Осязаю твердость, осознаю сущность, обнюхиваю поверхность - это значит, большое, важное. Двигается, пахнет, отсвечивает - это значит, сегодняшнее, настоящее. Разговаривает, смотрит, толкается - это значит, это я, это вокруг, это сейчас.
Не пахнут, не осязаю, не понимаю, не разговаривают - это значит, воспоминания.
Я не верю в прошлые жизни. Поэтому я заглушаю их. Эти, значит, воспоминания.
Рассыпчатое, пыльное - в жёлтом свете витражей из старого храма. Бестелесное, бесцветное, бессмысленное - я ненавижу этот чистый свет, эти волнующе-знакомые лица, эти глаза, которые всегда ждут, что я вот сейчас все вспомню. Когда тебя уже нет, всегда легче помнить. А я есть. И я устала.
Вот сейчас я немного соврала. Я действительно устала пытаться вспомнить. Но я как параноик, я бегу за каждой зацепкой, за каждой петелькой, от которой смогу разворошить свое самое большое пыльное витражное воспоминание, протереть его и, наконец, встать в большое желтое пятно и посмотреть вверх.
Я боюсь тебя. Я боюсь вспомнить тебя. Потому что если я вспомню, я увижу эту серебристую пыль и пойму, что ты слишком уязвим, для того, чтобы снова любить тебя. Я не могу любить того, кто рассыпается от одного моего резкого движения. Это же слишком мучительно.
Хотя я опять немного соврала. Я всегда было чуточку мазохистом. Не грех им быть, если ты ищешь источники боли, в которых есть такая поэзия...
Я параноик. Я цепляю каждый деревянный балкон, каждую советскую неваляшку, каждый автомат газировки и насборенные чулки на подтяжках. Я стою на каждой белой половице, если она скрипит и я трогаю мозаичную плитку, если она бежево-зеленая. Только такая. Я по прежнему ненавижу вязаные салфетки, но я нюхаю их и сую пальцы в дырки крутилки давно сломавшегося проводного телефона.
Но я действительно устала. Вот так подцепишь воспоминание, и только за всеми этими предметами начинает появляться чей-то силуэт, как все меркнет и в этот тонкий светлый мир врывается большое, пахнущее, кричащее, осязаемое сегодня.
Но вчера я опять увидела балкон. Белый, резной, с веревкой и сохнущем бельем. Конечно, он вернул меня в наше пыльное желтое пятно, как и всегда, но в этот раз намного дольше. Потому что... Потому рамы были покрашены в голубой. Выцветший прошлогодний небесно-голубой с трещинами. Прошлогодний? Да, будем считать что это почти... Такое же расстояние.
На какое-то время он забрал меня целиком. И я жадно выхватывала каждую картинку. Я впервые вспомнила запах и цвет. И шероховатость покрашенного кованого металла.
Это же совсем мое. Почему я не могу получить это обратно. Почему оно выглядывает из-за каждого угла старого дома и прячется в первый же подъезд, сверкая дырявыми гетрами.
Я никогда не могла вспомнить себя. Единственное, что никогда не получалось. Я могла вспомнить даже свое платье и волосы, но лицо - никогда. Ты не даешь мне. Ты боишься, что я вспомню его тогда, и потом, что случилось потом.
Но вчера я стояла под белым балконом, и не просто балконом, а в белой треснувшей краске и с голубыми ставнями. Здесь уже никуда не спрячешься. Неужели я могу просто так посмотреть на него и ни о чем не подумать.
А ты боишься, что я вспомню его и тогда.. Вспомню немного дальше, чем нужно. Да, так и случилось. Я вчера вспомнила первый раз. Я вдохнула эти пылинки и встала в солнечный луч на асфальте, и посмотрела вверх, и увидела очертания нашего тонкого хрупкого мира. И мне стало страшно, ведь когда то он был большой, пахнущий, кричащий и сегодняшний. Вчера я поняла, что тогда... Тогда... Тогда было сегодня.
7 утра. Герань твоей бабушки и мои красные туфли с черными пряжками. Я вспомнила вишневый компот, деревянную песочницу, изюм и песок на крыльце. Посиделки на скамейке у подъезда, леденцы из жженого сахара, запах хозяйственного мыла и как мы пускали пузыри из соломинок. И еще деревянную шкатулку на день рождения и серьги из проволоки. И эмалированные кружки, и малину, и приемник. И я поняла, почему ты мешаешь мне вспомнить. Потому что это смог сделать ты и перестал жить в настоящем. Потому что я тоже увидела их. Больших черных солдат, поезда, грязь, грубые ботинки и твоя сестра, накрытая белыми простынями, с подвязанной белой ленточкой челюстью в погребе у соседей. Но по-настоящему я поняла, когда я увидела тебя. Я всегда говорила, что ты был слишком худой для этого. Форма бы смотрелась ужасно смешно. Ее ведь не разделяли по размерам. Теперь я знаю, почему так ненавижу брезент и фуражки. И телеграммы. И пустые помещения. И элетрошокеры. Я тогда решила, что тебя случайно убили прямо на нашей улице. А потом увидела уже там, далеко от дома. Воспоминания о доме после мне совсем не интересны. Но я помню то место. Маленький смешной огород, причитающие бабки. И тонны этого желтого сухого песка. Бойцовские собаки. Непокрашенные кирпичи. Твои небольшие ладони в песке. Постоянный запах резины и облачка черного дыма из виднеющихся вдалеке больших бетонных труб.
Ты не хотел, чтобы я помнила, как ты ушел первым. Но этого ничего, ты не видел, но можешь поверить, я задержалась всего на несколько минут. Девушки всегда задерживаются. Я тогда смеялась, смеялась, потому что у меня не получилось поднять голову с твоей шеи и все было вверх ногами. Я была невероятно счастлива, что я наконец не отстану от тебя надолго. Что пяти минут недостаточно для горя.
За пять минут до конца невозможно расстраиваться. Тем более, что все были вверх ногами. Мне нравилось это ощущение потери контроля над своим телом. То чудесное чувство, что все самое страшное случилось, но когда придет пора осознания, осознавать будет некому. Или будет, но мы же с тобой только посмеемся и пожмем плечами.
Я помню и дальше. Я помню как очнулась, очнулась странно и медленно, как после долгой тяжелой болезни, очнулась лежа на твоей шее, а ты смотрел на меня и улыбался, а сквозь твой лоб просвечивали фонари и пролетал тополиный пух. Помню как легко встала и удивилась, почему ноги совсем не затекли, почему не ощущаю своего и без того маленького веса, почему чувствую ветер, проходящий через мои кости и помню,как потом долго бесшумно смеялась, то вскакивая, то опускаясь на нагретые первыми лучами камни. Помню большую красную сквозную дырку между моими ребрами, и как ты сказал, что я все равно красивая. Я помню пустые утренние улицы. Пыльную желтую мостовую и повсюду этот витражный свет. Почему там всегда ждут рассвета? И до нас. И во время. И после. Все уходят только на рассвете. И нам сказали ждать целых пять часов. И мы ждали. Ходили по дворикам, пугали кошек, учились целоваться не перешагивая за очертания тела. Сдували засохшие лепестки герани. Чудесное ощущение, когда шагаешь в светлую белую полоску солнца на горизонте, и понимаешь, что тебя больше ничего не держит. Ты все потерял. Мы все потеряли. Дом, семью, друзей, страх, наши тела. И впереди туманное светлое утро, в котором мы придумаем свою новую, совсем другую... Жизнь.
И вот в тот момент, даже тогда, когда не было уже ничего, я чувствовала тебя настоящим. Чувствовала запах твоего худенького и почти невидимого тела. Тогда мы были сегодня. Совсем не обязательно быть большим, телесным и осязаемым, чтобы быть сегодня. Чтобы называться настоящим.
Я не верю в прошлые жизни. Я заглушаю воспоминания. Да, да. Кажется, я это уже говорила.
Но ты. Ты ведь помнишь. И я теперь. Тоже. Смотри, это тот самый балкон. Ну, почти.
Я теперь осязаемая. И ты тоже. Я ищу витражи и балконы. А ты? Я ищу тебя. А ты меня? Я пытаюсь вспомнить лицо. Имя. Место. А ты? А ты? А ты?
У тебя всегда была лучше память. Наверное, ты ждешь меня в какой-нибудь беседке или у старого дерева в парке, а я все никак не вспомню. Но ведь тогда, в жёлтом свете утренних улиц, я помню, тогда ты назвал мне это место. Место нашей следующей встречи. Место в том же месте, но другом времени, когда все станет намного проще и спокойней. Когда не нужно будет никого бояться. Сегодня.
Я устала гоняться за воспоминаниями. Но осталось всего одно. Одно место. Один парк или дерево. Или школа, или остановка. Я буду искать. Я вспомню.