Bylismy Jestesmy Bedziemy
Были, Есть, Будем
Витайте к нам!
Ведь «слово» по-лужицки звучит почти так же – «свово», а «земля» – «земья», а «небо» – «ньебьо», а «хлеб» – «хлиб», а «дорога» – «дрога», а «песня» – «писень», «писничка». А «село» – «весь», как и у нас в старину было: «грады и веси».
Потому что «человек» – по-лужицки «чвовьек», а «мать» – «мачь», а «солнце» – «свонцо»... И когда скажут тебе «добра раньо», то разве тут надобен перевод?
Витайте, кнеже! Добрэ раньо!
***
Маленький саксонский городок назывался Гёрлиц, а Измаил Срезневский уже по своим штудиям в Берлине (оттуда начал) знал, что в этих германских краях, между Эльбой и Одером, и в Саксонии, и в Пруссии, какое почти название ни тронь – городское ли, деревенское ли, речное, – из-под немецкого имени проглянет исконное – славянское. Дрезден, к примеру, не что иное, как Дреждяны, то есть деревянный. А Лейпциг когда-то звался Липск (тоже «древесное» имя, прямой тёзка русскому Липецку). А та же Эльба была искони Лабой, как её, кстати, до сих пор и зовут у чехов. Поляки по сей день реку Одер именуют по-своему, по-старому, в женском роде: Одра.
Всё пространство между Лабой – с её притоком Салой – и Одрой тысячу лет назад, как знал он теперь, заселяли полабские (они же балтийские) славяне, и нынешняя Шпрее, к примеру, звалась у них Спрева, Спревья; и Росток – тоже от тех времён оставшееся название, родное Ростову, и так в десятках, даже сотнях случаев, о чём свидетельствуют и германские географы, да и сами в первую очередь эти названия. Тот же Гёрлиц взять. И его первое имя – славянское – Сгорелец. Видимо, давным-давно случился тут великий пожар...
Верхнелужицкая научная библиотека
Но такой библиотеки, как в Сгорельце, предупредили Срезневского чешские его друзья, больше нет нигде. С улицы он прошёл под аркой во внутренний дворик, являвший собой крошечную чистенькую копию площади, оставленной за спиной, и поднялся по лестнице на второй этаж. Паркетины чуть поскрипывали под ногами, пока шёл к двери библиотечной залы. Он поработал уже в библиотеках Берлина, Праги и Вроцлава, и эта не могла поразить его количеством книг. Разве что порадовала глаза изобретательной, даже весёлой какой-то планировкой интерьера: зала, стены которой казались сложенными не из кирпичей, а из книг, была к тому же расчленена очень красивыми арками-стеллажами, тоже со сплошной книжной кладкой. Тома, томики и томищи в переплётах из охристой кожи с золотым тиснением, будто недавно привезенные из переплётной мастерской.
Ему принесли несколько больших географических атласов. Самый тяжёлый из них был громаден, как кожаный щит древнего воина, может быть времён Карла Вели-кого, при котором, как он знал, и начиналось вытеснение из здешних краёв их коренного населения – полабских славян.
Наконец-то после изнурительных, хотя и крайне не-обходимых ему, занятий санскритом и сравнительным языкознанием у берлинского профессора Франца Боппа, после стремительных успехов, которых он достиг в Праге под руководством Павла Шафарика в освоении чешского языка, он приблизился, может быть, к главной цели своей командировки.
Его ведь посылали для знакомства с наименее исследованными славянскими странами. Теперь на одном из листов атласа предстояло ему различить смутный, неопределённый облик самой загадочной и непонятной из таких стран. У неё нет ни имени, ни своих границ, ни собственной столицы, ни правительства, ни государственного флага, ни даже своих названий городов и сёл. И всё же она умещается где-то здесь, в пределах королевства Саксонии, эта страна-невидимка, и не раз уже нежданно-негаданно заявляла о своём существовании.
...В таком вот состоянии духа и встретился он с Яном Арноштом Смоляром. Здесь же, в Сгорельце, познакомились, в одну библиотеку вместе ходили. В первые дни, краснея от неловкости, два славянина изъяснялись по-немецки. До чего дошло – не могут обойтись без языка-посредника! И как же веселились потом, обнаружив, что немецкий вовсе и не надобен. А зачем?! Ведь «слово» по-лужицки звучит почти так же – «свово», а «земля» – «земья», а «небо» – «ньебьо», а «хлеб» – «хлиб», а «до-рога» – «дрога», а «песня» – «писень», «писничка». А «село» – «весь», как и у нас в старину было: «грады и веси».
И в дорогу по лужицким весям они отправились вместе.
Великие, вечные слова, вы у славянского мира – одни и те же! Пусть это и не его открытие, пусть он уже слышал об этом на лекциях по санскриту, но разве теория сравнится с непосредственным переживанием, когда на каждом шагу в чуть непривычной звуковой оболочке открываются тебе родные смыслы. И как не влюбиться в неведомый тебе доселе народ, который долгие века, сопротивляясь чужой воле, сберегал свой язык. Свой – и твой тоже. Потому что «человек» – по-лужицки «чвовьек», а «мать» – «мачь», а «солнце» – «свонцо»…И когда скажут тебе «добра раньо», то разве тут надобен перевод? И когда услышишь девушку, поющую «Вьечор е близко, а своньчко е низко…», то разве не вспомнится сразу песня украинских сёл: «Вэчер блызэнько, сонцэ нызэнько, выйды до мэнэ, мое сэрдэнько»?..
И до того ему хорошо, что даже чуть стыдно становится за эту свою переполненность счастьем. Ну почему великие не имели такой возможности свободно бродить и ездить, «дивясь божественным природы красотам», какая дана ему? Почему такой свободы не дано было вкусить Пушкину?..Какие ещё дары жизни сравнятся с возможностью приехать на чужбину и вдруг ощутить себя в кругу близких?..Слушать и записывать новые песни, поговорки, просто слова, щуриться от встречного ветерка и тёплого ещё сентябрьского солнца, зарисовывать свадебные наряды невест, ступать по зелёным крутизнам городищ, грезя об общей славянской прародине, разговаривать со встречным крестьянином и на его непременное: «Витайте к нам!» – отвечать: «Помгай Бог!», заносить в записную тетрадку характерные здешние имена и фамилии, ночевать на сеновалах, сидеть в сельских корчмах за кружкой пива, пробовать ещё теплые пироги «тыканец» и «мазанец», снова листать тетрадку, занося в неё примеры лужицкого двойственного числа – «дуала»…И однажды увидеть вдали над полями волнующие очертания городка, с башнями, шпилями ратуши и городского собора…Это Бауцен, а по-сербски Будишин.
Будишинский диалект на карте диалектов лужицких языков
«В Будишине, – писал Срезневский домой матери, – мы остановились у Молодого месяца». Все тут радовало – и романтическое название гостиницы, и игрушечная малость городка – до ратуши и главной площади две минуты ходьбы, а до берега Спревы – пять. И весело было оттого, что на противоположном берегу реки нет уже никаких городских строений и до самого горизонта простираются пестреющие в мягком мареве поля. И самая большая радость: они с попутчиком, кажется, успели крепко по-дружиться. Об этом он тоже пишет матери: «Мы со Смоляром живём как братья».
Тот был на четыре года младше Срезневского, родился в деревне, а учиться приехал в Будишин, окончил здешнюю гимназию. Тогда-то, гимназистиком, как и многие его товарищи, пристрастился собирать народные песни. Но если другие, повзрослев, отстали от этого подросткового занятия-забавы, то он не только не остыл – забава выросла в ежедневную заботу, он не мог ничем иным жить. Когда кто-то говорил ему про недавно услышанную совершенно неизвестную песню, он листал одну из своих тетрадей и показывал на текст и ноты: почему неизвестная? У него было теперь такое выдающееся собрание народных песен, что всерьёз надо было думать о капитальном их издании, с обстоятельными комментариями, с нотными записями, с параллельными текстами на немецком, чтобы книга стала достоянием и германских филологов, интересующих-ся славянским фольклором. Одно мешало Смоляру при-ступить к такому изданию немедленно – неразработан-ность сербского правописания. Тут пока всяк издатель дудит в свою дуду. Оттого одни и те же звуки или сочета-ния звуков в разных книгах воспроизводятся то так, то сяк. Нужно выработать правописание, которое своими преимуществами заслужило бы всеобщий авторитет, стало законодательным.
Срезневский вызвался помочь другу. Об этой помощи Смоляр скажет позже: «…под его руководством составили мы…нашу первую – аналогичную с чешского и хорватского – азбуку». Было и Срезневскому за что благодарить Смоляра: «…он помог мне усвоить хоть в некоторой степени язык лужицкий; он был мне и товарищ во многих прогулках моих по Лужицам, и помогал мне изучать обычаи Лужицкие, собирать народные выражения, пословицы, песни и пр.».
«Наша сербская речь так полюбилась ему,– со своей стороны свидетельствовал Смоляр, – он выделяет её среди других славянских языков за то, что она сберегла в себе столь много от времен давнишних».
Юрий Ло(у)щиц. Учитесь говорить по-лужицки (1987). Из книги «Славянские святцы»
https://vk.com/wall-34611313_9161
http://loshchits.ru/archives/304
Проективное мышление. Наследство князя Милидуха
http://sinsam.kirsoft.com.ru/KSNews_818.htm
Проективное мышление. Учитесь говорить по-лужицки
http://sinsam.kirsoft.com.ru/KSNews_819.htm