мой. Никогда не был моим (Опустила голову.)
АВТОР. Что, опять поссорились?
ОЛЯ (с трудом. Видимо, едва сдерживая слезы). Да… опять. Но на этот раз, скорее всего, насовсем.
АВТОР. Ну, так уж и «насовсем»!
ОЛЯ. Я все вижу. Я для него… (Постучала пальцем по ручке кресла.)   Пустое место. Я не подхожу ему. Я для него слишком глупая.
АВТОР. Не думай так. Это он глупый. Прости его… (Берет Олину руку в свою.)  И пожалей.
ОЛЯ. Я уже.
АВТОР. Что? Пожалела?
ОЛЯ. Простила… Извините, но… Валериан Иванович меня только на пару минуток  отпустил. (Делает попытку убрать свою руку из руки Автора, но тот ее держит, не отпускает.)   Нет, честное слово, - мне надо идти, иначе Валериан Иванович будет ругаться.
АВТОР. Да-да… Я понимаю… Очень жаль… (Отпускает Олину руку.)  Уходи.

Оля поднимается с кресла, вскоре исчезает из залы боковой дверью.

ГОЛОС АВТОРА. Лет пятнадцать назад… Или пятнадцать вперед?.. Вчера-сегодня-завтра. Не все ли это одно? Время – это наша иллюзия… Мы встретимся с ней еще один раз. В наркологическом отделении больницы. Меня доставят туда пациентом. Меня будут лечить. Она же будет аккуратно посещать там своего мужа, такого же пациента, как и я. Бывший военный. Офицер. Танкист. Контуженный своим же, разорвавшимся во время боевых учений  снарядом. Потом комиссованный. Детей у них не будет. Сначала из – за отсутствия нормальных условий жизни, потом из – за его физической несостоятельности. Она будет за ним истово ухаживать, отдавая последние силы, отказывая себе во всем и все еще на что – то надеясь… Впрочем, почему «на что-то»? На то, что он опять станет здоровым человеком… Меня же она не узнает. Это и неудивительно. Я внешне  в то время никак не буду походить на ее прежнего Володю. Я же  ей не скажу про себя ни слова…

Центральной дверью в зал входит как всегда озабоченный Орест Давыдович.

ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Так – так… (Озирается.) «Так – так – так», говорит пулеметчик… Ка-акая пустота… (Замечает торчащую в первом ряду голову Автора. Обрадовался.) Нет, кто-то есть!.. Хотя, скорее всего, это наш… из-за кого весь этот сыр-бор. Может, он был и прав. Нужно было его послушаться. Своевременно отказаться от этой затеи. Под любым благовидным предлогом. Не было бы этого позора (Вдруг, с чувством. Как будто заранее отрепетированное.) «О! кто мне возвратит вас, буйные надежды, вас, нестерпимые, но пламенные дни! За вас отдам я счастие невежды, беспечность и покой – не для меня они!»

 Центральной дверью входит как будто окрыленный, чем-то возбужденный, искрящийся непонятно откуда взявшейся радостью  Гриша. С уже хорошо знакомой  стремянкой и с прежней картонной коробкой.

ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Чего ты хочешь?
ГРИША (торжествующе). А дверь-то?.. Дядечка (Открывает-закрывает дверь.) Ничего не слышите? Не скрипит.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Да ты, кажется, пьян!
ГРИША. Сейчас вот еще лампочки вверну.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Кто тот мерзавец, который тебя напоил?
ГРИША. И все будет шито-крыто! (Поставив стремянку прямо под люстру, ловко, как обезьяна вскарабкивается по ее ступенькам, вместе с коробкой.)  Дядь! Да не переживай ты так. Все хорошо! А лампочки вверну, будет еще того лучше!
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Найду этого человека, башку ему оторву.
 ГРИША  (он сейчас уже прямо под люстрой). «Слушай, дяденька! Наживайся тайком, не мели языком, меньше бегай пешком, больше езди верхом, не нуждайся ни в ком, не водись с игроком»… Знаешь, кто это сказал?
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Я вот тебе сейчас… паршивец ты эдакий. Ты у меня допрыгаешься. Я вот тебя…
ГРИША. Да не ругайся ты! Ты же не сапожник. Ты же директор. Лучше посмотри.  Оглянись назад. Зритель пришел!

Орест Давыдович оборачивается,  смотрит на центральную дверь, которой ровно в эту секунду проходит нарядная и, кажется, даже по этому поводу все же побывавшая в салоне красоты  Нина Андреевна. Вошла и стала  у двери, видимо, не решаясь проходить дальше.

ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Нинулечка! Лопни мои глаза! Господибожетымой! (Спешит Нине Андреевне навстречу.)  Подумать только! Какая нежданная-негаданная  встреча! Ни сном, как говорится, ни духом… (Целует Нине Андреевне руку.)
НИНА АНДРЕЕВНА (довольная, улыбается), Ну, ты как всегда, Орестик. В своем репертуаре. Кавалер де Грие.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Не знаю. Не помню. Кто это?
ГРИША. «Манон Леско», дядя! Аббат Прево.  Кого-кого, а классику надо знать!
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Ввинчивай, ввинчивай. С тобой мы потом поговорим (К Нине Андреевне.)  Однако… Как же ты решилась? Самый настоящий подвиг. Мороз, вьюга. Кромешная темнота.  Всё преодолела. Ничего не побоялась.
НИНА АНДРЕЕВНА.  А как я могла иначе? Это мой долг. Как я  могла не придти на премьеру своего сына? Я бы никогда не простила себе  этого.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Твоего?..  Как? Разве это твой сын?
НИНА АНДРЕЕВНА. Ты этого не знал?.. Не удивлюсь. Он всегда был таким скрытным!  Я и сама-то узнала от него об этом буквально несколько часов назад. Так поразилась!
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Хм… Если честно… я думал…  Впрочем, пусть так! Так даже и лучше, что нашим Автором будет молодой перспективный, а не этот…  старый сварливый хрыч, которому ни по чем не угодить. Все ему чего-то не нравится! Все не по нём!  Твой сын это совсем другое дело. «Здравствуй, племя! Младое, незнакомое»…
НИНА АНДРЕЕВНА. Да… А что у тебя?  Со здоровьем все в порядке?
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Да, ты знаешь…  по-всякому.
НИНА АНДРЕЕВНА. Как  твои девочки?
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ (вздохнул).  Неплохо, неплохо.  Младшая спит и видит себя балериной. Средняя радует отметками. А старшей только что вырезали аппендицит… Но… давай лучше я покажу тебе мой театр! Ты ведь, кажется, с ремонта еще ни разу здесь не была. Или я ошибаюсь?
НИНА АНДРЕЕВНА. Да-да, покажи! Я еще раз. С большим удовольствием.

Тот же миг в зрительном зале вспыхивает яркий свет, это загорелась всеми только что ввинченными Гришей лампочками люстра, и все вокруг сразу преобразилось: стало уютным, нарядным, торжественным, праздничным. И все как будто пробудилось  от летаргического сна. За занавесом, как по мановению волшебной палочки,  возникают какие – то шумы. Там бурно закипела какая-то работа. Застучали молотки, засвиристели сверла, зазвучали настраиваемые музыкальные инструменты. Даже какие-то ранние аплодисменты раздались. Словом, Театр ожил.

ГРИША (торжествуя). Ну, как?.. Дядь!.. Вот я и ввинтил. Нравится?
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Нравится, нравится… Слезай оттуда, пока не упал.
 ГРИША. Да, я такой. Я все смогу. Мне б только… всего-то… Горы сворочу! 
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ (ласково). Паршивец… (Нине Андреевне). Так я хотел показать тебе свой театр…
НИНА АНДРЕЕВНА. Да-да! Я готова.

Орест Давыдович и Нина Андреевна идут главным проходом, в то время как зрительная зала начинает стремительно, как будто прорвало плотину,  только что пришедшими зрителями. Их с каждой минутой становится все больше и больше.

ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Даже не знаю, с чего начать… Пожалуй, все-таки с люстры… Только взгляни на нее… Какая красота!
НИНА АНДРЕЕВНА.  Да, замечательно.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ: Сто восемнадцать  тысяч четыреста тридцать три рубля. Ровно. И это, заметь, в наше время, когда на нужды культуры ноль целых ноль десятых.
НИНА АНДРЕЕВНА. Прямо чудо какое-то!
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Абсолютно новый занавес! Пан-бархат.  Восемьдесят  девять  тысяч двести сорок два рубля
НИНА АНДРЕЕВНА.  Невероятно!
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Обивка на креслах. Сто одиннадцать  тысяч. Ровно.

Останавливаются в проходе как раз против первого ряда, где,  по-прежнему безучастный, сидит Автор.

ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Это только в зрительном зале. А потом я еще покажу тебе, как стали выглядеть наши внутренние помещенья. Места общего пользования. Туалеты вообще из ряда вон. В них, как войдешь, так уже и выходить не захочется.
НИНА АНДРЕЕВНА: Да, ты замечательный директор. А еще… Каким же в свое время ты был замечательным городничим! Я всегда знала, что тебя ждет великое будущее.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ (смущенно опуская глаза). Ну, «великое»…Это, наверное, уже слишком…
НИНА АНДРЕЕВНА. Никаких «слишком»! Я ничуть не преувеличиваю.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Хотя да, чего-то я и добился…  Но еще находится кто-то, кто обзывает   меня жмотом! Как тебе это нравится?
НИНА АНДРЕЕВНА.  Не обращай внимания. Это все от зависти.
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Да? Ты так думаешь? Н-ну, может быть…(Замечает, что Нина Андреевны в этот момент смотрит на по-прежнему неподвижно сидящего, с опущенной головой  Автора.)  Да… А это, кажется, твой сын.  Узнаю его упрямый  затылок. 
НИНА АНДРЕЕВНА. Да-да! Я тоже его узнала!
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Очень способный, перспективный молодой человек.  Молодой, но уже зубастый. С характером.
НИНА АНДРЕЕВНА. Да-да! Еще и с каким характером! А можно я …  к нему?
ОРЕСТ ДАВЫДОВИЧ. Ну, разумеется Хотя я еще не все показал… Садись. Твое законное место. Забронировано. 

   К этому моменту зрительная зала  уже успела больше чем  на половину заполниться рассаживающимися по своим местам  зрителями. Орест Давыдович уходит боковой дверью, а Нина Андреевна садится рядом с Автором. Слышен первый звонок.

НИНА АНДРЕЕВНА. Это я… Можно, я с тобой?
АВТОР. Ну, мама!.. О чем ты?.. Все – таки пришла… Спасибо. Я боялся,  ты не придешь.
НИНА АНДРЕЕВНА.  Да? Ты боялся? Ну, как я могла не придти! Какой же я была бы тогда!.. А ты… В этом своем… Выглядишь,  как  Ален Делон.  И  кис-кис тебе очень идет.
АВТОР.  Тебе удобно?
НИНА АНДРЕЕВНА.  Сидится? Да,  очень хорошо!..  Послушай, а антракт какой-нибудь будет?
АВТОР. Да. Должен быть.
НИНА АНДРЕЕВНА. Боюсь, я слишком укуталась. Боялась, что я замерзну. А теперь чувствую – очень даже тепло! Надо будет в антракте как-то переодеться… Послушай, пока не началось…  (Волнуясь.)  Можно, я скажу тебе…  что-то очень важное?
АВТОР. Хорошо. Говори.

Раздается второй звонок

НИНА АНДРЕЕВНА. Я, наконец-то,  решилась на серьезный шаг. Уволила…своего помощника. Да, сказала ему все, что о нем думаю, а потом рассталась. Не без сожаления, но все-таки я это сделала!.. Осталась опять одна.
АВТОР. Да, я согласен, это очень серьезный шаг с твоей стороны.
НИНА АНДРЕЕВНА. Конечно, мне достанется, придется взвалить на себя кучу забот, но я надеюсь… Как ты думаешь, если я соберусь с духом, поговорю с твоим отцом, - он сможет пойти мне навстречу?
АВТОР. Возможно.
НИНА АНДРЕЕВНА. Он должен меня простить. Я знаю, он хоть человек и простой, но в душе благородный. Он войдет в мое положенье.  И тогда, - если он захочет переехать ко мне… А там, может быть, и ты. И мы опять, как в прежнее время, - будем все вместе. Как раньше. И в то же время совсем по – другому.  Сочувствуя… понимая… прощая  друг другу… Думаешь, это не сказки? Такое может произойти?
АВТОР. Почему бы и нет?

Раздается третий звонок. Люстра начинает медленно гаснуть. Из оркестровой ямы доносятся звуки прелюдии.

НИНА АНДРЕЕВНА.  Если бы! Если бы!… И тогда мы могли бы начать все сначала!.. (Заметив, что на нее стали обращать внимание сидящие неподалеку зрители.)  Да-да, я молчу!.. (Шепотом.) Но, конечно, мы еще поговорим об этом. Только не сейчас… Сейчас будем смотреть твою пьесу.
АВТОР. Будем.

К этому моменту люстра совсем погасла, освещен один занавес.

ГОЛОС АВТОРА: Бедная мама…Скоро, совсем скоро она узнает об исчезновении отца. Начнется отсчет дней, недель, месяцев поисков,  надежд на чудесное спасение. А в конце этой зимы, в ее дом проникнут грабители. Ее ударят чем – то тяжелым по голове. Потеряет сознание, однако очнется. Тогда ее ударят еще, на этот раз более жестоко, - ножом. Один удар придется в область сердца, другим ей располосуют живот. Но она вновь очнется. Когда этих бандитов в доме уже не будет. Она найдет в себе силы доползти – со второго этажа на первый, волоча за собой вывалившиеся из распоротого живота кишки. Сумеет открыть дверь и вновь потеряет сознание… Но и это будет еще не конец. Утром, уже полуокоченевшую, ее найдет почтальон. Доставят  в больницу. Меня тогда уже не будет в городе, я еще долго ни о чем не узнаю. Шкодливый Миша прослышит о случившемся, станет ее посещать. Когда жить ей останется совсем немного,  уговорит  написать завещание, по которому он сможет войти в  полноправное владение домом. Так я стану полным сиротой, лишусь родительского крова. Но еще сохраню на какое-то время все свои надежды…. Мне – после этого еще останется жить долгих мучительных двадцать девять лет.

Музыкальная прелюдия закончилась. Занавес медленно поднимается, обнажая сцену.
На голой, стерильно-белой , как будто источающей холод сцене, в окружении холодного, стерильно-белого пространства, без вех, без границ , лежит, лицом вверх, пожилой человек. Это Автор, каким он выглядел в начале спектакля.  Но он лежит не один, его окружает стая громко каркающих ворон.
Так человек  пролежит на сцене несколько тягостных  секунд, пока не появится слепой музыкант. В одной его руке белая трость, которой он постукивает по настилу сцены, в другой - потертый скрипичный футляр.
Слепой движется медленно, осторожно, ощупывая дорогу тростью.  Когда он совсем приблизится к человеку, вороны поотпрыгивают   во все  стороны, их карканье прекратится, однако, совсем не улетят, так и останутся на белой сцене своеобразными зловещими зрителями.
Когда же трость слепого ударится о лежащее тело, слепой музыкант  застынет  на месте. Концом трости коснется  тела. Убедившись, что тело не реагирует, извлечет из футляра скрипку, смычок.
Тот же миг на сцену начнет падать густой снег.
Слепой, упершись подбородком в деку,  коснется  смычком струны. Первый пробный звук. Второй. Наконец, полилось. Известная неаполитанская  мелодия «Вернись в Сорренто».



                З а н а в е с