Учитель мой по печному делу, Николай Фёдорович Шаныгин, был человеком категоричным, по теперешнему крутым, любил выпить, закусить, настоять на своем, злился, когда ему перечили. Печник – его единственная профессия. Он был беззаветно предан своему делу.
Даже в зимние месяцы, когда, бывало, печные работы прерывались, принципиально не работал. К его счастью, таких дней безделья в те годы прошлого столетия набиралось не так уж много. Государственное строительство велось тогда масштабно. В районном коммунальном хозяйстве работало три штатных печника, и всем находилась работа.
В начале шестидесятых я приехал в районное село, поселился по соседству с Шаныгиным и устроился работать на мебельную фабрику, отработал два месяца и решил искать другую работу. На мебельной фабрике были низкие заработки. В первый месяц я получил 30 рублей, во второй 40, а у меня уже было двое детей. Согласитесь, что даже тогда, когда рубль стоил дороже доллара, сорок рублей не могли считаться деньгами.
В марте 1962 года мы, все родственники, сидели у Василия Фёдоровича, моего свояка, за праздничным столом. Присутствовал и Николай Фёдорович. С моим свояком они сдружились уже давно и называли друг друга братками, не в сегодняшнем понимании, конечно, а в прямом. Я пожаловался на низкую зарплату, и Николай Фёдорович без обиняков заявил:
---- Хочешь хорошо зарабатывать? Иди ко мне в подсобники.
Я не очень-то удивился его предложению, ответил:
---- Хочу, конечно. А возьмешь?
---- А не побрезгуешь? Работа тяжелая: кирпичи, глина, растворы как камень тяжелые, грязь, сажа…
---- Я не белоручка, - говорю, - В крестьянской семье вырос.
---- Ну и ладушки! Научишься класть печи, будет побочный приработок. Печник – профессия на всю жизнь. Выйдешь на пенсию, дополнительный кусок хлеба заработаешь. Вспомнишь потом меня не однажды.
Николай Фёдорович оказался очень даже прав. Как в воду смотрел! На сегодняшней пенсии полноценной жизнью жить невозможно. Не знаю как уж там, наверху, считают этот самый прожиточный минимум, и если не прирабатывать….
---- Мне с подсобниками не везет. И работают недолго, и научиться класть печи не могут. Ты, я вижу, парень сообразительный.
И пошел я к Николаю Фёдоровичу в подручные. В один день я уволился с мебельной фабрики и устроился в коммунхоз. Два месяца проработал я с Шаныгиным в качестве подмастерья. За это время изрядно вымотался на лазании по подмостям, чердакам и крышам, на подносе кирпичей, на замешивании растворов.
А Шаныгин все подгонял и подгонял. За тридцать лет Николай Фёдорович наловчился так быстро класть печи, что я не успевал за ним исполнять обязанности подмастерья. Печь голландку он мог сложить за день, если, конечно, под каблук не попадала «пробка». Как мастер он получал 60% от начисленного за совместный труд, я, как подмастерье, 40%.
Печное дело мне показалось не таким уж сложным. За эти два месяца нам пришлось класть разные печи: русские, голландки, утермарковские, банные, круглые, квадратные, в кожухах, без кожухов, двухэтажные и камины. Мы прихватывали и вечернего времени, и калымов. Когда я поднабрался опыта, переложил печь в доме свояка, потом в своем, меня стали приглашать местные жители. Я пытался заменить в работе учителя, когда он был не совсем в себе, но он не допустил:
---- Не лезь вперед батьки, – отрезал. – Знай сверчок свой шесток!
Я, наверное, проработал бы у него в подсобниках и дольше, но произошел курьёзный случай. В теплые первомайские дни мы складывали голландки в новом многоквартирном доме. Виной случая были первомайские праздники. Николай Фёдорович не мог отделаться от праздничного настроения, все опохмелялся и опохмелялся.
Надо сказать прогулов он не делал, мог аккуратно сложить печь в любом положении, кроме лежачего. Одиннадцатого мая была сложена очередная голландка, и мы, как всегда, пустили дымок. Но дым в трубу не пошел, а ринулся в топочную дверку, в щели между кружками плиты, в щелочки кладки.
Шаныгин ползал по полу, прячась от дыма, и пытался раздуть огонь в топке. Мы напрасно ежеминутно выходили во двор, смотрели на трубу, надеясь увидеть радостно вьющиеся ввысь клубы дыма. Дым в трубу упорно не шел. Лишь изредка обнадеживающе показывались из жерла вялые, бледные язычки.
---- Сырая, наверное? Да когда же она, мать её, просохнет?! Все печи как печи, а эта!... – ругался Николай Фёдорович и вдруг с подозрением посмотрел на меня. – Ты, случайно, ничего не подкузьмил?
---- Что ты, Фёдорович! Разве я враг тебе?! – развел я руками.
---- А может ты так, ради шутки? Среди печников бывало всякое. Если хозяйка вредная, лезет под руку, вмешивается, то и печка получается вредная, в хозяйку. А если плохо угостит, печник осерчает и вставит в трубу стекло или перо. Ни в коем случае нельзя чтобы хозяйка вмешивалась. Показала где и какую печь сложить – все, отойди в сторону.
----- А зачем перо или стекло? – спрашиваю.
---- Чтобы хозяйка помучилась с печкой. Посмотрит в трубу – чисто, а дым не идет. Это когда стекло, а перо от тяги начинает крутиться, тягу задерживает. Помучится она, не раз и не два вспомнит печника нехорошим словом и наконец, побежит к нему с мольбой о помощи.
А тот нагонит на себя важность, выговор сделает ей за плохое угощение, за вмешательство, скажет: «Вмешивалась, вот печка и не топится. Ставь поллитровку и огурчики на стол, тогда я приду и порчу с печки сниму. Только тебе придется попросить у печки прощения, молитву прочесть». Хозяйка уже на все согласна, лишь бы печка затопилась, как следует.
Придет печник, поломает недолго комедию вокруг печки, да и залезет на крышу, скажет: «Вот у меня волшебный камешек, ставь на плиту ведро, чтобы не убежал. Пропущу его сейчас через трубу, и печка норов свой сменит». А бывают печники-неумехи, слепит печку кое-как, как попало, и норовит, плату получив , тягу дать за дверь. Хозяйка за спички, горе-печник за шапку хватается. Я же сдаю печку, как говорится, «под ключ», прежде чем тягу дать за дверь, я её в трубу направлю. После уж плату беру.
---- Но здесь-то тебе никто не мешал. Складывал как хотел, - вставил я слово в длинную речь учителя.
Мы сидели на обрезках брусьев, промаргивались после дыма да с надеждой поглядывали на трубу. Обычно немногословный Шаныгин на этот раз разговорился. Видимо от беспомощности.
---- Мой учитель уже старенький был, - продолжал рассказ Николай Фёдорович, - научил меня аккуратности, добросовестности. У нас в селе, в те времена был свой кирпичный завод, и работали там два мастера Васин и Каргаполов. Кирпичи этих мастеров он строго разделял, укладывая в печь, приговаривал: «Ах ты Васин, ты прекрасен!
Звонкий, крепкий, не то что каргаполовская репка, пойдешь, приятель, в обогреватель». С каргаполовскими же разговаривал сердито: «Ах, ты, брякало, хуже дерьма всякого. Поменьше бы пил тот, кто тебя лепил. Огня боишься, на бут сгодишься». Печку складывал долго, с наслаждением, недели по две с русской возился. Грязи в доме разведет невпроворот, хозяев вымотает. Зато полста лет печка стоит и хоть бы ей хны! Сейчас что так-то заработаешь? Теперь за печи так не платят.
Не дождавшись дыма из трубы, Шаныгин вконец осерчал:
---- Ах, ты, мать твою! Сейчас возьму кувалду и разворочу.
Мне тоже надоела такая ситуация, и неожиданно для себя вспылил:
---- И в дымину напьешься?!
Я не ожидал от себя такой дерзости, но что вылетело, не поймаешь, и я предусмотрительно отступил от учителя . Он мог и затрещину дать за такое.
Шаныгин удивленно уставился на меня:
---- Что ты сказал?! Насмехаешься надо мной!? – и, не дождавшись ответа, заключил: - Я вижу, ты много стал понимать! А ну скажи, почему она не топится?
Я помолчал, размышляя.
---- А! Кишка тонка! Ты такая же бестолочь, как и предыдущие мои подсобники!
Меня заело.
---- Ты, наверное, колодец какой-то перекрыл насквозь, - предположил я.
---- Не может быть! – твердо отрезал Николай Фёдорович. – Тридцать лет не ошибался. Много ты понимаешь!
Он снова нырнул в квартиру, пытаясь раздуть в топке хороший огонь. Но печь упорно не хотела топиться.
«Тяга в дверь убежала…» - хотел я сказать, но мне стало жалко учителя.
Наконец он весь в слезах выполз на улицу, уселся на чурку, протер глаза, пробурчал растерянно:
---- Вроде и на улице не жарко. Обратной тяги не должно быть.
---- Давай окно выставим. Пусть проветрится. Я вскрою обогреватель и посмотрю колодцы, - предложил я и для большей убедительности добавил: - Сам же вскрою, сам же и закрою, а ты пока можешь опохмелиться...
Шаныгин посмотрел на меня с презрением, однако согласился. Ведь надо же было что-то предпринимать.
---- Действуй, - махнул он рукой, однако недоверие так и сквозило в его голосе. – Действуй, а я посмотрю.
Я выставил раму в окне, Выбил кирпич из обогревателя и в первом же колодце обнаружил причину. Первый вертикальный был перекрыт снизу до верху. В следующих колодцах переходы для дыма были, а из первого во второй не было. Всеми силами, стараясь скрыть свое торжество, позвал с улицы учителя и сказал всего одно слово:
---- Посмотри.
Николай Фёдорович заглянул в пролом, выматерился, сплюнул и ушел в ближайший магазин . Когда, уже опохмеленный, он вернулся, пролом в обогревателе был заделан, печь топилась, весело потрескивая пихтовыми дровами, а я готовил раствор для затирки.
---- Завтра же пойдешь самостоятельным печником! – сказал он, добродушно хлопнув меня по плечу. – Месить глину да кирпичи таскать и дурак сможет. Буду рекомендовать тебя начальнику.
И вот уже более пятидесяти лет я занимаюсь печным делом, хотя штатным печником не работаю давно. Эти случайные приработки несколько смягчают напряженность в семейном бюджете. К тому же я стараюсь не «обдирать» заказчика, и уже много раз говорил спасибо своему наставнику.