Почему-то все дети нашего двора боялись ее.
Баба Вася никогда не кричала, не ругалась, как бабка Фима, которую, кстати, никто не боялся, не смотря на ее грозный голос и витиеватые выражения, смысла которых лично я не понимала.
Баба Вася никогда не обидела ни одного кота приблудного. Но ее боялись, а деда Славку - нет, хотя все знали, что он топит новорожденных котят своей Дуньки, дымчатой сибирской кошки, приносившей котят каждые полгода.
Она никогда не ущипнула и не дернула за ухо ни одного мелкого хулигана из нашей гоп-компании, хотя из ее палисадника регулярно выдергивались сальвии и настурции, которые она упорно снова высаживала на клумбочке перед своим крыльцом.
Баба Вася никогда ничего не бормотала себе под нос, как это делали две бабки из первой квартиры. Бабок не боялись, хотя они были похожи на сказочных ведьм. А боялись бабу Васю.
И страшная она не была - обычная старуха. Седая. Полная. Всегда в темном платье с белым кружевным воротничком. Она не была похожа на бабу-Ягу. И нос не крючком, и очки с большими стеклами в черной оправе, и спина прямая. Нет, на бабу-Ягу она не тянула однозначно. На бабу Ягу была похожа бабушка Соня, жена дедушки Ашота. Бабушка Соня была маленькая, горбатая, с клюкой. А дедушка Ашот, одноногий сапожник называл ее Соник-джан и сирели-Соник. Его любимую Соник не боялся никто.
А бабу Васю боялись все во дворе. Даже взрослые. Во всяком случае, нам, детям, так казалось.
Ее квартира имела два выхода. Одна дверь с отдельным крыльцом была около черного выхода из нашего многоквартирного дома, построенного еще в 19 веке. А на большой площадке парадной была еще одна лестница вниз во двор. В конце этой лестницы была другая дверь в квартиру бабы Васи.
Бабы Васина квартира была на первом этаже с обеих сторон, в отличие от всех других квартир нашего странного дома. Это давало ей неоспоримое преимущество перед всеми. Она могла, минуя лестницу и парадную, прямо из своей квартиры пойти и на улицу, через небольшую дверь, расположенную правее парадной, и во двор, на высокое крыльцо, с которого она, как хищная птица смотрела на всех, кто выходил во двор.
Когда баба Вася выходила на свое крыльцо, все жители двора старались исчезнуть беззвучно, а дети разбегались либо по своим квартирам, либо через задние ворота двора выскакивали на улицу и пытались незаметно проскочить в парадную, откуда бежали с писками и визгами на нашу "игровую" площадку. В этой перебежке было важно успеть добежать до парадной до того, как баба Вася выйдет из своей двери на улицу. Ей было намного ближе. Ей надо было пройти всего двадцать метров, а нам, перепуганным детям, все пятьдесят или даже больше. Спасала нас только скорость. Баба Вася не могла двигаться также быстро, как и мы.
Она, вообще, двигалась очень медленно. Словно ей было трудно нести тяжелое тело на толстых опухших ногах. Наверное, из-за этих больных ног она никогда не выходила на нашу площадку. Она редко когда выходила и на свое крыльцо, а спускалась с него только для того, чтобы подобрать стебли выдернутых мальчишками цветов и снова посадить их в землю. Мы никогда не видели ее в окнах ее квартиры. Она не имела привычки наблюдать из окна за играющими во дворе. Но она всегда знала, когда выдергиваются ее цветы. Никогда такого не было, чтобы поломанные стебли провалялись на камнях двора больше пяти минут.
Бабу Васю считали ведьмой. Про нее говорили, что она сжила со свету своих детей и мужа. А еще говорили, что она в молодости умела привораживать к себе мужиков, и они, несчастные, сохли от неразделенной любви. Двое из них даже жили в нашем доме. И никогда не разговаривали друг с другом. Словно незнакомые. А как они могли быть не знакомы?, если в нашем дворе и жило-то всего пятнадцать семей, меньше ста человек.
Эти двое были поляками по национальности. Звали их Адам и Казимир. У них не было никого из родственников. И когда они однажды умерли, в течение одной недели, сначала Адам, потом Казимир, в самую жару, летом, хоронили их только наши соседи. Баба Вася проводила их в последний путь только взглядом со своего крыльца. Посмотрела, перекрестилась и ушла в свою квартиру. А спустя неделю после похорон Казимира преставилась и баба Вася.
Но о том, что она умерла, мы узнали только через несколько дней, когда от дверей ее квартиры понесло тяжелым духом разложения. Вызвали участкового. Он позвал за собой тетю Свету и деда Славку. Потом приехала машина Скорой помощи. Тело бабы Васи вынесли санитары и увезли в морг.
Когда и как ее похоронили нам, детям, никто не говорил. Но через неделю после этих событий на пороге бабы Васиной квартиры стояли две бабы Васи. Такие же как она. Они также смотрели вниз на играющих во дворе в лото и шашки соседей. И это было ужасно страшно.
Две бабы Васи молча постояли на своем крыльце и молча, не сговариваясь вошли к себе домой. А потом вышли снова с большими блюдами с пирожками. С трудом спустились вниз, подошли к оцепеневшим соседям и поставили перед ними свое угощение: "Помяните матушку добрым словом"...
Потом они вынесли тарелки, бутыль с домашним вином и присели на краешек скамьи у большого общего стола.
Соседи сначала сидели молча, потом дядя Сережа, друг дедушки Ашота, сказал, что пойдет позовет остальных, но сам не пошел, а подозвал своего внука, Сережку, и велел ему собрать всю нашу гоп-компанию и обежать все квартиры: "Одна нога тут, другая там. Пусть придут все".
И мы побежали кто куда. Дом, как я уже рассказала, сильно мудреный, чтобы всех по очереди обежать, часа не хватит. Поэтому мы рассредоточились и помчались по лестницам вверх и по квартирам на первом этаже. Мне досталось звать тетю Таню и ее семью. У них квартира в отдельном флигеле. До революции там был домик прислуги, а теперь живет семья начальника нашего домоуправления. Они всегда жили изолированно от всех. Только здоровались с остальными и никогда не выходили на дворовые сходки - ни играть в лото, ни сажать цветы, ни собирать плоды с общественных кураги, сливы и вишен...
Мне было немного боязно звонить им в дверь. Думала: "Что я им скажу?" Оказалось все просто.
- Дядя Сережа просит вас подойти помянуть бабу Васю.
- Хорошо.
- Он попросил всех придти.
- Хорошо.
И всё. Я пошла к нам домой. Но дядя Сережа сказал, что моих уже позвали, а мне надо сесть за детский стол, здесь же, рядом.
Через несколько минут во дворе были все наши соседи. За большим столом всем не хватало места и из квартиры тети Оли и дяди Коли вынесли еще один стол и стулья. На столах было полно разной еды и бутылок.
Две бабы Васи стояли у стола и торжественно молчали. Все остальные тоже молчали. Даже дети.
"Ну, что ж, надо помянуть Василису Андреевну",- сказал дядя Сережа, - "Человек она была сложный и смерть у нее была страшная. При живых детях - одна померла..."
Две бабы Васи молча выпили из своих стаканов, понурив головы.
"Катя, Люба, не вините себя. Все мы знаем, почему вы не приходили к матери. Только не знаем, как вы теперь живете", - спросила моя бабушка.
"Да, что, мы... нормально живем. Вдвоем теперь, больше никого и нет у нас" - ответила одна баба Вася.
"Теперь здесь будем жить", - сказала вторая.
- А где вы раньше-то жили, ведь лет пятнадцать, поди, как ушли из дома?
- Семнадцать. Снимали квартиру на Куйбышева. К работе ближе.
- А теперь уж и не работаем. На пенсию вышли в прошлом году.
- Ну, что же, здесь вам все рады будем. Столько лет знакомы, сызмала!
- Спасибо! нам вас очень не хватало.
- Ладно, девочки, теперь вам полегче будет.
- Да себя не вините.
- Ни при чем вы.
Бабы Васи вытирали глаза салфетками. Соседи наперебой их утешали. А мы, дети за соседним столом, все пытались понять происходящее.
Только поздно вечером, когда укладывались спать, бабушка мне рассказала с чего вся история началась:
"Сразу после войны Василиса, тогда еще совсем молодая, красивая и заводная сошлась с немцем, военнопленным, который работал на стройке соседнего с нашим домом здания. Чем он ей понравился, никто не понял, он был какой-то серый весь, бледный, тощий. Но все ее осуждали за эту связь. Потом всех этих немцев отправили к ним домой, в Германию. А она осталась, хотя он ее звал с собой. Очень уговаривал. Но она, как кремень, ни за что не поехала. А через несколько месяцев родила двойняшек-девочек. Девочки были слабенькие. Все так и думали, что не выходит Василиса это фашистское отродье.
А потом оказалось, что девочки не от немца вовсе, а от советского солдатика, белоруса, который служил в части, которая этих немцев конвоировала. А немца она просто прикармливала. Он от дистрофии почти помер после Сталинграда. А белорус не мешал ей этого немчуру выхаживать. Так она с этим солдатиком и стала жить, оказывается, в тайне от всех.
Вот после своей службы этот солдатик приехал за Василисой, забрать ее к себе на родину в Гомельскую область. Василиса уезжать не захотела и в Гомель. Так они и остались здесь, в ее родном дворе. Муж ее прожил не долго. Ранения у него были. В общем, лет десять было девочкам, когда их отец умер. Василиса еще красивая была. Стали к ней разные мужчины свататься. Тут после войны мужчин не хватает, бабы бобылками живут, а Василиса перебирает мужиков, словно на ярмарке торгует. Ну, и невзлюбили ее соседки. От зависти.
Кто только не сватался к Василисе! Но она так и не пошла ни за кого замуж. Упертая была. Характер дерзкий и неуступчивый. На двух работах работала, чтобы девочек поднять. Счетоводом на заводе, а по ночам - сторожем на другом предприятии.
И чем дальше, тем строже со своими девочками. Школу они хорошо окончили. Хотели поехать в Москву учиться. Не пустила. Хотели в сельхозакадемию поступить. Не разрешила. Заставила в пединститут поступать. Как сама когда-то хотела учителем работать, так думала и для всех остальных это лучший выбор.
Поступили девочки ее на разные факультеты. Катя на физмат, а Люба на иняз. Выучились. Но красные дипломы не получили. Она их за это за волосы во дворе таскала, взрослых уже, невест, можно сказать. За то, что не смогли учиться так, чтобы в городе остаться. Распределили их в разные села. Катю в станицу казачью какую-то, а Люба попала и вовсе к карачаевцам. Только на каникулы они могли домой приезжать. А мать вроде и не рада им.
Ну, прошло сколько-то лет, девочки замуж вышли. Приехали к матери с мужьями своими, а она их и на порог не пустила. Потом у Любы мертвый ребеночек родился. Муж ее бросил. И вернулась она к матери. Устроилась в школу на работу, стала завучем. Вроде все наладилось, кроме здоровья. И семьи больше не сложилось.
Потом и Катя вернулась в город. Катин муж погиб в какой-то глупой драке. Он пытался разнять дерущихся, а один из них с ножом был. В живот ее мужа пырнули. Три дня Катя в больнице провела в надежде, что спасут его. Не спасли.
Потом Катя решила взять ребеночка из детского дома. Люба ее поддержала. Стали они документы оформлять. Вот тут их Василиса и выгнала из дома. Со скандалом. С милицией. В результате им не дали взять ребенка. Им ведь его некуда привести было.
Хотели они с матерью помириться, но Василиса в очередной раз уперлась. Так Катя и Люба оказались на улице. Соседи и рады бы к себе их пригласить жить, да дом такой несуразный, ни у кого, кроме Адама, да самой Василисы, нормальной квартиры нет. У всех теснота. К бывшему ухажеру матери девочки не пошли, хотя Адам и звал их к себе. В общем, ушли они и пропали из виду. Только Сережа, дядя Сережа, с ними иногда встречался. Он им и сказал о смерти матери.
Хоть теперь вздохнут свободно девочки. Жалко только их. Возраст уже у них. Да и болезней не счесть. А Василиса... что уж говорить... она хорошая была... только прощать не умела. Да... И не пыталась язык свой сдерживать. Кого угодно могла обидеть. Но только жалко ее. Никто ее не любил, кроме мужа ее покойного и девочек. Не простила она мужу смерти. И девочкам не простила их самостоятельности.
Женихи эти всякие только квартиру ее хотели заполучить. А сама она им не особенно и нужна была. Ну, только Адам и Казимир любили ее. Так, она их не любила. Бывают такие люди - за всю свою жизнь только одного человека могут полюбить, а остальные и не нужны им вовсе.
Ладно, совсем я что-то тебе лишнего наговорила. Спать давно пора. А Василисе - Царство Небесное. Там разберутся. Спокойной ночи!"
Бабушка подоткнула поплотнее вокруг меня пуховое одеяло, выключила свет и легла на свою кровать. Во дворе светил фонарь с железным колпаком над большим столом, за которым взрослые поминали только что бабу Васю. Фонарь покачивался под легким ветром, и мне казалось, что я слышу, как он жалобно скрипит: "Ва-ся, Ва-ся, Ва-си-ли-са..."