1996 ГОД И ПОЗЖЕ
Туча опустилась к краю леса, завернулась в черный рулон, заурчала, засветилась молниями. Яркая вспышка прямо над головой, и тут же раздался сухой треск. Это молния ударила совсем рядом. Не успею до дождя. Скорее картошку в кучу и накрыть пленкой. Пленка короткая, снимаю куртку, все равно промокну. Стало совсем тихо, с шипением через поле на меня идет белая стена. Удар ветра, и хлынул дождь. Как льет! Почти горизонтально, от такого дождя не укроешься. Прошло не больше часа, а поле покрылось водой. Жуткий тропический ливень. Я свою картошку заранее выкопал и стаскал на бугорок, но и она тонет в жидкой глине. Из кучи вылезла мокрая мышь и неуклюже заковыляла по вязким грядкам. Больная, что ли? А нет, это землеройка, ее выгнало водой. Дождь резко прекратился, а поле все затоплено. Вот они, осушенные болота. Видно их и отдали под огороды, потому что совхозы не смогли на этих полях ничего сделать. Пока дождевая вода сойдет, все уже и сгниет. Моя картошка уцелела, только низ кучи в жиже. Здесь осталось девять мешков, один я увез вчера. Подъехать не на чем, да и платить за перевозку нечем, буду таскать на себе. За одну поездку я увожу полтора мешка. За субботу и воскресенье увезу три, останется еще шесть. Сейчас заберу самую мокрую, сухую оставлю до следующих выходных. Ничего не должно пропасть. Столько трудов положено. Землю копал вручную. Поле не пахано лет пять. Пришлось напрячься. Зато семья будет сыта. На работе давно не платят, а будет еще хуже. А у меня все свое, независимое. Для себя поработать можно: тяжело, да не обидно.
Коллективный труд и личная картошка
В советское время на картошку ездил весь народ. И в этом было единство классов рабочих, крестьян и интеллигентской прослойки. Еще были стройки, покос, благоустройство, всякое шефство. Наверное, любой могущественный правитель любит бесплатный труд. Как это здорово - построить пирамиду силами пленных рабов, канал силами заключенных, БАМ силами солдат-срочников. Когда могущества поубавилось, началось что-то среднее между бесплатным трудом и оплачиваемым отдыхом. Наша лаборатория подчинялась большой конторе. Вот нас за конторских и посылали. Идет по полю толпа, картошку копают. Большинство ровно и неспешно ковыряются, держатся вместе. Некоторые сядут в рядок и сидят, болтают. Знают, что потом отстающим все придут помогать. Какой спрос? Шефы. А были и такие «передовики»: выдернет куст, стряхнет клубни в ведро, а остальное затопчет, присыплет и бежит дальше, впереди всех. Спросишь: «Что ж ты гадишь, паразит?» А он: «А мне за это не платят». Тогда, в 70-х - 80-х много еще работало людей, которые помнили голодное военное время. Таких ни за что не заставишь бросить хлеб на землю. Они не втопчут картошку в грязь, даже если им не платят. Но вот к 90-м годам таких людей стало меньше и во власти тоже. Пришло время хапуг безруких, бестолковых. Состарились и ушли те начальники, которые помнили, как достались людям трудовые сбережения в Госбанке. Пришли те, кто картошку в поле затаптывал. Пропали денежки на сберкнижке. На старых советских деньгах было напечатано, что они обеспечены всем достоянием государства. Сказать попроще – это значит, что прииски, промыслы, здания и дороги должны были перейти в собственность вкладчиков Госбанка. Вот зачем нужна была приватизация – чтобы все это богатство досталось своим, а не каким-то вкладчикам, которым давно уж и помирать пора. Но меня им не взять. Я сильнее.
Мастера своего дела и начальник с «наганом»
К работе я с детства приучен. Учился хорошо. Половине курса задания делал. Преподаватель математики это поощрял. Лучше всего научишься, когда другого научишь. Мне он давал читать книжки Винера и еще специально подбирал задачи по теории поля. Мне эти задачи нравились. Не рассчитывать тупо сотни точек, а найти формулу, которая форму проводника развернет в прямую, и про любую точку все известно. Сила ума. Но я в науку не пошел. Там хоть и интересно, но результат не сразу и не явно виден. Пожалуй, главное то, что наука – занятие зависимое. Слишком много людей там решает, чем тебе заниматься и что считать результатом. Как-то не ладились мои отношения с государством. Все гражданские обязанности выполнял. Один из немногих после института поехал по распределению. Да в такое место, откуда все бежали. И от Армии не прятался. Отслужил, как положено. Ну, анекдоты рассказывал, в письмах писал. Но где есть такой закон, что этого делать нельзя? Воровать нельзя, я и не воровал, однако видел, что начальники творили. Но КГБ виднее. Не посадили – и то хорошо. Но и начальников-воров не садили. Советская власть с подозрением относилась к интеллигенции, считая ее прослойкой какой-то. Рабочие – это свои, у них классовое чутье. Им и уважение. Но меня привлекало другое. На производстве, казалось, все ясно: знай свое дело, работай хорошо и корми семью. Больше сделал – больше получил. «План – закон, выполнение – долг, перевыполнение – честь». Позже я понял, что это не так. Грузят на ту лошадь, которая везет, а кормят ту, которую любят. Свое дело я знаю, и нравится оно мне. И работал хорошо, а жил все хуже и хуже. Много ездил по командировкам и вкалывал. А те, кто ездили и работали меньше меня, получали больше и жили лучше. Не намного, конечно. Это от того, что я начальству не нравился: в Партии не состоял, не чирикал и не лизал активно. Скорее, огрызался, но больше молчал. Жить можно было. Даже и без огорода. Начальники говорят: «как работаем, так и живем». Ну, это понятно, какой же начальник признает, что он дурак. Это рабочий ленив и прожорлив, а начальник – образец мудрости, нравственности и трудолюбия. Так еще со времен революции заведено: бегает начальник с «маузером» и кричит: «Не будет сделано, всех перестреляю». Ну и делают. Любой ценой. Потому что боятся. Ведь действительно застрелит, дурак. Теперь у них давно оружия нет, а все бегают и кричат, людей пугают. А кто их без «маузеров» и кожанок боится? Если демонстрируешь силу, так добейся результата. Вот поставили в 1921 году Феликса Эдмундовича Дзержинского народным комиссаром Путей Сообщения, так он первым делом начальников, которые взятки брали и воровали, расстрелял и рабочим зарплату выплатил. Причем выплатил прогрессивно. Кто больше делал, тот больше и получил. И пошли поезда. Но не долго прожил Феликс Эдмундович. Не долго большевики поиграли в НЭП. Больше всего они боялись мелкобуржуазной стихии. Да и не они одни. Почему царский режим так и не решил земельный вопрос? Это же каждый крестьянин будет сам решать, кому что продавать, что производить. Также и застойная Советская власть пыталась все удержать в слабеющих руках. Берет, к примеру, наша бригада подряд на наладку автоматики подстанции. Все строго по смете. Выкладываемся, все делаем вовремя и хотим получить обещанное. Но на объекте не только автоматика, и перед пуском туда съезжается много разных бригад. Чиновник из управления узнает, сколько мы должны получить и говорит: «Что же они отсюда каждый на собственных «Жигулях» уедут?» И дает команду все поделить на эту ораву и оформить в виде премии. Думаю, любому понятно, у кого после этой работы появились «Жигули». Много лет спустя я увидел, как этот начальник роется в помойке и таскает какие-то дощечки. Я злорадно подумал, что Бог есть. Потом я увидел, что начальник грузит дощечки в дорогую иномарку и подумал, что если Он и есть, то уж больно жесток.
Складываю в мешок из-под китайского сахара склизкие клубни. Хорошая картошка уродилась на целине, крупная. Стали выбираться из укрытий соседи. Один выдергивает из жидкой грязи куст, с картошки течет вода. Он подумал, надергал еще и пошел мыть в луже. Другой, старый составитель поездов, который все говорил: "Надо в свою землю вгрызаться, зацепиться и вгрызаться", нагрузился овощами, поверх рюкзака сложил мешок с тыквами и со всем этим добром свалился в канаву с водой. Плавает среди тыкв и помидоров, а внуки его вылавливают. Хорошо тепло. Выглянуло солнце, и сразу стало жарко. Тащу свой груз к дороге. Ноги вязнут, разъезжаются, пот заливает глаза, комары лезут в лицо. Только бы не упасть. На мне груза килограммов девяносто. Можно и шею сломать. Дошлепал до дороги, задыхаюсь. Лучше не останавливаться, потом все это снова придется поднимать, надо потерпеть. Если вес поднял, то потом можно долго с ним ходить. По дороге идти не легче: глина раскисла и прилипает к ногам. Тяжело, конечно, но себе несу. Виден уже край поля, там последняя канава, бугор и казарма. Сколько же еще идти? Спина держит, а дыхание подводит, весь мокрый. Дышать ровнее. Главное, правильно выдыхать - через силу. Ничего, раз в неделю мужик должен поработать до усталости.
В тяжелой работе главное – не сила и выносливость, а сноровка. Маленький может больше сделать, чем большой, если знает как. Попал я как-то грузчиком на сенокос. Там ребята поменьше и постарше меня. Ходят с вилами, грузят тюки с сеном на тележки, себя называют «гладиаторы». В день выходило на человека 20 тонн. Я к обеду начинал ходить не ровно, а один раз даже потерял сознание. Стал я присматриваться, что я делаю не так, как все. Оказалось, они пьют много сладкого чая. Я вообще сахар не ем. Попробовал, как они, и все стало нормально. Получили мы тогда за двадцать дней тяжелой работы, как за полгода сидения в конторе. Я подумал, что это справедливый капитализм. А потом узнал, что совхоз перепродал наше сено в пять раз дороже. Это, наверное, капитализм реальный. В тонкой работе сноровка еще важнее. Давно, еще зеленым практикантом видел я, как работают наладчики. Весело, музыку включили, провода ровненько укладывают, с шутками. Дело спорится. Все сделали, а центральная панель не работает. Спорят, ругаются, носятся, приборов натащили, пробуют. Дым пошел, а ничего не работает. Тогда они и говорят: «Придется Его звать». Привозят мужичка средних лет, незаметного, только рука у него в перчатке. То ли протез, то ли больная рука. Стоит мужичок возле панели, курит, на схему смотрит, ничего не делает. Вокруг беготня, вопли, а он стоит, отдыхает. Пошли наладчики спать, а мужичок все стоит и курит. Утром все заработало, а он все стоит. Я тогда решил, что буду таким, только не курящим. Теперь я мастер не хуже того наладчика. А вот мешки тащу, чтобы выжить. Все свободное время на огороде. Давно, давно прошло то время, когда мы с отцом по выходным отправлялись в поход на маленькой лодочке к дальним синим горам. Тоже тяжело было, но интересно. Мешки тоже разные бывают. На любой работе можно выкладываться, а можно и сачковать. Вот музыкант сидит и по скрипке смычком водит. Не пилой же в тайге. А весь мокрый, действительно надрывается. А вот на вокзале стоит, тоже со скрипкой, пилит и горланит чего-то. Побирается, спившийся бездарь.
Довелось мне прочитать художественное произведение Леонида Ильича Брежнева «Целина». Так уж вышло, в электричке долго ехал и скучал. Интересно написано. Но вот понять, что он там, на целине делал, я так и не смог. Разъезжал и смотрел, как другие работают. Пишет, что так приятно было после тяжелого дня у товарища Кунаева поесть пельмени под рюмочку. Что пил и ел, помнит, а что сам делал так, видимо, и не вспомнил. Я столько ездил на аварии и авралы, что и не вспомню, где ночевал, что ел, на чем добирался. Но каждый оборванный проводок, каждое сгоревшее реле помню. Я это сам делал. Интересно, а был ли у Брежнева на целине «наган»?
Последняя канава, полно воды. Вот уже выбираюсь наверх, ноги поползли по глине. Все, падаю. Сбрасываю мешок через голову. Мешок упал удачно, не в воду. Падаю на четвереньки, выползаю весь мокрый и в грязи, но груз спас. С трудом иду дальше. Тяжело, очень тяжело. Почему-то сводит скулы. Это уж слишком. Вот и тропинка на казарму, дальше уже сухо. Пригородный поезд опаздывает. Отдыхаю. Поезда ждут пьяный рыбак, торговка пирожками, двое бродяг с мешками. В мешках, похоже, совхозная кукуруза. Из-за казармы появился вохровец, бесцеремонно отобрал у парочки мешки и вытряхнул содержимое на землю. Убедившись, что металла нет, страж молча удалился. Под горкой возле покосившегося барака среди ульев появился пьяный молодой человек, упал, опрокинул ульи. Похоже, сейчас будет на что посмотреть. Но ульи оказались пустыми, и зрелище прекратила толстая тетка с ведром. Подошла и пнула неудавшегося пчеловода. Наверное, проспится и пойдет на поле нашу картошку воровать. «Споили Россию», - говорит пьяный рыбак.
Подходит пригородный. Я с трудом поднимаюсь по насыпи. Двери закрыты, бегу по откосу к следующему вагону, забрасываю мешок в тамбур, цепляюсь за поручни. Внезапно в глазах темнеет. Чьи-то руки тащат меня вверх. Пока пришел в себя, уже Волочаевка. Огороды, огороды. Все так ухожено. Маленькие и большие клочки, никаких сорняков. По другую сторону брошенные совхозные поля, полынь, лужи. Только по склону холма убирают осыпавшийся овес. В сторону реки на песчаных холмах хорошо уродилась совхозная кукуруза. В эти поля окольными тропами идут компании горожан. В пригородном поезде полно довольного дачного народа. Везут все и в страшных количествах. Зима будет долгой. А это все свое, независимое. Здесь можно встретить известного хирурга, которому не страшно доверить свою жизнь, учителя, которому можно спокойно доверить своих детей, старого профессора. Все они катят тележки, тащат рюкзаки. Зачем? При новых-то порядках, тому же профессору - пристроить чьего-нибудь богатенького сынка, так этой картошкой завалят, к дому привезут. А тому же врачу – выпиши, кому надо больничный или оформи платную операцию как бесплатную за полцены – вот ты и с огурцами. А учителю можно занятия с детьми оформить как репетиторство и вообще можно не работать. Но что-то останавливает людей. Они с достоинством делают свое дело, хоть и не получают за это ничего. Так уж воспитаны в уважении к мастерству и презрении к стяжательству. Вряд ли это религия такая, просто мы знаем, что богатство нужно заработать, а не присвоить, украсть или выклянчить. Вот так бы начальники любили свое дело. Но вряд ли они представляют, чем занимаются. Назначены по принципу личной преданности, и одна у них цель – удержаться.
Попытки выживания. Примеры
Конечно, любой человек, если стал хорошим инженером, слесарем или врачом, то уж земледелие в пределах подсобного хозяйства освоит. В Китае вообще исправляют оступившихся на овощных полях Синьцзяна. Где-то я читал, что в Америке во времена кризиса 30-х годов ученые люди тоже находили дополнительные заработки – подрабатывали таксистами, разводили редкие породы кошек и собак. По этой части мы Америку, конечно, перегнали. Местами полностью перешли на натуральное хозяйство. Офицеры в дальних гарнизонах разводят коров и косят сено, а офицерские жены коров доят. Ремонт жилья и одежды – своими силами. Свинью вместо собаки на балконе. Гараж с курятником на крыше и с примитивной автоматикой, позволяющей появляться раз в 3 дня. Выжить можно.
В Приморье, когда еще не совсем закрыли шахты, то есть люди еще работали, а денег им уже не платили, мой знакомый шахтер Санька решил бросить это дело и заняться каким-нибудь своим бизнесом. Обычно в Приморье люди, потерявшие работу, кормятся с перепродажи заграничного барахла, с разных там автостоянок, подержанных холодильников, всего, что с моря приплывет. Но Санька был шахтер опытный, передовик, любил в земле ковыряться, и вырыл на даче что-то среднее между большим погребом и маленькой шахтой. Там он разместил чаны, наполнял их березовым соком, делал брагу и гнал самогон. Продукт предполагалось реализовать среди обнищавшего шахтерского населения. Поначалу дело пошло. Платить бедным шахтерам было нечем, и они отрабатывали: строили баню, сарай, возили камни с речки. Но со временем Санькин бизнес стал все больше переходить на внутреннее потребление. Промышленник перестал появляться на белый свет и стал все глубже погружаться во мрак подвала, а вскоре стал единственным потребителем своего товара. Домашние, видя губительные плоды производства, уничтожили аппарат, запасы самогона и заготовленного впрок березового сока. Теперь Санька сторожит автостоянку по продаже японского утиля.
Сбор металлолома превратился из пионерской забавы в народное удовольствие. Тащат уже вообще все, что блестит. И из таких мест, где надо приложить немало труда и умения. На подстанции Ин разобрали за ночь высоковольтный заградитель. Потом дежурные подсчитали: откручено 600 болтов. Это на заводе за смену с инструментом не успеть. Умудряются срезать медный контактный провод прямо под напряжением. Это вообще из области циркового искусства. Тут, конечно, используются современные инструменты - капроновые судовые трапы и китайские садовые ножницы, которые режут все. Специально, что ли они их сюда привозят? А можно продать и не воруя. Раз на склад ПМС среди бела дня приехали китайцы с автокраном и принялись грузить рельсы. Возмущенным хозяевам предъявили бумагу, изображающую официальный контракт от какой-то фирмы. Оказалось, неизвестные мошенники продали китайцам железнодорожный склад с рельсами. Привезли на место, показали товар, получили денежки и оставили покупку жадным иностранцам. Ночью вдоль железной дороги горят костры - это режут и собирают провода от старой линии связи. В болоте я как-то нашел брошенный вдоль ЛЭП разодранный провод. Видимо, при монтаже еще в советские времена задрали верхний слой да и бросили. Тянется этот кусок километра на три. Тонн пять алюминия. Так никто не берет. Вместо этого демонтируют исправную линию на коровник. Провод режут на куски, привязывают к трактору и тянут. Валятся опоры, выдираются изоляторы, все годно только на лом. Ну и какая разница, бичи все уничтожат или хозяева, результат один. Хотя часто говорят, что металл воруют от нищеты, те, которые мне попадались, имели работу и жили неплохо. В Приморье на складе района электрических сетей поймали вора. Он пробил кирпичную стену и среди бела дня набирал бронзовые детали. Сказал, что хотел взять только дневную норму - 20 кг бронзы и столько же латуни. Работает охранником в воинской части, копит на машину. До темноты поймали еще двоих и один убежал.
Даже в диких и бедных странах человек, который может вырезать аппендицит или определить площадь под синусоидой, на огороде себе пропитание не добывает. Таких людей никакой правитель бросить на самовыживание не имеет права. Наша страна, может быть, и не так богата, чтобы победить Америку или устроить мировую революцию, но уж накормить и одеть каждого без гуманитарных подачек можно легко. Ее бы в хорошие руки.
Рыбалка
Дай человеку удочку вместо рыбы, и он сам себя прокормит – это как-то по-дикарски, не по-нашему. У нас: приди туда, где люди рыбу ловят, и все это запрети. Тогда они и себя и тебя прокормят и голодающим людоедам Африки останется. И тогда появится на Нижнем Амуре неопалимый осетр. Его конфискуют и сожгут, потому что запрещено, а он потом опять появляется у перекупщиков и контролирующих органов. Его опять конфискуют и жгут, чтобы не повадно было, а он опять появляется. Ловят перевозчиков с икрой, конфискуют и по телевизору показывают. А сколько не показывают? Рыбаки за возможность ловить и продавать лососей и осетров отдают в среднем половину улова всем контролирующим. Это не те рыбаки, что днем по лицензии, а те, что ночью. На осетровой тони один браконьер проплыл слишком долго, и в сеть набилось столько осетров, что они утопили бы лодку. Тогда он стал рыбу вытаскивать, прямо в лодку потрошить икру, а тушки выбрасывать. Вокруг тоже одни браконьеры, но даже им это не понравилось.
На Амуре в любой деревне ловят проходного лосося, а рыбаков ловят инспекторы с ОМОНом. Выберут островок, поставят лагерь и проверяют проезжающих. Те откупаются. Обычно рыбой, но когда рыбы много, инспекторы берут деньгами. Отпускают рыбаков с добычей, а сети складывают на берегу. Нарушители съездят в город, продадут улов, привезут выкуп и забирают сети. Как-то раз инспекторы поленились возиться с сетями. Они выгрузили одного пьяного рыбака и оставили в залог, а остальных пьяных с сетями и добычей отпустили. Те уехали в деревню, выпили и про товарища забыли. Заложник же проспался и стал бродить среди ОМОНа, требовать еды и водки. Через несколько дней пришлось инспекторам везти его домой, уж и не знали, как отвязаться.
Такое впечатление, что властям будет лучше, если на берегах вообще не будет людей. Но, если своих истребить, то чужие придут. В деревне на берегу Амура китайцы купили дом, построили внутри бассейн. Купили осетров, запустили в бассейн и ждут, когда икра созреет, чтобы оплодотворенную икру перевезти в Китай и там на рыбозаводе разводить осетров. Живут себе спокойно под видом туристов. Не учли только нашей знаменитой зависти. Донесли. Власти бассейн разрушили, а китайцев разогнали.
Липа и постановления
Лес валили, вывозили, сплавляли. На сплавных реках этого леса были горы и завалы. А потом запретили. Люди стали лес тайком пилить и к дорогам стаскивать. Потом эти бревна подберет и рассчитается с лесорубом тот, у кого есть разрешение на вывоз, а на заготовку нет. Деревья, конечно, самых дорогих пород: кедр, ясень, липа. И вот губернатор издал приказ – липу не вывозить, запретить. А в этот день на грузовой станции Хабаровск 2 появляются вагоны с лесом, следующим в Китай. И бревна по внешнему виду похожи на липу. Владелец леса, китаец, купил где-то бумагу, что в вагонах – осина низких сортов. Приемосдатчики стали сомневаться, не липа ли в вагонах, и тут же получили от предпринимателя подтверждение в виде увесистой пачки. Далее произошло то, что происходит на станции, когда там сойдет с рельсов и опрокинется цистерна со спиртом. Со всех сторон сбежались составители, осмотрщики, монтеры пути и контактной сети и все стали сомневаться. Каждому что-нибудь от предпринимателя досталось. Потом, когда на станцию потянулись отбросы общества, вагоны отправили.
Как-то не убедительно выглядит то, что леса мало, рыбы нет. Конечно, на всех начальников и контролеров не хватит. Но уж тем, кто с трудом выживает в глухих местах, можно было разрешить. Без бутафорского контроля и псевдосожжения. Пьют где-нибудь чай в деревне на Нижнем Амуре, едят черную икру с сухарями и мечтают: «Сахарку бы». Ан нет. Это в цивилизованных странах называется «Экономическая блокада». Однажды в глухую таежную деревню привез гуманитарную помощь японец-филантроп. Когда он увидел, что местные голодающие жители везут кедр на дрова, то упал в обморок. Вскоре и я сам чуть не упал в обморок, когда увидел один вагон с экспортной древесиной. В вагоне были какие-то странные бревна. Древесина похожа на кедр, только покраснее, а кора гладкая. Я вспомнил, что видел фильм про тисовую рощу. Это были тисовые бревна. Одни из последних на всем Дальнем Востоке. Наверное, бревна числились как низкосортная осина. Так что запрещать можно, но там, где людей нет. А там, где живут люди, им жить не запретишь.
Запасы на зиму или круговая оборона
Несколько раз ездил я за своей картошкой. Один раз даже после работы. Сбежал часа за два до окончания, до казармы доехал, а обратно на поезд не успел, пошел до станции. Мимо несутся дорогие машины, не объедут, не притормозят. В этих машинах едут не чемпионы, герои труда или крупные ученые. Откуда у случайных людей такое богатство? Как бы пропаганда ни морочила мне голову, а я знаю откуда. Был у меня банковский вклад. Хватило бы на дорогую машину, а теперь на этот вклад и мешка картошки не купишь. Из одного места ушло, значит, в другом месте появится. На Волочаевке по вагонам ходят дети, просят: «Подайте, у кого есть хлеб. Родители наши - пьяницы, не работают, нам есть нечего». Дал им какие-то оставшиеся корки. В окно вагона видно, как они тащат коробку с корками к сараю. Там стоят их родители, понесли собранное свиней кормить. Предприниматели. Кто вырастет из этих детей? О том, что я с работы раньше ушел, начальству немедленно доложил Дудкин. Он в нашу бригаду, видимо, был послан за грехи. Что бы ни делал, все у него ломалось, несколько раз подавал напряжение на работающую бригаду. Никто с ним работать не хочет. Поставили его старшим. Ходит в контору, начальству докладывает, просится, чтобы в контору его взяли. Но там-то понимают, что он и на них докладывать будет, не берут. Этот Дудкин раньше был коммунистом и все, что писала газета «Правда», одобрял и выдавал за свои убеждения. Потом партбилет выбросил, стал читать другие газеты и говорить, что коммунисты его обманули. Потом стал патриотом и стал ругать Америку. Но когда повестку в Армию получил, что-то там подделал и от службы уклонился. От всяких сельхозработ и строек умело прятался. Вот на товарищей доносить и себя хвалить он не прекращал никогда.
Ух и запасся я на зиму. Все завалено картошкой, свеклой. Насолил огурцов в банках, капусты в кадушке. На даче на острове закопал в землю до весны бочонок с солеными помидорами, несколько ведер моркови. Рыбы браконьерской насолил. Зима будет длинной. Можно ныть, какая тяжелая жизнь, как трудно таскать воду и дрова, жаловаться, что некуда пойти отдохнуть и стремиться в столицу, потом в Израиль и Америку. А можно свою жизнь налаживать и обустраивать на месте. Я был совсем маленьким, но помню, как мы жили в бараке. Дед с бабушкой спали на каком-то ящике в прихожей за дверью. Дед говорил: «Хорошее жилье: котельная, водопровод, туалет теплый в подвале». Были также сараи, и дед завел поросенка. Назвали его Вася. Хороший, добрый был свин. На нем дети катались. И вот приходят к деду мужики:
- Макарыч, ты указ читал?
- Читал, только сам я убить не смогу.
- Ну это мы мигом.
Вечером весь барак праздновал постановление Хрущева о запрете на городскую скотину. К утру поросенка и доели. Ну чем Вася помешал строительству коммунизма? Чего пообещают, никогда не сделают, а вот напакостить – это завсегда. Пообещали землю – дали ГУЛАГ, пообещали коммунизм – перебили скотину, пообещали капитализм – отобрали оставшееся. Дед сторожил склад и в углу двора развел редиску. Начальство, естественно, с этим боролось. Однажды дед сменился, но домой не пошел, а пошел поливать свой клочок и обнаружил начинающийся пожар, поднял тревогу и предотвратил большую беду. Деду выдали премию, а огородик все равно уничтожили.
Внеплановый трудовой подвиг
Настоящей работы давно не было. А тут вдруг аврал. Собираются подстанцию включить до конца года, а оборудование пришло только в ноябре и, как обычно, некомплектное. Наружная часть на оперативное напряжение 110 вольт, а в помещении – на 220. Всех бросили на наладку. Достались нам на троих два выключателя, панель защиты и на силовом трансформаторе кое-что по мелочи. Трое – это я, еще парень молодой, толковый, и Дудкин. Такую работу бригада из четырех человек делает месяца за два – три. Нам дали неделю. Начальников понаехало много. Соберутся вместе и ходят кругами вокруг подстанции. Вид у них такой, как будто они только что сошли с доски почета. Сделают круг, вздохнут тяжело: «А двадцатого пуск». Развернутся, в другую сторону круг делают, опять вздохнут и идут водку пить. Я их всех знаю. Тупые недоучки, бывшие партийные руководители, лизоблюды, алкоголики и примкнувший к ним Дудкин. Выучили когда-то несколько лозунгов из партийного писания. До сих пор ими и жонглируют. На какого-то бригадира монтажников набросились. Что-то он не успел. Кричат, злятся, а он безумно по сторонам озирается и говорит: «Ладно, все успеем, дайте только кто-нибудь 6500 рублей». (Столько тогда стоила бутылка водки). Я на них смотрю и чувствую свое превосходство. Мне не нужно перед начальством трястись, докладывать, нравиться. Я сам по себе. Независимый. В случае чего на своей картошке проживу. И еще я думаю: а что бы изменилось, если бы этих смотрящих вообще не было. Работа пошла бы лучше или хуже?
Для выключателей даже кабель еще не привезли. Сижу в уголке, схему изучаю. Шкафы не проектные, ряды зажимов не подходят. Бездумно, как на заводе, по схеме садить нельзя. Надо каждый провод помнить. На один выключатель зажимов около двухсот. Придется каждый запоминать. Смотрю на схему, запоминаю. Молодому дал часть – полсотни однотипных зажимов запомнить. Тоже сидит, на схему смотрит. А Дудкин деятельность развел: затеял приборы менять, ящики какие-то нагородил, полез, упал, все побил и пошел водку пить. Начальство довольно – вот как человек старается. Привезли кабель. Мороз ударил. Провода подключать не просто – руки мерзнут, но это потерпеть можно. Хуже, что изоляция на морозе лопается, греть надо. Началась работа. Поставил я над уличными шкафами палатку, прожектор туда притащил. Молодому дал паяльную лампу – провода греть. Прозвонили жилы, и полез я в палатку. Каждый провод со схемой не сверяю, так помню. Кручу, режу, кручу. С трудом помню, что делал, все как в тумане. Говорят, у поэтов бывает вдохновение, как они чего сочиняют, не помнят. Наверное, у меня было похожее состояние. Главное, ошибок не наделать. Если что-нибудь замкнет и сгорит, тогда точно не успеем. Перерыв на несколько часов и на второй выключатель пошли. Вторые сутки работаем. Когда закончил, выбираюсь из палатки. Темно, мороз ослабел, в свете прожекторов качаются пьяные монтажники. Какое сегодня число? На третий день проверили и включили. Ошибок не было. Табло какое-то не горело, а остальное – нормально. За три дня вдвоем собрать два выключателя еще ни у кого не получалось. После этого мой помощник стал авторитетным мастером, а я вошел в историю, сделал то, что никому до этого не удавалось. Дудкин за это время в тепле подключил восемь жил и две из них – мимо. Работу оплатили дополнительно. Точнее, начислили, но не выплатили. Больше всех начислили Дудкину. Начальник сказал: «Я видел, кто работал, а кто сидел в уголке и на схему смотрел».
Битва за зарплату
Время идет, а зарплату не платят. Месяц, второй. Вот когда пригодились запасы. Едим картошку и моченую браконьерскую кету, иногда горбушу мороженую. Зиму пережили. Весна пришла, а зарплату все задерживают. Дети меня каждый день с работы встречают. Ничего не говорят, смотрят только. Провалиться мне от этих взглядов. Потом идут есть картошку с горбушей. И ведь - не тунеядец и пьяница, дело свое знаю и хорошо делаю. Побольше делаю, чем эти начальники, что крутятся вокруг любой стройки, красуются в телевизоре и потребляют, все потребляют. Такую большую и могучую страну и всю употребили. Жена пилит: «Вот у Ирки муж на таможне, так у нее шуба. У Надьки муж сантехник, и живут припеваючи». Да это нытье еще терпимо. Но вот когда дети смотрят… Молчат и смотрят. Выдержу ли? Меня не станет, куда им? Сыну в бандиты, дочкам на панель? Надо выдержать. Начал быстро седеть. Медкомиссию прохожу с трудом: давление высокое. А какое оно еще может быть? Снятся сны, будто бы я умер, а хоронить не на что. Ближе к маю к моим детям присоединились и дети родственников, даже соседей. У них еще хуже. К началу мая запасы подошли к концу.
Навигация открылась, можно и на дачу с детьми поехать, не на что. И картошка кончилась. И тут перед Майскими праздниками объявили: завтра будут давать зарплату. Через банк. Какой там банк. Какой-то начальничек организовал контору с двумя окошками, прокручивает наши денежки, хоть что-то да отщипнет у рабочих. День мы стояли в толпе и к самому закрытию все же попали в контору с решетками. Кого-то придавили, кричат, охрана приехала с автоматом. Видят, это не ограбление банка, а выдача честно заработанного, уехали. Подошла моя очередь у окошка, и тут начальница заявила: «Все, закрываемся, уходите». Я в решетку вцепился, ничего не вижу, только глаза детей, вот они стоят, смотрят. Как я уйду? Пусть лучше тут же убьют. Начинает проявляться лицо кассирши. Круглые от удивления глаза, протягивает мне деньги. Беру пачку. Почему-то ладони в ссадинах. И кто это погнул решетку? Поеду с детьми на дачу, куплю им мороженого. Будем редиску садить, гулять и радоваться. Соседских детей тоже возьмем.
Можно так прожить год, еще год. Но что дальше? Терпеть и выживать? Конечно, выживем. И огромную армию паразитов прокормим. Но нужно ли это? Весь мир так стремительно идет вперед, пока я борюсь за жизнь с тяпкой и мешком картошки. Ну, кажется, чего проще: раз я делаю в десять раз больше другого, так дай мне его работу, заплати не в десять, в пять раз больше. Всем польза, кроме лентяя и показушника. Мы бы горы свернули. Но ведь не платят по труду. По труду можно получить только в своем независимом натуральном хозяйстве, этакое зарплатозамещение. Чем лучше работаешь, тем беднее становишься. Кажется, правители все сделали, чтобы превратить нацию мастеров и изобретателей в нацию хапуг бездарных. Тупик какой-то. А есть ли выход из этого тупика? Понять бы все это.