Внезапно я понял, что с конца 90-х, когда я зарегистрировал свой первый почтовый ящик и впервые испытал странную потребность обновлять страницу в ожидании ответа, — с тех пор прошло немало времени. Не то чтобы прям много, но, кажется, досточно, чтобы сказать, что я помню то, что было еще до этого.
Волшебное предынтернетное время, когда существовал мир вещей. Время, когда можно было поступить на физический, а можно — на химический, и узнать точно, какой лучше, можно было только придя и пощупав. Обычные стены против кафельных стен, большие бутылки против маленьких бутылок, полуразложившееся бревно, плывущее по черной воде в настоящей тишине и подлинной пустоте, не прерываемых ни шипением в наушниках, ни короткими радиоволнами.
Когда мне было шесть, и мои волосы только-только начали темнеть, а мой язык только-только научился вырабатывать словесную сажу, когда я только начал улавливать низкие частоты в речи взрослых и стал догадываться о глубинах человеческой печали, над которой меня держал тонюсенький детский лед — в то время почти все было настоящим. Люди еще не научились писать поддельные новости, создавать фейковые профили и заходить на запрещенные сайты через прокси. Когда кто-то врал, у него обильно выделялась слюна, и в уголках глаз скапливалась похожая на слезу, но на самом деле другая, специальная лживая жидкость. Никто еще не мечтал о тысячах подписчиков, не жалел об отправленных сообщениях и ошибках автокоррекции, никто не знал, что это за ощущение, когда твоя бывшая лайкает твой позапрошлогодний приватный пост. Не было маленьких светящихся прямоугольничков, не было непрочитанных уведомлений, зимний пейзаж тек неразрывным однородным полотном от одного желтого окна с зелеными обоями к другому желтому окну с синим абажуром.
Я стоял на скрипучем заусенчатом паркете, ранним и несовершенным методом интерполяции превращенным в гладкую плоскость в пространстве [-1, 1]. Было раннее зимнее утро, я стоял и смотрел, как уходит вдаль подмосковный ландшафт. Вроде бы, не совсем правильно будет сказать: «смотрел, как уходит вдаль», но на самом деле это было именно так, я стоял, а он уходил, я был недвижим, а пространство шло, я откусывал кусочек кожи на нижней губе, а бородатые дядьки с заправленными рубашками из Массачусстесткого технологического, старея и кашляя и исчезая, читали одни и те же лекции по алгоритмам обновляющимся лицам будущих властителей дот ком, фаундеров тек стартапов, си и оу и си ти оу, я сокращал лицевые мышцы в зарождающемся то ли «кха», то ли «апчхи», а четыреста миллионов микроворсинок вздымались и ложились в зачарованных вздохах и возгласах восторга в душной комнате, где худощавый человечек в слегка поношенных кроссовках и водолазке презентовал что-то очень большое.
Из-за своры кучерявых тучек, из-за размеченных скучающими взорами клетчатых занавесок на меня надвигались еще почти неразличимые звуки модема, еще пока не занятые простые адреса еще пока не существующей почты GMail, клацанье больших клавиатур, стоны из зернистой порнухи, шокирующие видео, статистика самоубийств, обновления статуса и фронтальные фотки. На еще только намеченном простым сплошным rgb(0, 0, 1) голубом EGA-шном небе проступали неотвратимые и непоправимые горы интернета, вековые ясени соцсетей и этажи блогосферы, рои писем-разводок от щедрых наследников умирающих миллионеров и все сразу каталожные фото всех когда-либо существовавших интернет-магазинов, сжатые в одну супергорячую сингулярность. Я стоял и сжимал-разжмал кулачки, сопел и раскачивался, не зная, то ли мне идти, то ли остаться, то ли бежать, то ли не двигаться, то ли стареть, то ли оставаться вечно молодым.
Я уверен, что у каждого в детстве был этот момент — прозрачное, яркое, неизвестно какого дня, месяца, года и тысячелетия раннее утро, такое пустое и бесшумное, что почти нежилое, в том смысле, что единственное дышащее в нем — ты, и единственная влага — в уголках твоих глаз. В этом утре, лишенном всяких признаков времени, ты стоишь в длинном размытом коридоре, ты знаешь, что не спишь, и во все стороны от тебя простирается несвершившееся. Ты вдыхаешь — и оно приближается, ты выдыхаешь — и оно исчезает в дымке. В этот момент ты словно видишь жизнь всю разом, но не как целостную картину, а как разобранный пазл, который взорвался и завис вокруг тебя в невесомости. Перегруженный информацией ребенок, проснувшийся раньше всех, раньше самой эволюции и собственной еще не прожитой жизни, которая ворочается в фабричных клубах, куда ты встал, бурчит она, еще утро, ты стоишь, и слушаешь, с распахнутыми глазами и открытым ртом, как все дети, переживающие этот шок, это intro to life, ты слушаешь и не понимаешь, видишь прибой, и не знаешь, что это за океан, читаешь вывески и не понимаешь, что за город, и какой язык, и кто говорит, и только спустя миллиардную долю секунды, пока адроны, лептоны и еще не подтвержденные экспериментально элементарные частицы в отчаянной спешке протискиваются через закрывающийся коридор между было и будет, пока свет от яркой короны солнца пересекает пустоту между горизонтом и твоим бездонным зрачком, заодно проскакивая десять насупленных поколений и четыре с половиной волны эмиграции, — крохотное мгновение, которое для тебя было вечностью, — за окном срывается шапка снега, обламывается сук, ворона толкается сильными лапами, стартует грузовик, сквозняк распахивает дверь, и ты видишь свой результат: четыре утра, первое марта две тысячи сто девяносто шестого. Ваша планета — Марс.
Сегодня не надо в школу.