Первый сокол - Ленин, Второй сокол Сталин

Харитон Егорович Сарамливый
Василь Васильич Морковин приостановился, в минутной задумчивости, на цветущей улице Корзо. Решая,  что посетить сначала, пьяцу или продавницу. И что бы такое купить родне, в качестве сувенира, лиснятый сыр или, наоборот, пршут, или же, и то и другое. А может, сначала купить тутошний «Вранак». Хотя, «Вранак», пожалуй, лучше купить в аэропорту…

«Вранак» нравился Василь Васильичу куда более хвалёных испанских вин. Хотя тамошний хамон мог бы он сравнить по вкусу с пршутом. А уж в чём, в чём, а в заготовке сала, ветчины и прочих подобных вкусностей Василь Васильич знал толк. Как и в откорме поросят. А какие знатные помидоры выращивал Василь Васильич! По полтора килограмма штука. Даже и в Испании не видал Василь Васильич таких помидоров.

 Вообще, в этой Испании, если гуляешь по тамошним улицам, разинув рот на всякую средневековщину, лучше в карман бумажник не класть. Стырят. У Василь Васильича, к примеру, стырили из кармана мобильный телефон. Да и в отеле, как-то раз оставил Василь Васильич бумажку в пятьдесят евро на столе, так её тут же стырили. И концы искать бесполезно. Это там считается не воровством, а как будто ты им чаевые оставил за какие-то заслуги. Русскому человеку трудно представить себе вообще, что такое чаевые, настолько мы к халяве непривычные. А чтобы во второсортном отеле оставлять по полсотни евро чаевых, это в нашей русской голове невозможно уложить. Ладно бы, пол-евро. А то – полсотни. Нехилая денежка для русского пенсионера. Не брезговала тамошняя братия и тот же мобильный телефон в качестве чаевых прихватить. В-общем, ну их, с ихним хамоном, решил тогда для себя раз и навсегда Василь Васильич.

Вот, к примеру, в Италии народ на халяву не такой падкий, отмечал Василь Васильич, правда, жрать там вовсе нечего. Одни макароны да, в лучшем случае, сыр. Можно там, правда, съесть «пршуто», по бешеной цене. Но рецепт приготовления этого «пршуто», как нетрудно догадаться по названию, итальянцы содрали у соседей – южных славян и изрядно испортили как слово, так и сам продукт. Узнаваемо: српска, црна гора, хрватска, крк, пршут?

………………………
Ах да! В самый раз рассказать парой строк, кто такой Василь Васильич Морковин.
Василь Васильич Морковин отпахал, в буквальном смысле слова, на родных чернозёмных полях сорок с лишним лет. И в колхозе «Вперёд к коммунизму», и, после развала колхоза, в каких-то ООО, названия которых Василь Васильич так и не сумел запомнить. В положенный возраст, не пойдя на поводу повсеместной тенденции, вышел на пенсию, да решил поездить там-сям да туда-сюда. Кумовьёв проведать, что расселились от Ужгорода до Владивостока, да и посмотреть, как другие народы живут.

Так вот. Едва приостановился Василь Васильич на цветущей улице Корзо, и уже подумывал, не позвонить ли ему родне по говорнице, как слышит оклик на сильно ломаном английском языке:
«  - Экскюзми!».
Василь Васильич огляделся, надеясь, что окликают не его. И огорчённо обнаружил, что вокруг него, кроме блондинистой женщины возраста в меру привлекательного, никого нет.
«Вот те раз, - зачесалось у Василь Васильича под ложечкой. – Весь народ, как назло, на пляже. А ведь надо что-то отвечать».

Василь Васильич, надо сказать, не был знатоком английского. Но хорошо понимал интонацию, и на слух отличал ломаный английский от оксфордского диалекта. А всё почему. Когда начинающий тракторист Василий Морковин только зачинал свою первую жатву, в их колхоз, как раз, прислали на уборку картошки студентов. И Василий возил их на поля в тракторной тележке с надписью по бортам большими, некогда белыми буквами, «перевозка людей запрещена».

Со всеми студентами молодой Василий подружился, но более всего с их руководителем, который оказался преподавателем английского языка. Был тот преподаватель лауреатом всяческих конкурсов и олимпиад, и с гордостью сообщал, что даже какой-то академик хвалил его безупречное оксфордское произношение. Каждый вечер они подолгу беседовали за чаем и прочими напитками местного производства. Иногда Василий знакомил нового друга с местными красавицами, с которыми тот занимался английским, иной раз, до утренней зари. А потому Василий, имевший неплохой музыкальный слух, на всю жизнь усвоил, как звучит оксфордский английский. И даже запомнил пару или тройку английских фраз. В оксфордском, разумеется, звучании.
Как то. «Уэриуэл». «Уыпьем уодки». «Ес! Уот именно».

Так вот. Стоит, значит, он на улице Корзо. И слышит Василь Васильич от симпатичной белокурой женщины, светлая кожа которой ещё нетронута ни на капельку адриатическим загаром, оклик с нотками надежды: « - Экскюзми!».
«Хиба ж  пани полячка?» - подумал Василь Васильич.

«Ес?» - отвечает.
«Эксюзми, ресторан ис хер?»  - показывает рукой в верную сторону.
«Ес» - отвечает.

Но бледнолицая не торопится. Видать, поболтать не с кем. Ведь только приехала.
«Дую  полак?» - спрашивает.

«Ишь ты, любопытная Барбара, - думает Василь Васильич, но вежливо так отвечает – нэу».
«Дую  итальяно?» - не унимается.

Тут Василь Васильич почувствовал, что словарный запас его иссяк. Что делать?
«Нэу. Аэм раше» - отвечает. Что в переводе с оксфордского дыялекта означает «да когда же ты отстанешь, наконец?»
«Ой, а я русский знаю!» – почти без акцента, с легчайшим только пшеканьем, сообщила, заулыбавшись, бледнолицая полячка.
« - Ну, так чего же вы сразу-то… - попенял Василь Васильич. – Я тут за две недели ни одного человека не встретил, кто бы английский понимал. И ни одного, кто бы не понимал по-русски».

«Ой, хорошо», - обрадовалась полячка, и бодренько отправилась в направлении ресторана.

А Василь Васильич – прямиком на пьяцу. За лиснятым сыром да пршутом. Смело положив говорницу в задний карман порток. Чай, не в Испании...

………………………..
Вот ведь какое, всё-таки, счастье выпало на мою долю, думал по пути Василь Васильич, говорить на великом и могучем русском языке. Везде-то тебя понимают, кричат: здраво, как дела? Вечерами в кафе поют «Подмосковные вечера». Везде русский – свой человек. Не то, что финны там, венгры и прочие японцы, которым приходится объясняться за границей с аборигенами на обоюдоломаном английском.

Да уж… Думалось Василь Васильичу. Какое несметное число слов в русском языке, какое разнообразие звучания. Какое бесчисленное количество интонаций, диалектов, наречий, говоров и говорков, что диву даёшся. Учить – не переучить.

А какие писатели писали на русском языке! Разве какая другая земля и какой другой язык родили Толстого, Достоевского, Булгакова? А Пушкин разве писал на языке своего деда, знаменитого гастарбайтера Ганнибала? Как бы не так! Да бьюсь об заклад, если бы Омар Хайям приехал, в своё время на заработки на Русь, как его современные соотечественники, то и Хайям писал бы на русском языке.

Японцы едут учиться из своей блистающей огнями страны, с её гладкими, как зеркало, дорогами, её скоростными поездами, в неухоженную Рязань с её вечными рытвинами, колдобинами и её, каждый день попадающими в аварию, маршрутками. Едут изучать язык Есенина.

Нет, поистине, изобретение азбуки можно приравнять к изобретению колеса. Да и перо, как известно, можно приравнять к штыку. Ну и знаки пунктуации, те тоже можно приравнять. Если не к колесу, так хотя бы к штыку. А как иначе переложить на бумагу все интонации, все паузы, все ударения, все ахи и вздохи, все вдохи и выдохи, ускорения и замедления живой речи? Никак, кроме как запятыми, восклицательными и прочими знаками.

Так думал Василь Васильич, шагая по Ядранскому пути.

Какие, всё-таки, думал, головы Кирилл и Мефодий! Разве нынче найдёшь такие головы? Взять вот внука Митьку. Ведь и шустрый, и в шахматы иной раз обыгрывает, и ни одной запятой в школьном сочинении не пропустит. А ведь возьмёт, да и брякнет: «- Дед, давай я тебя сфоткаю».

Ну что ты будешь делать? Мить, скажет Василь Васильич, да ведь есть слово сфотографировать, а не сфоткать. Ага, скажет, давай сфотографирую. Щёлкнет затвором и доложит: «Всё, дед, сфоткал»!

С другой стороны, ведь и фотография сегодня мало похожа на фотографию. Никакого волшебства светописи. Ни тебе плёнки, ни тебе фотобумаги, ни тебе проявителя, ни тебе закрепителя. Ни тебе красного фонаря. Может, оно и ничего, пусть будет «сфоткать»?

Вот приказано приказом номер 195 Министерства образования и науки от 8 июня 2009 говорить про кофе «ОНО». Ей богу, если вы не верите, возьмите и проверьте. На этом настаивает не кто иной, как замдиректора по научной работе Института русского языка имени Виноградова Мария Каленчук. Так, дескать, бывает, что говорят. Ну, академики, они, конечно, изучают русский язык не в поездках по городам и весям, а не выходя из кабинета. И даже не вставая с мягкого кресла.
Видно, таков уж у них, у академиков, диалект, вернее, говорок.
Например, орфографический словарь под редакцией Букчиной, утверждает, что у слова «кофе» есть теперь не только мужской, но и средний род. Прямо-таки, гендерная революция в русском языке. Почти как в Европе. Там теперь все люди считаются ОНО. А у нас пока объявлено, что ОНО только кофе. Ну, разве то ещё, что получается в результате переработки продуктов в желудочно-кишечном тракте.

А всё почему? Да очень просто. Совершенно очевидно, что эта Букчина сдаёт комнату узбекским гастарбайтерам. И вот, каждый день слушая оных гастарбайтеров, пришла к выводу, что русский язык изменился до неузнаваемости.

А вот если бы жила та Букчина в одной коммунальной квартире с тамбовскими лимитчиками, тогда бы знала, что кофе – ОНА. Ибо ещё великий Даль писал «тамбовцы и воронежцы среднего рода не знают». В тамошних сёлах и по сию пору говорят, не только кофе – ОНА, но и солнце, окно, озеро. Примерно так: сонца – она - встала, акно – она - аткрыта. Точно так же размавляюць и на белорусских дыялектах. Вот Василь Васильич прожил шесть десятилетий, а ни разу не слышал, чтобы в его селе кто-нибудь говорил, что кофе ОНО. Да к такому с детства прилепилась бы нехорошая кличка. Как выпить дать...

Ну, говорить, это говорить. Говорить можно бесконечно разнообразно, потому что бесконечное число говоров в русском языке. Но ни в одном говоре про кофе не говорят – ОНО. Хоть ты тресни!
А писать как правильно? А так, как Розенталь написал. И никак иначе. А почему? Да яснее ясного. Потому что исходное слово заимствовано, как заведено было у царя Петра, из голландского. В петровское время в Голландии ещё не произошло ничего такого гендерного, и кофе был, и даже сейчас остаётся, мужского рода. Несмотря на то, что Голландия в авангарде всего такого гендерного. Да и писалось на русском изначально как? Правильно, кофий.
Ну как, скажите вы мне, вопрошал Василь Васильич виртуального собеседника, кофий может быть среднего рода?

Вообще, рассуждал Василь Васильич, неспешно прогуливаясь по Ядранскому пути, русский язык тем и хорош, что в него гармонично вписываются иностранные слова, если они хорошие. Такие, например, как патриот. Или там, радио. И от такой восприимчивости только богатеет русский язык. А дрянные слова плохо приживаются. Но бывает, бывает, приживается и всякий мусор… Ну, например, там, хайп. Или менталитет...

А ещё вспоминал Василь Васильич, как пришёл он в первый раз в первый класс. А хотелось Васятке в школу, наверно, не меньше, чем Филиппку. Вспомнил он первого своего учителя. Был тот учитель росту махонького и телосложения тщедушного, а в войну был он ранен и контужен. И в плену побывал из-за своей контузии. И хорошо помнил Василь Васильич, как учитель разучивал с первоклашками модный шлягер.

На дубу зеленом,
Да над тем простором
Два сокола ясных
Вели разговоры.

А соколов этих
Люди все узнали:
Первый сокол - Ленин
Второй сокол - Сталин.

А кругом летали
Соколята стаей...

И все тридцать первоклашек дружно подпевали:

И сдержал он клятву,
Клятву боевую.
Сделал он счастливой
Всю страну родную!

А на самой первой парте, прямо перед учительским столом, посадил учитель своего племянника. Потому как был тот непоседой и вертелся за партой, то получал от дяди линейкой по макушке. А пуще всего лупил его дядя за то, что тот никак не мог осилить ни одного правила русского языка. Ни тебе ЖИ-ШИ, ни тебе ЧУ-ЩУ, ни тебе, ЧА-ЩА. Как ни спросит дядя племянника урок, так получает племянник линейкой по макушке.

Так что, с первого класса усвоил Васятка одну простую истину: язык свой надо любить и почитать. Чтобы не быть битым.

……………..
Тем временем, Ядранский путь привёл Василь Васильича на пьяцу, где купил он кучу гостинцев родне. Достал из порток говорницу и позвонил любимой жене:

 - Соскучился я, Маня. Скоро уж буду.
А помнишь, Маня, помнишь ли ты песню, что пели в первом классе:

Первый сокол - Ленин
Второй сокол – Сталин?