Архив. Опубликовано в журнале "Знамя" (1996).
Сначала приведу приблизительный сводный образчик современного плача интеллектуалов: Литература всегда в проигрыше. У литературы нет шансов. Все сюжеты исчерпаны. Все мысли расхватаны философами, провалены политиками, отдублированы журналистами. Можно брать старый сюжет, умные, глупые и очевидные мысли и строить что-то, от формы чего люди получат удовольствие.
Но умные все это знают. А дураки читать не будут.
У литературы нет шансов.
Или: Общество потребления отвернулось от литературы. Засилье кино, телевидения, поп-музыки, телекоммуникаций, компьютеров и т. п. привели к тому, что литература медленно умирает.
Системный вывод снова тот же. После этого нормальному интеллектуалу уже и жить вроде бы не слишком должно хотеться. Спорить с этим сложно, бессмысленно и, пожалуй, глупо. Потому что это, скорее всего, так и есть.
Сентенции о том, что читатель рано или поздно насытится телевизионным или книжным хламом и обернется к Достоевскому вызывают нервические смешки даже у тех, кто эти гипотезы выдвигает. Этого не произойдет никогда, как никогда 99% фэнов рока не научатся нотной грамоте и не сядут за фортепиано, дабы сыграть что-нибудь из Грига (не говоря о том, чтобы сочинить и исполнить нечто свое).
Известно, что если невозможно устранить причину неприятности, то лучший способ от нее избавиться - это пересмотреть свои взгляды. Если невозможно заставить людей проявлять к литературе интерес, можно попытаться убедиться в том, что все идет как должно. На первый взгляд несерьезный, такой подход нельзя считать непродуктивным. Многочисленные неудачные попытки естествоиспытателей отыскать теплород и эфир привели к пересмотру принципов в пользу законов термодинамики и теории относительности; невозможность устранить капитализм привела к отмене коммунизма.
Попробуем взглянуть и на литературу немного с другой точки зрения. Например, так: литература, как прихоть интеллектуалов. Или: литература, как наука. И, если получится, поразмышлять, скажем, каковы шансы общества в мире литературы. А не наоборот.
Нормальный средний человек назовет средний же набор общеизвестных искусств: музыка, живопись, театр, скульптура, архитектура, кино и т. д. Телевидение припомнят непременно. Правда, пока в конце списка, подумав. Литературу, особенно если прозрачно намекнуть, упомянут обязательно в числе первых. Так учили. Так принято.
Дарвинисты настойчиво утверждают происхождение человека путем эволюции из особей животного мира. Каковы же виды искусства (в человеческом понимании) у животных, известно: они все основаны на восприятии звуков, изображений и запахов так, как это заложено видовым инстинктом. И в этом свете отсутствие у павианов стремления к чтению не кажется, в самом деле, странным. Призывая самок, соловьи щебечут. Распуская хвосты, топчутся павлины. Лягушки квакают. Козлы скачут. Литературе места нет.
История искусств человечества столь же линейна. Издавание звуков, иногда интерпретируемых как пение, музыка в ударах барабанов, украшения в виде перьев, и нательные зарисовки пришли первыми и эволюционировали в современную поп-культуру в виде концертов, демонстраций мод и вернисажей, абстракционистов, кино и ТВ. Понимание убогости этого может ужасать, но ничего странного в этом нет.
Так называемый кризис литературы был заложен в основу самой литературы с момента ее появления, то есть с изобретением языка. Если чистые жанры искусств "выбрали" себе естественную, эмоциональную сферу психики человека, то литература воздействует на интеллект. С этой точки зрения кризис литературы и сама литература - просто одно и то же.
Интеллектуальный прогресс человечества неизменно сопровождается процедурами обработки информации. Отображение информации на скале в виде рисунка было, по-видимому, первой попыткой преобразовать ее из звука и танца, исчезающих в момент передачи навсегда в нечто хранимое. Эффективность данного способа невелика, современная живопись, прямая наследница наскальной не воздействует напрямую на интеллект и является чистым искусством, как и музыка.
Ребенок в первые годы жизни проходит все, что прошла цивилизация за несколько тысяч лет развития человека. Сначала реакции на изображение, звуки, запахи, - и лишь потом дети постигают абстрактный искусственный язык.
Изобретение языка трудно сравнить с чем-либо другим. Акт этот относится к синтетическим - ничего подобного в природе нет. Гениальность этого, однако, заключается не столько в возможности хранения информации, сколько в универсальности принципа - ее сжатия. Этого принципа человечество придерживается, постоянно совершенствуя лишь инструменты. Впрочем, человечество отнюдь не остановилось на слове как вершине сжатия информационного потока. Язык математики и вообще наук усложнен настолько, что человеку, собирающемуся заниматься этим профессионально, требуется немало лет, чтобы постичь его структуру и овладеть им для описания новых синтетических идей.
Литература, таким образом, видится располагающейся где-то посередине между искусством и наукой. Предмет ее субъективен, как у любого из искусств, но реализуется литература синтетическим методом, как наука. Трудности для литературы начинаются уже в самом начале - уже сама процедура обработки слов требуют немалых затрат на переработку; как минимум, требуется знание языка (хотя бы и устной составляющей), которое отнюдь не дается никому в ощущениях от рождения.
При этом степень сложности произведения уже не кажется определяющей, хотя уверенно усугубляет ситуацию. Особенно если учесть, что большая часть этой сложности лежит опять-таки все в той же информационной сфере. Чем сложнее идея литературного произведения, чем замысловатее стиль или способ построения, тем более информационно насыщенным оно является и тем больше образования и усилий интеллекта требуется на расшифровку и понимание. Литература не отстает от языка, новые слова включают в себя все более сложные понятия, а знакомые термины язык постоянно насыщает дополнительной информацией. Тот же путь проходит и наука. В свете версии об информационном доминировании в литературе появление, например, постмодернизма, пересыщенного дополнительными ассоциациями, ссылками и аналогиями видится более чем естественным. Прием же цитирования там является не просто прихотью, а самой настоящей необходимостью. Точно то же самое происходит и в научных работах, и если для ссылки на малоизвестную работу еще необходимы комментарии, то для применения законов Ньютона не требуется даже ссылки - они просто подразумеваются. Никакому математику сегодня не приходит в голову объяснять в научном журнале замшелую историю с криволинейными трапециями, он просто нарисует знак интеграла, под которым подразумевается все то, что обязан понимать его коллега. В одном этом знаке, в сущности, содержится целый учебник для первого курса. Не знающий классики и встретивший в современном произведении фразу мой дядя самых честных правил вряд ли поймет подвох в окружающем тексте. У Пушкина фраза содержит лишь то, что сказано, в тексте наших дней информационность этих же пяти слов гораздо выше простой констатации существования законопослушного родича. Вольно или невольно даже ярые противники этого стиля в своих критических высказываниях пользуются все тем же способом - просто-напросто в силу эволюции слова и смысла. Таков обобщенный принцип эволюции обмена информацией.
Небезынтересно, что универсальность сжатия информации (смысла) при помощи простых составляющих человеческого языка играет одну забавную шутку. К аспектам этого относятся и намеки и пресловутое чтение между строк. Более общим следствием является многосмысленность литературных произведений. При этом принято говорить, что автор подсознательно угадал (предсказал, предвидел) гораздо большее, нежели было выражено непосредственно в тексте: это может относиться к некоему обобщению, явлению или даже к целой неявно выраженной философии. Некоторым это даже дает основания утверждать, что литературные произведения диктуются свыше, а автор - только некий хитро настраивающийся приемник всего того что ему ни спошлют. Версия эта тем более лелеется, что любая связь непосредственно с Господом всегда как-то особенно приятно обольщает. Но мало кому приходит в голову, что причиной этого часто может является всего лишь принципиальная информационная избыточность любого текста, который можно развить в том или ином направлении. Многие осмысления на самом деле осознавались авторами уже после того как книга выходила из печати. Во всем этом, разумеется, нет ничего дурного, а особенно если опять-таки попытаться посмотреть на это, обратившись к науке. В сущности, любой научный труд является выражением какой-либо концепции при помощи условного языка. Информационная насыщенность его зачастую бывает столь велика, что увидеть все следствия не под силу не только самому автору, но и его последователям в сколь-нибудь обозримом будущем; общая теория относительности с начала века и до сих пор дает теоретикам богатую пищу для размышлений. И это никого не удивляет - всем очевидно, что развитие физики может быть лишь постепенным и основываться на предшествовавших идеях. А не на доступе к библиотеке Создателя. Хотя и жаль. Мне, впрочем, важно тут другое, а именно - схожесть некоторых общих принципов для литературы и науки.
В смысле эволюции с точки зрения информации литература - мост между повседневностью (мир инстинктов) и наукой (мир чистого сознания). И это не так уж пессимистично. В конце концов, не вызывает же у математиков раздражения, что люди не читают их трудов, или падение в обществе интереса к арифметическим головоломкам с усилением позиций ТВ. Не так пессимистично и в том смысле, что невозможно представить себе человечество (как и любого отдельного его представителя), параноидально устремленное к разуму и отбросившее все остальное.
Литература, особенно проза - бесспорно сложнейшее из современных искусств. У литературы есть в арсенале лишь сжатый, абстрактный язык, язык ограниченный эмоционально, ибо слово исторически создавалось лишь как способ компактной передачи информации, а не как попытка трансформации умозрительных эстетических концепций для непосредственного воздействия на органы чувств, изменения настроения или усиления либидо. Любая буква, клинышек или иероглиф не несут в себе эмоциональной нагрузки ровно так же, как не несет в себе ничего цифра 5, даже если ее сопроводить Ваня дал Пете 5. Оплеух? Тысяч долларов? Руку?
Чем заметнее был технический прогресс, тем менее доступной становилась литература. Если с изобретением холстов, мольбертов, красок, музыкальных инструментов и магнитофонов живопись и музыка становились все более популярными и доступными широкому кругу, то изобретение письменности, чтения, печатного станка и книг делало ее все менее доступной. Помимо знания языка теперь понадобилось изучение письменности. Упрощение физического доступа к книге одновременно усложнило доступ интеллектуальный. Бог знает, что несут с собой компьютеры, возможно, в недалеком будущем появится что-то новое помимо гипертекстов, что станет занятным шагом вперед (или в сторону), но сделает литературу и вовсе доступной единицам. Пока, однако, это не так, и остается констатировать не столь уж прискорбный факт - люди все-таки читают книги. И если проводить аналогии с популярностью музыки, то и тут не так все удручает: кто из непрофессионалов в здравом уме возьмет полистать партитуры Бетховена? Вообще говоря, иногда приходится удивляться, чему недовольны литературные круги. Должны бы, казалось, радоваться, что их вообще печатают и читают непрофессионалы.
Вывод: все идет отнюдь не так плохо.
Исходя из всего вышесказанного, процесс изучения высшей литературы в средней школе выглядит по меньшей мере нелепо. Почему-то принято считать, что человек, овладевший языком и письменностью одновременно с ними в состоянии между делом постичь и литературу, из чего литература в сознании молодых людей делается простым придатком к языку, каковой, так и не реабилитированная, для большинства и остается на всю жизнь. Знак равенства ставится лишь на том основании, что книги пишутся при помощи тех же значков что и объявления в газетах. В таком случае ясно, что можно с не меньшим основанием исследовать и заучивать измышления на стенах туалетов. Если еще раз воспользоваться аналогией, то преподавание в средних школах Чехова или Толстого адекватно попытке предложить в седьмом классе векторную алгебру, в восьмом - тензорный анализ, а в девятом, в качестве разумного эквивалента сочинению по Достоевскому - попросить самостоятельно сформулировать и доказать на основании общих принципов одну из теорем теории групп. Параллельно, при этом никому не приходит в голову после ознакомления детей с творениями Моцарта или Рембранта попросить их написать по свежим следам что-либо свое при исключительной помощи средств классиков. (Живопись в средних школах, кажется, и вовсе не преподают.)
Кризиса литературы не существует, как не существует и кризиса науки.
Существует, возможно, лишь кризис интерпретации. В мире, где все и всё стремится к доминированию интеллект вообще и литература в частности не в состоянии найти себе места, соответствующего своей реальной или мнимой значимости хотя бы потому, что мир просто-напросто занят другим. Литература видится чем-то элементарным, естественным, присущим человеку едва ли ни с рождения, тогда как в действительности это совсем не так. В смысле литературы как синтетического воплощения человеческого интеллекта Эдгар По не более понятен среднему человеку чем заумная теория поля с ее дивергенциями, градиентами и лапласианами. По большому счету, требовать к себе внимания литература вправе не больше чем любой другой синтетический продукт разума, куда бы ее ни относили - к искусству или науке. Если бы литературу изначально воспринимали как раздел науки, все было бы значительно проще. В огромном количестве философских трудов, например, использованы художественные приемы литературы. При этом трудно обвинять покупателей в том, что произведения Платона или Ницше не возглавляют списки бестселлеров. Или в том, что FM-радио убило философию.
Так уж получилось, что литература оказалась на грани. По небогатству арсенала выразительности и влиянию непосредственно на органы чувств она сродни науке, по принципиальной возможности понимания массами недалека от искусств. В этом промежуточном положении, по всей видимости, и заключается некоторый внешний кризис.
Практически каждый может сделать попытку овладеть литературой и взять в руки том Ремарка, тогда как никому из неспециалистов в сознательном возрасте не придет в голову заняться теоремой Больцано - Вейерштрасса. Иллюзия доступности - счастье для литературы.
Фраза вроде литература гибнет в применении к раскупаемости книг представляется не менее абсурдной, чем популярная ныне безграмотность экология гибнет в применении к окружающей среде.
Литература не в состоянии хоть сколько-нибудь воздействовать на большое количество людей - это удел искусств, эксплуатирующих поле естественных, или, животных чувств. Вряд ли имеет смысл шахматисту выяснять отношения на футбольном поле - хорошо еще, если его просто не затопчут. Маловероятно, что отношение к литературе может служить критерием прогресса или упадка общества, но наверняка является критерием развития или деградации личности. Для индивидуума литература - это дверь в мир разума, созерцания, размышления, анализа, выводов, и эта дверь открыта всегда и каждому. Любой среднеобразованный человек заведомо владеет всем, что может открыть ему то, что предоставляет литература. Для созидания необходим талант, для осмысления достаточно желания стремиться. Если угодно, литература - это результат и потребность исключительно самовоспитания и воли. То, что и дает шанс.