Жил был кошачий хвост. Как все хвосты жил он жизнью зависимой. Никогда не знал точно куда его поведут сейчас или потом. Одно только согревало ему душу: мог он по своему желанию крутиться когда хотел и сколько хотел в любые направления. Но уж на этом вся его свобода оканчивалась. А ему так хотелось быть самостоятельным, движимым лишь порывами собственных помышлений. Пойти, например, на выборы, и проголосовать за кого ему, хвосту, хочется. А может быть, достигнув возмужалого возраста, и самому стать президентом. И приобрести жену, и заиметь образование. Получать собственный заработок, нисколько не надеясь на чужие подати. Стать, так сказать, полноценным членом общества.
Как ярко рисовались ему картины раздольной жизни его. Как встав с утра пораньше был он обуреваем намерением надеть очки, и поудобнее устроившись в кресле, пролистывать свежепахнущую газету. Как шуршала бы она, как хрустела под послюнявленными шерстяными пальцами! Как стройно затекал бы кофе в такую свободную, раскрепощенную от оков глотку хвоста! Как бы потом, очутившись в трамвае, было бы мило выглядывать из окна, держа в руках проштампованный билет, купленный на кровно заработанные деньги, и считать, считать, и складывать эти цифры, надеясь на небесную манну, на чудо, что билет этот окажется счастливым, что ко всему уже и так свалившемуся на голову, нагрянет новая, ничем не преграждаемая лавина везения.
Не без воодушевления перебирал он в голове и кандидатуры второй его половины. То раковина приходила на ум: такая чистая, непорочная - уж точно благовоспитанная жена, то моментально переключался хвост на сорокоградусную жару – уж как была бы горяча эта чертовка. При этом подумав так, хвост для себя решил, что в зимнее время года будет помещаться в духовку, и там ожидать прихода этой своей жены. Правда, испугавшись пожара, тут же отринул от себя такую мысль. Следующей посетила его мечта о варежке, которая случись хвосту замерзнуть, тут же надевалась бы на его пушистую конечность, отрасти она у него, а если бы ночью вдруг затрепетал от холода он, не имея хорошего одеяла, варежка бы тотчас перевязывалась в прекрасное покрытие для своего мужа, избавив его от изматывающих содроганий. Но кто тогда оставался бы под одеялом рядом с ним в таком случае? Этот вопрос еще предстояло решить размышляющему.
Но и работа занимала мозговую деятельность хвоста, а именно какую должность мог иметь он, не имея пока что сколько-нибудь серьезных знаний, кроме как отгонять мух, и вставать трубой или пистолетом, что считалось одним и тем же. Идея об отводе мух за деньги сразу же была отвергнута как занятие неприбыльное и низко квалифицированное. Хвост был весьма честолюбив, и целился на что-то посолиднее, повнушительнее можно сказать. И тогда его посетила одна занимательная идея. Уж если по трубам течет не весть что, то пистолеты – это настоящий клад. Наверное, он бы не смог стать таким же тяжелым и опасным, но уж что-что, а цвета он был подходящего. Пораскрыв глаза, хвост, проносимый мимо зеркала, в очередной раз вперился в отражение, и в который раз убедился, что цвета он черного, как раз такого, какими бывают самые натуральные пистолеты. И не важно, что он не умел стрелять, он и не собирался. Хвост романтизировал сам образ пистолета. Ведь в конце концов, мало ли где он может пригодиться и без стрельбы – такой красавец! Оказаться в женской сумочке виделось хвосту идеальным вариантом – просто так в виде аксессуара. И только если уж какой-нибудь подлец сильно навредит ее хозяйке, был согласен на многое. Все сомнения растаяли. Окончательно и бесповоротно решение было принято: независимой жизни быть!